Когда министр культуры Фурцева услышала со сцены Леонида Борткевича, она воскликнула: «Ангельский голос, божественная красота! Увидела и... умерла». Сладкоголосый Орфей сводил с ума всех женщин Советского Союза. Его преследовали толпы поклонниц. До сих пор подсчитывают, сколько у него было жен, любовниц, детей...
Сколько раз мне предлагали рассказать историю наших отношений! Сам Леня давал мой телефон редакторам телевидения, уговаривал прийти на очередную передачу о нем. Я отказывалась: «Мы давно с тобой расстались. У каждого из нас семьи. Мой муж — актер, публичный человек. Мы прекрасно живем, душа в душу...»
Но однажды нас с сыном Лешей обманом заманили на передачу, пообещав, что будут обсуждать мои сериалы. А оказалось, Лене и Леше устроили встречу. Мой сын сказал, что не помнит отца. Для него этот вопрос закрыт навсегда: «У меня есть папа, Никита меня вырастил и воспитал. Это мой отец и дед моих детей». Он совсем не обижается на Борткевича, тот для него чужой человек. Леша меня не понимает: зачем ворошить прошлое? Объяснять сыну что-то бесполезно. Да и не поймет он, что для меня Леня — это молодость моя... Моя первая любовь.
Честно говоря, думала, что Борткевич бессмертный. Когда тринадцатого апреля этого года прочитала эсэмэску от подруги, что он умер, казалось, земля ушла из-под ног.
Только сейчас, когда его уже нет на свете, согласилась рассказать об этом удивительно талантливом человеке со сложной судьбой. Разные ходили разговоры: о его взлетах и падениях, об оглушительной славе, о причинах ухода из «Песняров», о браке с Ольгой Корбут, который, я считаю, сыграл роковую роль в жизни Лени. А мне хочется рассказать о том, какой бывает любовь, что это было за наваждение...
Семидесятые годы — у «Песняров» оглушительная популярность в стране. Из каждого окна звучат их песни, они собирают стадионы, пластинки выходят миллионными тиражами. Четырнадцатилетней школьницей я стала фанаткой «Песняров». Стены моей комнаты и даже портфель были обклеены фотографиями группы. А на пиджаке, у сердца, я носила значок с фото моего кумира Леонида Борткевича. В библиотеке тайком вырезала из газет и журналов его портреты. Для меня он писался только с большой буквы — Он! Одноклассницы посмеивались над моими чувствами, мама успокаивала: «Ничего, Ириночка, это пройдет...»
И вот наступил день, когда я благодаря сестре впервые попала на концерт «Песняров» в киноконцертном зале «Октябрь». Я словно окаменела от необыкновенного голоса и красоты Леонида Борткевича. Как он пел «Александрину»! Мне казалось, все зрители должны были биться в экстазе, а они спокойно жевали бутерброды в антракте.
Я жила в Медведкове, в семье военного. В школе была активисткой, настоящей комсомолкой — на мне все линейки, концерты, дежурства. А тут вдруг все стало валиться из рук, я не понимала, что со мной происходит. «Вот, оказывается, как люди с ума сходят!» — догадалась я.
Помню, как сказала подружке Верке:
— Если смогу его увидеть ближе, подарив цветы, уже можно утопиться в Москве-реке. А если не получится, тем более утоплюсь!
Она засмеялась:
— Поняла, третьего тебе не дано.
Подарить цветы и увидеть его близко — это был предел моих мечтаний. Я даже и думать не смела о том, что мы познакомимся, а уж тем более не представляла, что у нас может быть роман...
Целых полгода жила ожиданием встречи с ним. Однажды еду куда-то, вдруг вижу скромную афишу, на которой синими буквами написано: «Песняры». У меня заколотилось сердце. Мы с подругой с трудом достали билеты. За дефицитными цветами пришлось ехать на ВДНХ. Ансамбль «Песняры» на этот раз выступал в Театре эстрады. Я выбежала на сцену, к Борткевичу выстроилась очередь поклонниц с цветами. Он быстро собирает букеты и, улыбаясь, говорит: «Спасибо», а на мне почему-то останавливается. Я подготовилась к нашей встрече: накрасила ресницы махровой тушью, наложила перламутровые тени по брови, волосы завила, губы подвела. Мне так хотелось понравиться!
— Можно подойти к вам после концерта за автографом?
— Конечно!
Вблизи Борткевич оказался еще лучше. Я так боялась разочароваться, увидев концертный грим. Он был хорош как бог! Голубые глаза, длинные ресницы, кудрявые волосы... На ватных ногах еле дошла до своего места. «А он тебя одну глазами проводил», — шепнула подружка. Ее слова придали мне некоторую уверенность.
У служебного входа Театра эстрады стоял автобус для артистов, но к нему было не подойти. После концерта конная милиция разгоняла толпу поклонников. Отхожу подальше, стою под фонарем с «Кругозором» в руках. Выходит Леня. Вижу, ищет кого-то глазами и продираясь сквозь толпу, идет прямо ко мне. У меня от волнения онемели губы. Подписывает «Кругозор» и молча оглядывает оценивающим взглядом с головы до ног. Его вокруг девочки за пуговицы дергают: «Подпишите и нам, пожалуйста!» Но он вдруг говорит:
— Давайте отойдем.
А куда? Вокруг толпа напирает. Мы сделали полшага в сторону.
— Я ваша поклонница, обожаю ваш голос... — лепечу.
— Так, запишите мой телефон. И минут через тридцать позвоните.
Я онемела от счастья.
Когда мы познакомились, мне было пятнадцать лет, а ему двадцать четыре. Мне он казался взрослым дядькой. Естественно, даже не думала, женат он или нет. Какая разница?! На сцене, когда поправлял микрофон, заметила, как у него на пальце блеснуло кольцо.
Это потом я узнала, что Леня женат, его жена ждала ребенка. Олю он очень любил, долго ее добивался, и в конце концов она ушла к нему от мужа.
Оказывается (это потом он сам мне рассказывал), накануне гастролей они поссорились. Леня очень грустил из-за этого, и ребята-музыканты ему посоветовали: «Да за тобой полстраны бегает. Отвлекись! Едем в Москву, найди там кого-нибудь». Вот я и нашлась...
Выбор у «Песняров» был богатым: за ними ходили толпы поклонниц, дежурили после концерта у служебного входа, ездили на гастроли, ночевали у дверей номеров. Борткевич как-то сказал: «Артисты-мужики стоят на сцене только ради любви. Это самый большой стимул».
И я была его поклонницей. Не обижалась, когда он позже в телеинтервью так меня называл. Я не строила иллюзий. Неужели он все бросит и прилетит за мной в Медведково на голубом вертолете?! Но все это поняла повзрослев, а тогда была совсем наивной девочкой.
Позвонила ему, как он велел, через полчаса из автомата у Театра эстрады. «Приезжай», — коротко сказал Леня. Я и поехала к нему в гостиницу «Россия».
Когда Борткевич узнал, что мне всего пятнадцать, у него случился шок. Хотя, конечно, присматривался ко мне, видно же сквозь боевой раскрас, что лицо очень юное.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
Я была очень бойкой девушкой, обманула не моргнув глазом:
— Семнадцатый год.
— А я думал, ты старше... Документ у тебя есть?
— Мой паспорт на прописке.
Когда он понял, что я соврала, оказалось уже поздно...
Леня был совершенно не виноват, а я была так сильно влюблена и неопытна, что мне казалось — до меня сам Господь Бог дотрагивается! Я же совершенно неискушенная девочка, думала, что от поцелуя дети рождаются. Он надел на меня золотой крест, который купил в польском костеле. Это был прощальный жест: «До свидания. Только никому не говори».
На следующий день пришла к подружке и все рассказала ее маме — своей, естественно, не могла. Тетя Люся позвонила в гостиницу:
— Здравствуйте, Леонид. Ира вам вернет крест, это плохая примета.
— Хорошо, — ответил он.
И я опять поехала к нему. С тех пор мы постепенно стали сближаться. Моя любовь была настолько сильной, что тронула его до глубины души: «Все, Ирочка, больше мы с тобой не расстанемся никогда!»
Вечером мы с подружками снова пошли на концерт. И когда они увидели, как Леня ведет меня под локоток в автобус, чуть в обморок не упали.
Мы с Борткевичем встречались каждый раз, когда «Песняры» приезжали в столицу. Они в Москве, кстати, выступали так же часто, как в Минске. Леня сразу же, как только заселялся в гостиницу, находил меня.
Потом стал брать на гастроли. Помню, выходишь из его номера, а на полу спят девицы. Приходилось переступать через тела. Я, наивная, сама приводила к нему девчонок, которые умоляли с ним познакомить. Он потом говорил с упреком: «Ирочка, ты в ванную выходишь, а они меня хватают за руки. Я так от них всех устал».
Это было повальное сумасшествие. И когда спрашивают: «Он же был женат! Как ты могла?», выставляя меня чуть ли не жертвой, никогда не соглашаюсь с этим. Отвечаю одно: «Я считала его внимание ко мне наградой. Ведь была избранницей самого Борткевича!» А это надо было еще заслужить...
Он меня сразу познакомил с музыкантами, представил руководителю ансамбля Владимиру Мулявину: «Это Ирочка. Скоро я разведусь и женюсь на ней. Вот только ребенок родится». Владимир Георгиевич, познакомившись со мной, попросил: «Я все понимаю. Но только, пожалуйста, в номере до одиннадцати».
Мулявин, кстати, ко мне хорошо относился. Помню, как шутил: «Ой, Ирка пришла. Ручки тоненькие, ножки тоненькие. Борткевич всех баб своих через игольное ушко продевает». Леня был самым длинным и худым в группе, его даже прозвали Торшером. И девушек себе под стать подбирал.
Скандалы ансамблю «Песняры» были не нужны. Мулявин хоть и «благословил» нас, но все же меня спросил:
— Ну ладно, дружите... А как родители к этому относятся?
— Хорошо!
И тут родители, узнав обо всем, приехали к нему скандалить. Я долго не могла им этого простить — никогда бы так не поступила со своим ребенком. Перед папиным уходом мы объяснились. «Я была на грани смерти от этой любви. А вы могли меня толкнуть в пропасть», — сказала отцу. Я его простила, но не забыла... Не знаю, что со мной было бы, если б они разлучили нас с Леней.
Мулявин испугался, когда узнал правду.
— Мы не будем писать заявление. У нас только одна просьба: пусть нашу дочь оставят в покое! — сказал папа Владимиру Георгиевичу.
Тот с облегчением вздохнул:
— Да цены нет таким родителям! — и вызвал на ковер Борткевича.
Я осталась в его номере, не знаю, что там было. Мне потом обо всем рассказал Леня. Он выслушал моего отца и сказал: «Владимир Иванович, я оставлю Иру хоть сейчас. У меня своя жизнь. Знаете, для кого это будет катастрофой? Для вашей дочери. Я сейчас скажу ей, что мы перестаем встречаться, и не знаю, что она с собой сделает». Они разошлись, заключив мировую.
А узнали родители о нас так. Я объявила дома, что еду на майские праздники в Минск к солисту «Песняров». Еще как-то пришла поздно — раз, другой. Маме заявила, что пойду учиться в вечернюю школу, так как скоро, наверное, рожу ребенка. И тут началось!
Я все равно поехала в Минск. Леня привел меня жить к своей маме Валентине Давыдовне. Она вначале встретила меня очень плохо: тут под боком одна жена, которую терпеть не может, а еще и вторую привезли. «Это моя поклонница!» — представил меня Леня.
У его мамы была однокомнатная квартирка. Ленина жена, которая жила в другом месте, была не в курсе, что он вернулся. Мама положила сына на кровать, а меня на узкую оттоманку в прихожей. Проснулась и видит: мы, обнявшись, лежим на этой оттоманочке. Борткевич ушел по делам, а я, хитрая лиса, сказала: «Валентина Давыдовна, покажите мне Ленины детские фотографии». Она тут же растаяла и полюбила меня.
Она обожала сына. Папа Лени умер, когда он был еще в животе. Мама от потрясения родила раньше времени и сына воспитывала одна. Она работала на тракторном заводе и всем женихам отказывала. Леня был единственным светом в окошке. Они бедно жили, но мама одевала его как кукленка.
Борткевич мечтал стать художником. По первому образованию он был архитектором — окончил архитектурно-строительный техникум, по второму — режиссером. Его заметил Владимир Мулявин и пригласил в свой ансамбль. Первая же песня «Александрина» сразу сделала Борткевича знаменитым.
Леня рассказывал, что получив свой первый гонорар за гастроли — четыре тысячи рублей (а это были большие деньги), разменял их на трешки. Принес домой и усыпал купюрами кровать. Мама увидела это и принялась плакать от страха: «Ты куда попал? Они что, воры? Такие деньжищи нельзя заработать!»
Мои каникулы растянулись до девятого мая. Леня уехал на гастроли в Кишинев, а я вернулась в Москву, опоздав на два дня на учебу. Меня вызвали в учительскую, долго упрашивали не переходить в вечернюю школу. Я же активистка, вся самодеятельность на мне! «Ну ладно, доучусь. Только из комсомола не выгоняйте!» — согласилась я.
Леня придал мне столько уверенности в себе как женщине, я за это ему благодарна. Это очень помогло в жизни. Я-то совершенно не красавица, а он говорил: «Ты красивая, лучшая, незабываемая, особенная! Мы Богом соединены. Подожди немного, я разведусь». И я ему верила, конечно. Была совершенным ребенком, всегда семенила сзади, или он меня вел за локоток. И смотрела на него снизу вверх...
Недавно на передаче, посвященной памяти Борткевича, мы впервые после долгого расставания встретились с его женой. Ольга и сейчас красивая женщина. Обнялись, никакой обиды друг на друга у нас нет. Она сказала: «Да я ему сто раз давала развод и говорила: «Уходи». И я поняла: он ее все-таки очень любил...
У Лени было много женщин, романов, но почему-то он все время возвращался ко мне. Конечно, обещал жениться. На всех концертах сидела в первом ряду. Борткевич смотрел мне в глаза, когда пел на сцене, а потом говорил: «Я пел для тебя...»
Помню, на гастролях в Казани Леня ушел куда-то в ночь, сказав, что на переговоры. А я, наивная дурочка, ему верила — и ждала.
Конечно надеялась, что он разведется и мы будем всю жизнь вместе. В паре кто-то любит, а кто-то позволяет себя любить. Слова звучали: он повторял, что любит, что женится. Говорил ли это другим девушкам, я не знаю.
Прошел год, наш роман был в полном разгаре. Единственное, чувствовалось, что Леня очень устал: «Так много работы, так много концертов, так много поклонниц...»
Борткевич был неординарной личностью, с ним было очень интересно. У него был пытливый ум, он быстро впитывал информацию. Ходил на выставки в музеи, покупал книги по искусству. В конце жизни стал сам рисовать. Мне говорил: «До следующего моего приезда чтобы прочитала повесть Тургенева». Советовал изучить всего Флобера. Сажал смотреть с ним альбомы, объяснял, кто такой Тинторетто. Словом, занимался моим образованием.
Однако при этом не разрешил мне поступать на актерский, хотя Марк Донской, шеф художественной самодеятельности моей школы, устроил бы меня во ВГИК без экзаменов. «Ты что, он приставать будет», — сказал Леня. Это так смешно! Донскому было уже за семьдесят.
Борткевич был моим кумиром. Не знаю, что он ко мне испытывал, одно могу сказать: всегда возвращался. Мне кажется, наша встреча выпала на самые лучшие годы: это была наша молодость и самый звездный период его жизни. Он не уставал мне повторять: «Ты для меня девочка...»
Я училась на редакторском в Полиграфическом институте. В пункте «Книга — почтой», что на улице Медведева, зимой проходила практику. Это было потрясающее время! В нашем подвале стоял транспортер, по которому книги грузили в фургон. Мы с подругой, надев телогрейки и платки, паковали тома, а потом помогали их загружать.
Приехав в Москву, Леня остановился неподалеку, в гостинице «Минск». Звонит домой, а бабушка ему говорит: «Ира на работе», — и дает ему мой рабочий телефон. Выясняется, что мы находимся через дорогу. «Сейчас приду», — сказал Леня.
Я быстро накрасила губы, глаза. Но когда он увидел меня в телогрейке и платке, был в шоке: «Хорошо, что пришел один. Вдруг бы тебя кто-то из наших увидел?!» Я долго извинялась, говорила, что не подумала. Он объяснял: «Понимаешь, есть статус!»
Задолго до этого я заметила, что у нас разные картины жизни. У него было сложное детство, да и в «Песнярах» не все так гладко — там была дедовщина. Леня с большим пиететом относился к знаменитостям. «Шульженко мимо прошла, я платье потрогал!» — говорил он с восторгом. Меня ругал: «Почему ты сказала, что твой папа — полковник? Я всем его представил как генерала!» Или замечание делал: «Не могла сказать, что я тебе такси оплатил?! Совсем необязательно было говорить, что на общественном транспорте приехала».
Он всегда искал статусного окружения. В его друзьях числились Лена Коренева, Коля Еременко. С Колей они оба белорусы, у них было много общего. Я все замечала, но никак не могла представить, что это отразится на нашей личной жизни.
Леня кормил меня обещаниями: все завтра, завтра, завтра все будет! Однажды приезжает и рассказывает с восторгом: «Мы летели в одном самолете со знаменитой гимнасткой Ольгой Корбут. Она великая! Народу встречало в аэропорту масса. Мы думали, нас, а оказывается, ее. Представляешь, в Америке есть День Ольги Корбут!» И эта картинка так ему в память запала, видимо...
Корбут влюбилась в него — наверное, пришло время выходить замуж. Не пойдет же она за простого?
Как-то ребята из его близкого окружения мне сказали, что Борткевич разводится с Олей и женится на Корбут. Попросили меня их не выдавать. Мне трудно было в это поверить. В одной передаче его жена, с которой он развелся, сказала о своем впечатлении о Корбут: «Леня — эстет, и вдруг ТАКОЕ рядом с ним!»
Пятого сентября мне исполнилось двадцать лет. Борткевич устроил мой день рождения в ресторане «Яр». Народу пришло много. Леня был необычно грустным, вдруг задумчиво затянул: «Зозуля-я-я...» Мой зять, муж сестры, заметил: «От хорошей жизни такую песню не запоешь...»
Борткевич, кстати, был щедрым — много золотых вещей дарил, привозил подарки из-за границы, а в этот раз ничего. В трудные времена я все это отнесла в ломбард...
На следующий день, шестого сентября, сидим с ним в фойе МХАТа имени Горького. Я почему-то запомнила, что между нами на столе стоял красный телефон.
— Ирочка, ты знаешь... я развожусь.
У меня затеплилась надежда: «Вот сейчас он наконец сделает мне предложение. Неужели скажет «Я женюсь на Ольге Корбут»?»
— Я женюсь на Ольге Корбут...
— Понятно.
Я встала и пошла куда глаза глядят, вся в слезах. Навстречу Мулявин:
— Ты куда?
— Владимир Георгиевич, мы с Леней расстались.
— Да я его на сцену не пущу! Ты остаешься с нами.
Мы сидели в номере Мулявина. Там все собрались, меня отпаивали водкой, Леню прогнали: «А ты иди!» Он страшно обиделся.
Мы долго сидели, песни орали... Даже, помню, горничная ворвалась с криком.
— Я сейчас вашему руководителю нажалуюсь! Как ваша фамилия? — спрашивает у Мулявина.
Он отвечает:
— Борткевич.
— Вот я скажу, что товарищ Борткевич безобразничает!
Лене было очень неприятно, когда с ним стала разбираться администрация гостиницы.
В коллективе Корбут не признали. Она приезжала с американскими корреспондентами, ее с Борткевичем снимали на концерте, дома — мол, это Новый год Оли в новой семье. Леня явно зазвездил...
Но «Песнярам» не нужна была раскрутка. Мулявин, между прочим, до самой смерти жил в скромной квартире в бетонном доме. Ему нужно было творчество, «ширость мелодии», как он выражался. А зачем эта реклама, да еще в Америке?
Вот так мы и расстались. Я пришла домой к маме со словами «Жизнь моя закончилась. Он женится на Корбут». Очень по нему скучала, даже не представляла, как буду жить дальше. Стала себя отвлекать: ушла в загул — мы с друзьями собирались в компании, весело проводили время...
Свадьбу Корбут и Борткевича — двух знаменитостей Белоруссии — назначили на начало января. В конце декабря «Песняры» приехали в Москву записываться в новогодней передаче «Песня 77» с шлягером «Вероника». (Между прочим, так зовут мою внучку.)
Вдруг звонит Леня. Я случайно оказалась дома.
— Иронька, привет...
Должна была бросить трубку, но не смогла.
— Привет...
— Так получилось, ты меня пойми. Это такое дело! Я не могу отказаться от подобного предложения. Мы сейчас записываем песню. Обещай, что не будем расставаться.
— Ленечка, да женись ты на ком хочешь. Мы обязательно с тобой встретимся!
Я, счастливая, песни пою — лишь бы его видеть и слышать.
Свадьбу они широко отметили в ресторане в Минске. Я читала обо всем этом в газетах, но себя успокаивала тем, что Леня без меня не сможет.
В середине января он приезжает в Москву. Мы с ним встречаемся и начинаем общаться...
Ольга обо мне все знала, мы с ней даже случайно встречались за кулисами и в Минске пересекались. В 1979 году она родила Ричарда, а в 1980-м у меня родился Леша. Мне было двадцать два года. Не буду обо всем подробно рассказывать, это будет неприятно сыну. Он Померанцев, и этим все сказано...
Борткевич был светлым человеком со своими слабостями. Он стал знаменитым в очень раннем возрасте. В двадцать три года получить такую славу! Конечно, ему это вскружило голову. Гордился знакомством с известными людьми, тем, что стоял на одной сцене с Аллой Пугачевой. И хотя ушел из ансамбля, никто Леню так и не смог перепеть.
Ну что я, простая девчонка из Медведкова, могла ему дать? Женился бы он на мне, допустим. Кроме хорошего отношения ко мне Мулявина и Лениной мамы, ничем не могла козырнуть. Конечно, любила его без памяти. Сидела бы дома и борщи ему варила? Но это совсем не то, что ему было нужно! Борткевича точило отношение других людей, которые были более музыкальными, более творческими. Его самолюбие очень задевало, когда над ним посмеивались: «Ну что ты стоишь на сцене, в бубен бьешь?!» А то, что он пел как бог?! У него не было консерваторского образования, за плечами только детская музыкальная школа. Это был природный самородок! Мы как-то познакомились с его двоюродной сестрой Галей. Она сказала: «Ира, что удивительно, он ведь пел и дома, и в самодеятельности, и в группе «Золотые яблоки», откуда его взял в ансамбль Мулявин. Но никогда не пел так, как в «Песнярах». Это большая работа Мулявина». Когда я уже подросла, «окрепла», все время говорила Лене о вкладе Владимира Мулявина. Тот заходил — они все вставали.
Леня сказал: «Ну теперь, когда я буду с Корбут заходить, они тоже все встанут». Мне кажется, это было ошибкой, что он ушел из «Песняров».
Леня ведь сольную карьеру так и не сделал — той славы, что была у него в «Песнярах», не достиг. Девять лет он скитался, гастролировал с песнями Мигули. Получал, конечно, деньги, но все это было уже не то...
С ним Ольга Корбут ездила на концерты. Он поет, а она «колесо» крутит. Он представляет: «Вот наша семья...» Я считаю, что этот брак разрушил его карьеру и личность. Корбут увела его из «Песняров».
У меня были, конечно, романы. Леня меня не ревновал. Во-первых, он о них не знал, а во-вторых, был женат. В последнее время Борткевич перестал меня скрывать, объявил, что они разводятся с Корбут. Мечта моя была так близко...
Мы с Леней должны были пожениться. Он повел меня в художественный салон в Камергерском переулке, снялись там щека к щеке, как два влюбленных голубка. Борткевич послал фото в Америку в один журнал.
— Лень, она же увидит...
— А мне все равно!
По его просьбе я должна была отнести фотографию Мулявину и сказать, что мы женимся. Обещала это Лене. Владимир Георгиевич должен был его простить и принять обратно в «Песняры». Мулявин поставил условие: начинаем снова работать, но чтобы рядом не было Корбут, и Борткевич хотел ему показать, что мы снова вместе.
Как-то прихожу к гадалке по поводу одной своей болячки. Показываю ей между делом фотографию с Леней:
— Скоро за него замуж пойду!
Она раскинула карты и вдруг говорит:
— Ира, ты не будешь жить с этим человеком...
— Как?! Любовь Ивановна, вы меня не пугайте. У нас все уже решено!
— Ты влюбишься в другого, и он тебя уведет от него.
— Неужели он меня бросит?! Опять обманет?
Это было в октябре. А в декабре я познакомилась с Никитой Померанцевым. Мы влюбились друг в друга сразу.
Когда объявила об этом Лене, он сказал:
— Ты что, с ума сошла?!
— Ты меня прости, это, наверное, ненадолго.
— Я сам перед тобой виноват. Мы многое пережили и это переживем. Приезжай в Минск!
— Дай мне месяц, прошу...
— Ты что, обалдела?!
Конечно, он такого не ожидал, не мог в это поверить. Думал, наверное, что я буду любить его всю жизнь.
Но я уже любила Никиту. Он был очень красивым артистом, окончил ГИТИС, как и я потом. Вскоре Померанцев сделал мне предложение, я его приняла. Конечно, мы оба актеры, взрывными были, темпераментными. Если ссорились, я говорила:
— Сейчас возьму и в Минск уеду!
— Набирай номер, пусть встречает!
Но это была пустая бравада, мне уже было не до Лени...
Когда Никита меня увел, Борткевич свалил в Америку. Он так там намучился, бедный! Они с Ольгой и сыном жили в Атланте. В Америке Леня был просто мужем Ольги Корбут. Звонил оттуда, пел по телефону. Просил: «Ирочка, скажи, что ты меня по-прежнему любишь. Что сделала это назло...»
Мы поженились с Никитой в 1988 году, а в 1989-м Борткевич уехал с Ольгой. Это было прощание на всю жизнь. Мы не думали, что он когда-нибудь вернется из Америки. Я прервала общение со всеми: с его мамой, двоюродными братьями, друзьями. «Ребенок мой!» — и никаких разговоров. Думала, что никогда не увижу Леню. Но он вернулся.
Как-то к нему в США заехал Мулявин с предложением: «Давай на старости лет сделаем прощальный тур «Песняров». Леня тут же согласился. Когда Борткевич ушел, даже самые верные поклонники «Песняров» предрекали коллективу гибель, но ансамбль выжил. И Леня вернулся через десять лет после отъезда в США. Это был триумфальный тур «Песняров».
Когда он прилетел в Минск, первым делом позвонил мне. Ночь, рядом спит муж. Я беру телефон.
— Иронька, привет. Я в Минске...
Вместо того чтобы бросить трубку, инстинктивно отвечаю:
— Да? Где? Когда будешь в Москве? Где остановишься?
Поворачиваюсь к Никите и говорю: «Это прошлое, просто моя юность!»
Я стала ходить на концерты «Песняров». И мужу сказала: «Извини, ничего не могу с собой поделать. Дай хоть атмосферой подышать. Это же моя молодость!»
Встреча с Никитой переменила все. Он буквально взял меня за руку и увел из этой жизни в другую. Я так ему за это благодарна!
Жизнь нас с Леней развела: я замужем, он женат. Но мы иногда созванивались. Он женился на девушке младше его на тридцать шесть лет, жаловался на здоровье, возраст, но голос был все таким же молодым. Я желала ему добра, переживала, если в его семье были проблемы. Печалилась, когда умерла его мама.
Последний раз он позвонил и сказал, что заболел, ему надо лечиться, что с женой они расстались. Им пришлось продать дом, чтобы разъехаться...
Вспоминаю Леню тепло и светло. Уже оплакала его однажды. Ехала в электричке, вдруг рядом какой-то дядька заговорил по телефону — с точно такими же напевными интонациями, как у Лени. Белорус наверное. И вот сижу я в электричке и оплакиваю свою любовь, свою молодость...
Я живу счастливой семейной жизнью. Мы с Никитой много снимались в сериалах, я работаю в театре «Сфера», Никита — во МХАТе имени Горького. Муж с коллегами очень рад, что в театр пришел Владимир Кехман, который вернет наконец Татьяну Васильевну Доронину.
Когда я узнала, что Лени больше нет, была в таком состоянии, что муж был вынужден меня выслушать. «Никита! — сказала я. — Мне так плохо, что не могу не выплакаться тебе». Он сел, взял мои руки в свои и молча слушал мою повесть о первой любви. Обливаясь слезами, я все ему выложила. Муж обнял меня и сказал: «Я тебя понимаю. Это была твоя сказка об алых парусах...»
Подпишись на наш канал в Telegram