Думаю, рецепт создания кассовой картины только один. Если по-настоящему любишь историю, которую рассказываешь, если она тебя по-настоящему волнует, то в результате сможет взволновать и других людей, если передашь им свою эмоцию с экрана.
— Николай Игоревич, в декабре состоится премьера вашего фильма «Нюрнберг». Что заставило обратиться к военной теме?
— В России нет ни одной семьи, которую не затронула бы Великая Отечественная. Мой отец всю жизнь искал могилу погибшего брата — так ее и не нашел. Теперь этим занимаемся мы с моим братом. Дяде исполнилось девятнадцать, когда он погиб под Веной, в городке Лаксенбург. Если в начале войны была полная неразбериха и могилу нашего сорокалетнего деда, военврача, который попал в окружение и погиб под Харьковом, к несчастью, найти просто невозможно, то с могилой дяди другая история. Есть схема братского захоронения, там лежало 38 человек, есть карта его прежнего местонахождения, но могилу перенесли наши похоронные войска на кладбище в Вене. Какое конкретно, мы пока, к сожалению, узнать не можем. Отец в середине 60-х, еще при железном занавесе, умудрился попасть в Австрию, но так ничего и не отыскал. До конца жизни он писал в международный Красный Крест, в поисковые организации — ответы на запросы продолжали приходить, когда его уже не стало... И я много писал: в посольства, в редакции наших газет в Австрии и еще замечательному человеку — исследователю Петеру Сикслю, который составил поименно список всех советских граждан, погибших в Австрии. Он издал книгу, где упоминается имя нашего дяди, там указано, что он погиб в Лаксенбурге. Но где сейчас находится захоронение, так пока и не известно. Мы продолжаем искать.
Я не могу сказать, что увлекался военной историей. Но прикоснувшись к материалу Нюрнбергского процесса, почувствовал, как в нем пульсирует такая сила, энергия, содержится столько смыслов и нравственных уроков, что меня это захватило. Увлекла история, которая придумалась на основе реальных событий, увлекли отдельные сюжетные линии романа Александра Звягинцева «На веки вечные», на основе которого построен сценарий, увлекли исторические линии, параллели, связанные со всем известными персонажами — Романом Руденко, Марлен Дитрих, Германом Герингом. Мне было интересно исследовать, как люди сильные, обладавшие недюжинным интеллектом, становились на сторону зла, почему это происходило, зачем? Как этого избежать? И мне, конечно же, интересен главный герой фильма советский офицер Игорь Волгин — прежде всего потому, что он человек чистый, сильный, искренний, нравственный, настоящий. После войны он оказывается посередине выжженного пространства — и в прямом смысле слова и в переносном, когда многие вещи и понятия, которые он считал незыблемыми, оказались разрушенными изнутри, все важнейшие моральные и нравственные принципы подверглись сомнению, — слишком страшна уродливая реальность войны. Как выживать, как выходить из этого вселенского кризиса? Как найти силы жить дальше, как двигаться вперед, как не впасть в цинизм, неверие или депрессию? Вот что меня волновало.
— Картину должна была прокатывать крупная голливудская компания, поскольку в ее производстве помимо России участвовало несколько стран — Германия, Чехия, Великобритания.
— Ситуация изменилась не только для нашей картины, я очень надеюсь, что новый дистрибьютор справится с прокатом ничуть не хуже, и судьба картины сложится счастливо.
Фильм потребовал колоссальных усилий большого творческого коллектива. Вообще, снимать за границей — а довольно большая часть «Нюрнберга» снималась за пределами страны — всегда очень непросто. Ошибочно считается, что это шикарно, здорово, приятно. Но, как говорил Альфред Хичкок, угольная шахта везде угольная шахта. Когда ты приходишь в павильон или на съемочную площадку у нас или за рубежом, сталкиваешься с одинаковыми проблемами.
Часть моего фильма «Изгнанник» снималась в Америке, это было совместное российско-американское производство. Я все время допытывался у исполнителей главных ролей Энн Арчер и Кипа Пардью, чем отличаются съемки в Америке от российских? В начале двухтысячных мне казалось, что американское кинопроизводство по сравнению с нашим — это нечто космическое. Впрочем, на тот момент отчасти так и было, поскольку у нас после девяностых кинематограф был фактически разрушен. Но обе мои звезды в один голос повторяли, что для Америки создание фильмов такой же трудоемкий и непредсказуемый процесс и он ничем не отличается от съемок в России, — и это оказалось чистой правдой. Вопрос не в том, где снимать, вопрос в том, ЧТО снимать. Я много работал за границей, по-мимо Соединенных Штатов снимал в Испании, Италии, Словакии, Тунисе, Швеции, Великобритании, Австралии... Знаю, о чем говорю.
На «Нюрнберге» пережили чешскую экспедицию. Работали прекрасной группой, но на дворе стояло сложное ковидное время. Каждый раз, выходя на площадку, я не знал, начнем мы съемку или нет: вдруг нас закроют, вдруг что-то ужесточится в санитарных нормах, которые менялись каждый день. В общем, меня не покидало ощущение, что мы движемся над пропастью по лезвию бритвы.
Когда вернулись в Москву, стало как-то проще. Вообще дома снимать легче, ты понимаешь окружающий мир, его закономерности, в том числе и неписаные, понимаешь, что происходит с людьми. В гостях действовать сложнее. Когда продолжили съемки на «Мосфильме», тоже в непростой эпидемиологической ситуации, я почувствовал себя более защищенным. Хотя и в Чехии мы работали без пауз, график был крайне плотным.
Что касается совместного производства, то у нас в группе работали и снимались представители многих стран: Маркус Кунце, Клаус Шиндлер, Йоахим Пауль Ассбёк, Людвиг Холбург и многие другие актеры — из Германии, Вольфганг Черни — из Австрии, Лаура Бах из Дании, Карстен Норгаард и Брайан Каспе из Соединенных Штатов Америки, Шарлотта Харвуд из Великобритании, Матей Гавелка из Чехии, Ален Блажевич из Сербии, Зураб Кипшидзе из Грузии... Не могу не назвать замечательных российских актеров — Евгения Миронова, Сергея Безрукова, Игоря Петренко. А наших главных героев сыграли Любовь Аксенова и Сергей Кемпо, для него это первая главная роль в кино. Прекрасный, по-моему, актер, очень сильный, у них сложился интересный дуэт с Любой, которая уже известна зрителям.
Это был сложный опыт, мне приходилось постоянно переключаться с одного языка на другой. Не могу похвастаться, что у меня идеальный английский, хотя для работы его хватало. Мой оператор Ирек Хартович — американец польского происхождения, мы давно работаем вместе и общаемся на английском языке. Актеры тоже большей частью разговаривали на английском, иногда переходя на немецкий или чешский. Я не так легко, как другие, переключаю в голове этот тумблер, немецкого я вообще не знаю, но какие-то слова успел выучить.
Группа была по преимуществу чешской, и мы немного освоили чешский язык. В общем, это было большое и иногда рискованное приключение. Но теперь самое главное, чтобы у картины сложилась судьба.
В моей фильмографии были сложные фильмы, например «Волкодав из рода Серых Псов», «Легенда № 17», а уж «Экипаж» трудный просто по определению, это фильм-катастрофа с огромным количеством персонажей. Но «Нюрнберг» по степени сложности превзошел все. Надо было воссоздать на экране 40-е годы прошлого века, найти исторический реквизит, выстроить сложные декорации, в том числе зала, где проходил процесс, завезти военную технику той поры, привлечь несколько сотен человек массовки, да еще и одеть всех в костюмы того времени. В общем, все было серьезно.
— Я побывала в Нюрнберге и поразилась, насколько маленьким и неприметным оказалось здание на окраине города, где проходил суд над нацистскими преступниками.
— Это только часть комплекса Дворца правосудия. А сам комплекс занимает несколько кварталов. Нам показали тюрьму, где содержались военные преступники, мы собирались там снимать, но в тот момент разразилась тяжелейшая ковидная история, так что тюрьму снимали в другом месте, стараясь не погрешить против ее исторического облика. Сам Дворец правосудия мы снимали тоже не в Нюрнберге — из-за ковидных ограничений туда было просто невозможно попасть, перебрались в Калининград, где сохранилась немецкая архитектура, европейская интонация. С удивлением узнал, что в здании, которое мы использовали как экстерьер Дворца правосудия, до нас снимались очень известные картины — например «Судьба человека», «Отец солдата», «Женя, Женечка и «катюша».
— Как выбирали актеров? Много ли было претендентов на роли?
— С Безруковым мы давно собирались вместе поработать, да как-то не случалось. И когда я ему предложил роль Руденко, он сразу согласился, даже не читая сценарий. Такое доверие дорогого стоит. Перед Сергеем стояла сложная задача: у него все сцены проходят в зале суда, он произносит те самые официальные тексты, которые произносил в Нюрнберге главный обвинитель от СССР. И все. Но Безруков насытил сухие и жесткие строки мощной личностной интонацией. С ним было замечательно работать. А Миронову я позвонил прямо из Чехии, сказал: «Жень, такая ситуация. Есть роль одного из руководителей советской делегации, было бы здорово, если бы ты ее сыграл». Мы много с ним работали, делали вместе «Змеиный источник», «Апостола», он озвучивал одну из важных ролей в «Волкодаве...». Внешне могло бы показаться, что роль полковника Мигачева не совсем для него, однако Миронов — актер огромного диапазона, он может все. Когда я позвонил, Женя сразу отозвался. Меня радует, что он остается таким же дотошным в работе. Помню, как он возился с каждой деталью в «Змеином источнике», исписал целую кипу маленьких листочков, на каждом зафиксировав, что он делает в конкретной сцене: вытаскивает платочек, прикасается ко лбу, вытирая пот, снимает очки... Он очень точно продумывал каждую деталь роли.
Так как я находился в другой стране, прилететь в Москву из-за беспрецедентных ковидных запретов было невозможно, мы сидели у компьютеров и по скайпу проходили весь материал. Миронов читал сцену за сценой, обсуждал каждую деталь. Мы спорили, он предлагал свои идеи, я — свои; совместно дорабатывали диалоги, некоторые сцены переставляли, потому что он нащупал какие-то неточности в психологическом рисунке роли, переделывали, придумывали внешность персонажа, его повадки. Работать с Мироновым на площадке огромное удовольствие, он всегда сосредоточен, знает, чего хочет, внимательно слушает режиссера, подхватывает его идеи. И если предлагает что-то свое, то это всегда очень точно и интересно.
Как-то меня пригласили на премьеру фильма «Родина», где я впервые увидел на экране Любу Аксенову в роли девочки-мажора. Люба мне показалась очень убедительной, харизматичной. Позже мы повстречались на пробах «Мастера и Маргариты», и она даже была утверждена на одну из ролей. Мне очень хотелось с ней работать. Когда возник проект «Нюрнберг», я подумал о Любе снова, она стала одной из главных кандидаток на роль главной героини. Но так складывался ансамбль, что Люба не вписывалась в структуру картины. Она прошла пробы, но мы потом долго решали, в какой интонации снимать главную героиню, и утвердили другую актрису. Я позвонил Любе, зная, что актеры очень болезненно относятся к отказам, иногда очень сильно обижаются. К ее чести, Люба меня услышала: речь шла не об ее актерских качествах, а о выборе интонации роли.
Прошел год. За это время производство картины остановилось, потому что случилась пандемия. Восемнадцатого марта 2020 года должен был состояться первый съемочный день, 16 марта в Чехии объявили полный локдаун. Во время паузы я продолжал работать над сценарием и в какой-то момент выявил в нем логически недоработанные, неточные вещи. Стал переписывать, править, достраивать и в итоге понял, что ошибался по поводу характера героини, что надо его менять. В связи с этим актриса, которая уже была утверждена на роль и готовилась к работе, в новую систему координат не вписывалась, требовался другой человеческий тип.
Решив для себя, что надо менять характер персонажа, я позвонил утвержденной актрисе и попытался ей это объяснить. Это всегда мучительный момент. Актриса на меня смертельно обиделась, но тут уж ничего не поделаешь: картина — это живой организм, она, бывает, диктует свое. Только после этого я обратился к Любе. Она могла отказаться, памятуя о былой профессиональной травме, и вот тогда я попал бы в очень сложную ситуацию: пришлось бы проводить новые пробы и искать героиню заново. И не факт, что это получилось бы. Честно говоря, ожидал всего, чего угодно, но Люба тронула меня по-человечески и профессионально, сказав просто: «Да, я готова». Спросила только, когда будут новые пробы. Я ответил: «Вы уже их прошли». Так началась наша работа. С Любой было интересно, она знала, чего хочет. Мы не всегда совпадали в том, как видим роль, но всегда находили общий язык. И когда картина уже была смонтирована, потребовалось изменить интонацию некоторых сцен. По моей просьбе Люба озвучила их иначе, чем на съемочной площадке, и это дополнительно обогатило характер героини. На днях смотрел первую сборку по звуку, и мне очень понравилось, как зазвучали новые тона в роли Любы.
С Сережей Кемпо мы знакомы достаточно давно, работали вместе на «Легенде № 17», он играл хоккеиста Зимина, а потом на «Экипаже», где ему досталась весьма заметная роль бортпроводника Андрея. Я знал, что он очень разноплановый актер и может сыграть многое, надо только предоставить шанс. Вообще, это большая ошибка режиссеров, которые видят актеров только в одном амплуа и не дают им раскрыться иначе.
На самом деле актеры способны меняться кардинально. До «Змеиного источника» Миронов играл только положительных персонажей, а тут ярко проявился в резко отрицательной роли, потому что артист хороший. В этой же картине в новом, неожиданном качестве предстала и Ольга Остроумова. Помню, как Валентин Иосифович Гафт, с которым мне выпало счастье быть знакомым, восхищался этой ролью Ольги Михайловны, говорил, насколько она здесь непохожа на себя. Кемпо пробовался в мой проект «Мастер и Маргарита» и был утвержден на роль Ивана Бездомного. Тем, кто видел эти пробы — очень убедительные, азартные, немного шаржированные, — казалось, что Кемпо и есть такой «пролетарский поэт» в толстовке, он никогда не сыграет военного человека, умного, интеллигентного, тонкого, правильного, убежденного в своих принципах. Возникали серьезные споры с продюсерами. Мне это не впервой, сложно было утверждать и Игоря Петренко на Травкина в «Звезде», и Данилу Козловского на хоккеиста Харламова. Но Сергей все же сыграл в «Нюрнберге», и сыграл превосходно.
Он очень хороший актер, надеюсь, смогу с ним работать и впредь, он невероятно настоящий. В Сергее есть мощный человеческий стержень. При этом он способен, не используя возможностей грима и прочих внешних приспособлений, абсолютно преображаться внутренне. Он не из породы Актер Актерычей, которые приходят на площадку и спрашивают: «Чего изволите? Могу вприсядку пройтись с гармошкой, могу Шекспира продекламировать». Он очень вдумчиво работает с материалом, преодолевает с персонажем весь извилистый путь. Кемпо сыграл абсолютно положительного героя, а это сложно. Изобразить отрицательного персонажа несравнимо легче: в образе есть внутренний конфликт. А сделать живым идеального человека — сложнейшая задача. Сережа замечательно с ней справился, ему сочувствуешь, он вызывает сопереживание. При этом он и физически отлично подготовлен, все трюки в картине исполняет сам. Словом, многогранный человек.
Кемпо позвал меня на спектакль «Кабаре» в Театр Наций, где он играет тоже очень положительного героя, для которого нашел удивительные краски. Смотрели спектакль с Верой Валентиновной Алентовой, по окончании она повернулась ко мне и сказала: «Знаешь, самое сложное — сыграть наивность, я-то знаю, как это тяжело. А у него это так убедительно получилось». При этом Кемпо в Театре имени Ермоловой отлично сыграл, скажем, и резко отрицательную роль Дориана Грея.
У нас много талантливых артистов, которых так сложно пробить на роли, у студий к ним зачастую слишком низкий кредит доверия. А в Голливуде нередко дают главные роли начинающим, там тщательно выискивают новых актеров. В большинстве случаев это срабатывает. К примеру, Леонардо Ди Каприо не был звездой до «Титаника», хотя и весьма успешно уже работал в кино. Ему было чуть за двадцать, когда ему доверили главную роль в картине с гигантским бюджетом. И не ошиблись, выиграли. Подобная история произошла у того же Джеймса Кэмерона на «Аватаре», когда на главную роль был выбран совершенно неизвестный тогда актер Сэм Уортингтон. И это сработало.
У них много молодых и уже известных артистов, а у нас — раз, два и обчелся. В лучшем случае начинающим дают возможность появиться в сериалах где-то на дециметровых телеканалах. Сам с этим сталкивался, да и продолжаю: когда начинается выбор актеров на роли, тут же выкатывается список из трех — пяти фамилий тех, кто сыграл в популярных фильмах. «Только они могут работать, больше никто», — считают продюсеры. Но это огромная ошибка. Я надеюсь, система будет меняться. Постоянно с этим сражаюсь, потому что понимаю, как важно, чтобы в кино приходили новые люди. Вспомните, как случилось с Евгением Мироновым, который потрясающе сыграл в картине Валерия Тодоровского «Любовь». Он был начинающим артистом, а после «Любви» сразу стал звездой. Странно, что в такой очевидной ситуации, когда зритель хочет видеть новые лица, продюсеры продолжают держаться за привычные штампы, тем самым ограничивая возможности и картины, и самих актеров. Тот же Козловский может играть очень разные роли, а зовут его на одни и те же.
— Не скажите, недавно видела его в фильме «Молодой человек», где он сыграл комедийного отрицательного персонажа, мошенника — тренера по личностному росту. Это было очень здорово!
— Не представляете, какое тяжелое изматывающее сражение я вел за то, чтобы он сыграл Харламова в «Легенде № 17». Все были против, говорили, что он никакой не Харламов. Невероятно тяжело было его пробить, преодолеть стереотипы. Конечно же есть элемент риска, когда ты зовешь актера на неожиданную для него роль. Но гораздо больший риск, когда берешь на роль, которую он уже сыграл. В таком случае исполнителю не остается ничего иного, как воспользоваться наработанными штампами, и на экране получится общее место.
Нам все-таки надо быть смелее, голос разума подсказывает: надо уметь видеть новое в людях и открывать их возможности. И не только в актерах. В свое время директор «Студии ТРИТЭ Никиты Михалкова» Леонид Верещагин совершил рискованный шаг, позвав меня на «Легенду № 17», я не снимал спортивного кино, я не хоккейный болельщик. Многим тогда казалось: ничего из этого не получится. Но что-то же получилось.
— Да не что-то, а прокатный хит. Глупый вопрос: как просчитать, что непременно должно быть в картине?
— Американский режиссер Джон Хьюстон так высказался на эту тему: «Как я могу угадать, что понравится миллиону зрителей? Я ведь даже не могу понять, что нравится мне самому!» Так что, к сожалению, никакого рецепта у меня нет, хотя и «Волкодав из рода Серых Псов» стал самой кассовой картиной года, и позже — «Экипаж». Да и «Звезда» очень неплохо прозвучала в прокате. Кстати, решение позвать меня на военный фильм «Звезда» тоже было неожиданным и, как казалось многим, рискованным шагом Карена Шахназарова, который продюсировал картину. До этого я снимал триллеры, картины совершенно иного жанра. Но Карен Георгиевич почувствовал, что мне это интересно.
Думаю, рецепт создания кассовой картины только один. Если по-настоящему любишь историю, которую рассказываешь, если она тебя по-настоящему волнует, то в результате сможет взволновать и других людей, если передашь им свою эмоцию с экрана. Во всяком случае, ничего другого посоветовать не могу ни молодым кинематографистам, которые меня об этом спрашивают, ни самому себе. Нужно еще и безоглядно выкладываться. Кино, как любое дело, которое выполняешь искренне, с любовью, требует огромных сил.
— Когда вы сняли свой дебютный фильм «Змеиный источник», он сильно не понравился Никите Михалкову, который с трибуны Съезда кинематографистов подверг его уничтожающей критике. Поставить жирный крест на делающем первые шаги в кино режиссере, у которого все впереди, — не самый благородный поступок мэтра. Не могу не спросить: испытываете ли вы чувство удовлетворения от того, что позже сняли все свои прокатные хиты в кинокомпании «ТРИТЭ», владельцем которой он является? А кроме того стали президентом Гильдии кинорежиссеров.
— Я вспоминаю то время иначе. Мне было тяжело слышать критику из уст Никиты Сергеевича, потому что я любил и продолжаю любить его картины — «Рабу любви», «Неоконченную пьесу для механического пианино», «Пять вечеров», «Несколько дней из жизни И.И. Обломова»... Смотрел «Утомленные солнцем» и ощущал невероятный прилив счастья, потому что в тот момент, в начале девяностых, наше кино было развалено, даже самые сильные режиссеры снимали либо очень депрессивное, либо какое-то местечковое кино. А тут я увидел фильм с таким мощным дыханием и наутро узнал, что он получил «Оскар». Рассказывал потом об этом Михалкову.
Конечно, в тот момент, когда на меня обрушилась критика, было непросто. Много позже, когда мы работали вместе, Михалков сказал:
— Ты на меня не обижайся, я ведь тогда говорил искренне.
— Никита Сергеевич, я в этом и не сомневался.
— А ты молодец, умеешь держать удар! — улыбнулся он.
Михалков — человек пылкий, он говорил то, что думал. Я не присутствовал на том Съезде кинематографистов, где мне досталось с трибуны, поскольку еще не был членом Союза. Но думаю, испытал бы шок, хотя попал тогда в хорошую компанию. Михалков не просто выступил с речью, он еще и проиллюстрировал свои слова фрагментами из моего фильма и картин Леши Балабанова. Но позже Никита Сергеевич пересмотрел свое к нам отношение, в итоге он очень плотно работал с Балабановым.
— В «Жмурках» он крайне органично смотрелся в роли криминального авторитета.
— Как человек глубокий, он способен переосмыслить какие-то вещи. Я, конечно, порадовался, когда наши профессиональные и человеческие отношения выровнялись. А однажды случилась судьбоносная встреча, когда мы столкнулись с Михалковым в Доме кино, и он поинтересовался:
— Лебедев, ты почему не снимаешь?
— Ну вот он я — я готов!
— Приходи к нам, у нас есть для тебя проект.
Речь шла о «Легенде № 17».
С Михалковым интерес-но работать. Помню, сидели обсуждали, кто бы мог сыграть Харламова. Никита Сергеевич, видел другого артиста, а про Данилу сказал: «Да, он артист хороший, матерый, он может быть в этой роли, но думаю, что вот этот будет убедительнее». При этом он услышал, чего хочется мне, и не вел себя категорично, что я очень ценю. К режиссерам, которые снимают на его студии, он относится уважительно.
Помню, в каком-то интервью его спросили:
— Как вы руководили работой Лебедева?
— Вы что, с ума сошли, как я должен им руководить? Он профессионал, знает свою работу, а я помогаю, чем могу.
Мы обсуждали монтаж «Легенды...», и он предложил несколько идей, которые, конечно же, были блестящими. Всегда очень интересно работать и общаться с такой крупной личностью.
— Прочитала, что в детстве в вашем доме имелась 8-миллиметровая кинокамера и вы начали на нее снимать в достаточно раннем возрасте. Почему потом пошли поступать на журналистику, на сценарно-киноведческий факультет, а не на режиссуру?
— Это долгая история. Судьба — она мудрая, она тебя ведет, надо только к ней прислушиваться. Сейчас мне пишут, звонят знакомые, родственники:
— У меня поступает в киноинститут сын, дочь, попроси, чтобы обратили внимание.
Отвечаю:
— Поймите, надо отпускать ситуацию, Господь Бог мудр, он приведет человека туда, куда нужно, куда должно, если человеку этот крест назначен.
Когда мне исполнилось шестнадцать, я дерзнул поступать на режиссерский факультет ВГИКа, но с треском провалился. Творческий конкурс прошел успешно, но писать — это не говорить. Когда сел перед Марленом Мартыновичем Хуциевым, язык прирос к небу. Конечно же, Хуциев меня не взял. Годы спустя мы часто ездили вместе на фестивали, довольно подробно общались. Он был очаровательным собеседником, по-детски искренним, распахнутым и при этом очень мудрым, у нас сложились добрые отношения. Как-то раз гуляли с ним по Минску, заглянули в универмаг, прошлись по парку; он рассказывал интереснейшие истории со съемок своих картин — скажем, про Петра Ефимовича Тодоровского, сыгравшего главную роль в фильме «Был месяц май», и я испытал к нему такой прилив любви, что раскололся и признался:
— Знаете, Марлен Мартынович, я ведь поступал к вам...
Бедный Хуциев побледнел. Вспоминая эту историю, я смеялся, а он сказал:
— Боже...
— Что случилось, Марлен Мартынович?
— Простите меня, пожалуйста.
— За что?
— Я должен был разглядеть ваш талант.
— Дорогой Марлен Мартынович, — сказал я, — это был один из самых важных уроков моей жизни, я так благодарен за то, что вы меня тогда не приняли! Потому что, первое, вы были абсолютно правы, я был желторотым юнцом, совершенно не готовым ко взрослой жизни; а второе: если бы случилась ошибка и я каким-то непостижимым образом оказался тогда в стенах института, я бы, может, и не работал бы сегодня в кино. А во ВГИК я поступил позже, так что все в порядке.
Так получилось, что я сейчас преподаю во ВГИКе. Ректор Владимир Сергеевич Малышев попросил меня взять курс Сергея Александровича Соловьева. Я не мог отказать, и не поверите: преподаю именно в той аудитории, где благополучно провалился когда-то, это теперь мастерская Соловьева, где я мастер. Вот так складывается судьба.
— Как любит повторять в таких случаях Михалков: «Господь управил».
— Я пошел в журналистику, когда провалился во ВГИКе. Мне было интересно все, что связано с творчеством, и я ломанулся в это дело с огромным интересом, учился и одновременно с большим азартом работал в прессе. У меня до сих пор сохранились связи с теми, кого интервьюировал, многие из них стали для меня родными людьми. К примеру, мне исполнилось семнадцать, когда встретился со Светланой Тома, неоднократно брал у нее интервью, мы стали общаться не только с ней, но и с ее дочерью Ирочкой Лачиной и с ее внучкой Машей Будриной. Света снималась у меня в двух картинах — в «Поклоннике» и «Фонограмме страсти», Ира снималась в «Экипаже», озвучила трех главных героинь в моих картинах — в «Звезде», в «Волкодаве из рода Серых Псов», в «Экипаже», Маша в «Экипаже» дебютировала. Ксения Георгиади, с которой я познакомился в бытность свою студентом журфака и у которой тоже брал интервью, сыграла в «Экипаже» роль, которую я придумал специально для нее. Когда учился в университете, а потом работал в газете и на телевидении, казалось, что это подготовка к будущему, а на самом деле это и была яркая, интересная журналистская жизнь.
Прошло время, Госкино Молдавии (я родом из Кишинева) стало уговаривать меня поступать во ВГИК на киноведение по направлению от республики. В тот момент я уже работал в прессе, много писал о кино. Я отказывался: «Киноведение меня не интересует, хочу поступать на режиссуру». Но меня все-таки уломали. Подал на творческий конкурс работы, которые получали призы на республиканских смотрах. И вдруг... меня завернули, объяснив это так: нам нужен национальный кадр, а вас мы будем иметь в виду. Я человек упертый и довольно независимый, а потому сказал: «Меня иметь не надо!» — запихнул эти работы в конверт и отправил во ВГИК. И они, естественно, прошли конкурс.
Я в тот момент учился на факультете журналистики МГУ, мне было не до ВГИКа. Но раз уж прошел конкурс, думаю, съезжу-ка я в Москву, все равно отпуск. Ну и во ВГИК загляну заодно.
Сдал один экзамен, второй, короче говоря, поступил.
Зачисление было назначено на день, когда я должен был возвращаться домой, в кармане лежал билет на поезд. Поставил в известность приемную комиссию:
— Присутствовать на зачислении не смогу, должен уезжать.
— Тогда вас не зачислят.
— Ну и ладно.
Я ничего не теряю, учусь в МГУ. Пошел к метро через ВДНХ, и вдруг на пути попалось маленькое, спрятавшееся среди курчавой зелени одноэтажное здание с вывеской «Железнодорожные кассы». А в советские времена купить билет день в день на поезд в южном направлении было практически невозможно, тем более летом. Тем не менее я решил заглянуть в кассы, спрашиваю:
— Нельзя ли поменять мой билет, мне нужно на два дня позже.
Кассирша только рукой на меня махнула:
— Вы с ума сошли, ваш билет выкупался за четыре месяца, сейчас в лучшем случае смогу продать вам билет на ноябрь.
— А вы на всякий случай посмотрите.
Она покачала головой, но что-то начала проверять. У нее вдруг округлились глаза, она вскинула на меня ошалелый взгляд:
— Билет у вас с собой?
— Да, а что?
— Давайте его скорее, может быть, успеем.
Произошло чудо, кто-то в тот самый момент сдал один билет, и я тут же поменял свой. Так я оказался на заседании комиссии по зачислению. Помню, что и здесь был Хуциев, который очень внимательно на меня глядел сквозь толстые стекла очков. Так все и завертелось. Параллельно оканчивал МГУ, учился во ВГИКе и уже снимал первую свою картину «Ночлег. Пятница». Я был азартным и веселым авантюристом, но как-то все успевал.
Позже работал на программе «Улица Сезам» под руководством Владимира Грамматикова, набирался опыта. Мы снимали крошечные ролики по полторы-две минуты, а у меня за плечами уже была получасовая картина, мистический триллер, созданный на «Мосфильме» при участии Киностудии Горького. Однако же именно «Улицу Сезам» я считаю главной своей профессиональной школой благодаря уникальному опыту и общению с прекрасными людьми, которые меня окружали, благодаря тому же Грамматикову, который всегда был отзывчив, доброжелателен и никогда не отказывал в совете. Однажды я заглянул в павильон на съемку, Владимир Александрович бродил по пустому залу и проверял каждый ракурс. В руках у него был блокнотик с пометками. Он схватил меня за руку и принялся подробнейшим образом рассказывать про каждую мизансцену, и я понимал, что он таким образом проверяет на мне свои идеи и уточняет их. Сейчас я часто пользуюсь этим его «ноу-хау», и не только на площадке. Вопрос не в том, за какой партой ты сидишь, вопрос в том, как ты постигаешь профессию, какие силы для этого прилагаешь. Масса народу окончила самые престижные учебные заведения, а Эдит Пиаф одна. Или Пугачева, которая училась на скромном дирижерско-хоровом отделении в музыкальном училище (режиссерский факультет ГИТИСа она окончила куда позднее, когда уже была суперзвездой). Я не сравниваю себя с ними, боже упаси, я говорю о том, что в профессию можно прийти по-разному. Спилберга тоже ведь дважды не приняли на кинофакультет университета, однако в результате на весь мир известен он, а не те, кто поступил с первого раза.
У меня уже есть ученики, которые начали работать в кино, они проявляют самые главные человеческие качества, они дисциплинированы, терпеливы, упорны в достижении поставленной цели. Удача и способности важны, но, как говорил Стэнли Кубрик, гениальность — это 90 процентов труда. Трудишься — значит, все получится. Рассчитывать, что все само по себе прилетит, потому что я такой талантливый? Может, прилетит, а может, и нет.
— Помню, когда «Звезду» показали на «Кинотавре», у фильма сразу появилась армия поклонников, но жюри обделило картину призами. Переживали?
— Прошло время, и меня пригласили на «Кинотавр» в качестве председателя жюри. В финальном слове, обращаясь к тем, кто оказался обделен наградами, я сказал: «Знаете, никогда не получал здесь призов, на «Кинотавре» меня всегда прокатывали, но, как видите, я стою сейчас на этой сцене, весь такой нарядный, в пиджаке и с галстуком — а все потому, что призы не так важны. Это очень приятно, да — быть в числе награжденных. Но важнее, как вы будете двигаться дальше, остановитесь на достигнутом или нет». Хичкок, которого теперь называют лучшим режиссером мира, никогда не получал «Оскар». Конечно, он переживал, повторяя: «Всегда шафер, никогда не жених». Награды — это здорово, но важнее все-таки другое.
Мне важно, что у «Звезды» сложилась судьба. Когда я снимал картину, ей пророчили провал, в начале двухтысячных это была самая немодная тема. Ну кого волновали дела давно минувших дней?! Хорошо помню, как мне говорили: «Ну, после этой картины ты больше снимать кино вообще не будешь». Но мне было так важно, чтобы фильм был снят, вышел на экран, что в тот момент я ни о чем другом не думал.
Картина снималась мучительно, но много позже я понял, что легко вообще ничего не дается. На моем опыте самой простой картиной был, пожалуй, «Змеиный источник», который я люблю. Дебютный фильм как прыжок в бездну: взлетишь или разобьешься — неизвестно. Но при этом никто не мешал работать и не бил по рукам, а продюсеры Валерий Тодоровский и Сергей Ливнев дали карт-бланш и очень помогали и поддерживали. Ответственности было меньше, я делал то, что хотел. А вот, скажем, на «Звезде» уже приходилось соответствовать требованиям. Было сложно, многочисленная группа относилась ко мне по большей части скептически, приходилось каждый день доказывать свою состоятельность. И в какой-то момент понял: либо я продолжу попытки доказать кому-то, что я не верблюд, и только потеряю время и силы, либо буду снимать кино. А мне надо было во что бы то ни стало снять хорошую картину. Живую, пульсирующую.
Обрел колоссальный опыт сотрудничества с Кареном Шахназаровым и Вадимом Абдрашитовым, которые были продюсерами фильма. Абдрашитова нет в титрах, но на самом деле он стал одним из главных двигателей проекта, поскольку руководил объединением «АРК-фильм», где снималась картина. Мне, начинающему, работать с двумя такими крупными личностями, отстаивать свои идеи было очень непросто. Я учился выслушивать чужое мнение, понял, как важно внимательно анализировать то, что тебе советуют признанные авторитеты. И мне это помогло. У меня была мощная защита в лице молодых актеров. «Звезда» дала им возможность заявить о себе, они безоглядно вкладывались в картину. Игорь Петренко полфильма снимался неутвержденным. И это давило на него психологически. Я изо всех сил пытался его поддержать, не только я, но и Леша Кравченко, который постарше остальных, опытнее, а потому был для всех опорой. Выкладывались и Артем Семакин, и Толя Гущин, и Амаду Мамадаков, и Катя Вуличенко (которую, кстати, утвердили буквально за две недели до окончания съемок), и Леша Панин. Леша — человек необузданных эмоций, иногда это работает против него. Как-то раз он начал в капризном тоне качать права на площадке, я перебил: «Леша, что-что вы сказали?» И Леша замолчал, он знал: зайдет далеко и я передам его сцены другим персонажам, а его просто уберу из проекта, капризы не люблю. Мы с ним работали дважды, он появился у меня в эпизоде в «Изгнаннике», был смешным, обаятельным. Он не говорил тогда по-английски, а реплики заучивал на слух, но все равно произвел впечатление на Энн Арчер, она по-доброму о нем отзывалась.
— Панин одаренный актер, как же можно было так растратить свой талант?
— Мне кажется, он ошибся в одной вещи — стал использовать то, что ему дано, свой необузданный темперамент в нетворческих целях. Его начало нести, он не совладал сам с собой. Мне очень жаль, что так произошло. Я знаю, что он снял картину как режиссер, он мне об этом рассказывал. Я ее еще не видел. Он пытается реализоваться на новом жизненном этапе, что хорошо. Но плохо, на мой взгляд, что он довольно часто ввязывался в весьма сомнительные и, мягко говоря, некрасивые истории. Актер должен заниматься своим делом, играть в кино. Жаль, что он не использовал своих возможностей в той мере, в какой они ему были даны. Но каждый делает свой выбор. Леша — взрослый человек, он сам решает, как ему жить.
— Что происходило на съемках «Экипажа»? Насколько опасными они оказались?
— Обычно в таких случаях все ждут веселых или же приключенческих побасенок, однако съемки — это прежде всего пахота, тяжелейший труд. «Экипаж» был очень сложной картиной по понятным причинам: это фильм-катастрофа, это большой масштаб, самолеты, которые горят, взрываются, сталкиваются, толпы статистов, большое количество артистов. Сцены землетрясений и прочих катаклизмов в аэропорту острова Канву мы снимали ночами в подмосковном Жуковском. Октябрь, неописуемая холодина, а у нас по сюжету — Юго-Восточная Азия. Первая смена прошла без неприятных сюрпризов, но уже во вторую или третью вдруг повалил снег, да такой, что приходилось расчищать сугробы по несколько часов. Вся съемочная группа, массовка были в этом задействованы, разгребали заносы, очищали самолеты и огромное пространство перрона, все вручную, приспособленной для этого техники не было. Ночь сливалась с днем, смена заканчивалась в семь утра, я еле добирался до гостиницы, чтобы через несколько часов снова быть на площадке. Помню только, повторял как мантру: «Это надо просто осилить».
Помнится, однажды предстояла особо сложная смена — со столкновением и взрывом самолетов, с пожаром на взлетной полосе и паникой на перроне аэродрома. Одновременно со взрывом разлетались в стороны машины, взрывной волной от самолета отбрасывало трап, один из героев перепрыгивал с трапа в салон, а внизу царила неразбериха, метались люди, вокруг все пылало. Схема съемки была просчитана и оговорена заранее, но буквально накануне мне пришло в голову, как можно получить еще более эффектные кадры. Я бросился к Козловскому, чтобы рассказать, что в следующую ночь ему предстоит непростая, но очень интересная задача — сыграть сразу несколько кусков в одном.
А Данила вдруг говорит:
— Но ведь я завтра не снимаюсь.
— Как это?
— Да так. Вот мой график, у меня выходной. Я уезжаю в Питер, у меня съемки в другой картине. Но уже послезавтра вернусь!
Все мои прекрасные планы рухнули на глазах, однако я понимал, что в этой ситуации уже ничего не изменить. Мы не могли перенести съемку на другой день.
— А знаешь что — я могу прилететь последним рейсом и в час ночи буду на площадке, ну, в два, — увидев мое состояние, попытался найти выход из положения Даня. Я только рукой махнул.
Вернулся в гостиницу расстроенным. Второй режиссер спрашивает, что случилось. Я рассказываю, что без Козловского сцену полноценно не снять, а его не будет.
— Почему не будет? Он будет!
— Каким образом? У него же съемка в другом городе.
— Он договорился, чтобы ее перенесли, и остался.
Оказалось, пока я горевал, Данила каким-то чудом смог разрулить ситуацию.
Я ему тут же позвонил:
— Даня, дорогой, я так тронут.
— Что ты, это же наш общий фильм!
Я-то понимаю, как сложно отменить съемку в другом месте, где все запланировано и где ты обязан быть. Но он это сделал.
В ту ночь мы одиннадцать часов репетировали — и с актерами, и с огромной массовкой, и с каскадерами, уточняли каждую деталь, каждое движение камеры, а камер было много, чуть ли не двенадцать. Понятно, что у нас был только один дубль, для второго взрыва самолеты взять было неоткуда.
И вот наконец все готово. Я сказал: «Будь что будет». Запустили камеры, пошло действие — взрыв, огонь, пламя до небес, ветродуи ревут, аэропланы разваливаются, люди в кадре носятся, крик, шум, вой. Я наблюдаю за происходящим по мониторам в режиссерской палатке. Съемка заканчивается, я командую: «Стоп!» Вдруг слышу, кто-то бегает по аэродрому и вопит: «Наполеон! Наполеон!» Оказалось, это Даня Козловский, который был так потрясен увиденным, что не нашел других слов в мой адрес, дабы выразить свои ощущения. Он человек эмоциональный, азартный, всегда полностью отдается фильму. Все устали, а он продолжает фонтанировать энергией.
Леонид Эмильевич Верещагин рассказывал, как Козловский выходил на площадку в качестве режиссера фильма «Тренер»: «Вы не представляете, как он работает! Это же просто атомный реактор!» А я-то это знаю, знаю его азарт, неудержимость, но при этом, честно говоря, все равно не представляю, как он умудряется одновременно быть и продюсером, и режиссером, и исполнителем главной роли, и снимать такие сложные проекты, как тот же «Тренер», или «Чернобыль», или «Карамора». Это просто невероятно. Конечно, трудяга он фантастический.
— А как снимался Владимир Машков? Насколько сложно было находить общий язык с абсолютной звездой?
— С Володей у нас своя история. Я звал его еще на «Легенду № 17», на роль Тарасова. Он полгода рассматривал проект, мы переписывались, разговаривали по телефону, я ездил к нему в Питер, где он снимался в роли Распутина, целый день провели вместе. Я понимал, что ему роль вроде бы интересна, но что-то останавливает, — например внешняя непохожесть на реального прототипа. В результате Машков не то чтобы отказался, а просто исчез. Ему невозможно было дозвониться, он не отвечал на письма. И я понял, что это и есть ответ. Тогда у продюсера Леонида Верещагина родилась совершенно неожиданная и грандиозная идея пригласить Олега Меньшикова, который в итоге замечательно сыграл роль тренера Тарасова. Мы с Олегом славно сработались, я хотел продолжить сотрудничество, поэтому роль командира экипажа Леонида Зинченко была написана специально для него. Но Меньшикову не понравился сценарий, что-то его не устроило в материале. Теперь уже он пропал и перестал отзываться на телефонные звонки. Тогда я подумал о Машкове и не откладывая в долгий ящик, позвонил ему: «Володя, есть роль». И он тут же согласился.
Из моих слов выходит, будто они очень похожи — Меньшиков и Машков, и поэтому им можно предложить одну и ту же роль. Вовсе нет, они очень разные, хотя и играли однажды братьев в фильме «Мама». Собственно, идея в том и заключалась: представить персонажа совершенно иначе, чем он виделся изначально. Меньшиков в роли Зинченко был бы утонченным и чуть отстраненным, а я подумал: а пусть герой будет земным и очень своим.
Машков пришел и попросил:
— Давай устроим пробы.
— Зачем? — изумился я.
— Мне они необходимы.
Я подумал, что он хочет пощупать персонажа, найти нужные приспособления, но главное — решить, интересно ли ему будет у меня сниматься. Мы были знакомы, но до этого не работали вместе. Машков пробовался с Козловским. Съемка велась у меня в кабинете: поставили рядом два стула — вот вам и кабина самолета. Я вдруг заметил, что у Володи подрагивают руки, так он волновался. Удивительно, что даже актеры такого ранга, такого уровня продолжают «мандражировать» на пробах. Понятно, все прошло замечательно, дуэт главных героев тут же сложился — да и кто бы сомневался! Но дальше со всех сторон понеслось: «Слышали, ты собираешься работать с Машковым, с ним так тяжело, он такой сложный». Я подумал: главное, он замечательный актер, а уж сложный или нет...
Марина, никого легче, приятнее, отзывчивее в работе я не знаю. Снимать его — невероятный кайф, на площадке он всегда сосредоточен и сконцентрирован на роли, всегда в хорошем настроении, всегда блистает своим прекрасным чувством юмора. Если на «Экипаже» кто из актеров и пытался капризничать, то это уж точно был не Машков. Напротив, в трудных ситуациях он всегда подставлял плечо, а однажды помог решить мои проблемы, приведя в чувство одного молодого артиста, который некстати закапризничал в разгар съемок. Володя всегда вовремя на площадке, всегда точно знает, чего он хочет добиться, и при этом всегда готов услышать режиссера, сделать неожиданный дубль. При этом он невероятно терпелив и покладист. Случилась ситуация, мы снимали в павильоне сложные сцены пересадки из самолета в самолет в воздухе. Постановщики трюков всегда очень долго готовятся, поскольку дело связано с риском для жизни. Но хотя все было заранее отрепетировано, неожиданно возникли технические проблемы. Затем сломался ветродуй, потом еще что-то нештатное произошло. И так — в течение двенадцати часов. Все это время Володя сидел в павильоне в полной экипировке, в гриме и ждал. Смена заканчивалась, но мы договорились: давайте снимем хотя бы один его план. Машков выходит на площадку. Его поднимают на кране на большую высоту, подвешивают на тросе. Я даю команду «Приготовились!» — и в этот момент опять ломается ветродуй.
— Сколько его чинить?
— Пять минут.
Володя висит. Ветродуй чинят. «Пять минут» затягиваются. Артиста спускают вниз, он садится на раскладной стульчик, смиренно положив руки на колени, и опять ждет. Еще пять минут. И еще. В результате выходит — два часа.
После четырнадцати часов затянувшейся смены и ожидания подходят ко мне техники и говорят: «Ветродуй не работает, съемку надо отменять». Я иду к Машкову:
— Володя, дорогой, прости.
Видели бы вы, с каким удивлением поглядел на меня Володя.
— Да ты что, это же работа, сложный процесс, о чем ты вообще говоришь?! Сколько надо, столько и буду сидеть, я всегда с тобой, ты же знаешь.
Он совершенно невероятный и в работе, и в человеческих отношениях.
На премьере «Экипажа» в «Октябре» я тихонечко зашел в зал. У двери скромно притулился спортивный парень в черном и напряженно всматривался в экран. Пригляделся — Вова. Мы обнялись. Он стоял и слушал, как реагирует зал. Машков потрясающий, мечтаю с ним еще поработать, он выдающийся актер и уникальная личность. Володя открыл мне свой секрет: по ночам, когда город засыпает, он садится на велосипед, натягивает капюшон и ездит по ночной Москве, которую очень любит, — это единственное время, когда он может выйти на улицу неузнанным. Он романтик, искренний человек, настоящий, я его очень полюбил.
— Что было самым сложным во время съемок «Легенды № 17»? Там ведь и быки по улице неслись, и хоккейная история чревата травмами.
— Мне работалось легко, притом что это сложная картина. Но на студии «ТРИТЭ» такие профессионалы, что все организовано невероятно точно, тебе не надо отслеживать каждую деталь: дал указание и все делается. Да, быки были настоящие, а перед ними бежали люди, как и происходит во время национального испанского праздника. Зрелище, прямо скажем, не для слабонервных, а мы его повторяли несколько раз. Это было сложно организовать, но мы справились. Перекрыли целый городок Питильяс в Испании. Работало несколько камер, собралась большая массовка, человек пятьсот. В общем, сняли. А хоккейные сцены помогал ставить канадский каскадер Джоди Стейсек, отличный парень. У нас была превосходная группа, классная актерская команда. Хорошо работалось и с Даней Козловским, и с Владимиром Меньшовым, и с Олегом Меньшиковым, и с Романом Мадяновым, и с Ниной Усатовой... Да со всеми артистами! Хотя с Олегом отношения завязались не сразу, случился даже кризисный момент.
— На почве чего?
— Не скажу, но он был. После этого мы встретились на площадке, я приставил к своей голове рожки и пошел на него как бык. Олег пообещал: «Я тебя больше не подведу». Дальше работали душа в душу. Он человек сложный, многогранный и совершенно выдающийся профессионал — талантливый, яркий, харизматичный. Я получил огромное удовольствие, работая с ним. Мне жаль, что пока не получается продолжить сотрудничество, — должны были вместе поработать на «Мастере и Маргарите» и Олег уже готовился к роли Воланда, но, увы, проект остановился. Остались только пробы. Меньшиков, как всегда, выше всяческих похвал.
Что касается Данилы, на «Легенде...» он создал удивительную атмосферу, был похож на своего героя, оставался таким же пылким, самоотверженным, азартным, был погружен в роль, которую так хотел сыграть. От него исходили невероятный свет, энергия. Подчеркну еще раз: он начал сниматься неутвержденным, его утвердили недели через две, когда отсмотрели первый материал. Но ему так хотелось работать, и свет, который он излучал, заполнял собой все пространство вокруг и выливался на экран. У Данилы была какая-то серьезная травма, но он носился по льду сам, изобретал даже какие-то трюки. Он показывал их своему дублеру, профессиональному хоккеисту, чтобы тот их повторил. Дублер предупреждал: «Я попробую, но может не получиться». А Даня вытворял невероятные вещи.
Помню, в Белоруссии, в Новополоцке, снимали сцены из хоккейной юности Харламова. Козловский сильно ударился о борт коленом. Я не понимал масштаба бедствия, думал: ничего серьезного, на нем же были надеты щитки, он выходил на площадку полностью экипированным. И не сразу сообразил, что ситуация критическая. Врач сказал: «Если у Козловского останется жидкость в колене, то ему полгода нельзя будет не только выходить на лед, но и вообще двигаться, иначе может грозить ампутация ноги». А наутро у меня в номере раздался звонок и счастливый Козловский сообщил: «Слушай, все классно, жидкость из колена ушла». Позже я посмотрел на его ногу, она была вся синего цвета, вспухшая, твердая как бревно. При этом Козловский был абсолютно счастлив, потому что «жидкость пошла правильно» и ему разрешили дальше сниматься. Он действительно выкладывался, с экрана его энергия бьет ключом, он сыграл себя, и получилось очень здорово.
— Иногда с интересом читаю в социальных сетях посты вашей жены Ирины. Как вы встретились?
— Я уходил из газеты, где работал, чтобы снимать свою первую картину, а Ира пришла туда главным бухгалтером. Мы познакомились, возникли отношения, нам обоим они казались приятным приключением. Знаете, как в жизни случается, легкий флирт, ни к чему не обязывающий роман. На две недели поехали вместе отдыхать в Гагры и должны были расстаться. И вот с 1990 года все «расстаемся». Если серьезно, надеюсь, не расстанемся никогда. Ира успела поработать в кино. Всякое случалось в жизни, мы прошли через сложные времена, когда работы не было ни у нее, ни у меня, но остались вместе. У нас семья, моя приемная дочь Света, с которой мы очень дружим, люблю и внучку Настю, она росла у меня на руках.
Ира пылкий человек. Знаете, тут у нас случилась беда, умер любимый пес Тотошка, которого мы в свое время подобрали на улице. И Ирину накрыла невероятная депрессия, уж на что хорошо знаю свою жену, но даже я был поражен, насколько ранимым человеком она оказалась. Я купил щенка, похожего на Тотошку. Как же она возится с зверинцем, который я ей обеспечил! Приходится заниматься и собаками (вторая собака тоже пришла с улицы), и капризным попугаем ара по прозвищу Индиана Джонс. Это то еще хлопотное хозяйство, на которое у меня не хватает времени. Как она бережно к ним относится!
Ира удивительный человек, отзывчивый, эмоциональный. В отличие от меня она умеет просить прощения, когда что-то не то сделает. Как-то раз к нам приехала погостить Александра Яковлева, и обсуждая какие-то дела, они вдруг разгорячились, закипели, схлестнулись между собой — насилу их растащил. Саша даже оцепенела. Ей самой палец в рот не клади, но тут ее изумлению не было предела, ибо в лице Иры она встретила весьма азартного «спарринг-партнера». Наутро Ира ждала Сашу на пороге ее комнаты. Как только дверь отворилась, Ира сказала: «Саша, прости меня, пожалуйста, я была неправа!» Саша рассмеялась, обняла ее, и они подружились еще больше. Естественно, я пытаюсь Ирину сдерживать, когда ее действительно несет, но это часть характера моей жены, а характер надо принимать.
— Есть уже мысли о будущем проекте?
— Есть. Но пока рано об этом рассказывать, даже не из суеверия, я просто думаю, что бессмысленно говорить о том, что предстоит. Сейчас жизнь такая: не знаешь, что будет завтра. Когда случилась пандемия, многие говорили: ну все, это навсегда. А оказалось совсем не навсегда, через год мы вышли на съемочную площадку и сняли «Нюрнберг». Я постоянно повторяю: делай что должно, и будь что будет. Поэтому просто работаю и стараюсь не давать себе спуску, хотя, должен сознаться, я ленивый человек. Поэтому дополнительные силы приходится тратить еще и на борьбу с собственной ленью. Дальше, если, даст Бог, все сложится, с радостью расскажу о будущем фильме. А пока пусть выйдет «Нюрнберг», и я очень надеюсь, что он полюбится зрителям. На самом деле это очень современная история — пронзительный рассказ о любви и надежде, о том, что человек способен выбраться даже из самых тяжелых ситуаций, справиться с самыми большими невзгодами и разочарованиями, если он сохранил в себе стержень, если не разучился любить и верить в хорошее. Картина об этом. Как важно сегодня сберечь в себе человеческое, не растерять себя, продолжать верить, любить и честно делать свое дело. Тогда все будет хорошо.
Подпишись на наш канал в Telegram