«Когда Данелия пригласил меня поработать вместе с ним над сценарием фильма «Совсем пропащий» по роману Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна», я спросила его: «Зачем я тебе нужна? Тут же есть Марк Твен, и в кино ты понимаешь гораздо больше, чем я». На что Данелия ответил: «У тебя есть особенность, о которой ты не подозреваешь — возле тебя я становлюсь гениальным», — рассказывает писательница, сценарист Виктория Токарева.
— Виктория Самойловна, если позволите, начнем с вашей спальни. Скажите, какая книга или книги лежат у вас на прикроватной тумбочке?
— Да, ты прав, на ней всегда книги, я люблю почитать перед сном. Сейчас это дневники Софьи Андреевны Толстой. Она мне открыла Льва Николаевича, и главное — себя. Дело в том, что в конце жизни он ее уже не любил. У писателя не было к ней притяжения, ее это очень задевало, она начала преследовать его. Софья Андреевна ревновала мужа к Черткову, который влиял на Льва Николаевича, чтобы свое литературное наследие тот оставил народу. А ведь Толстой с Софьей Андреевной вырастили восьмерых детей, и не все они были благополучны, кто-то из них пил... Она же хотела, естественно, чтобы наследие отошло детям. Но Лев Николаевич находился под влиянием этого Черткова. Софья Андреевна стала шпионить за своим мужем. Вообще, она была психопатка. Чисто внешне она мне не нравится: у нее довольно грубое лицо, эта причесочка с прямым пробором. Читая «Дневники», я поняла, почему Лев Николаевич в конце жизни сбежал из дома: он не мог вынести этого ада.
— Был ли писатель, прочитав книгу которого вы решили взяться за перо?
— Знаешь, для начала я расскажу тебе историю, которая произошла с Мишей Задорновым. Шел 1964 год. Миша жил тогда в Риге. Однажды его невеста Велта пришла к нему рано утром и дала журнал «Молодая гвардия», где посоветовала прочитать рассказ под названием «День без вранья». Рассказ этот — моя первая опубликованная вещь. Миша взялся за него сразу, оставаясь еще лежать в кровати. Велта прилегла рядом, у них, кстати, был очень яркий роман. Но Миша продолжал читать, не отвлекаясь на свою любимую. А дочитав рассказ до конца, быстро перелез через Велту, подошел к письменному столу и начал что-то писать, став через некоторое время тем, кем стал — Мишей Задорновым, который читал свои миниатюры со сцены. (Улыбается.)
Что касается меня, то на мой литературный вкус влияние оказали Александр Куприн, прежде всего своей повестью «Поединок» — это, конечно, нечто, Алексей Толстой, но ранний, а не поздний, не советского периода, и Антон Павлович Чехов. Вот три писателя, которые включали меня в розетку.
— Что-что?
— Это выражение я придумала, когда услышала от чукотского писателя Юрия Рытхэу одну очаровательную историю, приключившуюся с ним в детстве. В интернате, где он учился, шел урок, Юра стал хулиганить, и его выгнали в коридор. Коридор пустой, ему скучно, он принялся бродить от двери к двери. Одна дверь была приоткрыта, учитель в классе читал вслух Гоголя. Юрий остановился и стал слушать, а когда зазвенел звонок и дети выбежали в коридор, они увидели этого мальчика, ему было лет тринадцать, который сидел на полу, ноги ножницами, и смотрел куда-то вдаль без всякого выражения, на его лице была полная отрешенность. Гоголь тогда включил Рытхэу в космическую розетку!
Вот и меня в розетку включили Куприн, Алексей Толстой, Чехов. Познакомилась я с ними в 15—16 лет. Меня тянуло к этому чтению, возникла какая-то зависимость. Я читала их произведения и что-то чувствовала. Хотя когда у Тани Толстой спросили, как вы стали писательницей, она ответила: «Села к столу, опустила голову над листком бумаги и стала писать».
— А если я задам вам этот вопрос, как вы ответите?
— Помню, что в какой-то момент у меня развилась графомания, я стала писать, писать, писать. На уроках литературы или истории в старших классах я сидела и сочиняла какой-то душераздирающий роман, а моя соседка удивленно спрашивала: «Что ты все время пишешь?!» У меня просто возникла потребность ставить слово после слова.
— Почему же тогда, окончив школу, вы пошли поступать не в Литературный институт, а во ВГИК?
— Вообще-то после школы я решила идти в медицинский. Но меня туда не приняли, потому что я получила тройку за сочинение. И тогда я поступила в музыкальное училище при консерватории, где училась этой несчастной музыке. Понимаешь, для меня все там было скучно, особенно сольфеджио. Единственное, я хорошо дирижировала. И еще у нас была обязательная дисциплина, которая мне нравилась, — хоровое пение. Я знаю все хоровые произведения Чайковского, и когда сейчас по телевидению выступают хоры, сажусь и обмираю. Я очень люблю слушать хоры, потому что хор — это молитва.
— Раз вы так любите хоровое пение, наверное, совершенно безразличны к шоу-бизнесу?
— Ничего подобного. При чем тут это? Конечно, шоу-бизнес совсем другая музыка, но музыка, которая, кстати, отражает народную душу.
— С Аллой Пугачевой пересекались?
— Общались пару раз. Скажу, что у нее поразительная энергия. Однажды я была на концерте Раймонда Паулса, выступали разные молодые певцы, певицы с прекрасными голосами, все очень хорошо пели. Но вышла Пугачева, она тогда была чуть простужена, чуть охрипшая, и на ее фоне все тут же померкло. Ее популярность, думаю, не в последнюю очередь связана с ее колоссальной энергией. Это не просто манкость, это — талант. И когда Пугачеву сравнивают с Ротару, то я, конечно, встаю на сторону Пугачевой.
— После окончания музыкального училища вы работали учительницей пения, но желание, как вы выразились, «ставить слово после слова» вас не отпускало, и в один прекрасный день Виктория Токарева стала студенткой ВГИКа. Куда, говорят, вы поступили в итоге не без помощи Сергея Михалкова, как так?
— Да, я пыталась поступить во ВГИК, но провалилась. И тогда я позвонила Михалкову. Мы были знакомы, потому что когда я работала учительницей в музыкальной школе, он туда однажды пришел выступать. Кстати, увидев меня, очень удивился: мой внешний облик не соответствовал традиционному образу учительницы. Учительница — это, как правило, какой-то синий чулок, а тут такая современная, модная, юная. Он меня сразу зауважал. И вот когда я провалилась при поступлении во ВГИК, позвонила Сергею Владимировичу. Он снял трубку, сказал «алло», а я не могла вымолвить ни слова, зарыдала. Он испугался, не понял, что происходит. Рыдала я горько, отчаянно. Потом, когда Михалков во всем разобрался, позвонил Грошеву, ректору ВГИКа, и меня приняли.
— Раз уж мы заговорили про Михалкова, позвольте кое-что уточнить. Злые языки утверждают, что Сергей Владимирович, будучи известным детским писателем, терпеть не мог детей, включая своих — Никиту с Андреем. Вы слышали такое про него?
— Это ерунда на постном масле. Он очень любил своих детей. Я видела одну фотокарточку, где он с таким обожанием смотрит на маленького Никиту, которому было лет шесть-восемь. Сергей Владимирович был в высшей степени высоконравственным человеком: кто бы к нему, например, ни обращался, он всегда всем старался помочь.
— Знаю, что Никита Сергеевич продолжает эту традицию отца, также готов в любой момент прийти на помощь своим коллегам, друзьям...
— Меня это нисколько не удивляет. Вообще, мне кажется, что Никита — хозяин леса, медведь.
— Вы имеете в виду кинематографического леса?
— А какого хочешь.
— То есть даже общественного?
— Ну смотри, во-первых, он талант. Во-вторых, красавец. В-третьих, по-настоящему богат. Все это прекрасно.
— Медведь — очень неожиданный образ Никиты Сергеевича, хотя, возможно, и точный. Поступив при поддержке его легендарного отца во ВГИК, там-то вы учились с удовольствием?
— Понимаешь ли, на втором курсе я написала тот самый рассказ «День без вранья», который был опубликован в журнале «Молодая гвардия», и сразу вызвала неприязнь своих сокурсников. Так что как-то быстро я от них всех откололась и пошла своим путем.
— Зависть сокурсников объяснима. Ведь ваш рассказ вышел в невероятно популярном в Советском Союзе журнале «Молодая гвардия» с многотысячным тиражом, где не всякого начинающего автора опубликуют. Вам-то как удалось: вновь пустили в ход слезы или свои чары?
— Я приехала в журнал «Молодая гвардия», поднялась на восьмой этаж, где находилась редакция, и сразу пошла к начальнику. Не в отдел прозы, где бы этот рассказ замотали, а в кабинет заместителя главного редактора Александра Евсеевича Рекемчука. Это был рыжеватый, лысоватый, толстоватый человек, к тому же для меня старый: мне было 27, а ему 37 лет. Сейчас такая разница в возрасте считается нормальной, а тогда это был караул. Словом, он мне никак не приглянулся. Я же ему понравилась, и даже очень. Он спросил:
— Вы кто?
Я ответила:
— Никто.
Он опять:
— А вы откуда?
Я говорю:
— С улицы.
Он сказал:
— Если все начнут ко мне с улицы ходить, когда же работать?
Я, показывая свою рукопись, сказала:
— Ну что, значит, мне ее забирать?
Он говорит:
— Да ладно уж, давайте.
Думаю, Рекемчук с такой готовностью согласился прочитать мой рассказ не без надежды начать за мной ухаживать. Позже я узнала, что когда он его прочитал, созвал совещание в редакции, где всем сотрудникам посоветовал быть внимательнее к молодым авторам, которые приходят порой самотеком, но приносят замечательные рукописи. В качестве примера он упомянул меня: что в рассказе Токаревой увидел талант. Ни о каких ухаживаниях с его стороны дальше речи уже не было, он, высоко оценив мои литературные способности, отнесся ко мне с большим уважением: не только опубликовал в журнале мой рассказ, но и попросил самого Константина Симонова написать мне доброе напутствие. Это было начало, что называется, взлета моей ракеты.
— Гонорар за опубликованный рассказ получили неплохой?
— Это не имело тогда никакого значения.
— Понятно, ну а что вы ощутили, когда журнал вышел из печати?
— Шел июль, в то лето я отдыхала в Прибалтике. Когда журнал появился, сразу пошла и купила его, взяла в руки, открыла на нужной странице, там была моя фотография, очень удачная, и очень приятное вступление Симонова. Помню, от счастья я не могла устоять на месте, я побежала, и бежала по берегу моря километра четыре, пока не задохнулась, не рухнула от усталости!
— Сейчас вам пишется, и если да, то в каком режиме вы работаете?
— Только что закончила свою очередную книгу, она называется «Внутренний голос». Пишу я в первой половине дня, с одиннадцати до часов двух, когда у меня наиболее шустро крутятся мозги, когда я наиболее талантлива! (Улыбается.) Иногда, правда, вдруг могу очнуться в четыре часа утра. Но по ночам мне пишется хуже. Мое рабочее время — это все-таки первая половина дня.
— Насколько знаю, у вас договор со швейцарским издательством «Диогенес», которое приобрело мировые права на издание ваших книг за рубежом. На каких языках выходят произведения Виктории Токаревой?
— На всех, даже на китайском. Однажды я была на международной книжной ярмарке, и молодой парень, немец, знавший русский, сказал мне: «У вас поразительное умение из чего-то очень простого и скучного создавать картину жизни».
— Как вам это удается?
— Когда Господь Бог снаряжал меня в долгое путешествие под названием жизнь, он положил в мой рюкзачок одну маленькую штучку, которая называется талант. Ведь либо ты с этим рождаешься, либо нет. Потому что выработать это трудом нельзя. Можно часами сидеть на стуле перед письменным столом, и ничего не выйдет.
— У вас невероятно легкое, я бы сказал, воздушное перо, вашу книгу любого объема прочитываешь буквально на одном дыхании...
— А вот это уже труд.
— Вы как-то обмолвились, что вам было бы любопытно написать книгу о Галине Брежневой, дочери всесильного генерального секретаря партии...
— Еще бы, это ведь советская принцесса! У нее было все, что бы она ни пожелала. Но ее сгубила зависимость от водки, от алкоголя. Каким образом она спилась, не знаю, у нее была такая приличная мама. Наверное, пагубная привычка перешла от папаши. Свою жизнь Галина закончила в психушке, куда ее упекла дочь.
Но, знаешь, откровенно говоря, сейчас писать о Галине Брежневой я бы не стала, потому что мне ее очень жалко. Она была просто жадным до жизни человеком, такая мятежная натура, и если бы ее кто-то по-настоящему любил, ничего плохого с ней не случилось бы. А ее все только использовали. Лишь один человек относился к ней с любовью и уважением — иллюзионист Игорь Кио, хороший, замечательный парень, но он был еврей, а Брежнев — антисемит. К тому же у Галины с Игорем была достаточно большая разница в возрасте.
— Вы бы хотели дружить с Галиной Брежневой, быть ее подругой?
— Хотела бы.
— Почему?
— Весело.
— Но ваша жизнь и без Галины Брежневой всегда была веселой, разве нет? Разве не весело было создавать вместе с таким острословом, как Георгий Данелия, сценарии великолепнейших комедий — «Джентльмены удачи», «Совсем пропащий», «Мимино»? Кстати, правда, что вам с Данелией предлагали гонорар в миллион долларов за сценарий фильма «Джентльмены удачи 2»?
— Правда. Мне позвонил какой-то мужик с Киностудии Довженко и сказал:
— Напишите вторую серию «Джентльменов удачи».
Я ответила:
— Нет, я писать не буду.
Он не унимался:
— Вы получите миллион долларов.
Я поперхнулась и сказала:
— Спрошу у Данелии.
Позвонила ему на мобильный телефон, спрашиваю:
— Ты где?
Он говорит:
— В Испании, улицу перехожу.
Я объясняю, мол, тут звонят, предлагают миллион долларов за продолжение «Джентльменов». Он с ходу выпалил:
— Врут! Но ты проверь.
Я говорю:
— Как это я проверю?
Он:
— Ладно, приеду в Москву — разберусь.
Приехав, позвонил и сказал: «Вторая серия «Джентльменов» невозможна, потому что мы полностью исчерпали сюжет». Сюжет-то картины состоял в том, что жуликов надо воспитывать, как детей, — трудом, образованием. Всякими подобными мерами. Главный герой, как известно, так их и перевоспитал. И все, сюжет окончен. Обсудив это, мы с Данелией пришли к выводу, что можем написать с этими же героями только что-то новое, и стали придумывать новую вещь. И придумали. Но больше нам по этому поводу никто не звонил.
— Вы пересматриваете все эти чудесные фильмы — «Джентльменов», «Мимино»?..
— Когда вдруг включаю телевизор, а там идет какой-то мой фильм, могу задержаться и посмотреть. Но так специально не пересматриваю их.
— Как вы с Данелией называли друг друга?
— Я его — Гия, а он меня по-разному, часто — Зараза.
— Как вам работалось с Георгием Николаевичем? Объясните технику вашего совместного производства.
— Все, что Данелия хотел снимать, он всегда переписывал под себя. Но один он это делать не мог, только с кем-то. Это, представь, как игра в бадминтон — прием, подача. Принял воланчик, отбил его. То есть ему нужен был кто-то, кто сидел бы напротив него. Вот я и сидела напротив.
— Я не понял, вы записывали за ним, а он после переписывал? Или он, глядя на вас, бросал какие-то фразы, вы их с ним обсуждали, а затем готовый вариант вы перекладывали на бумагу?
— Да, писала я.
— А он после переписывал?
— Он не переписывал, он сочинял.
— То есть он сочинял, а вы все записывали за ним?
— Да.
— Кстати, от руки или на пишущей машинке?
— Нет, что ты. Именно от руки, потом уже все перепечатывала на машинке. Ну, понимаешь, я создавала определенный климат. Если что-то придуманное им вызывало мой смех, мы это сразу записывали. Если же я сидела, тупо глядя в никуда, значит, мне это не нравилось, он начинал свои фразы, слова, реплики переделывать до тех пор, пока мне они не понравятся.
— Получается, вы были для Данелии своего рода камертоном?
— Я была, во-первых, его камертоном, во-вторых, его руками, а, в-третьих... Он признался мне в этом однажды, когда пригласил поработать вместе с ним над сценарием фильма «Совсем пропащий» по роману Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна».
Я спросила его:
— Зачем я тебе нужна? Тут же есть Марк Твен, и в кино ты понимаешь гораздо больше, чем я.
На что Данелия ответил:
— У тебя есть особенность, о которой ты не подозреваешь — возле тебя я становлюсь гениальным.
Он реально ходил как король. Данелия невероятно талантливый человек. Причем талант у него был какой-то особенный, грузинский. Но я восхищалась не только его талантом, но и им самим.
— Вот вы говорите, что были камертоном Данелии, его руками, но ведь и сердцем его были...
— Мы встретились, когда мне было 28, а ему 36. Это же самый расцвет. И вместе мы провели 14 лет. То есть расстались, когда мне было 42 года, а ему 50. Дальше у него начались тяжелые времена. Сначала умерла мама, потом не стало его сына. Затем он закодировался, и его творчество пострадало. Но мы, современники талантливых людей, должны помнить не их ошибки, а то, что они оставили всем нам после себя. Например, Владимир Высоцкий, Сергей Довлатов, Василий Шукшин. Как писал Окуджава: «Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил. Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа...»
Когда я разошлась с Данелией, моя жизнь очень сильно изменилась. В то время как раз начиналась перестройка, я заключила контракт со швейцарским издательством, пошли большие гонорары, я взялась за строительство дачи в поселке «Советский писатель». Потом у меня родился внук Петр. Наступила совсем другая жизнь, это уже был иной возрастной коридор...
— Вы сами, насколько знаю, к алкоголю равнодушны. Правда никогда ни-ни?
— Никогда. Моя дочь Наташа любит говорить: «Моя мама провела в искусстве 50 лет, но так и не научилась — ни пить, ни курить». По-видимому, Господь Бог не положил это в мой рюкзачок.
— То есть вы пьете чай и кофе с молоком?
— Нет. Во-первых, кофе без молока. А во-вторых, когда я прихожу в гости, наливаю полфужера вина и потом добавляю в него воды. Мне так очень нравится.
— Давайте сменим пластинку, поговорим о вашем внуке Петре, которого вы называете «любимейшим из людей», почему?
— Знаешь, если бы у меня когда-нибудь был такой молодой человек, как Петруша, это было бы осуществлением мечты. Для меня он идеальный. Он очень красивый, породистый, тщеславный и умеет работать. Петр режиссер, чего-то уже получил, какие-то золотые ветки.
— А внучка Екатерина кто для вас?
— Это моя слабость. Она меня любит больше всех на свете. Однажды так и сказала: «Я тебя люблю больше всех!»
— Катя студентка?
— Нет, она окончила университет, киношколу, сейчас написала сценарий, который хотят купить. То есть, оказывается, ей передались литературные способности ее бабушки Вики.
— Бабушка Вика помогает внуку и внучке?
— Мало того что не помогаю, я даже не читаю те сценарии, что они пишут. Потому что мне сейчас ничего не нравится. И я боюсь, что мне могут не понравиться их работы. Скажу им об этом, а они меня возненавидят. Поэтому лучше без этого.
— Петр с Екатериной к вам приезжают, наведываются, скрашивают ваше одиночество?
— Конечно, они ко мне приезжают. И всякий раз, когда это происходит, я радуюсь дважды. Сначала, когда они приезжают, потом — когда они уезжают. (Улыбается.)
Понимаешь, я люблю быть одна, люблю уединение. Не одиночество, а именно уединение. Мне гораздо интереснее читать хорошую книгу, чем сидеть в компании и разводить ля-ля-тополя. Причем так было всегда.
— Расскажите о маме Петра и Екатерины — своей дочери Наталье. Вы мне говорили, что ее очень любил отец, ваш муж Виктор.
— Верно, когда у нас родилась Наталья, Виктор признался мне, что у него не осталось любви больше ни к кому, всю ее полностью вобрала в себя дочка. Он ее так нечеловечески любил, и она отвечала ему такой же нечеловеческой любовью, что дома мне было очень тепло, когда этот ребенок бегает, его все любят, и он всех любит. И вот эта прочность бытия... она для меня — самое главное.
— Виктор был технарь, инженер по профессии, в ваше творчество, надо думать, никогда не вмешивался?
— У него была одна замечательная фраза: «По-моему, неплохо».
— Чем Наталья занимается?
— Работает редактором на киностудии. Причем она такой редактор, что за нее сражаются все киностудии. Никто и никогда ни разу не сказал о ней ни одного критического слова.
— Интересно, когда Наталья выходила замуж за Валерия Тодоровского, вы ей какие-то материнские наставления давали, как вести себя в замужестве?
— Да что я могла ей посоветовать, она умнее меня. Вообще, в отличие от меня она такая, как надо — то, что называется комильфо. Она мне очень нравится.
— Наталья и Валерий давно расстались. Тодоровский заботится о своих детях?
— Очень. Он порядочный человек.
— А со старшей сестрой Региной вы похожи? Чем, кстати, она занималась, где живет?
— Она преподавала языки — французский, испанский. Живет в Санкт-Петербурге напротив Таврического сада. Моя сестра похожа на папу, она пошла в папу, а я — в маму. Родители были совершенно разными людьми. Но для меня это еще одно подтверждение того, что браки создаются на небесах. Они были необходимы друг другу. Папе досталась очень короткая жизнь. Судьба-катастрофа. Он умер в 37 лет, за полгода до конца войны. И маме пришлось одной вытягивать двоих маленьких детей. Мама была очень талантливым человеком. И кое-что досталось мне. Поэтому я многого добилась.
— Что вы считаете своим самым большим достижением в жизни?
— Первое — Наташа. Второе — литература. И третье — дом, в котором я сейчас живу, как в раю.
— Вы себе нравитесь?
— Я знаю, что сейчас я другая.
— Нет, вообще, в жизни нравились себе?
— Да, нравилась. Знаешь, я всегда много трудилась. У меня вышло собрание сочинений в 20 томов. Попробуй, напиши столько!
— Вы воспринимаете себя как классика?
— Нет, как классика я себя не воспринимаю. Но я воспринимаю себя как человека, который всю жизнь провел в работе. Практически все ушло в это. Из-за чего многое упустила, много чего недополучила, но я ни о чем не жалею.
— Ни о чем?
— Абсолютно.
— Позвольте спросить иначе: если бы у вас была возможность отредактировать свое прошлое, вы бы что-то изменили в нем?
— Да, конечно.
— Можете сказать что?
— Что бы я отредактировала? Ну, родила бы еще пару детей, а может, и четырех. Ведь какова задача природы — размножение. Но я ее как-то недовыполнила, так скажем. Дети это так трудно, особенно когда мало денег...
Вообще, моя жизнь делится на несколько моментов. Были моменты, когда мы были очень бедны, и были моменты, когда я стала, ну, не скажу, что богатой, но когда наступило материальное благополучие. Дело в том, что самый большой враг человека — это бедность. Она унижает, напрягает. Обиднее бедности нет ничего. Помню, когда швейцарский издатель, влюбленный в мое творчество, пригласил в Цюрих на подписание контракта, меня поселили в самом роскошном отеле, окружили любовью и заботой. Это был потрясающий период перестройки. У меня появились деньги, которые я получала за книги, я дорвалась до красивой одежды. Ходила в Швейцарии по магазинам, бутикам и покупала себе от и до, настоящие фирменные вещи, и чувствовала себя красивой, модной, молодой.
— Любопытно, тугой кошелек и пустой как-то сказывался на вашем творчестве?
— Нет, бедность, богатство для творчества не имеют совершенно никакого значения. Чехов писал на подоконнике. Просто когда ты не можешь себе позволить того, этого, становится неприятно.
— У вас есть любимый цвет?
— Любимый цвет? Желтый. Точнее — желтый в сочетании с белым.
— И что же получается?
— Получается ромашка. Все сочетания надо брать у природы.
— Как-то вы заметили, что ваш нравственный идеал — филолог и литературовед Дмитрий Сергеевич Лихачев. Вы так хорошо его знали?
— Я его совсем не знала, но видела и слышала, что он говорит. Нравственные идеалы для меня также — Ростропович и Сахаров.
— С ними-то были знакомы?
— Нет. Скажу так: если б я была с ними знакома, они бы не были моими идеалами. Кумиры при ближайшем рассмотрении, знаешь ли, проигрывают.
— Какое слово вы произносите чаще — да или нет?
— Чаще произношу да.
— Почему, не любите конфликтов?
— Мне не хочется напрягаться.
— Но ведь тот, кто не умеет говорить нет, рискует все время быть у других на поводу...
— Не волнуйся, я умею говорить нет.
— У вас есть какое-то хобби?
— Работа и есть мое хобби.
— Вам знакомо чувство страха?
— Конечно, как всем нам. Человек ведь не Илья Муромец.
— Чего вы боитесь?
— Первое, я боюсь заболеть. Второе, боюсь обнищать. И третье, боюсь умереть.
— А я думал, мудрая Виктория Токарева ко всему подобному относится философски.
— Да, я отношусь ко всему этому философски, но боюсь.
— Что это за боязнь, она ведь не имеет ничего общего с физическим дрожанием от страха?
— Нет, это не физическое дрожание. Это, как бы тебе сказать... просто не хочется расставаться с этим светом.
— Даже осознавая, что вы известный, любимый миллионами, невероятно счастливый человек?
— Ну, не знаю насчет невероятно счастливый.
— Но ведь вы понимаете, что будете жить в своих изумительных произведениях вечно. Люди всегда их будут читать, потому что вы рассказываете о человеке, о любви так легко и изящно, что это греет душу?
— Никакую душу это вовсе не греет.
— Почему?
— Потому что потому! Дело в том, что я люблю само состояние творчества. А когда книга написана, я ее не перечитываю, никогда к ней не возвращаюсь.
— Поставили точку и забыли?
— Конечно, как только книга написана, для меня это — уже забытая история.
— Вам нравится ваша жизнь?
— Жизнь — как книга. Есть яркие страницы, есть — неудачные. Лучше всего сказал Виктор Степанович Черномырдин: «Хочется как лучше, а получается как всегда». Человек живет не так, как хочет, а как получается.
— Что же делать?
— Ничего. Жить. Не заморачиваться.
— А любовь?
— Есть английская пословица: «Чтобы красиво подраться, нужны двое». Один человек не может красиво подраться. И для того чтобы сложилась любовь, нужны двое. Любовь — это тоже талант, и не все им обладают.
— Значит, любовь может обмануть?
— Сто раз обманет, как поется в песне. Но можно любить свое дело, своих друзей, свои ошибки, своих детей и собак. На свете много объектов любви и немало объектов ненависти.
— А ненависть-то зачем?
— Ненависть — как бактерии. Без них никуда. Бактерии — это тоже форма жизни.
Подпишись на наш канал в Telegram