Посмотрев фильм «Семнадцать мгновений весны», Леонид Брежнев распорядился разыскать разведчика и вручить ему звезду Героя Советского Союза. Но найти этого человека было невозможно, ведь Штирлица никогда не существовало.
Однажды маленькой я спросила: «Папа, почему у тебя сломан нос?» И он мне рассказал, что, будучи студентом Института востоковедения, тренировался в клубе «Спартак» в секции бокса. Иногда ради заработка участвовал в платных боях без правил в подпольном клубе. Порой его предупреждали: «Юлик, учти, этот парень сильнее тебя». Папа отправлялся в нокаут, но зато получал деньги. В одном бою соперник сломал ему нос. «Но что там сломанный нос, — смеялся он, — когда в кармане целая тридцатка!» У папы была масса приключений, он всегда ввязывался в драку с уличными хулиганами. Благодаря одной такой истории на свет появилась я...
Как-то рано утром Василий Ливанов шел по улице Горького. Вдруг видит: в темной подворотне драка. Парень крепкого телосложения, прижавшись к стенке, отбивается от толпы хулиганов: один против четверых! Василий, как человек благородный, тут же бросился на помощь незнакомцу. И тут папа, пустив в ход свой коронный удар левой снизу, отправил в нокаут главаря шайки. Хулиганы пустились наутек. Молодые люди познакомились. Папа оторвал клапан с пачки «Примы» и написал на нем карандашом свои имя и телефон. С тех пор они подружились. И Ливанов привел в свою «никологорскую» компанию Юлиана. На Николиной Горе жили интересные молодые люди: Андрей Михалков, Митя Федоровский, приезжали пианист Николай Капустин, переводчик Михаил Брук. Папу, тогда молодого историка, радостно приняли в свои ряды.
Папа впервые увидел маму на именинах Натальи Петровны Кончаловской. Восьмого сентября 1954 года на даче Михалковых на Николиной Горе собрались известные актеры, режиссеры, критики. Папа решил завоевать дочку Натальи Петровны, нелюдимую Катеньку, и весь вечер сыпал афганскими афоризмами и английскими хохмами, делал смелые политические прогнозы и читал стихи. В конце празднества устроил спектакль, в лицах изображая Сталина и его приближенных, а под занавес обошел гостей с кепкой, гнусаво напевая: «Я сродственник Льва Толстого, незаконнорожденный внук. Подайте же, кто сколько может, из ваших мозолистых рук».
Наталья Петровна была в восторге от гостя, вся семья очарована его артистичностью. И мама впервые в жизни заинтересовалась другом младшего брата. Ее покорило, что он был абсолютно непохож на окружающих ее мужчин. Яркий, необычный, совершенно самостоятельный, он разительно отличался от благополучного никологорского круга...
Родители поженились через восемь месяцев после знакомства, 12 апреля 1955 года. Когда через несколько лет в этот день полетел в космос Гагарин, они в шутку поздравляли друг друга не с годовщиной свадьбы, а с Днем космонавтики.
В свадебное путешествие отправились на автомобиле в Крым — поклониться могиле Волошина. По дороге ночевали в поле, утром в багажнике обнаружили семейство полевых мышей. А когда спускались с крутой горки, рычаг переключения скоростей старенького «Москвича» вдруг отломился и оказался у папы в руке. Машина на большой скорости мчалась вниз. Мама в ужасе кричала: «Юлинька, рули!» Папа чудом затормозил.
С тестем Сергеем Владимировичем Михалковым у папы сложились замечательные отношения. Мама была его падчерицей, Сергей Владимирович воспитывал ее как родную с пяти лет. Наталья Петровна Кончаловская, ее мама, тоже приняла зятя и сразу нашла с ним общий язык. Она редактировала первые папины рассказы, давала ему правильные советы. В конце 50-х годов папа с Натальей Петровной съездили в Китай и написали чудесную детскую книжку «Здравствуй, Китай». За прозу в книжке отвечал отец, за поэзию — Наталья Петровна.
Она даже нередко становилась на его сторону, а не на сторону дочери, когда у молодых возникали конфликты. В этом проявлялась редкая мудрость Натальи Петровны, понимавшей, что к творческому, талантливому человеку нельзя подходить с обыкновенными мерками.
Родители жили очень скромно, в небольшой квартирке, первое время делили на двоих пачку пельменей, но папа не беспокоил просьбами влиятельного тестя. В 1963-м он купил дом с запущенным садом в поселке «Советский писатель» и с удовольствием там работал. Однажды обошел всех соседей и пригласил на шашлык. Маме сообщил об этом за полчаса до прихода гостей.
— Но у нас ведь ни кусочка мяса! — всполошилась она.
— Зато есть колбаса! — весело ответил отец.
Именитые гости — художник Орест Верейский, поэт Константин Симонов, драматург Виктор Розов и режиссер Роман Кармен — сидели на корточках вокруг костра и жарили кусочки любительской колбасы, насаженные на ветки. А отец был счастлив, что собрал интересных людей. Наш дом всегда был полон, причем компании были разношерстными: маститый литератор, администратор с «Мосфильма», нищий художник и цеховик, американский журналист и советский писатель...
Папу я помню лет с четырех. Особенно запали в память его удивительная улыбка и горячие руки. До пяти лет у меня была «история любви» только с мамой, оставаться с отцом не хотелось. Бородатый, пахнет табаком — я его побаивалась. Но когда мама уезжала в Москву за покупками, папа буквально за 10 минут меня завоевывал. Играл со мной в карты, гулял по поселку и рассказывал интересные истории. Мы ходили в гости к Роману Кармену, к поселившейся неподалеку Людмиле Зыкиной.
С тех пор как себя помню, я была папиным другом. Он всегда относился ко мне и старшей сестре Даше как к взрослым личностям. Никогда не шлепал, не кричал и не унижал. А если и бывал на дочек сердит, то скрывался в кабинете и печатал на машинке письма, где по пунктам разъяснял, что ему не нравится в нашем поведении и как надо исправляться. В конце подписывался: «Папа»... Даша родилась в 1958 году, а я в 1967-м... Он не воспитывал нас в строгости, не требовал уважения, преклонения. Ему важно было, чтобы мы были его друзьями. Он так в одном интервью и сказал: «Мои главные друзья — это дочери».
В Красной Пахре, на даче, прошло мое детство. Папа работал в кабинете перед окном, выходившим в сад. Однажды он писал очередной роман. Вдруг мы с Дашей закричали: «Папа, скорее сюда!», увидев, как через забор во двор прыгает лось. Он выскочил на крыльцо с ружьем, но лось успел перемахнуть обратно в лес. Неделю отец держал возле письменного стола заряженное ружье, но лось так больше и не появился. Другая история приключилась с Сергеем Владимировичем Михалковым. Папа с тестем были заядлыми охотниками. Иногда с ними ездил охотиться их общий друг — военный врач и дворянин Михаил Кирсанов. Раз папа поехал на охоту с Кирсановым. Вдруг в предрассветной мгле они увидели чью-то большую тень.
— Медведь? — насторожился папа.
— Конечно, Юлик! Право первого выстрела за тобой! — сделал широкий жест Кирсанов.
Прогремел выстрел, а за ним раздалось... жалобное мычание. Оказалось, корову оставили на ночь попастись в поле. Папе пришлось компенсировать ее хозяину потерю буренки. Охотники вернулись в Москву, по дороге Кирсанов поклялся, что эта история не будет известна московскому бомонду. Но на следующий день раздался телефонный звонок. Папа поднял трубку, а там кто-то жалобно промычал: «Му-у-у-у!» Так продолжалось три дня. В конце концов отец не выдержал и, когда телефон зазвонил вновь, не дожидаясь мычания, покрыл звонившего матом и бросил трубку. «Ты че-е-г-го руг-гаешься?» — обиженно закричал Михалков, перезвонив. Больше папа с тестем никогда не ссорился...
Слава богу, я не застала ссор и скандалов родителей, была еще мала, когда они стали жить раздельно. Они с мамой никогда официально не разводились, просто наступил момент, когда разъехались. Но что бы между родителями ни происходило, на нас с Дашей это не отражалось. Всю неделю мы ходили в школу, жили с мамой в квартире на Суворовском бульваре, а выходные проводили с отцом в Красной Пахре, на каникулы он брал нас в путешествия.
Я очень любила бывать на папиной даче. Когда отец работал, он предпочитал уединение и не подходил к телефону — не хотел кого-нибудь обидеть отказом. Помню смешной случай, когда к нам на дачу приехали незваные гости и мы во главе с папой спрятались в кустах. Но, как назло, гости приехали со спаниелем, он быстро вычислил нас и принялся лаять. Гости обо всем догадались и быстро ретировались, а папа пошел дописывать книгу...
Папина любовь была абсолютна. Он открыл мне мир, не испугав его огромностью. Он даже нежно называл нашу планету шариком. Шарик был заселен папиными «дружочками», как он называл своих многочисленных друзей. Папа никогда не смотрел на меня со злостью или просто с недовольством, лишь нежность и доброта светились в его глазах.
Мама, конечно, переживала разрыв с папой. Однажды мы с ней пошли к духовнику Натальи Петровны Кончаловской отцу Герману. Помню, мама что-то эмоционально и жалостливо ему рассказывала, а он спокойно ее слушал, при этом глаза его были полны печали. Не знаю, что отец Герман сказал маме, но больше она к нему не ходила. Зато почти каждую неделю она ездила, взяв меня, к цыганке Тамаре, которая гадала на картах. Помню, та посоветовала, что надо помешать папе видеть нас с Дашей. «Он к тебе вернется, если по дочкам будет скучать», — учила цыганка. И мама ей поверила! Нам долгие месяцы было запрещено звонить папе и его навещать. Он очень переживал. Я была еще маленькой, лет восьми, мало что понимала, а Даше он писал письма, пытаясь разъяснить, что не стоить верить шарлатанам... Сейчас понимаю, что все было бы иначе в нашей семье, ходи мы в детстве с мамой не по гадалкам, а в храм.
А папа продолжал писать — несмотря на душевную боль, разлуку с нами и неприкаянность. Он спасался работой. Литература, можно сказать, стала его послушанием... Я убеждена: писателями не рождаются, а становятся благодаря ярким событиям, знаковым встречам, окружению. У папы этого было с лихвой. Семен Александрович, его отец, с детства воспитал в сыне любовь к русской литературе. Книги стояли на всех полках, их было очень много в доме папиных родителей — Семена Ляндреса и Галины Ноздриной. Да разве могло быть иначе в семье журналиста и издателя, возглавлявшего журнал «Вопросы литературы» и издательство «Иностранная литература», и увлеченной Древним Римом учительницы истории? Юношей отец читал запойно, писал прекрасные стихи, в 10 лет, например, сочинил первые стихи про устремленные в небо сосны. Но вдруг к шестнадцати годам решил стать... артистом!
Семен Александрович отговорил сына от карьеры лицедея, и в 1949 году он легко поступил в Институт востоковедения. Гуманитарий до мозга костей, папа увлеченно изучал английский, пушту и фарси и подружился с учившимся в этом же институте будущим премьер-министром России Евгением Примаковым. По выходным вузовские друзья приходили домой к Юлику, Галина Николаевна жарила для них вкусную картошку. В Институте востоковедения тогда недолгое время проучился и Андрей Тарковский. Папа с ним познакомился, но вскоре Тарковский решил уйти в режиссуру, и их пути разошлись. Хотя много лет спустя Тарковский пригласил папу сыграть эпизодическую роль профессора в фильме «Солярис».
Папу ждала блистательная карьера военного переводчика, дипломата, возможно, разведчика, но все оборвалось весенним вечером 1952 года, когда 29 апреля по клеветническому доносу арестовали Семена Александровича.
Папа навсегда запомнил, как сотрудники МГБ при обыске швыряли на пол главную ценность в их семье — книги. В те страшные времена детей врагов народа принуждали публично отрекаться от арестованных родителей. Но не таким оказался 20-летний Юлиан — он не забился в норку, а с первых дней стал писать письма в прокуратору, Берии и Сталину, доказывая невиновность отца. На все его письма ответы из всех инстанций приходили одинаковые: «Проверкой установлено, что Ляндрес С. А. за совершенное им преступление осужден правильно, оснований для пересмотра дела не имеется». Папа не смирялся, писал новые письма, жалобы и заявления. Его выгнали из комсомола, потом из института, но он продолжал гнуть свою линию.
Папа подрабатывал грузчиком на вокзалах, чтобы помочь маме. Галину Николаевну сняли с должности завуча и отправили на полставки учителем в школу рабочей молодежи.
Чего стоили те два года молодому Юлиану? Он никогда об этом не рассказывал, только позже написал рассказ «Та ночь в Ярославле». Есть пронзительная фраза в одном из его произведений: «У всех были операции на сердце. У кого с ножом, у кого — без ножа».
Когда 5 марта 1953 года умер Иосиф Сталин, отец закричал, прыгая от радости: «Сдох!» Не потому что был жестокосердным, а потому что понимал — только уход Сталина давал надежду на освобождение отца. И его вскоре освободили, полностью реабилитировав. Вернувшись домой, Семен Александрович первым делом позвонил в обком доложиться, что он снова в строю и готов продолжать строительство светлого будущего. А сыну он сказал: «Ты — гибрид из Спартака, Кюхли и, конечно, Дон Кихота. В моем представлении — это идеал человека...»
Папу восстановили в институте, в 1954 году он сдал государственные экзамены и был рекомендован в аспирантуру МГУ, к знаменитому профессору Игорю Михайловичу Рейснеру. Работал старшим лаборантом на историческом факультете, преподавал афганский язык в МГУ и готовился к сдаче кандидатского минимума. В это время и познакомился с Катенькой Михалковой.
Именно тогда отец начал на лекциях вместо конспектов писать лирические рассказы. Боль от предательств, волнение за отца, тщательно скрываемые страдания в годы его заключения, помноженные на любовь к жене, переплавились в творчество.
В 1959 году Юлиан Семенович опубликовал в издательстве «Молодая гвардия» первую повесть «Дипломатический агент» о переводчике, востоковеде и разведчике Иване Виткевиче.
Он очень увлекся темой разведки. Папа начал писать детективы, для практики даже поработал стажером в уголовном розыске несколько месяцев. Ему помог туда устроиться его дядя Илья, полковник и начальник отдела МУРа, по политической статье прошедший ГУЛАГ.
Папин дядя часто приезжал к нам на дачу, давал писателю дельные советы, когда тот работал над милицейскими повестями «Петровка, 38» и «Огарева, 6». Именно благодаря выездам отца на места происшествия и наблюдениям за работой сыщиков его детективы оказались так удачны и достоверны.
Оглядывая меня маленькую, голубоглазый Илья одобрительно говорил любимому племяннику: «Ольга — наш человек и таким останется». Имел он в виду мои тоже голубые — при папиных и маминых карих — глаза или твердый характер? В обоих случаях папин дядя оказался прав: цвет моих глаз не поменялся, да и характер в трудные минуты не подвел...
Порой среди ночи папе звонили с Петровки или Огарева, и отец выезжал на задание. Так родились его знаменитые детективы: «Петровка, 38», «Огарева, 6» и «Противостояние». Он мне рассказывал, что когда в первый раз выехал на осмотр трупа в разграбленную квартиру, безумно испугался, хотя был человеком бесстрашным! А тут ему нужно было уезжать в командировку. Мысль, как без него останутся Катюша с маленькой Дашей, его сильно тревожила. И тогда он решил прибить массивную щеколду к входной двери. Бил молотком с такой силой, что гвозди вылезли с другой стороны. Зато уехал спокойный за родных...
Я видела отца растерянным один раз, когда в девять лет попала под машину. Папа примчался в Филатовскую больницу прямо из аэропорта — только что прилетел с Кубы. Сел возле моей кровати — здоровый, бородатый, в джинсовой рубашке нараспашку, глаза сначала стали красными, как у кролика, а потом потекли слезы. Я лежала беспомощная, с ногой в гипсе, а он сидел у кровати, большой и сильный, и не знал, как мне помочь...
С конца пятидесятых папа ежегодно проводил в командировках не менее шести месяцев в году. Некоторые были не только интересны, но и опасны. Страсть отца к новым местам и новым людям была ненасытной. Он летел в Париж, чтобы взять интервью у Сержа Лифаря, срывался из Бонна в Голландию, чтобы встретиться с Евгением Примаковым, ездил в Лозанну к Жоржу Сименону, в Никарагуа к Омару Кабесасу, в Афганистан с моей сестрой Дарьей...
Тягу к далеким путешествиям в будущем создателе Штирлица зародил его дед Александр Павлович Ляндрес.
Дедушка и бабушка папы, Александр Павлович и Мария Даниловна, были выходцами из белорусско-еврейской деревеньки Боровино под Минском. В Русско-японскую войну он попал с однополчанами в окружение и был угнан в плен. В Японии был впечатлен любовью японцев к чистоте. Потом рассказывал внуку о далекой Японии и японцах. Маленький Юлиан узнал от деда, например, что японцы умеют держать слово.
Папе нравились иностранные языки, он с увлечением изучал немецкий. Но когда началась война, 10-летний Юлик заявил: «Я отказываюсь говорить на языке врага!», мало того, через пару месяцев сбежал на фронт «бить фрицев». Его сняли с поезда, но он снова сбежал, опять его отловили и отвезли к маме и бабе Дуне.
А в конце мая 1945 года его папа, Семен Александрович, взял 13-летнего сына с собой в Берлин. Это были незабываемые впечатления: Семен Александрович сфотографировал сына со своими боевыми товарищами на фоне поверженного Рейхстага! Папиным любимым фильмом надолго стал «Подвиг разведчика», вышедший на экраны в 1947 году. Он смотрел его 10 раз!
Отец был экстремалом, любил дальние страны и опасности. Однажды полетел на Северный полюс с легендарным летчиком Ильей Мазуруком. Папа долго мечтал сделать репортаж о Северном полюсе. Когда их самолет садился на льдину, на которой находилась дрейфующая станция, она неожиданно раскололась. Если бы не профессионализм Мазурука, не читать бы нам о Штирлице! После той первой поездки отец написал повесть о полярных летчиках «При исполнении служебных обязанностей», которая была опубликована в журнале «Юность» и экранизирована.
Отец на всю жизнь полюбил этот край, геологов, полярных летчиков и еще не раз туда возвращался. Как-то у зимовки полярников появился белый медведь. Все перепугались: мишка был явно голодным и не скрывал намерений кем-нибудь поживиться. Пришлось запрашивать Москву, чтобы получить разрешение убить хищника — белые медведи были занесены в Красную книгу. Но кто будет стрелять? «Борода, выручай!» — взмолились полярники и вручили Семенову винтовку. Шкура этого медведя долгие годы лежала на полу в папином доме в Крыму и пугала гостей кровожадной пастью...
В 1955 году в Афганистане папу принимали как своего — он блестяще говорил на пушту. Перевел афганские сказки, и они вышли отдельной книжкой. Тогда папа и взял творческий псевдоним Семенов, то есть сын Семена.
Бывали и курьезные случаи. Например, прилетает он в Америку. На таможне спрашивают:
— Есть ли у вас оружие?
— Конечно! — улыбается отец. Ему тут же заламывают руки, он кричит: — Ребята, я пошутил! — но «опасного преступника» уже тащат в участок разбираться. Вначале обыск с пристрастием, затем оформление бумаг. Но папа был неутомимым весельчаком и продолжал шутить, несмотря ни на что.
В 1975 году — Франко только умер — папа отправился по журналистским делам в Испанию и взял с собой 17-летнюю Дарью. В Мадриде, наутро после уникального интервью с Отто Скорцени, заходит довольный с дочкой в кафе и в шутку говорит официанту: «Пожалуйста, два кофе, дочке сок и... килограмм марихуаны!» Мы-то с Дашей давно привыкли к папиным шуткам, а официант на полном серьезе вызвал полицию. Вернувшись, папа написал о путешествии очерк, рассказав, как Дарья, талантливая художница, писала в Испании. В ответ в «Литературке» появился злобный пасквиль: «Пустите Дуньку в Европу». Сестра плакала: «Надо мной все в художественном училище смеются!» Отец тяжело молчал: он умел держать удар, направленный против него, но когда стрелы задевали нас, становился беззащитным...
Четырнадцатого сентября 1960 года папа вступил в Союз писателей. После этого он съездил корреспондентом «Огонька» на Дальний Восток. Там и ознакомился с архивами, которые легли в основу первого романа о Штирлице «Пароль не нужен». Так в тридцать с небольшим Юлиан Семенов стал маститым писателем с миллионной аудиторией.
Штирлиц пройдет с ним через всю жизнь, став героем тринадцати романов и повести. К нам домой на протяжении долгих лет будут приходить тысячи писем не только папе, но и разведчику Исаеву. Читатели не верили, что Исаев — Штирлиц вымышленный персонаж, и делились с ним своими сокровенными мыслями и просили совета. В чем секрет достоверности и долголетия этого литературного героя? Безусловно, в папином недюжинном писательском таланте. Но еще и в том, что у Штирлица были реальные прототипы, прекрасные и смелые люди.
Посмотрев фильм «Семнадцать мгновений весны», генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев распорядился разыскать разведчика и вручить ему звезду Героя Советского Союза. Но найти этого человека было невозможно, ведь Штирлица никогда не существовало.
Писатель говорил, что человек, родившийся вместе с XX веком, должен был пройти через события революции, Гражданской войны и Великой Отечественной войны. Обо всех этих событиях Юлиан Семенов решил написать серию политических хроник, сцементировав «кирпичи» фактов истории увлекательным сюжетом. А героем их сделал Максима Исаева, он же Всеволод Владимиров, он же Макс Штирлиц. Как родился этот легендарный персонаж? Все началось с маленькой записочки Постышева Блюхеру, которую писатель-историк нашел в начале 1960-х годов в хабаровском архиве. Постышев писал, что переправил во Владивосток от ФЭДа (Феликса Эдмундовича Дзержинского) «чудесного молодого товарища», который начал «работать очень успешно». Об этом молодом человеке, работавшем журналистом в белогвардейской прессе, говорил Семенову разведчик и писатель Роман Ким. С этого и начался Штирлиц, впервые появившийся в романе писателя «Пароль не нужен» в 1964 году.
Юлиан Семенов писал об этой своей книге: «Увы, у нас еще бытует слащаво-мещанское представление о работе разведчика. Иногда наталкиваешься на пожелание: «Вы ведь пишете детектив, придумайте какие-нибудь лихие повороты! Ваш разведчик бездействует, не проявляет себя». По-моему, такое мнение рождено детской привязанностью к «Трем мушкетерам» с одной стороны и презрением к литературным поделкам о манекенах с «седыми висками и усталыми, добрыми глазами» — с другой. Пожалуй, нет спора, что важнее: похитить — с многими эффектными приключениями, погонями, перестрелками и таинственными перевоплощениями — «ключи от сейфа» — или же, находясь в стане врага, внешне ничем себя не выделяя и никак «героично» не проявляя, дать серьезную оценку положения, высказать свои предположения о настоящем и будущем... Максим Максимович Исаев, работая во Владивостоке в стане оккупантов, должен понять и выверить информацию, которую он ежедневно получал как газетчик, легально. При этом следует учесть, что контрразведка белых во главе с опытным офицером охранки Гиацинтовым сугубо внимательно относилась к газетчикам, имевшим широкий круг знакомств среди самых разных слоев общества. Только благодаря тому, что друзьями Исаева были настоящие люди, предпочитавшие смерть предательству, он смог выиграть поединок с начальником белой контрразведки. Солдатам ставят памятники, об их подвиге пишут, подвиг же разведчика молчалив и безвестен, и чем более он неприметен, тем он весомей».
Роман «Семнадцать мгновений весны» папа написал после того, как прочел опубликованную у нас в стране уникальную книгу — переписку Сталина с Рузвельтом и Черчиллем в годы Второй мировой войны. Из писем Сталина стало ясно, что в конце войны американские власти, официально бывшие нашими союзниками, у нас за спиной тайно начали переговоры с гитлеровцами о заключении сепаратного мира. От США в них выступал Аллен Даллес. Эти коварные планы удалось своевременно раскрыть и разрушить только благодаря работе наших разведчиков. Сталин написал о них: «Это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле».
Роман «Бомба для председателя» рассказывает о трагической гибели из-за последствий атомного взрыва японской девушки — она умирает от лейкемии — и убийстве ее жениха, сына влиятельного немецкого магната с нацистским прошлым Дорнброка, изготавливающего ядерное оружие. Парня убивают приближенные отца за желание рассказать правду о страшной деятельности его родителя, потому что это ставит под угрозу сверхприбыли концерна.
Для того чтобы романы были достоверны, писатель встречался со старыми нацистскими преступниками Отто Скорцени, Карлом Вольфом и Альбертом Шпеером, работал в немецких архивах и даже пробрался в Латинской Америке к закрытым поселениям нацистских преступников. Эти деревни охранялись, вход посторонним был строго запрещен, территории были огорожены колючей проволокой. Одно из самых известных поселений Дигнидад было основано в Чили парамедиком вермахта Паулем Шефером, и там долгие годы происходили страшные вещи, исчезали и погибали люди. Все обитатели поселения говорили на немецком. Папа приближался к этим поселениям инкогнито, если бы стало известно, что он из Советского Союза, его могли арестовать или даже убить.
Многие разведчики признавались, что выбрали свою профессию, прочтя роман «Семнадцать мгновений весны» или посмотрев одноименный фильм. До сих пор романы о Штирлице издают в России и за рубежом. Большим успехом серия книг о Штирлице пользуется во Франции.
Да, Штирлица не существовало, но у него было несколько прототипов: Шандор Радо, Дмитрий Быстролетов, Роман Ким, Рихард Зорге, Николай Кузнецов. Они были способны на совершенно невероятные вещи: добывали секретные шифры и документы, пересылали в Москву ценнейшую информацию, ликвидировали немецких генералов, а некоторые их подвиги до сих пор остаются государственной тайной.
Когда папа познакомился с режиссером будущего фильма Татьяной Лиозновой, он сразу же увидел в ней одаренную личность. У них бывали конфликты, но это были конфликты двух талантов. Когда она написала — и очень этим гордилась — сцену встречи Штирлица с женой, папа рвал на себе волосы. Но Лиознова стояла на своем:
— Юлик, мы внесем эту сцену в фильм!
Он взмолился:
— Танечка, прошу, не надо!
— Юлик, это же восхитительно!
— Я с тобой согласен, но пойми, это же вранье! Ни одна секретная служба мира не позволит встретиться своему разведчику с женой после двадцатипятилетней разлуки, да еще и во враждебном государстве!
После выхода фильма над отцом потешались все ветераны КГБ: «Ну, Борода, ты и закрутил!» Напрасно он оправдывался, что ни при чем, ему все равно не верили. Но вот ведь парадокс! Все женское население страны до сих пор рыдает над этой сценой...
И хотя не все было у папы и Татьяны Михайловны в работе гладко, главное — результат получился хороший. Но что грустно: вышел фильм, успех был оглушительным. Высокие награды получили все, кроме... папы. Да и сам фильм не получил Госпремию СССР, руководство но непонятным причинам предпочло детскую картину «Чудак из пятого «Б».
Как-то папа поделился своей обидой со Львом Дуровым: «Лева, это же я их всех родил... Штирлица, всех... Ну как же так...» Это было не раненое самолюбие, а боль! А потом, подумав, написал: «То, что Брежнев обошел меня своей монаршей милостью, было для меня высшей наградой». Став знаменитым, папа не заболел звездной болезнью. На запястье он носил простой солдатский браслет: с внешней стороны была гравировка «Юлиан Семенов», с тыльной — «Максим Исаев».
Между написанием книг папа продолжал ездить по миру. В 1968 году поехал военным корреспондентом «Правды» в воюющие Вьетнам и Лаос. Неделями скрывался с партизанами в пещере, бомбили их американцы страшно, отца контузило, он оглох на одно ухо. Из этой поездки папа привез на память осколок фюзеляжа американского самолета, который сбили вьетнамцы.
Вернувшись в Москву после поездки во Вьетнам, папа написал повесть «Он убил меня под Луанг-Прабангом». Эта поездка не прошла даром для его здоровья. Он не мог выносить московского холода и снега — начинался кашель и поднималась температура.
В Мухалатке, где у нас появился дом, папе работалось как нигде. Он вставал в шесть утра, гулял с любимым псом Рыжим в горах, потом садился за машинку. После обеда спал час, а потом снова принимался за работу. Но когда мы с сестрой приезжали к нему на каникулы, он ломал распорядок: грузил печатную машинку в оранжевый «жигуленок», и мы отправлялись на форосский пляж. Там возле пристани под тентом папа работал: сидит в трусах, толстый, крепкий, как боровик, и строчит на машинке. Часто мы отправлялись в горы — там у большого камня папа любил отжиматься. Вечером резались в «дурачка». Если я проигрывала, папа с удовольствием говорил: «Ну-ка, дай я потяну тебя за твой дерзкий нос!»
Каждый раз, когда я приезжала, папа встречал меня на вокзале, сажал в машину, и мы неслись по горному серпантину в Мухалатку. Иногда он доставал милицейский жезл, подарок поклонников, и высовывал его в окно. Машины почтительно пропускали папин «жигуленок» — в Крыму уже все знали: это едет Юлиан Семенов.
Дом не мог превышать по размеру двадцати двух квадратных метров. А ведь папа мечтал о столовой, кабинете и трех спальнях! Но самое печальное выяснилось позднее — вверх идти тоже было нельзя! Отец вспомнил свое любимое изречение: «Что не запрещено, то разрешено» — и нашел выход из положения, прибегнув к термину «нежилое помещение». Так на плане первого этажа будущего дома возникли одна жилая комната в 22 метра и две маленькие мастерские (на самом деле кухня-столовая и кабинет), а низенький второй этаж с тремя небольшими комнатками прошел как книгохранилище. Сейчас туристы, заходящие в дом-музей, умиляются: «Батюшки, такой был знаменитый писатель, а как скромно жил!» Но тогда это было невиданной роскошью!
В Мухалатке папа проводил большую часть года и написал все свои последние произведения: «Приказано выжить», «Экспансия I», «Экспансия II», «Экспансия III», «Отчаяние», «Псевдоним», «Синдром Гучкова», «Тайна Кутузовского проспекта». Несмотря на напряженную работу, он находил время для проведения политинформации, местная поселковая молодежь с интересом его слушала. На втором этаже, в заставленной книжными стеллажами комнате, принимал друзей. Там гостили барон Эдуард фон Фальц-Фейн, писатель и литературный критик Лев Александрович Аннинский, знаменитый казахский поэт Олжас Сулейменов. Летом приезжали мы с Дашей.
В километре от «Виллы Штирлица», как шутливо назвал папа свой домик, на правительственной даче в Нижней Мухалатке отдыхал Андрей Андреевич Громыко и приглашал папу на ужины. Громыко после войны работал послом в США и рассказывал много интересного о том времени — это пригодилось отцу для романов о Штирлице в Латинской Америке...
В 1979 году папа стал собственным корреспондентом «Литературной газеты» по Западной Европе. Он арендовал небольшой домик в деревне Лисем под Бонном, по утрам делал пробежки в соседнем лесу, а потом до вечера писал. Часто срывался на машине в соседний город или страну для подготовки очередной статьи. Объездил Германию, Францию, Швейцарию, Голландию, Бельгию. В Париже убеждал звезду дягилевских «Русских сезонов» Сержа Лифаря передать на родину уникальные письма Пушкина Наталье Гончаровой. В Лозанне навещал старенького Сименона, который, прочтя отцовскую «Петровку, 38», восторженно написал ему, что это «реальный мир с настоящими полицейскими и всамделишными бандитами». На юге Франции, в городке Сен-Поль-де-Ванс, был сердечно принят дома Марком Шагалом...
Часто отец ездил к искателю Янтарной комнаты Георгу Штайну в деревню Штелле и в княжество Лихтенштейн к барону Фальц-Фейну. В один из своих приездов и предложил Эдуарду Александровичу пригласить в гости на виллу «Аскания-Нова» сына Федора Ивановича Шаляпина, с которым тот был знаком.
Они уговаривали сына великого певца перевезти прах отца на родину. Федор Федорович поначалу не соглашался: нет, и все, хочу оставить прах отца во Франции! Пришлось убеждать три дня, наконец он дал согласие. Мэр Парижа Жак Ширак, близкий друг барона, отнесся к идее с пониманием. Папа взял на себя переговоры с бюрократической машиной в России. Когда наверху что-то застопорилось, пошел к Юрию Андропову. Тот дал добро.
Прошло время. О том, что Шаляпина торжественно перезахоронили 29 октября 1984 года на Новодевичьем кладбище, отец и Эдуард узнали из газет: чиновники «забыли» пригласить их на церемонию. Барон чуть не плакал, отцу тоже было не по себе. Но он уже привык к такому отношению, вокруг него завистниками постоянно плелись интриги. Он на них и внимания не обращал. Просто в свой очередной приезд в Москву из Крыма взял нас с Дашей на Новодевичье кладбище, и мы втроем возложили цветы на могилу Шаляпина. Главным для него был сам факт, что прах Шаляпина вернулся...
Помимо литературного дара у Юлиана Семенова был и недюжинный организаторский талант. Если бы отец не стал писателем, наверняка стал бы бизнесменом. Меньше чем за год он создал газету «Совершенно секретно», журнал «Детектив и политика», издательство «ДЭМ». Назначив себе символическую плату — 1 рубль в год, жил гонорарами, благо печатали много.
Отец ненавидел костюмы, его любимой одеждой были джинсы и кеды. Правда, когда его по издательским делам вызывали в ЦК, приходилось соблюдать политес. Особой пыткой для него было завязывать галстук. Но и тут он жил по своим правилам: однажды махнул рукой на условности и даже на Старую площадь стал ходить в джинсах, а то и в камуфляжном костюме, подаренном друзьями из Никарагуа. «Они меня и так знают, примут без костюма!» — смеялся он.
У папы был ангел-хранитель — его секретарь, доверенное лицо, помощник и водитель Миша Аверин. В течение двадцати пяти лет он встречал папу из поездок, развозил рукописи по издательствам, принимал папиных гостей. Трагедия начиналась, как только Миша уходил в отпуск. Папе приходилось все делать самому, а поскольку его голова была занята новым романом или сценарием, все заканчивалось плачевно. Однажды отец забрал 1000 страниц рукописи у машинистки и сел в машину, благополучно забыв рукопись на крыше. Машина тронулась, и все страницы разлетелись по мосту в Лужниках. Надо было видеть, как Семенов бегает вокруг машины и ловит порхающие листочки...
О писателе Юлиане Семенове ходило много слухов, один нелепее другого. Самую удивительную историю я услышала, когда училась в Щукинском училище. Вдруг однажды замечаю, что однокурсницы на меня посматривают с нескрываемой жалостью. Что такое? А тут кто-то громко за спиной сказал:
— Бедная Ольга! Она же дома не живет...
Оборачиваюсь и удивленно спрашиваю:
— Почему?
— Ну как? Тебя же Пугачева выгнала!
Алла Борисовна всегда была в теплых дружеских отношениях с папой, она часто приезжала в Крым и бывала в Мухалатке. Однажды сказала папе: «Ты, Семенов, как ежик! Голова стриженая, колючая, весь в иголках, а пузо мягкое. Бороду носишь, чтоб казаться жестоким. Но меня не проведешь, я умная!» Кто-то увидел папу в компании певицы, вот и распустил слух, что она выгнала бедных детей из дома.
А еще ходили упорные слухи, что у плодовитого писателя есть литературные рабы. Но это неправда. Работал папа очень быстро, причем никогда не писал от руки — только на машинке. Большинство своих романов он писал за 20—30 дней, максимум — за два месяца. Писал по 5—10 страниц ежедневно. «Все ясно, торопится побольше денег загрести!» — шипели недоброжелатели. А он работал с раннего утра и до позднего вечера, потому что иначе просто не умел. Чтобы сохранить бодрость, заваривал в ночном горшке с голубыми цветочками большую пачку индийского чая и чифирил. Варить чифирь его научили в Афганистане.
Его книги печатали во Франции, Америке, Германии, Италии. В мире вышло около 20 миллионов экземпляров. Папа шутил: «Если бы я получал хотя бы десять процентов с этих миллионов, каким был бы богатым человеком!»
А слух о том, что Юлиан Семенов был связан с КГБ, выполнял задания комитета в своих международных поездках, циркулирует до сих пор. Кстати, когда на Западе журналисты спрашивали отца:
— Правда, что вы полковник КГБ? — он с искренним возмущением отвечал:
— Это наглая ложь, я давно уже генерал!
Тут, конечно, все понимали, что он шутит...
Самое забавное, что папа эти слухи не опровергал, а сам же и подогревал. Евгений Максимович Примаков говорил мне, что из папы мог бы получиться великий актер, так он умел «входить в роль». Однажды они сидели в компании кавказских друзей в Минводах, и папа вдруг спросил: «А вы знаете, с кем сидите за одним столом? Я — полковник КГБ, а Евгений Максимович – генерал!» Как ни странно, эти слухи служили ему защитой от интриг коллег во время зарубежных командировок.
Как-то при встрече я спросила у генерал-майора КГБ Вячеслава Ервандовича Кеворкова (он был прототипом полковника КГБ Виталия Славина в «ТАСС уполномочен заявить...») об этом, он ответил так: «Твой отец никогда не был сотрудником КГБ». Я знаю, что Юрий Андропов очень ценил папино творчество, многие профессиональные разведчики приходили к нам домой. Они консультировали отца, со временем стали близкими друзьями. Нельзя писать о разведке, не общаясь с разведчиками.
Папа учился в Институте востоковедения, по сути, это был военный вуз. Многие его однокурсники стали не просто дипломатами, а разведчиками. Но для папы из-за ареста дедушки эта дорога была закрыта. И он выбрал журналистику...
Работа занимала в его жизни колоссальное место, но в его сердце главное место занимали мы с Дашей. Мне кажется, в душе папе хотелось, чтобы его девочки оставались подольше с ним. Однако никогда этого не показывал, на наш выбор не влиял. Мы взрослели, выходили замуж, отдалялись от него... Ну что поделать? Это жизнь...
Папа никогда не верил в гадания, предсказания и колдовство. Говорил: «Все это бабская блажь!» Я знаю, что папа как-то ездил к болгарской прорицательнице Ванге. Он не столько верил в предсказания, сколько ему было любопытно встретиться с паранормальным феноменом. На родине он был знаком с Джуной, Павлом и Тамарой Глоба. Как-то зимним вечером к нам заехала Маргарет — высокая, седая, в собольей шубе — гадалка, бывшая подруга Фиделя Кастро. После ужина она предложила родителям: «Могу вам предсказать будущее». Все трое уединились в папином рабочем кабинете. Когда вышли оттуда, у мамы были красные заплаканные глаза, папа натянуто улыбался. О чем говорили взрослые, нам, детям, не сказали. После того вечера отец часто повторял: «Это произойдет очень быстро — в мозгу лопается сосудик, и все! — а потом мгновенно переводил все в шутку: — Умер-шмумер — не беда, лишь бы был здоров!» К сожалению, через много лет все так и произошло, как нагадала Маргарет. Папе стало плохо в машине: «лопнул сосудик», отнялись ноги — и болезнь уже его не отпустила...
Думаю, о предсказании Маргарет отец никогда не забывал. Мне было всего десять, когда он стал объяснять, как поворачивать ключ зажигания, чтобы остановить машину.
— Кузьмина, вот смотри, если со мной за рулем что-то случится, повернешь этот ключ.
— Папочка, ну что с тобой может случиться?
— Главное, не паникуй! Сразу же поверни ключ.
Когда с ним случилась беда, отец ехал на машине на переговоры с американским медиамагнатом Рупертом Мердоком...
Родители соединились вновь, когда отец серьезно заболел. Мама ухаживала за ним, была при нем сиделкой. Как ни странно, несмотря на тяжелое физическое состояние, он все видел, все понимал.
В 1991 году в Москве случился путч. Мама в отчаянии бегала из угла в угол:
— Юличка, сколько же это будет длиться?
Папа тихо сказал:
— Три дня.
Когда в стране начался полный развал, мама все его спрашивала:
— Юлик, что нам делать?
И вот тут я впервые увидела на лице отца усталость и отчаяние. Он махнул рукой и отвернулся к стенке:
— Какое нам с тобой до всего этого дело...
Когда папа заболел, его друзья на всякий случай предупредили маму: «Спрячь все оружие». Отец любил оружие, у него, как у всякого настоящего мужчины, была целая коллекция, и они опасались, что он задумается о самоубийстве. Ведь папа понял, что больше не будет работы в его любимом детище «Совершенно секретно», не будет Мухалатки и прогулок в горы с преданным Рыжим, не будет поездок в Испанию и Латинскую Америку. Жить вполсилы он не хотел и отверг и лечебную гимнастику, и логопеда, и ходьбу на помочах... У него было одно желание: «Хочу один в Мухалатку», но врачи и этого не могли разрешить. Отец поселился в Пахре, и через два года его не стало.
Мне сложно представить папу стареньким дедушкой с палочкой. Он не жил, а горел. И хотя прожил немного, успел сделать больше, чем кто-то за три жизни! Он и сейчас живой, ведь пока читают его книги, смотрят фильмы по его сценариям, он среди нас...
Подпишись на наш канал в Telegram