«Когда работа была закончена, я подошел к Алексею Владимировичу Баталову и напомнил, что его ищет директор картины, чтобы выплатить гонорар. Помню, он поднял на меня свои глаза и спокойно, улыбаясь, спросил: «Юрий, а что, мне за это еще и заплатят? Понимаете, мне самому было интересно работать, а вы, оказывается, и деньги еще заплатите», — рассказывает художественный руководитель театра «Модерн» Юрий Грымов.
— Юрий Вячеславович, театральная жизнь в Москве бьет ключом. В городе в настоящее время более 200 театров. Чем «Модерн» отличается от всех остальных?
— Прежде всего репертуаром. Это ведь самое главное. Если у театра нет внятного репертуара, интересных постановок, то зритель не придет. Мы же работаем на аншлагах. Мы успешны, у нас хорошие продажи. Дело в том, что у меня идет то, чего нет ни в одном другом столичном театре.
Например, «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли или «Nirvana» — спектакль, посвященный трагической судьбе Курта Кобейна. Сейчас я работаю над спектаклем «Леонардо да Винчи», эпоха, когда творил этот гений, для меня одна из интереснейших. Кругом смрад, чума, а на фоне всего этого кошмара — Ренессанс: появляются Микеланджело, Леонардо, Рафаэль.
— Как-то в Лондоне я посетил легендарный театр St Martin’s Theatre, где с середины 70-х годов идет спектакль по Агате Кристи «Мышеловка». Меня удивила одна вещь. Те из зрителей, кто не допил виски, купленный во время антракта, легко прошли со стаканами в зал на второе действие...
— Ну, это другая культура. Там это возможно, у нас нет. В театре «Модерн» даже существует мягкий дресс-код. Кстати, так на Руси было испокон веков. Два места, куда русские люди всегда приходили как на праздник, одетые во все красивое, — это церковь и театр.
— Вы, известный любитель русской классики, не могли, конечно, пройти мимо Льва Николаевича Толстого...
— Да, три года назад мы сделали спектакль «Война и мир». Он идет около четырех часов. Тяжело? Возможно. В нем меня прежде всего интересовал не сюжет, а атмосфера. Тот русский дух, которым пропитана каждая страница романа. На сцене дух этот можно передать, если обращать внимание на любую мелочь. Поэтому я старался учесть все детали той эпохи, чтобы полностью погрузить зрителей в происходящее. Специально для постановки гениальный художник Ирэна Белоусова сделала 423 костюма ХIХ века.
— Вы сказали, русский дух? Как и русская душа, это — достаточно заезженные понятия. Для одних это — Баба-яга, для других — балалайка и квас...
— Согласен. Но никому, по-моему, не удалось так передать истинный русский дух, его силу, глубину, патриотизм, как Толстому в «Войне и мире». Неудивительно, что данный роман, нравится это кому или нет, — икона русской литературы. Сам Лев Николаевич был, безусловно, ярким воплощением русского духа.
— Каков он, по-вашему, русский человек?
— Он точно не стяжатель, то есть деньги для него не главное. Как правило, русский человек говорит о чем угодно, но только не про деньги. Вспомните хотя бы произведения Антона Павловича Чехова. В самые тяжелые времена главная мысль русского человека: проживем как-нибудь. Русский — также человек сомневающийся и, как следствие, постоянно развивающийся.
— А кто, с вашей точки зрения, культурный человек?
— Тот, кто умеет сопереживать другому человеку. Нельзя не реагировать на подлость, на трусость. Позиция «это не мое — до свидания» неприемлема для культурного человека. А есть еще одно редкое качество — умение радоваться радостью другого человека. Это тоже очень красноречивый признак.
— Любопытно, вы, столичные режиссеры, поддерживаете отношения друг с другом?
— У меня теплые отношения, наверное, только с одним из них — Сергеем Урсуляком. В моем театре играет его жена Лика Нифонтова. Но знаком я, естественно, со многими режиссерами — по тому же совету худруков Москвы. Мы пересекаемся друг с другом на его заседаниях, да и не только там. Олег Меньшиков, прекрасный, тонкий человек, показывал мне ребят со своего курса. Мне также звонят, приглашают посмотреть молодых артистов Дмитрий Певцов, Нина Дворжецкая, у них тоже хорошие курсы...
Знаете, я контактный человек, но очень долго и внимательно присматриваюсь к людям, приглядываюсь к актерам. Мы встречаемся, общаемся на репетициях, во время них человек серьезно проявляется. У меня в театре, между прочим, никто никогда не опаздывает, знаете почему?
— Почему?
— Репетиции начинаются у нас каждый день в 12.00. Без пяти двенадцать я уже сижу в зале. Почему я должен опоздать? Почему все должны меня ждать? Но точно такой же железной дисциплины я требую от каждого артиста. Разве я не вправе?
— Вообще, наблюдая за вами, хочу сказать, что вы производите впечатление брутального, крутого, очень уверенного в себе режиссера.
— Только не нужно делать из меня диктатора! Я абсолютно вменяемый человек. (Смеется.) Я знаю, где, когда, с кем надо сжать кулак, а где, когда и с кем — расслабить его.
— Интересно, что вы думаете о так называемой смене поколений. Последнее время мы наблюдаем этот естественный процесс в театральной жизни Москвы...
— Я считаю, что никакой преемственности в искусстве нет и быть не может. Когда в театр приходит новый художественный руководитель, начинается новая жизнь. Пришел Эфрос — стал новый «Ленком». Пришел Захаров — «Ленком» стал другим. Пришел Любимов — появилась «Таганка». Конечно, каждый худрук обязан приходить со своей концепцией, ему должна поверить труппа, потом должен поверить зритель. Проблема еще в том, что нам бы хорошо привыкнуть, что у каждого из нас свое мнение. У вас одно, у меня — другое. С этим надо сжиться. Что же касается вопроса, может ли хороший актер стать хорошим режиссером, то ответ на него положительный. Прецеденты были — и Олег Ефремов, и Олег Табаков, и Александр Калягин...
Я считаю, что людей надо судить по поступкам. Мне жаль, что с уходом Марка Захарова на протяжении трех лет в «Ленкоме» не было художественного руководителя. Это, по-моему, противоречит его памяти. Театр не может существовать без худрука. Если его функции выполняет директор, то так и скажите. Это все равно, что собрать оркестр и заявить, что выступать будем без дирижера. Музыканты, мол, и так все талантливые, играть на своих инструментах умеют, зачем нам еще какой-то дирижер? И что в таком случае получится?
Открыть вам тайну, для кого играют артисты? Конечно, для зрителя, но прежде всего — для своего художественного руководителя. Только он может сказать, что сегодня у кого получилось, а что нет. Я практически каждый день на спектакле: если по какой-то причине не могу присутствовать, то смотрю его по монитору, затем звоню артистам, мы все обсуждаем по горячим следам. Когда я спрашиваю Анну Каменкову: «Ань, как ты сегодня?» — и она отвечает: «Сегодня что-то не так», мы начинаем разбираться, что именно не так и почему. В такие моменты я счастлив.
Знаете, что самое тяжелое? Когда актер считает, что играл на сцене блестяще, а я так не думаю. И еще. Меня прямо-таки возмущает, как ведут себя сегодня молодые актеры. Они запросто могут подойти перед репетицией и спросить: «Юрий Вячеславович, а во сколько мы сегодня закончим?» Так нельзя. Это — неуважение к театру, к профессии, которую ты выбрал. Недаром про людей театра говорят, что они служат, то есть так же, как в церкви, как в армии. Сюда не приходят за деньгами, здесь совсем другая жизнь, иная атмосфера.
— Такого вопроса, надо думать, невозможно было бы услышать от наших больших актеров, верно?
— Абсолютно. Я работал со многими из них, такими, например, как Армен Джигарханян, Алексей Петренко, Игорь Ясулович, Людмила Максакова, Алексей Баталов, так вот они не уходили с площадки даже тогда, когда не снимались в дубле. Для них было важно все, для них не существовало мелочей. Они доводили до совершенства каждую деталь, каждый свой взгляд, каждый поворот головы, каждую свою реплику. Им было не занимать ни терпения, ни порой мужества на съемочной площадке. Конечно, это была необыкновенная любовь к своему делу, но еще и огромная внутренняя культура.
В подтверждение своих слов расскажу вам об одном случае, произошедшем с Людмилой Максаковой во время работы над фильмом «Му-Му». Мы снимали сцену, когда барыня — Максакова — говорит с Герасимом, его играл Саша Балуев, об одиночестве. Поскольку Герасим немой и глухой, ему можно все сказать. Она и говорит. В какой-то момент, показывая на дорогой интерьер, барыня восклицает, что все вокруг мишура. Под дорогим интерьером подразумевался и роскошный подсвечник. Я говорю: «Люд, ты стаскивай подсвечник, и пусть он упадет». Еще я подумал, как было бы хорошо, чтобы во время этой сцены от огня свечей вспыхнули бы приклеенные к волосам Максаковой букли. Так не получилось. Но когда она стаскивала салфетку, тяжелый подсвечник неожиданно упал ей прямо на лицо и перебил переносицу.
У Максаковой из переносицы льется кровь. Она ее вытирает, но кровотечение не останавливается. Это был долгий, длинный крупный план. После я подошел и обнял ее. Вся съемочная группа плачет. Я говорю: «Люд, а что же ты не остановилась?» Она отвечает: «Юр, но команды-то «Стоп!» не было». Вот наглядный пример поведения на съемочной площадке настоящих актеров, представителей старой школы! Все мы, конечно, не могли этого не оценить. Когда вечером Максакова зашла в свой номер гостиницы, снимали мы «Му-Му» под Рузой, весь он был усеян белыми розами...
— Потрясающая история. Ведь в представлении многих Людмила Максакова — красивая женщина с непростым характером...
— Знаете, по-моему, говорить про сложный характер или мягкий характер неправильно. Характер либо есть у человека, либо его нет. Мне не нужны милые, добрые люди, такие сладко-приторные мармеладки. Максакова яркая женщина с большой биографией, великая русская актриса. Мы с ней до сих пор созваниваемся, общаемся. Кстати, как только мы познакомились, она мне сразу сказала: «Никогда, пожалуйста, не называй меня Людмилой Васильевной, я Людка!»
— Говорят, в роли барыни в своей картине «Му-Му» вы хотели снимать другую Людмилу — не Максакову, а Гурченко, но она отказалась, правда?
— Это не так. Да, сначала роль барыни я предложил Гурченко, был у нее дома, мы пили чай, обсуждали чуть ли не каждую сцену. Людмила Марковна завелась с полуоборота, ей все понравилось. Но потом как-то не срослось, просто все куда-то ушло, но, клянусь Богом, не было никаких отказов. Гурченко не сказала мне «нет». В результате эту роль сыграла Максакова, чему я очень рад.
— Вы согласны с точкой зрения Андрея Тарковского, что-де актеры бывают разные — хорошие, плохие, мягкие, жесткие, дружелюбные, замкнутые, нет лишь среди них умных...
— Нет-нет, артисты, в конце концов, — те же люди. Я предпочитаю их сравнивать с сосудами. Поэтому большого артиста уподоблю большому кувшину, наполненному до краев. А маленький артист — это наполненное до краев, но блюдце. Чувствуете разницу?
Добавлю, что артистом с большой буквы я прежде всего считаю артиста театра, но никак не кино. Если артист не играет в театре, это не артист. Аль Пачино как-то метко сказал, что работа артиста — это хождение по канату. Но в кино этот канат лежит на земле, на полу, ведь там сотни технических уловок, чтобы кадр в итоге получился классным. А вот в театре канат, по которому идет артист, натянут на огромной высоте, потому что там все реально, любая фальшь прочитывается мгновенно. И еще поделюсь одним своим наблюдением. В театре все артисты, как правило, живут единой семьей, стараются дружить, поддерживать хорошие отношения, а вот в кино совсем наоборот. Часто бывает, что к концу съемок все друг с другом переругаются вдрызг. (Улыбается.)
— Не могу не спросить вас о вашей страсти. Насколько знаю, вы давно и упорно собираете виниловые диски и журналы «Советский экран»...
— Верно, дисками я увлекся еще юношей, с четырнадцати лет. Помню, как долго-долго копил деньги на фантасмагоричный диск The Dark Side Of The Moon. Экономил копейки, клянчил что-то у родителей. Наконец, приобрел — приличный югославский экземпляр. Это, конечно, была не фирма, но лучше Апрелевского завода грампластинок. При зарплате моей мамы в сто рублей этот музыкальный шедевр обошелся мне в двадцать пять рэ!
Сейчас в моей коллекции несколько тысяч дисков с самой разной музыкой, это и рок, и диско, и психоделика, и классика. Очередные экземпляры — 230 оригинальных дисков — приобрел не так давно во Франции, когда ездил к дочери Антонине. Она экономист, выпускница Сорбонны и Университета Париж-Дофин, занимается логистикой, очень самостоятельная девушка, наша с женой Ольгой абсолютная гордость. Недавно Антонина Грымова сдала труднейший экзамен по мировой экономике в Университете Париж-Дофин, его, как говорят знающие люди, в состоянии осилить только три процента учащихся.
С Ольгой мы познакомились в 1990 году. Как многие в те непростые времена, я тогда подрабатывал таксистом на своей прекрасной машине «Москвич-2141», которую собрал, можно сказать, сам. Дело в том, что я трудился тогда в конструкторско-экспериментальном бюро на АЗЛК, куда пришел сразу после армии. На завод меня устроил отец, он там был ведущим инженером. Так вот, в один прекрасный день я подвез девушку по имени Оля. Это была любовь с первого взгляда. По крайней мере, с моей стороны. Увидев ее, я мгновенно понял, что встретил именно ту, кто мне нужен. До этого ведь я был женат, но к тому моменту уже развелся.
Ольга ловила машину. Как выяснилось, она — врач, специалист в области челюстно-лицевой хирургии, работала в военном госпитале. На следующий день я пришел к ней на работу с цветами. Кстати, гардеробщица, которую я попросил пригласить Олю, сказала ей: «Оля, к тебе жених твой пришел», а через день я повел ее под венец. После свадьбы она переехала ко мне, я тогда жил в квартире с родителями, где у меня была своя отдельная комната в восемь квадратных метров. Вскоре у нас появилась дочь Антонина. Вместе с Олей мы уже 32 года.
— Давайте вернемся к вашей уникальной коллекции журналов «Советский экран».
— Да, я на самом деле единственный обладатель такой коллекции. В ней собраны все подшивки журнала «Советский экран» начиная с 1928 года. Признаюсь, я их собирал не один год. Покупал издания с рук, в комиссионках, на развалах, на аукционах. Без преувеличения — охотился за каждым номером. Причем одновременно я стал собирать автографы тех великих актеров, кто изображен на обложках, — Алексея Баталова, Веры Глаголевой, Валерия Золотухина, Ларисы Гузеевой....
С одними из них я был дружен, с другими мне довелось работать. С Алексеем Баталовым, например, наше знакомство состоялось в 2005 году, когда лет пятнадцать уже он нигде принципиально не снимался. На все предложения однозначно отвечал: «Не хочу», полностью уйдя в педагогику. Он преподавал во ВГИКе. Но на мое предложение — стать голосом рассказчика в телесериале «Казус Кукоцкого» — он согласился. Озвучиванием мы занимались на «Мосфильме», а потом в студии. Когда работа была закончена, я подошел к Алексею Владимировичу и напомнил, что его ищет директор картины, чтобы выплатить гонорар. Помню, он поднял на меня свои глаза и спокойно, улыбаясь, спросил: «Юрий, а что, мне еще за это и заплатят? Понимаете, мне самому было интересно работать, а вы, оказывается, и деньги еще за это платите».
Но самое потрясающее произошло, когда я приехал к нему домой, в Дом на набережной, чтобы он поставил автограф на обложке журнала из моей коллекции, где была его фотография. Причем подписать Баталову нужно было сразу три номера, популярный актер был лидером по количеству обложек в «Советском экране». Когда дверь открылась, меня ждала неожиданность. На несколько секунд я остолбенел. Баталов стоял в клетчатой рубашке, тренировочных штанах и тапочках. Ведь я всегда привык его видеть с иголочки одетым. Но даже в таком домашнем облике Алексей Владимирович остался самим собой — то же благородство. Иначе, я понял, и быть не могло, ведь все идет изнутри. Если есть в человеке «лампочка», он всегда светится.
Интересно, что даже к такому тривиальному действу, как подписать обложки, он отнесся чрезвычайно ответственно. Советовался, как лучше подписать каждый из трех номеров, пробовал на черновике разные ручки, выбирал место автографа, чтобы он лучше смотрелся. Даже в такой мелочи проявилось его врожденное чувство прекрасного: Баталов ничего не желал делать абы как, некрасиво, неряшливо.
Вообще, «Советский экран» — это же история советского кинематографа, лучшего в мире! Листая журналы, видишь, как он развивался, расцветал, добивался колоссальных успехов и как стал резко меняться в 90-е годы. Если до этого на обложках были только наши великие актеры, то после перестройки на них стали появляться Арнольд Шварценеггер, Алла Пугачева, Олег Газманов... Какое все эти люди имеют отношение к «Советскому экрану»? Мы ведь понимаем, что стало происходить в 90-е годы с отечественным кинематографом. Он стал стагнировать, пока не исчез вовсе. Заявляю со всей ответственностью, лет пять-шесть назад российское кино окончательно приказало долго жить. Что у нас сегодня в основном снимают — глупые комедии и примитивные детективы, пошлые боевики и триллеры! А фильмы о войне? Нельзя превращать фильм о войне в приключенческий жанр. Война — это драма, горе, а летящая в слоу-мо пуля — это приключение, боевичок. Согласны?
— Конечно, но что тут удивительного?! Ведь практически все современные картины в России делаются по западным, голливудским лекалам, разве нет?
— Вот именно. За что боролись, на то и напоролись. Ведь в девяностые наши деятели кинематографии решили во что бы то ни стало догнать и перегнать Голливуд. Вот и мчимся теперь, не думая, на своей «птице-тройке» во весь опор!
Знаете, по натуре я западник. Причем с детства. Всегда увлекался и западной музыкой, и живописью, и литературой... Но чем старше я становлюсь, тем больше меняю свое отношение к России, к ее истории, к культуре. Это как Пьер Безухов в спектакле «Война и мир», что идет в нашем театре «Модерн». Вначале он «русский Пьер», а в конце романа — Петр Кириллович. Если в 14 лет мне давали пластинку нашего певца Муслима Магомаева и Pink Floyd, то я выбирал, конечно, британскую рок-группу. Но сегодня я уже понимаю не только разность между Магомаевым и Pink Floyd, но и их равность. Просто мне вовремя никто не объяснил уникальность и талант Магомаева.
Единственная область, где нам никогда не сумеют навязать комплексы, это — театр. Нашей драматической школе нет равных в мире. Многие звезды Голливуда, в частности те же Мэрилин Монро или Марлон Брандо, — ученики Михаила Чехова, который создал там свою актерскую школу, пользовавшуюся огромной известностью. У нас есть спектакль об этом под названием «Ничего, что я Чехоff?». Почитайте записи замечательного нашего режиссера Михаила Калатозова, который, будучи в Америке, был удивлен, когда великие американские актеры — состоятельные, влиятельные люди — говорили ему наперебой: «Мы мечтаем хоть когда-нибудь поработать с русскими коллегами». Сейчас же любой наш актер мечтает поработать с Томом Крузом. Я не хочу умалять достоинств Круза, но это другой уровень. Разве Круз сравнится с Иннокентием Смоктуновским или Брэд Питт — с Евгением Евстигнеевым?
Поэтому я глубоко убежден, что любой русский театр сегодня — это духовное бомбоубежище. Люди, приходя в театр, оказываются закрытыми в пространстве, куда не проникают посторонние шумы повседневной жизни, которые атакуют нас отовсюду с утра до вечера. Находясь в зале театра, зрители не теряют времени. В течение двух-трех часов они погружаются в глубины человеческих душ, сами переживают сонм чувств и выходят из театра обновленными, очищенными. Тогда как просмотр почти 95 процентов фильмов, как зарубежных, так и наших современных, — это потеря времени.
— Юрий Вячеславович, мало кто знает, что в свое время вы дебютировали в роли Воланда. Правда, не в картине «Мастер и Маргарита», а в клипе Валерия Леонтьева на его песню «Маргарита»...
— Да, было дело. Мне тогда было лет двадцать, я в то время работал манекенщиком у Славы Зайцева, там-то меня приметили и пригласили для съемок в том клипе. Тогда, разумеется, я ничего не мог оценить. Пришел на съемочную площадку, мне сказали, что делать, я сделал и ушел. А вот через 10 лет я сам уже снял для Валерия видеоклип. Леонтьев невероятный человек. В нашем шоу-бизнесе с ним не сравнится никто. Он умный, интеллигентный, вежливый. С ним интересно общаться, каждый разговор всегда содержательный. Валера с уважением относится ко всем людям, кто его окружает, ценит их. Он, например, единственный, кто после окончания работы над клипом обязательно накрывал для всей группы хлебосольный стол. Я даже собирался снимать его в своем фильме, начал делать фотосессию.
— Шоу-бизнес в девяностые был вашей стихией. Вы ведь для многих исполнителей тогда снимали клипы...
— Да, я снимал клипы для всех топовых артистов, включая Аллу Пугачеву. Проще, наверное, назвать, с кем я из них тогда не работал. Но были и молодые, начинающие исполнители, которых вскоре узнала вся страна. Например, Алсу, Витас. К слову, именно я выдумал историю, которую вмиг все подхватили, что у Витаса такой мощный вокальный диапазон, потому что у певца... жабры. Помните, он все время закрывал шею красным шарфом? Причем все поверили!
С Алсу мы вообще начинали с нуля, сделали в итоге четыре клипа. Но этого было достаточно, чтобы о ней все заговорили. Знаменитой она проснулась, когда люди увидели наш клип на ее песню «Зимний сон», куда я пригласил Лену Яковлеву и Серегу Маковецкого, который, кстати, снимался в том клипе в моей одежде. Странно, но Алсу мне запомнилась тем, что никогда не говорила «спасибо». Ее привозили и увозили на персональной машине. Однако, несмотря на то что за работу над клипами я получал большие деньги, в какой-то момент мне надоело снимать музыкальные клипы, я стал серьезно смотреть в сторону кино...
— Удивительно! За клипы вам платили большие деньги, но вы все-таки решили уйти из шоу-бизнеса...
— Все очень просто. Деньги меня всегда находят. Но они никогда не были у меня на первом месте. Деньги — это всего-навсего оплата моего времени. Если мне будут платить больше, я же не стану работать лучше, а если будут платить меньше, я не буду работать хуже. Знаете, я никогда не строил карьеру. Ну какая у меня может быть карьера? Я же не чиновник, мечтающий стать министром. (Улыбается.)
Я делал массу разных проектов, участвовал в коммерческой и социальной рекламе, и всегда, чем бы ни занимался, мной двигали интерес, любовь, если хотите. Есть такой замечательный анекдот. К священнику приходит мужик и говорит: «Батюшка, а секс без любви — это грех?» Батюшка отвечает: «Как же вы меня достали вашим сексом! Без любви все грех!» Поэтому если я что-то не люблю, зачем буду это делать?
Жизнь довольно короткая штука, мы приходим в мир такими красными аморфными червячками... Это я точно знаю. Потому что, когда снимал сериал «Казус Кукоцкого», окончил курсы акушерства и гинекологии. Ошибается тот, кто полагает, что человек рождается с каким-то набором психологических черт. Ничего подобного. Мы появляемся на свет червячками, и от того, в какую среду попадем, зависит, кем станем. Мне по душе мысль философа Мераба Мамардашвили, что каждый всю жизнь пытается быть человеком, но не у всех это получается. Я счастлив, что никогда не переступал через себя, не шел ни у кого на поводу, делал то, что хотел, во что искренне верил.
Подпишись на наш канал в Telegram