Многие, побывавшие на наших спектаклях впервые, поначалу были просто ошарашены новым театральным языком, но потом приходили по нескольку раз и уже не могли оторваться от нашего театра. А это дороже всего.
— Мария, вы когда-то сетовали, что театр отнимает львиную долю времени, которого не остается для съемок в кино. И вот вы играете в сериале «Шаляпин» для телеканала «Россия 1» главную роль — Иолу Торнаги, жену выдающегося певца. Как проходили съемки? Как работалось с Юлией Снигирь и Александром Горбатовым?
— С Горбатовым непросто. Со Снигирь, к сожалению, мы в кадре не пересекались, потому что она играла любовницу Шаляпина, а я — его жену. Но я бы с удовольствием с ней снялась или сыграла в одном спектакле, надеюсь, когда-нибудь это произойдет.
Иола Торнаги была итальянской прима-балериной, которая приехала в Россию по приглашению мецената Саввы Мамонтова. Для нее открывалась роскошная творческая перспектива, брезжило будущее на сцене Императорских театров, но она встретила Шаляпина. Между ними случилась какая-то невероятно судьбоносная любовь. Он публично признался ей в своих чувствах, когда исполнял партию Гремина, выступая в Частной опере Саввы Мамонтова, — не спросив ни у кого разрешения, изменил слова арии: вместо «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну» пропел «Онегин, я клянусь на шпаге, безумно я люблю Торнаги». Какая женщина могла устоять перед ним после такого?! И Иола не устояла, вышла за него замуж, бросила карьеру. У Иолы оставалась надежда вернуться на сцену после рождения первого ребенка, но Шаляпин ее не поддержал. Она в итоге родила ему шестерых детей. К несчастью, их первенец Игорь умер в раннем возрасте.
Играя эту роль, я допускала возможность, что Иола ошиблась, когда решила бросить свое призвание. Видимо, она до конца не рассталась с надеждой о своей карьере. Но поставила себя перед сложнейшим выбором: призвание или семья? Вероятно, Шаляпин оказался человеком, не способным на фоне собственного успеха углядеть потребность души жены. Думаю, Иоле это было очень обидно, поскольку это она кардинально поменяла свою жизнь. Вот и посеялось, и стало прорастать зерно разлада. А дальше, предавая себя, она поплатилась тем, что невзирая на шестерых детей, рожденных в браке, она осталась одна, Шаляпин ушел к другой. Такой узор судьбы я увидела, но могу и ошибаться. Для меня моя работа, мое дело — неотъемлемая часть меня самой. Я не могу представить свою жизнь без актерской профессии. Хотя каждый решает за себя, и многое еще зависит от обстоятельств. Я пыталась понять, как Иола решилась бросить все ради мужчины, уехать из Италии в Россию, незнакомую страну, языка которой она не знала. Я бывала в других странах, такие поездки всегда дарят потрясающие наполнения, перезагрузку. Но я не могу там долго находиться, начинаю испытывать тоску, одиночество, мне хочется поскорее вернуться домой. Путешествия по миру необходимы мне для того, чтобы лучше узнать, кто я есть, что во мне русского, что такое русский, в чем наше отличие от других. Может быть, извлечь полезное и привезти сюда, чтобы что-то улучшить здесь. Но это я уже глобально рассуждаю.
Иола осталась в России после Октябрьской революции, когда Шаляпин эмигрировал в Европу с новой женой Марией Петцольд, которая успела родить ему троих детей. Он вообще долгое время жил на две семьи. Работая над ролью, я пыталась разобраться, почему Иола это терпела. Нельзя сказать, что ее жизнь прошла впустую, она преподавала, чудесные дети наполняли ее существование. Но брак был разрушен, распад семьи стал очень болезненным для детей. Такие события отпечатываются в душе. И важно — что с этим делать? До конца жизни носить обиду или простить сердцем? Ответы на эти вопросы я и пыталась искать, играя Иолу.
— Поскольку вы играли балерину, пришлось ли дополнительно заниматься танцем с профессионалами?
— Да, занималась два месяца, потом у меня начали сильно болеть колени, пришлось бросить это дело. В фильме не так много сцен, где я должна танцевать. Когда приступили к съемкам, выяснилось, что мне необходимо срочно разучить совершенно новый танец, совсем не тот, к которому готовилась. Я все переживала, что не смогу этого сделать, там требовалось совместить танец с актерской игрой, донести до зрителей смысловую нагрузку сцены. Всегда к себе придираюсь, мне хочется выглядеть на экране достойно, надеюсь, что никого не разочарую.
А еще за полтора месяца до начала съемок я стала учить свой текст на итальянском, заниматься с педагогом, и для меня это было неким преодолением, которое удалось. Сама себя удивила, что очень приятно. Вообще, очень важно себя удивлять.
— Как обстоят дела в театре?
— «Школой драматического искусства» сегодня руководит худсовет и директор. Ранее в репертуаре ШДИ было примерно 15 спектаклей, многие имели серьезные награды! Но по разным причинам их постепенно один за другим сняли. Сейчас не идет ни один из них. Я там уже не работаю. Точка. И не состою в штате ни одного театра. Так сложилась судьба.
Но не так давно художественный руководитель Театра Наций Евгений Витальевич Миронов предложил мне роль в спектакле «Кто боится Вирджинии Вулф?» по пьесе Эдварда Олби. В начале лета прошли первые репетиции, на которые режиссер Данил Чащин однажды даже пригласил психотерапевта, чтобы облегчить актерам задачу, чтобы мы могли лучше разобраться в том, почему любящие люди способны так сильно ненавидеть друг друга. Премьера состоялась в ноябре. Мои партнеры — Агриппина Стеклова, Александр Новин и сам Евгений Витальевич. Компания просто замечательная, вдохновляющая, что стало для меня сейчас большой опорой.
— Вы учились в экспериментальном театральном классе, куда, как я узнала, отправила вас мама. А чем занимались ваши родители? Они имели какое-то отношение к культуре, искусству?
— Нет. Мама была учителем алгебры и геометрии, которые преподавала в одной из школ Екатеринбурга. Она вообще четыре раза меняла профессию, что меня, честно говоря, шокировало. Как такое возможно?! Но она достигла такого уровня внутренней свободы, что ничего не боится. Я стараюсь брать с нее пример, не зацикливаться на чем-то одном, потому что жизнь непредсказуема.
Маму любили ученики, потому что она была не только преподавателем своего предмета, в ней чувствовались большая сила и мудрость, ребята к ней тянулись. Когда работаешь в школе, необходимо обладать такими качествами. Она отличалась способностью разрешать, казалось бы, неразрешимые ситуации между учителями, очень мужественно, отважно, с любовью и достоинством вела себя с детьми, а с детьми отвага, как выяснилось, нужна.
Потом мама работала управляющей гостиницей, поднимала ее с нуля. Позже стала директором Класс-центра (компьютерных курсов), раскручивала его, при этом ничего не зная про компьютеры! У нее много проектов, которые она развивала с нуля и доводила до высокого уровня. У мамы мощный дар организовать предприятие так, чтобы клиенты туда потянулись. Она вкладывала в любое дело душу, и отношения внутри ее коллектива всегда были теплыми, яркими. В итоге в 40 лет она окончила Санкт-Петербургский Институт Гештальта и стала работать психологом. Я все время к ней приставала, чтобы она делилась со мной знаниями о гештальт-терапии, мне это тоже интересно. Если ты актер, то должен разбираться в психологии, в том, как устроен человек. Эти знания очень помогали мне на актерском пути.
Что касается папы, он получил техническое образование, а потом родились мы с сестрой, и ему пришлось заняться тяжелыми работами, времена были непростые. Высшее образование он получил позднее, а сегодня на пенсии. Так сложилась его жизнь, что он не испытал счастья заниматься любимой профессией, хотя замечательно красиво поет под гитару. Когда приезжаю в Екатеринбург, всегда прошу его спеть. Он очень сильный и светлый человек! Я учусь у него терпению.
— Чему вас научили в вашей экспериментальной школе, что вы там играли?
— Ребенок вряд ли осознает, насколько судьбоносные вещи происходят с ним в детстве, он просто впитывает окружающий мир как губка. Только недавно я поняла, как мне повезло, что с ранних лет мама отдала меня в учебное заведение, где нас окружали идейные люди, которые отдавали все силы занятиям любимым делом. Они не проявляли равнодушия, успокоенности, а постоянно что-то придумывали, открывали, искали новые смыслы.
Например, в День учителя педагоги становились учениками, а мы — учителями. Мне досталась роль учителя русского языка и литературы, я должна была подготовиться к своему уроку. Все учителя одевались как школьники, заплетали себе косички, приходили в класс с портфелями, жевали жвачку. В актерской профессии практикуется метод: поменяться ролями и посмотреть, что выйдет, — это очень многое дает. В школе было точно так же, появлялась возможность взглянуть на себя со стороны. Мне кажется, в тот момент вообще случалось волшебство. Мы взрослели и понимали, каково с нами учителям, а потому бережнее и ответственнее к ним относились. Нам разрешалось даже посидеть в учительской, попроверять тетрадки. В общем, это добавляло столько творчества, азарта в учебный процесс, что он переставал быть чем-то формальным, холодным. Я безумно благодарна каждому учителю из той школы. Конечно, подумываю сегодня: вот бы создать такую школу, чтобы в нее пошел мой сын, но, к сожалению, не чувствую в себе на то силы, жизнь пока складывается непросто.
— В ГИТИС вы поступили с третьего раза. Это же страшно болезненно, когда тебя не оценили. Как вы добились своего, как не сломались, не утратили стержень?
— На самом деле я не знаю ответа на этот вопрос. Если честно, я тогда почти сломалась. Но рядом всегда была мама, она меня поддерживала, позволяла просто спрятаться в своей комнате, когда мне было плохо. Папа в те времена покупал краски, и я рисовала. Это отвлекало от неудач. Мама никогда не гнобила меня за то, что я такая бездарная, что не смогла никуда поступить. Она не требовала: раз опять не поступила на актерский, давай подумаем о более земной профессии. Она позволяла мне идти за своим сердцем, хотя это было совершенно нелогично, антипрактично. Мама в меня верила, я за это благодарна, потому что благодаря ей занимаюсь любимым делом и чувствую себя на своем месте, хотя, конечно, время от времени прохожу много тяжелых испытаний.
— Как родители решились отпустить вас, юную красивую девочку, в Нижегородский ТЮЗ?
— Ой, не знаю. Мамины подружки тоже тогда спрашивали:
— Как ты ее отпустила?
Мама отвечала:
— А как я могла ее не отпустить?
Я сомневаюсь, отпустила бы я своего сына в другой город. Не могу уверенно ответить да. Но когда перед глазами пример моей мамы, убеждаю себя: жизни надо доверять. Мы же всегда оставались на связи, родители меня не бросили. Мы созванивались, мама ко мне приезжала, она хорошо знала людей, с которыми я работала.
— Откуда эти люди взялись?
— Вячеслав Кокорин был тогда художественным руководителем Екатеринбургского ТЮЗа и там же преподавал актерское мастерство. В ТЮЗе учились ребята, ставили спектакли. В Екатеринбурге проводили фестиваль школьных спектаклей, я в одном из них играла. Наверное, неплохо, мы подружились со студентами Кокорина, начали тесно общаться. А потом он уехал в Нижний Новгород и забрал с собой часть своих ребят. Когда я не поступила во второй раз, пошла в училище культуры в Екатеринбурге. На Новый год ездила в Нижний Новгород, жаловалась своим друзьям, что в училище мне не хватает настоящего взрослого отношения к театру.
Вячеслав Всеволодович Кокорин предложил остаться, принял решение взять меня в труппу без образования. Так я стала работать в Нижегородском ТЮЗе. За полгода мы выпустили три спектакля, я даже играла на основной сцене Джульетту, что стало большим испытанием, кто-то из критиков меня просто уничтожил, сказал, что так играть шекспировскую героиню нельзя!
Но это стало хорошей подготовкой, я наконец поступила в ГИТИС на курс Евгения Борисовича Каменьковича, который запомнил меня еще с прослушиваний у Сергея Женовача. Оказалось, он был тогда членом приемной комиссии, и я так понимаю, высказывался за меня. Я убедилась, что Бог сделал все как нельзя лучше, потому что я встретила своего мастера, у которого позволялось быть любой, самой делать свои работы, да еще и в содружестве с художниками. А соединение театра с живописью, театральной эстетики с декорациями, поиск нетрадиционных с точки зрения психологии и изображения решений всегда меня захватывали. Постоянно думала о том, как в интересных художнических решениях не потерять душу и психологизм персонажа, чтобы это не стало чем-то раздельным и просто формальным. Мне хотелось соединить Ван Гога и актера, вот такая была у меня мечта!
— С чем выпускались из ГИТИСа?
— В конце второго курса Дмитрий Анатольевич Крымов предложил мне принять участие в спектакле «Смерть жирафа». На третьем курсе мы его выпустили, и я поняла, что мне хочется работать в «Школе драматического искусства». А еще я очень любила импровизационный спектакль «Вера и велосипед», который поставили Назаровы — мои гениальные педагоги по актерскому мастерству. Наталья Вадимовна еще и сценарии пишет, и кино снимает. Она просто мой кумир, так же как Геннадий Геннадьевич, замечательный артист.
Они придумали такой тренинг: у их знакомых разорился антикварный магазин, и Назаровы принесли на курс фотографии вещей, глядя на которые мы делали наблюдения. У меня накопилось много этюдов, целая история, было грустно все это хоронить. Так родился импровизационный спектакль «Вера и велосипед». Каждый раз он получался разным, хотя фабула, конечно, сохранялась, но мы много импровизировали. После ГИТИСа играли его еще лет шесть. Я не оставляю мечту восстановить этот спектакль с другими актерами, и, может быть, она когда-нибудь исполнится.
— Мне повезло побывать на премьере спектакля «Безприданница» с вами в главной роли, он сильно поражал тем, насколько новаторски была решена история Ларисы Огудаловой. Это было сделано нагло, но очень здорово.
— Да, замечательное было время, вспоминается много светлого и хорошего. «Школа драматического искусства» стала для актеров прекрасной лабораторией мастерства. Театр был без преувеличения моим домом, там собрались близкие друг другу по духу люди. Для меня это крайне важно. Наши спектакли делались с большой любовью, заботой и состраданием к стране, людям, которые здесь живут, ко всем нам. Горько, что мы их больше не играем, любовь никуда из них не пропадала, она была там заложена.
Я никогда не мечтала сыграть Ларису в «Бесприданнице», пьеса не входила в число моих любимых, поэтому довольно долго не могла понять героиню. Почему она смирилась с ролью жертвы, почему не боролась с обстоятельствами? Ну как такую играть, чтобы зрители ей посочувствовали, как ее оправдывать? Она своим поведением спровоцировала жениха на то, чтобы он в нее выстрелил, то есть практически совершила самоубийство, что казалось мне слабым поступком. Но работая над ролью, пришла к тому, что это очень смелый шаг, единственный выход из ситуации, когда любимый человек Паратов, которому героиня поверила, который открыл ей глаза на нее саму, ее предал, отнял ощущение ценности жизни. Ведь даже мать относилась к ней как к вещи, которую можно продать, а это мучительно. А Паратов дал почувствовать себя свободной. И спектакль сложился, современное прочтение «Бесприданницы» заиграло новыми красками.
Лариса — это такой Гамлет. Мне было важно показать ее силу. Но было непонятно, как по-актерски решать роль. А преодолевать себя, когда ты растерян, не знаешь ответов, всегда интересно. Для актера вообще очень важна перспектива, когда ты можешь чему-то научиться, открыть в себе неожиданное, вырасти. Ощущение роста, когда планка выше и есть куда стремиться, дает новые силы. Бесприданница — мой Гамлет в юбке, живущий за Волгой, задумывающийся: а в чем смысл моей жизни? Я вообще нужна на этом свете? Достойно ль смиряться под ударами судьбы? Это девушка, которая знает, что такое терпеть, которая в сущности ничего не может решать, но в ней теплится живая душа, которой требуется ощутить себя не вещью, а женщиной.
— На зависть многим коллегам-актерам у вас целых две «Золотые маски».
— Актрисы, игравшие Людмилу в «Поздней любви», как правило, рассказывали историю ангела, который оказался в заштатном местечке, где нет места высоким чувствам, поэтому она и принесла себя в жертву обстоятельствам. А я в спектакле «О-й. Поздняя любовь» изначально искала в ангеле беса. Мне она казалась таким же, как окружающие ее люди, чудовищем, в которое вдруг вселилась любовь. И это открытие, видимо, и оценило жюри главного театрального конкурса страны.
Мне вообще важно, чтобы зрителю было неуютно сидеть в зале, чтобы судьба героини, которую я играю, его задевала, колола, чтобы он сострадал ей от всего сердца.
В спектакле «Сережа» мне досталась роль Анны Карениной. Кто только не играл эту героиню и на сцене, и в кино! Мне, конечно же, хотелось совершить какое-то свое открытие персонажа, разрушить стереотип. Я попыталась представить ее живым человеком, рассказать о конфликтах, которые способны задеть любого. Сегодня многое поменялось в отношениях мужчины и женщины по сравнению с позапрошлым веком. Но мне кажется, внутренний конфликт, боль, которую переживала героиня, существуют и теперь. Анна была для меня просто человеком, который осмелился, находясь во внешне благополучных условиях, признаться себе в том, что некоторые вещи стали для нее больными. Они не являются для нее счастьем, нормой, и она нашла в себе силы пойти против любимых, близких, друзей, общества, пойти за собой. Мне было важно исследовать именно эту тему.
Маятник жизни раскачивается, гармония рушится, финальный монолог Анна произносит в предсмертной агонии, она превращается почти в Медею. И вроде бы Анна жаждала свободы, стремилась жить, как ей чувствовалось, праведно, но превратилась в итоге в Медею, которая с пеной у рта грубо пытается доказать свою правоту. Этот парадокс был интересен, наверное, не только мне, но и коллегам, наградившим меня «Золотой маской».
— Был ли какой-то отклик от зрителей? Многим ведь близко классическое прочтение театральных и литературных шедевров.
— Отклик большой, эти спектакли всегда собирали полные залы, несмотря на то что билеты были недешевыми. Конечно, пандемия внесла свои коррективы, локдаун стал испытанием для всех театров. Но до этого у нас уже успел появиться свой зритель. Многие, побывавшие на наших спектаклях впервые, поначалу были просто ошарашены новым театральным языком, но потом приходили по нескольку раз и уже не могли оторваться от нашего театра. А это дороже всего.
Однажды зрительская петиция спасла спектакль. И это не было нашей инициативой, мы не прикладывали к этому усилий. Просто я как актриса горевала в соцсетях, что «Позднюю любовь» могут закрыть (были попытки), а зрители сами организовались, написали петицию, и в итоге этот спектакль не тронули.
Странно, я рассказываю так, будто все это еще есть, а ведь это потеряно. Осталось всего два спектакля: «Сережа» и «Му-Му». Потеряна целая жизнь. Странно.
— В театре появилась модная тенденция, когда мужчины играют женщин, и наоборот. В вашем репертуаре были спектакли, где вы играли Ленина и Лжедмитрия. Что надо в себе разбудить, чтобы сыграть мужскую роль при вашей внешности, которая просто не тянет на мужчину?
— Но она и на женщину, мне кажется, тоже не тянет. Я как маленький щенок, и это как раз и позволяет превращаться на сцене в мужчину, если того требуется режиссеру. Это можно засчитать мне как плюс. Хотя иногда переживаю, что я никто: и не женщина, и не мужчина.
— Как только язык у красавицы поворачивается говорить такое?! А как вас любит камера!
— Играть мужчин, доставать из каких-то закромов души мужские качества по-актерски очень интересно. Мне вообще нравятся характерные роли. Еще в ГИТИСе поняла: чем дальше от себя, тем мне легче и тем увлекательнее. Когда стали доставаться роли, где нужно было играть ближе к себе, как в «Безприданнице» или «Сереже», мне действительно становилось трудно. Это оказывалось настоящим преодолением, где необходимо было себя все больше узнавать и принимать, вот что для меня было испытанием. Чем дальше от себя, тем свободнее я себя чувствую.
— Как складывалась ваша кинокарьера?
— Первую и сразу главную роль в кино я сыграла в картине Натальи Назаровой «Дочь». Наталья Вадимовна — большой мастер создавать тонкие конфликты. Сложно было все, потому что все для меня оказалось новым, а хотелось не упасть в грязь лицом. Но съемки проходили очень радостно. Любая работа, если делаешь пусть сложное, но любимое дело, если у тебя откликается душа на тему, материал, людей, с которыми играешь, в итоге не кажется такой уж трудной, тяжкой. Единственная сложность была добраться до города Касимова в Рязанской области, где проходила большая часть съемок. Отыграв спектакль, ехала туда ночью на машине часов пять-шесть, снималась, а после мчалась обратно в Москву, чтобы успеть на репетицию в театре. Приходилось все совмещать, что оказалось непросто.
В «Сталинград» я попала, пройдя пробы. Кастинг-директор Инна Израилевна Штеренгарц, которая сейчас живет в Екатеринбурге, стала в моей жизни человеком судьбоносным, я ее очень люблю. Она позвала меня на эти пробы, посмотрев спектакль «Вера и велосипед». Позже раскрыла секрет — она, оказывается, сказала Федору Сергеевичу Бондарчуку: «Если хочешь, чтобы фильм получился, возьми Смольникову». Так я была утверждена на главную роль, что воспринимала как чудо. Многие меня предупреждали: там снимаются только свои, всех берут по знакомству. Наверное, не без этого, мир не идеален, но мне улыбнулась самая настоящая удача. Я никто, звать меня никак — и вдруг снимаюсь у Бондарчука!
Естественно, я страшно волновалась, потому что для меня Федор Сергеевич был звездой, сыном прославленного народного артиста, лауреата всех мыслимых премий. Бондарчук казался мне кем-то недосягаемым, человеком из другого мира, который я раньше в лучшем случае видела только по телевизору. А тут открыла, что он прост в общении, и меня это потрясло. На площадке чувствовала себя прекрасно, потому что меня там принимали, любили. А когда тебя окружает такая атмосфера, это очень сильно помогает, ты делаешь свое дело с любовью, постоянно что-то предлагаешь, творишь.
Хотя потом случались работы, где было крайне сложно по-человечески и неприятно эмоционально.
— Какой проект вспоминается как самый психологически сложный в плане общения с партнерами, режиссером?
— Большинство работ, в которых я участвовала, были радостными и прекрасными. Я человек неконфликтный, в редких случаях иду на обострение отношений. Конфликт энергетически затратен и просто непрактичен, если подумать. Ведь цель у всех одна — сделать хорошую работу, а значит, между нами должен вестись здоровый диалог. Если возникают претензии, ты всегда можешь принять решение: уйти или, если уж ты согласился на эту работу, доделать ее. Иногда мы чего-то не видим, поэтому нужно попробовать исполнить то, что задумал режиссер, и только потом предлагать свое. Иной раз возникает ощущение, что ты все делаешь правильно, а этого окружающие тебя идиоты не ценят. Вставать в подобную позицию, когда все не правы, а ты один умный и хороший, бессмысленно, потому что так далеко не уедешь. Тогда сам целиком и полностью делай спектакль или снимай кино.
На площадке нередко сгущаются тучи, потому что попадается партнер со сложным характером или режиссер создает нервозную атмосферу. И с этим ничего нельзя поделать. Только извлечь очередной урок из ситуации. Конечно жаль, что творческое поле оказалось полем высокого напряжения, мне все-таки важно творить в приятии, в любви. Это не значит, что процесс должен идти без препятствий и преодолений, но я за преодоления профессиональные, а не личностные, рождающие склоки. Если у тебя есть какие-то человеческие проблемы, разбирайся с собой дома или у психолога, а не приноси их на работу.
На одном проекте я должна была произнести фразу на иностранном языке, но режиссер был недоволен тем, как я это делаю, разговаривал со мной жестко, поправлял грубо: «Тебе что, сложно сказать это правильно?!» Тут есть тонкая грань: да, может быть, я что-то произношу неидеально, но это всегда можно переозвучить, да и главное не в том, чтобы я все произнесла правильно, а чтобы сыграла роль правильно по сути. Наверное, оттого что со мной грубо разговаривают, унижают, я не сделаю лучше то, что требуется. Скорее всего, закроюсь и перестану доверять такому режиссеру.
Среди актеров нередко встречаются эмоциональные вампиры, разговор с которыми все время переходит в личностный конфликт. Они всем недовольны, все не так, текст дурацкий. Из этого есть только один выход: не подключаться к такому человеку, лишний раз с ним не дискутировать, отыграли сцену — и сразу куда-нибудь смыться, чтобы сохранить силы, чтобы не растрачиваться на ненужные вещи. Себя нужно защитить, поберечь, не включаться в конфликты, не впадать в претензии, ничего не принимать на свой счет.
— Какие проекты стали для вас самыми физически затратными?
— Спектакли всегда очень физически затратны.
— А в кино?
— Фильм «Килиманджара» стал большим испытанием, потому что съемки проходили в Азербайджане. Там стояла невыносимая жара, а мы целыми днями снимали на солнцепеке. В Азербайджане мы с мамой жили до трех моих лет в военном городке. Когда СССР распался, там стало опасно, начали стрелять и мы вернулись в Свердловск.
Мне очень нравится моя роль в сериале «Отчий берег». Там замечательно играют мхатовские актеры. А также мой партнер актер РАМТа Максим Керин, он много рассказывал мне про военных врачей, их героизм, специально изучал материал перед съемками. Съемки проходили в основном в Пермском крае, но зимой переместились в Подмосковье. Та зима оказалась очень суровой, промерзали мы жутко. Помню, снимали военную сцену, и чтобы в кадре валил черный дым, пиротехники подожгли шины. Надышалась я тем дымом до отравления, неделю потом приходила в себя, лечилась, чтобы прийти в норму.
— Вообще-то продюсеры должны обеспечивать вас медицинской страховкой на такой случай.
— Предсказать последствия было нереально, казалось, что этот дым где-то далеко, но в итоге все равно он до меня долетел. Там же еще снималось много дублей, да и актерские вагончики располагались неподалеку. Никто не осознавал, что последствия могут быть опасными для здоровья.
— В одном из последних ваших проектов «Кафе «Куба» вы снимались с Мариной Федункив.
— Вы только произнесли ее имя, а у меня уже улыбка на лице. Я ее так полюбила, она замечательная. Марина одарена искрометным чувством юмора, чем я не могу похвастаться, хотя иной раз и у меня получается удачно пошутить. Но у Марины это настоящий дар, которым она лечит души окружающих. Рядом с ней я расцветаю, отдыхаю. Съемки в «Кафе «Куба» стали настоящим праздником, сама не поняла, как я туда угодила. Спасибо Господу Богу, что он меня туда направил. Очень приятно было работать с режиссером Жанной Кадниковой, какая же она крутая!
— Сохраняются ли у вас отношения с коллегами после съемок, или снялись и разошлись?
— После «Сталинграда» подружились с Димой Лысенковым, он сейчас перебрался из Питера в Москву. А до этого каждый раз, когда приезжал, всегда звонил, что меня восхищало, мы встречались, болтали. И это так здорово, это самое ценное, что остается после работы. Честно говоря, не представляю теперь своей жизни без Марины Федункив. Когда закончим съемки, буду ей звонить и куда-нибудь звать, а то и навязываться в гости, чтобы только пообщаться.
— Работы у вас хватает. Как вы восстанавливаетесь?
— Хожу к остеопату, обращаюсь к целительнице, посещаю психологическую группу, общаюсь с друзьями. Бывают моменты, когда превращаешься в пепел, и нужно срочно стать фениксом, чтобы из него восстать. В этом помогают книги по психологии, которые я читаю. Одна из любимых — «Женщины, которые любят слишком сильно» Робина Норвуда. Читаешь и понимаешь, откуда что берется, и успокаиваешься. Осознаешь, что с тобой не происходит ничего необъяснимого, что ты не какой-то нежизнеспособный или неправильный, а что все в твоей жизни нормально, таких людей пруд пруди. Такие книги помогают работать над ролями, многое подсказывают.
Одно из последних книжных впечатлений — «Марина Цветаева: беззаконная комета» Ирмы Кудровой, прочитала запоем. К сожалению, в последнее время не успеваю много читать, с маленьким ребенком выделить на это время сложно.
— У вас очень красивая история любви с мужем — актером Иваном Орловым.
— С Ваней мы познакомились в театре «Школа драматического искусства». Отмечали получение «Золотых масок», устроили банкет. А потом небольшой компанией пошли гулять по городу. Никого не трогали, но к нам пристала компания, у которой оказался травматический пистолет. Ваня за нас заступился, завязалась драка, и ему выстрелили в лицо. Маленький шрам остался по сей день.
Конечно, после такого он стал моим героем. Мы продолжали видеться в театре. Оказалось, оба увлекаемся рисованием, пишем картины. Ваня тогда даже вел художественную студию, учил непрофессионалов писать маслом. Мне нравилось, что он человек позитивный, заряжает окружающих положительными эмоциями. Сблизились не сразу, у каждого была незавершенная личная история. Но в какой-то момент поняли, что должны быть вместе.
Однажды пошли гулять. В одном из переулков в центре Москвы проходили съемки фильма. Мы затормозили, чтобы посмотреть, и вдруг от группы отделился человек с букетом цветов, направился ко мне, вручил, а Ваня, как ни в чем не бывало, неожиданно опустился на колено и попросил моей руки. Оказывается, все это он срежиссировал заранее. Я от неожиданности онемела, а люди из съемочной группы закричали: «Ну, скажи ему наконец да, а то нам работать надо!» Пошла им навстречу, и Ваня подхватил меня на руки и унес с площадки. Это было так трогательно!
Еле выкроили время, чтобы дойти до ЗАГСа и подать заявление. Так сильно были заняты в театре. Прочитали в интернете, что в ЗАГСах дикие очереди, и Ваня явился ее занимать аж в шесть утра. Я купила нам по стаканчику кофе, подошла к открытию в девять и обнаружила: никакой очереди нет. За платьем я ездила в Екатеринбург, там есть улица, где расположены несколько свадебных салонов, витрины которых давно привлекали мое внимание. В день свадьбы волосы заколола брошью в виде орла, сама расшила ее бисером. В ЗАГСе взяла фамилию мужа. Теперь я — Орлова, а Смольникова — мой сценический псевдоним. Свадьбу гуляли в антикварной мастерской друга нашей семьи Пети Сибела, там накрыли столы, позвали гостей. А свадебное путешествие состоялось еще до росписи, мы летали в Тунис.
— Расскажите немного о ребенке.
— Сыну Лавру Ивановичу Орлову исполнилось три года. Он обожает разыгрывать сказки, причем бесконечно делает это сам, я его ничему не учила. Утром просыпается и заявляет: «Хочу только играть, и все!» Имеется в виду, что сегодня он будет то снеговиком-почтовиком, то пауком, который муху в уголок поволок, то комариком, который ее спасает. Сказки ему читаем то я, то няня, то бабушка. Показываем советские мультики. Лавр внимательно их смотрит. «Мойдодыр» — один из наших кумиров, сын не может оторваться от экрана, а потом так же, как в мультике, поет и хмурит брови. А когда ему было два года, он брал две губки и приставлял их к бровям. Никто ему этого не показывал, сам догадался. Ребенок артистичный. Интересно, что будет дальше.
— Не планируете совместных проектов с Иваном?
— Я мечтаю с ним поработать и, наверное, когда-нибудь это произойдет. Сейчас ему некогда, у него впереди еще два года безвылазной учебы. Он поступил на режиссуру к Юрию Бутусову. А учеба в театральном длится сутками.
— У мамы есть какая-то любимая ваша роль?
— Не знаю, какая у нее любимая, но хвалит она меня часто. А еще очень за меня переживает, говорит, что ей сложно отстраниться от того, что я ее дочь, и воспринимать меня как актрису. Она всегда меня жалеет.
— Чего же на сегодняшний день не хватает успешной актрисе и счастливому человеку?
— Я давно мечтаю о своей квартире, о собственном жилье, которого пока нет. Для восстановления после творческой работы очень важно иметь место, куда можно прийти, расслабиться и отдохнуть. Я желаю себе наконец-то заработать денег на квартиру в Москве. Ваня родом из Краснодарского края, он тоже в этом нуждается.
Дом нашей мечты — это квартира в центре города на втором или третьем этаже с балкончиком, где можно учить роли, репетировать, рисовать картины, где найдется место, чтобы посидеть с друзьями, пообщаться, а если кому-то негде будет жить, то мы его там временно приютим.
Подпишись на наш канал в Telegram