Каждый раз после очередного провала я преодолевал себя, не просто вставал с колен, а буквально отжимался от земли. Чтобы не потерять веру, убеждал себя: это всего лишь опыт. Пусть неудачный, но опыт...
— Сергей, как у тульского парня появилась страсть к театру? Ваша семья никак не связана с творчеством.
— Да, я родился в семье, никак не связанной с творческими профессиями. Родители работали на заводе: мама делала самовары, папа комбайны. Хотя был один человек в нашем роду, у которого было творческое увлечение, это брат моего деда по маминой линии. Небедный человек, во владении которого находились огромные яблоневые сады и даже мельница. Но еще он занимался фотографией. Несколько карточек, датированных 1900 годами, перешли ко мне по наследству. Некоторые из них, конечно, потрепались, но там можно прочесть надписи, например: «Рады приветствовать Ваше сиятельство на нашем празднике». Он снимал свою комнату, природу, сады, деревенских баб... Вот, собственно, и все, что связывает мою семью с творчеством.
В моей биографии все началось с музыки. Я, как девяносто процентов ребят середины семидесятых, мечтал быть участником какого-нибудь ВИА. Если в компании кто-то неплохо пел, кто-то играл на гитаре, а кто-то знал аж четыре аккорда — этого было достаточно, чтобы организовать самодеятельный ансамбль. Однажды ко мне пришел друг и спросил, не хочу ли я играть на барабанах. А это же просто мечта! Но для того чтобы хотя бы дотронуться до заветных палочек, нужно было поиграть на балалайке в оркестре народных инструментов. Пошел учиться в музыкальный кружок. Если честно, балалайка не самый солидный инструмент, когда тебе кажется, что ты уже взрослый, девчонки обращают внимание. Но пришлось согласиться, потом уже были барабаны и классическая гитара. А когда у нас во Дворце пионеров открылся набор в джазовый оркестр, я впервые увидел саксофон, который меня буквально заворожил, научился играть на нем, потом на кларнете и на джазовых барабанах. Позже мы с друзьями создали ВИА с громким названием «Эхо времени».
Ну а моя страсть к театру началась с удивительной истории. Во времена нашего детства администрация школы устраивала обязательные культмассовые мероприятия, в том числе и походы в театр. Так в седьмом классе мы попали на спектакль про декабристов — не самая молодежная история, но я был поражен до глубины души и игрой актеров, и самим действом на сцене. Пока остальные дети носились по фойе и бежали в буфет за пирожками, я, переборов свою природную стеснительность, нашел режиссера Владимира Александровича Богатырева и высказав свое восхищение, попросился к нему на занятия. Тот ответил: «Прекрасно. Но ты еще слишком молод, приходи на следующий год». В следующем году я действительно поступил в его студию при театре. К сожалению, спустя четыре занятия наш педагог решился на переезд из Тулы, а студию закрыли. Тем не менее я успел одной рукой прикоснуться к актерству и узнал некоторые закулисные технические моменты. Понял, что значит учить текст, что нужно оставаться в форме и что бы ни произошло, артист должен выйти на сцену, хотя мне так и не довелось туда ступить. Спустя тридцать лет я нашел Владимира Александровича в РАМТе. Конечно, он меня не вспомнил, хотя про нашу студию не забыл. В любом случае, я поблагодарил этого человека, который оказался спичкой, зажегшей в моем сердце любовь к театру.
Уже к концу девятого класса я точно знал, что в моей жизни есть два пути: музыка или театр. Кстати, учился я средне, но набирал баллы за счет артистизма. Мне нравилось учить литературные произведения и стихи. Иногда учительница по нескольку раз просила продекламировать какое-то стихотворение, заканчивалось все аплодисментами. Любой предмет можно рассказать, если ты делаешь это уверенно и с выражением. Помню, на экзамене по английскому мне достался билет с вопросом про какой-то пленум КПСС и продовольственную программу. Как открыл его, за голову схватился, думаю: «Господи, как же я это отвечать буду?» К счастью, нам разрешали передать мысль любыми словами, без зубрежки. Я рассказывал, ничего толком не понимая, но с таким артистизмом, что ответил на отлично. Параллельно с учебой в школе играл в оркестре. Мы давали небольшие концерты, работали на танцах и немного зарабатывали. У нас был замечательный вокалист и очень красивый парень Андрей, с длинными черными волосами, спадающими с плеч. Я со своим носом не очень вписывался в эту идиллию красоты. Конечно, были и девчонки, мы дружили, но в то время нам гораздо интереснее было говорить о работе, о музыке. Я как-то не очень женихался, к тому же был стеснительным.
— Чем занялись после окончания школы и как попали на театральную сцену?
— У меня оставалась пара месяцев до армии, так что сначала пошел работать на завод, где трудилась мама, делал самовары. Потом началась служба в Казахстане. Очень хорошо помню, как уже ближе к дембелю стоял на посту. Была холодная зима, и я, кутаясь в воротник шинели, впервые задался вопросом, что делать дальше. Можно, конечно, продолжить музыкальную карьеру. Но у нас профессиональным потолком было выступать в ресторане и хорошо этим зарабатывать, тем более что игра на гитаре приносила мне удовольствие. Ну а дальше-то что? Меня этот вопрос очень смутил. Второй вариант — не отказываться от своей мечты покорить театральную сцену. Театру можно посвятить всю жизнь. И как-то очень легко я выбрал второй путь, после этого все завертелось... Вернувшись из армии, отправился искать работу в театрах. Просто подходил к руководству и говорил: «Здравствуйте! Я хочу работать у вас, кем угодно». В Театре драмы для меня места не нашлось, а вот в Тульский ТЮЗ приняли... осветителем. Там же звуковиком работал мой приятель Валера Сальков. Вместе мы записались в театральную студию и настолько втянулись в это дело, что каждую свободную минуту проводили там. Причем мы не только репетировали и выходили на сцену, но и своими руками собирали, разбирали и красили декорации, шили одежду, мастерили реквизит. Поэтому до сих пор мне несложно помочь монтировщикам с декорацией или привести в порядок и сложить свой костюм. В студии за нас это было делать некому, ты сам отвечаешь за свой реквизит. Параллельно я продолжал играть в оркестре. Старался везде успевать, пока меня не поставили перед выбором. На тот момент мы уже делали спектакли и выходили на сцену. Однажды руководители оркестра мне сообщают, что послезавтра концерт, нужно репетировать с группой. Говорю: «Вы извините, но сегодня у меня спектакль и я должен уйти пораньше». В итоге они запирают нас в репетиционном зале, а сами уходят. Ключа нет, но я понимаю, что мне нужно любыми путями выбраться отсюда. Поэтому вылез через форточку и сбежал. Было не страшно, что отругают, даже что выгонят. Главное — успеть в театр. Для меня пропустить спектакль было верхом неуважения к искусству. Потом пожурили, но ничего страшного не произошло. В конце концов все поняли, что я пойду по актерской дороге. Педагоги нашли в себе силы это принять и больше мне никогда не препятствовали.
К моменту поступления я уже был достаточно известным артистом в Туле, играл в «Ромео и Джульетте», на спектакль «Сирано де Бержерак» вообще билетов было не достать. Дело, конечно, не во мне, у нас в студии был прекрасный мастер, режиссер и актер Александр Константинович Белов. Я до сих пор пытаюсь осмыслить его методы работы. Представьте, мы репетируем спектакль, ни о каких вахтерах тогда не было и речи, вдруг открываются двери и заходят ребята-металлисты, в цепях, накрашенные:
— Ну, че тут у вас, театр, что ль?
Мы в шоке и уже готовы броситься в драку, выкидывать их, но Белов поворачивается и говорит:
— Да, театр. Садитесь, ребята... А вы продолжайте работать. Репетируем!
Те посидели и ушли, на следующий день опять приходят, потом еще через день. И вы знаете, с каждым приходом их прически становились все человечнее и человечнее. Через три месяца наши металлисты вышли на сцену со шпагами. Нам потребовалась массовка, и они с удовольствием принялись постигать азы фехтования. Потом им доверили говорить пару слов, и они даже фразу «Здравствуйте, проходите» репетировали со всей ответственностью, стоя за кулисами. Вот так наш мастер совершил чудо, изменив уличных хулиганов. Театр — это волшебство.
— Театральная студия — это хорошо, но как же образование?
— Моя история с поступлением в театральные вузы длилась лет пять. Чтобы не терять времени, поступил в Тульское культпросвет училище. Ну а во время вступительных экзаменов сначала атаковал московские институты, так как там просмотры начинались раньше, потом ездил в другие города. Максимум доходил до второго тура. Сейчас я, конечно, понимаю, что выбрал для поступления очень странную программу, с которой обычно выпускаются из театрального института: читал шекспировского Гамлета и финальный монолог Сирано... Тогда мне это казалось сильным, а на самом деле в студенчестве даже прикасаться к таким произведениям не стоит. Ну нет у двадцатилетнего парня ни опыта, ни жизненного груза. Поступать нужно с басней. Но проблема моя заключалась не только в репертуаре. В школе кроме всего прочего я занимался боксом, бегом, тяжелой атлетикой и классической борьбой. Как результат — искривление перегородки носа. Когда в очередной раз слетел со второго тура театрального института в Нижнем Новгороде, после экзамена нашел педагога и спросил, в чем же дело, та ответила: «Понимаете, Сергей, вы слишком сильно говорите в нос». Конечно, были слезы и разочарование. У меня не было плана на будущее, я даже не допускал мысли, что что-то может не получиться. Приехав в Тулу и понимая, что мой срок для поступления подходит к концу, пошел в больницу. Там объявили: «Вам нужна операция на нос. Но зачем? Миллионы людей живут с этим». Я настоял на хирургическом вмешательстве. Как сейчас помню, вкололи обезболивающее, причем я все слышал, вплоть до хруста хрящей, а врач стоит надо мной, ломает мой нос и приговаривает: «Все же нормально было! Вот зачем тебе это нужно?» Всю операцию причитал. Отходил я очень тяжело, понимал, что операция — это половина дела, нужно больше заниматься. Как раз в это время в Тулу приехал Саратовский кукольный театр. Я подружился с одним из актеров — Алексеем Журавлевым. Однажды он сказал: «Ребята, а приезжайте к нам поступать на театральный факультет». Я задумался: ведь на самом деле из этого учебного заведения вышло много звезд — Владимир Конкин, Олег Янковский... Решение было принято мгновенно — ехать! Мне на момент поступления было двадцать три года, можно сказать, влетел в последний вагон. Так многолетние попытки и мытарства наконец увенчались успехом. А ведь каждый раз после очередного провала я преодолевал себя, не просто вставал с колен, а буквально отжимался от земли. Чтобы не потерять веру, убеждал себя: это всего лишь опыт. Пусть неудачный, но опыт... И с каждым годом мне все больше требовалось сил, чтобы избавиться от страха перед экзаменом.
Поступить-то поступил, но там не давали общежития для приезжих. Я прекрасно понимал, что нужно отойти от дома, от мамы. К счастью, армия меня в этом смысле закалила. С жильем вопрос решил все тот же Леша Журавлев, он просто сказал: «Сережа, ты живешь у нас дома». Его замечательные родители Наталья Ивановна и Владимир Алексеевич Журавлевы стали для меня второй семьей, хотя видели меня в первый раз. Причем даже когда я стал получать стипендию и старался купить хотя бы хлеба в дом, Наталья Ивановна меня ругала. Но, как все студенты театральных вузов, я день и ночь проводил в институте. Кстати, уже позже мне рассказали, что педагог по речи был категорически против моего поступления. Однако прошло полтора года, и он пригласил меня ассистировать ему в Саратовской консерватории.
— После окончания института не планировали вернуться в Тулу?
— Нет. Мне очень понравился Саратов. Появились друзья, знакомые, и я прикипел к этому городу. Уже практически с первого курса играл в спектаклях. В ТЮЗе половина репертуара — детские представления, и если на взрослые пьесы мы делали серьезный разбор, в детских спектаклях можно было и подурачиться. Но уже хотелось двигаться дальше. Однажды, когда я приехал в Тулу навестить родителей, знакомые пригласили меня на постановку питерского Малого драматического театра — спектакль «Братья и сестры» режиссера Льва Додина. После увиденного не мог оставаться нигде — ни в Туле, ни в Саратове. Испытав примерно тот же шок, который со мной случился в седьмом классе, я просто прорыдал половину спектакля. Чего только не делал, чтобы себя успокоить: пытался отворачиваться, не смотреть, не слушать... Но это невозможно. Такой искренности, звенящей честности в отношениях актеров друг с другом и со зрителем я не видел нигде. После выпуска педагоги хотели оставить меня в Саратовском ТЮЗе, но я сказал: «Извините, я поеду в Малый драматический театр в Санкт-Петербург». Конечно, у Додина были студенты со своего курса, но мне так хотелось подойти к нему и объясниться, я верил в то, что все получится. Приехав в Питер, тут же отправился в театр, но Додин с труппой уехал с гастролями за границу. Длилось их турне больше полугода. То есть я пытался поступить в этот театр, но даже не поступал.
Опять наступил сложный период. Я уже выпустился из института, ушел из театра, уехал из города... А здесь меня никто не ждал. Но я так хотел играть! Поэтому, пока ждал возвращения Додина, ходил в разные театры — пытался поступить. Помню, приехал в «Ленком» («Балтийский дом»), это был 1994 год. Стою в фойе, смотрю, спускаются известные артисты. Спрашиваю у вахтера, как бы пройти прослушивание. Тот отвечает: «Что ты?! Куда ты? В Москву уезжай, здесь нечего делать!» Потом отправился в БДТ, а там стоит такой маленький деревянный домик и в окошке — лицо старого вахтера: «Иди отсюда! Никто тебя прослушивать не будет». В итоге меня все-таки приняли на работу в Театр сатиры... монтировщиком. В Саратове я переиграл все главные роли, а здесь — монтировщик... Там еще помещение находилось в здании бывшей фабрики, неприспособленное для театра. Места за кулисами мало, и вот мы каждый день носили декорации по винтовой лестнице в три этажа. Психологически было очень тяжело, больно. Я, прошедший армию, видел многое, но когда монтировщики в нашем цеху начинали разговаривать, у меня уши сворачивались от мата. Терпел, а Додин все не возвращался, и в один прекрасный момент мое терпение закончилось. Я позвонил в Саратов художественному руководителю ТЮЗа Юрию Петровичу Киселеву и попросился обратно. Тот без лишних вопросов сказал: «Возвращайся». Конечно, я мог бы еще попытать удачу в Москве, но прекрасно понимал, что здесь руководители театров, как правило, ведут свои курсы и у них всегда есть подготовленные артисты. Получать второе образование в двадцать восемь лет — не лучшее решение.
В Саратове тоже приходилось нелегко. На дворе девяностые годы, денег катастрофически не хватало, люди не особо ходили в театры, а у меня уже семья — кормить нужно. Приходилось как-то крутиться, даже пытался продажей машин заниматься, а это встречи с бандитами и вопросы, на которые у меня не было ответов, так как ни в машинах, ни в продажах я ничего не понимал. Подрабатывали на корпоративах, концертах, в клубах. Помню, как нас вызывает к себе директор и грозит пальчиком:
— Что же вы делаете? Сегодня вас видят там, на этих корпоративах, потом приходят в театр — и вам нет никакой веры.
Мы говорим:
— Понимаете, что мы не можем выжить на одну зарплату?
Тот отвечает:
— Ну, я-то выживаю.
Это было смешно и некрасиво с его стороны. Так что втихаря, но корпоративы мы проводили, а это была не самая простая работа: нужно было сценарий cделать, все организовать... Зато освоил основы режиссуры.
— Как вы все-таки перебрались в Москву?
— В Саратове мы работали и дружили семьями с Сережей Пускепалисом. Очень помогали друг другу в жизни и в театре, я участвовал в первых постановках Сергея, когда он начал пробовать себя как режиссер. Выручали друг друга и по хозяйственной части: друг другу деньги одалживали, да и праздники всегда отмечали вместе. Я понимал, что ехать в столицу, где меня опять никто не ждет, нет смысла. Сергей же рискнул и переехал. Позвонил мне через некоторое время и предложил принять участие в его спектакле. Я ответил: «Давай попробуем». На этот раз разрыв с моим любимым cаратовским театром был очень тяжелым. Я готов был приезжать, принимать участие в постановках, в конце концов мог вводить новых актеров на свои роли, но мне сказали: «Спасибо, не нужно». Сейчас руководство уже сменилось, и когда приезжаю в Саратов, с удовольствием прихожу в родную и любимую альма-матер, общаюсь со старыми друзьями и коллегами.
Сергей тогда ставил спектакль в Театре эстрады, которым руководит Геннадий Хазанов, и Геннадий Викторович выделил мне комнату в общежитии. Он хотел сделать полноценный художественный драматический театр, взял целый курс из ГИТИСа, и мы сразу начали работать. Все началось со спектакля «Рождество в доме Купьелло». Параллельно репетировали и другие постановки. Что-то получалось, что-то не очень, но по крайней мере полтора года я прожил в этом общежитии, за что очень благодарен Геннадию Викторовичу. Практически сразу смог забрать жену Ольгу и дочь Глашу. С Ольгой мы познакомились еще в тульской студии, потом я уехал на разведку, а через некоторое время перевез ее в Саратов. В Москву она приехала уже с ребенком.
— Как привыкали к столичной жизни и как вас приняли московские артисты?
— Конечно, в Москве абсолютно другой ритм. Для меня открылся новый мир, но было тяжело: ты даже не понимаешь, куда и как доехать. Время еще такое сложное было — начало нулевых. Но я знал, что деваться некуда, позади две стены: в Тулу я не поеду точно, а в Саратов нельзя. Понимал одно — нужно работать, как можно больше работать. За полтора года, которые провел в Театре эстрады, мне удалось познакомиться со многими интересными людьми. Я точно не хотел размеренного ритма жизни, мне нужно было двигаться вперед и как можно быстрее. Начинать карьеру в Москве в тридцать шесть лет непросто. Соглашался на любые проекты, совмещал все, что только можно. Конечно, смотрел на столичных артистов и понимал, они ребята успокоенные, имеющие крышу над головой: ну не получилось в один проект попасть — будет другой. Мне же жизненно необходимо было попасть всюду. Совмещать — не проблема, как-нибудь справлюсь. Главное, чтобы взяли. И если вдруг случалась неудача, винил в этом себя, как и в сложной финансовой ситуации — мамы с папой рядом нет, да и стыдно в таком возрасте просить помощи у родителей. Что касается отношений с артистами, не могу вспомнить какого-то пренебрежения к себе. В театре я начинал работать с выпускниками ГИТИСа Ромой Калькаевым, Володей Панковым, Зоей Кайдановской — все они прекрасные артисты и я никогда не чувствовал себя с ними некомфортно. На моем пути в основном встречались хорошие люди. Была история, когда снимался в одной картине с великолепной актрисой Екатериной Васильевой, которая сейчас служит в монастыре. Так получилось, что я опоздал. Влетаю на площадку, поворачивается Екатерина Сергеевна: «Ну, Степин, надо же, заставили всех народных вас ждать. Давайте теперь поработаем с вами». Это было сказано без претензий, напротив — с юмором. Все посмеялись, а я успокоился. Очень теплые воспоминания у меня остались от знакомства и дружбы с Владимиром Меньшовым. Сейчас очень модно стало не играть в кино — быть собой. Он это категорически отрицал, и я с ним согласен. Волей судьбы мы несколько раз летали одними рейсами на гастроли с антрепризой, и так получалось, что оказывались на соседних креслах в самолете. Во время перелетов у нас был особый ритуал — обсуждать окружающих. Брали объект, например стюарда, который нас обслуживал, и придумывали ему жизнь: кто он, какая у него жена и сколько детей, почему он здесь работает. Владимир Валентинович умел с ходу улавливать любые мелочи: повел по лбу тыльной стороной кисти — значит, мягкий человек. Несмотря на то что был серьезным, с твердым характером, он обладал потрясающей фантазией и чувством юмора. За те часы, которые мы провели вместе, научил меня многому, за что я ему всегда буду благодарен.
Что касается коллег, с которыми я работал, — артист проверяется делом. Любому актеру выгодно работать с хорошим партнером, потому что на сцене он тебя подчеркивает. Если ты гениально играешь свою роль, а второй просто читает текст, — просядете оба. Я не переживал за свой профессионализм, потому что в Саратове у нас была замечательная школа. Надеюсь, такой и останется, хотя старая гвардия мастеров потихонечку уходит. Представьте, Юрий Петрович Киселев ставит в Саратовском ТЮЗе «Гадкого утенка». Мы репетировали его двенадцать месяцев. Кто-то говорит, что это слишком. Но если бы вы видели финал! До сих пор считаю, что серьезный разбор пьесы — это семьдесят процентов успеха. Сейчас мне этого иногда очень не хватает.
— Когда вы впервые почувствовали себя победителем?
— Наверное, после первых съемок в кино. Меня стали узнавать, и это было какое-то новое ощущение. Хотя в Саратове я уже был известен, но Москва — это совсем другое. Понял, что мне удалось чего-то добиться, хотя, конечно, в кино у меня были небольшие эпизоды. Знаете, есть такое выражение у артистов: «Меня в фильме немного, не моргай, а то пропустишь». Но помню, как уже после сериала «Ранетки» я поехал на Первое сентября к дочери. Мы к тому времени расстались с первой женой, и они с Глашей жили в Воронеже. Приезжаю, там торжественная линейка. Потом все дети и родители начали собираться по классам. Я не обращаю внимания, фотографирую своего ребенка. Вдруг поднимаю глаза на нашего классного руководителя, а возле нее всего три родителя, остальные окружили меня. Учитель в недоумении: «А где все?» Поняв свою оплошность, тут же встал с ней рядом, типа слушаю. За мной подтянулись и другие родители с просьбами сделать совместные фото. Вот так, без злого умысла сорвал линейку у дочери. С одной стороны, было ужасно неудобно, но с другой, я понимал, что узнаваемость — это великая сила кино. Однако в кино гораздо сложнее, чем на театральных подмостках. Это увеличительное стекло. Знаете, как каждый раз переживают артисты, когда идет крупный план? Все прекрасно понимают, что здесь нельзя соврать. Даже если зритель не увидит ложь, коллеги обязательно заметят.
— Помните, как все начиналось?
— Тогда не было актерских агентств в таких количествах. Как и все, ходил на кастинги, оставлял свои фотографии на киностудиях, и кстати, не везде можно было пройти свободно. Сложно было, например, попасть на «Мосфильм». Но выкручивались, заказывали пропуска, якобы надо пройти в какую-то картотеку. До сих пор не знаю, что это за контора и где она находится. Прекрасно помню свой первый фильм «Начало пути» о детстве патриарха Алексия Второго. Действие разворачивается во время Отечественной войны, я играл умирающего солдата, с которым беседует отец будущего патриарха. Приятель посоветовал мне отнести свою фотографию по какому-то адресу, где собирались снимать. В итоге позвонили и пригласили на пробы. Я пришел, уверенный в себе. Спрашивают: «Какой гонорар вы хотели бы получить?» Точно не помню, но допустим, назвал сумму в две тысячи рублей. Отвечают: «Платим шестьсот и работаем!» Конечно, мог бы отказаться, но подумал, что это хорошее начало карьеры. Подходящее название, да еще и фильм о таком человеке. Так что с легким сердцем согласился, и понеслось: знакомства с продюсерами, встречи с хорошими артистами и нужными людьми... После съемок в какой-то рекламе заметили мое чувство юмора и с тех пор все чаще приглашали на комедийные роли. Благодаря тому, что я зарекомендовал себя в комедийном амплуа, пригласили на главную роль в сериал «ЧОП». Конечно, не сразу, проб пять прошел. Потом еще много раз партнеры менялись, но команда сложилась замечательная. Все работали на результат. Эта роль настолько легла на меня, что я не помню ни одной сложности во время съемок. А вот проект «Мир! Дружба! Жвачка!» стал для меня неожиданностью. С моим юмористическим прошлым мне доверили глубоко драматическую роль. Я бесконечно благодарен продюсерам, которые решились на такой эксперимент, хотя помню, что у меня были совершенно неважные пробы. Это история о начале девяностых. Я играю дедушку, который прошел войну. Мой герой человек с характером, жесткий и пытается в том же духе воспитывать своих внуков. Здесь никак нельзя было уйти в юмор, что непросто с моим опытом. Но это стало в какой-то степени поворотным моментом, потому что сейчас я веду переговоры на еще одну драматическую роль — сотрудника полиции. Мне интересны такие истории.
— Сергей, в вашей фильмографии почти сто шестьдесят ролей, но из них очень мало больших, не говоря уже о главных. Не боитесь получить звание «Король эпизода»? Это обидно?
— Вы знаете, нет. С удовольствием играл бы большие роли и играю, когда предлагают. Но меня не беспокоит то, что их мало. Что касается обиды — на кого обижаться? На что? На судьбу? На режиссеров? У меня в жизни было много поводов обидеться на судьбу, за те же неудачные поступления. Но нет, я сознаю, что обида — это груз, который будет висеть и вредить. Конечно, понимаю, что во мне есть то, что пока не востребовано. Но уверен, что в прощальной речи со всеми артистами были и будут слова: «Он недостаточно реализовал свой талант». Даже Иннокентию Смоктуновскому при огромном количестве его ролей, из-за чего он считал себя самым большим артистом, еще было что показать. По всем законам должно быть обидно, когда тебя называют «Королем эпизода», потому что ни один артист не идет в профессию, чтобы получить такое звание. Все настраиваются на большие роли, но у судьбы свои планы. Я точно никогда не соглашусь играть скучную роль вне зависимости от того, будет большая она или эпизодическая. Даже самый незначительный эпизод можно сыграть «вкусно». Для меня гораздо важнее найти общий язык с режиссером, с которым можно все обсуждать и импровизировать. Иногда маленькую роль играть интереснее, чем главную, и она порой больше запоминается зрителю. В проекте «Два отца и два сына» я играю генерала, там есть эпизод, где мой герой говорит: «Мы сегодня немного выпьем. Во-первых, я за рулем, а во-вторых, мне завтра на работу» — и начинает доставать из портфеля бутылки виски в невероятных количествах. До сих пор, когда собираемся с друзьями, все цитируют генерала. Кстати, недавно я вновь сыграл полицейского, но уже в сказке «Яга-2020». И очень благодарен режиссеру Карену Захарову за этот опыт. Мы познакомились еще на съемках сериала «Ранетки», с которых и началась моя популярность. Это человек, который четко видит мой образ. Хотя все эти годы я его уверяю: «Карен, пересмотри свое отношение, я драматический актер». Смеетесь? Вот и он тоже всегда смеется.
— У вас достаточно много съемок, а еще спектакли в театре. Как все успеваете?
— И не в одном театре. Я сотрудничаю с Московским Губернским театром, Театром комедии и Первым русским драмтеатром имени Волкова, художественный руководитель которого Сергей Пускепалис. Все можно успеть, потому что у артиста все-таки пятьдесят процентов дела — это домашняя работа, работа над текстом. А уже разбирать, придумывать и репетировать нужно на съемочной площадке или в театре.
— У вас двое детей, они не собираются идти по стопам папы?
— Глаша учит иностранные языки, это ей нравится гораздо больше, чем театр и кино. Хотя ее мама тоже бывшая актриса, но Ольга никогда не рвалась на сцену и даже не пыталась поступить в какой-нибудь театр. После переезда из Тулы у нее произошла какая-то переоценка. Она даже не афишировала, что когда-то была актрисой. Пока мы жили в Москве, занималась хозяйством. У Глаши тоже была идея пойти по моим стопам, но она очень быстро поняла, что это не ее дело. Слишком стеснительная. Она интересный собеседник, но как только появляется публика, тут же закрывается. Сейчас дочь учится в Тульском пединституте.
Мирону девять лет, и он уже меня удивляет. Недавно у нас состоялся разговор, я ему предложил:
— Мирон, ты должен потихонечку задаваться вопросом, кем хочешь стать. Необязательно сейчас на него отвечать. Ответ придет сам — ясный, четкий и непридуманный...
Он в свою очередь спрашивает:
— Папа, а вот как ты думаешь, кем я могу быть?
Я считаю, у него есть все предпосылки для того, чтобы стать артистом. Сын получает удовольствие, когда смешит людей. Раньше он занимался танцами, и сейчас может начать танцевать, услышав музыку, и неважно — будет она русской народной или современной. Иногда вдруг начинает петь и пританцовывать. На вопрос:
— Мирош, это у тебя такое настроение, что танцуешь и поешь? — отвечает:
— Нет, мне от этого просто хорошо.
Это такой артистичный психотип людей, им нравится доставлять удовольствие своим творчеством не только себе, но и людям вокруг. Однажды, когда ему было лет пять, мы шли по переходу в метро. Это было Девятое мая — торжественная обстановка, люди с цветами. Почувствовав настроение, Мирон с абсолютно серьезным лицом затянул: «Этот День Победы...» Люди в метро улыбались, аплодировали. А недавно, представляете, он начал осваивать саксофон. Сам выбрал инструмент, который когда-то приворожил меня.
Сейчас я играю Анучкина в спектакле «Женитьба», не скажу, что у меня большой грим, но очень удачный: чубчик, маленькие напомаженные губки в стиле тридцатых годов, глазки подведены, ну и шикарный костюм. Вот в таком виде я позвонил сыну по видеосвязи, еще и голос изменил, он в шоке: «Папа, это ты?!»
Мирону интересны эти перевоплощения, у него самого есть костюмы Чарли Чаплина, Гарри Поттера, в котором он периодически бегает по дому и с помощью заклинаний и волшебной палочки пугает кошку, пытаясь ее во что-то превратить. Кстати, сын уже снимался в нескольких фильмах, правда это были документальные проекты. И постоянно ему попадаются роли каких-то страдальцев: то он болеет, то мама уходит, то папа бросает. Ребенок в кино кричит и плачет.
Он у нас зарегистрирован в актерских агентствах, но его творческими проектами занимается моя жена Наташа, она работает мамой. Что же касается различных кружков, мы побаиваемся его туда отдавать. Пока я с ним занимаюсь: учим стихи, реакции, аккуратно пытаюсь преподавать различные техники. Почти все театральные коллективы заточены на то, чтобы навязать что-то через силу, именно из-за этого появляются искусственные улыбки, неискренняя грусть — это технические приемы. А я пытаюсь объяснить, что грустно — это не значит сидеть и плакать. Это, скорее, когда ты думаешь о чем-то грустном. У Мирона все получается, даже был сложный опыт работы в проекте. Он снимался двенадцать часов, а это и для профессионального артиста нелегко. Ребенку нужно побегать, попрыгать, лечь отдохнуть, а не дают. Почти все время было необходимо находиться в кадре. Когда съемки закончились, все его поздравляли, а он настолько устал, что забрался на заднее сиденье машины и проспал всю дорогу до дома. Утром усталость как рукой сняло, и тогда уже счастливый ребенок взахлеб рассказывал, как было интересно работать на съемочной площадке.
— А как ваши родители отнеслись к профессии, которую выбрал сын?
— Очень плохо! Сказали: «Сережа, творчество — это, конечно, интересно, но не стоит этим заниматься всю жизнь. Иди на завод, там ты будешь счастлив. Получишь квартиру, станешь уважаемым человеком, и все у тебя будет хорошо!» Я ответил, что, наверное, поступлю как дурачок, но буду заниматься только тем, что люблю. Сейчас мама довольна, ей люди говорят приятные слова, и она гордится мной. Помню, пришла на мой спектакль «Ромео и Джульетта», еще в тульскую студию. Того актера, герой которого убивает моего на сцене, она невзлюбила на всю жизнь. То же самое и в кино. У нас с Димой Нагиевым в картине «Два отца и два сына» был эпизод, где мы напиваемся и я засыпаю в ванной в трусах. Звонит мама: «Слушай, а чего это он тебя так напоил? Не нравится он мне». В остальном она следит за моим творчеством, и мне приятно, что маме приятно от того, что я делаю.
Подпишись на наш канал в Telegram