«Когда Михалков с соавтором создавали гимн СССР, Сталин много раз вносил правки. Он был недоволен: «Вот вы пишете «союз благородный» — это навроде «ваше благородие»?» И так бесконечно... Последний вариант Михалков дописывал уже в приемной вождя. В это время в ожидании приема томились маршалы, ведь шла война. Но Сталин сказал: «Подождут. Гимн мне нужен сегодня!» — рассказывала журналу легендарная секретарь Михалкова Людмила Салтыкова.
«С Людмилой Дмитриевной я познакомилась восемь лет назад. На тот момент Салтыкова уже сама была легендой Союза писателей — шутка ли, больше тридцати лет работала с Михалковым! — рассказывает главный редактор Анжелика Пахомова. — За несколько встреч Салтыкова дала мне о Михалкове столько материала, что можно было бы написать книгу. По разным причинам статья тогда не вышла. А Людмила Дмитриевна грустно сказала: «Эта публикация обязательно состоится. Но доживу ли...» Два года назад Салтыковой не стало. А бесценные свидетельства об исторической личности остались».
«1936 год. Москва. В здание Союза писателей входит Сергей Михалков, с ним рядом маленькая девочка. «А вот пришел писатель и читатель!» — шутит Сергей Владимирович. Настроение у него приподнятое. Заручившись поддержкой будущей падчерицы, он только что добился руки московской светской львицы Натальи Кончаловской. Наталья старше молодого поэта на десять лет, за плечами у нее дворянское прошлое, жизнь в Америке, брак. Сказав «да» Сергею, она еще не подозревала, что ей предстоит согласиться с ролью второй скрипки. И стать центром маленькой «Вселенной» под названием «клан Михалковых».
Наталья Петровна... это настоящая хозяйка большого дома. В родовом гнезде Михалковых на Николиной Горе на ней все держалось почти 40 лет. Она готовила как профессиональный повар, шила как хороший портной, обставляла дом с большим вкусом как отличный дизайнер... При этом, не уступая талантам мужа, могла писать стихи, книги, знала в совершенстве французский, разбиралась в искусстве.
Наталья провела детство и юность в творческой среде. Она получила настоящее дворянское воспитание, живала в Париже... А со своим первым мужем, бывшим дворянином Алексеем Богдановым, провела три года в Америке. Первого мужа она любила, вот только никак не могла стать матерью... выкидыши следовали один за другим. Так что Наталья Петровна считала, что дочь Катю она себе вымолила. Но брак это не спасло, интересы у нее и мужа были разными, и они разошлись, а позже Богданова арестовали... Это были уже 30-е годы.
И тут с 33-летней Натальей знакомится начинающий поэт Михалков, ему всего 21 год. Наталью он покорил талантом и решительным мужским характером. Тут же «усыновил» ее маленькую дочку, стал брать ее во все редакции и даже приводил в рестораны. При этом Михалков, пишущий для детей, шутил: «Вот идет писатель, а вот читатель!»
Детей он любил искренне. А уж жену смешил и разыгрывал постоянно. Один раз, когда они вышли из дома, сказал: «Тут мне нужно забросить анализ в поликлинику». И поставил перед изумленными лаборантами большую бутылку яблочного сока:
— Примите мочу!
— Зачем так много-то?
— От всех жильцов нашего дома! — а сам потом хохотал...
В общем, Михалков всех в доме покорил, и Кончаловская стала его женой уже через несколько недель. Тем более что маленькая дочка, совершенно очарованная «дядей Сережей», топнула ножкой: «Или он, или никто!» Так что до свадьбы у них не было времени как следует узнать друг друга.
Сложности начались уже в свадебном путешествии по Средней Азии. Оказалось, что характер у Таты (это домашнее прозвище закрепилось за Кончаловской на многие годы) более чем решительный. И когда она пару раз попыталась устроить мужу «разнос», он быстро ретировался по другому маршруту, а жена вернулась в Москву одна. Сергей Владимирович никогда не спорил, но дал понять, что не позволит собой управлять. Переживая, Кончаловская обратилась в Москве к модному тогда психологу Квитко, и тот посоветовал ей ставить себе оценки за поведение, если удалось сдержаться. И Кончаловская стала сдерживать свой характер, училась быть тактичной...
Мужу же она дала полную свободу, поскольку быстро поняла, что работа и общественная деятельность для него будут всегда стоять на первом месте. А уж до ревности она не опускалась никогда! Если Сергей Владимирович звонил поздно вечером из Москвы на дачу и говорил, что задерживается, она предлагала:
— Может, не ехать так поздно? Оставайся там!
— Ну так я останусь... — говорил Михалков, не уточняя, где и у кого он останется...
А чтобы не скучать, Наталья Петровна сама стала заниматься литературной деятельностью, переводила, писала книгу о Москве. А потом стала хозяйкой огромного дома на Николиной Горе.
Надо сказать, что свое гнездо у семьи появилось не сразу. Несмотря на то что в 40-е годы Михалкова уже знала вся страна, он все еще жил в коммуналке. Просто стеснялся попросить квартиру... Только в 1949 году у него появилась дача на Николиной Горе. Но Наталья Петровна умела в любых условиях создать уют. Например, в эвакуации в Алма-Ате у нее были лучшие «апартаменты». Это был такой же съемный угол, как у всех писателей, но обустроенный с большим вкусом. Она купила на толкучке мебель и создала «салон», куда все с удовольствием приходили пить чай.
Наталья Петровна вставала раньше всех в доме, чтобы все успеть. И первое, что делала... это специальную гимнастику для суставов, которую ей прописали врачи. Завтрак она себе готовила особый... французский салат из овощей. И когда в доме все вставали, она встречала семью уже с прической, подкрашенная, с маникюром. В таком виде она выполняла на кухне обычную работу. Никогда в жизни она не позволила бы себе появиться перед домашними в неопрятном виде!
Сказать, что Кончаловская была умна, не сказать ничего. Она была по-настоящему мудрым человеком. А еще свободным. Несмотря на то что в стране проповедовали атеизм, а ее супруг являлся видным членом партии, она открыто верила в Бога и хранила у себя в спальне иконы. И каждое утро начинала с молитвы! Все близкие это знали и относились с пониманием...
При этом, несмотря на ироничные шутки соседей, что за широкой спиной мужа Кончаловская живет «как в аквариуме», она знала реальную жизнь и могла дать мужу дельный совет. Однажды он вернулся расстроенным с приема в Кремле и признался жене, что сморозил опасную шутку. А Сталин при этом отметил: «Товарищ Михалков относится к нам как к детям». Кончаловская тут же сориентировалась:
— И вот тут я бы ответила на твоем месте: «Да, я отношусь к вам как к детям, ведь дети — наше будущее».
—Ты гениальная женщина! — воскликнул Михалков.
Нельзя сказать, чтобы он боялся Сталина, но в обстановке всеобщего преклонения перед вождем вел себя скромно. Однажды на приеме, когда Сталин произносил тост за тостом, Михалков посчитал, что будет невежливым не пить до дна. Осушив уже третий бокал, он услышал, как вождь тихонько сказал ему: «Товарищ Михалков! Не нужно всякий раз пить до дна, нужно только пригубливать... А то мне будет неинтересно с вами разговаривать».
Для своих сыновей Андрона и Никиты Михалков был мудрым отцом. Он появлялся в доме редко, но всегда был открыт к общению. При этом всегда был против, чтобы у детей было что-то «особенное» — спецшкола, спецпайки, дорогая одежда... Наоборот, настаивал, чтобы было «как у всех». Второе, чего не выносил Сергей Владимирович, это чтобы дети говорили в школе: «Наш отец — Сергей Михалков!» И Никита с Андроном росли в человеческой обстановке, не отягощенные авторитетом «великого отца».
Ну а за воспитание, за культурный багаж, за манеры, конечно, была ответственна Наталья Петровна, которая говорила: «Мои лучшие произведения — это сыновья!» Вот только воспитывала она не громким словом, не выговорами, а очень мягко, деликатно... Никогда ничем не возмущалась, а тихонько, интеллигентно поправляла. Вот, например, подросток Никита забежал в ее комнату без стука. «Никита, ты знаешь, в комнату к даме мужчина никогда не заходит, не постучавшись...» — спокойно говорит Наталья Петровна. И Никита закрывает дверь и стучит. Такие уроки запоминались сыновьям на всю жизнь, взращивая их интеллигентность, манеру обращения с людьми.
Постепенно так установилось, что Сергей Владимирович стал один жить в Москве, приезжая на дачу лишь по выходным. И когда Михалкову давали отпуск, он нередко уезжал отдыхать без семьи, у него была своя мужская компания, к которой он привык. И все это Тата принимала легко, позволяя себе лишь шутливые жесты, например отправить мужу телеграмму в стихах, что она, как Ярославна, плачет и ждет его домой. Кстати, они часто перебрасывались подобными телеграммами и письмами. По поводу ее диеты Михалков высказался словами своего персонажа: «Куда худеть? Зачем худеть? Куда же вас худую деть?»
...Многие женщины завидовали Кончаловской. Правда, роскоши Сергей Владимирович старался избегать. И когда однажды на новогодние праздники Кончаловская заказала тройку лошадей для того, чтобы гости устроили катания, он сказал: «Это не годится! Если завтра в «Правде» напишут, что Михалков как барин катается у себя на даче на тройке, мне как члену партии будет стыдно!» И катания отменил.
Наталья Петровна никогда не была слишком уж здоровым человеком: в молодости она не раз болела, и позже это давало о себе знать. К тому же у нее были проблемы со спиной. Гуляя с маленьким внуком Егором, она прикрыла его от велосипедиста, мчавшегося на них с большой скоростью, и получила травму, после чего ей делали операцию на позвоночнике. Об этом случае знали только близкие, она не считала свой поступок «подвигом».
Одно Кончаловская знала точно: она обязана хорошо выглядеть! И делала для этого все: правильно питалась, соблюдала диету, гуляла... При этом у нее было такое ценное для женщины качество: она была скромна и всегда признавала первенство за своим гениальным мужем. Когда сыновья выросли, дала свободу, не вмешиваясь ни в выбор профессии, ни в личные дела. А когда пошли внуки, незаметно бралась и за их воспитание, развивая таланты. Она была, несомненно, центром большой семьи, но при этом не забывала, что у семьи есть свой капитан — Михалков. И он в любом случае все решает.
К сожалению, Наталья Петровна ушла из жизни гораздо раньше мужа... И это стало для него огромной потерей, он как-то растерялся, стал заброшенным... Бывало, придет ко мне в кабинет, попросит: «Пришей мне, пожалуйста, пуговицу!» А я и не умею, бегаю по кабинетам, прошу людей. И когда в жизни Сергея Владимировича появилась Юля, и коллеги, и близкие отнеслись к этому с пониманием. Тем более что Михалков сам позже сказал: «Эта женщина продлила мне жизнь на 13 лет! — но потом добавил: — Однако не нужно забывать, что с Кончаловской я прожил 52 года. И сравнивать это нельзя. Она главная в моей жизни». Да, их роднила не только литература, не только культурная среда. Пожалуй, эта интеллигентность, это умение жить красиво шли из прошлого. Ведь и у Сергея Владимировича корни уходят в глубину веков...
Сергей Владимирович принадлежал к древнему русскому роду. Род Михалковых пошел из Литвы, когда в первой половине XV века в Тверь на службу к великому князю Ивану Михайловичу Тверскому выехал некто Марк Демидович. От его потомков Киндыревых и пошли Михалковы. Родился Сергей 28 февраля 1913 года по старому стилю, детство провел в доме на Волхонке. Вот что он сам вспоминал о своем отце Владимире Александровиче Михалкове: «Это он одарил меня драгоценным чувством юмора, обогатил мою душу ощущением вечной радости от того, что я жив, хожу по родной земле, вижу небо, солнце, дышу ароматом цветов, читаю книги, рисую синее море и белый пароход... Отец, человек легкий, отзывчивый на чужую нужду. Именно он потом напутствовал меня, юношу, провожая в столицу, так: «Больше всего ты любишь писать стихи. Пробуй свои силы. Учись дальше. Работай над собой. Может, со временем из тебя что-нибудь выйдет». Воистину блажен, кто имел счастье иметь такого отца!»
Первые литературные опыты Сергея поощрялись в семье. Михалков вспоминал: «Коротая вечера, я выпускал домашний «литературно-художественный» журнал, был одновременно и редактором, и художником, и единственным автором. Читателями моего журнала были домашние и ближайшие родственники, посещавшие нас...» А вот что вспоминал Михалков о матери: «Ольга Михайловна Михалкова, урожденная Глебова. Ее предки были на военной и государственной службе. Добрая, мягкая, беззаветно преданная мужу и троим сыновьям, она считала ниже своего достоинства ныть, плакаться... Помню мамину склоненную голову, ее быстрые пальцы с ножницами... она распарывает какое-то старое пальто, чтобы потом сшить полезную вещь кому-то из нас троих, мальчишек. Это она заботилась о том, чтобы мы не сбились с пути, получили образование, знали языки, умели вести себя в обществе... Умерла мама в суровый военный год... в 1943-м...» Так что рос Сергей Владимирович в атмосфере любви и заботы, а главное, с детства ему помогали поверить в себя. Даже такой недостаток, как заикание, он пронес через всю жизнь с достоинством. Это был не врожденный дефект. «Нечаянно моя няня упустила коляску, — рассказывал Михалков, — и та покатилась и перевернулась вместе со мной. Так я стал заикаться...»
«Почему я начал писать стихи для детей? — спрашивал позже сам себя Михалков. — Честно скажу: не знаю. Ведь первые мои поэтические опыты были «взрослыми»... Как я вообще начал? Бедным и беззаботным ездил в Москве на велосипеде, гулял в сандалиях на босу ногу и без устали сочинял серьезные, честно говоря, довольно посредственные стихи. Параллельно я работал чернорабочим на ткацко-отделочной фабрике, а когда было лето, принимал участие в геолого-разведочных экспедициях...»
Вот так, трудясь над «серьезными» темами, Михалков не подозревал, что станет детским поэтом. Он искал себя, бросался в гущу событий. Надо сказать, что начало 1930-х годов было самым подходящим для этого временем. Писательская среда бурлила. Это была атмосфера счастья, радости, полноты жизни, потому что писателями подчас становились вчерашние рабочие, крестьяне, люди, которых раньше никогда бы ни пустили «в большую жизнь». Сейчас им было доступно все! Только пробуй. Например, в начале 1930-х Михалков написал «Марш эскадрилий» — и его напечатали не только в «Огоньке», но и в газете «Правда»! Успеха добивались те, кто был в курсе всех событий, ловил атмосферу времени... Например, было очень распространенным явлением ездить в командировки на стройки, в колхозы, выступать на заводах для рабочих. Михалков охотно отправлялся в такие поездки, ему нравилась кипучая молодая жизнь.
«В середине 1930-х мне предложили принять участие в конкурсе на пионерскую песню, — вспоминал Михалков. — Я написал несколько веселых стихотворений для детей. Одно стихотворение... «Три товарища» — вскоре было напечатано, и тогда я попробовал написать целую детскую поэму. Так родился «Дядя Степа». Первая публикация в журнале «Пионер». Теперь, спустя десятилетия, тиражи «Дяди Степы» насчитывают более 20 миллионов экземпляров... Так что не я выбрал детей, а дети меня... Когда уже начали печатать мои стихи, я поступил в Литературный институт и по совместительству устроился работать в отдел писем газеты «Известия», изредка публикуя в ней свои вирши. Чтобы заинтересовать одну девушку, шедшую в газете публикацию под названием «Колыбельная» я назвал иначе... «Светлана»...» Девушка на мелкое стихотворение, напечатанное в газете, внимания не обратила. Но, как потом узнал писатель, на эти стихи обратил внимание Сталин. Может, потому что его дочь звали Светланой.
Знакомство со Сталиным произошло в годы войны, когда было принято решение создать гимн СССР. В 1943 году, отбирая кандидатуры авторов, вождь остановился на двух — создателе известных путевых заметок с великих строек страны Эль-Регистане и Сергее Михалкове. Работа велась напряженная, тем более что сам Сталин делал поправки уже в процессе и многое отметал. Однажды ему не понравились слова «союз благородный». Сталин сказал: «Как это благородный? В понятии русского человека благородный — это «ваше благородие». Этого не может быть...»
А вот как вспоминал Михалков тот день, когда в 1943 году Сталин принимал текст гимна СССР, пригласив соавторов в Кремль: «Прямо против нас с листом бумаги в руках стоит сам Сталин. Мы здороваемся. Сталин не отвечает. Он явно не в духе. «Ознакомьтесь! — говорит он мне, кивая на лист с текстом гимна, со сделанными им пометками... — Нет ли у вас возражений? Главное, сохранить эти мысли. Возможно это?» — «Можно подумать до завтра?» — спрашиваю я... «Нет. Нам это нужно сегодня». Но у нас с Эль-Регистаном как раз на такой случай уже заготовлено множество вариантов того самого четверостишия, которое не устраивало Сталина. Для солидности мы все же выдерживаем время и через час возвращаемся в кабинет Сталина с новым вариантом. Мы видим, что у его приемной сидят маршалы, и все еще ждут вызова Главнокомандующего. Но Сталин их не вызывает, он занят утверждением гимна...»
Все закончилось благополучно, текст гимна был утвержден. Но тогда Михалков не мог даже подумать, что спустя полвека ему придется писать еще один вариант... уже по просьбе Владимира Путина. Согласитесь, не каждый автор смог бы вот так перестроиться. И Михалкову было очень тяжело... Он позвонил мне и сказал: «Людмила, мне поручили написание гимна. Две недели я буду взаперти, и ты, пожалуйста, не звони мне». Через положенное время он позвонил сам, говорит: «Приходи!» Дает читать текст... Я, конечно, понимаю, что могла бы кричать: «Это гениально!», но ему ведь нужен был дельный совет. Я беру сутки на раздумья и потом говорю свое мнение: «Сергей Владимирович, все хорошо, но у вас два раза повторяется слово «Бог». Думаю, в одном месте нужно убрать «Бога». Сергей Владимирович ничего не сказал, позвонил Никите Сергеевичу, рассказал ему обо всем, тот согласился. И с небольшой поправкой гимн был отправлен президенту.
Уникальность Сергея Михалкова, конечно, еще и в том, что он жил и работал при девяти главах государства и практически с каждым находил общий язык, всегда у него было свое место в обществе, возможность приносить пользу. Почему? Думаю, потому что Михалков всегда знал меру. Он понимал: можно взлететь еще выше. Но падать было бы слишком больно... Сергей Владимирович видел, что творится в стране, и никогда бы не мог оправдывать, например, репрессии. Наоборот, пользуясь своим высоким положением, он многих опальных писателей и членов их семей просто спасал. Он ходил «замолвить словечко» за таких «опасных» людей, за которых уже никто не заступался. А сам ведь был из дворянского рода, и доносы на него строчили в изобилии! Почему не посадили? Думаю, тут сыграло свою роль слово Сталина. Этот писатель был вождю понятен, в отличие, например, от Корнея Чуковского, который, по его мнению, нес абракадабру, не говоря уж о сказке «Тараканище», в которой автор, как считали тогда, изобразил Сталина.
Кстати, с Корнеем Ивановичем, так же как и с Агнией Барто и Самуилом Маршаком, у Сергея Владимировича были прекрасные отношения. Он мог советоваться с коллегами и никогда не обсуждал с ними такие щекотливые вопросы, кому сколько платят и у кого какие тиражи. Сплетен Михалков не выносил и потому был плохой компанией для писателей, которые любили засесть за бутылочкой в ресторане ЦДЛ. Честно говоря, питие в 1940—1950-е годы в писательской среде считалось абсолютно нормальным делом. Даже много лет руководивший писательскими организациями Александр Фадеев позволял себе иногда... расслабиться. Говорят, однажды ему с трудом дозвонился Сталин:
— Несколько дней не мог вас найти, где вы были?
— Я был в запое, Иосиф Виссарионович...
— А сколько дней обычно длится у вас запой?
— Дней восемь-десять...
— А не могли бы вы, как коммунист, сократить этот срок до трех-четырех дней?
Но все эти истории были не про Михалкова — пить много он не любил, застолий не выносил. Потому вызывал тайное недоброжелательство коллег: «Брезгует нами! Зазнался. Выслуживается!» Но Михалков просто любил работать. И постоянно искал новое поле деятельности. После детских поэм появились басни, а потом, уже в хрущевские времена, знаменитый журнал «Фитиль», который быстро набрал популярность в народе. Первые артисты страны, например Фаина Раневская, считали за счастье сняться в короткометражке. Потому что это было весело и интересно.
Цепкий ум и наблюдательный взгляд Михалкова находили сюжеты прямо на улице, из жизни. Правда, несмотря на оттепель, право на этот взгляд приходилось отстаивать. Михалков рассказывал мне: «На одном из писательских форумов Никита Сергеевич Хрущев сделал доклад о литературе, а о таком жанре, как сатира, не сказал ни слова. Поскольку я тогда выпускал журнал «Фитиль», решил это так не оставлять и на приеме в Георгиевском зале подошел к нему.
— Никита Сергеевич, а почему в своем докладе вы не упомянули о сатире?
— Что такое?.. — удивился Хрущев. — А почему я должен был о чем-то упоминать?
— А потому что каждое ваше слово теперь будут цитировать, изучать. И если вы ничего не сказали о сатире, то, значит, вы, Никита Сергеевич, к этому жанру плохо относитесь.
Хрущев выразительно на меня посмотрел, потом направился к микрофону и громко обратился к собравшимся: «Вот тут товарищ Михалков говорит, что я ничего не сказал о сатире. Сатира нам очень нужна, она нам очень помогает!»
Конечно, Михалков не зря затеял этот разговор. Он знал, уже «есть мнение», что «Фитиль» нужно запретить. И задался целью вытрясти из Хрущева слова о пользе сатиры, чтобы они служили для «Фитиля» охранной грамотой.
Кстати, на каверзный вопрос журналистов «Как вам удавалось угодить всем вождям и генсекам?» Сергей Владимирович с юмором отвечал: «Ну, ведь вот течет река Волга при любых правителях».
Подпишись на наш канал в Telegram