Сева Смышников — молодой актер Московского театра Олега Табакова. В театральную школу его принимал сам Олег Павлович. А в «Табакерку» — Владимир Машков. Он же сразу доверил дебютанту главную роль в легендарном спектакле «Страсти по Бумбарашу». Мы поговорили с Севой о том, как он делал первые шаги в столице, и о планах на будущее.
— Сева, поговорим об атмосфере вашего детства. Я, конечно же, в курсе, что вы из театральной семьи. Ваш отец Юрий Смышников много лет работает в Воронежском театре драмы... С какого возраста вы — закулисный ребенок?
— Я точно знаю, что это очень ранний возраст, мне было, наверное, года четыре. Потому что часто не с кем было оставить. Я сидел у пульта помрежа, смотрел спектакль и старался соблюдать правило... Мне помощник режиссера однажды сказал: «Запомни, если ты видишь зрителя, значит, зритель видит тебя, поэтому аккуратнее». Мне казалось забавным, как меняется папа, когда выходит на сцену. Например, там был военный спектакль, назывался «Как это все далеко — любовь, весна и юность...» по произведениям Платонова. У него был грим — усы, военный костюм капитана. Мне казалось странным, почему он на меня вообще не смотрит, почему он какой-то другой... Я с радостью подъедал реквизит, унесенный со сцены: яблоки, картошку, хлеб, чай. Помню, что чай всегда был холодный. Помню этот особенный театральный запах... Артисты всегда много курили, это был запах табака и каких-то старых костюмов. Такая особенная атмосфера...
— У вас в семье существовал культ театра? Ну, когда все для искусства, а ребенок чувствует себя без внимания.
— Да нет, мне повезло, меня все очень любили. Я — единственный ребенок. Наоборот, я бы сказал, что иногда чувствовал чрезмерное внимание. Меня постоянно занимали чем-то. Я с пяти лет занимался бально-спортивными танцами, в общей сложности посвятил этому 11 лет. Мы постоянно ездили с мамой в Москву на соревнования.
— По своей воле туда пошли?
— Мне было пять лет, я не знал, что это, меня привели. Спросили: «Тебе нравится?» Видимо, я ответил, что нравится, и вот я остался там. Это особый мир. У нас были европейская и латиноамериканская программа танцев. Танго, венский вальс, квикстеп, фокстрот, самба, ча-ча-ча, румба... Это настоящий спорт. Костюмы — фраки, и не обычные, а воротнички полностью зажимали тебе шею, чтобы фигурность сохранялась, все у тебя по струнке. Это правила игры — либо ты их принимаешь, либо нет. Но зато, как любой спорт, это приучает ставить цели и достигать их.
— У вас какие-то серьезные конкурсы были пройдены?
— Ну, самые большие конкурсы — это Москва, Санкт-Петербург, «Крокус Сити Холл», там и сейчас соревнования проходят. Собственно, как только поступил в Школу Табакова, ушел из танцев. В 15 лет выиграл свой последний турнир, мы стали чемпионами Московской области и Московского округа. Взяли эту награду с партнершей, и все, я сказал, что бросаю эту историю, уезжаю учиться в Москву.
— Как вы узнали о Школе Табакова?
— Я оканчивал 9-й класс. Мама увидела в интернете объявление о наборе. Я точно помню, что до отсмотра в Москве оставалось пять дней. Меня привлекло имя Олега Павловича Табакова. Я знал, кто это такой, мне папа и фильмы все показывал. Я сразу нарисовал себе в голове, как это, наверное, интересно, какие там ребята, наверное, интересные поступают. Но я понимал: это непросто. Я по спорту был знаком уже с так называемым блатом и думал, что он везде. У меня не было цели точно поступить, мне было интересно попробовать, как меня оценят, насколько далеко я пройду. Подготовил стихотворение, несколько басен, прозу... Сел с мамой в поезд, и мы поехали.
— Большая была конкуренция?
— Было много людей даже не внутри, а перед зданием, на Чаплыгина, там стояла очередь. Мы часа два с половиной с мамой ждали, чтобы просто зайти. Потом нас по одному отсматривали педагоги в разных аудиториях. Ты не знаешь, к кому попадешь, кто тебя будет смотреть первый раз. Я попал на самый сложный уровень, мне кажется, к Михаилу Михайловичу Хомякову. Это был грозный седовласый мужчина, сильный, уверенный, с низким голосом. И вот здесь я испугался немножко, потому что понял, что он какой-то очень основательный человек, а я, наверное, не подхожу под его категорию. Он поговорил со мной и спросил:
— Сможешь подойти сюда к пяти, через четыре часа?
А я запомнил, что мы с мамой уезжаем, у нас поезд в 16.30. И отвечаю:
— Да я не знаю, у нас поезд...
— В смысле, поезд? Старик, я тебя зову дальше, на прослушивание...
Тут я все понял, мы сдали билеты. Когда меня допустили на туры, я остался в общежитии на три дня и стал готовиться. На третьем туре был Олег Павлович.
— Вот про это давайте подробно.
— Я запомнил, что он был в очках, каких-то темно-фиолетовых, модных. На нем был желтый клетчатый пиджак и то ли голубые, то ли белые брюки... Рассказав все свои стихотворения, басни и прозу, я увидел такую картину. Олег Павлович наклоняется к Виталию Михайловичу Егорову и на ухо в абсолютной тишине что-то ему говорит. Виталий Михайлович на меня смотрит и так кивает головой... Этот шепот и кивание заставили меня испугаться. Я очень сильно расстроился, сел и думаю, даже в глаза мне не сказали, что я им неинтересен... Но через несколько дней я увидел свою фамилию в списке поступивших. До сих пор не знаю, что тогда Табаков сказал...
— По-моему, больше нигде нет такой системы, что дети, даже москвичи, живут в пансионе и тут же учатся. Как к этому привыкали?
— Скучал, конечно, что скрывать, я один ребенок в семье, и мы постоянно были вместе, как одна команда. А спустя неделю пребывания в колледже я очень сильно заболел... Мерил температуру — 39! А у нас сцендвижение, физическая культура на улице, плотные занятия начались, и я понимаю, что мне все хуже. Я пытался это скрыть, думал, скажут, кого мы взяли? Только начал учиться и уже заболел... Я собирался идти на занятия по сцендвижению, шел как пьяный, воспитатель меня поймала, измерила температуру, мне вызвали скорую и увезли в больницу. Вероятно, все было на фоне стресса... Я переживал, что подведу всех. Начало было трудное, но потом все лучше и лучше. Доверие появилось к тем же воспитателям. Почему я говорю о них? Они были очень близки к нам, с утра до вечера были с нами, и не вспоминать — это было бы странно, они за нами ухаживали и всячески помогали...
— Воспитатель — это не педагог?
— Нет. Она следит за распорядком, за питанием.
— Причем пятиразовым, я уже это знаю.
— Да. Следят за нашим здоровьем, порядком, отбоем...
— Отбой! Как в пионерском лагере. Все-таки не везде такая система... Вы даже не представляете, что мне рассказывают про обычные студенческие общежития...
— Я не знаю, где еще такая система есть.
— Мне тут интересно ваше мнение. Я очень много беседовала со старшим поколением актеров, знаю, как их принимали... Помните, как Татьяна Доронина читает монолог «Любите ли вы театр, как люблю его я?» в фильме «Старшая сестра», и ее сразу берут в театральный? А сейчас я вижу требования к абитуриенту, чтоб пел, чтоб танцевал... В Школе Табакова еще какая-то акробатика, тут у вас еще и фокусы введены, и вообще черт-те что надо уметь, чтобы быть актером! Требования очень изменились. Вы должны уметь... все.
— Да, вы правы. И я с этой философией согласен абсолютно. Время меняется очень сильно. И людей уже сложно чем-то удивить. Удивить просто своей драматической игрой в плане того, что я ничего не буду делать, вы только смотрите на мой правый глаз, я им очень сильно играю, — это, конечно, наивно и глупо в наше время. Что-то надо предъявить, что-то поставить на кон.
— Вот вы хорошо умеете петь, танцевать.
— Стараюсь.
— Было что-то, что не получалось во время учебы? Вы вдруг столкнулись с тем, что не можете это сделать.
— Фокусы. У нас эти занятия называются «Престидижитация». Там же в чем загвоздка — работа с шариком, с мячиком, с картой, и ты должен так ловко сделать, чтобы зритель не увидел этот шарик... У меня была проблема в том, что, когда зритель не видел, где мой шарик, я был уверен, что он видит. Это был такой странный зажим. А еще у нас была «Амбидекстрия».
— А это что?
— Амбидекстрия — это умение управлять своей нерабочей рукой и ногой. Мы стояли на таких балансбордах, перекатывались...
— И теперь у вас две руки и две ноги — рабочие?
— Конечно, а как же.
— Сева, вы поступали при Табакове, можете вспомнить что-то из общения с ним?
— Да я поступал, но не окончил при Олеге Павловиче, это были последние два года его жизни, и он редко приходил в колледж. Помню, когда мы только поступили, он нам вручал студенческие билеты. Была праздничная церемония. Олег Павлович открыл мой студенческий и тихо спросил: «Как дома зовут?» Я его не понял, видимо, от волнения, и переспросил два раза. Он ко мне уже поворачивается и громко, на весь зал, спрашивает: «Как дома зовут?» И вот это меня ввело в ступор... Я неожиданно для себя выдал: «Севулек», хотя отродясь меня так дома не звали. Он сказал: «Ну, держи, Севулек», — и отдал мне студенческий.
— Почему вас так назвали?
— Севастьян? По каким-то святцам. Дома меня зовут просто Сева, да и в театре тоже.
— Перейдем к моменту, когда Олег Павлович ушел... Я представляю, какой это был стресс... Как вы познакомились с новым худруком колледжа?
— Я оканчивал второй курс. Не помню, как первый раз мы встретились с Машковым, видимо, было какое-то дежурное собрание, знакомство... Помню хорошо наш экзамен, который первый раз видел Владимир Львович, это конец второго курса, мы делали педагогические отрывки. Все тогда думали, что он будет отчислять кого-то. Он нас плохо знал, его можно понять: нас не выбирал. И было такое волнение, что хоть бы не меня... А первое настоящее знакомство было, когда я начал делать первую самостоятельную работу, на четвертом курсе. Владимир Львович приходил, смотрел и давал какие-то советы... В эти моменты я забывал, что он художественный руководитель школы и театра, артист и просто известный человек. Я это действительно забывал и общался как с человеком, от которого мне нужна помощь. И я думаю, что тогда в работе и возникло это доверие. Ну, раз он мне уделял время, значит, и ему было где-то интересно, я так думаю. И в конце концов, потом с одобрения Владимира Львовича мы отыграли этот спектакль один раз на зрителей за деньги в школе. То есть он дал добро на то, что мы имеем право как бы продавать это. И я считаю, что тот мой спектакль связал как-то, познакомил нас с Владимиром Львовичем.
— Тем не менее вы не попали автоматом в этот театр... Кстати, тут нужно еще сказать, что получение диплома пришлось на сложное время первой волны пандемии.
— Нас закрыли, мы не доучились офлайн. Все разъехались по домам и из дома проводили репетиции онлайн. Но это было, на мой взгляд, очень трудно. Отец заговорил со мной, куда дальше. Тем более высшего образования нет (наш курс был последним, кто учился по старой системе). Теперь выпускники имеют высшее образование... Я бы с удовольствием опоздал и поступил позже. Но для меня после выпуска стоял вопрос о получении высшего образования.
— Высшее образование — это Школа-студия МХАТ?
— Да, тогда высшее образование это Школа-студия, это ГИТИС, это ВГИК, это «Щука», «Щепка» и райкинцы. Из всего этого набора я выбрал райкинцев. Потому что тогда, на мой взгляд, я увидел более или менее что-то похожее со Школой Табакова и то, что мне хочется, у Константина Аркадьевича. Я видеообзор про них смотрел, они были темпераментные ребята, заряженные, сильные, бодрые... Прослушивание, кстати, тоже проходил онлайн. Мне сказали: «Ну, давай сразу на третий курс». А потом у нас еще были показы в разных театрах: «Модерн», «Et Cetera», в Театре Джигарханяна... В некоторые из них я прошел.
— Прямо все пути были открыты перед вами! Но в итоге вы выбрали Театр Табакова...
— Появилась возможность показаться здесь. В Театре Табакова все основательно — дается неделя на подготовку. Неделю мы репетировали в помещении на Чаплыгина. В тот год я и пять моих однокурсников были приняты в театр. Разумеется, я уважительно расстался с теми театрами, где до этого показывался и куда меня звали. Знаете, у всех театров разный менталитет. У кого-то ритм вообще медленный. А табаковские играют достаточно темпово, задорно, весело... А где-то говорят: «Вы сядьте... Вы успокойтесь...» И тогда ты моментально понимаешь, что ты не сможешь здесь быть, потому что у тебя по-другому уже внутри, у тебя все побыстрее. С этой точки зрения я счастлив, что попал в театр, близкий мне по духу.
— Смотрите, такой момент, тоже для артиста, мне кажется, очень важный. Я всегда порядка пяти-шести театров в начале сезона посещаю, сборы труппы. И когда показывают какое-то новое молодое личико, я думаю: «Господи, что ж ты радуешься, ты лучше спроси, что ты будешь здесь играть, здесь труппа 130 человек...» Я знаю, что в Театре Табакова с этим полегче, но все-таки это было сразу предопределено, что вы будете какие-то роли играть хорошие, или не сразу?
— Я сам очень волновался по этому поводу. Но роли никогда не просил. Насколько я знаю, здесь никто ничего не просит. Да, у меня был хороший старт. Моя первая роль в спектакле Алены Лаптевой «Старший сын». Потом «Мольер» — хорошая роль во всех смыслах. Мы очень интересно репетировали с Сергеем Газаровым, но я чувствовал такой груз ответственности, который давит на тебя: а что будет, если ты не сделаешь это? Если ты не оправдаешь доверие?.. Но это волнение возникает каждый раз, это нормально.
— Ну и наконец, главная роль в спектакле «Страсти по Бумбарашу». Совсем недавно его посетила и увидела много ностальгирующего зрителя, видевшего «того» «Бумбараша» с Мироновым. Зрителя строгого и даже, может, чуточку предвзятого, и подумала, насколько же трудно с этими сравнениями бороться... Но сначала расскажите, как вы получили эту роль.
— Мы тогда с Сергеем Ишхановичем Газаровым выпускали спектакль «Мольер, avec amour», подолгу репетировали. Часов в десять вечера я выхожу из театра, и мне пишут, что надо зайти к Владимиру Львовичу. Я захожу, он говорит: «Садись. Есть у меня идея восстановить спектакль «Страсти по Бумбарашу». Не буду скрывать, сразу понял, что я там буду, видимо, какую-то роль играть. Поэтому я тогда уже разволновался, запереживал: такая стрессовая ситуация, только попал в театр, ничего еще не понимал, не знал, осваивался только. И я перепутал спектакли, почему-то думал, что речь о спектакле «Смертельный номер». То есть он мне говорит про «Страсти по Бумбарашу», а у меня в голове — клоун и лица клоунов: черный, белый, толстый, рыжий... Я думал, какой я буду клоун. (Смеется.) И потом Машков говорит: «Нужно учить песни, танцы, почитай историю». И я потихоньку начинаю понимать, что «Бумбараш» — это тот самый спектакль с Евгением Витальевичем Мироновым. Когда я уже стал уходить, Машков меня спросил:
— Боишься высоты?
— Нет, ничего не боюсь.
— Ну хорошо, тогда полетаешь.
И до сих пор летаю на канате под крышей сцены, под куполом.
— Насколько я знаю, Миронов присутствовал на первом прогоне и подходил к вам. О чем был разговор?
— Я сначала ничего не знал об этом. И тут слышу за закрытым занавесом: Владимир Львович вышел к зрителям и говорит, как ему приятно, что в зале присутствует его большой и близкий друг Евгений Витальевич Миронов, исполнитель роли Бумбараша. А я сижу уже перед началом моего исполнения этой роли! Ну, у меня ручки задрожали — так, чуть-чуть. Но мне ребята здесь помогли, они стали говорить: «Сева, давай вперед, все будет хорошо, мы рядом с тобой, мы вместе». И мы такими коллективными силами начали спектакль.
После спектакля Евгений Витальевич пришел за кулисы и поговорил со всеми. Потом повернулся ко мне: «А с тобой, мой дорогой Бумбараш, я хочу поговорить наедине». В разговоре он объяснил самый главный ключ, характер поведения моего героя: он настолько открыт, настолько от него исходит свет, что ни в коем случае нельзя где-то закрываться. В любом случае быть открытым этому миру. И сказал, что, дай Бог, все будет хорошо, в добрый путь, с Богом, обнял меня, напутствовал. Я хотел с ним познакомиться и очень рад, что в итоге он пришел, посмотрел наш спектакль.
А с Владимиром Львовичем, надо отдать ему должное, он меня на репетициях никогда ни с кем не сравнивал. Он, наоборот, мне говорил, что давай от себя, это новая история, вот молодец, вот это не нужно делать, а вот это — сделай обязательно. Я не чувствовал никакого давления, просто работал от себя и репетировал, как я это ощущаю. И он мне только в этом помогал, направлял меня. За это ему отдельное спасибо, я считаю, что это очень правильно. Потому что, зная себя, я бы очень расстраивался по этому поводу — лучше, хуже... Я бы все вытерпел, но расстраивался бы очень.
— Сева, наше издание уже давно работает с «Табакеркой», и я знаю, что для Владимира Львовича вы как родные дети. У вас тут без преувеличения театр-семья. Наверняка был в вашей жизни случай, когда худрук помог советом в сложной жизненной ситуации...
— Советом он постоянно помогает. Но была вещь глобальная. Владимир Львович уже пришел на пост художественного руководителя в школе и в театре, я учился на третьем курсе. И так получилось, что мы готовили дипломный спектакль, и у меня скоропостижно ушли из жизни бабушка и дедушка, почти следом: сначала бабушка, потом дедушка. Для меня это были не просто бабушка с дедушкой, до второго класса я жил с ними, они как вторые родители были. Родители мне позвонили, и это меня выбило из всего. Я понял, что я не справляюсь с эмоциями, решил на улицу выйти. Я выбегаю резко по лестнице, а Владимир Львович, видимо, смотрел какой-то экзамен младшего курса, или какая-то встреча у них была, и он поднимается, а я спускаюсь. Точно знаю, что себя ничем не выдал. Просто поздоровался. И вдруг он меня — раз! — за руку: «Что случилось?» И у меня потекли слезы градом... Он меня обнял, завел в кабинет, мы поговорили. Он куда-то шел, у него дела какие-то были...
Он поговорил со мной, сказал, что все, что ни происходит, это жизнь, это твое топливо актерское, которое ты потом будешь использовать, это неизбежно. Он рассказал свою историю, историю своих родителей и их потерю, свои переживания. Он тогда был молодым человеком еще, только это родители были. Он мне помог во всех смыслах слова. Я говорил, что это не нужно, я не к этому. Он ответил: «Это не обсуждается, так всегда было, Олег Павлович так делал, и я так делаю». И я тогда для себя понял, что не может быть плохого человека и хорошего артиста.
— Так вы поехали домой?
— Конечно, поехал. Но спектакль отыграл. Владимир Львович предлагал мне сделать замену, но я не согласился. Я даже на поклоны не оставался, вышел, переоделся и уехал. И мои родители очень уважают Владимира Львовича — как человека в первую очередь.
— Такой вопрос: многие молодые актеры обеспокоены именно своим продвижением. Мы в редакции больше всего боимся пиарщиков молодых артистов, потому что они готовы через водосточную трубу залезть, лишь бы о них написали. Скажите, вы хотите именно играть в театре или думаете про кино, что это еще впереди? Насколько это для вас важно — быть известным?
— Надеюсь, что кино еще впереди. Будет большой проект с одним из известных режиссеров нашей страны. Это пока только будет, поэтому я не могу рассказывать. И там, как ни странно, несмотря на мою молодость, этот уважаемый человек спрашивал, а могу ли я по времени?. А молодые режиссеры не спрашивают. В этом проекте много участвует театральных артистов. Это тоже очень важно. Он приходил сюда в театр, и я попал на пробу и на знакомство. Владимир Львович про это постоянно говорит: что только в театре можно найти артиста, который тебе подходит. Но театр, безусловно, для меня на первом месте.
— А как тогда сниматься? У вас достаточно серьезный график выходов на сцену...
— Нет, всегда есть отправная точка — это репертуар театра. Сказать, что этот спектакль вы отмените у себя, а вот здесь поставьте съемки, это невозможно. Это основа. И поэтому пока у меня нет времени, чтобы с большой частотой принимать участие в кино. Притом у меня есть желание. Я пробовал уже, но не так, как бы я хотел. Будет какая-то интересная работа, с каким-нибудь интересным человеком — я с удовольствием. Кто от этого откажется? У нас в театре большие планы на будущее... И для меня это важнее. А потом, всегда важен материал, который предлагают в кино. Меня утверждали в один проект, но там матерные слова через каждую запятую. Я думаю: «Вот это выйдет, и это увидят мои коллеги, Владимир Львович это увидит. Как мне им потом в глаза смотреть...» Понимаете меня?
— Конечно.
— Хотя я понимаю, что это на популярной платформе выйдет, меня, наверное, могут узнавать потом, роль большая... Ну вот, отказываешься. Все-таки я чувствую, что, выбирая материал, должен соответствовать месту, где я учился, и театру, где я работаю.
Подпишись на наш канал в Telegram