В октябре Марку Захарову, знаменитому режиссеру и многолетнему руководителю театра «Ленком», исполнилось бы 90 лет. При нем премьеры «Ленкома» становились яркими культурными событиями. Захаров вывел формулу спектакля, безошибочно рассчитанного на многолетний, серьезный зрительский успех. Он вырастил несколько поколений больших актеров, среди которых была и его любимая дочь Александра. Она поделилась воспоминаниями об отце с «Коллекцией Каравана историй».
— Александра Марковна, ваши родители Марк Анатольевич Захаров и Нина Тихоновна Лапшинова прожили вместе всю жизнь. А как они нашли друг друга?
— Они прожили вместе больше шестидесяти лет. Знаете, когда им мерили давление, оно всегда оказывалось одинаковым. Мама была для отца той самой каменной стеной, защищавшей его от невзгод. Папа сказал, что стена рухнула, когда мамы не стало...
Они познакомились в ГИТИСе, отец учился на курсе годом старше. Когда однажды увидели друг друга, он сразу понял: «Это моя будущая жена».
Отец очень хорошо рисовал, просто замечательно, когда-то дома висела написанная им большая картина: поле, дорога, уходящая за горизонт, и какой-то покосившийся дом... Куда она подевалась — исчезла, растворилась или ее выкинули? Я не знаю. Он рисовал потрясающие, очень смешные карикатуры. В ГИТИСе мама выпускала стенгазету, в один прекрасный день подошла к нему и попросила что-то красиво написать, а почерк у отца был абсолютно каллиграфическим. Мама тогда произнесла: «Захаров-Презахаров, выручи, пожалуйста!» Отец признавался, что эта фраза сразила его в самое сердце. Позже она перекочевала в пьесу «Капкан», которую я выпускала за него, после его ухода... Вообще, лейтмотив мамы — единственной женщины, наверное, один из главных в спектаклях отца. В «Тиле», ознаменовавшем рождение театра «Ленком», Инна Михайловна Чурикова играла именно такую Неле, она объединяла в себе три непохожих женских образа и в сознании Тиля и для всего зрительного зала сливалась в один-единственный прекрасный образ любимой женщины. Спектакли Марка Анатольевича — это бесконечный гимн любви, в первую очередь любви к моей маме.
Я спрашивала:
— Ну хорошо, ты ее заметил, и она тебе понравилась. А почему решил жениться?
Он говорил:
— Я испугался, что могу ее потерять, когда увидел с каким-то прибалтом, стал ухаживать и вскоре сделал предложение.
В нашей квартире над папиной кроватью висит железяка с номером дома, рядом с которым он первый раз поцеловал маму. Она была главным человеком в семье, все пьесы читались ей, все идеи обсуждались с ней, она — такая глыба — сначала вырастила отца, потом меня.
Мама была красавицей, я все-таки не до конца понимала, почему она так сильно влюбилась в отца. Мама объясняла: «Он остроумный, мне с ним всегда было весело».
— Как складывалась карьера Марка Анатольевича по окончании актерского факультета ГИТИСа?
— Отца распределили в Пермский драмтеатр, и мама, как жена декабриста, поехала за ним. Там они проработали какое-то время, и мама решила вытащить отца оттуда. Они приехали из Перми в Москву на короткое время погостить, когда там проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, приехали просто посмотреть на то, что происходит. Мама вспоминала: «Мы ощутили себя выкинутыми из жизни». Она тогда твердо решила: надо бежать назад в Москву! В их возвращении сыграл свою роль Андрей Александрович Гончаров. Родители ему позвонили, и тот прокричал в трубку: «Приезжайте!» Они вернулись и отправились к Гончарову. Когда пришли, выяснилось, что Андрей Александрович, поговорив с ними, моментально об этом забыл.
Правда, спустя время он приглашал маму в труппу актрисой, а отца — очередным режиссером. Но моя прекрасная мудрая мама сказала: «Марк, этого делать нельзя, ты станешь его заложником, тебе надо идти своим путем». В жизни родителей Андрей Александрович сыграл большую роль.
— И после разговора с Гончаровым родители пришли в труппу театра «Эрмитаж»?
— Да. В это время Владимир Соломонович Поляков, один из сценаристов знаменитой «Карнавальной ночи», соорудил в саду «Эрмитаж» свой театр, назывался он Театр миниатюр. Поляков был уникальным, остроумным, веселым человеком, удивительно широким. Он на свои деньги купил стулья для зрителей, костюмы для артистов. Артисткам сказал: «Надо модно причесаться», — и записал всех к какому-то известному мастеру. Всем сделали прически, а Владимир Соломонович все это оплатил.
Театр миниатюр славился своим абсурдистским юмором. В разное время там работали такие люди, как Владимир Высоцкий, Леонид Енгибаров, Зиновий Высоковский, ставили спектакли Гончаров и Любимов. Некий дилетантизм не дал этому театру превратиться в по-настоящему профессиональный, выйти на высокий уровень. Но юмор там был прекрасным. Например, Владимир Соломонович издавал такие приказы: «Во время спектакля нельзя играть в шахматы и в карты, а домино приказываю поставить на поролон».
Там служил рабочий сцены Сергей Павлович, я его хорошо помню, совершенно замечательный театральный человек. Раньше спектакли принимала комиссия управления культуры, и вот пришла очередная, которая после прогона сидела в зале и громко, не выбирая выражений, обсуждала увиденное. А артисты стояли в кулисах и страшно волновались. Сергей Павлович в тот момент что-то чинил за сценой, заметил тревожное выражение на актерских лицах, бросил: «Сейчас». Он раздвинул занавес и обратился к членам комиссии: «Можно потише?» Те совершенно ошалели.
Однажды Сергей Павлович по неосторожности свалился с колосников, к счастью, не переломался. Но этот «полет» стал предметом шуток в труппе. Кто-то ему сказал:
— Ну что, Сергей Павлович, ты, говорят, с колосников навернулся? — как вы догадываетесь, последнее слово звучало иначе.
Он ответил:
— Нет, просто упал.
Вот такой английский юмор.
Я выросла в саду «Эрмитаж». Когда была маленькой, мама часто брала меня с собой на работу. Пока она репетировала, я бегала вокруг театра. Мимо по дорожкам прогуливался живший по соседству Леонид Осипович Утесов, ходил без охраны, никто к нему особенно не цеплялся, нередко он общался с отцом, мамой. Я помню, как в этом саду ломали стоявший в глубине зеленый деревянный театр с петухами, который на выставке в Париже получил премию — он был построен без единого гвоздя, был настоящим произведением искусства. Этот театр можно видеть в эпизодах фильма «Рожденная революцией». Я совершенно не знаю, зачем его было ломать. Там когда-то игрались «Три сестры» Немировича-Данченко. Там выступали Мария Владимировна Миронова и Александр Менакер. Там пел Утесов, произносила свои монологи Рина Зеленая. Но в итоге приехала машина с огромной дурной кувалдой на цепи, и она, раскачиваясь, с размаха разбила этот театр в щепы, вдрызг. Я, маленькая девочка, видела это и видела, что вокруг собрались люди с горестными лицами. Театр в одночасье был разрушен.
Когда Полякова не стало, проститься с ним пришло несколько человек. Добро, которое он делал окружающим, очень быстро забылось, у людей, с ним работавших, оказалась короткая память...
— Как Марк Анатольевич пришел в режиссуру?
— Владимир Соломонович Поляков считал, что отец — прежде всего артист, но однажды дал ему что-то поставить, посмотрев, вынес вердикт: «Ты не режиссер». Но отец с ним не согласился. Он подался в Студенческий театр МГУ, который в те времена был островком свободы. Там кипела творческая жизнь, начинали Ролан Антонович Быков, Виктюк, Райхельгауз... Отец поставил там спектакль «Дракон» по Евгению Шварцу, который имел большой успех в Москве. А после этого выпустил спектакль по повести Владимира Войновича «Хочу быть честным».
Постановки отца в Студенческом театре увидел Валентин Николаевич Плучек и пригласил его в Театр сатиры, которым руководил. Отец начал что-то репетировать, а потом Плучек предложил: «Может, тебе какую-то пьеску подыскать, что-нибудь из классики?» К отцу подошла завлит театра и стесняясь протянула пьесу Островского «Доходное место». Больших надежд на нее они не возлагали. А отец увидел в ней что-то злободневное. Выдающийся театральный художник Валерий Левенталь оформил спектакль. На сцене высились арки, стояли только стулья и столы. Татьяна Ивановна Пельтцер в роли Кукушкиной произносила монолог: как это так, это что за мода такая пошла — жить на одну зарплату? Там была мизансцена, когда Пельтцер кидала сковородку, однажды во время репетиции она не рассчитала, и сковородка приземлилась ей на ногу. Татьяна Ивановна возмутилась: как же так, почему, если человек ничего не умеет, он сразу идет в режиссуру? А потом на прогон пришла Фаина Раневская и сказала: «Таня, это великий режиссер, и у тебя выдающаяся работа». После этого Пельтцер прониклась уважением к отцу и в дальнейшем относилась к нему как к родному сыну. Позже, когда у нее произошла размолвка с Валентином Николаевичем Плучеком, она пришла в «Ленком», которым руководил отец, перевязалась платком и заявила, что надо ее брать в театр. Конечно, Марк Анатольевич был рад.
У нас дома в кабинете отца стоит фотография Андрея Миронова в роли Жадова, где он оборачивается и смотрит в объектив так, что становится понятно: это выдающаяся, гениальная работа актера. Мама говорила, что у нее заболело сердце, когда она смотрела этот спектакль, настолько это было эмоциональное зрелище. В «Доходном месте» Миронов исполнил свою первую трагическую роль. Он сыграл прекрасного, удивленного одинокого человека. Сначала на эту роль был распределен Александр Пороховщиков, а Миронов должен был играть Белогубова. Но отец поменял их местами, что оказалось правильным. Пороховщиков благодарил потом отца за эту работу. В одной сцене ему говорили: пляши! Те, кто видел спектакль, рассказывают, это было очень выразительно и страшно. Эдакая зловещая пляска.
Надо отдать должное Валентину Николаевичу Плучеку, который, посмотрев «Доходное место», сказал: «Марк, ты выиграл». И притащил бутылку шампанского, проявив режиссерскую щедрость. А Георгий Александрович Товстоногов собрал актеров БДТ и произнес: «Я вас поздравляю, в Москве родился очень большой режиссер».
«Доходное место» сыграли несколько раз, а потом закрыли. Министр культуры того времени Екатерина Фурцева кричала: «Это какой такой Захаров, который хочет быть честным? Пусть убирается вон из Москвы!» Судьба Марка Анатольевича висела на волоске. Он был гоним. Но Плучек его отстоял, доверил ставить пьесу Григория Горина и Аркадия Арканова «Банкет», где замечательно играл Анатолий Дмитриевич Папанов. История молодого руководителя предприятия, который решил бороться с рутиной, но потерпел фиаско, разворачивалась на фоне грандиозного банкета со всеми его атрибутами и стадиями опьянения персонажей. Один из премьерных спектаклей посетил тогдашний министр финансов Гарбузов, который позвонил Фурцевой и пошутил: «Екатерина Алексеевна, вы в курсе, что у вас в Театре сатиры сплошное пьянство на сцене? Дождетесь, что перестану финансировать вашу культуру». Фурцева была в бешенстве. В ситуации разбирался ее зам, который затребовал экземпляр пьесы и вернул его Плучеку с таким резюме: на сцене девяносто два эпизода пьянства, чуждого советскому человеку. Все неправда, все ложь, так не должно быть! Тут же в «Московской правде» появилась разгромная заказная рецензия, клеймившая авторов и режиссера. Спектакль запретили, а Фурцева снова потребовала, чтобы отца лишили права работать в Москве.
— Кто спас Марка Анатольевича?
— Андрей Александрович Гончаров пригласил его ставить «Разгром» по роману Фадеева в Театре Маяковского, там гениально играл Джигарханян. Поначалу распределение на роль Левинсона получил Эдуард Марцевич, но отец поменял его на Джигарханяна. Армена Борисовича увидела в спектакле какого-то провинциального театра Ольга Яковлева и сказала Анатолию Эфросу: «Этого актера надо брать». Так Джигарханян оказался в Москве. В Театр Маяковского они с отцом пришли почти одновременно.
Счастлива, что мне довелось выходить на сцену с этим великим актером. Отец рассказывал, что Джигарханян был абсолютно непредсказуем: просчитать, понять, чего он хочет, что с ним происходит, было невозможно. Обаяния ему добавляла восточная кровь. Армен Борисович был человеком умным, остроумным. Отец рассказывал, как сложно они репетировали: на сцене присутствовала большая массовка, заставить всех объединиться, быть достоверными в ролях партизан оказалось нелегко. Но спектакль получился мощным. Измучившись на репетициях, Армен Борисович устал и на сдаче спектакля вышел на сцену и произносил свой текст еле-еле, тихо-тихо, ему это давалось тяжело. Становилось понятно, что герой стоит у края, но зрелище получилось завораживающим. Когда через день приехали родственники из Армении и пришли на спектакль, Джигарханян взбодрился и заявил: «Сейчас покажу, на что я способен!» И, что называется, выложился на полную мощь. За кулисы прибежал зеленый отец, сидел с ним в гримерной после спектакля часа два, уговаривал: «Армен, не надо плюсовать, ты великий, ты большой, ты глыба. Играй так, как раньше».
У Гафта есть эпиграмма: «Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян». Но ни в одном фильме он не играет плохо, даже в самом проходном от него не оторвать глаз. В итоге Армен Борисович послушался отца, говорил: «Спасибо, Марк, за эту работу».
«Разгром» тоже не приняли и стали закрывать. И тогда за спектакль вступилась Ангелина Степанова, вдова автора романа Александра Фадеева. У народной артистки в доме стояла «вертушка», она позвонила кому-то наверх, пожаловалась: как это так, моего Сашеньку запрещают, это что такое?! И на постановку пришел член Политбюро Михаил Андреевич Суслов, в галошах. Отец был смешливым, потешался над теми галошами, так уже никто по улицам не ходил. Позже признавался: «Я не понимал, что решается моя судьба. Думал, какая глупость, это же смешно — прийти в галошах на спектакль». Суслов сел в директорскую ложу, а посмотрев, аплодировал стоя. Через день «Правда» опубликовала хвалебную рецензию. Спектакль был спасен.
— Как родители решали бытовые вопросы? Где вы жили?
— Когда родители вернулись в Москву, они поселились в квартиру с бабушкой и маминой младшей сестрой в Замоскворечье. Напротив нашего дома стояло двухэтажное здание из красного кирпича — кондитерская фабрика. Вокруг постоянно витал аромат шоколада. Когда грузовики привозили какао-бобы, вписаться в оконце, куда их сплавляли, удавалось не каждому водителю. Бобы сыпались на землю, с тех пор это запах моего детства. Позже родители построили жилье в первом актерском кооперативе на углу Садового кольца и Малой Дмитровки, тогда это была улица Чехова, и мы переехали туда.
Первое мое детское воспоминание об отце такое: я лежала в кроватке и наблюдала через деревянные реечки, как он работает, пишет. Папа сидел за письменным столом с серо-голубыми ящиками, потом он перешел мне по наследству, я тоже сидела за ним и делала вид, что учу уроки. А отец работал всю жизнь. У Шварца есть «Сказка о потерянном времени». История отца — это история о непотерянном времени. Складывалось ощущение, что в его сутках было не 24 часа, а больше. Столько он успел сделать! Трудился до последней своей секундочки. Монолог одного из действующих лиц в спектакле «Капкан» отец написал в августе 2019 года, а в сентябре его не стало...
Еще одно детское воспоминание. Отец решил, что надо ребенком заниматься, и повел меня в ЦПКиО имени Горького посмотреть на аттракцион «гонка по вертикали». Я была маленькой, пока мотоциклы ездили внизу, наблюдала за ними спокойно, а когда взобрались на стены, начала дико рыдать, кричать, мне стало страшно. Люди вокруг накинулись на отца: ты что творишь, как ты додумался привести ребенка на такой аттракцион? Он схватил меня в охапку и ретировался под возмущенные крики.
— Как Марк Анатольевич стал главным режиссером Театра имени Ленинского комсомола?
— В 1973 году отец начал строить свой дом — ныне это театр «Ленком Марка Захарова», а тогда он назывался Театром Ленинского комсомола и был в жутком упадке. Потому что после недолгого периода руководства талантливейшего Анатолия Эфроса им руководил Владимир Монахов, и театр красноречиво прозвали «монахов курган». И вот отцу предложили стать главным режиссером. Тут сыграл свою роль и директор театра тех лет Рафик Гарегинович Экимян. Мудрый был человек, понимал, разумеется, что в театр надо привести сильного режиссера, настоящего художника. И вот когда в «Ленком» пришел Марк Захаров, театр стал меняться. Да в общем-то он стал совсем другим, чем был до этого, начиная с физического состояния. Зданию постарались вернуть облик дореволюционного купеческого клуба.
Помню милицейское оцепление на премьере «Юноны и Авось». Мне надо было отнести какие-то документы, я училась в институте. Рванула к театру, мне сказали:
— Ваши билеты!
Я объясняю:
— Мне только передать бумаги.
В ответ:
— Нельзя!
Решила: тогда поступлю нагло. Говорю:
— Я дочь Захарова.
Меня взяли за шкирку и отправили со словами:
— А у него не дочь, а сын.
Первым спектаклем отца в Театре Ленинского комсомола был шумный, веселый «Автоград-ХХI». Олег Янковский ходил по сцене в какой-то повязке, актеры пели куплеты.
Как Станиславский привел в Художественный театр Чехова и Горького, так отец привлек своего давнего друга и соавтора Григория Горина. Вначале все горинские пьесы показывались отцу и были рассчитаны на эту труппу. Мне есть чем гордиться, роль Екатерины в пьесе «Шут Балакирев» писалась на меня, равно как Меншиков — на Караченцова. А «Поминальная молитва» сочинялась на Леонова.
После «Автограда...» отец поставил знаменитый спектакль «Тиль» по пьесе Горина. Я была еще маленькой, к Тилю Николая Петровича отнеслась прохладно — мне безумно нравился котик, которого он играл в детском спектакле «Золотой ключик», котик Караченцова был просто великолепным. Я потом ему как-то шутя сказала: «Ладно «Тиль», «Юнона...», но как вы играли котика!» Он смеялся и был очень доволен шуткой.
Отец совершил то, что не совершал никто из режиссеров, даже великий Товстоногов. Марк Анатольевич вырастил несколько поколений актеров, что само по себе уникально.
В театре работали Елена Алексеевна Фадеева, сыгравшая мать Ленина, Вера Марковна Орлова, Николай Скоробогатов, пришли Леонов, Броневой и Пельтцер. Потом появились Караченцов, Янковский, Абдулов, Чурикова. Второе поколение «Ленкома», выращенное отцом, это Дима Певцов, Захарова, Степанченко, Маша Миронова, Таня Кравченко, Лазарев. А потом пришло еще одно поколение «Ленкома»: появились Антон Шагин, Сергей Фролов — потрясающе талантливый, он сыграл в «Шуте Балакиреве».
Рафик Гарегинович Экимян привел за собой из Театра Маяковского Евгения Павловича Леонова, они очень дружили. Леонов замечательно оговаривал условия работы с отцом:
— Марк, я приду, готов репетировать что угодно, но ты понимаешь, что если ты ставишь «Гамлета», то Гамлет — это я.
Отец соглашался:
— Да, понимаю.
— И если ты ставишь «Отелло», то это тоже я.
— Да.
— Ну и Дездемона тоже я, — это у Леонова была такая шутка.
В театре висела картина «Ленин на съезде комсомола». Мероприятие в свое время проходило в здании Театра Ленинского комсомола, на картине Ленин произносил речь. С тех пор как отец появился в театре, он пытался избавиться от этого полотна. Во время спектакля они с кем-нибудь из помощников тихо, тайно снимали картину, несли ее в подвал, а навстречу уже бежал Экимян со словами: «Мне уже позвонили, повесьте картину назад». Как об этом узнавали, загадка. Экимян предостерегал: «Марк Анатольевич, вы себе не представляете, сколько людей рассказывает компетентным органам о том, что происходит в театре».
Когда отец перешел в Театр Ленинского комсомола, он звал с собой Андрея Миронова, который вписался бы в любую труппу — и в европейскую, и в английскую. Миронову очень хотелось работать с отцом. Захаров пригласил его репетировать пьесу Ануя «Томас Бекет». Горин взялся ее переписывать, пьеса замечательная, представляю, что бы они с отцом придумали. В это время Плучек, руководивший Театром сатиры, предложил Миронову, мечтавшему о режиссуре, поставить спектакль «Прощай, конферансье!» по пьесе Горина. И Миронов остался в Сатире.
С третьего курса ГИТИСа отец позвал в труппу Абдулова, который восхитительно играл спектакль «В списках не значился». Он пригласил Инну Михайловну Чурикову в спектакль «Тиль», они с Гориным ходили к ней в гости, говорили: «Было бы хорошо, чтобы вы пришли». Пьеса «Тиль» писалась по ходу репетиций, дочь Александра Твардовского Ольга вместе с мужем Владимиром Макушенко создали потрясающее оформление спектакля. В центре сцены стоял пик, изображавший то ли виселицу, то ли крест, то ли рыночную площадь, рядом здоровые скамьи. Минималистичные костюмы отсылали к фламандской живописи, они были серовато-бежевато-голубоватыми. Звучали потрясающая музыка Геннадия Гладкова, изумительные баллады на стихи Юлия Кима. Тема роли личности в истории прослеживается через все творчество отца.
— Почему Марк Анатольевич не пригласил в труппу Нину Тихоновну?
— Когда слышу, что Захаров не взял жену в свой театр, это вызывает улыбку. Поверьте, мама столько для него значила, что, если бы она ударила кулаком по столу или топнула ножкой, она бы была в «Ленкоме». Рафик Гарегинович предлагал ей работать в этом театре, но она отказалась.
Ставя спектакль, отец больше всего боялся того, что скажет мама. И я тоже. Выходя на сцену, я обычно не вижу зал, для меня это стихия, но когда в театр приходила моя мама, я ее видела. Стихия зала либо становится дружелюбной, либо не принимает спектакль, и ее надо завоевывать. Татьяна Ивановна Пельтцер говорила, что плохого зрителя не бывает. Зритель бывает разный, тем не менее весь зрительный зал в какой-то момент становится единым с артистами, если действо на сцене талантливое, если у людей болит душа, там много всяких «если».
— Почти все актеры говорят в интервью, что отговаривали детей, когда те решили продолжить династию. А как вели себя в этом случае ваши родители?
— Все-таки я актерский ребенок, все знали, что я буду поступать в театральный.
Помню, как отец брал меня с собой на гастроли, когда мама была занята. В основном я росла рядом с ней, отец много работал. После репетиций мама спрашивала: «Ну что, пойдем домой или светская жизнь?» Я, конечно, выбирала светскую жизнь, и мы шли в ресторан ВТО, где можно было встретить всех, причастных к театру. Это был актерский клуб, совершенно уникальное место, которое, к сожалению, не уберегли от пожара.
Родители не пускали меня ни в один кружок. Помню, как прыгала в классики около подъезда, где ко мне подошел режиссер и позвал на пробы. Я взмолилась: «Мамочка, миленькая, поедем!» Приехали на студию, со мной поговорили, а потом перезвонили маме и сказали: «Ваша дочь утверждена». Я училась во втором классе. И мама, зная, что такое съемки, решила: нет, не пущу ни за что. А я строила планы: меня будут снимать. Она говорила: «Не знаю, не знаю, о тебе, наверное, забыли, это такой мир, никому не нужна».
Тем не менее я окончила Щукинское училище, курс Юрия Васильевича Катина-Ярцева.
Меня приглашали пять театров. И даже Андрей Александрович Гончаров позвал в труппу, это было безумно приятно. Но я мечтала работать в «Ленкоме», куда и была принята.
Когда вышел фильм «Формула любви», где я сыграла Фимку, мы с родителями встречали cтарый Новый год в ресторане ВТО, за нашим столом собралась красивая компания: Андрей Александрович Миронов, Горин, Ширвиндт. Помню, как к отцу подошел худрук Театра эстрады Борис Брунов и сказал:
— Марк, какой замечательный фильм ты снял! Понимаю, Абдулова ты взял в театр с третьего курса, Пельтцер — твоя, Броневой подтянулся. А где ты эту девку-то в сене отрыл?
Отец ответил:
— Да я ее родил.
— Как Марк Анатольевич репетировал? Мог ли актер предложить что-то свое, или авторитет режиссера был непререкаемым?
— Отец очень любил актеров, зная все их минусы, все актерские беды. Но из-за того, что сам побывал в актерской шкуре, играл в массовке, был гонимым, многое актерам прощал и относился к ним с уважением. Ему нравилось, когда актеры что-то предлагали, становились полноправными участниками творческого процесса. Отец призывал: предлагайте, предлагайте свое. И каждая репетиция отличалась от предыдущей. Когда актеры недоумевали:
— Марк Анатольевич, но вам же вчера это понравилось, — он отвечал:
— Это было вчера, а сегодня другая температура, другая погода, вы встали с другим настроением, надо как-то меняться.
Все звания Абдулову, Янковскому, Караченцову ходил и выбивал отец. Так же как и квартиры, последние, кому он их выпросил, — Миркурбанов, Раков, Шагин, боюсь кого-то не назвать. Марк Анатольевич считал, что артисты должны жить хорошо, им необходимо звание, чтобы они могли прилично зарабатывать.
— Когда в свое время я делала интервью с Абдуловым, он говорил, что ни о каком другом театре не может идти речи, потому что уйти из «Ленкома» — это как изменить Родине.
— В этом весь Александр Абдулов. Сейчас все по-другому. Я много играла с Александром Гавриловичем, он был замечательным большим артистом, бесконечно одаренным, многогранным. Отец рассказывал, что, когда они ставили спектакль «В списках не значился», Саша пожаловался:
— Я не могу играть в этой каске, она железная, мне жарко.
Отец его устыдил:
— Саш, ну как не стыдно, наши до Берлина дошли в этих касках, а вы два часа не можете потерпеть!
Он выстраивал роль филигранно. Актерская судьба Александра Абдулова, мне кажется, во многом состоялась благодаря отцу. Возможно, если бы не Марк Захаров, Абдулов остался бы конфетным красавцем на ролях героев-любовников. Но у Захарова он превратился в большого драматического актера. Скажу больше: отец выстраивал не столько роли на сцене, сколько судьбы актерские.
Был момент, когда я хотела уйти из спектакля «Варвар и еретик», так сложились мои личные обстоятельства. Сказала:
— Я уйду, и введется другая актриса.
Абдулов возражал:
— Без тебя нет смысла играть.
Слышать это было очень приятно и радостно.
Александр Гаврилович относился к Марку Захарову с сыновним почтением и любовью и за глаза называл папой.
— Вы советовались с отцом, когда получали приглашения других режиссеров?
— Советовалась, но не всегда. В кино меня иной раз швыряло не туда, и отец очень ругался: «Как же так можно?»
— Спектакль «Юнона и Авось» стал визитной карточкой «Ленкома». А как он выходил?
— Его тоже не приняли. Управление культуры вознамерилось в наказание перевести отца в Театр оперетты, но он сказал: «Нет, увольняйте, Театр оперетты я принимать не буду».
Партийные люди сказали отцу: играйте спектакль непринятым. Тогда автор пьесы Андрей Андреевич Вознесенский повез Марка Анатольевича в Елоховскую церковь к чудотворной иконе Казанской Божией Матери. Они поставили ей свечки.
Вскоре Вознесенский привел на спектакль Пьера Кардена, и тот пригласил всю труппу во Францию. «Юнона...» месяц шла с немыслимым успехом в театре «Эспас Карден» на Елисейских Полях, а потом объехала весь мир. Спектакль целый месяц играли на Бродвее, гастроли оказались фантастическими.
Когда Вознесенский познакомил отца с Пьером Карденом, тот сказал, что название Театр Ленинского комсомола никто за рубежом не поймет, давайте переименуем. Тогда они с Караченцовым предложили название «Ленком». Сейчас это имя стало нарицательным, «Ленком» — это красиво. Я мечтаю о том дне, когда на нашем театре будет написано: «Ленком Марка Захарова». Потому что это название пока существует только на бумаге. На театре такой надписи до сих пор нет.
— Кто был близкими друзьями вашего дома?
— Отец много общался и дружил с Владимиром Войновичем. Когда он в 60 лет перенес страшную операцию на сердце, Войнович произнес фразу: «Марк, я эту операцию прошел раньше, следи за мной». Отца прооперировали в Германии, лечение оплатил Юрий Михайлович Лужков. Таких денег у нас не было, и Лужков взял все расходы на себя. Немецкий врач, осмотревший отца, произнес: «Как же этот парень сюда доехал?» К счастью, отец не знал немецкого, а переводчик перевел: «Ну, вот и хорошо, что приехали». Помню, я все время, пока шла операция, просидела, скрючившись на табуретке. А мама находилась с ним. Она всегда была рядом, во всех ситуациях.
К нам приходил Виктор Астафьев, в нашем доме бывал и Тарковский, и, конечно же, Григорий Горин — друг, соавтор и соратник отца.
Конечно, отец очень дружил с Мироновым и Ширвиндтом, они тоже часто у нас бывали.
— Для меня стало удивлением, что письма «единственной и незабвенной Катерине Матвеевне» из «Белого солнца пустыни» сочинил Марк Анатольевич.
— Да, он отправлял подобные письма маме. Когда мы ездили в Щелыково, писал: «Любезнейшая моя супруга, Нина Тихоновна». У меня тоже хранится похожее письмо: «Дочь моя, ты меня радуешь...» Очень остроумное. На самом деле эти письма — отдельная лирическая тема «Белого солнца пустыни». На свете мало людей, у которых есть в жизни своя мелодия. Вот у отца она была.
— Что помимо театра увлекало Марка Анатольевича?
— История и культура православия. Отец участвовал в захоронении Столыпина на Украине, в Киево-Печерской лавре, это его заслуга. Он восстановил храм в Путинках. В то время вместо него была конюшня, там держали лошадей. Отец прошел все круги ада, чтобы храм вернули патриархии, сегодня он действует.
Отец убедил Лужкова восстановить ворота Иверской Божией Матери в Кремле. Он участвовал в возрождении храма Христа Спасителя. Лужков многое сделал для «Ленкома», помогал артистам с жильем.
Какое-то время отец был депутатом, и только когда перестал, узнал, что ему, оказывается, полагался персональный автомобиль, а он ездил на троллейбусе, в метро и очень редко в такси, на которое не хватало денег.
Он всегда был не бытовым, не денежным человеком и совершенно не понимал, что такое жадность. Помню, как-то у родителей не было денег даже на хлеб. Отец говорил:
— У меня нет денег вообще.
Мама вторила ему:
— У меня не осталось даже мелочи.
Мне исполнилось года четыре, я сказала им:
— Вообще-то у меня есть деньги.
Родители удивились:
— Сашенька, а откуда же они у тебя?
Я притащила целую пригоршню монет и заявила:
— А я накопила их из бабушкиного буфета и из папиного стола, — причем принесла мелочью рублей пять, а это были когда-то большие деньги.
Отец очень много сделал. Построил театр, изобрел свой кинематограф, не вступая в соревнование ни с Михалковым, ни с Голливудом. Телевизионное кино было раньше не таким уж модным, но то, как играют в паре Папанов и Миронов в «12 стульях» в постановке отца, это, конечно, грандиозно. Фильмы «Формула любви», «Тот самый Мюнхгаузен», «Убить дракона» разошлись в народе на цитаты.
Отец работал практически круглосуточно. При этом много времени отдал мне, он меня вырастил и как актрису тоже: он придумал мне светлый цвет волос, от природы я темненькая, в маму, он решил, как мне надо одеваться, как выглядеть. Я довела до премьеры его, на мой взгляд, выдающийся спектакль «Капкан».
Я не могла говорить, есть, пить, когда не стало отца, и только сейчас, через четыре года, начала приходить в себя. Сегодня переиздаю папину книгу, подписала договор с издательством, она должна выйти к 90-летию Марка Анатольевича.
— А остались у Марка Захарова ученики, которые могут работать на уровне своего мастера?
— Про отца говорили: как же так, он не вырастил своего преемника... А есть ли преемник у Пушкина, Товстоногова, и возможен ли преемник у Туминаса? Нет.
Год назад департамент культуры назначил в наш театр главным режиссером Алексея Борисовича Франдетти. Я очень в него верю. Он талантливый и по-хорошему амбициозный, надеюсь, ему удастся сохранить наследие Марка Захарова и развеять сумерки, в которые погрузился наш театр после ухода моего отца.
Подпишись на наш канал в Telegram