«Я не ехала на пробы до последнего. Трусила, боялась, что он скажет: «Спасибо большое, Нина, до свидания», — и будет в моей биографии вечная отметка: «Не прошла к Валерию Тодоровскому». Мы, артистки, трепетные очень...»
— Нина, давайте начнем разговор с сериала «Бедные Абрамовичи», который сейчас идет в онлайн-кинотеатре START, где вы играете харизматичную мать главного героя — Бори. Как вы, человек, далекий от цифрового поколения, вообще воспринимаете фильмы не в кинотеатрах и не по телевизору?
— Я ретроградная рухлядь, динозавр, мастодонт... Положа руку на сердце, скажу: когда мне прислали сценарий, и там была отметка «для онлайн-кинотеатра», я подумала: «Ну сценарий мне нравится, идея хорошая, снимусь ради удовольствия, все равно никто не увидит». В моем понимании все смотрят исключительно телевизор. Но мой сын, продвинутый молодой оператор Михаил Дворжецкий, сказал: «Знаешь, мама, ты ничего не понимаешь! Мы-то, молодые, как раз все смотрим на платформах, это ты в отстающих».
В общем, я надеюсь, что зрителям наши «Бедные Абрамовичи» понравятся. Это добрая, веселая, нежная история о большой, трогательной и нелепой еврейской семье, живущей под одной крышей в центре Москвы.
— Чем вам понравился сценарий? Знаю, что вы очень избирательны.
— Сценариев приходит очень много. Я практически все время отказываюсь, потому что все это что-то кошмарное. Нет кино — и это не кино. Не знаю, может, гордыня во мне чрезмерная, но только если в биографии актера есть что-то значимое, то сниматься ради того, чтобы сниматься, не стоит.
Мне не нравится и то, ЧТО предлагают, и то, КАК написан сценарий. Древнемонгольский язык не близок.
— Вы имеет в виду нецензурщину?
— Да... Раньше я считала, что так только грузчики в овощном магазине разговаривают, но теперь оказывается, что так говорят даже дети, если судить по многим сценариям. До рвоты, честное слово... Или присылают какую-то туфтень из жизни муравьев. И это не отражение действительности, а слепок с какой-то серой, скучной, трагической жизни. Не хочу я в таком участвовать и не участвую.
Благо мы живем в продвинутом мире, у меня есть агенты, они не сдаются и время от времени присылают мне на электронную почту сценарии. Так однажды я наткнулась на письмо, где значилось: история о «Бедных Абрамовичах».
Одно название насмешило. И преамбула продюсеров откликнулась, речь шла о том, что сериал познакомит широкую аудиторию с жизнью обычных российских евреев. А поскольку я сама еврейка по папе, мне показалось все это любопытным.
Договорились о встрече с режиссером Илюшей Фарфелем. А я — девушка омерзительно капризная. Помимо требовательности к качеству сценариев, я еще не пишу самопробы. Считаю это издевательством и унижением артиста. Пробы должны быть именно пробами — с профессиональным светом, а не с кольцом блогера, с оператором, а не с телефоном, прислоненным к книжкам. Должны быть грим, костюм и партнеры. И режиссер, и репетиция, где мне должны сказать, чего от меня хотят. Чтобы в кадре я не была Ниной Дворжецкой, а стала бы персонажем.
Как-то приехала пробоваться на роль мамы толстого человека. Я спрашиваю:
— А где партнер?
Выходит молодой человек — ростом мне по пояс, худой, как спичка, и говорит:
— Я вам помогу, подыграю.
От слова «подыгрывать» я взлетаю высоко-высоко в небеса. Я сказала:
— Спасибо большое, до свидания, мне некогда.
Тот человек вовсе не виноват. Само предложение произвело на меня чудовищное впечатление, все это страшное неуважение к актерской профессии. Я ничего не могу сделать с этими людьми, не могу их перевоспитать, я работаю над собой.
Однажды кинорежиссер Стас Назиров позвал меня сниматься в фильме «Старая развалина» без всяких проб. Я купилась и на название — сценарий тогда назывался «Старая рухлядь», и на то, что Стасик сразу сказал: «Никаких проб, снимаешься!»
Так же получилось и с Верой Сторожевой, у которой я снялась в картине «Сдается дом со всеми неудобствами». Вера — это имя в киноиндустрии, на встречу с ней на «Мосфильм» я ехала с замиранием сердца... Текст мне прислали, но я его не учила. Не умею я учить то, чего не понимаю вне контекста. Можно вызубрить, но получится как в школе — «Буря мглою небо кроет...» Это не актерская работа.
Приехала я к Вере и говорю:
— Здравствуйте, вы будете меня пробовать?
— Нет, мы с вами просто поговорим. Рядом будет ходить оператор, не обращайте внимания, нам необходимо сделать запись для канала... — ответила Вера.
Сели беседовать: «Как ваши дети, сколько их у вас? Как в театре?» И все. Меня утвердили.
С Илюшей Фарфелем, режиссером «Бедных Абрамовичей», вышла, на счастье, похожая история. Мы договорились встретиться, я разволновалась: сценарий приглянулся, и я уже что-то фантазировала. Не важно, что я народная артистка Российской Федерации и вообще королева Шантеклера в вопросе проб, мне всегда хочется понравиться режиссеру. Если нравится и сценарий, конечно.
По этому поводу я напялила модные очки известного бренда, непонятно же, будут фотографировать или нет. Мне все-таки 62 года. И хотя я к себе хорошо отношусь, но у меня мешки под глазами! Очки хорошие, только я забыла напрочь, что они на две диоптрии меньше. Села в такси и только тогда поняла, что вижу все будто в дымке. С Илюшей мы поговорили, он рассказал, что хочет показать зрителям быт и традиции евреев. Что такое Ханука, Пурим, зачем обрезание. И все это с юмором. И моя героиня — Дина Марковна, персонаж внятный и объемный.
Все это мне понравилось еще больше, одно я не разобрала в тот день — как Илюша выглядит, поняла только, что парень он молодой. И когда я его увидела второй раз, не узнала, прошла мимо. У меня почему-то все получается комедийно...
— Ваша героиня Дина Марковна — гинеколог с 40-летним стажем. В ней есть черты вашей родной бабушки, которая тоже была врачом и оказала на вас большое влияние?
— Конечно. Бабушка была хирургом-онкологом. Мы не жили в одном доме, но это не важно. У нас в семье была поговорка: «Если бабушка сказала лёв, значит, лёв, а не лев».
Как бабушка решала, так все и делали. Все эти параллели с родной бабушкой стали крутиться в моей голове еще до того, как я узнала, что роль Дины — моя.
В первый съемочный день у меня подкашивались ноги, я безумно нервничала. Я же не снимаюсь из фильма в фильм, у меня нет пресыщения: а, съемки, и ладно. Нет, я сильно волнуюсь: какая группа, какие гримеры, какой оператор. Со всеми надо наладить отношения, познакомиться, притереться. И Илюшу я совсем не знала. Он говорил с легким акцентом, и я не знала почему.
Это уже позже выяснилось, что русский язык он начал учить недавно. Что он наш, рожденный в «эсесесере», увезенный еще ребенком в Израиль.
Видимо, родители говорили по-русски, потому что речь он понимает, хотя некоторые слова приходилось объяснять.
Илюша работал профессионально. У него в планшете было все — и раскадровка, и референсы. Причем все пояснения написаны по-английски. Он образованный человек, и снимал не от фонаря, а с полным пониманием того, что делает. И Гера Сандлер, наше достояние и моя любовь, сыгравший Борю Абрамовича, тоже профессионал высокого уровня и человек эрудированный. Гера тоже «мейд ин СССР» — его тоже увезли в Израиль еще мальчишкой. Говорит на русском без акцента, знает иврит, идиш. Он помогал с произношением Хаиму — Семену Стругачеву. Они и пели, и какие-то обряды совершали, Герка все это знает.
— Нина, вы сказали, что если в послужном списке актера есть значимые работы, которыми он гордится, лучше в ерунде не сниматься. Какими работами вы лично гордитесь?
— «Оттепелью» в первую очередь. Фильм замечательный! Он снят десять лет назад, его часто показывают по телевизору, нередко ко мне подходят люди и благодарят за роль Регины Марковны, в такие моменты самооценка повышается. Но нет такого: о, как шикарно я сыграла!
Еще я люблю «Мурку», свою Цилю Центнер. Эта роль мне нравится даже больше, потому что там, на мой взгляд, более серьезная актерская работа. У меня вахтанговская школа за плечами, я с удовольствием прохожу как актриса любые трансформации. В «Мурке» мне было непросто, поэтому интересно.
— Это случайное совпадение, что у двух ваших героинь — из «Оттепели» и «Бедных Абрамовичей» — отчество одно и то же, обе Марковны?
— Это не первый раз, еще несколько моих героинь, какие-то судьи и кто-то еще, были Марковны. Случается, что в жизни кто-то звонит по телефону и говорит: «Здравствуйте, Нина Марковна». Я шучу по этому поводу, что все мои героини, видимо, от одного отца Марка.
— Чем запомнились съемки в «Оттепели» и работа с Валерием Тодоровским?
— Я не ехала на пробы до последнего. Трусила, боялась, что он скажет: «Спасибо большое, Нина, до свидания», — и будет в моей биографии вечная отметка: «Не прошла к Валерию Тодоровскому». Мы, артистки, очень трепетные...
Однажды мои агенты сказали: «Нина, слушай, ну возьми себя в руки, сам Тодоровский тебя приглашает, причем уже не раз от него звонили. И нам приходится врать, что тебя нет в городе. Ну сколько можно!» Так наконец состоялась наша встреча, и я попала в «Оттепель».
— Без ненавистных вам проб или тут вы сделали исключение?
— У Валерия Петровича пробы были с незнакомым мне актером, эту роль потом Павел Деревянко сыграл. Я очень сильно нервничала, думала: «Ой, как страшно, не буду вообще ничего играть, просто скажу текст, и все. Не возьмут — поеду плакать домой».
С таким настроем и приехала. Причем выглядела красавицей — ресницы, тени, прическа. И тут гример говорит: «Ну, пойдемте умываться». У меня шок и ступор: а как же красота?!
Моя героиня Регина Марковна, помреж на съемочной площадке, весь фильм проходила с «бараном» на голове. Иногда ее укладывали, красили. С гримерами в те смены шутили: мы сегодня как Татьяна Доронина!
На моих пробах самого Тодоровского не было, он еще сценарий дописывал, и меня пробовал второй режиссер. Я расстроилась... И когда уезжала, сказала Тане Тальковой, кастинг-директору «Оттепели»: «Таня, поскольку мы с тобой давно знакомы, ты мне позвони, пожалуйста, сразу — как только НЕ утвердят». Вечером звонок: «Ну все, ты снимаешься, начинаем через два дня».
Первый съемочный день был на Николиной Горе, на чьей-то арендованной даче. Начали со сцены, где Миша Ефремов лежит на веранде и осматривает девушек для своей картины. Тогда ему Мячин — Александр Яценко подсовывает Марьяну — Аню Чиповскую.
— О Михаиле Ефремове не могу вас не спросить. Как с ним работалось?
— Мы с Мишей дружим много лет, поэтому, когда мне сказали, кто играет режиссера, я страшно обрадовалась. Миша великолепный артист, на нем совсем не отдохнула природа, он прекрасный партнер и хулиган в смысле существования на площадке. Поэтому мне было очень легко, никаких проблем, зажимов или страха.
— Сейчас, пока он в колонии, вы поддерживаете отношения?
— В соцсетях я дружу с его сестрой, мы давно знакомы. Перед прошлым Новым годом написали большое видеообращение — Мише от друзей. Вроде бы ему показали.
Лично ему я не пишу, вряд ли мои письма нужны. Но передаю приветы через его близких. Желаю сил, здоровья. Я не считаю правильным лезть в его историю и поднимать вокруг Миши пену. Она же постоянно взбивается. Я люблю Мишку, очень ему сочувствую, понимаю трагедию, которая произошла. И жду его возвращения.
— Как-то в интервью Яна Сексте мне рассказывала о невероятно веселой атмосфере самих съемок. Она говорила, что лишь Валерий Петрович был предельно серьезен, сосредоточен и никогда не участвовал в ваших посиделках. У вас «Оттепель» тоже ассоциируется с радостью?
— У нас творилось развеселье от того, что подобралась замечательная компания. Мы сжились, сдружились с барышнями, которые исполняли главные роли. Это Вика Исакова, Яна Сексте, Аня Чиповская. Они меня называли пионервожатой. Действительно, съемки напоминали пионерский лагерь — это была долгая экспедиция в Белоруссию, длинные смены, много ночных.
Всем нам приходилось регулярно мотаться в Москву, поскольку мы театральные актрисы. К концу съемок я возненавидела Белорусский вокзал и поезда.
— Чем отличается режиссерский почерк Валерия Тодоровского?
— Мне трудно сказать про почерк, это нечто киноведческое. Скажу лишь то, что он точно знает, что снимает, что ему нужно, что конкретно хочет получить — какую картинку, историю. Сама тема оттепели ему прекрасно знакома, они с Аленой Званцовой написали сценарий о том, что ему было близко и понятно. О жизни, в которой он хорошо ориентировался. О людях тех лет, которых благодаря родителям знал лично.
Я послушная артистка, игрунья, мне что сказали, то я и сделаю. Поэтому с Валерием Петровичем работалось очень легко. Как правильно говорит Маша Аронова — важен капитан корабля. Если ему веришь, все будет в порядке. Успех «Оттепели» понятен.
— В следующем году — сорокалетие вашего выпуска из Щукинского театрального института. Вас приняли туда лишь с третьего захода. Почему провалы не повлияли на само решение стать артисткой? Учитывая, что папа инженер, мама переводчик, бабушка врач. Никто не мог соломку подстелить.
— Бабушка стелила соломку, как нормальная еврейская бабушка. И говорила: «Если ребенок хочет, надо дать попробовать». Она искала, кому меня показать, кто бы мог сказать что-то дельное. Конечно, когда я срезалась первый раз, были горькие слезы, ужасное разочарование. Но я очень хотела быть артисткой и считала, что это единственное, что хочу и могу делать. Не знаю точно, но думаю, что пошла бы и в четвертый раз. Желание было сильным!
Притом что я окончила французскую спецшколу, занималась с прекрасным педагогом, нанятым бабушкой, и показывала хорошие результаты, мои родственники говорили, что с театральным ничего не получится, и вообще все были против. Хотели, чтобы я стала либо архитектором, либо переводчиком, либо иллюстратором книг (я неплохо рисовала), в общем, получила бы нормальное, человеческое образование. Наверное, они предполагали, что актерство — не самая легкая судьба и профессия.
— А на самом деле?
— Так и есть. Я критично отношусь к своей профессии. Потому что знаю изнанку... Там — пот, слезы, гадость, гной, обиды.
Но когда я сказала родным:
— Хорошо, пойду в мединститут, — моя бабушка произнесла:
— Иди! Я лягу у порога, и переступишь только через мой труп!
Кто знает, как случилось бы, если бабушка не возражала так активно. Мне почему-то кажется, что я смогла бы стать хорошим диагностом. Всю свою длинную жизнь, сталкиваясь с заболеваниями близких, я говорю им правильные вещи. Интуитивно...
Так вот, возвращаясь к поступлению в театральный. Я ходила везде — и в Щукинское, и в Щепкинское, и в Школу-студию МХАТ, даже в ГИТИС, по-моему. И проваливалась, причем ладно бы сразу, а так — или на третьем туре, или на конкурсе. С Женей Дворжецким мы познакомились как раз на вступительных в Щукинском в 1978-м. Я в тот год окончила школу, а Женька на год раньше. Но в первый раз он провалился с треском, написав сочинение на двойку: сделал 28 ошибок.
Мы познакомились, но ничего не произошло. Обломав рога, я на год отошла от стен театрального. На следующий поступала к Юрию Васильевичу Катину-Ярцеву и, дойдя до общеобразовательных экзаменов в Щепкинском училище, получила тройку по истории. Незаслуженно, можно было подать на апелляцию. Но девочки в приемной комиссии сказали: «Даже не пытайся, у него на курсе все блатные будут». Это была неправда, как выяснилось позже, но я решила отступить, струсила. И гордо забрала документы.
Потом говорили, что Соломин меня искал, но было поздно.
— Какая вы, Нина, внушаемая! Как это, не ходи — и не пошла?
— Мне было 17 лет, и буквально все — против моей мечты! Будешь тут внушаемой! Я была абсолютной ромашкой из хорошей московской семьи.
— Чем вы занимались между вступительными экзаменами?
— Работала в родной школе секретарем-машинисткой, сидела перед кабинетом директора. На второй год меня пристроили у черта на рогах, где-то у ВДНХ, в клуб при ЖЭКе, я преподавала детям рисунок. ЖЭК не давал трудовую книжку, и, чтобы не оказалась в тюрьме по статье «Тунеядство», родные фиктивно пристроили меня литературным секретарем к бабушкиному знакомому писателю. А на третий год, когда пришла поступать в Щукинское, встретила завкафедрой актерского мастерства, любимого Владимира Георгиевича Шлезингера. Он говорит: «Привет, что, опять?! Ну что с тобой делать, придется брать»
О, счастье! Правильно говорится: думай, не за что тебе выпало испытание, а для чего. В моем случае, чтобы учиться на курсе Альберта Григорьевича Бурова — вместе с Леной Казариновой, Ирой Метлицкой, Мишей Зонненштралем, Ваней Щеголевым, их всех уже нет в живых, к сожалению...
Ваня ушел от ковида, когда только началась пандемия. Я снималась у него в картине «Я вам больше не верю». Незадолго до этого погиб Женька, и Ваня меня спасал работой... Я играла с Володей Стекловым и Ваниной дочкой — Ниной Щеголевой.
— Кто-то с курса остался в профессии?
— Многие. Например, Наташа Карпунина, Вася Фунтиков. С Алексеем Масловым мы в одной труппе — в РАМТе. Анна Леонардовна Дубровская, в студенческие годы Исайкина, тоже моя однокурсница. Она уже профессор... Я тоже в должности профессора работаю, но я в должности и как в том анекдоте — ненастоящий профессор.
— И как теперь, Нина, вы с высоты опыта смотрите на молодых ребят, которые приходят поступать, а их не берут, как вас саму когда-то?
— Мы не боги, мы можем ошибаться и ошибаемся. А еще мы вынуждены при отчислении говорить человеку, что он не может, что профессия не для него. Опять же повторяю, может быть, мы не правы, и с другим педагогом получится.
На туре я практически не слушаю обязательные басни, потому что это дурь. Говорю абитуриенту: «Спойте чего-нибудь, даже если у вас нет слуха, пойте любименькое, то, что в ду?ше поете». И тогда сразу видно, загорается что-то в человеке или нет. Я не могу объяснить, как именно понимаю, что человек одарен.
Однажды на курс, который я в тот год набирала, пришел небезызвестный нынче артист Горбатов, который «Шаляпин» и «Угрюм-река», он теперь большая звезда нашего кинематографа. Вошел такой нахал двухметрового роста, с голубыми глазами, с небольшим говором, и сказал, что он в принципе газосварщик из Запорожья. Начал читать. Все сразу было ясно — и что с ним будет трудно, и что справимся. Саша такой забавный был. Сидит на занятии ворон считает. Но как только за дверью аудитории кто-то начинал громко разговаривать, он выскакивал и орал: «Прекратите немедленно, у нас урок идет, вы мешаете!» Возвращался на место и снова будто в сон впадал.
Сашка болтун, помню, как рассказывал, что он круглый сирота, вообще никого на свете, бедняжка. Потом выяснилось, что дедушка его — генерал, а сестра живет в Италии. Как-то пришел на занятия в шикарных голубых джинсах, в белоснежных носках, модных кроссовках и с крокодильчиком на пуловере. Среди наших нищих студентов он, конечно, сильно выделялся. Я спрашиваю:
— Сыночка, а где ты это взял?
— А сестра прислала.
— Так ты же круглый сирота.
— Я не хотел вас расстраивать, Нина Игоревна, у меня сестра в Италии живет, — говорит и хохочет.
— Все хорошо, если бы еще диплом театрального гарантировал актерскую счастливую судьбу.
— Я всем своим первокурсникам говорю: «Здравствуйте, товарищи будущие безработные!» Потому что нет никаких гарантий, что они устроятся на работу в принципе. Раньше, еще при советской власти, было распределение, и молодые артисты вынуждены были хотя бы на три года ехать в Пермь, Томск, Владивосток. Сейчас же этого нет. Женя Дворжецкий, например, распределился в театр города Владимира. Но поскольку мы в тот год поженились, он получил московскую прописку и смог на полном основании показаться в столичные театры. Без прописки тогда никуда не брали. В итоге он получил приглашение в РАМТ, который тогда был ЦДТ.
Через год, будучи женой москвича и актера столичной труппы, я уже получила свободный диплом, не предполагающий распределения. Где муж, там и жена, не разрушать же ячейку общества.
Сейчас радует то, что у молодых актеров другие возможности. У моей дочери (актрисы РАМТа Анны Дворжецкой) был однокурсник, московский мальчик. Сначала он устроился в Театр сатиры, неплохо там работал, а когда захотел расти и играть другие роли, уехал в Тверь. В провинцию! Теперь он играет ведущие роли и никак не зависит от прописки.
— Мне известно, что Анна не собиралась в актрисы. Как так получилось, что она все же окончила Щукинское и работает вместе с вами в Российском академическом Молодежном театре, где когда-то служил и ее отец — Евгений Дворжецкий?
— Она действительно не хотела, но товарищи журналисты несколько раз написали, что династия закончилась. Нет больше Дворжецких... И ей это страшно не понравилось. Ей было неполных десять лет, когда погиб Женя. А когда исполнилось шестнадцать, она пришла к нам с Алешей (муж Нины, актер Алексей Колган. — Прим. ред.) и сказала:
— Давайте я вам почитаю!
— Давай.
Она выбрала отрывок из повести «Похороните меня за плинтусом» и стихи Юнны Мориц. Нам с Алешей понравилось. Аня с первого захода поступила в Щукинское. Да, по блату, это все знают. Я так и говорю. Девочке с фамилией Дворжецкая непременно будут тыкать в то, что это не она, а папа, дядя, дедушка, мама и остальные.
Дальше она весь первый курс никак не могла понять, куда попала. Я не вмешивалась, хотя работала у них на курсе. Потом что-то вдруг произошло, Аня включилась, и пошло?... Сейчас дочь замечательно работает, опять же в труппе РАМТа, куда попала... по блату, разумеется. На самом деле моя просьба насчет Ани выглядела так. Я попросила нашего худрука Алексея Владимировича Бородина посмотреть выпускницу «Щуки» Аню Дворжецкую. Попасть в театр сложно, но не так, как в нем остаться. Он согласился, устроил просмотр и принял. Сейчас у нее приличная занятость. В октябре состоялась премьера «Леопольдштадта» по Тому Стоппарду, который поставил Бородин. Мне очень нравится Анина работа. Я вообще ею довольна. Она много работает ...
— Вы какая мама? Та, которая скажет, как ваша Дина Марковна в «Бедных Абрамовичах»: «Рубашку сними, она тебя полнит!»? Или деликатная, ищущая подход к своим детям?
— Аня с Мишей считают, что я авторитарная мама. Может быть, и так. Я знаю, как лучше, но меня не слушают.
— Вы хотите причинять добро, а они против?
— Да, вот именно, причинять добро... Но с возрастом я осторожнее в своих указявках. Мало ли что я считаю. Уж получите свои шишки, пожалуйста, сами!
Алеша правильно мне говорит: «Перестань над ними раскрывать крылья». Я все время пытаюсь их уберечь. Поэтому, если мне кажется, что рубашка полнит, я скажу, но все же так, чтобы не обидеть.
Не потребую снять, а приведу разумные доводы. Иногда толку ноль, но неважно. Я стараюсь расправлять над своими детьми крылья так, чтобы они двигались в нужном направлении, а не лечу вместо них.
У обоих высшее образование: у Ани театральное, Миша окончил ВГИК. Я рада, особенно тогда, когда вокруг вижу огромное количество неуправляемых молодых людей, не знающих вообще, чего они хотят и куда им деваться. Или этих сисадминов.
— Кто это?
— Системные администраторы. Офисный планктон.
— А мать-то что может изменить в жизни взрослых детей?
— Занудствовать мать может, с отцом вместе.
— Чтобы что?
— Чтобы ясно объяснить: это потому-то, а последствия твоих шагов будут такими-то. Мой жизненный опыт богаче.
Миша окончил ВГИК с красным дипломом, в смысле на отлично. Диплом у него синий, в нем четверка все же есть, но все остальные — пятерки. Он даже выслал мне скрин, чтобы я отвязалась и не пилила бы ему нервы.
— А он хотел бросить учебу?
— Он хотел жить. Я понимаю, что жизнь-то кругом прекрасная, а тут мать со своей учебой. Я ему упорно названивала: «Миша, ты был в институте? Миша, я проверю. А что ты сдал? А что сказали? Миша...» Противно, конечно, но приходилось. Поэтому — на, мама, диплом тебе в зубы.
Мы отстали наконец. Он работает, что-то снимает. Теперь мы с Алешей интересуемся — как дела, какие проекты. Миша повзрослел, сам советуется, поскольку профессии наши — рядышком.
Несмотря на самостоятельность детей и представление обо мне и об отце (Алексее Колгане. — Прим. ред.) как об авторитарных личностях, мне кажется, что между нами прочные отношения.
— Вижу это собственными глазами — Аня только что забегала без повода. Вашей внучке уже 12 лет. Можно сказать, что Соня растет за кулисами и продолжит династию?
— Когда вечером мы с Аней обе играем и Алеша работает, то берем Соню с собой в театр. Так что, конечно, она действительно растет за кулисами, вернее, просто за ними болтается. Мы изо всех сил стараемся ее уберечь, а дальше — как Бог даст, я не знаю...
Пока вообще непонятно, что ей интересно, кроме личного пространства. Приходит к нам и заявляет: «Стучитесь, пожалуйста, потому что это мое личное». Мать еще как-то демократична, а я говорю: «Сейчас по шее получишь за пространство». Нет, я постучусь. Но за формулировку огребет. Тоже мне, от горшка два вершка!
— От чего вы оберегаете ребенка, Нина? Почему бы не показать с изнанки свою профессию, в которой работают и работали Дворжецкие?
— Соне как-то поступило предложение выйти на сцену в одном спектакле нашего театра. Анька мялась: то ли пускать, то ли нет. А Соня посмотрела репетиции и сказала: «Нет, я, пожалуй, не буду участвовать, мне все это не нравится». Мы и обрадовались. Потому что я уже сказала об изнанке нашей профессии. И пока у нас есть время, чтобы понять, куда Соня пойдет дальше.
Она круглая отличница, что вообще странно при всех-то нас. Женька, к примеру, был крепкий троечник. Аня не рвалась в учебе.
Я тоже не вундеркинд, правда, благодаря стараниям бабушки отлично знаю историю, и у меня стопроцентная грамотность. Бабушка нанимала мне репетиторов, их труд не оказался напрасным.
— Нина, меня удивило в ваших интервью то, что, страстно мечтая об актерской профессии, вы поспешили замуж. А как же успех, слава, популярность? Семья, тем более дети, это ограничения, как ни посмотри.
— Я не спешила замуж. Первый раз, когда увидела Женю, в голове пронеслась мысль, знаете, как титр — «это мой будущий муж, ха-ха». Детский сад, подумала и подумала. И дальше, когда мы поступили, я вообще не обращала на него никакого внимания. Пока он не стал за мной ухаживать в середине первого курса и я не влюбилась.
И только когда я была на втором, а он на четвертом, мы поженились. По большой любви...
— В одной семье два честолюбивых человека...
— Честолюбивые — это не про меня. Про Женю — да. Что естественно с таким папой и таким братом (актеры Вацлав и Владислав Дворжецкие. — Прим. ред.).
Я же просто хотела быть артисткой, играть хотела, и все. Нам не было трудно с Женей, я никогда с ним не состязалась в успешности, амбициях, которых у меня и нет. Если в голове присутствует хотя бы полторы извилины, то понимаешь простое: мужчине важно состояться. И если ты при этом очень его любишь, то вовсе не трудно быть в паре второй. У меня так и с Женей было, и сейчас — с Алешей. Есть другие женщины, с иными взглядами, я говорю о себе и никому свое мнение не навязываю.
— И претензий к молодому мужу не было, когда дети появились? Не требовали помогать, разгружать вас, отпускать?
— Нет, претензии — это самое последнее дело, тогда не надо замуж выходить, жениться или даже с кем-то дружить. Все эти понты, ультиматумы, требования все только рушат, а не создают. Можно же найти нормальный способ подачи информации, например сказать: «Жень, я сейчас упаду в обморок, если ты не встанешь в шесть утра и не покачаешь вместо меня ребенка. Я понимаю, что тебе к одиннадцати на репетицию, но если ты не хочешь здесь увидеть мой хладный труп, то, пожалуйста, встань».
— Вставал?
— Вставал и качал, конечно. Нас всех всегда спасал юмор. Легко раздуть черт-те что на пустом месте, только какой смысл вместе жить, кому этого захочется? Когда у нас должен был родиться Миша, конечно, хотелось, чтобы Женя был рядом. А у него гастроли в Новосибирске. Ну что поделать, сама справлюсь.
— Удивительно слышать, Нина, про такое мудрое понимание семейной жизни. Ведь вам самой родители не показали ту модель семьи, в которой супруги дышат в унисон. Родители развелись, и вы попали в интернат.
— Мудрость это или нет, откуда что взялось, я не знаю, честное слово. Живу как живу. Когда я пыталась анализировать свое детство — сама, без психотерапевта, я поняла, что интернат научил меня борьбе за жизнь. И умению превращать зависть себе во благо. Изживала детские комплексы через копирование других. Допустим, в школе у меня были образованные подружки. Смотрю, одна прочитала «Войну и мир», а другая — «Дневник Анны Франк». Я повторила, втянулась. Зависть великая вещь, если уметь ею пользоваться. Наша с Алешей дача построена потому, что я страшно позавидовала подружке, у нее загородный дом.
— У вас были сложные отношения с матерью, вы не общались до Аниного рождения. Сумели ее простить?
— Между нами не было конфликта. Родители развелись, я осталась на четыре года в интернате, потом меня забрал к себе папа, а ее просто не было... Отношений не было, жизни не было, знакомых общих не было. Иногда папа заставлял меня ей звонить: «Дорогая мама, с днем рождения...»
Чувства не могли возникнуть, им просто неоткуда было взяться. И вдруг, когда я родила Аню, мама появилась в моей жизни.
Я ее оправдала для себя. Надо отдать должное, из нее вышла хорошая бабушка, она очень помогала мне с детьми.
Годы в интернате, конечно, не прошли бесследно, несмотря на то что формировали меня не чужие люди, а родные — бабушка, папа, мачеха. Мои дети предъявляют претензии, что я холодная и неласковая, есть такой минус.
— Зашла Аня, Алексей поспешил с ней обняться, а вы — нет.
— Да. Для нее это норма, дети давно привыкли, и мы это проговорили. Ну не воспиталось, что поделать. Я их обоих люблю, прям не могу. Но мне не надо их при этом обцеловывать.
Соне говорю: «Иди, я тебя поцелую, а то так нехорошо с бабушкой прощаться».
— В октябре вы с Алексеем отметили двадцатилетие совместной жизни. Какая Нина Дворжецкая в быту?
— Трудно про себя говорить. Ну какая... Характер у меня отвратительный. Я крепкая, со здоровым эгоизмом.
Я терпеть не могу конфликтных ситуаций. Видимо, это отголоски развода родителей и интерната. Ругань — «ты это, а я это...» — бессмысленная история. «Хлопки по морде» ни к чему не приводят.
С Алешей у меня, слава Богу, не получается конфликтов совершенно. А вот Женя был взрывной.
Я была ромашкой и не умела кричать. Научилась уже позже... И сейчас, когда кричит наш ректор Евгений Владимирович Князев, а я — в ответ, он удивляется: «Как ты умеешь ругаться!» Я отшучиваюсь, что у меня были хорошие учителя: «Ты да Дворжецкий, это вы научили меня защищаться». Они однокурсники, друзья. Князев был свидетелем на нашей свадьбе.
Но это большая редкость, чтобы я крикнула. И когда конфликт неизбежен, так же бывает, я ухожу в домик, как улитка, замолкаю. Мои дети боялись такого состояния. Наверняка я не права, уходя от прямого столкновения, разрешения спора, но ничего не могу с этим поделать.
— А что касается материнства, как вам кажется, самореализация, стремление к большой цели, отсутствие денег — это поводы для женщины не рожать вовсе?
— Я всем девочкам-артисткам говорю одно: «Рожай, никуда от тебя ничего не уйдет». Успех и востребованность не зависят от появления младенца, особенно сейчас. Это раньше было трудно, когда няню не найти или на большие роли не брали, зная, что у тебя маленький ребенок.
Материнство — это совершенно необходимая для женщины история. Необходимая, а для актрисы тем более. Дети дают знание, полноту жизни.
Дети — это главная самореализация. Спросите меня, когда я больший восторг испытала в жизни? Когда выхожу на поклоны к зрителям, вижу на доске приказов театра, что Нина Дворжецкая сыграет Гертруду или когда я родила Аню, своего первого ребенка? Я целовала акушерке руки, клянусь вам, когда она показала мне комочек, который я из себя выдавила. Разве ЭТО можно сравнить с ролью?
— Есть ощущение, Нина, что жизнь сложилась лучшим образом?
— Конечно! Я очень люблю жизнь. И радость тоже очень люблю. В финале расскажу историю. Я играла в спектакле «Поллианна» по произведению Элинор Портер, было такое счастье в моей жизни. Папа героини был нищий пастор с тучей детей, ему нечем было их кормить, одевать не во что, им лишь изредка помогали сестры из благотворительного женского фонда. Однажды Поллианна попросила куклу, а ей прислали костыли, маленькие удобные детские костыли. Она зарыдала. И папа, чтобы ее успокоить, предложил сыграть в игру в радость. Он сказал:
— Что ты плачешь, ведь мы можем радоваться.
— Чему?! Я мечтала о кукле!
— Тому, что костыли тебе не нужны.
И я стараюсь радоваться самому незначительному. И когда мне начинает казаться, что я еще ничего особенного в жизни не сделала, а что имею, досталось незаслуженно, говорю себе: «Но почему? Что-то я сделала и продолжаю делать». У меня есть продолжение — и дети, и мои студенты, и вообще — все не зря. И радуюсь этому.
Подпишись на наш канал в Telegram