Дедушка был теплым, уютным и меня просто обожал. Когда я приходила к нему в гости, обнимал так, что я физически не могла дышать. И все время кормил мандаринами, зная, как я их люблю...
С Александром Анатольевичем Ширвиндтом мы репетировали «Слишком женатый таксист». Этот спектакль долгое время был визитной карточкой Театра cатиры во многом благодаря очень точному актерскому попаданию — в первом составе играли Елена Подкаминская, Юрий Васильев и Алена Яковлева. Мне было десять, когда мама впервые появилась на сцене в образе Мэри Смит. И вот спустя столько лет эта роль перешла ко мне. На сцене я могу быть похожей на маму, но Александр Анатольевич просил: «Только не надо ее копировать».
Занятно, что мама тоже всегда этого боялась — что я повторю ее судьбу. Не творческую, личную.
В молодости она была отчаянная — садилась в машины к незнакомцам, сама ловила преступников. После моего рождения ее переклинило в другую сторону — она стала гиперответственной. «Если со мной что-то случится, ребенок останется в Доме малютки», — часто повторяла мама.
Мне только исполнилось четыре месяца, когда родители развелись. В жизни часто так бывает, и лучше уйти, чем продолжать отношения, которые все равно закончатся. И закончатся, скорее всего, плохо. Так же как и моя бабушка Кира Мачульская, мама не стала держаться за брак только из-за ребенка и съехала с квартиры сына прославленного актера Михаила Козакова — вместе со мной и собакой.
Благодаря Спартаку Мишулину меня пристроили в детский сад при Большом театре. Он был в двух минутах от дома и считался престижным. На несколько лет он стал мне вторым домом — в саду я жила пять дней в неделю. Это время хорошо врезалось мне в память запахом котлет, в которых был один хлеб, и ненавистными кабачками. Я пыталась их жевать, выплевывала — меня заставляли съедать обратно. Исключения из строгих правил: есть все, что дают, и ходить в туалет только в отведенное время — не было ни для кого.
Несмотря на суровую дисциплину, жизнь все равно казалась счастливой. У меня были друзья, танцы, музыка. Иногда мы даже ставили спектакли. В одном из них мне дали роль Мальвины, а потом почему-то разжаловали в лягушки. «Ничего, Машенька, все начинали с массовки», — успокаивала мама. А потом воспитатели предложили маме «сделку»: «Если вы достанете бороду и толщинку, она станет Карабасом-Барабасом».
У нас в семейном архиве сохранилось видео, где я тихим, почти плачущим голосом пою: «Я злой и страшный Карабас...» А вокруг скачет очень активная девочка Буратино.
Выступать я боялась дико — всегда тряслась и краснела. То, что я, возможно, никогда не стану актрисой, мама поняла, когда мне было два. Тогда на юбилее Юрия Борисовича Васильева она впервые вывела меня на сцену. Я минут пять стояла молча, дрожа как осиновый лист. И только потом, почти шепотом, вымолвила то, что мы с мамой репетировали за кулисами: короткое «поздравляю», у которого я по-детски «съела» половину букв.
В театре мама пропадала часто. Со спектаклей она возвращалась, когда я уже спала. Просыпалась, когда я уходила в школу. Но ее отсутствия в моей жизни я не замечала. Правду говорят — ребенку важно не количество времени, а качество. Когда мама переставала быть блистательной актрисой Аленой Яковлевой, она любила со мной долго беседовать о том, что такое хорошо и что такое плохо.
«Самое страшное в жизни — это наркотики. Если ты попробуешь, я умру», — сказала мне однажды. Я была еще совсем маленькой и не совсем понимала, что такое наркотики, но помню, очень испугалась маминого «умру». Ее я любила фанатично. Она была для меня богиней, авторитетом. И все, что она говорила, воспринималось как истина в первой инстанции: нет — значит, нет. Никаких сомнений и вопросов.
Порой она бывала строга. Я слышала холодные нотки в ее голосе и начинала перебирать в голове, что сделала не так. «Я же не знала, что ты не такая, как я. Я-то без башки была — не знаю, как выжила», — объясняла она потом.
А я была идеальным ребенком — хорошей, послушной, никогда не капризничала. Даже подросткового бунта не было. Он проявился позже — в недовольстве собой. Например, я очень комплексовала по поводу своей внешности. Считала себя страшненькой, неуклюжей. Мне казалось, что в метро только и смотрят на мои недостатки. Мне говорили: «Ты же красавица!» И я сразу чувствовала себя неуютно: а как соответствовать? Что надо сделать, чтобы не разочаровать?
Для уверенности девочке, конечно, важна любовь отца — мужская энергия, чтобы ощущать себя принцессой, королевой. Со своим папой я практически не общалась 14 лет. Все это время я росла со вторым мужем мамы, режиссером Кириллом Мозгалевским.
В нашей с мамой жизни Кирилл появился, когда мне было меньше двух лет. Очень добрый, простой — он сразу стал для меня таким домашним другом, который обо мне заботился. С ним было интересно. Кирилл — человек энциклопедических знаний. Он рассказывал мне про космос, телепортацию и путешествия во времени. Один раз я не успела подготовиться к уроку и попросила его вкратце рассказать мне про Александра Македонского — он прочитал мне двухчасовую лекцию, из которой я, конечно, ничего не запомнила.
Кирилл всегда меня поддерживал, говорил, что я лучшая, что уникальная. А еще рассказывал, что в детстве я могла видеть сквозь стены: «Я показывал листок с рисунком, а ты сидела в другой комнате и говорила, что на нем изображено». Я почему-то отчетливо это помню. Но, возможно, Кирилл так часто об этом говорил, что мое воображение само собрало эту яркую картинку. У нас до сих пор замечательные отношения несмотря на то, что с мамой они развелись. Думаю, он до сих пор ее любит. Просто по природе он человек несемейный.
А вот папа, актер Кирилл Козаков, в моем детстве появлялся приблизительно раз в пять лет. Я не помню, как он приходил, когда мне исполнилось пять, когда было десять. Не знаю, интересовался ли он тем, что я все же пошла по актерской стезе — в 11 лет мама привела меня в агентство. Я начала сниматься. Вначале в рекламе, потом пошли сериалы — «Джентльмен сыска Иван Подушкин», «Марш Турецкого», «Своя команда»...
В тот день я снималась в «Своей команде», а в соседнем павильоне в «Женщине без прошлого» играл папа. В перерыве он сам ко мне пришел, сказал:
— Давай общаться!
— А где ты был все эти годы?
Эмоции переходного возраста, от которых я так оберегала маму, обрушились на него лавиной. К нему-то у меня не было таких сильных чувств. Но когда остыла, подумала: «Можно и дальше не общаться, а можно и попробовать начать».
А потом я пошла на концерт к дедушке Михаилу Михайловичу Козакову — мы с ним познакомились за два года до его смерти в Израиле. Он мне сразу показался такой глыбой на пьедестале — человеком важным, неприступным и недоступным для меня. Говорил он всегда серьезно и строго. И этим очень отличался от другого моего деда — тоже большого артиста Юрия Васильевича Яковлева. Он был теплым, уютным и меня просто обожал. Когда я приходила к нему в гости, обнимал так, что я физически не могла дышать. И все время кормил мандаринами, зная, как я их люблю.
Дед любил собирать родственников по всем поводам. Ирина Леонидовна, его жена, этому всячески способствовала. Она знала, что для него это важно. Сейчас мы тоже собираемся за большим столом — мама, дяди, их жены. Только во главе уже сидит не дедушка, а Антон. И я особенно ценю эти встречи.
С дедушкой мы понимали друг друга без слов. Могли сидеть и молчать. И знали, о чем молчим. Мне кажется, я на него внутренне похожа.
При его таланте и значимости, а Юрий Яковлев уже при жизни был легендой, гениальным артистом, он искренне восхищался моими первыми несмелыми работами, не пропустил ни одной серии «Кармелиты» и постоянно говорил мне, что я там чуть ли не самая органичная и талантливая.
Однажды про Юрия Васильевича делали программу на Первом канале. Это был формат, когда я могла спросить его о том, что было бы неловко наедине. Я спрашивала про войну — для него это была тяжелая тема, вспоминать об этом он не любил. Говорили и про профессию — мне интересно было, что бы он мне посоветовал. Почему-то жутко неудобно было его вот так просто спросить.
«Тебе всегда, где бы ты ни снималась, не надо думать об органике... Ты естественно, предельно органична. Только придумать характерность и получить текст, вот и все», — сказал он тогда. А у меня, наоборот, голова включается — я очень рациональный человек.
Еще не окончив школу, я решила поступить в театральный — под фамилией молодого человека, с которым тогда встречалась. Мне нужно было понять, стою ли я что-нибудь сама, без мамы, деда, связей, знакомств.
В 15 лет я была совсем ребенком — чистой, наивной и жуткой трусихой. Когда в «Щуке» меня попросили спеть, я расплакалась:
— Не умею.
— Никогда не говори, что ты чего-то не можешь или не умеешь, — сказали мне в приемной комиссии.
Я собрала последние силы и что-то спела тихим, жалобным голосом. Меня почему-то допустили до следующего тура. А когда дело дошло до документов, которых у меня, разумеется, не было, дальше не пошла.
А на следующий год поступала уже под своей фамилией. Меня готовил Юрий Борисович Васильев, актер Театра сатиры. Но ощущение, что на курс к Павлу Евгеньевичу Любимцеву в «Щуку» я попала по блату, долго преследовало меня и давило тяжелым грузом на совесть. «Ой, ну с этой все ясно!» — судачили про меня, и я понимала, что в этом есть доля правды.
Перед поступлением я умоляла маму никому не звонить, говорила, что хочу сама. «Да какая разница, — отвечала мама. — Важен результат. Ты просто должна попасть, а как — дело десятое. Когда выходишь на сцену, чья ты дочь и внучка, помнят только первые пять минут. Потом смотрят на тебя как артиста, воспринимают тебя, твой результат».
Мой результат смотрел с обложки «Семи Дней» — журнал с моим лицом вышел на первой неделе учебы. Поводов погнобить меня добавилось.
«Ой, ну это сериал, убираем», — говорили мне педагоги всякий раз, когда я выходила в этюде. Им жутко не нравилось, когда кто-то снимается, не окончив института. А я только пришла и уже отпрашиваюсь на съемки — мы как раз заканчивали «Кармелиту». Но я старалась ничего не пропускать, даже после ночных смен могла прийти в 9 утра на фехтование.
И все же в конце первого курса по актерскому мастерству у меня вышла двойка. Несмотря на все мое трудолюбие и старание, я была самым слабым студентом. Подошла к одному из наших преподавателей:
— Я не понимаю, почему у меня ничего не получается?
— Не понимаете — забирайте документы! — отрезал он.
Этот случай еще больше пошатнул мою уверенность в себе. С моими-то дикими комплексами по поводу родителей! Я жутко переживала, а маме впервые было так больно за меня. Кажется, она до сих пор не простила педагогов.
Трудности в институте наложились на сложный личный период. Скажем так, был неприятный любовный опыт. Я резко повзрослела лет на десять: не стала смелее или умнее, а внутренне постарела, ушла наивность, пришел начальный цинизм. Когда окружающие замечали эти перемены, я отшучивалась: «Жизнь побила».
За одну двойку отчислять меня из института, конечно, не стали — все же я не была профнепригодной. К тому же детей знаменитых артистов выгоняют чаще всего за дисциплину. А у меня с этим никогда не было проблем.
На втором курсе начались наблюдения за людьми — работа над образами, характерностью. Это потом может пригодиться в комедиях. У меня было три зарисовки. Женщину в зале суда я сняла с одной из популярных в то время передач. Сериал с психологом, разыгрывающей историю на куклах, подарил мне еще один образ. А музыкальное наблюдение я сделала на Елену Ваенгу — меня до сих пор хвалят за эту работу. Я училась учиться и делала в этом успехи. Даже от ролей отказывалась, если съемки были не на каникулах. «Институт закончится, а кино — это навсегда», — говорили мне в агентстве.
После «Щуки» я шагнула на с детства знакомую сцену Театра сатиры. Александр Анатольевич Ширвиндт, который был художественным руководителем, ставил мой дипломный спектакль — у меня была главная роль в водевиле. Я играла экстравагантную певицу. Пятерых из этого спектакля Ширвиндт пригласил в свой театр. И я была в их числе. В Сатире я уже десять лет.
Первый мой выход был в массовке спектакля «Свадьба в Малиновке». У меня не было ни одного слова, но я очень готовилась — нашла косу, ленты, придумала, что буду делать. «Никогда не отказывайся от маленьких ролей. Сегодня ты в массовке, а завтра — в главной роли. Для театра это нормально», — говорила мама. Оказавшись с мамой на одной сцене, я боялась при ней шагу ступить.
Сейчас мы с мамой играем в спектакле «Лес». Его поставил Антон Яковлев, мамин брат, потрясающий режиссер и художественный руководитель Театра Гоголя. Работать с ним настолько интересно, что каждую репетицию я испытывала прилив счастья. Это спектакль на вырост. У меня там большая и сложная роль, драматическая, хотя это комедия.
В этой постановке у нас с мамой есть сцена, в которой мне нужно схватить ее изо всех сил, но она до сих пор кажется мне хрупкой — я боюсь ей сделать больно.
Мама же всегда боялась, как бы больно снова не сделали мне. На ее фоне — сильной, эффектной женщины, большой и яркой личности, я долго чувствовала себя ребенком. Я училась и работала, а времени разобраться с собой, понять, какая я женщина, какого мужчину хочу видеть с собой рядом, толком не было.
Ваня в моей жизни появился в самый неожиданный момент.
Я была уже два года одна, отношений особо не искала — мне уже было прекрасно и с самой собой, но новым знакомствам была открыта. Эвклид Кюрдзидис позвал меня на фестиваль в Ессентуки. А Ваня приехал туда со своим спектаклем «На высоких каблуках». От его выступления на сцене я осталась в полном восторге.
После был банкет. Он пел, я танцевала. Его харизма и энергетика зашкаливали. Я потеряла голову и, нарушив собственное же табу на актеров и женатых мужчин, подошла знакомиться первой. Сказала:
— Иван, вы такой талантливый!
— Театр сатиры, я так понимаю? — он, оказывается, тоже успел навести обо мне справки.
К счастью, «Википедия» ошиблась, на момент нашей встречи актер, певец и композитор Иван Замотаев был официально разведен. Думаю, искра между нами пробила сразу. После фестиваля он задержался еще на пару дней, потом уехал, а я осталась — у меня был запланирован отдых в санатории. Ваня звонил мне по нескольку раз на дню, у нас начался конфетно-букетный период по телефону.
А когда я прилетела в Москву, он встретил меня в аэропорту, остался на ночь, и вот мы уже пять лет вместе. Думаю, нам повезло. Влюбиться как 15-летние подростки непросто, когда за плечами уже есть и опыт, и цинизм. До меня у Вани было два брака. Его старшей дочери уже восемнадцать! Саша приняла меня, и мы хорошо общаемся. А вот с Митей пока не знакомы. Я в их дела стараюсь не лезть, но как человек с определенным болезненным опытом, знаю — ребенку важен отец.
Мама Ваню полюбила сразу. Она всегда старалась принимать мой выбор, но тут наложилось еще и его правильное отношение к женщинам. У него не возникает вопросов, когда маму надо встретить из аэропорта — он сам предложит, даже если ночь не спал, а до этого репетировал. Для него нормой было отвозить меня на работу в театр, когда мы жили на даче, и ехать обратно.
На мое 27-летие Ваня сделал мне предложение. Все как полагается — кольцо, колено. Свадьбу сыграли в усадьбе Суханово. Это был ковидный год, но мы все равно устроили большой праздник для наших друзей, которых собралось больше сотни. И ни один после не заболел.
Говорят, что семья, где оба личности творческие, непростое испытание для отношений. Ваня мужественно перенес кризисы, которые следовали у меня один за другим, — сначала творческий, потом материнский.
Мысли о том, что я пошла не в ту профессию, возникали не раз. Когда всю жизнь слышишь, что ты — дочка-внучка знаменитых Козаковых — Яковлевых, уверенности в том, что у тебя есть свои силы, возможности, талант, это не вселяет. Что я могу дать зрителю? А что получу сама? Я пошла учиться на дизайнера интерьеров. Не один год об этом мечтала, и меня захватило — по 10 часов могла сидеть и работать. А потом я забеременела Ивашкой и по состоянию здоровья вынуждена была уйти в академический отпуск.
Материнство — неожиданная вещь, никогда не знаешь, чем обернется. Я думала, что стану сидеть с ребенком, полностью себя ей посвящу. А оказалось, это совсем не про меня — мне нужно было работать, жить еще какой-то жизнью. В театр я вышла через два месяца после родов. Была как раз осень, открытие сезона. А следующей весной уже снималась в кино. На этот год я загадала себе по меньшей мере пять проектов. В цикле «Звучащее слово. Жанр высокий и беззащитный» мы сняли документальный фильм о Юрском, Лановом, Козакове для телеканала «Культура». Летом играла в мелодраме «Н+Н» для «Dомашнего» и следом в еще одном их сериале — «Шаманка». Это был первый раз, когда мне пришлось отлучиться от дочери на пять дней. Мы снимали недалеко от Москвы — в Горках Ленинских, но меня, единственную из съемочной группы, решили там поселить. Наверное, это нужно было для того, чтобы я закончила кормление. Мне пришлось очень тяжело — ребенку не было и года. Но я так соскучилась по работе и так хотела сниматься, и много, что смирилась — ну ладно, такая профессия.
А с комплексами я давно научилась справляться. Да, я не могу соответствовать родственникам, но нужно ли? Это другое поколение, другие величины, глыбы. И я другая.
Сейчас такое время, когда не знаешь, как нужно сделать, чтобы получилось хорошо. Нравится одно — снимают другое. И фильмы настолько разные, что каждый раз думаешь: «А какой вообще надо быть, чтобы пройти эти пробы?» Вот смотришь на какую-нибудь актрису и понимаешь, что нужно стремиться к такому результату, а почему-то делаешь по-другому и расстраиваешься. В такие минуты я всегда вспоминаю слова мамы: «Все, что с тобой происходит, — в актерскую копилку». И успокаиваюсь.
Подпишись на наш канал в Telegram