Для меня театр — не геолокация, а способ путешествия в этом мире. Ярче всего я живу в момент спектакля: здесь и сейчас. Обычная бытовая жизнь — лишь дополнение...
— В «Ленкоме» только что закончилась репетиция спектакля «Бег», где вы играете генерала Чарноту. Как оказались в этой постановке? Вы ведь артист Театра сатиры?
— Да, но никогда не отказывался от работы и на других площадках, если это интересно. Мне кажется, сейчас такое время, когда надо пробовать себя в разных ипостасях. После «Сатирикона» я стараюсь не очень прирастать к местам и людям. Понимаете, театр — это место работы, а не жилплощадь.
— Я думала, все дело в дружеских отношениях, связывающих вас с постановщиком «Бега» Александром Лазаревым.
— Дружеские отношения не означают, что ты автоматически попадешь на роль. У Сан Саныча был серьезный кастинг на Чарноту, и только после него выбор пал на меня. Репетирую я с огромным удовольствием. Прежде всего потому, что имею дело с замечательной драматургией, а для меня это важно, не хочу принимать участие в постановках приземленных, бытовых, несмешных. У Булгакова есть все: и юмор, и трагедия людей, бегущих из России во время лихолетья. И жизнь, и слезы, и любовь.
— Кто ваши партнеры? Лазарев играет?
— Нет, Сан Саныч только ставит. А партнеры мои — весь цвет театра «Ленком». Хлудова играет прекрасный Игорь Миркурбанов, и в очередь с ним — замечательный Дмитрий Гизбрехт. Корзухина — Андрей Леонов и Иван Агапов. Ну а Люськой, походной женой генерала Чарноты, будет моя подруга Анна Якунина. Состав замечательный.
Для меня это новый опыт, хотя разговоры о работе в «Ленкоме» шли давно, еще при жизни Марка Анатольевича Захарова. Он хотел ввести меня на роль графа Резанова в «Юноне и Авось». Увы, не случилось. Уход Марка Анатольевича — огромная потеря. У меня перед ним как будто какой-то кармический долг, я безумно сожалею, что не успел поработать с великим мастером. Уверен, это был мой режиссер. Но я остаюсь артистом Театра сатиры и играю там в трех спектаклях — «Лес», «Платонов» и «Арбенин. Маскарад без слов».
— Что изменилось в театре с приходом нового худрука Сергея Газарова?
— Благодаря Сергею Ишхановичу в моем репертуаре появился «Арбенин», это была его идея — сделать первой постановкой Театра сатиры, объединенного с «Прогресс Сценой Армена Джигарханяна», пластический спектакль по пьесе Лермонтова «Маскарад». Как изменился театр, говорить еще рано, прошло не слишком много времени. Труппа огромная, голова у худрука болит за два коллектива. И то, что он учитывает меня в своих планах, уже приятно.
— А это правда, что вы еще и в Театре Гоголя будете играть?
— Я собираюсь репетировать в спектакле по пьесе Григория Горина о бароне Мюнхгаузене с новым художественным руководителем театра Антоном Яковлевым. Мы давно мечтали об этой постановке, говорили о ней еще во время репетиций «Леса», который Антон Юрьевич сделал в Театре сатиры. Мне с этим режиссером очень интересно работать и наблюдать в нем черты его отца, гениального русского артиста Юрия Васильевича Яковлева.
У Яковлева замечательные дети и внуки. С Аленой и ее дочерью Машей Козаковой мы играем в «Лесе». Машке вообще досталась удивительная смесь генов Юрия Яковлева и Михаила Козакова. Мне довелось поработать с Михаилом Михайловичем в последние годы его жизни. Он собирался снимать очень интересный абсурдистский фильм. Я приезжал к нему домой, мы делали пробы. К сожалению, не сложилось.
— На ваших планах сыграть в Театре сатиры Сирано и Карлсона тоже поставлен крест?
— Надеюсь, когда-нибудь эти планы осуществятся. Путь к мечте не бывает простым, на то она и мечта. Я не то чтобы фаталист, но думаю, что мы проходим то, что должны пройти. И в творческой жизни испытания необходимы.
— У всех, кто видел легендарный фильм «Бег» Алова и Наумова, перед глазами стоит Михаил Ульянов в роли генерала Чарноты. Его исполнение в каком-то смысле стало каноническим, и зрители наверняка будут сравнивать вас с Ульяновым. Вас это не смущает?
— Когда ты должен превзойти такого корифея или хотя бы предложить свою интерпретацию, это, напротив, очень сильно мотивирует и подстегивает. Конечно страшновато, Михаил Александрович — невероятный артист. Но какой смысл браться за какие-то произведения, если бесконечно оглядываться назад? В этом мире все уже было до нас. Нужно идти вперед. В том и состоит уникальность театрального искусства, что каждая постановка одной и той же пьесы все равно будет отличаться.
— Играете по тексту, никаких авангардистских наворотов не ожидается?
— Нет, все по Булгакову. По-моему, когда постановщики начинают отходить от текста, считая себя умнее автора, они совершают большую ошибку. Потому что он думал над тем, что писал. Булгаков к тому же расписал свою пьесу по-режиссерски. У него настолько точные ремарки, что по-другому просто невозможно играть. И странно падать с колосников, если нужно просто войти в дверь.
Мне вообще больше нравится идти за автором, пытаясь расшифровать его замысел, а не натягивать на свою головёшку гениальную драматургию. К тому же «Бег» настолько актуальная пьеса! Текст живой, его не надо перелопачивать и притягивать к сегодняшнему дню. Этот материал будет востребован и через сто лет, потому что автор попал в самую сердцевину русской души, русского менталитета.
— Работа в театре для вас на первом месте?
— Театр, безусловно, важен для меня. И это, наверное, единственное, что меня по-настоящему окрыляет, вдохновляет и дает шанс продлить свой сюжет.
— Репетировать любите?
— Не очень. В театре обычно очень продолжительный застольный период, когда все просто сидят и разговаривают. Мне нужно сразу пробовать играть. И так лучше учится текст.
— Как вы держите в голове такой массив? Ведь помимо театральных и киноролей играете еще двухчасовой моноспектакль?
— Сам иногда поражаюсь. В театре очень быстро учу тексты «на ногах», в кино запоминаю буквально с одной попытки, с листа — и сразу в кадр.
Без театра не могу, но и кино обожаю — выставленный свет, разметку по точкам, дубли, наверное, потому что практически вырос на съемочной площадке. В принципе, это две разные профессии и два разных способа существования — артист театра и артист кино. Но и там и там нужно уметь распределяться и держать эмоцию. Буквально вчера слушал по радио интервью Никиты Михалкова, в котором он очень верно заметил, что если Джульетту после каждого спектакля увозят на скорой, ей надо задуматься, стоит ли заниматься лицедейством.
В кино три вида «крупности» — общий, средний, крупный планы. Если на каждом делать хотя бы по два дубля, то получается, что эпизод приходится отрабатывать как минимум шесть раз. С партнером — еще больше. И все шесть, восемь, десять раз держать эмоции на том же градусе, чтобы они были монтажны. Представляете, каким «математиком» нужно быть, чтобы все это правильно выстроить? В театре еще сложнее. Там дублей не бывает, и только ты можешь выбрать свою «крупность», чтобы зрители не могли от тебя оторваться.
— К спектаклям долго готовитесь?
— Нет, у меня уже выработался определенный биоритм, благодаря которому в семь часов вечера происходит выброс необходимой энергии. Это свойство надо лишь холить и лелеять, как и голос. Он имеет свойство уставать, и нужно его подбадривать, «уговаривать», чтобы не подвел.
Перед премьерой часто возникают проблемы, голос выдает внутренний страх. Премьеры я вообще не очень люблю, с ними связан ненужный ажиотаж, и занимаешься не столько делом, сколько какой-то чепухой. К тому же коллеги любят посещать первые спектакли, а это самые ужасные зрители.
По-моему, нужно приходить только на десятый, не раньше. Премьера — лишь начало работы. Ты что-то выстраиваешь, репетируешь, но зритель вносит свои коррективы. С ним в спектакль приходит дыхание реальной жизни, улицы.
Некоторые актеры почему-то думают, что после премьеры можно существовать на том, что получилось, забывают, что театр — ансамблевая история, и играют по принципу «Гори все огнем». Что было до тебя, что после — безразлично. Хотя в каждой сцене должен происходить подхват. Коллеги любят говорить: «Мы команда, мы банда!» Но при этом чудовищно существуют вместе, хотя командный дух должен проявляться на сцене, в спектакле, а не в бытовой жизни.
Для меня театр — не геолокация, а способ путешествия в этом мире. Ярче всего я живу в момент спектакля: здесь и сейчас. Обычная бытовая жизнь — лишь дополнение. Коллектив в Театре сатиры замечательный, прекрасный, но мое поле боя — сцена, и там важно чувствовать себя в команде. А в какую гримерочку принести кружечку, где повесить занавесочку, совершенно неважно. Я образно говорю.
— Вы сказали, что выросли в кино...
— Да, но в каком-то смысле я вырос и в театре, потому что в девять лет выходил в спектакле Театра миниатюр. А в пять сыграл в фильме Александра Панкратова-Черного «Похождения графа Невзорова». Мой отец был художником-декоратором на «Мосфильме», и он часто брал меня на студию, где я бегал вместе с другими киношными детьми. Мы играли в декорациях «Мэри Поппинс, до свидания», «Мы из джаза» и других картин, все их облазали, насажали себе заноз.
Папа был очень талантливым человеком. Много лет проработал с режиссером Глебом Панфиловым и снялся в двух его картинах в эпизодах. У Сергея Юрского работал, у Евгения Евтушенко. Евгений Александрович моего папу обожал. Как и Юрский, он бывал у нас дома.
Мама тоже была очень талантливой — блистательной портнихой. Шила буквально все. Звуки моего детства — это стрекот ее швейной машинки и звон трамвая под окнами. Мы жили в районе Дмитровского шоссе, и рядом с нашим домом проходил 27-й трамвайный маршрут. Видимо, благодаря закалке, полученной в юные годы, я могу спать в любое время, в любых условиях, как Штирлиц.
— Помните съемки в своем первом фильме?
— Конечно, и очень дорожу этими воспоминаниями. Съемки проходили в Махачкале. Через 40 лет я оказался в этом городе на гастролях и рассказал организаторам, как выглядели улица и площадь, на которых мы жили и работали. Названий не знал, но они сразу поняли, о каких местах идет речь, и отвезли меня туда. Это было возвращением в детство. Там ничего не изменилось!
Мы с мамой приехали к папе. Я носился везде, вертелся под ногами, и Панкратов-Черный однажды сказал: «Давайте снимем Макса в кино!» Мне подобрали красивый костюмчик, и я сыграл в сцене на пароходе. Партнером моим был замечательный Владимир Самойлов. В пять лет я, конечно, не осознавал масштаба его дарования, но понимал, что рядом потрясающий артист.
Когда отплясывал на палубе, чувствовал себя звездой. На экране от трехдневных съемок осталось лишь несколько секунд.
— Именно тогда решили стать артистом?
— Не помню, когда появилась эта мечта. Как говорила Фаина Раневская: «Профессию я не выбирала, она во мне таилась». Но у меня никогда не было мысли о том, чтобы стать космонавтом, танкистом или таксистом. Я знал, что буду артистом.
— Родители вас поддерживали?
— Они не отговаривали, но и не носились со мной, как носятся сейчас с одаренными детьми, потому что были заняты. Папа пропадал в киноэкспедициях, фильмы тогда снимали долго, мама трудилась на нескольких работах. С меня и со старшего брата спрашивали как со взрослых. Мы и вели себя как взрослые и ответственные люди.
Брат занимался спортом, я сразу по театральным студиям пошел, при Доме кино, при районном ДК. Но и спорту отдал дань — бегал с отцом по утрам. Он моржевал и меня закалял. Я практически никогда не простужался, потому что носился босиком по снегу, зато не мог школу прогулять — все знали, что не болею. Однажды случился приступ аппендицита, так меня в больницу не хотели везти! Думали, Аверин опять играет. Так и сказали: «Ну понятно, он же артист!» Я чуть ли не рыдаю:
— Сейчас сознание потеряю от боли!
А они:
— Нельзя так врать, Максим!
— Вечно что-то изображали?
— Да, всех показывал, и товарищей, и учителей. К счастью, учителя об этом не знали. В полной мере все свои способности я продемонстрировал только в институте, где показал наших педагогов на экзамене по наблюдению. Близкие ругают за то, что бесконечно разглядываю людей. А я пытаюсь подметить интересных персонажей, их так много вокруг.
— В юности вы ведь не только театральным искусством занимались, но и подрабатывали где могли, чтобы помочь семье? Жили небогато?
— А кто жил богато в конце восьмидесятых — начале девяностых? Родители не заставляли работать. Это я не хотел сидеть у них на шее. Поступив в театральный институт, почти сразу стал жить отдельно. Очень рано понял, что в жизни нужно рассчитывать только на себя.
— Родители разошлись, когда вам было шестнадцать, вы остались с мамой. С отцом сохранили связь?
— Ну конечно, ведь он подарил мне жизнь, приучил к книгам, влюбил в театр и кинематограф. То есть открыл тот мир, которым я живу, который приносит радость и счастье. У меня есть работа, цели, творчество, продлевающие мой сюжет. В сорок семь я считаю себя подающим надежды артистом и открываю какие-то новые возможности, не пользуюсь тем, что уже умею, а пытаюсь зондировать себя и идти вперед. И все это в немалой степени благодаря отцу.
— Вы похожи?
— Внешне — очень. Характером я в маму. От нее мне передалась любовь к жизни и сила духа. Мама была очень сильным человеком. Я пытаюсь объяснить людям, что жизнь удивительна и прекрасна, что это дар, который нужно ценить. И когда они начинают лить грязь друг на друга на страницах печатных изданий или в каких-то телешоу, прихожу в ужас.
Знаете, в чем проблема нашего времени? Раньше артист был далеко. Сейчас — очень близко, и я все про него знаю: что он ест, где живет, с кем спит. А когда-то в некоторых театрах директора запрещали артистам после спектакля пользоваться общественным транспортом, вызывали такси: «Вы только что играли Ромео и вдруг попадетесь на глаза поклонникам в автобусе с авоськой. Так нельзя!» Не хочу сказать, что артисты какие-то избранные и не могут ездить в общественном транспорте и ходить по магазинам, но не нужно разрушать иллюзии зрителя. Он должен выходить из театра окрыленным. А нынешний зритель знает о частной жизни артистов больше, чем об их творчестве.
— Некоторым, наверное, просто нечем похвастаться в плане творчества!
— Да и артистов стало слишком много. И если раньше в нашу профессию шли служить, то сейчас — чтобы добиться успеха и стать звездами. Люди не понимают, что звезда — это ежедневная кропотливая, страшнейшая работа. Людмила Марковна Гурченко говорила: «Не гонись за успехом. Если ты его достоин, он тебя найдет».
— Вы не сразу поступили в Щукинское училище. Почему?
— Потому что понадеялся, что один такой, талантливый и незаменимый, и все упадут, когда я приду. Не подготовился должным образом. Но очень рад, что в первый год не поступил и попал потом к Марине Александровне Пантелеевой, моему художественному руководителю и очень важному и значимому для меня человеку.
Вообще, Щукинское училище и театр «Сатирикон» — это мои университеты. Училище дало базис, очень классный, мощный, я работал с замечательными педагогами. Но дальше пошла взрослая жизнь, и все пришлось начинать практически с нуля. Не зря говорится — выходя из института, не забудь, что ты ничего не умеешь. Мы показывались в разные театры, «Сатирикон» стал первым, и Константин Аркадьевич Райкин сразу меня взял, чему я был безумно рад.
— Райкин слывет очень жестким худруком и человеком.
— Ну, как человек он совершенно разный, а для молодого артиста, попавшего в огромную труппу, было очень важно, что рядом такой мастер. Он же не только от нас требовал, но и от себя. Я счастлив, что проработал в «Сатириконе» 18 лет.
— У вас сразу все сложилось, или поначалу пришлось бегать в массовке?
— У нас многие там бегали. Так всегда было в «Сатириконе»: сегодня ты играешь главную роль, а завтра участвуешь в массовке. Но Райкин поначалу меня абсолютно не замечал, и это подстегивало.
— Как же вы обратили на себя его внимание?
— Просто делая свое дело. В жизни ничего не предпринимал, чтобы понравиться, только в работе. Он увидел это и стал учитывать меня. Оценил в небольших ролях, после чего пошли большие. Однажды Константин Аркадьевич пришел ко мне в гримерную и сказал: «Ты артист, на которого я буду все время разворачивать свое внимание». И надо сказать, что я до сих пор продолжаю разворачивать его на себя, уже не работая семь лет в «Сатириконе». Худруки бывшими не бывают. Райкин для меня все равно остается очень важным и авторитетным человеком. Часто думаю, как бы он отреагировал в тот или иной момент. Поскольку и сам уже художественный руководитель, и мне тоже приходится быть жестким.
Худрук не может быть мягким, он должен быть разным. Чувствовать нездоровую атмосферу в коллективе, и пресекать, и поощрять, и вдохновлять, и идейно направлять. Жесткий худрук — это прекрасно.
— Почему же вы покинули «Сатирикон»?
— Видимо, пришло время. Возможно, я бы не ушел, просто сложилась определенная ситуация, о которой сейчас рассказывать бессмысленно.
— Житейская?
— Эмоциональная. Как показало время, она возникла вовремя. Рано или поздно любое животное отпускает своего детеныша в свободное плавание. Но я еще долго вставал утром с мыслью: надо идти на репетицию. И одергивал себя: да нет, уже не надо. Это была фантомная боль. Когда человеку ампутируют ногу, она у него еще долго «чешется» и «болит». И мне пришлось несколько лет перестраивать себя заново, чтобы двигаться вперед. Но все было правильно. И у нас сохранились прекрасные отношения с Константином Аркадьевичем. Я его очень люблю.
— Он как-то обронил в одном интервью: «Все, кто от меня уходят, просятся обратно, но я никого не беру».
— Ну, я не просился, хотя не исключаю, что когда-нибудь мы встретимся в совместной работе. Мы видимся, считаем друг друга родными людьми, все-таки 18 лет нельзя просто вычеркнуть из жизни. Насколько могу судить по тому, что долетает до моего уха в пересказе друзей, Константин Аркадьевич всегда за меня. И я всегда за него, потому что он действительно очень повлиял на мою жизнь. И нет у меня никаких, боже упаси, обид, наоборот, лишь благодарность за целый спектр необходимых качеств, полученных в стенах «Сатирикона», — характер, силу воли, трудоспособность. За школу Константина Аркадьевича Райкина.
— После «Сатирикона» уже ничего не страшно?
— Он меня, конечно, закалил, но разве можно сейчас сказать, что тебе ничего не страшно? Вообще, жизнь полна сюрпризов, и спрогнозировать стопроцентный успех или провал невозможно. Бывает, сделаешь какую-то работу и думаешь: «Вот это сейчас прозвучит, это роль моей жизни!» А она, как ведро, пролетает со свистом. Зато проходная работа, казалось бы, не внушающая никаких надежд, вдруг выстреливает и становится очень значимой.
— Такое чаще случается в кино?
— Да, потому что в кино обычно используют то, что ты уже умеешь. И многие талантливые артисты останавливаются в развитии, потому что их используют только типажно или по какому-то шаблону.
— Вы как-то заметили: «Сжечь бы все свои фильмы и повеситься». Понимаю, это было сказано сгоряча и в шутку, но не слишком ли вы строги к себе?
— Понимаете, в театре есть возможность к чему-то вернуться и что-то исправить. А в кино это невозможно, ты целиком и полностью зависишь от массы других людей — режиссера, оператора, монтажера и так далее. Неслучайно в наших трудовых договорах значится пунктик об отчуждении прав. Зачастую представляешь себе одно, а получается совсем другое. Поэтому я не очень люблю смотреть свои фильмы. Как правило, они сняты давно, и я уже совсем другой и на многое смотрю другими глазами.
Озвучание — вообще какой-то атавизм. Ты ведь уже сыграл тот или иной эпизод, пережил ту или иную эмоцию, а теперь должен ее имитировать. Правда, иногда при озвучании можно роль исправить. А при монтаже — наоборот, угробить. Монтажер иногда что-то переставит в эпизоде, и ты смотришь и думаешь: «Как же плохо я сыграл...» Ничего подобного, это просто монтаж. Но через год или три разве можно вспомнить, как все было?
— Как относитесь к пробам? Многие их ненавидят.
— Пробоваться обожаю. Это же не проверка на талант, а возможность примерить на себя материал. Одно дело, когда ты его прочитал и загорелся: «О, я хочу это сыграть!» И совсем другое, когда приходишь к режиссеру и можешь прозондировать себя перед камерой. На съемочной площадке нет возможности долго заниматься поиском. А здесь ты можешь все обсудить, прикинуть грим и костюм, размять текст. Замечательные пробы у меня были на роль Петра Первого в сериале «Собор».
— Вас ведь поначалу прочили на роль князя Бадарина?
— ...которую прекрасно сыграл Александр Балуев. Но приглашали действительно на князя Бадарина, и, читая сценарий, я думал: «Роль классная, но, по-моему, мне ее рано играть. Хотя, может, режиссер так видит?» Мы же не можем себя оценивать со стороны.
До проб на Бадарина не дошло. Режиссер Сергей Гинзбург внезапно перекинул меня на роль Петра. К чему я отнесся без особого энтузиазма и даже отказывался ехать на пробы. Какой я Петр Первый? У нас же в стране все знают, каким он должен быть и как его надо играть. Столько фильмов снято! Но Сергей меня переубедил. Правда, выбрал для проб очень сложную сцену — обращение Петра к солдатам перед Полтавской битвой.
А как я стрессанул в первый съемочный день! Когда появился на съемках, группа уже два месяца была в экспедиции, сняла уйму материала и стала просто семьей. А я не знал никого и ничего. Было ужасно страшно. На грим сел весь на нервах, от меня просто искры летели. Гример поняла, как мне плохо, сказала: «Тихо, тихо, успокойся». Оградила от всех, сделала так, чтобы никто не приближался. Повела себя как психолог и спасла. Первый съемочный день — это всегда страшно, особенно если приходишь в сложившийся коллектив, где вовсю идет работа. Поначалу было непросто, но роль Петра Первого в сериале «Собор» стала одной из моих самых любимых. Несмотря на стрессы и нервы, мне нравится, когда я ничего не знаю, когда прихожу на площадку или иду на сцену как в первый раз.
Многие коллеги не понимают, зачем мне помимо театра, кино и активной гастрольной деятельности еще какие-то занятия — например работа телевизионным ведущим. Некоторые считают, что разбрасываюсь. Александр Анатольевич Ширвиндт однажды сказал: «Максимка, ты большой русский артист, зачем тебе эти «Три аккорда»?» А мне интересно освоить что-то новое. И потом такие популярные программы пробуждают интерес публики. «Кто это ведет? — думает зритель. — Что за парень? Ах, он еще в театре играет? Надо сходить». Артисту нельзя замыкаться в каких-то рамках и ждать роль своей мечты. Что, если ждать ее придется всю жизнь, которая однажды просто возьмет и закончится?
— Раньше считалось, что театральный артист должен служить исключительно Мельпомене, не отвлекаясь ни на какую ерунду.
— А мне интересны самые разные вещи. Завтра в пять утра лечу в Ижевск, где буду играть в антрепризной постановке «Лев зимой». Потом отправлюсь в Сибирь с моноспектаклем «Научи меня жить». Два часа один на сцене читаю, пою и делаю то, что хочется. А мог бы, наверное, прождать много лет, прежде чем меня «увидел бы» какой-нибудь режиссер и предложил нечто подобное. Никита Сергеевич Михалков на своем творческом вечере смеялся: «Аверин, зачем ты в каждом интервью говоришь, что не можешь ждать, когда тебе позвонит Михалков?» Я правда несколько раз такое говорил. Считаю, это мой режиссер. Но, видимо, не судьба с ним поработать. Хотя, как знать...
— Некоторые роли довольно дорого обходятся артистам. Говорят, на «Соборе» вы получили серьезную травму?
— Потому что повел себя легкомысленно и неосторожно. В принципе, неплохо переношу нагрузки и боль, у меня высокий болевой порог. И снимали мы не бог весть что — Петр скачет на поле боя. А как это происходит в кино? Если нужно проскакать галопом на общем плане, берут каскадера, чтобы все выглядело красиво. На среднем плане артист обычно снимается сам. Я умею ходить на лошади. На крупном плане ее нет. Тебя привязывают к табуретке, ставят ее на какую-нибудь открытую машину, а перед тобой помещают камеру, которая снимает, как ты трясешься по ухабам. Дело было ранним утром, я, дурак, не размялся как следует, и когда тряхануло на какой-то кочке, что-то переклинило в спине.
Неделю ходил, преодолевая боль, благо она была не очень сильной: ничего, пройдет, сколько раз такое бывало. Потом поехал на кинофестиваль в Ессентуки. Однажды собрался прогуляться по городу, открыл чемодан, нагнулся, а разогнуться не получилось. Боль адская. Никогда такую не испытывал. К счастью, среди гостей фестиваля оказался врач нужной специальности. До его появления я минут сорок не мог сдвинуться с места, и еще минут двадцать он меня от стенки отдирал. Обезболил, сделал массаж вакуумными банками. Мы еще не раз встречались. Слава Богу, он меня восстановил. Но этот случай стал уроком.
— Разве можно так легкомысленно относиться к своему здоровью? Вы ведь уже опытный «доктор», десять лет снимаетесь в сериале «Склифосовский»!
— Думаете, врачи заботятся о своем здоровье? Это как раз тот случай, когда сапожник без сапог. Сколько кардиологов умирает от разрыва сердца!
— Скоро выйдет десятый, юбилейный сезон «Склифосовского». Вы от него не устали? Из «Глухаря» ушли на пике популярности проекта, не хотели стать артистом одной роли.
— Там была другая ситуация, все начали пилить успех, все хотели быть главными. Это первая причина. Вторая — мы уже буквально вещали из каждого утюга. Канал не знал, как нас растиражировать: «Глухарь. Продолжение», «Глухарь. Возвращение», «Глухарь. Приходи, Новый год!», «Глухарь. «Снова Новый!» и так далее. Однажды, помню, шел по улице и видел своими глазами, как в машинах люди сидят и смотрят «Глухаря», а в квартирах — по телевизору. В какой-то момент стало просто скучно и неинтересно. Я не хотел ни с кем ссориться, сказал: «Делайте, что хотите» — и ушел. Как оказалось, вовремя.
Иногда спрашивают:
— Вы, наверное, ненавидите свою роль в «Глухаре»?
— Нет, — совершенно искренне отвечаю я. — Потому и ушел, что любил эту роль и не хотел ни с кем ссориться.
А по какому жуткому графику я жил и работал в то время! Три года носился по какому-то замкнутому кругу, в одном и том же районе, как белка в колесе: квартира у «Алексеевской» — «Сатирикон» в Марьиной Роще — съемочные павильоны в районе ВДНХ и Останкино. Продюсеры расписывали мое время, забывая о том, что иногда я должен спать. А я ведь был уже снимающимся артистом, незадолго до «Глухаря» прошел сериал «Карусель», имевший большой успех. Нет, Глухарева я люблю. Но всему свой срок.
В «Склифе» никто ничего не пилит, не выясняет, кто главный. Нет, все получают удовольствие. Во-первых, мы имеем дело с замечательным материалом. Во-вторых, он прекрасно снят. Над сериалом трудится огромная команда высокопрофессиональных людей, работать с которыми одно удовольствие. Мы общаемся и за пределами площадки.
— Брагин вам не надоел?
— Дело в том, что в этом сериале я еще выступаю как соавтор. Многие сюжетные линии придуманы мною. У нас замечательный режиссер — Юлия Краснова, и мы с ней работаем в тандеме. Я часто подхожу:
— Юль, давай поменяем диалог. Сделаем так.
— Давай.
Знаете, в «Глухаре» чувствовалась какая-то беспросветность. А «Склифосовский» — очень светлый проект.
— Не слишком сказочный? Многие сюжетные повороты кажутся фантастическими.
— Нет, они взяты из жизни. А в ней чего только не бывает. Вы же знаете, какие у нас люди. Они всегда надеются, что болячка сама пройдет, и обращаются к врачу в последний момент, уповая на него, как на Всевышнего. Поэтому я и говорю, что врач — вторая профессия по значимости после Бога.
— Фитнесом не занимаетесь?
— Сыграйте хоть один мой спектакль! Думаете, вам нужен будет потом этот фитнес?
— Ну, смотря какой...
— Я что, в плохой форме?
— Наоборот, в прекрасной. Поэтому и интересуюсь, как вы ее поддерживаете. Некоторые артисты, например, занимаются горячей йогой...
— Знаете, Майя Михайловна Плисецкая очень любила сцену, но не очень любила класс. И для того чтобы разогреться и разогнать кровь, просто стояла под горячей водой. Я тоже это практикую. Майю обожаю. Невероятная была женщина.
А так у меня каждый день спектакль. Встаю я в шесть утра. Больше пяти часов не сплю и не могу провести полдня в кровати, не умею.
После спектакля, конечно, невозможно заставить себя спать, «мотор» еще работает. Обычно посидишь, выпьешь вина, посмотришь сериальчик, погуляешь с собаками. Вчера я отыграл «Платонова». Уснул ровно в три ночи и где-то в восемь проснулся. То есть проспал свои пять часов. Выпил кофе, погулял с собаками. У меня дог и мини-кокер. Лапочки мои, две девочки, веревки из меня вьют! Утром люблю послушать музыку, новости почитать. Мозг должен заработать.
— Выходные у вас бывают?
— Плановые — редко. Но случаются незапланированные. В принципе, график составлен на год вперед, но иногда происходит сбой. В этот день у меня все идет кувырком, как у сороконожки, которая упала, когда у нее спросили, с какой ноги она пошла. В таком случае могу просто тупо провести весь день на диване.
В нормальные, плановые выходные обычно за город уезжаю, пообщаться с кем-то, почитать. На тусовки не хожу, мне это неинтересно.
— Отпуск, наверное, проводите в Сочи? У вас ведь там квартира?
— Все-то вы знаете! В Сочи я действительно бываю довольно часто, поскольку являюсь художественным руководителем Сочинского концертно-филармонического объединения и, так сказать, совмещаю приятное с полезным. По работе должен приезжать хотя бы раз в два месяца. В остальное время, слава богу, выручает дистанционка, благодаря которой даже в период пандемии мы выпустили два спектакля.
— Зачем вам еще и это?
— Приобретаю знания и навыки руководящей работы. И Сочи очень люблю. Зимний театр там просто невероятный! Не зря он признан памятником архитектуры федерального значения.
Помню, на свое сорокалетие играл там спектакль. После его окончания вышел на улицу с другими актерами, окинул взглядом величественное здание с колоннами и сказал:
— Какой красивый театр!
Кто-то из коллег подхватил:
— Вот бы ты им руководил!
Я рассмеялся:
— Да ладно!
А через несколько лет шутливое пожелание сбылось.
— Как-то планируете свою жизнь или предпочитаете плыть по течению?
— В наше время планировать что-либо бессмысленно. Да и в любое другое. Знаете, когда-то я рассчитывал сыграть в спектакле «Укрощение строптивой» в Театре Наций. Все к этому шло, но не случилось. Хочешь рассмешить Господа Бога, расскажи ему о своих планах.
Если же попытаться представить, что будет лет через десять — пятнадцать... На пенсию я выйду едва ли, как и сменю род занятий. На худой конец, существует очень много профессий, «смежных» с актерской. Я, например, начал преподавать и могу и дальше этим заниматься. Или уйти на телевидение, радио. В любом случае все равно буду где-то рядом.
— Ощущаете бег времени? Или чувствуете себя таким же, как 20 лет назад?
— Конечно, я меняюсь. Но что самое прекрасное, меня эти изменения вполне устраивают. Если бы вы меня видели 20 лет назад, наверняка бы сказали — ну какой из него Платонов или Арбенин? Я был совершенно другой фактуры, телосложения. Совсем не герой — комический или характерный персонаж. Кривлялся неплохо до фильма «Магнитные бури» Вадима Абдрашитова, который меня полностью перекроил и сделал из меня артиста кино. Когда же вышла моя первая картина, это был страшный провал. Я думал, меня не будут больше снимать.
— По-моему, вы будете замечательным Мюнхгаузеном!
— Вы не первый человек, который так говорит. Самое интересное, что это моя давнишняя мечта. Расскажу вам еще одну историю. Как-то ехал с коллегами по России на машине. Мы долго петляли по проселочным дорогам и заблудились. Заехали в какую-то деревушку. На горке старинная церковь, вокруг ни души. Вдруг идет человек. На вид — не вполне здоровый, как раньше сказали бы — блаженный.
Я ему улыбнулся из машины, хотел спросить дорогу. Он:
— А... Артист.
— Да, да!
— Звезда...
— Ну, да.
— Не-е-ет. Ты Мюнхгаузен.
Я просто онемел.
— Да ладно!
— Клянусь вам, так и было, есть свидетели.
На первой же репетиции «Леса» Антон Юрьевич Яковлев сказал мне, что в моем герое, Несчастливцеве, хотел бы видеть Мюнхгаузена. Я думал, он смеется надо мной. К тому времени уже просто замучил просьбами Александра Анатольевича Ширвиндта: «Поставьте «Мюнхгаузена», поставьте «Мюнхгаузена». На что он отвечал: «Максик, по пьесе Горина уже снят великий фильм Марка Захарова. Нас с ним будут сравнивать». Конечно, Марк Анатольевич создал шедевр, но нельзя же все время жить прошлым — ой, это уже поставлено, другого не может быть. С Антоном Юрьевичем Яковлевым мы нашли общий язык и сделаем своего «Мюнхгаузена» обязательно.
— Где сейчас снимаетесь?
— Сейчас доделываем летнюю историю «Море. Солнце. «Склифосовский» на море». Четыре серии. Я долго уговаривал продюсеров: «Давайте в Сочи снимем что-нибудь!» И они наконец согласились. Недавно я пробовался на Иосифа Сталина. Опять намучился. Меня не утвердили, хотя сказали, что пробы неплохие. Но какого роста должны быть члены Политбюро, если Сталин под два метра? То есть я?
— Зато ваш рост пригодился в «Соборе».
— Петр был выше, и я снимался в специальных сапогах на платформе. Но наряжать в такие членов Политбюро просто смешно.
Авантюра, конечно, страшная — пригласить меня на Сталина. Хотя я всерьез готовился, читал, смотрел хронику. Возможно, стал бы неплохим вождем народов. Но об этом трудно судить.
— Есть ли вообще такая роль, которую вы не смогли бы сыграть?
— Наверное, у каждого актера есть свой потолок. Так получилось, что я долгие годы играл социальных героев — милиционеров, учителей, врачей, пожарных. Но есть роль, после которой можно сказать, что все было не зря. Это Желтков из «Гранатового браслета» в сериале «Куприн». Моей душе, моему сердцу этот образ невероятно близок и дорог.
Есть фильмы, за которые мне стыдно? Есть, конечно. Все не может быть идеальным, я не чистописанием занимаюсь. И в кино, как уже сказал, от актеров мало что зависит. Если хочешь, чтобы зависело больше, сам садись за сценарий, занимайся операторской или монтажной работой.
— Вы никогда не стремились встать за камеру?
— Я снимал кое-что в сериале «Глухарь». Чтобы заниматься этим всерьез, нужно отовсюду уйти.
— Чего бы вам, конечно, не хотелось?
— Нет, это интересно, но я не могу бросить все остальное. Это моя жизнь! Вот если бы в сутках было еще двадцать четыре часа, я бы, наверное, встал за камеру...
Подпишись на наш канал в Telegram