За что я люблю свою работу? За то, что открываю ноутбук или выкладываю лист бумаги и оказываюсь ровно там, где хочется сейчас. Вот хочется на море — и готово, моя работа позволяет его увидеть и услышать, как песок скрипит под ногой, как чайка кричит. И ничего не нужно для этого волшебства!
— Татьяна, как вы успеваете писать книги, вести телевизионную программу, выходящую четыре раза в неделю, и участвовать в самых разных культурных мероприятиях?
— Вы знаете, очень плохо. Сегодня в программе «Мой герой» беседовала с Михаилом Барщевским, которого знаю сто лет, и тоже спросила, как он все успевает. Миша ведь и швец, и жнец, и на дуде игрец. Он ответил: «Понимаешь, будучи чрезвычайно ленивым человеком, я просто стараюсь все делать быстро и качественно, чтобы потом не нужно было переделывать и с этим тянуть». И так говорят почти все много работающие люди.
Конечно, если смотреть со стороны, получается, что работы много, и писательской, и телевизионной, на которую уходит неделя каждый месяц. Но я живу с ощущением постоянно недоделанных дел и каких-то упущенных возможностей и хожу, и езжу только туда, где действительно интересно. То есть если зовут, допустим, в Новосибирск или Калининград на встречу с читателями — соглашаюсь. А на мероприятия менее осмысленные, вроде открытия салона часов, никогда не хожу. Встречи с людьми очень важны. Я не сетевой человек, не имею никаких аккаунтов и общаюсь только вживую. Слава Богу, профессия дает такую возможность, меня постоянно куда-то зовут.
Недавно отказалась лететь в Пятигорск на фестиваль, организованный Министерством культуры. Раньше бы согласилась, так как люблю это место, но после перенесенного ковида такую поездку не сдюжу. Там ведь предполагается не отдых, а работа, встречи с читателями. И вместо Пятигорска после съемок программы отправлюсь в свою деревню и буду дочитывать биографию Рудольфа Баршая, а потом перейду к Наталии Басовской.
— Программу «Мой герой» вы ведете больше семи лет. Чем она вам так дорога?
— Опять же возможностью встречаться с людьми и отсутствием необходимости разговаривать с ними о том, что мне не интересно или уже не раз обсуждалось в интернете и предыдущих интервью. Допустим, герой в четвертый раз развелся, но я выспрашиваю его о том, как он в молодости играл Гамлета в театре Краснознаменного Северного флота и получил именную бескозырку, а не об отношениях с женами, и человек раскрывается по-новому. Таких историй множество.
— Героев сами придумываете?
— Нет, их придумывает редактура, и, на мой взгляд, прекрасно. Но у меня и у шеф-редактора есть право вето. Когда показывают список, я могу кого-то завернуть. Причиной, как правило, является личная индивидуальная непереносимость интервьюируемого.
С возрастом пришла к выводу, что устойчивое выражение «Хороший человек — это не профессия» не соответствует истине. Быть хорошим человеком даже важнее, чем профессионалом своего дела. Сколько за эти семь лет я слышала историй о потерях и провалах, происходивших исключительно из-за того, что у героя склочный характер! Он сто раз талантливый и подходящий для какого-то места, но не подходящий для окружающих, и те от него избавляются. И я стараюсь не беседовать с тем, с кем не хочется.
— А бывает, что собеседника невозможно разговорить?
— Конечно. Как правило, такой неразговорчивостью отличаются молодые артисты. Но я нахожу к ним подход. Предположим, известно, что герой вырос в Тбилиси, одна бабушка его была грузинкой, вторая армянкой. Я спрашиваю: «Наверное, бабушки были недовольны, что ваши мама и папа поженились?» Он отвечает, что никогда об этом не задумывался. Я продолжаю: «Мама с папой жили дружно с родителями или ссорились?» Он опять закрывается — не знаю. После этого есть два варианта: или мы продолжаем в том же духе, или я начинаю говорить за собеседника. Для чего, конечно, требуется сумасшедшая подготовка, которую обеспечивают редакторы.
— Хорошо, — не сдаюсь я, — но ведь когда вы поступили в консерваторию в Нахичевани, ваша армянская бабушка прислала вам мешок мандаринов, а грузинская — лобио и домашнего вина?
— Да...
— А когда на последнем экзамене вы спели профессору арию собственного сочинения, он заплакал?
И постепенно разговор налаживается. Если нет, остается надеяться только на монтаж, а смонтировать можно все что угодно.
Случались и чудесные истории внезапной дружбы и любви, и чаще всего, когда я от собеседника ничего хорошего не ждала: «Боже мой, опять будет тягомотина!» А через 10 минут мы уже хохотали, потому что оказывалось, что герой любит свою собаку, надрессировал ее прыгать через палочку и собирается взять вторую, а у меня их уже две, и мы как заядлые собачники говорили на одном языке, и жить друг без друга больше не могли.
— Любопытно, что свой трудовой путь вы начинали именно на телевидении. Если не ошибаюсь, устроила вас туда младшая сестра?
— Да, после окончания Российского государственного гуманитарного университета Инна пришла работать в только что созданное Управление делами ВГТРК и привела туда меня. До этого после окончания Московского физико-технического института я два года сидела дома с маленьким сыном.
Как человек далекий от телевидения, всегда мечтала туда попасть, но думала, что это дано только небожителям. В детстве мы с Инкой много времени проводили с бабушкой, и когда в телевизоре появлялась ведущая, рассказывавшая о погоде или объявлявшая программу передач, она всегда говорила: «Какая прекрасная профессия для девочки — диктор телевидения!» В ее устах это звучало как нечто неземное. Но как только в десятом классе я заикнулась о поступлении на факультет журналистики, в доме разразился страшный скандал. Папа бегал в майке и кричал, как в итальянской кинокомедии: «Что это за профессия? Как ты будешь жить? Мотаться по командировкам и получать гроши?» Чтобы успокоить родных, пришлось пойти в Физтех.
На самом деле я счастлива, что окончила этот вуз. Нас там всех научили — и двоечников, кем была я всю жизнь, и отличников, и стипендиатов самому главному, что требуется от любого человека, — умению работать. Ландау с Капицей создали для молодых ученых систему, при которой те все время должны были вкалывать, а не размышлять на диване о судьбах мира. Научившись вкалывать, можно делать это в любых условиях. Ни для меня, ни для моего мужа Евгения, тоже выпускника Физтеха, это не проблема.
В пандемию, например, мы были вдвоем, так как отделились от детей, находившихся в другой деревне. И письменный стол у нас был один на двоих, как в студенческом общежитии. С одной стороны моя половина: книги, компьютер, ручки. С другой — его половина: исписанные листы бумаги, графики, карандаши. И сколько нужно было отсидеть за работой, два часа, три, восемь, мы отсиживали.
— Пишете стихийно или по какому-то плану?
— План всегда есть, многостраничный, очень подробный. Но за сорок моих романов не было ни одного случая, чтобы я его придерживалась и выполнила хотя бы на пять процентов.
— Герои творят, что хотят?
— Да! Раньше я думала, что это имеет отношение только к большим писателям. Как известно, Дюма дрался с некоторыми персонажами, Конан Дойл всерьез дискутировал с Шерлоком Холмсом, а Лев Толстой был вынужден убить князя Андрея, настолько он ему надоел. Оказалось, как только придумываешь какого-то героя, тот начинает себя вести так, как считает нужным. Спорит с автором: «Матушка, ты хочешь сказать, что я укокошил этого человека? Да что ты, я на это не способен!» И начинается свистопляска.
— Вернемся к истокам. Кем же вы работали в ВГТРК?
— Сначала секретаршей заместителя генерального директора, Скворцова Сергея Владимировича. Месяца через два он меня сделал помощником, которым я пробыла, наверное, месяцев восемь. После чего Сережа заявил, что я зря прожигаю жизнь в его приемной, и буквально выпер в Дирекцию утреннего вещания, которое только формировалось. Я туда не хотела, я так сопротивлялась!
В Дирекции утреннего вещания сначала была корреспондентом, потом редактором. Тогда еще не существовало интернета, но была голубиная почта, благодаря которой все знали, что происходит на каналах и где какие работы открываются. Как-то один из наших редакторов сказал: «Слушай, в «Останкино» в комнате 1121 набирают людей на Первый канал, в политическое вещание». Мне очень нравились сами эти слова — «политическое вещание». И в нем Арина Шарапова работала, которая мне тоже нравилась. Она часто прибегала к Скворцову по делам.
Решила попробоваться. Приехала в «Останкино», нашла комнату 1121. А там не то что очередь стоит, желающих вообще нет. Только сидит какая-то девушка.
— Здравствуйте, это вы набираете на политическое вещание?
— Подождите, сейчас начальник придет.
Ждала, ждала. Наконец пришел какой-то мужик:
— Писать умеете?
— Немного.
— Вот вам бумага, ручка, напишите о ситуации на таджикско-афганской границе.
И опять ушел. Я пригорюнилась. Ничего не знала про эту ситуацию, и посмотреть было негде: время позднее, библиотека закрыта, газеты негде купить. Делать нечего, стала писать, как понимала это сама, без всяких политических и геополитических подробностей и попыток создать видимость того, что я в теме: «Сумерки, пограничная полоса, рядом какой-то камыш или ковыль, почему он качается, непонятно, то ли человек там, то ли сайгак, то ли волк. И нужно продержаться до утра, когда хотя бы солнце взойдет...»
Получилось нечто вроде очерка. Вскоре вернулся тот же человек, очень усталый, прочитал мое произведение и сказал: «Вы приняты, приезжайте завтра на Старую площадь, привозите документы». Оказалось, что это начальник Информационного управления, которое создается при администрации президента, чтобы, выражаясь по-нынешнему, делать «паркет», то есть журналистику по заказу власти. Кремлевского пула еще не существовало, он складывался на моих глазах. В 1996 году нашу команду заменили другой, и я оказалась в программе «Здоровье», где жутко страдала.
— Почему?
— Мне было страшно неинтересно. Я ничего не понимала в медицинской тематике и не хотела рассказывать о повышении сахара в крови, потому что привыкла писать о государственных проблемах.
Программа «Здоровье» не выходила на протяжении пяти лет, мы ее перезапускали под руководством Леши Пиманова с новой ведущей Еленой Малышевой. Она как-то спросила:
— Устинова, чего ты такая мрачная все время?
— Жизнь моя фатально изменилась, раньше я работала с великими людьми.
Никогда не забуду, как она посмотрела сверху вниз, хотя ниже ростом, и сказала:
— Устинова, если есть на свете великие люди, то это врачи.
После чего я успокоилась. А с Малышевой мы подружились.
Но вскоре с телевидением пришлось расстаться. Старший сын неожиданно для меня вырос, и потребовалось определить его в школу. В Жуковском, где мы тогда жили, была очень сложная школа с изучением ряда предметов на английском языке. В свое время ее открыли летчики-испытатели для своих детей, и туда всегда были экзамены. Вся наша семья там училась — моя мама, я, моя сестра, мои сыновья, племянница.
Мама решительно отказалась готовить мальчика к школе, пришлось заняться этим самой, что было несовместимо с телевизионным образом жизни. Когда сын пошел в первый класс, я в принципе могла вернуться в программу, но это означало забросить ребенка. И тогда через знакомых знакомых и дальних приятелей я нашла себе место в маленькой структурке при Торгово-промышленной палате, занимавшейся организацией различных конкурсов и выставок. Там жилось достаточно спокойно, пока после дефолта 1998 года меня не уволили. Однажды как обычно пришла на работу и услышала: «Больше мы в ваших услугах не нуждаемся». Это был шок.
В то время до Жуковского не существовало другого транспорта, кроме электричек. Днем у железнодорожников был перерыв, и я долго сидела на Казанском вокзале, несчастная и отверженная, ожидая, когда меня заберет муж, ездивший на машине на работу в Москву. Никогда не забуду, какой ужас тогда испытывала — работы нет, как жить, непонятно, и получается, что я подвела всю семью. У нас каждая копейка на счету.
Увидев Женю, я разрыдалась:
— Все пропало, все пропало, как мы будем жить!
— Ничего, как-нибудь проживем, с голоду не помрем, — сказал мой замечательный муж. — А пока отпразднуем твое увольнение. Я уже купил бутылку спуманте и сырокопченой колбасы.
За свой первый роман я взялась в каком-то смысле от безысходности, потому что не понимала, что делать, а муж с сестрой к этому призывали. Женьке первому пришло в голову: «Слушай, ты же все время что-то пишешь. Может, напишешь книгу, и мы отнесем ее в издательство?» Инка поддержала. Тут еще в газете «Аргументы и факты» появилось объявление: «Принимаем рукописи на рецензию. Телефон...»
Когда я закончила свое бессмертное произведение, он уже не отвечал. В девяностые все очень быстро менялось. Стали обзванивать издательства по справочнику «Желтые страницы». В одном сказали: «Привозите рукопись» — и мы с Инкой туда поехали. Было очень страшно, стыдно и душно. В Москве стояло жаркое лето.
Надо заметить, что мой первый роман был распечатан в единственном экземпляре, потому что на два не хватало бумаги. В пачке насчитывалось четыреста листов, а рукопись занимала двести с лишним. Денег на вторую пачку не было.
— Богато вы жили...
— Да уж. И когда кошка однажды перевернула кастрюлю с молоком, это стало настоящей драмой. Младшего сына кормить было нечем в прямом смысле слова. Не на что купить другое молоко или творог.
— Рукопись приняли?
— Сначала мы с Инкой в полуобморочном состоянии от жары и духоты очень долго выясняли, кто принимает рукописи. Это был редактор по фамилии Рубис. В указанном кабинете никого не оказалось. Вернувшись в коридор, мы увидели девушку сказочной красоты, на каблуках и в летящем льняном платье. Я обливалась потом в штанах с начесом — что попалось под руку, то и надела. Платьев не имела, да и внешность моя не располагала к фланированию в романтических нарядах.
Девушка спросила:
— Вы кого-то ждете?
— Да, мы должны отдать рукопись какому-то Рубису.
— Это я — Рубис Ольга Вячеславовна...
Кабинет у нее был тесным. За спиной у Рубис, с правой руки, что наверняка помнит и Даша Донцова, лежала стопа папок с рукописями — в человеческий рост. Мое творение она кинула наверх со словами: «Через две недели мы вам позвоним». Потом оказалось, что материалы Рубис брала снизу, то есть по времени поступления. Естественно, через две недели ответа не последовало. Я сама позвонила и услышала: «Мы переезжаем, звоните через месяц».
Через месяц выяснилось, что во время переезда мою рукопись потеряли:
— У вас нет возможности еще раз распечатать?
— Нет.
На этом эпопея с моим писательством была закончена. Ну конечно, я разорюсь на еще одну пачку бумаги, а они опять потеряют мой роман!
Через какое-то время раздался звонок:
— Мы нашли вашу рукопись! Вы же Устинова Тамара Афанасьевна?
— Нет, Татьяна Витальевна.
— Ой, простите!
Подумала: куда я лезу? Тут одних Устиновых некуда девать! В несчастном издательстве, вынужденном оценивать графоманские потуги, их, наверное, десяток. Но они опять позвонили и сказали, что во всем разобрались и хотят напечатать мой роман. Что тут было со мной! Что было!
— Скажите, а почему спустя несколько лет после выхода ваши первые романы получили другие названия?
— Дело в том, что после четвертого романа «Хроника гнусных времен» в моей писательской карьере неожиданно для всех случились какой-то фейерверк и прорыв. Книга разлетелась в один день, тут же поставили допечатки тиража, и издатель решил переименовать и выпустить три первых романа в твердом переплете. До этого выходили только покетбуки. Я говорила:
— Послушайте, это нечестно. Понятно, что тиражи были маленькие, но книги кто-то покупал. А теперь, получается, купит второй раз? Это надувательство.
— В них будут аннотации.
— Их не все читают, особенно на бегу, в метро.
Меня не послушали.
Когда роман «Эфирная зона» переименовали в «Мой личный враг», я вообще чуть не разругалась с издателем. Смысл ведь совершенно другой! Больше того, книга была посвящена моему мужу. Представьте, как это выглядело: на обложке — «Мой личный враг», на титуле — «Моему мужу, лучшему парню на свете». Хорошо, Женька не обратил внимания. Когда же я прибежала к издателю с воплями «Зачем вы это сделали?! Зачем?», он сказал: «Послушай, ты пишешь, а я продаю. Давай не будем мешать друг другу!» С тех пор как они называют, так оно и идет.
— На что хватило вашего первого гонорара?
— Первый гонорар был совсем маленький, типа ста долларов, и пошел он просто на жизнь. Но я прикинула, что будет неплохой приработок к семейному бюджету, если у меня станет выходить два-три романа в год. Для этого же в сущности ничего не надо, сиди и пиши.
За четвертый роман заплатили совсем другие деньги, и уже не нужно было срочно бежать и менять валюту на рубли, чтобы купить продукты и раздать долги. Мы даже подарили машину моему папе — «жигули» четвертой модели. Причем муж мой не сказал, что сначала надо ему купить ботинки и макинтош, и, радостно трубя, поехал выбирать подарок тестю. Мы были так счастливы, когда купили машину! Она нам очень нравилась, и мы прямо на ней приехали к папе. Он никогда в жизни не умел принимать подарки, как-то не обращал на них внимания, и сказать, что упал замертво от счастья, я не могу. У него вообще была вечная присказка в таких случаях: «Лучше бы чего-нибудь матери купили».
— У вас, слава Богу, все живы и здоровы?
— Нет, моя мама, сестра и тетя умерли в 2019-м, жив только папа, за которым присматривают сиделки.
— В Москве вы принципиально не живете?
— Принципиально. Не можем.
— Вы много читаете?
— На книжки меня тянет по утрам. Знаете, в связи с тем, что я человек очень плохо образованный и ничего не читавший из того, что нужно. В это время я наслаждаюсь «Историей Древнего Рима» Мэри Бирд или еще какими-нибудь историческими увражами, как называл такие произведения Иван Александрович Гончаров.
После чая с книгами я завтракаю, а если не хочу завтракать, сажусь за работу. Но будучи человеком чрезвычайно ленивым, не работаю каждый день. Сейчас вот приеду после очередного телевизионного пула, который завершится в конце недели, и в субботу и воскресенье ничего не стану делать, а возможно, даже в понедельник.
— В своей книге «Свиданье с Богом у огня» вы пишете, что сюжеты не придумываете — берете из жизни, но никому об этом не рассказываете, потому что не поверят. Как это понимать?
— Нет, разумеется, сюжеты придумываются, причем в два счета. Но любого придуманного героя еще надо оживить. У него должны быть привычки, биография, у бабки шляпа, если она носит шляпы, или платочек. Такие подробности постоянно берутся из жизни. Вот летел с нашей съемочной группой в самолете дядька один интересный, всю дорогу от Владивостока до Москвы митинговавший по поводу питания, и я его запомнила. В меню было на выбор три каких-то блюда, допустим, рыба, индейка и котлета. И он несколько часов возмущался тем, что ему не досталась индейка. Представляете, какой интересный персонаж? Обязательно вставлю его в какой-нибудь роман.
— Говорят, у вас были конфликты с некоторыми друзьями и знакомыми, которых вы вставили в свои книги. Арина Шарапова разгневалась, узнав себя в героине романа «Богиня прайм-тайма», и вы поругались.
— Эта книга не про Шарапову, но у героини есть некоторые ее черты, чем Арина была не очень довольна. Теперь я спрашиваю разрешения друзей и знакомых на использование каких-то наблюдений, если понимаю, что они могут себя узнать.
Поругались мы совсем не из-за книги, а из-за того, что я развелась с мужем, и Арина сказала, что я поступаю неправильно. Вот за что бесконечно ее уважаю, так это за честность и искренность. Она очень тактичная женщина, но если считает, что на ее глазах совершается нечто неправильное, несправедливое, что дальнейшая жизнь человека может как-то разрушиться или ухудшиться, то обязательно об этом скажет. И ей совершенно все равно, попадет она в настроение собеседника или не попадет. Тогда она прямо сцену устроила:
— Ты совершаешь идиотский поступок! Одумайся, возьми себя в руки!
— Это невозможно, наш брак себя исчерпал.
— Скажи честно, у тебя есть любовник?
— Да ты что, нет у меня никаких любовников!
— Смотри, если кого-нибудь вместо Женьки заведешь, на нас с мужем даже не рассчитывай! Мы вас принимать не будем.
Естественно, я оскорбилась и что-то резкое ей сказала. Она тоже оскорбилась и перестала со мной общаться. Но мы помирились довольно быстро, потому что в разводе с Женькой я пребывала месяцев восемь. И с Ариной, наверное, столько же не разговаривала. Остыв, поняла, что в данном случае права она, а не я.
Малышева тоже в этой порке участвовала. Позже признала свою неправоту: «Наверное, зря я вмешивалась в твои дела, не стоило так поступать». Но этот конфликт тоже ничего не изменил в наших отношениях. Вообще, я не разделяю общераспространенного мнения, что друзья должны всегда поддерживать друг друга. Не всегда. Если они видят, что ситуация критическая, то должны сказать другу: ты поступаешь неправильно. Что Шарапова и сделала.
— У вас не возникало желания переписать какую-то книгу?
— Нет, но когда я по каким-то причинам возвращаюсь к тексту, у меня возникает желание переписать это конкретное место. Кажется, что там все неправильно, плохо, длинно или слишком пафосно. Целиком переписывать книгу неинтересно, видимо, я достаточно поверхностный человек.
— Писательница Маня Поливанова — самая близкая вам героиня? О ней уже пять романов. Через нее вы пытаетесь рассказать о собственных переживаниях и проблемах?
— Ну, отчасти, конечно. В любом персонаже всегда есть автор, даже в собачке.
— Почему в России детектив стал «женским» жанром? Все самые знаменитые и популярные авторы — дамы?
— Так сложилось на данном этапе. Мой муж считает, что лет через десять произойдет очередная флуктуация и детективный жанр станет «мужским». У нас, кстати, уже появился прекрасный писатель Антон Чиж. И Николай Свечин мне нравится.
Не думаю, что можно говорить о какой-то национальной особенности. Просто мы все время переживаем какие-то кризисы, а в такие времена мужчины не могут себе позволить заниматься литературой. Женщины могут — и занимаются.
— Общаетесь с двумя другими королевами детектива — Дарьей Донцовой и Александрой Марининой?
— Конечно. С Маней, как все близкие называют Марину Анатольевну Алексееву (Маринину. — Прим. ред.) регулярно созваниваюсь. Не могу сказать, что мы через день друг к другу ездим в гости, но когда мне нужен какой-то совет, а Маня человек исключительно умный и исключительно порядочный, я ей звоню. А если уж совсем припекло, то и приезжаю к ней. С Дашей мы тоже встречаемся нечасто, но с большим удовольствием.
Понимаете, некоторым образом мы же вместе выросли. Правда, я присоединилась к Даше и Мане, можно сказать, в последний момент. Они-то давным-давно работают. Но и с этого «последнего момента» уже целая жизнь прошла — наша общая жизнь. В литературном смысле, на мой взгляд, авторам вообще нечего делить. И между нами никакой конкуренции нет. Мы очень разные, у каждой — своя ниша.
— Когда смотрю очередную экранизацию романа Татьяны Устиновой, каждый раз удивляюсь тому, что ухитряются сделать из ваших книг мастера телевизионного кино. Как правило, от оригинала мало что остается. С романом «Персональный ангел» произошла вообще анекдотическая история. Его экранизировали дважды и оба раза крайне неудачно.
— Вы понимаете, у автора есть только два пути. Или сказать всем: «Нет, эта книга экранизирована не будет». Или как-то смириться, договориться с собой и отдать все на откуп кинематографистам. Потому что автор должен понимать: не то что к площадке, его вообще ни к чему не подпустят.
Когда мы с Инкой работали вместе, она была моим директором, то этот вопрос много раз обсуждали и пришли к выводу, что права будем отдавать. Несмотря на то что контролировать ситуацию и оказать какое-то влияние на продюсеров никогда не сможем.
— Даже если вы сами напишете сценарий?
— Переделать свой текст в сценарий практически невозможно. В лучшем случае потребуется соавтор, который будет за тобой подчищать. Но как ты всю ткань романа переведешь в диалоги?
— Вам нравятся какие-то экранизации?
— Я люблю цикл фильмов про Маню Поливанову — «С небес на землю», «Неразрезанные страницы», «Один день, одна ночь». Мне очень нравится эта героиня в исполнении Кристины Бабушкиной. С Пашей Трубинером у них получилась прекрасная пара. Самой неудачной экранизацией, вы правы, стал фильм «Персональный ангел», первый — второй я не видела.
— Права на все свои книги вы отдали «ТВ Центру»?
— Да, потому что там работает продюсерская группа, которая занимается экранизациями. Искать другие компании пока не хочется. Последние несколько лет мне было вообще не до кино, я жила в реанимации, то у мамы, то у сестры. Как будет дальше, не знаю. Может быть, завтра предложит экранизацию какой-нибудь другой канал, и я соглашусь.
— Продажа прав — дело прибыльное?
— Нет. Дело прибыльное, наверное, нефтью торговать или газом. А все, что касается культуры, как правило, требует бесконечного приложения усилий, бесконечного наблюдения за процессом и бесконечного в нем участия, но не сулит больших доходов.
— «Жизнь настоящая — только в романах»? Так написано в одной из ваших книг.
— Да нет, но в романах жизнь может быть любой. За что я люблю свою работу? За то, что открываю ноутбук или выкладываю лист бумаги, потому что с равным успехом пишу и от руки и на компьютере, и оказываюсь ровно там, где хочется сейчас. Вот хочется на море — и готово, моя работа позволяет его увидеть и услышать, как песок скрипит под ногой, как чайка кричит, как вода шелестит, почувствовать, как пахнет водорослями, а с горки, где стоит пекарня, — хлебом. И ничего не нужно для этого волшебства! Даже актер ограничен рамками текста, сюжета и режиссерских придумок, даже режиссер. А я ничем! Мне можно в любую сторону, я могу и на дельфине покататься, и изобрести ковер-самолет. Могу создавать любые миры.
— Наверное, грустно расставаться со своими фантазиями, заканчивая роман?
— Иногда герои так надоедают, что хочется от них освободиться.
— В семье вас читают?
— Мама читала всегда. Папа, муж и дети не читают. Им просто не до меня. Муж, правда, берет с собой книгу, когда летит в командировку. Ему нравятся мои истории о Балтийском море. Он же оттуда родом. Поэтому Женька обожает роман «Призрак Канта», где все происходит в Калининграде. А еще ему нравится «Гений пустого места», книжка про ученых.
— Вы говорите о мужчинах, но у вас ведь и женщины есть в семье — племянница и невестка.
— Невестка, бывает, читает мои книги. А племянница Санька — нет. Она у нас серьезная университетская барышня, детективы не для нее. Приехала тут ко мне в деревню с романом Кафки, сидит читает. А идея была такая, что она за мной ухаживает. Я в то время лежала с ковидом. Посмотрела я на свою «сиделку», такую изможденную, бледную, и пожалела ее. Встала кое-как, подала ужин.
На следующее утро пошли вдвоем на веранду, сели, я с каким-то романом, она опять с Кафкой. Санька слабым голосом:
— Тетя, тебе помочь с обедом?
— Нет, я все сделаю сама.
Вообще она дивная девчонка, но, понимаете, ее, как и нас всех, очень подкосила Инкина смерть.
— А чем занимаются ваши сыновья?
— Старший, Михаил, работает в Объединенной судостроительной корпорации, он спичрайтер, пишет для руководства тексты, всякие речи и брошюры. Младший, Тимофей, учится в Институте стран Азии и Африки МГУ, изучает суахили. Мы с Женькой пытались выяснить, почему он выбрал суахили. Тим стал объяснять, что на этом языке в мире говорят сто пятьдесят миллионов человек, а человечество о них толком ничего не знает, как и об их искусстве и фольклоре.
— И он хочет, чтобы весь мир о них узнал?
— Нет, все гораздо хуже. Сначала мы успокоились, когда он так ответил. Папа сказал: «Ну, сыночек, если ты хочешь спасать мир, я не возражаю». Тим поступил в МГУ, но я чувствовала, что дело совсем не в этих ста пятидесяти миллионах человек. И постепенно поняла, что «павианы рычат средь кустов молочая, перепачкавшись в белом и липком соку, мчатся всадники, длинные копья бросая, из винтовок стреляя на полном скаку». Не хочет он быть никаким лингвистом, хочет быть Гумилевым.
— Тоже пишет?
— Потихоньку, по секрету, и мы с отцом не поднимаем эту тему, потому что Тим тонкая натура.
— Говорят, минувшим летом вы выдали замуж любимую племянницу...
— Да, причем о том, что они с ее прекрасным мальчиком Федей решили пожениться, Саня объявила совершенно неожиданно. Речь о свадьбе и раньше заходила, но мы думали, что это произойдет в неопределенном будущем, скажем, через год. А тут оказалось, что 1 июля. Мы, конечно, впали в беспамятство, потому что нужно как-то организовать банкет, повстречаться с родителями жениха, понять, как молодые будут жить и вести общее хозяйство. Санька ведь, несмотря на свои 24 года, существует в совершенно детском мире. И Федя не лучше. Когда я спросила у молодых, как они будут жить и формировать общий бюджет, оба впали в ступор. Но, слава Богу, мы все это как-то пережили. Теперь Санька у нас замужняя дама и учится в аспирантуре.
— Когда женился ваш старший сын, это тоже стало стихийным бедствием?
— Нет, Мишка давно встречался с Мариной, они одноклассники, и мы прекрасно знали и будущую невестку, и ее родителей. Так что все было намного проще. И поженились ребята в 30 лет, будучи взрослыми самостоятельными людьми. Живут отдельно от нас, в подмосковной Ильинке.
У нас вообще в семье все очень посконные и домотканые, особенно я. Мне важно понимать, что за Марину отвечает Миша, что в приоритете Мишина работа, что они будут ремонтировать дом, и ремонтом опять же занимается Миша. И Марина сколько угодно может причитать, что все должно быть по-другому, но Миша должен сделать так, чтобы ремонта хватило хотя бы на 15 лет.
— Вы с Евгением вместе уже 34 года. Поделитесь рецептом долгого и счастливого брака!
— Знаете, об этом я тоже сегодня спрашивала у Миши Барщевского. Они с Ольгой, по-моему, 47 лет живут. И я, конечно, поинтересовалась:
— Есть какая-то схема счастливой семейной жизни или нет?
— Схемы, наверное, нет, — ответил он. — Но когда речь идет о долгоиграющих браках, все дело в том, что люди готовы отвечать друг за друга.
Я тоже думаю, что иначе невозможно, скучно, что игры в одни ворота не бывает никогда. И мне очень не по душе попытки некоторых психологов навязать молодым людям новомодную теорию, что семья отжила свое, потому что мужчине не нужно рубить дрова и пасти коня, а женщине топить печь и ткать льняные простыни, они, мол, вполне могут обойтись друг без друга. Это вредоносное голимое вранье, потому что любой из нас рано или поздно сталкивается с кризисной ситуацией. Мы не рассматриваем сейчас какой-нибудь диагноз, с которым человек должен дальше как-то жить, нет, просто отклонения от некоего светлого пути, нарисованного глянцевыми журналами и интернетом: остался без работы, у матери в деревне сгорел дом, и ее нужно перевозить в город, а отцу нужно менять сустав. Когда человек остается один на один с фактически нерешаемыми жизненными проблемами, он может не справиться и погубить свой род или решить проблемы с кем-то вдвоем.
Для меня модель счастливого брака — никакие не целующиеся голубки или ангелочки, сидящие на небесах, а собачья упряжка на Севере, тянущая нарты с поклажей, и у этой упряжки всегда есть вожак. Он обходит трещины в припае, знает, где можно заночевать, чтобы не совсем занесло. Бывает, что вожак изнемогает, когда постромки стирают у него кожу на груди, а острые кромки льда режут лапы, и тогда его кладут на нарты и на его место ставят другую, жизнеспособную собаку, которая всех тянет дальше. Если нет, все пропало — и упряжка, и груз, и каюр. И семья — это жизнеспособная боевая единица, которая может защитить детей, вылечить родителей, накормить голодных, обласкать сирых, помочь убогим. Одному человеку это не под силу.
— Что стало бы с писательницей Устиновой, не будь у нее чудесного мужа, замечательной сестры, любящих родителей?
— Не было бы никакой писательницы Устиновой, абсолютно точно, не будь этой вселенной под названием «Моя семья», моих родителей и деда, который очень много со мной занимался, и выслушивал, и давал советы. Когда он умер в 96 лет, я была на книжной ярмарке во Франкфурте и вообще не поняла, что услышала по телефону. Я тогда позвонила в Москву, и тетя сказала, что дед умер. Это было немыслимо. Нам же с Инкой казалось, что он будет вечно.
Я существую не вопреки чему-то, а благодаря. Не потому, что пробилась, такая молодец, везде работаю, все успеваю, деловая колбаса, а потому, что мне всю жизнь помогали и помогают. Родители, дед, сестра — с работой, муж — с жизнью. Дети не грузят лишним никогда, сами решают свои проблемы. То есть мы очень близки, можем разговаривать обо всем часами, но они не перекладывают на меня то, что могут сделать сами.
Это и есть счастье. В последнее время я поняла, что человек может быть счастлив, даже иногда оказываясь в беде...
Подпишись на наш канал в Telegram