Мама не любила моих друзей, не принимала их дома. Как-то, мне исполнилось уже лет пятьдесят, спросил ее: «Мам, ну сколько можно? Это все потому, что ты меня считаешь своей личной собственностью». Она подтвердила: «Да, я тебя считаю своей личной собственностью, поэтому не отдам тебя ни друзьям, ни девушкам, будешь при мне, у левой ноги по команде «Рядом».
— Андрей Львович, в конце марта в прокат выходит кинокомедия «Любовь-Морковь: Восстание машин». Это уже четвертый фильм любимой зрителями франшизы, где вы играете персонажа по фамилии Нерон. Чем вас привлекла роль, как проходили съемки?
— Здесь все завязано на товарищеских отношениях. Продюсер Ренат Давлетьяров, который в свое время проект затеял, звонит среди ночи и говорит: «Андрей, у меня есть для тебя роль, хочу, чтобы ты ее сыграл». Нет никаких проб. Не надо нервничать, не надо специально куда-то ехать. Ренат просто приглашает работать. Конечно согласился. Он человек крутого нрава, но мне это в работе не мешает. Кто-то не смог с ним сработаться, а кто-то может. Я состою во второй компании, мы друзья, поэтому отказать ему не могу.
К тому же он никогда не предлагал мне заведомо чудовищных проектов. Понимаю, что «Любовь-Морковь» отнюдь не первый сценарий, где по сюжету герои меняются телами, личностями, когда идет переселение душ. Ну и что? Все равно интересно, в этом мире многое уже придумано и воплощено. Нот по-прежнему всего семь, сюжетов мировой литературы — по большому счету, четыре. Колесо уже изобретено. Очень трудно придумать что-то оригинальное, но возможно.
Например, «Аватар», который стал для меня откровением, где потрясают не только компьютерные технологии, но и идея, фантастическая гуманистическая подоплека. А еще «Терминатор 2: Судный день». Многие считают, что это боевик со взрывами автомобилей, пулеметными очередями. Для меня же это история про то, как пережившая множество испытаний женщина влюбилась в робота, железного человека. Люди перевелись. В финале, когда робот самоуничтожается, поскольку не хочет мешать людям разбираться самим со своими проблемами, его жалко: слезы наворачиваются на глаза. Да, научились за сто лет делать хорошее кино.
Но по-прежнему смотрю наше кино, причем советское — неповторимое, непостижимое. Великие итальянские режиссеры утверждали, что неореализм придумали русские: «Посмотрите «Летят журавли». Вы же сами это придумали до нас, мы только развили тему». То же самое говорят американские писатели, Фолкнер, например: «Что такого мы написали? Почитайте Достоевского». Мы не умеем ценить наших гениев, к сожалению. Позвольте мне любить наше кино. Последние лет двадцать смотрю преимущественно отечественные картины, в том числе и сериалы: «Семнадцать мгновений весны», «Тени исчезают в полдень», «Щит и меч» — супертелесериалы.
Ничего, что не мы, а они в Голливуде придумали сюжет о переселении людей в разные тела, ничего, что мы его повторили, подумаешь! Ничуть этого не стесняюсь. Как я мог отказаться от проекта «Любовь-Морковь», когда там снимаются прекрасные ребята, теперь уже мои друзья навсегда!
— Как работали бессменные исполнители главных ролей Гоша Куценко и Кристина Орбакайте?
— Нормально работали. Гоша, конечно, хулиган, но и мне удавалось его рассмешить. Не все тексты были в сценарии, что-то рождалось на площадке. Например, мой герой неожиданно сказал: «Как вы себя чувствуете, в смысле: прекрасно выглядите». Почему-то хохотали минут десять.
— Чем еще запомнились съемки?
— Когда снимали первую часть, у меня возникли проблемы с опорно-двигательной системой, я сидел на очень серьезной диете, три раза в сутки тратил по 45 минут, чтобы накапать себе всякие лекарства, выпить их, сварить на маленькой плиточке какую-то травку. Аптечку всегда возил с собой. Гоша надо мной смеялся. А у меня тогда был довольно большой вес, и это тоже явилось одной из причин того, что вдруг одна моя нога перестала ходить. Я сидел на каплях, довольно сильно похудел и просто летал. Гоша надо мной смеялся-смеялся, потом посмотрел и говорит: «Слушай, ты помолодел просто на 20 лет». А я был упорен, мне так хотелось быть ловким, сильным, не хромать. Все метаморфозы происходили на глазах моих партнеров, сопровождались большими усилиями, поэтому отношение к проекту «Любовь-Морковь» у меня особенное, на этом фильме я поверил в свои волевые качества, убедился, что при желании могу взять себя в руки.
— По какому поводу мог прогневаться продюсер?
— По любому. Он мог раскричаться просто с места в карьер. Кто-то опоздал, кто-то из артистов забыл фразу — тут же его реакция: «Все, вы не учите текст!» Он мог спустить собак на группу за то, что мы на три минуты задерживаемся или на три минуты дольше снимаем. Вообще, нарушать дисциплину не принято. Я снимался в международных проектах во Франции, Норвегии. Если у меня в вызывном листе написано: 11.35 — площадка, 11.43 — грим, 12.01 — 21-я сцена, 14.03 — 22-я, то все так до секунды и произойдет. А если что-то пойдет не так, моментально вмешается профсоюз. Там режиссер не может сказать: «Ребята, давайте еще полчасика поснимаем, а потом пообедаем». Так не бывает. Там дисциплина — это не пустой звук.
Ренат тоже ненавидит беспорядок. Когда кто-то опаздывает, тут уж все виноваты. Но ему многое прощается, потому что он так же быстро остывает, не держит зла на людей, не мстительный. Он любит артистов, доверяет им, а это едва ли не самое ценное качество для продюсера и режиссера. Меня он звал в свое кино пять раз, столько раз меня не приглашал ни один человек. Я вообще не избалован ролями в кино.
— Неужели?! А как же семь десятков проектов, в которых вы снялись?
— Может, я и сыграл 70 ролей в кино, но ни разу в жизни не спел песню Булата Окуджавы «Здесь птицы не поют, деревья не растут...», как это сделала моя матушка Нина Николаевна Ургант. Если бы мне досталась такая роль, как у нее в «Белорусском вокзале», мог бы с полным правом утверждать: я не зря снимался.
Справедливости ради, скажу: кино подарило мне множество встреч с прекрасными художниками. Тепло вспоминаю работу на картине Юрия Мамина «Окно в Париж». Спасибо Юрию Борисовичу, он, конечно, тоже вспыльчивый, с огромным самомнением, но разве талантливый человек не имеет на это права? Он потрясающий режиссер, блистательно играет на фортепьяно, чудесно поет, неуемный фантазер и рассказчик. Юрий Борисович пригласил меня на картину без проб. Я попросил:
— Дайте почитать сценарий.
— Да что ты, зачем? Снимайся, ты же артист.
А мне тогда исполнилось двадцать девять, я еще был довольно резким. Мамин дал мне сценарий. Я прочитал. Он звонит:
— Ну как, что скажешь?
— Юрий Борисович, не буду сниматься.
— Как, почему?!
Тут я изрек такую фразу:
— Я про нашу жизнь так, как вы с Аркадием Тигаем написали в сценарии, не думаю.
Мамин стушевался на долю секунды, потом говорит:
— Но ты-то должен понимать, что это же не ты, а твой персонаж так считает. В Париж поедешь?
— Не надо меня шантажировать каким-то Парижем, я могу и не ехать в ваш Париж.
В общем, проявил себя как последний дурак, а Мамин, наоборот, повел себя как человек мудрый и все-таки уговорил сниматься. Я целый месяц провел в Париже. У меня было всего четыре съемочных днях, работал два дня в начале месяца, а потом еще два — в конце. Директору было выгоднее не возить меня туда-сюда, а просто заселить в отель. Я много бродил по Парижу и был пленен этим городом, так же как родным Петербургом, они чем-то похожи, хотя Париж старше раза в четыре.
Актерский труд был тогда в цене, конечно, никакой валюты мы не получили, с нами расплатились в рублях, но я заработал достойный гонорар, по тем временам для меня очень большой. Привез два чемодана подарков. Главное, фильм имел успех у зрителей, а я — свою толику успеха. Даже моей маме понравилось, а мама была строгим судьей.
Очень люблю роль в картине Виталия Мельникова «Последнее дело Вареного». Он снял много хорошего, к примеру, гениальный фильм «Начальник Чукотки». В «Последнем деле...» у меня тоже роль второго плана, но это единственный случай, когда я смеялся, глядя на экран, и даже забыл, что, собственно, это я играю. Тогда вернулся из Парижа, где накупил себе шелковых рубашек, брюк, ярких галстуков, ботинок — насмотрелся гангстерских фильмов, и мне очень хотелось ходить в шелковых рубашках, как дон Корлеоне. Все они перекочевали в фильм к Мельникову. Их было не купить в России, а выглядеть на экране требовалось как мафиозо, наши бандиты ведь тоже ориентировались на лучшие западные модные образцы. Они не носили малиновых пиджаков, они ходили, как дон Корлеоне, в костюмах за две тысячи долларов. А сегодня это был бы такой среднестатистический костюмчик.
Хорошие воспоминания остались от работы в картине Сергея Овчарова «Барабаниада». Режиссер нашел интересный ход, снял картину в стилистике немого кино. Роль интересная, я играл руководителя маленького похоронного оркестрика. Саша Половцев забавно выглядел в роли главного героя, он там бил в огромный барабан. Мы были тогда молоды и совсем неприхотливы. Снимались зимой, при минус двадцати, переодевались в холодных автобусах. Но это было приключение. Я не грузил себя мыслями, где и как прочерчивать ходы роли, не стояло такой задачи. Это в театре надо думать, а в кино надо сниматься, там ломают головы режиссер и оператор. Либо между режиссером и артистом должен существовать плотный сговор. Думаю, у Саши Половцева он был, все-таки он играл центральную роль, которая шла насквозь, через весь сюжет, а я — лишь историю про похоронный оркестр. Но моя роль второго плана наполнилась содержанием и получилась достаточно объемной.
— Экранизацию «Мастера и Маргариты», которую снял Владимир Бортко и где вы сыграли конферансье Жоржа Бенгальского, довольно часто показывают по разным телеканалам. Как вам работалось?
— Хорошо работалось, меня окружали интересные партнеры. Мы же общались не только на площадке, но и за ее пределами. Саша Абдулов, игравший Коровьева, все время рассказывал забавные истории, курил одну сигарету за другой. А однажды он чуть не убил фотоаппаратом парня, который, как выяснилось, притаившись за дверью, снимал нас в гримерке, не спросив Сашиного разрешения. В то время за мной так никто не подглядывал и с фотоаппаратом из-за угла не наскакивал. А на Сашу велась целая охота, поэтому он так бурно реагировал.
C картиной произошла примерно та же история, что и с фильмом Мамина. Я снова не хотел сниматься, то есть хотел, но не в этом фильме. Для меня «Мастер и Маргарита» — это такая программная книжка, в течение сорока лет я находился под ее гипнозом, знаю текст наизусть, записал диск, где читаю роман целиком. И в жизни часто использую цитаты из этого произведения. Проглотил роман в 15 лет, рос и взрослел вместе с ним, перечитывал каждые полгода. Какие-то кусочки, сюжеты, персонажи, в которых влюбился, использовал в капустниках.
Мне почему-то казалось, что экранизировать это произведение не нужно, настолько оно литературное, настолько Булгаков погружает читателей в неповторимую атмосферу. Я не хотел видеть любимых персонажей с хорошо мне знакомыми и известными лицами. Ну какой же он Мастер? Это же мой однокурсник Саша Галибин, зачем мне навязывают именно такой образ? Хотя я не против Саши. Мне кажется, что трех главных персонажей — Воланда, Мастера и Маргариту должны были бы играть неизвестные актеры. Как должен выглядеть дьявол? У Булгакова есть описание: одни говорили, что он был был роста громадного, хромал на левую ногу, другие говорили, маленький был, хромал на правую ногу. Ни одно из этих описаний не соответствует истине, прежде всего ни на какую ногу он не хромал. Я вижу на экране взрослого, очень мной любимого Олега Валерьяновича Басилашвили в роли Воланда. А мне казалось, что Воланд — такой сорокалетний мужчина, который покоряет сердца, во всяком случае, он должен быть Мефистофелем, Дон Жуаном, не красавцем, но существом, от которого глаз не оторвать. Это каким же должен быть артист, чтобы играть дьявола! В нескольких картинах это получилось у Аль Пачино, но уверенности, что он справился бы с ролью Воланда, у меня нет. Они не понимают, что происходило у нас. «А что это за шаги такие на лестнице?» — «А это нас арестовывать идут». Их никто арестовывать не ходил. Ну, случались мелкие неприятности, Великая депрессия, охота на ведьм. Мы же масштабно мыслим и масштабно поступаем.
Однажды я позволил себе шутку на съемочной площадке: «У меня такое впечатление, что в концепции нашего режиссера герои романа умирают от старости». Не знаю, дошла ли шутка до Владимира Владимировича. Я мыслил так: Понтий Пилат — действующий кавалерийский офицер. Да и всем героям романа до сорока лет. Тогда понятно, почему схлестываются непримиримые, максималистские позиции Иисуса, Пилата, Иуды. Хотя Булгаков дает простое объяснение поведению Иуды и Пилата — жадность, трусость. Не раз задумывался: неужели Булгаков так прост?
Я не спорил с позицией режиссера, но отказывался от проекта, предлагал Евгения Вагановича Петросяна. А потом выяснилось, что владелец авторских прав на роман заломил немыслимую цену, и проект пришлось остановить. Бортко вернулся к этой работе через несколько лет. Я уже совсем не хотел играть в картине, но потом подумал, что другого такого случая может не представиться.
Мама посмотрела, сказала: «Ты знаешь, когда тебе там голову отрывали, мне стало тебя так жалко!» Она даже не говорила — «твоему Бенгальскому». Я порадовался: «Ой, мам, самый лучший комплимент, что его жалко». Конферансье Жорж Бенгальский болтал со сцены текст, который ему написали, и, что называется, попал под раздачу. Я тоже не сильно понял, за что его наказывает Воланд. За что он наказывает аферистов, стукачей, злодеев, это я понимаю, а за что он обезглавил бедного Бенгальского? Мне и самому было его жалко, я на экране такой нелепый, толстый, в смокинге, потею, боюсь. Мне кажется, в итоге получилась довольно неплохая работа.
Да и фильм в целом неплох. Людям, которые не читали роман, ничто не мешало оценить картину, они с удовольствием следили за хитросплетениями сюжета. Так же как оценили и «Собачье сердце», и экранизацию «Идиота» Достоевского, которую снял все тот же Бортко. Надо отдать должное режиссеру: после его экранизаций произведения Булгакова и Достоевского смели с полок книжных магазинов, они стали лидерами продаж. Так что кино дало повод к большой культурологической акции.
— Вы постоянно вспоминаете маму. Она играла серьезную роль в вашей жизни? Каким человеком была Нина Николаевна?
— Что вам сказать... Она не любила моих друзей, не принимала их дома. Как-то, мне исполнилось уже лет пятьдесят, спросил ее:
— Мам, ну сколько можно? Я тебе объясню, что происходит на самом деле. Это все потому, мама, что ты меня считаешь своей личной собственностью.
Она подтвердила:
— Да, я тебя считаю своей личной собственностью, поэтому не отдам тебя ни друзьям, ни девушкам, будешь при мне, у левой ноги по команде «Рядом».
Но этого, конечно, не произошло, мы с мамой все равно оставались в исключительных отношениях. Она никуда не уходит у меня из памяти, все время в ней присутствует. Постоянно проверяю: а как бы мама поступила в этой ситуации, что бы она сказала, а пошла бы она на компромисс или на сделку со своей совестью? И мне это очень часто помогает, потому что в судьбоносных вопросах она была категорична: за ней никогда не водилось никакой лжи, никакой зависти, что даже странно для артистки такого уровня.
Обычно бывает наоборот. А она, если кого-то или что-то не любила, когда ее спрашивали, говорила об этом сразу и искренне. Странно бегать по городу и кричать: «Я не люблю этого человека» — правда, странно. Ну, не люби. Спросят — ответь, если сочтешь нужным, или промолчи. Еще один мамин жизненный принцип: пока тебя не попросят, никогда не делай добро, это наказуемо. Сделаешь какое-нибудь добро, потом человек к тебе придет и скажет: «Не надо было мне помогать. Зачем ты лезешь не в свое дело?» То есть не суйся, пока не попросят о помощи, только тогда помоги по мере своих сил. А так оставайся на месте со своим добром, со своей правдой... Не так давно мама ушла, но все равно она рядом каждую минуту.
— Для Володи Басова, сына другой народной артистки — Натальи Фатеевой, интернат, куда отдала его мать, до сих пор незатянувшаяся рана. Вы тоже росли в Петергофском интернате. Как это пережили?
— Очень хорошо. Я не любил детский сад, не знаю почему, вот не любил, и все! Хватался за деревья, когда мама меня туда тащила. Она служила тогда в Ленинградском театре Ленинского комсомола, вела меня, уже опаздывала на репетицию, а детский сад находился через дорогу от театра. А вот в интернат я как раз пошел с удовольствием. У меня до сих пор есть друзья, с которыми учился там с первого класса, мы продолжаем общаться. Кто-то живет в России, кто-то эмигрировал, кого-то уже нет на свете... Да, все мы уже довольно возрастные ребята. В интернате я получил закалку, научился жить так, чтобы мое поведение соотносилось с коллективом, который там сложился.
Я не стал выскочкой, но и последним учеником не был никогда. Всегда учился хорошо. В интернате мы всем делились. К кому-то на неделе приезжали родители и привозили что-нибудь вкусное. Съедали это все вместе. Меня часто навещали бабушка с теткой — родня по папиной линии, отец приезжал пару раз. Мама не ездила никогда, мы виделись по выходным. Мама и в школу на родительские собрания никогда не ходила, я оканчивал обыкновенную общеобразовательную. Она была плотно занята в театре, у нее не хватало времени. Спрашивала:
— У тебя же там все в порядке?
— Да.
— Ну, и чего я туда пойду?
В интернате мы устраивали какие-то игры, делились продуктами, вместе хулиганили и вместе читали. Мы обливались зимой ледяной водой при открытых окнах в огромной душевой, потому что были уверены: надо закаляться. Мы открывали все окна, а морозы тогда стояли сильные, ложились спать в прохладном помещении, все росли спортивными. А главное — дружили. Наверное, поэтому я никогда не был замкнутым, ведь понимаю, что такое жить в компании, в обществе, ничуть от этого не бегу. Я совершенно не отшельник, наоборот, очень люблю общаться с людьми.
— Слышала, что Нина Николаевна дружила с Ией Сергеевной Саввиной.
— О да, они были подругами не разлей вода, хотя одна жила в Москве, а другая — в Петербурге. Я довольно часто гостил у Ии, после шестого класса начал ездить к ней чуть ли не каждые зимние каникулы. Меня в ее доме всегда ждала отдельная комнатка, там стояла моя кровать, рядом на тумбочке встречала моя любимая еда — банка фасоли в томате. А когда я перешел в восьмой класс, к ней прибавились бутылка пива и пачка американских сигарет. Справедливости ради, я не грешил ни алкоголем, ни куревом, но что было, то было. И днем, и утром Ия Сергеевна все время что-то варила, парила, жарила. Если правильно помню, она не держала домработницу, у нее не было вообще никаких помощниц по хозяйству.
Для меня начинались ежевечерние походы в театр, в доме была огромная библиотека, которую собрала Ия Сергеевна. Гигантское количество книжек лежало везде, а какие-нибудь две-три — прямо у изголовья моей кровати, чтобы я читал вечерами. С «Мастером и Маргаритой» познакомился с подачи Ии. Она дала мне журнал «Москва», где впервые были опубликованы главы великого романа. Я буквально проглотил булгаковский текст, не мог оторваться. Вообще тогда читал взахлеб, после школы тоже несколько лет читал очень много. Сейчас так уже не удается.
Практически каждый вечер Ия играла спектакль, а после в доме собирались гости. Я со всеми перезнакомился, подружился. У нее бывали серьезные люди. Я тогда даже не подозревал, насколько они значимые, талантливые, а других вокруг Саввиной и быть не могло. Коллеги ее побаивались, потому что у Ии был очень острый язык, тонкий ум. Профессиональный журналист, великолепно писала, обладала неподражаемым стилем.
— Дом вашей матери был таким же гостеприимным?
— Мама была сильным магнитом, который тоже притягивал людей. Таким же человеком оказался и ее муж Кирилл Ласкари. Кирилл в пору их брака танцевал в Мариинском театре, потом стал балетмейстером. Он был братом Андрея Александровича Миронова, Александр Семенович Менакер — их общий отец. Поэтому Андрей Александрович невольно являлся моим дядей, но не кровным, а по факту. Братья очень дружили, Миронов часто бывал у нас в доме, нередко приводил своих друзей — Александра Анатольевича Ширвиндта, Михаила Михайловича Державина. Кирилл Ласкари в той компании был заводилой, аккумулятором разных идей, человеком с абсолютным чувством юмора, он очень смешно шутил. Поэтому, конечно, всех тянуло в наш дом. А мама не возражала, всегда радушно принимала этих людей у себя. Народу всякого и не всякого у нас перебывало много, лучшие сидели в гостях, смеялись, выпивали, что-то рассказывали.
К примеру, если в Ленинграде шли гастроли Театра на Таганке, значит, кто-нибудь после спектакля непременно придет к нам домой. Мама дружила с Иваном Дыховичным, Владимиром Семеновичем Высоцким, с которым не раз снималась в кино, Мариной Влади. Высоцкий играл на маминой семиструнной гитаре, и мы становились первыми слушателями его новых песен. Мог играть и петь всю ночь. Нередко он спрашивал нас: «Ну как?» Мама не была поклонницей его творчества. Однажды с присущей ей прямотой высказалась:
— Володя, что ты так орешь?!
— Я не ору, я пою.
— Пой потише, соседи спать легли, завтра всем на работу.
А соседи каждый раз после его визитов старались отловить меня на лестнице, чтобы задать вопрос: «Где ты достал новые записи Высоцкого? Мы их еще не слышали».
С Владимиром Семеновичем мы ездили на пляж, купались, бегали. Однажды подошли девушки, говорят:
— А мы знаем, кто это, если не ошибаемся, это артист Дьячков.
Я не стал их разочаровывать:
— Да, это он. — Хотя не узнать Высоцкого было странно.
Высоцкий ушел рано... С другой стороны, спрашиваю себя, что бы он сейчас писал? И не могу ответить. Мне кажется, он успел все написать и про сегодняшний день... Чем он не Пушкин?
Кирилл Ласкари дружил с Михаилом Барышниковым, который был солистом Мариинки. Ко мне Миша относился как к сыну своих друзей, не более того, хотя был не намного старше. Конечно, я смотрел все его спектакли, Барышников был гениальным танцовщиком, ничего подобного я потом на сцене не видел. Мне казалось, что он разговаривает с залом, настолько блистательно он исполнял свои балетные партии. Миша был красивым, с пшеничными волосами, серыми глазами, балетной выправкой. Таким он мне казался. Помню, как-то пришел в моднейшем кожаном сюртуке, который ему очень шел. Нередко его сопровождал любимый пес — белый королевский пудель Фома.
Миша дружил с Володей Высоцким, а поскольку Володя был частым гостем в нашем доме, Миша тоже постоянно наведывался к Нине. Помню, я окончил первый курс и должен был ехать в стройотряд. Мы с Мишей сидели у нас дома, родителей почему-то не было, болтали, выпили по рюмке, рядом крутился наш пес Зурикелло. Я сообщил:
— Завтра уезжаю в Сыктывкар.
— А я лечу на гастроли в Канаду.
С тем и распрощались. И уже в Сыктывкаре я узнал, что Барышников остался в Канаде.
Миша больше никогда не возвращался в Россию. Через много лет я услышал, что он играет спектакль в Риге. Заказал билет, сел в самолет и прилетел туда. Я был в курсе, что дарить Мише цветы нельзя, он это строго-настрого запрещал. Но я зашел на рынок и купил огромный красивый подсолнух на длинной ножке. Посчитал: ну какой же это цветок? После спектакля, не поднимаясь на сцену, все-таки протянул его Мише, и он его принял. Барышников разгримировался, переоделся и вышел к зрителям. Мне удалось попасть на эту встречу. Я захватил с собой несколько старых фотографий, и Миша, конечно, меня вспомнил, не мог не вспомнить. Хотя прошло 43 года. Мы пообщались.
Рассказал об этом Ивану, который попросил познакомить его с Мишей. Я организовал их встречу, они были в восторге друг от друга. Иван с гордостью сообщил: «Уже еду в аэропорт, и вдруг звонок, снимаю трубку — звонит Барышников и говорит: «Иван, спасибо за общение, мне было очень интересно».
Помню, как Марина Влади сидела у мамы на кухне. В маминой компании Марина позволяла себе расслабиться, не красилась, сидела с бледным лицом. Помню, как на протяжении многих лет Влади говорила всем, что ей тридцать три.
Позже мы встретились на съемках фильма «Пьющие кровь» по рассказу Алексея Константиновича Толстого «Упырь». А еще позже я в качестве продюсера привозил Марину в Петербург, организовал четыре спектакля с участием ее небольшой труппы. Они играли постановку, посвященную Владимиру Семеновичу, где исполняли его песни и стихи. Вместе с моим сопродюсером Сергеем Брелем взял на себя всю организацию. А началось все так: Сережа начал заниматься театром и однажды высказал идею:
— Хорошо бы привезти в Театр эстрады Марину Влади, чтобы сыграла там хотя бы три-четыре спектакля.
— Давай сначала ее спросим.
— Как это, спросим?
Я снимаю трубку, набираю номер, говорю:
— Марин, приедешь?
— Нет, не приеду, недавно была на гастролях в Сибири, меня там так обманули!
— Марин, здесь другая ситуация, тебя не обманут.
Мы нашли партнеров, гранд-отель «Европа» предоставил пять бесплатных номеров только за то, что Марина согласилась сфотографироваться в интерьере гостиницы. Нашли ресторан, где кормили ее и четырех музыкантов. Опыт оказался очень интересным, мы даже в плюсе остались. Никогда не думал, что смогу заниматься еще и таким делом. Все получилось благодаря продюсерскому таланту Сергея и моим связям и знакомствам. То есть, по большому счету, благодаря опять-таки моей маме. Не было бы у меня такой мамы, не было бы в моей жизни Марины и многих, многих других...
— Слышала, что самыми близкими вашими друзьями были Андрей Краско и Аркадий Коваль.
— С Аркадием дружим и сегодня, к счастью, он жив-здоров. Это Андрюши уже нет с нами... Подружились мы еще в институте, хотя учились на разных курсах. Андрюшка всегда был народным любимцем. Вот как говорила о нем моя мама: он не успел получить наград и званий, но заслужил народную любовь, а это самая высокая награда. Вернее не так.... Про народную любовь это она говорила о себе, а ему просила передать: пусть приходит в гости.
Я завидовал ему ужасно, потому что он обладал качеством, которым мало кто обладает: он как будто родился прямо в кадре. На первый взгляд казалось, будто он ничего не играет, но это не так. Великий французский артист Жан Габен тоже вроде бы ничего не играет. Но разве это правда? Иной раз я даже молился: Господи, мне бы хоть одну сотую часть такой органики, такой фотогеничности, как у Андрюшки. Потом понял: каждому свое, зато я обладаю какими-то другими качествами. Прекрасно чувствую себя на эстраде, в театре, это моя стихия. Ну а то, что не умею сниматься... Может, просто плохо себя знаю или не понимаю особенностей своей внешности?
Но кино, повторюсь, искусство режиссерское. Все можно смонтировать и сделать из очень смешной сцены абсолютно бездарную или, наоборот, можно взять какой-то уже отснятый заведомо бесперспективный материал и за два дня досъемки и искусного монтажа превратить его в шедевр.
— Дмитрий Астрахан, руководивший в свое время петербургским Театром комедии имени Акимова, по сей день вспоминает, как коллеги умирали от смеха, когда ваш отец Лев Милиндер ставил легендарные капустники. А каким человеком был Лев Максович? Как складывались ваши отношения?
— Родители расстались, когда я был совсем маленьким. Мама не простила отцу романа с циркачкой. Левочка был человеком очень ранимым и очень ведомым. Он был королем на сцене, великолепно играл несколько ролей в театре, я их помню и люблю. Весь город об этом знал, на эти спектакли ходили его поклонники. Его обожали Булат Окуджава, Михаил Жванецкий, потому что он был человеком изысканного, просто небесного чувства юмора. Умер артист Ханзель, с ним попрощались в театре. Отец стоял в сторонке, и кто-то из артистов, проходя мимо, спросил:
— Лева, ты поедешь на кладбище?
— Да.
— Лева, а кто там будет?
На что Лева без паузы ответил:
— Ну, во-первых, сам Ханзель... — Так мог пошутить только он.
— С вашим сыном меня в свое время познакомила дочь моего приятеля Таня Геворкян. Иван оказался очень приятным, обаятельным молодым человеком, хотя еще не стал безумно популярным.
— Но все к тому шло. Таня, непростая девочка, светская львица, прекрасно чувствовала, кто рядом с ней. Она была старше его на три года, опытнее, Ванька был влюблен, потом их отношения разладились. Но я не собираюсь это комментировать.
— Андрей Львович, вы служили в разных театрах. Какой из них стал для вас самым главным?
— Это, конечно, Ленинградский театр Ленинского комсомола, где начинала моя мама. Вообще, они с отцом год прослужили в Драмтеатре имени Федора Волкова в Ярославле. Потом появился великий Александр Аркадьевич Белинский и забрал родителей в Ленинград. Папа поступил в Театр комедии, где и провел всю свою жизнь. А мама лет десять работала в Театре Ленинского комсомола, главным режиссером которого был в то время Георгий Александрович Товстоногов. Позже приказом Министерства культуры Георгия Александровича перевели в БДТ, чтобы поднимать театр, потому что там была разруха. Надо сказать, ему это довольно неплохо удалось. Конечно, он звал Нину с собой.
Но сначала, когда мама проработала полгода, он чуть ее не уволил. Считал Нину Николаевну профнепригодной. Товстоногов никогда не выгонял людей на улицу. Он вызвал маму и сказал: «Нина, ищите себе другое место работы. Когда найдете, скажете мне, и тогда напишете заявление об уходе». Труппа отправилась на гастроли, а художник Семен Мандель, который дружил с мамой, выделял ее среди остальных актрис, однажды предложил: «Нин, давай я отведу тебя на съемки фильма «Укротительница тигров», там наверняка требуются артистки массовых сцен». Он привел ее на площадку, маму увидели режиссеры Александр Ивановский и Надежда Кошеверова и моментально предложили ей играть роль, с которой она блистательно справилась. Нина Николаевна очень смешно сыграла глупенькую цирковую артистку Олечку, откуда взялось столько экспрессии, юмора! Вспоминая театр Волкова, мама рассказывала, как ей приходилось бороться с зажимом, она ужасно волновалась, забывала текст, один раз не могла выговорить «Кушать подано». А тут вдруг такая яркая работа, мама порхала по экрану как шарик пинг-понга, прекрасно вписываясь в компанию Павла Кадочникова и Людмилы Касаткиной. Ниночка молодец, она очень ярко там проявилась. И случилось чудо: Георгий Александрович посмотрел фильм и больше не поднимал вопрос о мамином увольнении.
Как-то она сидела на репетиции и вдруг сообщили, что актриса, игравшая героиню, заболела. Товстоногов спросил:
— Вы знаете текст?
— Да, знаю.
— Идите на сцену.
Мама потом вспоминала: «Я играю, играю, играю, а Георгий Александрович не останавливает». А пока режиссер не остановил, артисту не положено прерываться. Так и доиграла до конца. Когда произнесла последнюю фразу, обратилась к Товстоногову:
— Георгий Александрович, я...
— Нина, только так это и надо играть.
И все, он влюбился в нее как в актрису, стал занимать во всех спектаклях. Звал и в БДТ, но она не пошла, и может, правильно сделала. Она чувствовала, что Товстоногов безусловный лидер, диктатор. Она тоже. Два таких персонажа в одном курятнике не уживутся.
— В БДТ, по рассказам людей, там служивших, многие решения принимались только с одобрения так называемых «женщин БДТ».
— Женщины БДТ — это особая статья. Мама в этот пасьянс не вписывалась. В Театре Ленинского комсомола привыкла быть примой. Нина доиграла там все спектакли, чтобы никого не подводить, подождала, пока на ее роли введут других актрис, и ушла в Александринку. Этот театр как раз славился тем, что в его труппе блистали индивидуальности. Там служили подлинные звезды — Николай Симонов, Юрий Толубеев, Николай Черкасов, Владимир Честноков, Лидия Штыкан, со всеми мама играла.
После «Белорусского вокзала» она была не менее популярна и любима зрителями, чем ее партнеры. Хотя работа могла не состояться. Андрей Смирнов хотел снимать в роли Раи только Нину Николаевну, провел пробы, утвердил ее кандидатуру. Но руководство студии за его спиной приняло свое решение, поставив его перед фактом: роль будет играть другая актриса. И у молодого режиссера хватило сил и мужества проявить твердость. Он написал заявление об уходе и уехал на дачу к приятелю. Директор студии лично приехал за ним через несколько дней и вернул на проект, приняв все его условия. Так родилась роль, которая стала визитной карточкой мамы.
— Были ли у вас любимые роли в Театре Ленинского комсомола?
— Я играл в спектакле «Где найти Алису?» по всем известному произведению Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес». Автор инсценировки придумал такой ход — Алиса проваливается в кроличью нору, путешествует, но параллельно семья Алисы после ее пропажи начинает ее разыскивать, все в панике: куда она подевалась? Играли по две роли. Актриса, которая играла, к примеру, гувернантку в семье, выходила на сцену и в роли Мыши, которая спит. Я играл Чеширского Кота, а в семье роль дедушки. Мне тогда исполнилось года двадцать три, я надевал лысый парик с такими лохмами, как у артиста Юри Ярвета в фильме «Король Лир». Все остальное изображал без грима. Роль стала бенефисной. Однажды Генриетта Наумовна Яновская, режиссер спектакля, объявила прогон глубокой ночью. Хохотала громче всех, а потом сказала:
— Андрей, все хорошо, но спектакль не про дедушку, а все-таки про Алису.
— Генриетта, ты поймала меня, когда мы все уже устали, я просто перестал себя сдерживать.
Конечно, я играл потом эту роль скромнее. Тем не менее артисты, которые находились со мной на сцене, неизменно смеялись в голос вместе со зрителями. Это самые счастливые моменты, ради этого театр и существует, когда артисты и зрители играют вместе.
— Андрей Львович, время сегодня для всех нас непростое. Как сохранить себя? Что для этого нужно сделать?
— Ничего с собой делать не надо. «Я хочу жить так, чтобы мне не пришлось плевать в собственное отражение в зеркале» это цитата. Формулировка опирается на законы совести и неоднократно получала подтверждение, была проверена.
Подпишись на наш канал в Telegram