Позже, снимаясь, увидела альбом с фотопробами артисток на роль Нины, их было больше пятисот. Среди них много известных имен. Тем не менее я расплакалась, узнав, что утверждена в картину. Мне совсем не хотелось бросать цирк. Планировала репетировать в Ялтинском цирке в свободное время, но съемки не оставляли никакой возможности отвлекаться от «Кавказской пленницы». Когда отснятый материал посмотрел директор студии Иван Александрович Пырьев, высказался так: «Из этой девочки может получиться новая Любовь Орлова».
— Наталья Владимировна, я под большим впечатлением от вашей автобиографической прозы «Канатоходка». В этой книге вы предельно откровенно рассказали о том, как непросто складывалась ваша жизнь. Не боялись разочаровать ваших поклонников, что называется, разрушить легенду?
— Нет, желтая пресса придумывала обо мне вещи намного хуже. Пресса вообще «пасет» меня с момента выхода «Кавказской пленницы». Но раньше журналистика была примерно такой: «Под куполом цирка выступила Наталья Варлей». А дальше автор давал оценку моему номеру: либо дарил хвалебную строчку в обзорной статье о новой цирковой программе, либо отзывался о номере прохладно.
Многое изменилось после выхода «Кавказской пленницы», когда меня стали преследовать толпы поклонников, пошли письма, сплетни, выяснения отношений, а рядом с нашим подъездом поставили милицейский пост. Сыграв в экранизации гоголевского «Вия», я поступила в Щукинское училище. И тут же пошел наворот слухов и сплетен: дело нечистое, куда она исчезла, почему не снимается, что с ней случилось? Высказывались самые «смелые» предположения, не имевшие ничего общего с действительностью. Не стану их озвучивать. Безусловно, меня это больно задевало. Конечно же, «Канатоходка» — не ответ желтой прессе. Она — плод анализа моей собственной жизни, где я рассказала свою историю такой, какой она была на самом деле, ответила сразу на все вопросы не столько окружающим, сколько себе самой.
К сожалению, когда два издания «Канатоходки» быстро раскупили, появилось множество скандальных журналистских выступлений, перевиравших немало ситуаций и обстоятельств. В реплике можно изменить одно слово, и она приобретет другое значение. Я тогда расстраивалась: может, не обо всем стоило писать, что-то оставить при себе? А может быть, я поступила правильно? Не знаю. Мою книгу можно было бы назвать исповедью, но исповедуются все-таки в храме перед Богом.
Книга сложилась из моих дневниковых записей, размышлений и для многих стала откровением, а для кого-то — разочарованием и огорчением. Меня упрекали: почему так мало о «Кавказской пленнице»? Но я писала не о «Кавказской пленнице», а о своей жизни, о тех, с кем посчастливилось (или не посчастливилось) по этой жизни пройти и к каким выводам пришла к сегодняшнему дню. Периоду работы над «Пленницей», моим партнерам по фильму, режиссеру Леониду Иовичу Гайдаю посвящено несколько глав. Безусловно, картина сыграла огромную роль в моей жизни, перевернув ее с ног на голову, хотя быть актрисой после этого я еще не собиралась, продолжала работать в цирке. А вот снимаясь в роли Панночки в «Вие», когда Леня Куравлев учил меня не просто выполнять указания режиссера, а становиться соавтором своих ролей, я задумалась о получении высшего актерского образования.
Многие читатели меня хвалили, назвали даже летописцем своего времени. А кто-то был разочарован, потому что книга рассеяла флер роли из «Кавказской пленницы». Люди до сих пор хотят, чтобы, какой я полюбилась в фильме в роли Нины, такой и прожила бы всю свою жизнь. Но начнем с того, что я — не Нина. Режиссер Леонид Гайдай, увидев меня, цирковую, озорную, гиперболизировал эти черты и вылепил образ в кино. «Кавказской пленнице» в прошлом году исполнилось 55 лет. Премьера фильма состоялась в кинотеатре «Художественный» в апреле 1967 года. Когда ее снимали, никто не ожидал, что у картины будет такая счастливая и долгая жизнь.
Сожалею, что никак не могу закончить вторую книгу, которую задумала как продолжение первой. Туда не вошли главы о многих моих партнерах по спектаклям и друзьях по жизни — Алике Филозове, Саше Белявском, Аллочке Балтер... За последние годы ушло много друзей — Володя Качан, Боря Грачевский, мои сокурсники — люди, близкие мне по духу. Наступило странное время, мы очень мало общаемся, в основном разговариваем по телефону, случайно где-то пересекаясь, на ходу перекидываемся парой слов: о, надо повидаться. А смотришь — уже и не с кем...
А еще у меня немножко опустились руки, когда я поняла: то, что я хотела донести, далеко не до всех дошло. Время такое, что выбивает опору... Начинаешь писать и задаешься вопросом: кому это нужно? Я продолжаю делать наброски, жизнь-то у меня длинная, может, некоторые события кому-то покажутся неважными, а для меня важно все. Какими глазами и при каких обстоятельствах я увидела мир, как ощутила себя на этой земле. Помните, в моей книге: мама держала меня на руках, я ножкой сбила часы, а она поставила меня в песок и стала ругать. Именно тогда в подсознание запала мысль: любовь как приходит, так и уходит, только что была здесь, и вот ее уже нет. Наверное, страх потерять любовь отложил отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь.
— Вам многое давало актерское братство? Что дает силы сегодня?
— Раньше многое давало мне единение разных людей. Вспоминаю, как, отыграв спектакль в Театре Станиславского, общалась с друзьями. Конечно, молодая была, сил хватало. Актеры знают: после спектакля невозможно сразу уснуть, ты приезжаешь домой, маешься, читаешь, смотришь телевизор. А меня забирали друзья, везли к себе домой. Мы не только разговаривали, смеялись, пели песни под гитару, читали стихи, танцевали, выпивали по бокалу сухого вина, но и обсуждали прочитанные книги, новые фильмы. И такое общение не забирало силы, наоборот, оно их восстанавливало, давало духовную и сердечную пищу.
Сейчас, к сожалению, такое общение утрачено. Наблюдала не раз: приду к кому-нибудь в гости, сидят люди, произносят тосты, но рядом лежат мобильные телефоны, многие вообще не вылезают из гаджетов. Общения нет.
Я езжу к своему духовному отцу Сергию (Николаеву) в храм в Заозерье за 70 километров от Москвы, там у меня духовная семья, после службы мы собираемся за столом в трапезной, обязательно поем под гитару, говорим тосты, читаем стихи. То есть там люди духовно общаются.
Да, наверное, церковь — моя самая большая опора, потому что в те моменты, когда хочется уткнуться носом в подушку и рыдать, никуда не выходя, ты делаешь усилие, выходишь из дома и входишь в храм. Неважно, идет там служба или ты просто постоишь у икон, непременно почувствуешь облегчение, получишь ответ на многие вопросы.
Конечно, самое приятное, когда собирается семья, но у меня почти не осталось родных, нет папы, мамы, крестной, крестного моих детей, бабушки... Сыновья повзрослели, мы собираемся за столом на Новый год, Рождество, Пасху, дни рождения, дни памяти близких. Сначала я еду к батюшке, потом отмечаю праздники с детьми. Но все равно по сравнению с 365 днями в году это мало. Поэтому без преувеличения меня спасает вера.
А еще поддерживают звери. Когда ты открываешь дверь ключом, а тебя за ней уже ждут два старых кота — это тоже очень большая поддержка. На даче их живет еще больше. Однажды уехала на гастроли и попросила подругу Тамарочку Абдюханову (дружим с первого курса Щукинского училища) заботиться о них, кормить. Когда вернулась, коты сбежались и выстроились в ряд. Подруга тогда сказала: «В воздухе разлилась такая любовь! Никогда этого не забуду». Понимаете, что нас держит на этой земле? Любовь. А когда чувствуешь, что вообще никому не нужен, приходит конец.
С возрастом понимание любви видоизменяется. Я написала огромное количество стихов о любви женщины к мужчине. Сегодня понимаю, что настоящая любовь — это не страсть, а умение сопереживать, понять человека, услышать его, поддержать. Главное, чтобы любимый человек был счастлив.
Спустившийся с небес
И посетивший нас
Ребенок хрупкий
И многоименный
Зовется: Боль, Любовь.
Разлука, Нежность, Страсть...
Он — светлый вальс
И пепел похоронный...
Это из моего раннего определения любви. А сейчас я бы процитировала финальные строки другого стихотворения:
...Иди! Я освещу тебе ступени,
Я — свет любви на всем твоем пути!..
Настоящая любовь — это отсутствие эгоизма.
— Ваш путь в актерскую профессию начался с детской цирковой студии при московском цирке, куда принимали детей одиннадцатилетнего возраста. Там вы не только обучались азам цирковых жанров, но и уже выходили на манеж, к примеру, в детском представлении «Трубка мира», где исполняли танец маленьких индейцев, а главных злодеев играли Юрий Никулин и Михаил Шуйдин. Потом было училище циркового и эстрадного искусства. То есть цирк дал старт вашей карьере, ему вы посвятили большой отрезок жизни. А если философски рассуждать, что цирк дал вам?
— Так сложилось, что в детстве я много болела и много читала. Была домашней девочкой, занималась музыкой и глотала одну за другой книги. Забегая вперед, скажу: когда мы с Леней Куравлевым снимались в «Вие», он однажды спросил, каких писателей я люблю. Ответила: Достоевского и Грина. Достоевского Леня одобрил, а насчет Грина сказал: «Ненавижу! Он обманщик». Я ахнула — как это так, такой интеллигентный человек Леня и вдруг ненавидит Грина. Потом до меня дошло, что он имел в виду. В жизни не так много историй со счастливым концом. В моем стихотворении «Ассоль» есть такие строки: «Проходит жизнь, как сон, как боль. / Мечты сдаются и стареют. И постаревшая Ассоль / Уходит, не дождавшись Грея». Наверное, мой идеализм имеет генетические корни, потому что еще моя бабушка любила декламировать Надсона и делала это смешно и трогательно.
Конечно, заложенный во мне романтизм идеализировал мое представление о цирке. Была уверена, что там работают только невероятно сильные, смелые, красивые люди, которым доступно то, что лежит за пределами человеческих возможностей. А поскольку в детстве мне не разрешали заниматься физкультурой, а очень хотелось, в конце концов я вырвалась в цирковую профессию и начала работать, общаться с людьми из цирка. В какой-то момент вдруг почувствовала, что мне тесновато в рамках круга арены диаметром в 13 метров, мне захотелось как-то раздвинуть пространство. Подумала тогда пойти учиться на театроведческий в ГИТИС.
Но в мою жизнь ворвалось кино. Решила стать актрисой и поступила в Щукинское училище, а цирк остался в душе и в сердце. Сегодня я прекрасно понимаю, что в цирке не все так гладко и однозначно, как кажется со стороны: ах, как это красиво, как нам, смертным, недоступно это волшебство, этот фокус за пределами человеческих возможностей!
В цирке тоже работают разные люди. Мне повезло, я и сегодня сохранила дружеские отношения с несколькими моими цирковыми сокурсниками. К сожалению, многие уже ушли из жизни... Конечно, когда хочется как-то сменить пластинку обыденной жизни, идешь в цирк. Хотя там сегодня тоже многое изменилось, даже по тому, как выстраиваются цирковые представления, ты понимаешь, что номера поставлены с коммерческим прицелом на зарубежные гастроли. Цирк перестал быть чистым искусством.
Тем не менее физическая выносливость, необходимость чувствовать локоть товарища все равно остались, и этого в цирке больше, чем в других видах искусства. В театре этого совсем немного. Чаще всего компании единомышленников собираются в антрепризах, и если кто-то не вписывается в общую атмосферу, его потихонечку выдавливают, заменяя кем-то другим.
— В одной цирковой программе вы работали вместе с Леонидом Енгибаровым, легендарным «грустным клоуном». Что о нем вспоминается?
— Леню еще называли «клоуном с осенью в душе». Судьба свела нас в Одессе. В той цирковой программе Леня работал коверным клоуном, то есть заполнял паузы, пока униформисты готовили реквизит для очередного номера. Он владел всеми жанрами циркового искусства: был не только прекрасным мимом, но и свободно ходил по проволоке, был жонглером, эквилибристом, силовым акробатом, не боялся подниматься под купол. Публика ждала его выходов иногда даже больше, чем номеров программы. Леня был потрясающе одаренным артистом, сам придумывал свои репризы, вкладывая в них философский смысл, гениально их исполнял, никогда не позволял себе скатиться в пошлость. Лишь сегодня стало понятно, насколько он был недооценен, я тоже тогда не догадывалась, личность какого масштаба находится рядом. При Лениной жизни признания, которого он заслуживал, не случилось, он прожил всего 37 лет и рано ушел, инфаркт...
В цирке принято помогать друг другу. Леня попросил поучаствовать в его репризе. Я играла роль девушки, которой он назначил свидание. Хотел прийти на него с букетом, но скаредный продавец цветов в буквальном смысле снимал с него последние штаны. Незадачливому влюбленному не оставалось ничего другого, как, натянув вниз рубашку, замереть на постаменте вместо статуи и наблюдать, как наглец пристает к его девушке. Все конечно же заканчивалось хорошо, мы с Леней уходили за кулисы непременно под гром аплодисментов.
Леня трогательно за мной ухаживал, провожал в гостиницу, читал стихи Бодлера и Рембо, подсовывал под дверь милые записки, дарил букетики фиалок или ландышей. Но мне тогда исполнилось всего восемнадцать, Енгибаров был тридцатилетним, разница в возрасте казалась чрезмерной. Я просто не смогла бы ответить ему взаимностью.
Леня мечтал играть в кино, но не нашлось режиссера, который бы смог соответствовать его уникальному таланту. Он снялся в главной роли всего лишь в единственном фильме, оказавшемся не слишком удачным. А в тот момент играл даже не эпизодическую роль, а был, что называется, «в окружении» у главных героев в дебютной картине Георгия Юнгвальд-Хилькевича «Формула радуги» на Одесской киностудии. Персонажи из окружения не несли никакой смысловой нагрузки, просто без единой реплики присутствовали в кадре.
По приглашению Лени Юра Юнгвальд-Хилькевич пришел на одно из наших представлений, где обратил внимание на меня. Он потом вспоминал: «На арену вышло неземное существо, оторвалось от земли и полетело! Роскошные волосы, большие глаза, очаровательная улыбка!» Как только он все это разглядел? Трапеция, на которой я качалась, находилась довольно высоко от арены. Тем не менее на следующий день Юра пришел ко мне в гостиницу и пригласил сниматься «в окружении». С радостью согласилась, и мы появлялись в кадре вместе с Енгибаровым. Те съемки запомнились радостной атмосферой, Юра умел ее создавать, имела возможность в этом убедиться, когда играла уже главную роль в другом его фильме «Весна двадцать девятого».
— Георгий Эмильевич утверждал, что это он, по его выражению, «продал» вас Гайдаю.
— Вот как все было на самом деле. Чем больше я снималась в «Формуле радуги», тем сильнее у Юры зрело желание снять актрису с главной роли и утвердить на нее меня. Мне исполнилось восемнадцать, но выглядела я девчонкой, а играть бы пришлось взрослую женщину. На такую роль я не подходила, но это было очевидно всем, кроме Юры. Он устроил мне пробы, гримеры изо всех сил пытались меня «взрослить». Все оказалось тщетно, пробы не утвердил худсовет, в итоге роль сыграла Раиса Недашковская, прекрасная украинская актриса.
В тот момент на Одесской киностудии находилась в командировке ассистент Гайдая Татьяна Михайловна Семенова, искавшая актрису на роль Нины в «Кавказской пленнице». Именно она записала мой адрес и телефон. Когда я вернулась в Москву, дома ждала телеграмма с просьбой приехать на «Мосфильм» на фотопробы. Их проводил Леонид Иович Гайдай, которого я запомнила как мрачноватого человека в очках. Он задал несколько формальных вопросов: где училась, чем занимаюсь в цирке? Чтобы сделать более раскосые глаза, гримеры заплели мне косички, туго стянув их на затылке, в таком виде меня и сфотографировали. Потом все-таки решили меня постричь.
— Помню, как в парикмахерских клиентки повально просили сделать им такое же каре, как у «кавказской пленницы».
— С Леонидом Иовичем отрепетировали сцену, когда Шурик догоняет Нину на дороге и утверждает, что это не он, а его ослик поплелся за героиней.
После этого я спокойно уехала в Тулу, где работала в цирковой программе. И уже там меня застала другая телеграмма с приглашением на кинопробы. Поехала, реплики за Шурика подавал Леонид Иович, ослик в кадре был настоящим опытным киноактером, звали его Соловей. Я подкармливала его морковкой, в какой-то момент он зажевал мою руку, я рассмеялась. То есть повела себя естественно и непринужденно. Потом Гайдай спросил, не могла бы я раздеться и сняться в купальнике. Сразу же согласилась — купальник для цирковой артистки привычная форма одежды. Как потом оказалось, моя готовность сниматься в купальнике произвела впечатление на режиссера, усмотревшего в этом раскованность. Сняли кинопробы, и я вернулась в Тулу, где через какое-то время получила телеграмму: вы утверждены на роль Нины в «Кавказской пленнице», приезжайте на примерку костюма.
Позже, снимаясь, увидела альбом с фотопробами артисток на роль Нины, их было больше пятисот. Среди прочих выделялись Валентина Малявина, Наталья Кустинская, Лариса Голубкина, Вика Федорова, Надежда Румянцева, Наталья Фатеева, Анастасия и Марианна Вертинские... Список можно продолжать. Тем не менее я расплакалась, узнав, что утверждена в картину. Мне совсем не хотелось бросать цирк, в слезах позвонила своему любимому педагогу по цирковому училищу Зиновию Боничу. Тот успокоил: «Во-первых, это не навсегда, съемки закончатся, и ты вернешься на манеж. Во-вторых, представь, как тебя станут объявлять: «Под куполом цирка исполнительница главной роли в фильме «Кавказская пленница» Наталья Варлей!» Я вытерла слезы. Натуру снимали в Крыму, куда отправили около трехсот килограммов моего циркового реквизита. Планировала репетировать в Ялтинском цирке в свободное от съемок время, но реально получилось сделать это раз пять. Съемки, репетиции, уроки вождения автомобиля не оставляли никакой возможности отвлекаться от «Кавказской пленницы».
— Легко ли было сниматься? Как относились к вам партнеры?
— И легендарная «троица» Вицин, Никулин, Моргунов, и Владимир Абрамович Этуш, и Саша Демьяненко, и Фрунзик Мкртчян относились ко мне прекрасно, помогали, тактично что-то подсказывали, делали все, чтобы я не зажималась. Съемки начинались в мосфильмовском павильоне в восемь утра, с семи меня гримировали и одевали. Но после этого я не сразу попадала в кадр. Иногда приходилось подолгу ждать, когда позовут. Я успевала перегореть, взгляд потухал, и тогда Гайдай командовал: «Бегом на четвертый этаж и обратно!» Когда вбегала в павильон, сразу же шла в кадр, и все получалось, глаза загорались, кураж возвращался. Когда отснятый материал посмотрел директор студии Иван Александрович Пырьев, высказался так: «Из этой девочки может получиться новая Любовь Орлова».
Мои партнеры фонтанировали идеями. Многие трюки, ставшие крылатыми реплики рождались, когда великолепные актеры начинали импровизировать. «Чей туфля? Мое...» — придумал Георгий Михайлович Вицин. Юрий Владимирович Никулин — автор смешного эпизода, когда Балбес чешет пятку внезапно растянувшейся рукой. Он же придумал, как это снять, лежа просовывал руку под одеяло, а высовывал руку и чесал пятку Никулина уже притаившийся рядом помреж. Получилось в итоге очень смешно.
В Крыму я училась водить машины — грузовик-полуторку, загримированный под скорую помощь, и красный ретрокабриолет немецкой марки «Адлер». Снимали эпизод, когда Нина гонит машину по шоссе, а дорогу ей внезапно преграждает «троица». Разогналась, поехала, жму на тормоза, а они отказали. Успела крикнуть: «Машина не останавливается!» «Троица» отскочила, но за ними на шоссе лежал с камерой оператор Константин Бровин. К счастью, кабриолет затормозил ровно в полуметре от него. Гайдай перенервничал так, что запретил мне исполнять какие-либо трюки, хотя никакой моей вины в той ситуации не было.
Практически все трюки я уже исполнила, остался один эпизод, когда Нина прыгает в горную речку, спасая Шурика, снимали в Красной Поляне. В качестве моего дублера выступал юноша, которого тут же забраковал оператор. Тогда неожиданно нырять вызвалась девушка из массовки. От безысходности Гайдай согласился. Она плюхнулась в воду и чуть не пошла ко дну. Так что пришлось мне спасать ситуацию. Вода в горной речке была ледяной, в кадре мы с Сашей Демьяненко реально стучали зубами. После съемок Гайдай велел гримерам налить нам спирта, чтобы не простудились. Они получали его на студии для профессиональных целей. Отказывалась, но режиссер скомандовал: «Надо!» Спирт моментально ударил в голову, меня заклонило в сон, добрела до домика, где нас поселили, плюхнулась на кровать и заснула. Через какое-то время проснулась от того, что Никулин тряс меня за плечо: «Девочка, это моя кроватка!» Чуть не сгорела со стыда.
— Я познакомилась с Демьяненко на кинофестивале в Адлере. Проводили время в одной компании, Александра Сергеевича постоянно куда-то приглашали, накрывали столы, а он брал с собой меня, мою подругу арт-директора фестиваля Иру Павлову, еще нескольких человек. Он производил на всех приятнейшее впечатление, был скромным, деликатным человеком, хотя при этом оставался абсолютной кинозвездой, кумиром. А какое впечатление от Демьяненко осталось у вас?
— К тому, что вы сказали, добавить могу очень немного. По сути дела, у меня от Саши оставалось такое же ощущение с первых и до последних дней. Он был настоящим ленинградским интеллигентом, хоть и родился в Свердловске. Знаю артистов, которые говорят про себя: я — гениальный. Саша, даже если бы его роль признали гениальной, никогда в жизни такого не произнес бы. Он был самокритичен, очень требователен к себе. Мы снимались с ним не только в «Кавказской пленнице», но еще и у Виктора Титова в фильме «Не ждали, не гадали», играли семейную пару, эдаких Нину и Шурика, которые поженились. На «Кавказской пленнице» все были в равном положении, после съемок Гайдай назначал репетицию, мы собирались у него в номере, те, у кого получалось импровизировать, импровизировали, что-то предлагали, пробовали или выполняли задания режиссера, творческий процесс не останавливался, шел постоянно.
Поскольку на картине все оказались старше меня, дружеского общения между нами не сложилось. Зато было семейное и творческое общение. Во время съемок «Кавказской пленницы» мне исполнилось 19, Саше было 29, Моргунову — 39, а Никулину, Гайдаю и Вицину — за сорок. Мои партнеры были совсем из другого поколения. Со временем возрастная дистанция начала сокращаться.
Помню, в перестроечные времена меня пригласили на роль в один из первых ситкомов «Кафе «Клубничка». Почитала сценарий и отказалась, героиню сыграла Маша Аронова, и это стало ее трамплином. А Демьяненко согласился сниматься в том фильме. Мы где-то пересеклись, он сказал:
— Знаю, что ты отказалась.
— Сашенька, я поняла, что это совсем не мое.
— А я не смог, потому что нужны деньги.
Он тогда рассказал, как работает. Вставал в шесть утра, с восьми уже находился на площадке. Рабочий день в тот период был еще восьмичасовым, но зачастую длился и гораздо дольше. Саша иногда возвращался в гостиницу в полночь и садился учить текст. Снимали по несколько серий в день. Молодые артисты по этому поводу особо не заморачивались, вошли в кадр, точно произнесли свои реплики или не точно, неважно. А Саша не мог себе такого позволить. Говорил: «Полночи учу свой текст, разбираю его, потому что понимаю — когда приду на площадку, там никто ничего репетировать не будет, там сразу отправят в кадр». С одной стороны, честь и хвала ему за такое отношение к работе, с другой — такие съемки страшно выматывали, он был уже человеком немолодым и, как оказалось, страдавшим сердечной болезнью.
Только когда Саша ушел из жизни, выяснилось, что у него просто не было денег на операцию на сердце. Сейчас, если такое случается, люди сразу бросают клич, собирают деньги. Но интеллигентность Демьяненко не позволила ему просить о помощи. В 90-е годы очень многих артистов списали, зазвучали подлые слова «сбитый летчик». Зачем такого лечить? О Сашиной смерти мы узнали тоже практически постфактум.
Зрители быстро устали от кооперативных кинематографических поделок, заскучали по старым артистам. И организаторы концертов стали их собирать и вывозить в разные города с программой «Товарищ кино». Помню, как на одном из таких мероприятий я вышла на сцену, что-то спела, прочитала стихи, показала фрагменты из своих фильмов. Ведущий объявил: «А сейчас состоится историческая встреча Нины и Шурика». И вышел Демьяненко, поседевший, с морщинами. По залу пронесся ропот: а-а-ах! Саша посмотрел в зал и произнес: «Да, Шурики тоже стареют».
Демьяненко был артистом с огромным потенциалом. У него много прекрасных драматических работ в театре и кино. Недавно пересмотрела «Мир входящему», где Саша играет замечательно. А как прекрасен он в «Сотруднике ЧК»! Как тонко, мягко, да что там, гениально озвучивает Баниониса в фильме «Детский мир». Последние три десятилетия жизни Демьяненко пытался доказать, что он совсем не Шурик. Но одно дело бить себя в грудь, а другое — сыграть что-то такое, что перекрыло бы «Кавказскую пленницу» или «Операцию «Ы» по популярности. Откуда было взяться другим ролям? Их не предлагали. В последние годы Саша уже смирился с тем, что он Шурик — значит, такая судьба. А с другой стороны, если бы не Шурик, неизвестно, как бы она сложилась.
Не могу не вспомнить Юрия Владимировича Никулина, дядю Юру, с которым выходила на манеж еще в двенадцатилетнем возрасте. Когда готовили к публикации книгу моих стихов «Кружась над золотыми куполами», он написал к ней предисловие, там были такие слова: «Прочитав одним духом, без отрыва, несколько десятков избранных стихотворений, смело можно назвать автора зрелой, серьезной поэтессой». Это для меня дорогого стоит. Всегда преклонялась перед талантом Юрия Владимировича и его человеческими качествами. Он помогал всем поверить в себя на съемочной площадке, мог шуткой, анекдотом моментально разрядить накалившуюся атмосферу. Никулин знал тысячи анекдотов, гениально их рассказывал, вызывая у слушателей гомерический хохот. Он сделал множество добрых дел, помогал артистам, откликался на чужую боль, решал чужие проблемы, и все это искренне, не напоказ.
В последний раз слышала его голос, когда позвонила в трудный момент своей жизни, попросила Юрия Владимировича дать мне совет с высоты его мудрости и жизненного опыта. Поговорили, его голос показался грустным. Спросила, что случилось, он признался, что боится ложиться в больницу на операцию, но этого не избежать... Когда Никулина не стало, я была на гастролях в Туапсе, которые сразу же прервала, все бросила и улетела в Москву. Прощались с ним в цирке на Цветном бульваре, километровые очереди его поклонников выстроились на улице. Когда ехали по Садовому кольцу на Новодевичье кладбище, из всех окон выглядывали, на всех балконах стояли люди. Машины останавливались и гудели, все знали, что хоронят Никулина.
И совершенно скромно прощались с Георгием Михайловичем Вициным. В Доме кино стоял гроб, людей пришло немного. Наверное, я плакала горше всего, потому что для меня Вицин был как голубок. Он был старше, но всегда оставался нежным ребенком. Он занимался йогой, но было ли это для него серьезной практикой, философией жизни или просто гимнастикой, судить не берусь. Может, и было, потому что Вицин следовал принципу «человеку не так много нужно». Он бывал и очень открытым, и остроумным, мог пошутить, и шутка иной раз оказывалась соленой. Про себя говорил так: «Я — йог твою мать».
Детскость, полное отсутствие привязанности к материальному делала его человеком надмирным. Желтая пресса бесновалась: Вицин умер в нищете, мы видели его на Арбате, он голодал, забирал в магазине обрезки мяса. Ребята, он их брал, чтобы накормить бродячих собак. Журналисты писали: он без зубов, ему не на что их вставить. А Вицин говорил простую вещь: «Зачем мне сейчас зубы? Когда я был молодой, ел мясо, а сейчас я ем кашу».
Однажды Евгений Моргунов организовал гастроли в Америке, полетели он, я, Демьяненко, цирковые артисты, какой-то певец. Антрепренеры жаждали заполучить Вицина, но тот отказался: «Не хочу, не выдержу 12 часов в самолете, умру». И не полетел. Когда ему предлагали большие гонорары за выступления в концертах, Георгий Михайлович говорил: «Зачем мне деньги? Я выхожу на сцену в Театре киноактера в субботу и воскресенье». Нашелся такой деятель, который платил артистам 200 рублей за выход. Но Вицина это устраивало, он говорил: «Умножить на восемь, плюс моя пенсия, мне вполне достаточно». Я была у него в гостях, он жил в трехкомнатной квартире в Староконюшенном переулке, но комнатки оказались крошечными, тесная прихожая, пятиметровая кухня, балкончик — все есть, но все миниатюрное. Вицин объяснял: «Мне ничего не надо, у меня все есть, есть жена, есть дочка, есть собачка Мальчик».
И мне близка его непритязательность. Сегодня стремление, чтобы было так же, как у других, только получше, — болезнь века. В постперестроечные годы по всему Подмосковью вырастали кирпичные готические замки, похожие на католические соборы, нувориши стали соревноваться: у кого дом солиднее, у кого забор выше, у кого территория больше, у чьей жены ноги длиннее. Отсутствие духовной жизни компенсировали стремлением обогащаться. Но, как показывает жизнь, на тот свет с собой ничего не унесешь. Можно быть Аристотелем Онассисом или Жаклин Кеннеди, все равно болезнь настигнет. Поэтому мне ближе обнаженная, следующая законам морали душа. Вот почему на похоронах Вицина я плакала и не могла остановиться.
Мы хорошо общались и с Евгением Александровичем Моргуновым. Конечно, он был гораздо глубже и интереснее, чем образ Бывалого, который воплощал в кино.
— Но ведь правда и то, что Моргунов любил жестокие злые розыгрыши.
— Да, его розыгрыши порой были на грани. Я тяжело ходила во время беременности. Старалась, чтобы меня не узнавали, поскольку набрала 25 лишних килограммов. Однажды еле шла опухшая, отекшая, и вдруг навстречу Моргунов. Заметил меня и заорал на всю улицу: «Варлей, что это с тобой?» И у меня по щекам потекли слезы. Тем не менее он мог защитить, если понимал, что меня обижают. Моргунов был неоднозначным человеком.
Но с Гайдаем поссорился насмерть. Пришел из проявки первый отснятый материал «Кавказской пленницы», группу пригласили посмотреть его в Алуште, для чего закрыли на спецпоказ местный кинотеатр. Все уже сидели в зале, когда туда ввалился Евгений Александрович, явно навеселе. За ним следовала крашеная блондинка бальзаковского возраста с гитарой в руках, в таком же состоянии. Гайдай произнес: «Показ закрытый, только для членов съемочной группы». Моргунов никак не прореагировал. Тогда Леонид Иович высказался резче, Татьяна Михайловна Семенова подошла к даме и попросила выйти из зала. Моргунов ее удержал: «Сиди!» Всем объявил: «Это моя невеста». Хотя было известно, на ком он женат. Тогда Гайдай сказал, что не начнет просмотр, пока в зале находятся посторонние. И тут Моргунова прорвало: «Ты кто такой? Кем бы ты стал без нас? Это мы тебя сделали!» Гайдай закричал: «Вон отсюда!» и потребовал, чтобы Моргунова отправили в Москву. Больше его на съемки не приглашали, снимали со спины дублера. Многие эпизоды Моргунова Гайдай просто вычеркнул из сценария. Исключение сделал для сцены суда над товарищем Сааховым, где без Моргунова было не обойтись. Но во время работы общался с Бывалым через «переводчиков». Помирились они лишь через 25 лет, на праздновании юбилея «Кавказской пленницы».
— После выхода «Канатоходки» в СМИ поднялась целая волна: якобы вы обвинили Гайдая в домогательствах. Я прочитала книгу и нечего подобного в том, что написано, не увидела. Откуда вдруг появилась эта модная тема харассмента?
— Марина, от слова «харассмент» меня мутит. Откуда вообще оно взялось на наших российских просторах? Мне даже жалко Харви, актрисы, которых он вывел в люди, спустя десятилетия сами его уничтожили: «Он смотрел на мою грудь! Как такое возможно?»
Но к вашему вопросу. Нину Павловну Гребешкову (актрису, сыгравшую в «Кавказской пленнице» врача, и жену Гайдая. — Прим. ред.) пригласили в прямой эфир «Говорит Москва». И Сергей Доренко как раз там задал ей этот вопрос в лоб:
— Вы в курсе, что в своей книге Варлей обвинила Гайдая в домогательствах?
Нина Павловна, которая и в своем возрасте осталась такой же темпераментной и непримиримой, выдала в прямом эфире:
— Книгу не читала, в дерьме копаться не хочу! — и добавила несколько резких, обидных слов в мой адрес.
Я конечно расстроилась, но отнеслась к этому с пониманием. Однако подлость ведущего обросла снежным комом и покатилась.
Вот как все было. После дня рождения Демьяненко Гайдай попытался меня поцеловать чуть ли не на глазах у Нины Павловны. Я его оттолкнула. На этом можно было бы поставить точку. Но Гайдай, видимо, обиделся. И когда мы возвращались в Москву, сообщил, что решил озвучить меня другой актрисой. Я разрыдалась, Гайдай успокаивал: «Не переживай, зато «Песню про медведей» ты поешь сама». В записи песни участвовало множество профессиональных певиц — Лариса Мондрус, Нина Бродская... Но Гайдая не устраивало то, что это эстрадное творчество, а песня — студенческая. Он попросил спеть меня. Когда вышли из студии, сказал: «Будешь петь сама». Эпизод сняли под мою фонограмму. Но на перезапись композитор Зацепин привел Аиду Ведищеву.
На премьере ко мне подошел ассистент оператора со словами: «Я не понимаю, зачем они это сделали».
На праздновании 25-летия фильма Гайдай наклонился ко мне на банкете и признался: «Я очень жалею, что так случилось, помню, как ты плакала». А позже я озвучивала у него американскую актрису Келли Макгрилл в картине «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди». Дима Харатьян тогда спрашивал:
— Наташ, а почему в «Кавказской пленнице» тебя переозвучили? У тебя были какие-то дефекты речи?
— Нет, — говорю, — не было.
Справедливости ради скажу, что в нашем кино был период, когда режиссеры вдруг начинали переозвучивать нормальные голоса актеров другими. В «Стряпухе» Высоцкий вдруг запел тенором, хотя все знали его голос с хрипотцой. Зачем? Что плохого случилось бы, если бы Володя спел своим голосом? Это только украсило бы картину.
Да и мне приходилось озвучивать молодых актрис. Кроме того, моим голосом говорят Катрин Денев, Софи Марсо, Джейн Фонда, Вероника Кастро и другие актрисы в более чем двух тысячах зарубежных фильмов.
С Гайдаями я не поссорилась, мы продолжали общаться, вместе встречали Новый год в Доме кино, всю жизнь перезванивались. На всех выступлениях я сама исполняю «Песню про медведей». Спела ее и на Первом канале, и в Кремле на юбилее Саши Зацепина, который сделал мне комплимент: «Наташ, ты стала по-другому петь, лучше».
— Есть актеры, которые устают от своей знаковой роли. Но это, похоже, не ваш случай...
— Если бы не роль Нины, неизвестно, как бы сложилась моя жизнь, может, она была бы содержательнее, но точно не ярче. Саша Збруев когда-то сказал моей маме: «Наташа попала в струю». Наверное, так. Но жизнь у меня длинная, фильмов, ролей в театре много, есть книги, мои стихи, песни, дети, кошки. И она гораздо глубже, серьезнее и важнее, чем то, какой она кому-то видится.
Прочитала однажды о себе, что я актриса одной роли. Полная неправда, в моей фильмографии их шестьдесят две. Есть не только главные, но и эпизодические. Фильм «Золото» снимался в мосфильмовском объединении, которым руководили Алов и Наумов. В тот момент они работали над экранизацией булгаковского «Бега». Посмотрели материал «Золота» и сразу же пригласили меня в Севастополь, где шли съемки. Я знала, что главные роли играют Людмила Савельева и Татьяна Ткач. Но режиссеры специально для меня написали эпизод, где девочка с козой пытается остановить бой. Настолько сильно им хотелось, чтобы я появилась в картине. И я их не подвела, все критики, писавшие о фильме, отмечали мою работу.
— Как вспоминаете Леонида Куравлева?
— Леню я знала много лет. Кроме «Вия» снималась с ним в фильме «Соло для слона с оркестром». Я играла дочку директора цирка, цирковую артистку, моего отца играл Евгений Леонов, а Леня Куравлев по сюжету за мной ухаживал. Снимали в основном в московском цирке и немножко в Чехословакии, но у нас с Леней в картине мало пересечений. А в «Вие» мы работали изо дня в день.
Есть актеры, которым наплевать, как играет партнер, он в этом эпизоде главный, остальное неважно. Леня относился к партнерству со всей серьезностью. Он не только со мной репетировал, он меня воспитывал. Так началась наша дружба с этим трогательным, мягким человеком, которая продлилась всю жизнь.
Однажды, когда мы готовились у меня дома к экзаменам с Юрочкой Богатыревым и Тамарочкой Абдюхановой, Леня проходил по Суворовскому бульвару, поднял голову, заметил, что балконная дверь моей комнаты открыта, зашел в магазин, купил бутылку шампанского и пришел к нам. Мы отложили свои тетрадки и книжки и распили шампанское, закусывали конфетами, черешней и воблой, больше ничего не нашлось. Поставили пластинку и самозабвенно танцевали вчетвером, потом пошли провожать Леню. Шли прямо по Садовому кольцу, тогда в одиннадцать вечера машины не ездили.
Куравлев всегда был человеком закрытым, но после смерти жены Нины Леня совсем замкнулся, перестал выходить на контакт. Мы случайно пересеклись где-то на телевидении, но он перестал общаться с людьми. Случилось как в песне «Лебединая верность», многие даже представить себе не могли, что Куравлев оказался таким однолюбом.
Что еще могу сказать о Ленечке... Мы с ним много общались, работая над картиной «Вий» и некоторое время спустя. Потом встретились на съемках в Праге, у нас были общие знакомые, выступали в концертах. По большому счету Куравлев не походил на актера, в нем не было ни капли позерства. Знаю артистов, которые, если уж вошли в помещение, то все должны обязательно их узнать, а если вдруг не узнали, они сами привлекут к себе внимание. Леня к этой категории не относился. Он был очень скромным и тихим, никогда не афишировал, что он артист, хотя его узнавали и по лицу, и по голосу. Жаль, что ушел, печальный конец... Хотя любой уход печален...
— Наталья Владимировна, выпускники Щукинского училища часто потом приходят работать в труппу Театра Вахтангова. Вы же десять лет служили в Театре Станиславского. Почему пошли туда?
— На сцену Театра Вахтангова студенты-щукинцы начинают выходить со второго курса. Мы, ученики Юрия Васильевича Катина-Ярцева, исключением не стали. Я с однокурсницами танцевала в спектакле «Мещанин во дворянстве», где в главной роли блистал Владимир Абрамович Этуш, выходила в роли рабыни в «Принцессе Турандот». А на третьем курсе меня пригласили сыграть Золушку в одноименном спектакле по пьесе Шварца, когда заболела Катя Райкина. Это был не только неожиданный подарок судьбы, но и проверка моих актерских возможностей, я работала на огромной сцене перед большим зрительным залом, где мой голос должны были слышать на галерке, и справилась.
В дипломном спектакле «Снегурочка», который ставил главный режиссер Евгений Рубенович Симонов, я сыграла заглавную роль. Репетировать с этим тонким, интеллигентнейшим, талантливым человеком было счастьем. Он был еще и музыкальным, нередко садился за рояль, что-то наигрывал, создавая атмосферу для репетиций. А еще Александр Анатольевич Ширвиндт поставил с нами яркий, красочный, веселый водевиль Соллогуба «Беда от нежного сердца». В роли Настеньки я пела, танцевала, делала колесо и даже садилась на шпагат. Спектакль пользовался большим успехом у зрителей.
После выпуска ребята показывались в театры, а я в тот момент снималась в фильме «Черные сухари». Отыграв спектакль, мчалась в Ленинград, снималась и самолетом возвращалась назад, чтобы не опоздать к очередному спектаклю. Однажды съемки затянулись, я опоздала на регистрацию, на мое место посадили другого пассажира, так что лететь пришлось в туалете, умолила пилотов взять меня на борт.
В Вахтанговский театр меня приглашали, но я понимала, что обречена на амплуа инженю и травести, так как моего роста 160 сантиметров было недостаточно для вахтанговской сцены, чтобы играть героинь. А в Театре Станиславского это амплуа мне сразу предложили, что меня полностью устраивало. Главным режиссером был Иван Тимофеевич Бобылев, который начал ставить спектакль «Альберт Эйнштейн» и назначил меня на главную роль. До этого он руководил Пермским драмтеатром, который поднял, спектакли хвалили критики, зрители заполняли зал.
Еще на сборе труппы приходу молодых артистов никто не обрадовался. Катин-Ярцев готовил нас к работе в храме искусства, а тут, когда закончилось собрание, ко мне подошла актриса Ольга Бган и поинтересовалась: «А почему вы решили прийти именно сюда?» И мне сразу стало ясно, что жизнь в Театре Станиславского легкой не будет.
Меня собирались ввести в несколько спектаклей, но тут я поняла, что беременна. Токсикоз был страшнейший, пришла к Ивану Тимофеевичу и честно призналась, что могу его подвести. Он моего пессимизма не разделил, сказал: «Наташенька, если плохо себя почувствуете, буду отпускать вас с репетиции и заниматься вторым составом. А дети — главное предназначение в жизни женщины, рожайте!» Он был не только замечательным режиссером, но и добрым, мягким человеком. Неудивительно, что в этой труппе он не удержался. Бобылев вернулся в Пермь, но, видно, эта история его надломила, вскоре его не стало...
Директор театра Жарковский, известный по роли Кальтенбруннера в «Семнадцати мгновениях весны», позже обвинял меня в том, что скрыла свою беременность и подвела театр. Я отвечала, что главный режиссер был в курсе. Но Жарковский решил держать меня в черном теле, воспитывать и не отпустил на Неделю советского кино в Малайзию, куда должна была лететь с Олегом Видовым, хотя до этого Госкино получило разрешение от театра. Более того, мы сделали все прививки, нам уже купили билеты. Но директор поставил на это время спектакль «Прощание в июне», который собирался смотреть партактив. Аргумент — в постановке есть второй состав — не сработал. Они якобы хотели смотреть спектакль исключительно с моим участием, второй состав их не устраивал. Так что в Малайзию полетел один Олег.
Я играла почти все главные роли, но когда мне повысили зарплату с 75 рублей до 85, многие этого не пережили, заявили: «С какой стати так баловать молодую артистку?»
«Прощание в июне» поставил Александр Товстоногов, сын главного режиссера БДТ Георгия Товстоногова. С автором, молодым иркутским драматургом Сашей Вампиловым (он сам просил называть его Сашей), мы познакомились, когда он прилетал на читку пьесы. Я получила главную женскую роль Тани, на роль студента Колесова был назначен Эммануил Виторган. Репетировать начали в Москве, а впервые показали спектакль на гастролях в Красноярске, куда прилетел Вампилов. Я еще не пришла в форму после родов, мне казалось, что я толстая, нескладная, неуклюжая, поэтому передвигалась по сцене бочком. За эту походку мне и досталось на худсовете. Один артист был уверен, что роль Тани должна играть его жена, он произнес пламенную речь, закончив ее словами: «Нужно срочно заменить Варлей, пока она не завалила спектакль!» Когда худсовет проголосовал «за», слово взял Вампилов: «Я писал Таню именно такой, как ее играет Наташа, она единственная, кто меня полностью устраивает». А Виторган Саше неожиданно пришелся не по душе. Вампилов отстоял меня, а Эммануила заменили на Васю Бочкарева.
Через пару дней после премьеры, 22 июня, был мой день рождения. Собрались в моем гостиничном номере, пели песни, рассказывали истории. Юра Гребенщиков, великолепно игравший Гомыру, предложил Вампилову погадать по руке, вгляделся в линии и замолчал. Саша сказал: «Боишься произнести, что линия жизни обрывается? Я знаю, что у меня жизнь короткая». Никто в это не поверил, но... Девятнадцатого августа Саше исполнялось 35 лет, мы уже сочинили поздравительную телеграмму. А 17-го пришло сообщение, что он погиб, поехал с другом на рыбалку и утонул в Байкале... Недалеко от того места в Листвянке ему установили памятник, когда бываю в тех краях, всегда привожу туда цветы. Вампилов без преувеличения дал мне путевку в театральную жизнь.
После премьеры в театре заговорили о том, что главным станет Сандро Товстоногов, так Александра Георгиевича величали в кулуарах. Но Минкульт назначил главным режиссером любимого ученика Олега Ефремова Владимира Кузенкова. Тот провозгласил, что в работе будет опираться на молодежь и тем самым подписал себе смертный приговор. Пьеса Бокарева «Испытание», которую он поставил, оказалась слабой, спектакль не получился. Я играла в нем главную женскую роль. Так же как в шекспировских «Двух веронцах» в постановке Юрия Мочалова.
Поскольку я получала главные роли у разных режиссеров, в труппе стали говорить: это через постель. Но тут пришла ставить спектакль «Тени» по Салтыкову-Щедрину великая Мария Осиповна Кнебель, ученица Станиславского, которая сказала: «Роль Софьи в моем спектакле может играть только Наташа Варлей». Тут уж крыть было нечем.
Директор Жарковский был главным радетелем дисциплины. Актеры постоянно писали ему объяснительные записки: оговорился на сцене, опоздал к выходу, явился не совсем трезвым — объяснительная. Виторган однажды получил выговор за то, что произнес «Лучше перебдеть, чем недобдеть». Ему не удалось доказать, что это от слова «бдительный», был наказан за отсебятину. А яркая талантливая Лида Савченко, блистательно игравшая и навеселе, однажды подписала объяснительную так: «Целую, Лида». Она была дамой с юмором.
Кузенков довольно быстро «не оправдал надежд». Очень скоро инициативная «группа товарищей», для того чтобы его сняли, отправилась ходить по инстанциям, пробивая возможность того, чтобы театром управлял худсовет. Но главным режиссером был назначен народный артист СССР Андрей Алексеевич Попов, который привел в театр своих учеников Анатолия Васильева, Иосифа Райхельгауза, Бориса Морозова. Они успели поставить громкие спектакли «Брысь, костлявая, брысь!», «Взрослая дочь молодого человека», «Автопортрет». В последнем я репетировала. Но «группу товарищей» не устраивало, что Попов, по их мнению, мало занимался Театром Станиславского, кроме того, снимался в кино. Попова тоже сняли.
А я в тот момент написала заявление об уходе. Причин было много, и творческих, и личных, и главное, касавшихся атмосферы в театре. Последней каплей стала абсолютно недостойная история. Играла спектакль, переоделась, повесила на стул в гримерной модную кофточку, купленную в Шри-Ланке, когда стала ее надевать, обнаружила огромную, прожженную сигаретой дыру.
— Как думаете, почему по сей день не стареет афоризм, рожденный Александром Ширвиндтом, который назвал труппу «террариумом единомышленников»?
— Театр — очень сложный и не совсем здоровый организм. То, что строится на необходимости лидерства, не может не притягивать зависть, ненависть. А эти чувства рождают другие негативные эмоции и тянут за собой интриги, слухи, сплетни, подлоги, доносы. К несчастью, когда играешь в стационарном театре, понимаешь, что помощи ждать особо не от кого. Вот ведь парадокс: в идеале зрители, пришедшие на спектакль, должны в финале пережить катарсис, независимо от того, комедия это или трагедия. Ты вышел после спектакля и почувствовал себя лучше или, по крайней мере, у тебя появилась какая-то надежда. Для любого театрального спектакля катарсис должен стать целью. Но одно дело то, что происходит на сцене, и совсем другое — за кулисами.
Хотя бывают исключения. «Табакерка» или Театр на Таганке организовывали коллективы единомышленников, все негативные обстоятельства проросли позже. Этого не избежать: кто-то приходит в труппу со стороны, кто-то умирает, кто-то уходит.
— При каких обстоятельствах ушли из Театра Станиславского вы?
— По закону имела право отработать две недели и распрощаться. Но меня просили подождать, якобы требовалось время, чтобы ввести на мои роли других актрис. Хотя, когда я играла, в кулисах всегда стоял кто-то из женской части труппы, примеривая на себя моих героинь. Но... Пришлось поехать на гастроли в Воронеж. Повезли туда спектакль «Повесть об одной любви». Историю чистой любви семнадцатилетних молодоженов поставил молодой талантливый режиссер Петр Штейн, моим партнером стал Александр Пантелеев. Сценография спектакля была необычной, сложной, декорации выстраивались из столов, катавшихся по сцене на роликах. Причем все перестановки происходили в полной темноте во время музыкальных пауз, за которые требовалось срочно переодеться, переобуться и выскочить вовремя на сцену. Движения, пластику ставил Владимир Грамматиков, мне приходилось впрыгивать на те столы в туфлях на платформе, что непросто. Но помогало цирковое прошлое. Репетировали мы при свете, пока не отточили до совершенства все движения.
И вот на гастролях триумвират молодых режиссеров — Морозов, Васильев, Райхельгауз, не посоветовавшись с Петром, принял решение ввести вместо Саши Пантелеева только что пришедшего в труппу молодого актера Древицкого. Назначили репетицию, поскольку спектакль сложный. Как только вырубили свет, парень заметался в темноте: «Наташа, я не понимаю, куда мне идти!» А музыкальная пауза короткая. Подбежала к нему, схватила за руку, отвела в нужное место, когда возвращалась, сама утратила ориентиры и... полетела в оркестровую яму. Обычно на гастролях мы играли спектакли во всех театрах города. В тот день работали в Воронежском оперном театре. А оркестровые ямы в оперных театрах по традиции глубокие. По чистой случайности не сломала шею, хотя упала на голову и потеряла сознание. Травма ноги оказалась серьезнейшей, но местная скорая помощь компрессионный перелом не разглядела, просто вколола противошоковый укол.
На гастролях со мной был шестилетний сын Вася, который стал свидетелем этого ужаса, поскольку в тот момент находился со звукорежиссером в оркестровой яме. Боясь его напугать, как только пришла в себя, бодренько произнесла: «Все в порядке, продолжим репетировать!» Но встать не смогла. Меня отвезли в гостиницу, где я немного отлежалась. В Воронеже провела еще неделю, ходила прихрамывая. Была счастлива, что осталась жива.
Мне тут же подписали заявление об уходе. По всем законам должны были оформить «травму на производстве», но тогда полетели бы чьи-то головы. И этого не сделали. Даже отпускные не заплатили.
— У вас не возникало желания взять адвоката и побороться за свои права?
— Какой адвокат? Такого слова даже не встречалось в моем лексиконе. Прав своих я не знала. Да и думать о своем состоянии было некогда. У сына обнаружились проблемы со здоровьем, в номере на плитке я варила ему кашки и овощные супчики. Через неделю закончились гастроли, я вернулась в Москву, села, схватилась за голову: у меня больше нет ни работы, ни здоровья, ни денег.
Но ангел-хранитель меня не оставил, Господь уберег. Мне позвонили с киностудии «Узбекфильм» и пригласили без проб на главную роль в картину «Ливень». Сценарий написал талантливый драматург из Киргизии Мар Байджиев. Стала отказываться: у меня травма. На том конце провода настаивали: «Не волнуйтесь, мы вас вылечим».
Я прилетела в Киргизию, вышла на берег Иссык-Куля и обомлела от ошеломляющей, первозданной, совершенной красоты. И вдруг... почувствовала себя счастливой и свободной. То есть произошел такой скачок — из безысходности в счастье. И я поняла, что все будет хорошо! Фильм «Ливень» и роль Нази, которую я в нем сыграла, — любимые в моей большой фильмографии.
В первый же день бегала по берегу озера на своей больной ноге, которую позже все же пришлось оперировать. Всей группой меня после съемок запихивали в автобус, сама подняться уже не могла. Группа базировалась в военном санатории, я принимала радоновые ванны, лечебные грязи, массажи, занималась гимнастикой, плавала. К концу съемок чувствовала себя замечательно.
И тогда Театр Станиславского стал бомбить меня телеграммами: возвращайтесь! Я отвечала, что больше близко не подойду к этому театру. В тот момент оформлялась в штат Киностудии Горького, что меня вполне устраивало. Но Сандро Товстоногов, ставший главным режиссером, полгода уговаривал начать работу над его спектаклем «Исповедь» по роману «Былое и думы». Говорил, что роль жены Герцена Натальи Захарьиной никто, кроме меня, сыграть не сможет. К сожалению, мне еще раз преподали урок, что на пепелище возвращаться нельзя. И эта история закончилась большим предательством.
Я играла спектакль год, а потом попала в больницу. Александр Георгиевич Товстоногов обещал, что в этой постановке никаких замен не будет, хотя буквально через день на мою роль выстроилась целая очередь. Но накануне Сандро своим волевым решением ввел на роль заболевшей Лиды Савченко другую актрису во «Взрослую дочь молодого человека», постановку Анатолия Васильева, хотя тот был категорически против. Так что Сандро, как он объяснял, пришлось и в отношении «Исповеди» проявить принципиальность, поступить «зеркально». А еще он сказал тогда: «И вообще, Наташа, решите, если хотите играть на сцене театра, должны в нем постоянно работать». Получилось, что ушли мы одновременно с Анатолием Васильевым.
— Вы не скрывали, что переживания после ухода из театра были сильными. Такими и остаются?
— Понимаете, с возрастом появляются иные оценочные критерии. Может, приди я сегодня в труппу того же театра, смогла бы как-то отстраниться, более философски отнестись к происходящему, не так болезненно воспринимать зависть, неприятие и сплетни. Если бы я была покрепче, закулисные интриги не так сильно меня ранили бы. Но тогда мне приходилось поневоле погружаться в общественную жизнь, потому что была еще и секретарем комсомольской организации.
Всегда очень остро реагирую на несправедливость. Правда в последнее время научилась отстраняться от гадостей в свой адрес в желтой прессе или читая интервью, которые я не давала. Надо идти к своей цели, не обращая внимания на пыль вокруг.
Возвращаясь к Театру Станиславского, скажу: не все было так уж плохо. За десять лет я переиграла весь мировой репертуар, роли в произведениях Толстого, Шекспира, Мольера, Салтыкова-Щедрина, Вампилова... Рядом были партнеры, о которых можно только мечтать: Георгий Бурков, Альберт Филозов, Василий Бочкарев, Мила Полякова, Юрий Гребенщиков, Лиза Никищихина... Я работала с замечательными режиссерами.
И друзья у меня в театре были. Мы подружились с Аллочкой Балтер. Они с Эммануилом Виторганом переехали в Москву из Ленинграда, потому что, играя в спектакле «Вестсайдская история», поняли, что друг без друга не могут. А так как оба оказались несвободны, их пары работали в том же театре, то вынуждены были уехать. Алла ушла от мужа раньше, осталась одна. А Эммануил долго не мог решиться на развод из-за дочки, но потом все-таки пришел к Алле с одним чемоданчиком. Их взяли в Театр Станиславского, сразу стали вводить в спектакли. Алла была необыкновенной красавицей, на сцене от ее красоты можно было ослепнуть. Она была умницей, очень серьезно работала над каждой ролью. Я в этом убедилась, когда позже мы с ней играли в спектакле «Два веронца».
Как только стало понятно, что Алла ждет ребенка, они с Эммануилом решили пожениться. Занимали тогда комнату в общежитии на Смоленской набережной, мы с Васей Бочкаревым были свидетелями на их свадьбе. Скромно отпраздновали, за столом сидело человек пять, прилетела их подруга Лялька из Германии, она играла на гитаре и замечательно пела. Я увидела, какая Алла невероятная хозяйка, как она вкусно готовит, как быстро со всем управляется. Она была юной, полной сил, с гривой роскошных волос, тщательно за собой следила. А еще запомнила Аллу очень сердечной, душевной, откликающейся на чужие горести. Как же рано она ушла! Но как многие мои друзья осталась в сердце, в памяти...
В театре я дружила и с Аликом Филозовым, мы вместе играли в спектакле «Тени», а позже, когда я уже ушла из театра, в антрепризе. Однажды пересеклись на каком-то кинофестивале, сели на банкете друг против друга. Там все танцуют, поют, выпивают, а мы сидим и не можем наговориться. Журналисты пристали:
— А почему вы сидите вдвоем?
Я пошутила:
— А у нас роман, пишите.
Можно долго перечислять, сколько ушло дорогих мне людей. Вдруг ловишь себя на мысли: должна была с этим человеком увидеться, но не успела. Потом приходишь уже на вечер памяти. Должна была сняться в «Ералаше», и вдруг Боря Грачевский присылает мне фотографию из больницы, где он по пояс раздет, в кислородной маске, но улыбается и поздравляет с Новым годом. А через несколько дней его не стало...
Но, слава Богу, в моей жизни есть люди, с которыми дружу по сей день на протяжении многих лет. И хотя мы не так часто видимся, я всегда могу к ним обратиться, посоветоваться, знаю, что Таня Рузавина, Сережа Таюшев, Юра Чернов, Лариса Лужина, мой сокурсник по цирковому училищу Слава Борисенко, моя однокурсница по Щукинскому Тамарочка Абдюханова всегда придут на помощь.
— Вы продолжаете сниматься?
— Недавно по телевидению прошел сериал «Ваша тетя Люси». Играю там любопытную роль, которая вместила в себя и драму, и комедию, и авантюрность. История про женщину, которая прожила большую часть жизни в Париже с мужем дипломатом. Когда он умер, она решила вернуться в Россию. Не буду пересказывать сюжет, скажу лишь, что героиня попала в лапы афериста, которого сыграл Андрей Ургант. Я соглашаюсь сниматься очень редко, но эта история мне понравилась. Никто моего подвига не оценит, но в нескольких сценах я говорю на экране по-французски. Язык учила еще в театральном институте, но тут мне пришлось заучивать большие куски и играть на французском. А на озвучание мне привели настоящего француза, который корректировал мое произношение. Такая любопытная роль.
— Летом вы отметили юбилей, хотя и выглядите лет на двадцать моложе. Возраст дает о себе знать?
— Сейчас другое время, старость немножко отодвинулась. Вспоминаю, как в фильме «Так и будет» я играла два возраста — 20-летнюю и 60-летнюю героиню. Для того чтобы сыграть 60-летнюю, хлопотала над внешностью, и морщины-то мы делали, и седину, и с голосом я работала, и сутулилась, и походку искала. А когда мне самой исполнилось шестьдесят, сказала себе: «Наташ, это же все неправда». С другой стороны, шестьдесят тридцать лет назад и шестьдесят сегодня — как говорят в Одессе, две большие разницы. Я помню свою бабушку, у которой в пятьдесят была тяжелая походка, седые волосы, она прищуривала глаза без очков. А сейчас... шестидесятилетние выходят замуж за молодых мужчин.
Хочу закончить на оптимистичной ноте: возраст старости отодвинулся. Когда я иной раз говорю мужчинам:
— Ну, я уже старая, — они начинают возмущаться:
— Наташа, не смей так говорить, ты — молодая женщина, смотрим на тебя и удивляемся: где твои морщины, где седины?
Так что буду держаться. А для этого недостаточно просто сидеть в своем панцире, нужно знать, что ты кому-то нужна, кому-то можешь помочь словом, делом да просто улыбкой. Рядом мои друзья, любимые сыновья Вася и Саша, внук Женя. И на встречи со зрителями ко мне приходят те, кому я интересна. По окончании моих творческих вечеров люди выстраиваются в очередь, чтобы получить мой автограф и сфотографироваться, многие приходят с моими книгами, открытками, дисками. Признаются: смотрим на вас и у нас появляется стимул жить. И еще я стала часто слышать фразу, которая нужна всем — всегда, в любом возрасте: мы вас любим. Значит, все не зря.
Подпишись на наш канал в Telegram