«Ни одного артиста так не звал Марк Захаров в Москву, как Светина. Уговаривал, обещал двухкомнатную квартиру. И даже был согласен не глядя взять в «Ленком» супругу: «Беру вашу жену. Кстати, как она выглядит?» А Светин в шутку отвечал: «Да обыкновенная русская баба, колхозница». И это он о Брониславе Проскурниной, актрисе Малого драматического театра! И Андрей Гончаров уговаривал, даже требовал: «Мне нужен Светин!» Но Михаил Семенович думал: «Знаю я вас!» Уж очень не хотелось, наконец получив долгожданную квартиру от театра, снова паковать коробки и начинать жизнь заново. Он рассказывал, как они с женой семь лет скитались по подвалам и углам, откуда их выгоняла милиция из-за отсутствия прописки», — вспоминает актер Михаил Разумовский.
— В 2004-м я был приглашен художественным руководителем Театра комедии имени Н.П. Акимова Татьяной Казаковой репетировать в «Свадьбе Кречинского», Михаил Светин в этом спектакле играл Расплюева.
Нам устроили «смотрины», мы встретились в кафе на Садовой. Долго сидели, рассказывали анекдоты, смеялись, все было замечательно. А потом вдруг узнаю, что моего Кречинского по какой-то непонятной причине репетирует другой актер. А причина эта всплыла позже. Оказывается, Михаил Семенович объявил, что не согласен с моей кандидатурой, что, мол, на моем фоне он будет выглядеть дряхлым стариком. Казакова, посмотрев первый акт, позвонила мне: «Ну, брат, выручай, надо брать тебя, это все не то». А спустя время Михаил Семенович сам признался мне в «содеянном». На следующий день после премьеры позвонил и сказал: «Мишка, извини, я был неправ».
Почти 12 лет мы с успехом играли спектакль на сцене театра. За исполнение роли Кречинского в 2004-м мне вручили театральную премию «Золотой софит». А Расплюев у Светина был гениален: расчетливость и непосредственность, жульничество и озорство — все в одном флаконе. В спектакле был эпизод, когда Кречинский приходит к Расплюеву за деньгами. Получив отказ, хватает его за шкирку, мутузит и швыряет на пол. Когда я спросил: «Михаил Семенович, а как же я вас уроню в этой сцене, вам не больно будет?», он ответил: «Да кидай сколько хочешь, не бойся, я же клоун!»
А ему было тогда уже где-то к семидесяти пяти.
— Михаил Семенович так себя часто именовал. Но, мне кажется, он был скорее грустный клоун...
— Естественно, любой клоун, а высшая категория — это театральный клоун, по своей сути грустный, он как Вселенная, все через себя пропускает. А Михаил Семенович был не просто грустным, он был мудрым, он был совсем не таким, каким его сделал киноэкран. Светин всегда играл трагедию маленького смешного человечка.
Светин рассказывал, что в трехлетнем возрасте заявил родителям: «Я стану Чаплином!» Сказано — сделано. Он шел к поставленной цели всю жизнь!
— Расскажите, как возникла ваша дружба?
— Я ему в сыновья годился, но разница в возрасте вообще не ощущалась. Иногда мне казалось, что передо мной беззащитный обиженный мальчик, у которого отняли игрушку. Наверное, в его жизни было много обид. Ну, конечно, мы об этом говорили тоже.
Есть, мне кажется, в нашей встрече некая предопределенность. Спектакль был просто поводом для того, чтобы мы стали более тесно общаться и подружились.
И потом, слишком много совпадений было в нашей жизни. Начнем с того, что мы с ним тезки, он Стрелец, я тоже. А вот еще одно мистическое совпадение. На съемках в Киеве я жил на съемной квартире на Малой Житомирской. Позже я рассказал об этом Михаилу Семеновичу. Каково было наше удивление, когда мы с ним по гугл-панораме нашли дом, в котором он родился и вырос, и выяснилось, что именно в этом доме я и останавливался...
— Светин был уже известным артистом...
— Дело тут не в звании, конечно, а в целом в его статусе. У нас в театре не было железной субординации, что, мол, если у артиста звание, то все — не подойдешь. Да, он мало с кем общался. Вернее, общался со всеми, не выделяя особо никого. Он говорил так: «Запомни, Мишка, в театре друзей нет!»
— Вы сказали, что о многом разговаривали. Михаил Семенович рассказывал вам истории из детства?
— Рассказов у него было множество. Как он сам их называл: «Смешные истории с маленькими неприятностями». Эта фраза из его любимого Михаила Зощенко, но она действительно хорошо описывает его жизнь. Как он часто говорил: «У меня вся она состоит из смешных историй, иногда с очень грустным оттенком».
Судьба ему выпала, конечно, суровая. Но его мудрость, происхождение и национальность позволяли к этой несправедливости относиться с иронией...
Он родился в Киеве на Бессарабке, в самом хулиганском районе. Маленького Мишу все очень любили, потому что он всех веселил, рассказывал всякие хохмы, болтун, в общем, был страшный. В детском саду как-то вместо фразы: «Спасибо дорогому Сталину за нашу счастливую жизнь» громко сказал: «Спасибо счастливому Сталину за нашу дорогую жизнь». Так его родителей чуть не посадили.
Он мне рассказывал, что у них была компания, как он называл ее — банда. Миша был самым маленьким, но обидеть его никто не смел, за его спиной всегда стояли ребята покрепче. Не знаю, правда это или нет, но он хвастался, что мог подойти в темной подворотне к здоровому парню и сказать: «Дай закурить, падла!» У предводителя банды была кличка Крыса. Рынки, помойки — все детство его там проходило.
Родители называли сына вундеркиндом. В трехлетнем возрасте он играл в шашки и шахматы в «красном уголке» их дома. Дядя подарил мальчику шахматы, он явно подавал надежды — его даже фотографировали для местной газеты.
Родители его были простые люди. Как-то я спросил его, что такое интеллигентный человек, он ответил: «Самый интеллигентный человек на свете — это моя мама». Она могла приютить бездомного, которого он привел домой с улицы, и, если дело было вечером, обязательно оставляла его ночевать. Хотя жили они в очень стесненных условиях, в полуподвале.
Она была простая белорусская женщина с тремя классами образования. Замечательная хозяйка, полная противоположность мужу. Работала то уборщицей, то воспитательницей в детском саду и очень любила своих сыновей. Всю себя отдавала им без остатка. А вот артистизм Михаила Семеновича был от отца. Того приглашали на все праздники, он вел свадьбы, танцевал так, что все хохотали. Папа Светина брал любой инструмент — гармошку, скрипку, садился за пианино и наигрывал мелодию, не зная при этом ни одной ноты, этим и кормился.
Когда началась война, Мише исполнилось 11 лет. Они с мамой и братом спаслись от Бабьего Яра, уехав в эвакуацию. В Ташкенте было очень голодно. Семья питалась лепешками на хлопковом масле. Миша отправлялся на охоту: стрелял из рогатки в голубей, из них варили суп. Однажды ему повезло — на рынке за пять рублей он купил огромную черепаху. Супчик получился отменный!
Он помогал маме торговать на рынке, они продавали соль, холодную воду и спички. Для мальчика это было настоящим приключением. Он торговал и папиросами, хлопчатобумажными чулками, теплыми платками и даже воду разносил торговцам на рынке. Наливал ее из колонки в чайник и продавал по пять копеек стакан. Уже тогда в нем проклюнулся актерский дар. Он играл в вора, изображая сценку, как, озираясь по сторонам, тот достает товар. Тогда у спекулянтов глаза разгорались, и они все скупали у бойкого мальчишки. Миша скручивал папиросы, бегал по улицам, как беспризорник, и кричал: «Кому папиросы! Налетай!»
Ради бизнеса он быстро выучил узбекский язык. Местные торговцы называли его узбекским татарином. Все заработанные деньги Миша носил маме. Дойдя до этого места, Михаил Семенович добавлял: «Я и сегодня все несу в дом — не муж, а находка!» Он чувствовал себя на рынке как рыба в воде. Весь вечер на арене, одним словом.
— Не зря Светин себя где-то назвал «веселым отптимистом». Без юмора можно было просто умереть...
— Такого юмора, как у него, я ни у кого не встречал. Наши беседы продолжались далеко за полночь, мы могли часами разговаривать по телефону. Иногда эти разговоры перетекали в его монолог — и рождался рассказ. Стилю, юмору и поэтичности этого рассказа, думаю, Зощенко позавидовал бы.
— Интересно, он вам рассказывал, когда решил стать актером?
— Жгучее желание веселить окружающих у него появилось еще в школе, где он с успехом вел с учителями борьбу за внимание аудитории: садился за первую парту и рассказывал ребятам анекдоты. На уроках задавал педагогу дурацкие вопросы, гримасничал, паясничал, болтал без умолку, в общем, цирк устраивал. Класс содрогался от смеха, а учителя умоляли: «Миша, не приходи на урок, пожалуйста, ты нам мешаешь». Наконец, раньше времени ему выдали табель с оценками за восьмой класс и выгнали из школы. Понимала его одна мама: «Ребенок хочет стать артистом, пусть будет!» А дядя, который заведовал сапожной мастерской, наоборот, советовал стать мастером-заготовщиком.
Однажды я спросил у Михаила Семеновича: «Вы всегда мечтали стать артистом?» Он ответил: «С трехлетнего возраста! Моим кумиром был Чарли Чаплин! Я так и сказал родителям: «Хочу быть Чаплином!» Мечтал смешить людей, танцевал, читал стихи Николая Некрасова: «Однажды, в студеную зимнюю пору...»
Единственное, что могло приблизить его к заветной мечте, — это музыкальное училище. «Сначала, Миша, я хотел быть дирижером, — рассказывал Михаил Семенович. — А что? Работа непыльная, и платят хорошо».
Он тщательно готовился к поступлению: включал репродуктор и, размахивая руками, дирижировал перед зеркалом. На экзамене абитуриенту включили песню о Сталине, он продирижировал, поклонился, но никто не захлопал. Педагоги спросили у него: «Молодой человек, а где вы стажировались?» Он ответил: «Дома перед репродуктором». Они чуть не попадали от смеха. На лестнице к нему подошел директор и спросил: «Вы хотите у нас учиться? — Миша кивнул головой. — Тогда поступайте на класс гобоя».
«Представляешь, Миша, как трудно было бы оркестру исполнить Шостаковича, увидев меня с дирижерской палочкой, да еще и во фраке?» — добавил он с присущим ему юмором.
Не знаю, пришлось ли Михаилу Семеновичу играть в оркестре на гобое, зато я слышал, как он поет. Кстати, в фильме «Чародеи» Светин поет сам. А что касается гобоя, то, по его словам, в трудные годы он его загнал.
— Вы верили всему, что Михаил Семенович вам рассказывал?
— Конечно! Он в моем лице нашел благодарного слушателя, но иногда я с ним спорил, что-то доказывал. А когда было бесполезно, махал рукой.
Мы часто после спектакля шли домой пешком. И если было не совсем темно, он надевал черные очки, шапку, сверху капюшон и говорил: «Надоело, все меня узнают, не могу больше, хочу нормально прогуляться». Светин был похож на космонавта. Но мы проходили десять шагов, и... сначала он снимал капюшон, потом кепку, а за ними и черные очки. Ну, потому что никто же его не узнает. Скучно! И все тут же начинали к нему подходить, улыбаться, просить автографы.
Его самым любимым местом для прогулок был садик за ТЮЗом, и все улочки, идущие от Фонтанки лучами. Он меня выматывал своей ходьбой. Я говорю: «Все, больше не могу!» А он смеется: «Ты дурачок!» А потом прямо на тротуаре начинал отжиматься. И это в свои семьдесят с лишним лет!
Автомобиля у него не было. Зачем? Его везде и всюду возили, и в театр и из театра. Иногда и я его на своей машине подбрасывал.
Так, постепенно, мы стали дружить семьями, домами... Жили рядом. Я на канале Грибоедова, между нами примерно километр или полтора. Вначале мы доходили до его дома, еще полчаса стояли и разговаривали.
Есть такой анекдот, помните, две женщины восемь лет сидели в одной камере, в один день вышли на свободу, и у ворот тюрьмы еще восемь часов проболтали.
— А вы не спрашивали, как удалось Михаилу Семеновичу без театрального образования стать актером?
— Он вместе с другом Леней Каневским отправился в Москву поступать. Но ни в один институт его не приняли, вынеся единодушный приговор: «Вам не место в театральном!» Например, в ГИТИСе Светину сказали, что он талантлив, но у него верхние передние зубы широко расставлены, мол, свистеть будет. Но он не растерялся, увидел афишу гастролей театра Райкина, выяснил, что маэстро остановился в гостинице «Москва», и отправился прямиком к нему. Караулил его шесть дней, приходил в гостиницу как на работу. Вдруг видит, выходит сам Райкин. Светин был молодой, наглый. Он преградил дорогу известному артисту и выпалил: «Хочу у вас работать!» Назначили прослушивание. Михаил Семенович вылез на сцену и стал читать программу, с которой провалился в институте. Аркадий Исаакович сидел в зале и внимательно слушал.
«Вы, безусловно, способный человек, — сказал Райкин, — беру вас в театр учеником».
В общем, Светину повезло. Райкин выбил для него ставку в Министерстве культуры, однако на сцену все-таки выпускать побаивался. Но своим нетерпеливым характером Светин все испортил, он не только скандалил, требовал, чтобы ему дали что-то показать публике, он еще Аркадию Исааковичу советы давал. «Ты понимаешь, Миша, я был заносчивый и нахальный, всем указывал, — делился своими воспоминаниями Михаил Семенович. — Умудрился Мастера учить, как нужно работать и ставить спектакли. Райкину советовал: «Играете вы хорошо, но уход ваш смазан». «Мишенька, — оправдывался Райкин, — но так придумал режиссер!» А однажды я подскочил к нему и выхватил из его рук цветок. «Давайте я вместо вас на сцену выйду. А вы посмотрите, как надо играть!» Аркадий Исаакович спокойно ответил: «Миша, мы подумаем. Но сегодня в зале иностранная делегация». Через три часа меня выгнали».
Светин считал, что это к лучшему, если бы он остался, всегда был бы в тени великого Аркадия Райкина и не стал бы тем известным актером. Одним словом, он нисколечко не расстроился, а поехал работать в провинциальный театр.
Тогда в Москве в Саду имени Баумана базировалась актерская биржа. Она раньше называлась «Бюро по трудоустройству актеров», туда приезжали директора театров и режиссеры со всего Союза и отбирали актеров. Вот там он и попытал счастья...
Его взяли на работу в театр города Камышин без всякого диплома. У начинающего актера был уже небольшой «опыт»: он в музыкальном училище играл Шмагу в спектакле «Без вины виноватые». И вот с дипломом преподавателя по классу гобоя он поехал в Камышин.
Ему сразу дали роль Сганареля в «Браке поневоле» Мольера. В этом спектакле главную героиню играла Бронислава Проскурнина. «На сцене, — рассказывал он, смеясь, — я гонялся за Дорименой с таким текстом: «Ах, как она мила! Какое личико, фигурка!» Бегал за ней и по роли постоянно выслеживал. И довыслеживался! Никак за ней не ухаживал, тянуть резину не в моих правилах. Я спросил прямо: «Выйдешь за меня? А то я на другой жениться буду!» Она испугалась и тут же согласилась».
Они очень быстро поженились. Вместе работали, жили в коммуналке без удобств, ездили на гастроли, трясясь в кузове грузовика, ночевали на матрасах в местном клубе, где ночью по полу бегали крысы.
По целине, по степи мотались по два-три месяца. Спали актеры в домах отдыха, причем отвоевывали друг у друга лучшие места, хорошо, если кому-нибудь повезет уснуть на продавленном клеенчатом директорском диване — это было настоящее счастье. Остальным доставалась сцена, на худой конец стулья в фойе. Проснувшись, отправлялись на поиски еды: всегда находилась сердобольная тетенька, которая угощала артистов то хлебом, то яйцами, то молока давала попить. Потом в их кочевой жизни были города: Петропавловск в Казахстане, Иркутск, Кемерово, Пенза...
В Казахстане они обслуживали всю целину! Вместо грузовика, правда, уже был комфортабельный автобусик. Однажды в дороге Михаил Семенович получил воспаление легких и попал в больницу. Театр поехал дальше колесить по городам и весям, а больного на обратном пути забрали.
Двенадцать лет их с женой мотало по всей периферии. Он был актером семи российских провинциальных театров. Это было очень тяжело. Но ему посчастливилось, по его словам, играть на сцене с большими мастерами и многому научиться у них. Например, в Кемерове он сдружился с Жорой Бурковым, у них интересная парочка образовалась, Бурков играл героев, а Светин — слуг.
Так что, по словам Светина, его школа была ничуть не хуже, а, может быть, даже лучше многих театральных институтов. Ему не надо было что-то долго объяснять, он читал образ, понимал и чувствовал интуитивно, что нужно сделать. Он был состоявшимся актером.
Наверное, поэтому Светин и попал в итоге в Ленинград. Его заметили на гастролях и пригласили в Малый драматический театр. Через некоторое время его позвали в Театр комедии. Жена не перешла туда вместе с ним, осталась у Додина.
Сначала им дали семиметровую комнату с раковиной, из крана текла только холодная вода. «Как водится, Миша, мы жили рядом с помойкой! Каждый день у нас собиралась богема — артисты, художники — курили, пили, играли до одури в преферанс...» Шесть лет он мыкался по комнатам, хотя был тогда уже известным актером. Получил свое жилье только в 1977 году.
— Вы сказали, что Светин был очень обидчивым...
— Он был очень обидчив, это правда. И совершенно безоружен перед хамством, невежеством, нетактичностью, наглостью и свинством. И это было присуще ему до конца дней. Да, он был похож на обиженного маленького ребенка с надутыми губами, как будто маска была у него на лице.
Надо сказать, он чудом получил звание, и только благодаря кино. А когда в 1984 году ему наконец-то дали заслуженного артиста, посыпались «телеги» от добрых коллег. Они возмущались, что этот актер не проработал в театре и четырех лет, а ему уже дают звание.
А еще у него была большая обида на Леонида Трушкина. Как-то режиссер пригласил его в свой новый антрепризный спектакль «Гамлет» на роль Полония. Но, как назло, Михаилу Семеновичу стало плохо с сердцем, врачи настояли на срочной операции. За месяц до начала репетиций Светин позвонил Трушкину: «Извини! Если не сделаю операцию — мне хана!» Но режиссер не стал ждать его выздоровления и пригласил на эту роль Льва Дурова. Светин на него обиделся. Тем более что, выписавшись из больницы, он почувствовал прилив сил. Через две недели уже играл концерты в трех городах Израиля — Тель-Авиве, Иерусалиме и Хайфе с братом Лени Каневского Шуриком.
— Михаил Витальевич, вы были с Михаилом Семеновичем до конца на «вы»?
— Нет, почему, однажды я сказал ему «ты». Как-то он меня спросил: «Почему ты называешь меня на «вы»?» Я говорю: «Так вы больше весите в своих глазах, понимаете? У вас самооценка не страдает». Но это все с юмором. Однажды мы сидели в ресторане, отмечали его день рождения. И тогда я сказал: «Хочу попросить обратиться к вам на «ты». Он засмеялся: «Давно пора». Я это ради одного тоста сделал. А сказал я следующее: «Хочу поднять бокал за твой театр, тот, который ты создал и в который пригласил избранных. Это театр эклектичный, он с колоннами, со средневековыми портиками, а еще он современный, в нем публика, которую ты хочешь видеть, которую ты воспитываешь. Прекраснее его я в жизни не встречал. Спасибо тебе».
Мне кажется, его это тронуло, потому что был обделен в жизни признанием. Но он жил сегодняшним днем, как мудрый человек. Не заглядывал далеко в будущее и не оглядывался назад, в прошлое. Поэтому ни о чем не жалел. Он был способен на большее. Чаплин сыграл в своей карьере трагикомедию, а Светину это не удалось. Не недооценен, но никто не мог понять его глубины и использовать ее. Никто.
— И ни один режиссер не рискнул его увидеть в трагической роли, так?
— Знаете, в его репертуаре, снятом на пленку, был спектакль «Дон Педро» о двух одиноких стариках. Задумывали они его с Игорем Дмитриевым, тоже актером Театра комедии. У него партнеров в нем поменялось много, и Александр Демьяненко там играл. Он предлагал и мне ввестись на роль второго героя, интеллигента, а я отбрыкивался. Потому что это исповедь реально двух стариков, а разница в возрасте сразу будет видна. Кажется, он меня понял.
Так вот «Дон Педро» — это один из спектаклей, выходящих за рамки его амплуа. Да, он смешной, но и трагичный и грустный до слез. Это была потрясающая роль Михаила Семеновича. Но он хотел чего-то еще, чего-то нового и более серьезного, а этого не случилось. Он часто повторял: «Я мечтаю играть трагедию маленького человека. Мне надоело играть комедию в чистом виде».
Но шла речь про сцену, в кино бы никто не дал ему такое сыграть. По-моему, был один какой-то подобный опыт, картина называлась «Линия Марты». Он там сыграл блокадника, подполковника милиции в отставке.
— Как печально. Он жалел о том, что стал актером? Все-таки, может быть, у нем жили какие-то другие таланты?
— Игра на гобое, думаю, была прелюдией к его сценической и кинодеятельности. Я полагаю, что никем, кроме актера, он быть бы не мог, и он сам тоже это понимал, конечно.
— Как Михаил Семенович попал в кино?
— О кино он мечтал с детства. В Киеве снимался в массовках. Его дядя работал осветителем на Киностудии имени Довженко. Он и подсказал племяннику, что режиссер ищет актера на роль приятеля главного героя. «Он меня туда привел, стали гримировать, нацепили какую-то кепку-аэропорт, приклеили усы. Когда меня увидел режиссер, то вначале засмеялся, а потом сказал: «Ой, уберите его, пожалуйста!» — делился Светин.
А на этой студии работал очень хороший комедиограф Виктор Иванов, он столкнулся с ним в коридоре и предложил одну из главных ролей в фильме «Ни пуха ни пера». А потом уже Элем Климов пригласил его в «Агонию». Леша Петренко играл Распутина, а Светин филера Терехова, который за ним все время следил. И после этих двух первых фильмов пошло-поехало.
Он стал сниматься, хотя ему уже было за 40 лет. Михаил Семенович всегда говорил, что обожает играть всяких королей, гномов, необычных персонажей, они и мудрые и смешные одновременно. «Я снялся в десятках сказочных фильмов — «Осенний подарок фей», «Захудалое королевство», «Сказки старого волшебника», «Она с метлой, он в черной шляпе» — и совершенно точно могу сказать, что дети меня любят, сразу узнают своего человека и льнут всегда!» — говорил он. И это правда. Я был тому свидетелем...
Однажды мы с ним вечером зашли в торговый центр. Навстречу шла молодая семья с ребенком, который буквально только научился ходить. И метров за двадцать ребенок остановился, уставившись на Светина. А Михаил Семенович тоже остановился и уставился на малыша. Вдруг мальчик очень уверенно побежал к нему, встал напротив, и они друг на друга смотрели секунд десять—пятнадцать.
Это было невероятно. Понятно, что там произошло общение, контакт без слов.
Кстати, Светин восемь лет в Малом драматическом играл Карлсона. Он в шутку называл эту роль своим самым большим подвигом на сцене! В антракте дети заваливали его конфетами и шоколадками, и он был вынужден при них все это съедать, чтобы не разубедить их в том, что он действительно Карлсон.
После фильма «Чародеи» не проходило и дня, чтобы прохожий не крикнул ему вслед: «Главное, чтобы костюмчик сидел!» А как его любили женщины, причем самого разного возраста! Их как магнитом притягивало.
Он рассказывал, что многие режиссеры в кино «женили» его на собственных супругах. Так было и с женой Яна Фрида Викторией Горшениной, и с Ниной Гребешковой, супругой Гайдая. Видимо, режиссеры считали Светина порядочным человеком... Еще смешно, что дважды его жену играла Наталья Крачковская.
Однажды на каком-то творческом вечере его спросили: «Михаил Семенович, вы ловелас?» Он не растерялся и ответил: «Я за девочками начал бегать еще в детском саду и всю жизнь обожаю женщин. Одним словом — да, ловелас я был еще тот. Женщины меня любят, не буду скрывать, жена до сих пор меня ревнует».
Но это были всего лишь слова, потому что в семейной жизни он был образцом для подражания, более пятидесяти лет прожил со своей единственной женой Брониславой. Как ему это удалось? «Это загадка, которую я сам разгадать не могу всю жизнь», — так отвечал на этот вопрос Светин. Но все было просто — если он любил, то это на всю жизнь.
Самое смешное, спектакль в Камышине, в котором они оба были заняты, назывался «Брак поневоле».
— Обычно говорят, что актерам очень трудно друг с другом уживаться.
— Но вы знаете, что касается Брони, то она своими крыльями всячески его укрывала, оберегала. Кстати, он ее называл ласково «Броня», с ударением на последнем слоге. Броня готовила до безобразия потрясающе. Михаил Семенович обожал фаршированного гуся. Его жена прекрасно готовила пельмени, она ведь родом с Урала, а еще варила отменные борщи. А какое у нее жаркое было замечательное!
Когда я приходил к ним в гости, у них было развлечение — накормить меня до отвала. Они садились и смотрели, как я ем.
Но они были, конечно, одинокими, их дочь уехала в девяностые за границу. Она их навещала, разумеется. У них родились внуки, а теперь уже и правнуки есть. К сожалению, недавно не стало Брониславы...
— Со стороны вы представляли, наверное, интересную пару. Вы такой большой, высокий, а он рядом такой маленький, кругленький.
— Как-то у него спросили: «Михаил Семенович, вы никогда не комплексовали по поводу маленького роста и 36-го размера обуви?» На что Светин ответил: «Никогда, наоборот, всегда любил крупных баб, шел рядом с такой и чувствовал себя героем».
Паша Чердынцев, питерский критик, видя наше общение, предложил, мол, давайте напишу пьесу на вас двоих. Он взял отрывки из всей мировой классики, включая «Дон Кихота». Но мы отказались. То ли из страха, что текста так много, то ли это было не наше...
Михаил Семенович очень ревностно относился к тексту. Он его повторял накануне спектакля дома, носил с собой тетрадку с ролью. Он любил огромные паузы и жаловался, что никто не может дать ему пауз на сцене столько, сколько нужно. Я ему эти паузы предоставлял: «Пожалуйста, давай твори, устраивай цирк». И тогда он понимал, что, видимо, такая пауза не нужна. Это же только на практике можно понять.
Он был перфекционистом. Однажды на «Кречинском» реквизиторы забыли ему в карман фрака засунуть расписки и векселя, нужные для сцены. Михаил Семенович лезет в карман, а расписок нет. Он побагровел моментально. Ну, ничего эти бумажки не решают, ну нет и нет, неважно, но он покраснел, побежал обратно за кулису и, еще не добежав до конца, закричал: «Галя, где расписки?» И потом такая ругань оттуда раздалась...
Кстати, друзья-актеры его часто разыгрывали, Светин был очень доверчивым человеком, а когда обнаруживал обман, начинал беситься. Но быстро отходил и принимался смеяться над своей реакцией.
Он и сам часто шутил. Однажды очень жестко разыграл друга Володьку, который калымил на стареньком «опеле». Надел пенсне, надвинул на лоб фетровую шляпу, закутался в макинтош и подошел к его машине на площади, когда тот, простояв полтора часа в очереди, дождался-таки клиента. «Горсовет», — коротко прорычал Светин, изменив голос. Решив, что пассажир шишка, Володька довез его с ветерком. А Светин вышел из машины не заплатив ни копейки. Когда обман раскрылся, Володька чуть не убил друга.
— Он был очень требовательным партнером или ему вообще никто не был нужен?
— Нет, нет, ему, конечно, были нужны партнеры. Но он никому не делал замечаний. Он просто скрежетал зубами, но никому ни на сцене, ни после спектакля ничего не говорил.
С Роланом Быковым, например, работать было трудно, он сам режиссер. В фильме «12 стульев», где они вместе снимались, Быков все строил под себя, хотя снимал Захаров.
Наверное, его любимым партнером был Александр Демьяненко. Он тоже страдал, что маска Шурика к нему приклеилась.
— Скажите, что больше он любил, театр или кино?
— Ну, кино в его жизни было гораздо меньше, чем театра. Конечно, он больше любил театр. Это энергетика живая, это общение со зрителем живое, обмен энергиями, и это ценно. Да, он состоялся в кино, хотя его было очень мало, критично мало для такого артиста. Ему ежедневно присылали сценарии, естественно, но он отказывался, не находил там ничего интересного для себя, достойного.
В киношных кругах говорили, что характер у Светина крутой и что режиссерам с ним очень непросто. Он с этим соглашался: «У меня отвратительный характер, я несговорчивый и капризный, режиссеры всю жизнь со мной мучаются, и, наверное, справедливо. Я очень принципиальный человек» — это его слова.
Даже самые известные крутостью режиссерского нрава — Георгий Данелия, Леонид Гайдай и Петр Тодоровский — здорово с ним настрадались.
Михаил Семенович, например, отказался сниматься в последнем фильме Гайдая, хотя всегда говорил, что с Леонидом Иовичем ему очень легко было работать. Он же снимался в его картинах «Не может быть!», «Частный детектив, или Операция «Кооперация». Режиссер разрешал актерам импровизировать. В фильме «Не может быть!» Светин придумал трюк с прищепками, когда Невинный сзади цеплял их на его костюм. И эпизод с будильником, который звенел в самый неподходящий момент.
Он мне говорил, что только с возрастом понял, какой классный режиссер Гайдай, что, мол, вел порой себя совершенно неподобающе.
В фильме «Частный детектив...» он играл отца героини, бегал, падал, ловил преступников. А тут от Леонида Иовича приходит новый сценарий, где Светин должен играть русского мафиози Каца, его, кстати, потом сыграл Джигарханян. Там даже слова у героев похожи. И Светин рассердился. Гайдай спрашивает: «Миша, ну а какую роль вы в таком случае хотели сыграть?» Он ответил: «Надо подумать». Конечно, Леонид Иович обиделся. Впоследствии Михаил Семенович очень жалел об этой ошибке, проявил, как говорится, принципиальность там, где не следовало — вот, в какой-то ерунде снимался, а у самого Гайдая пошел на принцип.
Как-то я спросил у Светина, была ли у него роль-мечта. Он, подумав, отвечал: «К сожалению, я не сыграл Швейка и Шмагу в «Без вины виноватых». Всю жизнь мечтал найти такую роль, как у Чарли Чаплина в «Огнях большого города» или в «Новых временах».
Светину было очень обидно, что в свое время ему не дали роль Паниковского в сериале «Золотой теленок», его гениально сыграл Зиновий Гердт. А Михаил Семенович считал, что это роль его, с его фактурой это был бы роскошный старик.
А «Афоню» называл грустью всей своей жизни. Как-то Данелия позвонил Светину и пригласил его сниматься в «Афоне». Режиссер лично встретил актера на вокзале, когда тот прибыл в Ярославль, разместил в лучшей гостинице, принимал как дорогого гостя. Пообещал, что снимет его одиннадцать съемочных дней всего за три, а заплатит за одиннадцать. Данелия и не предполагал, что его просьба задержаться буквально на день встретит такой энергичный отпор. А Светин умудрился с ним поссориться, пошел на принцип, сказал: «Завтра я не могу». Он, видите ли, обещал кому-то именно завтра сниматься на телевидении, хотя это можно было перенести на любой другой день. И опять он жалел о своем поступке. Как он иногда говорил мне: «Может быть, стоило меньше капризничать?»
— А были у него любимые роли?
— Обожал, когда ему давали попеть. Он очень любил петь, и даже в фильме «Чародеи» спел за своего героя. А на вопрос, какая у него самая любимая роль, он отвечал: начальник станции в «Безымянной звезде». Этот фильм снимал Михаил Козаков, там произошло абсолютное попадание в героя.
А вот благодаря телехиту «Чародеи» его все стали узнавать, на улице не давали пройти спокойно. Люди подходили, улыбались, трогали за рукав, целовали. «Ладно, — он смеялся, — если женщины симпатичные, а то бывают и мужики, да еще и в губы норовят поцеловать». А если серьезно, то «Чародеи» — это чудесная, добрая, волшебная сказка про любовь.
Светин любил вспоминать, как он, бедный, намучился, когда его подвесили на ремнях в павильоне, подняли на большую высоту под потолок, потом пошли курить, а о нем забыли, заговорились. Он висел, висел, а потом стал кричать: «Помогите, помогите, снимите меня».
— А вы могли в любой момент к нему обратиться за советом?
— Нет, такого не было, мол, сейчас позвоню и посоветуюсь. Советы он редко давал, просто из нашего разговора я мог понять, как мне поступить. Делал свои выводы, прислушивался к его отношению к проблеме.
Конечно, он помогал. Например, помог выйти на чиновников, которые занялись моим квартирным вопросом. Он сам никуда не ходил, никакие кабинеты ногой не открывал, он не был хозяином театра, в этом смысле был скромен до безобразия.
Я думаю, если бы надо было пойти и за кого-то попросить, конечно, он бы пошел...
— Он заменил вам отца, можно так сказать?
— Можно, конечно. Например, вспоминаю случай с моим младшим сыном, сейчас ему уже тридцать почти, а тогда было лет пятнадцать, подросток, переходный возраст. И вот я по телефону с Петькой беседую, вдруг Светин говорит: «Ты неправильно с ним разговариваешь, так нельзя. Дай трубку». И дальше он с Петей продолжал разговор. Кстати, сын это запомнил.
— У него не было желания уехать в Москву, чтобы работать в столичном театре?
— Ни одного артиста так не звал Марк Захаров в Москву, как Михаила Светина. Он его уговаривал, обещал двухкомнатную квартиру. И даже был согласен не глядя взять в «Ленком» Брониславу. Михаил Семенович, смеясь, передавал их диалог: «Беру вашу жену. Кстати, как она выглядит?» А он в шутку отвечал: «Да обыкновенная русская баба, колхозница». И это он о Брониславе Проскурниной, актрисе Малого драматического театра! И Андрей Гончаров уговаривал, даже требовал: «Мне нужен Светин!» Но Михаил Семенович думал: «Знаю я вас! Как же, дадите!» Уж очень не хотелось, наконец получив долгожданную квартиру от театра, снова паковать коробки и начинать жизнь заново. Он рассказывал, как они с женой семь лет скитались по подвалам и углам, откуда их выгоняла милиция из-за отсутствия прописки, жили в подвале художественных мастерских, ночевали в гримерках с общим умывальником. Одним словом, не сложилось, и Светин остался верен своему городу Питеру. Такой уж у него был характер.
Мы мало об этом говорили, но я чувствовал, что ему Питер импонирует. Я так понимаю, город соответствовал его настроениям. Тут не так далеко от театра, в центре, есть тихие места, где можно прогуляться и не бояться, что тебя будут дергать.
— Были ли у него увлечения, помимо театра?
— Вы удивитесь, но нет. Он и в жизни был актером, ничего, кроме театра, не любил, ему ничего другое не было интересно. Он любил театр так, что по лестнице бегом поднимался в свою гримерку.
И самое интересное, что он никогда мне не казался взрослым, он себя сам взрослым не ощущал.
И в «Свадьбе Кречинского», и в спектакле «Тень» он плясал, бегал, падал. Он это обожал — падать, вставать, лететь, танцевать. И почти до самого конца в зале раздавался шепот: а сколько же ему лет?
Хотя после операции Михаил Семенович старался вести правильный образ жизни, не пить, бросил курить, но диет не придерживался, ложился спать в три часа ночи, потому что часами болтал по телефону. Его можно было слушать бесконечно.
Например, вот история о том, как ему делали операцию. Это происходило в Израиле, деньги на лечение собирали друзья. Забавно, но даже на операционном столе он умудрился рассмешить врачей. «В пыточную меня сопровождала врач Юция, эстонка, и всю дорогу она заговаривала мне зубы: «О, Светин, я вас так люблю, вы, наверное, думаете, что мы сейчас операцию будем делать? Да вы что? Просто будем много говорить, вспоминать былое». А сама в это время вкалывает ему наркоз. Ему стало совсем страшно, он же еще в сознании, вдруг его начнут резать, и со страху решил, что самое безопасное — это как можно быстрее уснуть. Он что есть мочи присосался к маске и задышал как паровоз. Доктор кричит: «Хватит, достаточно». Пытались силой отнять маску, а он не отдает, с трудом вырвали. Потом рассказывали, что хирурги долго не могли приступить к операции от хохота, ведь это была обычная кислородная маска.
Он очень жалел, что его друг Саша Демьяненко, у которого была та же проблема со здоровьем, не сделал вовремя шунтирование. Светин все время ему советовал сделать операцию. Они играли вместе в спектакле «Дон Педро», Саша каждые полчаса отворачивался от зрительного зала и глотал нитроглицерин. Но он не послушался, с ним случился инфаркт, и все, операция уже не помогла...
— Как проводил свои дни Михаил Семенович после операции?
— Утром, когда вставал, его лучше было не трогать, но потом он разгуливался и приходил в хорошее настроение, ведь впереди репетиция, потом вечерний спектакль, его самое главное счастье.
В последнее время в кино хороших предложений Светину не поступало, его приглашали в сериалы, присылали сценарии, но обычно ему не нравились ни фильм, ни роль, ни режиссер. Ему неинтересно было играть то, что было уже сыграно до него.
Ну, молодые режиссеры и не знают, как работать с такими гигантами.
— Михаил Семенович до конца работал в театре?
— Светин проработал в Театре комедии с 1980 года и до конца своих дней. Почти 35 лет!
Последний спектакль «Кречинского» мы сыграли с ним 15 августа 2015 года. После этого он уехал на дачу, там с ним случился инсульт. Неделю он был между небом и землей. И как я понял, ему неохота было возвращаться...
Для меня Михаил Семенович — это пример самоотверженного служения театру. «Самое главное, — говорил он, — это поставить перед собой цель и идти к ней, несмотря ни на что».
Ведь не зря много лет перед сном он твердил одну и ту же молитву: «Хочу быть артистом, хочу быть известным, Боженька, помоги». И даже получая три рубля за работу в массовке, он был счастлив...
Подпишись на наш канал в Telegram