Геннадий Сайфулин — один из культовых актеров поколения шестидесятых. С легендарным режиссером Анатолием Эфросом они встретились в Центральном детском театре и больше не расставались, работали в Театре Ленинского комсомола, потом в Театре на Малой Бронной, где Геннадий Рашидович служит по сей день. Театралы помнят, с каким успехом шли спектакли, в которых играл актер: «Друг мой, Колька!», «До свидания, мальчики», «Ромео и Джульетта», «Брат Алеша», «Дон Жуан»... А еще у Сайфулина около сотни ролей в кино, среди его работ «Хроника пикирующего бомбардировщика», «Три дня Виктора Чернышева», «Моя улица», которые и сегодня показывают телеканалы.
— Яродился 23 февраля 1941 года. В День Красной армии. Помню, как «ходил» на демонстрации на Красную площадь на плечах у отца. А в 12 лет проник в Колонный зал на похороны Сталина. Помню, когда пролетал первый спутник, мы лазили на крышу и смотрели на небо, чтобы его увидеть. Когда Гагарин совершил свой полет, мы с приятелем стояли на Красной площади. Я был у Белого дома в 1993 году, когда танки стреляли по зданию Верховного Совета, смотрел телетрансляцию прощания Горбачева, потом Ельцина. Сегодня слежу за драматическими событиями и переживаю за наших.
Я люблю читать. Как-то в руки попалась книга под названием «Неизвестный Михаил Ульянов». Огромное впечатление! Всю свою сознательную жизнь Михаил Александрович вел дневник, приходил домой, раскрывал ученическую тетрадку и записывал все, что случилось с ним за день. Заполненные тетрадки закидывал на гардероб, где они долгое время пылились. Дочь великого актера Елена обнаружила записи отца лишь после его смерти. Прочитала и решила их обнародовать. Михаил Александрович писал для себя, был предельно откровенен. Он описывал взаимоотношения с женой, актрисой Аллой Парфаньяк, не скрывал, что имел проблемы с алкоголем, что собирался уходить из Вахтанговского театра, писал, как сидел на Съезде народных депутатов и недоумевал: что он там делает, почему так бездарно тратит время, которое мог бы провести на репетиции спектакля. Он — народный артист, обласканный властью, многократно удостоенный всевозможных государственных регалий!
Там есть слова, запавшие в душу, почти библейские строки, которыми Ульянов руководствовался в жизни: «Господи, дай мне силы, чтобы смириться с тем, что я не могу изменить. Дай мне мужество, чтобы бороться с тем, что я должен изменить. И дай мне мудрость, чтобы суметь отличить одно от другого». Прекрасные мудрые слова!
Жизнь сводила меня с Ульяновым. В начале шестидесятых снимались вместе в телеспектакле «Трагедия в поселке». Я в роли насильника, он — отца обиженной моим персонажем девушки. Дошли до сцены, где Ульянов пять минут сыпал проклятиями в адрес моего героя. Слушал его и вдруг почувствовал, что начинаю терять сознание. От испуга закричал: «Братцы, помогите, умираю!» И повалился на пол. Пришлось даже вызвать скорую.
Позже прочитал об этом в опубликованных дневниках Ульянова. Он рассказал, как я, начинающий актер Центрального детского театра, звал на помощь «братцев». А тогда, придя в себя, я подумал: вот бы и мне когда-нибудь так сыграть!
— Вы из детей-актеров. Как получили первое в жизни приглашение сниматься в кино?
— Бежал с ребятами на Москву-реку купаться. По дороге попался пивной ларек, рядом с ним у столика на высокой ножке стояли, прихлебывая пиво из кружек, двое. Заметили меня, окликнули: «Поди-ка сюда!» Оглядели с ног до головы и задали вопрос: «Мальчик, хочешь сниматься в кино?» Это были начинающие режиссеры Евгений Карелов и Юрий Чулюкин. Позже один прославится, сняв «Служили два товарища», «Два капитана», другой — «Неподдающиеся», «Девчата». А тогда они оканчивали ВГИК и делали дипломный фильм.
Конечно же, я хотел сниматься. Ребята записали адрес учебной киностудии, куда я должен был явиться на следующий день. Что такое кинопробы, представления не имел, был раскован, вел себя естественно, не волновался. В итоге меня утвердили на главную роль в картину «Дым в лесу» по рассказу Аркадия Гайдара.
Снимать ее предполагалось под Серпуховом. Тамошние густые леса напоминали таежный пейзаж, описанный писателем. Когда выяснилось, что мне надо выезжать в киноэкспедицию, мама заволновалась и ни в какую не хотела меня отпускать. Ребята приезжали к нам домой и долго убеждали ее: мы присмотрим за вашим сыном. В конце концов она сдалась.
К слову, поехал я не один. Карелов с Чулюкиным подстраховались, взяли с собой еще одного мальчика, на тот случай, если вдруг я окажусь никудышным актером. Но неожиданное соперничество меня только подогрело. Понимал: надо показать все, на что способен. В первый день снимали сцену, где мы прыгали в карьер. И у меня это получалось как-то пошустрее, так что в итоге ребята оставили меня, а того мальчика отправили назад в Москву.
— Как проходили съемки?
— Группа была небольшой. Картину снимали два оператора-дипломника Игорь Черных и Володя Минаев. Оба состоялись. Один потом работал с Юрием Озеровым над киноэпопеей «Битва за Москву» и над «Бриллиантовой рукой» с Леонидом Гайдаем, другой стал главным оператором сериала «Вечный зов». Гримерша Люся была одна на всех. А осветителем в группу пришел 17-летний Леня Марягин, ставший позже знаменитым режиссером. «Вас ожидает гражданка Никанорова», «Вылет задерживается» и сегодня нередко показывают телеканалы. Я же снимался в одной из первых его картин «Моя улица» и в фильме «Враг народа — Бухарин». Мы вообще подружились с этим талантливым человеком.
Снимали картину на совершеннейшем студенческом энтузиазме, бюджета не было, режиссерам приходилось вкладывать свои деньги. Питались мы гречневой кашей и грибами, которые каждый день собирали в лесу. Денег на пиротехнику не хватило, вместо дымовых шашек поджигали кинопленку, которая источала настоящий яд. Несколько раз я падал в обморок, надышавшись токсичным дымом. Но не сдавался.
В кадре требовался самолет, и ребятам пошла навстречу располагавшаяся под Серпуховом авиачасть, военные разрешили использовать стоявший у них на приколе Ан-2. Его привезли на площадку, только начали снимать, как к нам явился участковый. Оказывается, кто-то из местных донес, что киношники собираются улететь на этом самолете... в Америку. Еле разобрались. Думаю, кто-то из жителей деревни Тверитино хотел нам отомстить за то, что много задолжали. Местные предоставляли группе и телегу, и лошадь, чтобы отвозить на площадку тяжеленные аккумуляторы. Знаю об этом не понаслышке, потому что сам таскал и аккумуляторы, и штатив. Пришло время расплачиваться — а нечем! И тогда Володя Минаев и Игорь Черных съездили домой, собрали старые шмотки — кители, отцовские сапоги — и предложили колхозникам натуральный обмен. Те обрадовались, в 1954-м году и таких вещей было не достать.
Режиссеры относились ко мне уважительно за то, что я ни на что не жаловался, не ныл. А еще очень оберегали, волновались, чтобы я не заболел. Мне приходилось бегать по горящему лесу, плавать в холодной речке. Когда материал проявили и коробки с пленкой прибыли в группу, ребята договорились с киномехаником кинотеатра в Серпухове посмотреть снятое ночью, по окончании всех сеансов. Ехать в город собирались на самосвале, меня решили не брать, поскольку шел дождь, а трястись по ухабам предстояло в кузове, где я запросто мог подхватить воспаление легких и сорвать съемки. Когда я об этом услышал, возмущению не было предела. Грозился бросить все и убежать в Москву, чуть с ними не подрался. И Карелов с Чулюкиным поступили благородно, отложили просмотр до следующего дня, дождались, чтобы погода наладилась.
Первую сборку фильма посмотрели не только во ВГИКе. О том, что Карелов и Чулюкин сняли талантливую дипломную работу, прослышали на «Мосфильме», где случилось недовыполнение плана. А это значило, что все работники киностудии лишались годовой премии. Так «Дым в лесу» стал плановой единицей «Мосфильма». Ребятам велели быстро закончить картину, выделили все, что требовалось для досъемок. Так они сделали первый шаг в своих блистательных карьерах.
Как-то ехали с дочкой Настей на машине по Симферопольскому шоссе, перед глазами промелькнуло знакомое название Тверитино. И так, знаете, защемило у меня в груди. Попросил: «Давай заедем». Свернули на бетонку, и вдруг на мосту нас остановили милиционеры. Вышел из машины, спросил:
— В чем дело?
— Ой, Сайфулин, ты же здесь снимался!
Я удивился, ребята молодые. Говорю:
— Пацаны, а вы откуда об этом знаете?
— Ну как же, наш начальник кинофикации до сих пор вспоминает, как играл диверсанта.
У меня комок подкатил к горлу! Как же мне было приятно!
Позже Женя Карелов пробовал меня на главную роль в «Два капитана», и эти пробы понравились автору романа Вениамину Каверину. Но худсовет киностудии утвердил Бориса Токарева. Судьба Жени сложилась трагически, он утонул в Черном море во время отдыха в Пицунде, ему исполнилось всего сорок пять... Не менее драматично ушел из жизни 57-летний Юрий Чулюкин. Его тело обнаружили в шахте гостиничного лифта в Мапуту, в Мозамбике режиссер участвовал в неделе советского кино. Расследовать обстоятельства смерти не стали, хотя все указывало на убийство — в шахту его сбросили. Но политические соображения оказались выше человеческой жизни.
— После «Дыма в лесу» ваша фотография попала в актерскую картотеку «Мосфильма».
— Да. А потом была картина «Бессмертный гарнизон». Ее снимали режиссеры Захар Аграненко и Эдуард Тиссэ, легендарный оператор Сергея Эйзенштейна. Сразу понял, что Эдуард Казимирович — человек значительный, видел, с каким пиететом к нему относится группа. Фильм о защитниках Брестской крепости снимали в Тирасполе. Именно там нашлась подходящая натура. Чтобы я не отстал от одноклассников, на съемках мне предоставили персонального педагога, который меня опекал. Сценарий фильма написал Константин Симонов, в одной из главных ролей снималась его жена Валентина Серова. С Валентиной Васильевной у нас сразу же возникла взаимная симпатия. Она относилась ко мне как к своему ребенку. Добираться до площадки было сложно. Мы летели из Москвы в Кишинев с посадкой в Киеве, потом сто километров ехали на машине до Тирасполя. А я очень плохо переносил самолет, да и в автомобиле меня укачивало. Помню, как Валентина Васильевна за мной ухаживала, как клала мою голову на колени, так мне становилось легче.
— Я работала с дочерью Серовой Машей Симоновой в газете «Советская культура». Маша рассказывала, как после развода родителей осталась с отцом, как бабушка, мать Константина Михайловича, захлопывала дверь перед Валентиной Васильевной, когда та приходила повидать дочь.
— Да, для Серовой это было трагедией. Но тогда они еще не расстались с Симоновым. Писатель оставил мемуары, письма, где не скрывал, что причиной развода стало пагубное пристрастие жены.
После съемок мы долгое время не виделись. Я уже учился в студии при Центральном детском театре. Однажды возвращался в автобусе с каких-то проб на «Мосфильме» и обратил внимание на женщину в голубой косыночке. Долго вглядывался в ее красное испитое лицо. Подумал: а ведь когда-то, наверное, она была красавицей. И вдруг женщина обратилась ко мне: «Гена, ты что, меня не узнаешь?» Я потерял дар речи. Это была Серова. В тот момент автобус затормозил на остановке, двери открылись, и я выскочил оттуда как ошпаренный, не смог даже находиться рядом.
Я продолжал сниматься. Однажды пробовался в картину «Судьба барабанщика» по Гайдару, но меня не взяли. Правда, пробовался я с Даниилом Львовичем Сагалом, который в итоге сыграл отца героя. Понятия не имел, что Сагал — знаменитый артист, звезда Театра Советской армии. Через много лет я стану мужем его дочери Натальи. Так причудливо распорядится судьба.
— Как вы пришли в театральную студию?
— Все решил случай. Мама растила нас с сестрой и братом одна, так уж сложилось. Отец был талантливым художником-самоучкой. Его иллюстрации к сказке Ершова «Конек-Горбунок» помнят по сей день. По большому счету его перепахала война, где он получил тяжелую контузию и, к великому сожалению, в 33 года ушел.
Как старший сын я должен был помогать маме, поскорее начать зарабатывать. Мне требовалось приобрести какую-то специальность, и я поступил в энергетический техникум, хотя с математикой у меня было плохо. Что такое «Релейная защита и автоматика» не знаю до сих пор, мне понравилось название. Но кино всесильно. Два дня походил на занятия, потом уехал на съемки. Когда вернулся через месяц, понял, что безнадежно отстал. Так что пришлось оканчивать десятилетку.
Творческий вуз, где актеры учились четыре года, позволить себе не мог. Однажды шел по улице и обратил внимание на объявление на афишном столбе: набирается студия Центрального детского театра, обучение два года. Думаю: пойду-ка я туда. Туры не проходил, в один день сдал все экзамены, и меня зачислили.
Во главе ЦДТ стояла Мария Осиповна Кнебель. Мастерство актера нам преподавали потрясающие артисты Валентина Сперантова, Людмила Чернышова, Евгений Перов. По окончании мы не получали диплом о высшем образовании, но в актерской профессии были прекрасно подготовлены. Мы переходили дорогу и занимались военным делом в Малом театре вместе с курсом, на котором учились Виталька Соломин, Миша Кононов, Олег Даль. Позже пересекались с ними и в кино, и в театре.
Через полгода Мария Осиповна привела к нам на занятия любимого ученика — Анатолия Эфроса. Тот работал в Рязани, но Кнебель удалось перетащить его в Москву. Он оглядел нас, спросил:
— Ну, расскажите, чем занимаетесь? Все кошечек изображаете?
— Да, а еще готовим этюды с воображаемыми предметами.
— А я вот принес пьесу, называется «В добрый час!». Сейчас прочту вам сцену, попробуем ее сыграть.
Он выбрал сцену на троих, прочитал текст несколько раз. Спросил: «Запомнили?» И вызвал меня, Инну Гулую и Виталия Ованесова. Мы были молодыми и отчаянными, вышли и что-то изобразили. Эфрос сказал: «Хорошо. А теперь давайте разберем, кто и что здесь делает». И стал подробно рассказывать о взаимоотношениях героев. Потом предложил: «А теперь попробуйте это сыграть». Мы вышли и через две реплики замолчали, хотя знали текст. Потому что кроме текста есть еще внутреннее наполнение. Эфрос подытожил: «Вот чем теперь будем заниматься».
Выпускники студии были востребованы, кто-то по окончании уехал работать в провинциальные театры, меня, Инку Гулую, Витю Ованесова и Брониславу Захарову оставили в Центральном детском.
Вскоре Александр Хмелик принес к нам пьесу «Друг мой, Колька!». Мария Осиповна поручила поставить ее Эфросу. Текст был довольно сырой, Анатолий Васильевич многое там переделывал. Но больших ожиданий с этим спектаклем не связывал. В тот момент он параллельно ставил пьесу Брехта «Сны Симоны Машар» в Театре Ермоловой, как сам писал позже, был зациклен на этой работе, волновался, как брехтовская драматургия прозвучит впервые в Москве. Но получилось так, что брехтовский спектакль Эфроса не пошел, а «Друг мой, Колька!» неожиданно выстрелил. Спектакль гремел на всю Москву, на него ломились зрители. Школьная история пионервожатого, который стал настоящим другом ребятишкам с непростыми судьбами, смотрелась свежо и необыкновенно эмоционально. Старшую пионервожатую, стервозную, ненавидящую детей, потрясающе играла Антонина Дмитриева. На премьеру пришел Леонид Утесов, который высказался так: «Этих ребят переиграют только собаки». Позже пьесу экранизировали, но я в картине не снимался, был уже староват для роли Кольки.
Эфрос проработал в ЦДТ десять лет, выпустил множество успешных спектаклей. Мы его боготворили, откликались на любые вызовы, даже если приходилось играть пятилетних детей, как в «Цветике-семицветике».
— Как Анатолий Васильевич работал? Как относился к актерам?
— Это был уникальный по скромности, по человечности художник. Ему не требовалось орать на актеров, он настолько подробно разбирал роли, так виртуозно владел этим искусством, что все понимали его с полуслова. Эфрос очень ценил этюдный метод. В свое время, предположим, репетировал «Чайку» и вдруг обращался к мужчине-актеру: «А теперь ты будешь Ниной Заречной». Этой методике научила его Кнебель. И она давала потрясающие результаты.
На вечерние репетиции Эфроса стекались коллеги со всей Москвы, иногда в зале сидело по двести человек. Актеры обожали его разборы, этюды, учились открывать в себе новое, неожиданное. Саша Калягин как-то признался мне, что тоже к нам приходил и удивлялся: «Вы настолько бодро участвовали в этюдах после того, как отыграли спектакль вечером. А я однажды перепугался: вдруг Эфрос сейчас возьмет и вызовет меня на сцену, я же там с ума сойду!»
Настал момент, когда Любимов пригласил Эфроса в Театр на Таганке ставить «Вишневый сад». Играли первачи — Высоцкий, Золотухин, Демидова. Спектакль получился оригинальным и отличался по эстетике от постановок Любимова. Естественно, Юрий Петрович его не принял. Кончилось, мягко говоря, недопониманием. Прошло время, у Любимова случился юбилей. Эфрос позвал Козакова, Грачева и меня пойти поздравить Любимова. Тот принимал гостей в присутствии труппы, которая сидела на полу на расстеленных газетах. Эфрос произнес:
— Ну что тебе подарить, Юра?
И достает книгу с пьесой «Вишневый сад». Буря аплодисментов. Конфликт был исчерпан. Улыбающийся Любимов не полез за словом в карман:
— Видишь, Толя, на мне джинсовая куртка, а у тебя такой нет. Будешь праздновать свой юбилей, привезу.
Снова восторг и аплодисменты. Так и надо избавляться от театральной дури.
— Как вас встретили в Театре Ленинского комсомола, куда Анатолия Васильевича пригласили главным режиссером?
— Он позвал с собой меня, Виктора Лакирева, Льва Дурова, Антонину Дмитриеву, Броню Захарову. Меня долго не отпускал директор и худрук ЦДТ Константин Язонович Шах-Азизов, грозился: «Не отдам трудовую книжку». Он понимал, насколько сильно оголится труппа с нашим уходом. Но мы шли за Анатолием Васильевичем и в «Ленкоме» находились под его крылом.
Я был в отпуске, как вдруг от Эфроса пришла телеграмма: «Срочно приезжай, для тебя есть пьеса «Мой бедный Марат». Мы начали репетировать с Витей Лакиревым, Саша Збруев — с Львом Круглым и Олей Яковлевой. В третьем акте герои становились взрослее, Саша с Левой выглядели более подходящими по возрасту, Эфрос выбрал в итоге их.
Но в «Ленкоме» я совсем не был обделен ролями. Играл героя-танкиста в спектакле «Каждому свое», Володю Ульянова (да-да, того самого!) в «Семье». Звезда «Ленкома» Софья Владимировна Гиацинтова выходила на сцену в роли матери Ленина Марии Александровны. Спектакль шел долго, Ленины несколько раз менялись, я стал четвертым.
С Софьей Владимировной у нас сложились замечательные отношения. Когда она шла по коридорам театра, все с ней раскланивались. Совсем не потому, что она была в свое время художественным руководителем, перед ней не заискивали, ее искренне уважали.
Не раз приходил к ней домой репетировать. Однажды Софья Владимировна рассказала такую историю. Она снялась в картине Михаила Чиаурели «Клятва», играла такую Родину-мать, а Михаил Геловани — Сталина. По сюжету в Георгиевском зале Сталин подходил к ней и целовал руку. Чиаурели сообщил: этой ночью фильм будет смотреть Иосиф Виссарионович. Оба заволновались, как тот воспримет такую сцену. Гиацинтова не сомкнула глаз, сидела у телефона, тряслась, пока наконец в четыре утра не раздался звонок Чиаурели: «Соня, Сталин сказал: «Я бы поцеловал руку такой женщине». От сердца отлегло, Софья Владимировна попыталась растолкать спавшего рядом мужа Ивана Берсенева: «Иван, слышишь, Сталину все понравилось». Муж повернулся на другой бок и захрапел, а Гиацинтова откупорила шампанское, разлила его в два фужера, чокалась и повторяла: «За здоровье товарища Сталина!» Представляете, народная артистка рассказала мальчишке-актеру такую историю!
Мы с ней часто участвовали вместе в концертах. Она прекрасно играла в спектакле Эфроса «Снимается кино». Там Гиацинтова произносила монолог пожилой актрисы, которая хочет еще послужить профессии. Текст был примерно такой: Сара Бернар играла на сцене Жанну д’Арк. На премьеру пришел весь Париж. Уже совсем немолодая актриса должна была на вопрос, сколько тебе лет, Жанна, ответить: «Мне восемнадцать». Недоброжелатели ждали провала, язвительного смеха, осуждения. Но когда Сара Бернар своим гортанным голосом выкрикнула: «Мне восемнадцать лет!» — зал взорвался аплодисментами. Гиацинтова произносила этот монолог под стать самой Саре Бернар. Зал так же взрывался аплодисментами от восторга. По большому счету, актерам должно быть всегда восемнадцать лет.
Мои коллеги, друзья-подруги Вера Майорова и Люда Хмельницкая это доказали. Долго не выходили на сцену не по своей вине, и вот Вера Майорова играет сегодня в трех спектаклях Театра на Бронной и — шутка ли! — в постановке Константина Богомолова в МХТ. А Людмила Хмельницкая стала лауреатом премии «Московского комсомольца» за роль в спектакле «Дядя Лёва», тоже поставленного Богомоловым. Я бесконечно рад за моих подруг. Желаю новых работ и моей любимой партнерше Анне Антоненко-Лукониной.
Но вернусь к своему рассказу. Благодаря Эфросу Театр Ленинского комсомола поднялся на высоту, стал посещаемым. Но партийным начальникам свободолюбивый дух новых спектаклей был не по душе. История закончилась печально, Анатолия Васильевича сняли. Чтобы общественность особенно сильно не возмущалась, придумали формулировку: за неправильное формирование репертуара.
— Какие спектакли выходили со скрипом?
— «104 страницы про любовь». Как это — героиня познакомилась с мужчиной и на первом же свидании легла с ним в постель? Какой разврат!
В «Снимается кино» говорилось о мучениях режиссера, творческом кризисе. Как это? Какие могут быть кризисы у советского человека? И вообще непонятно, что за фильм он там снимает. Когда приходил в театр, я иногда специально шел в зал во время спектакля, чтобы получить эмоциональный стресс. Там была такая сцена: на переднем плане сидели отчаявшийся режиссер, которого играл Александр Ширвиндт, и старый искушенный во всех делах редактор. Он говорил: «Слушай, ты сейчас снимаешь кино, за которое в свое время могли ведь и посадить, а вам-то сейчас чего бояться?» На этих словах у меня выпрямлялся позвоночник, по телу бежали мурашки. А потом выходил Леня Каневский с каменным лицом, брал трубу и играл замечательную мелодию. Так вот, комиссия Министерства культуры, принимавшая спектакль, интересовалась: к чему призывает эта труба? К освобождению? К какому такому освобождению? От чего?
Претензии высказывались даже к мелодраме «В день свадьбы». Тоня Дмитриева говорила жениху, узнав, что он любит другую: «Отпускаю!» А почему она так поступает? Почему так легко рушит советскую семью? В фильме эту роль играла Лариса Малеванная, чудеснейший человек, замечательная артистка, личность. Счастлив, что довелось с ней сниматься.
Эфроса назначили очередным режиссером Театра на Малой Бронной, хотя главного там в тот момент не было, разрешили даже взять с собой десять человек. Сегодня из нас десятерых в театре остался я один. Дурова, Дмитриевой уже нет с нами, Ширвиндт в Сатире, Яковлева — в МХТ, Смирнитский — в антрепризах, снимается, Каневский — телеведущий, Збруев вернулся в «Ленком» и правильно сделал, на сцене именно этого театра он сыграл свои звездные роли. У Саши скоро юбилей, он лицо театра «Ленком Марка Захарова». Уверен, мы должны сами о себе заботиться, работать там, где нам лучше.
— Эфросу и его команде были рады в Театре на Малой Бронной?
— Это целая история. Поначалу возникла естественная реакция отторжения: они пришли, а мы здесь неплохо справлялись и без них. Но через три месяца Эфрос начал репетировать «Трех сестер», и всем ведущим актерам театра — Николаю Волкову, Георгию Мартынюку, Анатолию Грачеву — нашлись в спектакле роли. Я играл Федотика. Спектакль прошел несколько раз, и его закрыли, хотя он был совершенно безобидным. Министерство культуры проделало это, что называется, чужими руками. История известная: в один из вечеров в Театр на Малой Бронной явились мхатовские «старики» Ангелина Степанова, Алексей Грибов, другие корифеи. Они посмотрели спектакль и остались в недоумении: мы не понимаем, почему, по какому поводу герои у Эфроса постоянно льют слезы. Нас постановка совершенно не тронула. Этого оказалось достаточно, чтобы после нескольких представлений «Трех сестер» исключили из репертуара. Эфрос, конечно, очень страдал.
Позже Эфрос снял телевизионный спектакль «Милый лжец», где Ангелина Иосифовна блистала в паре с Анатолием Кторовым. Степанова и Эфрос замечательно общались друг с другом. Вот так время все меняет, просто надо жить долго.
— Как вам кажется, почему Эфроса не сделали главным режиссером?
— Это у советской власти спросите.
— От многих актеров слышала, насколько доброжелательно относился к Эфросу назначенный главным режиссером Театра на Малой Бронной Александр Дунаев, как он оберегал его талант. И это притом что критика восторженно писала о спектаклях Эфроса, зачастую обходя вниманием постановки Дунаева.
— Александр Леонидович был мудрым тактичным человеком. Некоторые его постановки «Лунин, или Смерть Жака», «Отпуск по ранению», спектакли по Островскому и Горькому были высокохудожественными. Лично я ему очень благодарен. Он дал мне интересную роль в «Золотой карете», где играли Лидия Сухаревская, Борис Тенин, Леонид Броневой. Автор пьесы, писатель Леонид Леонов, посмотрев спектакль, оценил мою работу, сказал: «Я бы хотел написать что-то на этого парня».
Испытывал ли Дунаев ревность по отношению к Эфросу? Естественно! Это премьеры Анатолия Васильевича проходили с конной милицией, это у него закрыли «Трех сестер», что вызывало исключительное уважение творческой интеллигенции. К слову, у Анатолия Васильевича никогда не было кабинета в Театре на Малой Бронной, хотя Бронная — это в первую очередь Эфрос. Два режиссера воспринимали друг друга сдержанно. В тот момент директором театра работал потрясающий человек Михаил Петрович Зайцев, который хорошо понимал, кто чего стоит. Если между Дунаевым и Эфросом возникал лишь малейший намек на конфликт, Зайцев тут же его сглаживал. Затем Михаил Петрович ушел в Маяковку, его попросил об этом Андрей Гончаров.
— С кем из коллег вы общались, дружили?
— С Тоней Дмитриевой, великолепной актрисой и прекрасным человеком. У Тони была замечательная семья — муж, сын. Костя пошел по стопам матери, играл в Театре на Малой Бронной. Дмитриева удостоилась звания народной артистки, занимала видное положение в труппе.
Мы приятельствовали с Колей Волковым. Внешне Коля был увальнем, при этом замечательным глубоким артистом необыкновенного таланта. Он здорово играл в «Платоне Кречете», «Трех сестрах», «Отелло». Коля был артистом на любителя. Кто-то его очень ценил, кто-то нет. Эфрос его обожал, потому что за Колей стояли интеллигентность, человечность, внутреннее содержание, чего Анатолий Васильевич добивался от нас. Семья дала Коле прекрасное образование, он был начитанным, очень хорошо рисовал.
Роли сами шли к Волкову. Не помню, чтобы Коля хоть пальцем пошевелил, чтобы сыграть Отелло или кого-то еще. Последним спектаклем Эфроса в Театре на Малой Бронной стал «Директор театра». Однажды увалень Коля после репетиции пришел в буфет, взял кофе и вдруг услышал, как одна актриса пожаловалась: «Ну сколько можно репетировать? Надоело!» Как же Коля взорвался, я никогда не видел его таким. Он кричал: «Это тебе не надо, а мне требуется еще восемь прогонов!» Для меня это было откровением, Коля способен был играть любую роль, не сильно затрачиваясь. Но не мог себе такого позволить.
Однажды в театре проходило распределение зарплат, я принимал участие в том худсовете. Дунаев поступил хитро, сказался больным, передав эту обязанность Эфросу. Те гроши распределял Анатолий Васильевич. Мише Козакову — 200 рублей, а Коле Волкову — 180. Коля, ни слова не говоря, написал заявление об уходе, перешел дорогу и явился к Михаилу Петровичу Зайцеву. Гончаров его тоже очень любил и тут же взял в Маяковку. Это театр, и никуда от него не денешься. Коля никогда не отличался меркантильностью, но когда ущемили его самолюбие, не стал терпеть. Театр от его ухода только потерял.
Мы дружили с Олегом Вавиловым, играли в спектакле «Лунин, или Смерть Жака» по пьесе Эдварда Радзинского. К профессии Олег относился крайне серьезно. Однажды я нечаянно спутал текст, так после спектакля Вавилов на меня накинулся:
— Как ты мог?
— Делов-то куча! Я же произнес все, что требовалось, просто переставил слова.
— Нет, так нельзя.
Год назад Олега не стало. Его подкосила страшная болезнь. Единственный сын Егор пошел по стопам отца, он настолько сильно мечтал об актерской профессии, что поступал в театральный институт несколько лет подряд. Потом работал в Малом театре, но по большому счету его карьера не сложилась. Когда Олег расстался с женой, Егор продолжал жить с матерью. Наташа тоже мечтала об актерстве, когда-то занималась в студии при Театре Станиславского, но в итоге нашла себя в журналистике. В 2016 году Олег уехал на гастроли, звонил оттуда сыну, к телефону подходила Наташа, неизменно отвечавшая: «Он спит». Так продолжалось две недели. Когда Олег наконец вошел в квартиру, обнаружил мертвого сына. Наташа помутилась рассудком и закончила дни в психиатрической клинике. Вот такая жуткая история. Я был на похоронах Олега. Театр на Бронной прислал венок.
— О сложном характере Ольги Яковлевой слагают легенды.
— Но для Эфроса она стала музой. Характер у Ольги был не сахар, но в ее нервозности Эфрос находил изюминку. Они понимали друг друга и прекрасно делали свое дело. Хотя иной раз доходило до смешного. Во время репетиции Эфрос дает ей указание:
— Я не понимаю, как субординация взаимоотношений между двумя партнерами ведет вас к психоанализу этой роли.
Ольга в недоумении, Эфрос смотрит на меня:
— Ген, переведи.
Я говорю:
— Она хочет перейти справа налево.
— С чего началось противостояние актеров и Эфроса?
— Вы знаете, это необъяснимо. Бывает, накапливается клубок противоречий, а потом происходит взрыв. Эфрос вспоминал об этом в своей книжке с большой болью. В последнем в ее жизни интервью Катя Дурова говорила: «Лева (ее отец Лев Дуров. — Прим. ред.) очень хотел играть Наполеона, а Эфрос пригласил Михаила Александровича Ульянова». Отправной точкой конфликта явилось именно это. Хотя не очень понимаю, как сочетались Дуров и Наполеон. Михаил Александрович играл блестяще. В трактовке Кати Дуровой — одним из мотивов большого противостояния актеров и режиссера стала эта несправедливость. Войны иной раз начинаются из-за пустяков: кто-то что-то о ком-то сказал... Тут всем надо проявлять такт и мудрость. А театр — это крайне сложный, раздираемый противоречиями микроорганизм. У одного там большой успех, у другого — скромный, кто-то выбивается в премьеры, кто-то проводит всю жизнь во втором составе.
С Эфросом и у меня было не все так безоблачно. Мне пришлось заняться режиссурой спектакля «Если...», где я играл главную роль. Дело пошло, спектакль имел успех у зрителей, подумал: поступлю-ка я на Высшие режиссерские курсы. Пришел к новому директору Когану за характеристикой. Входит Эфрос, увидел меня, спрашивает:
— Ген, а ты чего тут?
— Да вот, Илья Аронович характеристику должен написать.
— Что за характеристику?
— Хочу поступать на Высшие режиссерские курсы в ГИТИС.
И вдруг Эфрос взорвался:
— Что вы все с ума посходили! Я вас что, мало занимаю в своих постановках?!
Орал на меня дико. Я промолчал, развернулся и ушел. На следующий день стою во дворе, идет Эфрос, подзывает меня: «Прости, делай что хочешь. А вообще-то все равно не понимаю, чего вам не хватает». Он пытался сохранять труппу, держать бразды правления в своих руках, но мы взрослели, искали собственную стезю. Курсы я в итоге окончил, ставил спектакли и на Бронной, и в «Театре Луны» у Сергея Проханова, и у Саши Калягина в Et Cetera. Зрители очень тепло принимали мою антрепризную постановку «Сцены из супружеской жизни», где прекрасно играла моя жена Наталья Сагал. Не так давно были на премьере фильма «Право выбора», где Наташа снялась в роли заведующей женской консультацией. Вышли из зала, и вдруг к жене ринулись за автографом благодарные зрители, оценившие ее актерскую игру. Как же я был за нее рад!
Сегодня Театром на Бронной руководит талантливый режиссер Константин Богомолов. Там работает директор Елена Мироненко, в труппе много хороших молодых актеров, есть приглашенные, премьеры выходят одна за другой. Масонский знак — эмблема театра как бы призывает к труду и сотрудничеству. На моем веку на Бронной сменилось десять режиссеров и пять директоров. Остается только пожелать Богомолову успехов.
Я рассказал ему о своем замысле, и он поддержал идею нового спектакля. Я написал инсценировку под названием «Персона нон грата», соединив несколько новелл. Одна новелла французская, о том, как коммивояжер торгует атомной бомбой, а сельские жители ее покупают, чтобы отомстить соседям. Вторая новелла «Рождение катастрофы» Роальда Даля о том, как женщина, потерявшая троих детей, рожает четвертого ребенка, который оказывается больным, тщедушным. Но доктор обещает его выходить, а родители выбирают младенцу имя Адольф, которое, по их мнению, будет как нельзя лучше сочетаться с фамилией Гитлер. Третья новелла — «Жена еврейка» Брехта о том, как рушится семья, потому что жене приходится бежать из Германии конца 30-х годов. Богомолов идею одобрил. Теперь хватило бы здоровья выпустить «Персону нон грата».
Я бы еще поставил «Отпуск по ранению». Эта потрясающая повесть Вячеслава Кондратьева о том, как боец побывал дома, а потом вернулся на фронт, прозвучит сегодня особенно актуально.
— Ольга Яковлева писала, что ученик Эфроса, ставший парторгом, отказал ему в характеристике для поездки за рубеж с формулировкой: недостаточно активно участвовал в общественной жизни театра. Другой актер на репетиции стал откровенно хамить в ответ на замечания Анатолия Васильевича.
— Да, все это было, к моему великому сожалению. В своей книжке Анатолий Васильевич не называл фамилий, с болью обращался к ним: «Милые актеры, что с вами случилось, откуда столько злости?»
Я горжусь своим поступком, на позорном собрании против Эфроса я единственный выступил в его защиту. Поэтому позже спокойно пришел в Театр на Таганке хоронить Анатолия Васильевича, встал рядом с его женой Натальей Анатольевной Крымовой, возложил цветы и нес гроб своего учителя, а на кладбище читал монолог Алеши Карамазова из спектакля «Брат Алеша».
— Каким человеком был Лев Дуров, ставший главным режиссером Театра на Малой Бронной?
— Он был замечательным парнем, широким, добрым, мы дружили. Когда случилась история с Эфросом, делили одну гримерную. Я ему все высказал и перешел в другую гримерную. Лева ответил: «Не думай, что ты уколол меня в самое сердце». Тем не менее мы перестали здороваться. Когда его не стало, на панихиде я вышел и произнес: «Лева, спасибо тебе за театральное детство». Действительно, мы долго работали вместе, маленькую Катю нянчил весь театр, знали друг про друга все, дружили домами, хотя Лева был старше на десять лет.
— Вы успели сняться в сотне фильмов.
— Самый дорогой для меня — «Хроника пикирующего бомбардировщика». По моему мнению, фильм входит в десятку лучших лент о Великой Отечественной. Историю написал прекрасный драматург Володя Кунин, ставший впоследствии крупным писателем. Картину снимали на заброшенном аэродроме в Литве, куда свезли макеты самолетов. Отослали материал на «Ленфильм», худрук объединения Иосиф Хейфиц посмотрел и высказался: «Хороший материал, но надо, чтобы между героями состоялся разговор о фашизме, чтобы они высказали свою позицию». Я где-то читал, что у Гитлера в кармане лежал сопливый носовой платок. И предложил внести такую реплику в текст, что и было сделано. Позже Кунин стал автором «Интердевочки», «Сволочей», по которым сняли громкие фильмы. Но жил в Германии, так жизнь нас и развела. Жаль.
— Вместе с вами в «Хронике...» снимался Олег Даль.
— На площадке мы помогали друг другу, и веселились вместе, и обедали, и в компаниях общих гуляли. Когда дочке Насте исполнился год, он пришел к нам с Валей Никулиным праздновать. Подарил мне бюст Ленина, которого я тогда играл, а Валя — тапочки. Тогда же ничего невозможно было купить, а жена достала мне красивый шведский пиджак, который оказался великоват. Показал его Олегу: «Я не фарцую, отдам тебе за ту же цену». И он потом долго его носил.
Вместе мы пробовались в «Два капитана», Олег — на роль Ромашова, которого в итоге сыграл Юра Богатырев. Пересеклись на студии, поздоровались, попробовались и разошлись, как будто в нашей биографии не было прекрасных лет. А потом Олег пришел в труппу Театра на Малой Бронной, где у него не заладилось. Думаю, он не смог ничего сыграть, потому что, по всей вероятности, внутри уже что-то надломилось. Хотя его очень жалко, когда все в его жизни складывалось хорошо, он был просто замечательным парнем.
На стене дома на Садовом кольце, где жил Олег, открывали мемориальную доску. Коллеги так много говорят о нем в телепередачах. А вот на открытии доски был я один и руководство Гильдии актеров кино. Грустно...
— Какие фильмы вспоминаете сегодня?
— «Три дня Виктора Чернышева». Я хорошо знал ребят, о которых рассказывалось в картине, сам из того поколения. Я тоже жил в метростроевских домах среди работяг, все знал про выпивку, про бездарное стояние во дворе. История молодых людей, чуть не совершивших серьезное преступление, далась несложно. Я плавно вошел в стилистику картины, освоил пластику героя. Картина Евгения Григорьева и Марка Осепьяна чудом проскочила цензуру, выходила бы месяцем позже, и ее бы зарубили на корню. Разве можно было так «чернить» нашу молодежь? Но авторы были честны. Там есть эпизод, когда идет комсомольское собрание, где выступает Василий Шукшин, и возникает кадр с бильярдными шарами. Рождается ассоциация с героями, которые как те шары, куда их толкнут, туда и покатятся, потому что нет достойной цели в жизни.
Тепло вспоминаю «Мою улицу». Пьеса Исидора Штока «Ленинградский проспект» была не ахти какой выдающейся, но режиссер Леня Марягин и прекрасные актеры вдохнули в нее жизнь. Леня уловил позитивную милую тональность, которая отзывалась в сердцах зрителей. Помню, как во время съемок дядя Боря Кудрявцев чудесно общался с Ниной Афанасьевной Сазоновой, обнимал ее за плечики, как они шутили. Злых людей среди нас не было, атмосфера тепла, нежности перешла на экран. Да и песня «Зачем вы, девочки, красивых любите?..», которую спела Нина Афанасьевна, добавила обаяния фильму, моментально ушла в народ.
На «Городском романсе» мне повезло соприкоснуться с удивительным человеком Петром Тодоровским. Его обаяние было безграничным, его боготворили не только актеры, но и вся съемочная группа. С гитарой он почти не расставался. У меня там небольшая роль, но одна критикесса меня за нее похвалила: «Вы так проникновенно сказали о матери, что я почувствовала — за этим стоит большое человеческое содержание». Позже пересекались с Петром Ефимовичем в Доме кино, мило общались, но — увы — больше не работали. Прекрасные воспоминания остались о Жене Киндинове, у нас были в картине общие сцены. Чудесный, очаровательный человек из поколения необыкновенной доброты, расположенности к окружающим. В нем отсутствовала какая бы то ни было фанаберия, которая последнее время была у Олега Даля. Хотя после «Романса о влюбленных» Женя был абсолютной звездой.
В «Крахе инженера Гарина» мы снимались вместе с Олегом Борисовым, к которому я относился с огромным уважением. Одно из моих актерских потрясений — это спектакль «Три мешка сорной пшеницы», где играл Олег. Там рядом со мной сидели японцы, которые смотрели спектакль с переводчиком. Многого не понимали, не успевали за действием, но я видел, как сильно их колотило. После монолога Олега я в течение десяти минут не мог прийти в себя от его энергетики, даже потерял сюжет.
— Что помогло вам сохранить себя?
— Двадцать третьего февраля мне исполнилось 82 года. Лева Дуров в этом возрасте перенес инсульт, Броневой уже не работал, Коля Волков вообще не дожил до этих лет... Хорошо держится Валя Смирнитский. Правда, стал и в жизни внешне чуть-чуть Портосом. Он мой друг. Как режиссер я поставил с ним три спектакля.
У меня был надежный тыл, рядом всегда находились и поддерживали две прекрасные дамы — жена и дочь. Вообще, у меня две дочки и внучка. Просто старшая Арина живет далеко, в Италии. Младшая Настя — продюсер, окончила ГИТИС. Слово красивое, но только на слух. Сложное дело отвечать за все. Настя справляется. Работает с двумя суперзвездами Сергеем Буруновым и Сашей Петровым. Моноспектакль «Планета Максимус» Саша играет на площадках в пять тысяч зрителей, это совершенно новая форма. Сегодня Настя готовит проект с режиссером Алексеем Франдетти. Ее друзья шутят: «Настя Сайфулина — это бренд». Я тоже мечтаю с ней поработать. Это ли не стимул пожить подольше?
Подпишись на наш канал в Telegram