«В фильмографии Смирновой много ярких образов — сваха из «Женитьбы Бальзаминова», Шурочка из «Моей любви», доктор из «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Она прожила очень длинную, интересную жизнь, которая была наполнена не только успехами, но и любовными драмами и даже трагедиями. Но все выдержала и была неисправимым оптимистом!» — рассказывает подруга актрисы Инга Сидорова (в девичестве Скороходова).
Сваха, докторша... Роли эти, конечно, прекрасные, но я считала, что их сыграла «женщина из народа», и мне казалось, что они не требуют большого ума, начитанности, интеллигентности... Но вот мой брат, телеведущий и писатель Глеб Скороходов, сделал передачу о Лидии Николаевне и был очарован ее личностью. Наверное, так бы брат мог говорить не об актрисе в солидном возрасте, а о новой знакомой девушке: «Да ты знаешь, какая она? Веселая, интересная, умная, с ней хорошо!» — «А сколько ей лет?» — «За семьдесят». — «Она что, всем это рассказывает?» — «Возраст Смирнова никогда не скрывала. При этом всегда и во всем оставалась женщиной, — рассказывал Глеб. — Между нами были иногда такие диалоги: «Слушайте, может быть, у вас и с Заболоцким был роман?» — «Может, и с Заболоцким». — «Может, у вас со всем театром был роман?» — «Ну, с некоторыми, я была интересной женщиной, у меня была такая, как это сказать, манкость, и поэтому за мной многие ухаживали, и я тоже увлекалась».
Потом в Москву переехал друг Глеба, Сергей, известный коллекционер пластинок. Красивый, интеллигентный, разведенный. Мне хотелось, чтобы он устроил свою судьбу, и я планировала познакомить его с одной девушкой. Но вышло так, что сначала брат познакомил его с Лидией Смирновой. И все! Сережка пропал. Он стал ее пажом, слугой... А Лидии Николаевне было тогда уже за семьдесят! Я была заинтригована: что же это за женщина такая, которой ничего не стоит в 70 лет вскружить голову молодому человеку?
Тем временем брат начал работать над будущей книгой о Лидии Смирновой. Долгое время записывал ее рассказы на диктофон, подготовил первый вариант рукописи... Но тут актриса проявила характер. Она хотела, чтобы он читал ей рукопись вслух, а она вносила бы правки. Глеб, человек занятой, автор многих книг, телепередач, ведущий творческих вечеров артистов, понимал, что у него на это нет времени. И попросил меня: «Инна, выручай! Поезди к Лидии Николаевне — ты ведь по профессии литературный редактор. У тебя получится!»
Помню, когда шла в первый раз к актрисе домой, думала: «Ну меня-то ты не проведешь! Я не позволю тебе капризничать...» Но, как и все, я очень быстро попала под ее обаяние. Она стала рассказывать мне про свою жизнь — совершенно фантастическую, невероятную! Да как рассказывать — артистично, с юмором, не боясь быть смешной и нелепой. Начнем с того, что она не была женщиной из народа. Ее отец — дворянин, офицер царской армии, воевал у Колчака. После разгрома белой армии ему пришлось эмигрировать. Но нужно было куда-то пристроить маленькую Лидочку. Матери у нее к тому моменту уже не было: незадолго до этого в семье произошла трагедия. Она уронила новорожденного сыночка, он погиб, мать потеряла разум и скоро умерла. Отец написал всем родственникам, откликнулась только жена его родного брата, согласилась приютить сироту... Так Лида стала москвичкой.
До десяти лет она жила как все дети — с папой и мамой. Но потом приемные родители решили рассказать ей правду. Показали фотографии настоящих родителей, сказали: «Зови нас теперь дядя Петя и тетя Маруся». Для Лидочки это стало тяжелым ударом: «Я ничего не понимала, показывают мне какие-то фотографии, говорят «Вот эти люди — твои родители...» И Лида почувствовала себя сиротой. Тем более тетка воспитывала ее в строгости, приучала к порядку и повиновению. Характер-то у девочки был бешеный, темперамент неукротимый. Однажды ее на время вообще исключили из школы: она в сердцах выбросила табуретку из окна и ушибла случайного прохожего. Несколько раз строптивая Лида уходила из дома. Да и насчет мальчиков тетя Маруся неспроста беспокоилась...
Дело в том, что Лида от природы была невероятно привлекательна, в ней была та самая манкость, которая кого только не сводила с ума! Когда ее на лето увозили в деревню, дворовые мальчишки ехали за ней. Она их прятала в какой-то старой часовне, отдавала им свою еду. В нее влюблялись постоянно, но и она влюблялась. И еще как! До одержимости! Вот влюбилась она как-то в одноклассника и, когда в классе никого не было, целовала его парту... Но строгая тетя Маруся внушила ей, вбила в голову: «Замуж будешь выходить только девушкой!» А встреча с первым мужем и вправду вышла романтичной, как в прошлом веке...
«Под Москвой в Подрезково замечательные горы, и там всегда собирались все слаломисты, — рассказывала Смирнова. — Я тоже занималась горными лыжами, и у нас была замечательная компания. И вот мы уже усталые возвращались домой, на станцию, и вдруг навстречу идет такая же компания, как наша. Когда мы прошли мимо друг друга, вдруг я оглянулась, и мы встретились глазами с мужчиной, таким красивым, он был атлетического телосложения. Я прошла еще немножко, опять захотелось оглянуться, я оглянулась, он оглянулся... потом мы остановились и вдруг пошли друг другу навстречу. Домой возвращались вместе. А через месяц я стала его женой, женой Добрушина Сергея. Мы в перерыв бежали в ЗАГС, чтобы зарегистрироваться, ему 27, а мне 17. Потом я бросила авиационный институт и поступила в театральный. Я тогда шутила, что хотела завоевывать воздушные пространства, а сейчас учусь завоевывать сердца зрительного зала. У меня была курсовая работа, я должна была показывать монолог Джульетты. Попросила Сережу, чтобы он послушал меня. Он был такой усталый, лег на диван, и я приготовившись: «А что, коль это яд? А что, коли, положенная в гроб, умру я прежде, чем Ромео мой придет?..» И вдруг я услыхала храп. Мне было так обидно. Помню, что я села на пол и горько-горько заплакала. Зато, когда вышел фильм «Моя любовь» и на кинотеатре был большой мой портрет, то стоял Сергей в дверях и блестел как новый гривенник».
Кстати, до того как пойти в актрисы, Лидочка чуть не пострадала из-за своей секретной отрасли. Она работала статистиком в Главном управлении авиационной промышленности. Ее взяли на какую-то секретную работу. Она подсчитывала, сколько советские заводы выпускают самолетов и моторов. И в конце каждого рабочего дня сдавала под охрану секретную папку с документацией. И вот однажды вечером ее арестовали и повезли на Лубянку. Оказалось, из папки пропали какие-то листы. Лида просидела в одиночке три дня, а потом ее вызвали и сообщили: «Документы нашлись, можете идти». Как-то пронесло, а могло бы все плохо закончиться! Возможно, ее выручил неравнодушный к ней начальник.
Как я уже говорила, Лидочка всегда притягивала взгляды мужчин. Хотя вроде бы красавицей не была, и сама прекрасно это осознавала. Говорила: «У меня была замечательная фигура — это правда. Я не зря занималась спортом — теннисом, плаванием, гимнастикой. А все остальное... Да разве красавицы такие? Вот Орлова, Окуневская — это да».
Жили они с мужем, как и большинство людей в то время, в жуткой коммуналке. Когда в стране началась ностальгия по советскому прошлому, актриса говорила: «Вот что хорошего в коммуналках? Я их ненавижу!» У них с мужем, как у героев романа Ильфа и Петрова, в комнате были только матрас на кирпичах и книги... И печное отопление. А на обед они покупали две с половиной сосиски: ему полторы, ей одну. Но зато Сергей страстно любил походы, и несмотря на скромные средства, они умудрились и лодку раздобыть, и снаряжение. Ездили на Урал, сплавлялись...
Лида тем временем осознала, что занимается не своим делом. Ее манил театр. Она смотрела на актрис на сцене и думала: «Ну почему они — там, а я — здесь?» Вообще, Смирнова, по-моему, одна из немногих, кто умел смотреть правде в глаза, умел признаться: я завистлива, я тщеславна. «Ну почему, — думала я, глядя на подругу в главной роли, — почему такая чудная роль досталась ей, а не мне? Чем я хуже?» Все актеры об этом думают. Но мало кто прямо об этом говорит. И вот Лида все-таки решилась и подала заявление и в Вахтанговское, и в Щепкинское, и во ВГИК... Ее везде взяли, и вряд ли это случайность... А она выбрала театральную школу-студию Таирова и с улыбкой объясняла: «Потому что она была ближе к дому». Училась там прекрасно, и Таиров впоследствии пригласил работать в свой театр ее и еще одну выпускницу. А ведь тогда Камерный театр гремел, там играла сама Алиса Коонен! Потом для Таирова наступили тяжелые времена — Камерный театр был признан чуждым народу, его закрыли... К счастью, Лидочка к тому времени уже вовсю снималась в кино.
Накануне войны вышел знаменитый фильм «Моя любовь». В одночасье Смирнова стала популярной не меньше, чем Орлова! Ее узнавали на улице, просили автографы, ее портретами была увешана вся Москва.
Кстати, именно на съемках «Моей любви» у Смирновой случился роман с композитором Исааком Дунаевским.
«Представьте себе меня, начинающую актрису, которая только что окончила театральную школу, это было так страшно, первая съемка и первая роль, и вдруг мне сказали, что Исаак Дунаевский, который пишет музыку к этому фильму, хочет встретиться со мной, — вспоминала Лидия Смирнова. — Как, Дунаевский, тот самый? Песни, которого звучали по всей стране? Вы знаете, мы, молодежь, очень любили эти песни. По-моему, не было человека, который бы не знал Дунаевского и его музыку, он был просто легендой. И вот с этим человеком-легендой я должна встретиться. Представляете, открывается дверь, входит человек небольшого роста... Я-то думала, войдет какой-нибудь такой мужчина крупный, судя по его музыке. Он подошел к инструменту и сыграл песню, которую я должна исполнять в картине. «Ну, как?» — спросил он меня, девчонку, только-только начинающую свой путь в искусстве. Я говорю: «Вы знаете, мне что-то не очень нравится». — «А что? Почему? А что бы вы хотели?» — «Ну, я бы хотела, чтобы песня была — чтобы тело и душа были молоды». Он улыбнулся и сказал: «Ну, конечно, можно и такую песню, но мне нравится эта».
С этого дня он очень много и серьезно со мной работал, был очень требовательным, даже суровым. Он всегда находился на съемке, и его интересовало все, что касалось создания фильма. А когда кончилась картина, он подарил мне ноты моей песни с надписью: «Я ничего вам не дарю, я даю то, что принадлежит вам».
Исаак Дунаевский писал письма Лиде каждый день и присылал телеграммы. «В письмах было столько замечательного, столько умного, талантливого, интеллигентного, — вспоминала Лидия Николаевна. — Он очень многому меня научил, я как бы его письмами самообразовывалась. Другой раз он пишет, например, о Флобере, а я ничего не знаю. Я тогда еще мало что знала. Я бежала в библиотеку, перелистывала Флобера и могла уже ответить что-то. Или он писал о художнике Моне. Я даже не знала, что есть Моне. Я столько была вынуждена прочесть, узнать, чтобы ответить».
«Ли, моя любовь, мое счастье, мое все, — писал ей Дунаевский. — Я безумно счастлив, получая твои телеграммы. Но умоляю тебя снова, не посылай длинных и дорогостоящих, ведь это ужасно, ты окажешься на мели... Ты должна знать все, все мое, что рождается во мне, что живет, дышит, хорошее это или плохое. И я только хочу призвать тебя делать то же самое. В человеке, все-таки, всегда, как он ни откровенен, остается уголочек души, который он никому не раскрывает, а я вот смело хочу, чтобы и этот уголочек у нас был раскрыт друг для друга. Может, это утопия, фантазерство, но я этого хочу и буду к этому стремиться». «Когда Исаак Осипович приезжал в Москву, он всегда останавливался в гостинице «Москва», — рассказывала актриса. — У него был трехкомнатный номер большой, рояль, конечно, и когда я приходила, то у меня был такой знак условный, открывалась дверь, распахивалась, Исаак Осипович говорил: «Пришло солнце, солнце пришло». И куда-то бежал из одной комнаты в другую комнату. Это было прекрасно, мне так это все нравилось».
Он присылал ей корзины сирени, ежедневно писал взволнованные письма и телеграммы. Лида аккуратно на них отвечала, а иногда... просила это сделать друга, актера Шишкина. У нее на съемках следующего фильма начался уже другой, и тоже безумный, роман, с капитаном корабля. Но когда капитан приехал к ней в Москву не в морской форме, а в гражданском одеянии, да еще в шапке «пирожком», она ему отказала.
На те съемки в Ялту она приехала ранней весной 1940 года сниматься в новом фильме. Ей предлагали много новых ролей после грандиозного успеха «Моей любви». Письма от Дунаевского она получала здесь, на ялтинской почте, почта эта не меняла свой адрес, наверное, уже сто лет. В окошке «до востребования» Смирнову скоро все хорошо узнали и говорили ей: «Сегодня вам письмо и телеграмма». Или: «Сегодня вам ничего нет». Или вдруг: «Сегодня вам три письма и три телеграммы».
«Я даже не буду пытаться рассказывать тебе о своем состоянии, это почти изнеможение, моральное и физическое, — писал он ей. — Сегодня думал получить твои письма, а они еще не пришли... Нужна ты мне, Лиинька, очень нужна, моя Ли. Мне кажется, что именно теперь, как никогда за все время нашей дружбы и любви, нужно быть с тобой, общаться, видеть тебя, говорить с тобой... Я стал бояться нашей разлуки. Почему-то не могу простить тебе моей боли».
День рождения Смирновой, 13 февраля, стал для Дунаевского знаменательным. И каждый месяц 13-го числа она получала корзину белой сирени. Так было и в Ялте. Картина называлась «Случай в вулкане». Смирнова в ней сыграла главную роль радистки Наташи, а вулкан, в котором произошел этот самый случай, соорудили на Ай-Петри. Сделали огромное корыто, заполнили его нафталином, подожгли, и актеры в дыму и копоти карабкались по скалам якобы из кратера вулкана, а потом сутки не могли с себя смыть куски липкой и жирной сажи... Несколько эпизодов картины снимали на пароходе, его специально арендовала студия. Плавание продолжалось месяц, а когда съемочная группа сошла на берег, капитан корабля, не сводивший во время съемок со Смирновой влюбленных глаз, каждый раз, проходя мимо Ялты, давал несколько протяжных гудков. «Лида, — смеялись товарищи, — это тебе твой поклонник знаки подает».
«А знаешь, что я тебе скажу, моя девочка? — продолжал писать Дунаевский. — Твои два письма последние очень не похожи на все остальные, я даже начинаю думать, что ты с меньшей охотой мне пишешь, что ты меньше стала меня любить...
Неужели мои самые мрачные мысли оправдаются?.. «Шани» ты вправе отобрать от меня, но я прошу этого не делать. «Шани» — это сумма больших чувств, это наша любовь и наша тоска, наша радость и счастье, это не имя, поэтому оно не подлежит замене... Помни мои стоны, Лиинька, меня мучает совершенно непреодолимая тоска по тебе... Крепко, бесконечно нежно тебя целую, тебя, мое счастье. Твой Шани».
«Я, как всегда, когда он приезжал в Москву, пришла к нему в гостиницу и сделала свой знак, — вспоминала Смирнова. — Он мне открыл: пришло солнце! Рассказывал о своих планах, о своей работе, о том, что мы будем работать над новым фильмом музыкальным со мной в главной роли, рассказывал о нашем союзе. И вдруг он предложил мне руку и сердце, он сделал предложение. Так неожиданно. Я так растерялась. Я представила, как это... Я сразу подумала, как это я оставлю Сергея, эту нашу комнатку, эту печку, которая всегда дымит, нашу нищету. Это другая среда... Мне немножко стало страшно, так тревожно. Я сказала: «Вы знаете, я не знаю, я не могу. Не могу». И ушла.
Он уехал. Он уехал, и я получила еще два письма, ни телеграмм уже не было, ни звонков. Я узнаю, что он приехал в Москву. Я звоню по телефону, он дома. Тогда я надела черную шляпку с вуалеткой, такой строгий костюм и направилась к нему в гостиницу. Опять сделала такой знак. Открылась дверь... Солнца не было. Я говорю, что, что-нибудь случилось? — «Нет, ничего». — «Ну, а что же, я...» Он говорит: «Я вам предложил все, вы отказались... Я вас просто больше не люблю».
Вы знаете, мне в этот момент показалось, что я никогда никого так не любила, как его сейчас. Я думала, что вот он сейчас что-то бросит, остановит. Я говорю: «Ну что же, я... Мне уходить?» — «Как вам будет угодно». Я направилась к двери. Он меня не останавливает. Я еще дальше, дальше иду. И вдруг вот я уже ухожу, я ушла... Я ушла. И больше от Дунаевского ни одной весточки, ни одного звонка. Только 13-го февраля 41-го года, через несколько месяцев после разрыва, я опять получила корзину белой сирени».
Война. Съемки в боевом киносборнике, проводы Сергея на фронт, эвакуация в Алма-Ату и снова съемки — «Парень из нашего города», «Она защищает Родину», фильмы, которые вошли в золотой фонд нашего кинематографа, роли, которые остались в сердцах зрителей. И вдруг похоронка: Сергей пал смертью храбрых. И как только закончились съемки этой картины, Смирнову сразил тиф. Началась эпидемия, скончались 215 работников объединенной киностудии и их родственники. Когда Смирнову положили в больницу, единственное, о чем она упросила врачей, не брить ее наголо. Ее уже утвердили в новой роли в фильме «Морской батальон» — как же она будет сниматься без волос? Температура 39, 40... И вдруг сестра приносит ей телеграмму: «Такая человечина, как вы, не может умереть. Дунаевский». Она решила, что это очередной приступ бреда. Но когда пришла в себя, увидела на столике телеграфный бланк и букет цветов. «Он приходил, — рассказывала сестра, — очень волновался, спрашивал, как вы, не надо ли чего».
«Позже, когда я поправилась, случайно встретила в коридоре студии Исаака Осиповича, — рассказывала актриса. — Я поблагодарила его за телеграмму. Он был чем-то очень раздражен. И вдруг сказал мне: «Знаете, вы так подурнели». Я говорю: «Ну знаете, женщина сегодня подурнеет, завтра похорошеет, а вот вы так постарели». Неприятная была встреча. И непонятная. Может быть, позже я получила объяснение, это было в 45-м году. Мы с режиссером Коршем-Саблиным приехали в Минск снимать фильм «Новый дом», и музыку к этому фильму тоже писал Исаак Осипович. Только неожиданно я вдруг там получила ноты замечательной песни «Под луной золотой», где было написано: «Смирновой от Дунаевского».
Их последняя встреча произошла десять лет спустя. Смирнова отдыхала в Доме художников в Майори, это на Рижском взморье.
«Вы знаете, я зашла в ресторан «Лидо» выпить кофе. И вот когда я вошла, вдруг оркестранты заиграли мою мелодию из фильма «Моя любовь». Мне было так приятно, я помахала ручкой, поблагодарила, почувствовала себя звездой. Вдруг кто-то меня взял неожиданно за плечи. Я оглянулась — Исаак Осипович! Он сказал: «Ну вы, конечно, думаете, что это в вашу честь, так это я заказал». Все равно мне было очень приятно.
Он пригласил меня вечером на его сольный концерт, он был последним, этот концерт. «Я буду дирижировать для вас, —сказал он, — как когда-то». Я, конечно, пришла, сидела в первом ряду. Я только обратила внимание, что он был бледным. А потом вдруг он объявил на бис: большой вальс «Моя любовь». Я пришла за кулисы, поблагодарила его. Поговорить мы не успели, они торопились уезжать. А на следующий день его не стало».
Но похоже, что забыть Лидию Смирнову Исаак Осипович так и не смог... Точно так же, как Лидия Николаевна никогда не могла забыть своего мужа. Потом по официальным документам выяснилось, что Сергей тогда, в 41-м, попал в окружение, потом вернулся к своим. Еще год был жив, воевал, но Лиде почему-то не написал. А потом пропал насовсем. Хотя... Был случай. Уже лет через двадцать после войны, когда Смирнова где-то выступала, к ней подошла старая знакомая и спросила: «А как поживает Сережа?» — «Он же много лет назад погиб на войне». — «Да что ты, я его вчера видела, он шел по улице, мы поздоровались...» И Лида вспомнила, что муж ей говорил: «Если я стану инвалидом, если меня ранят, я к тебе не вернусь».
Как бы то ни было, тогда, в Алма-Ате, Смирнова считала себя вдовой. Конечно, она оплакивала мужа, но жизнь брала свое. Понемногу начались съемки. На киностудии на Лиду, конечно, обратили внимание. За ней одновременно стали ухаживать режиссер Фридрих Эрмлер и оператор Владимир Рапопорт. Шла война, и никто уже не мог ей дарить корзины сирени. Но Эрмлер принес ей два яйца из своего лауреатского пайка, а Рапопорт — пятьдесят яиц, то есть все, что он получил на месяц. И Вера Марецкая едко заключила: «Видишь, один тебе всю жизнь по два яйца будет отдавать и про себя не забудет, а второй отдаст тебе все, что у него есть». Лиде и самой больше нравился Рапопорт, его она и выбрала. Ну а он всю жизнь любил ее беззаветно.
Он был прекрасным оператором, делал фантастические портреты, но в жизни оставался на редкость непрактичным человеком. Лишь однажды он что-то предпринял по хозяйству: купил холодильник с рук, который, увы, оказался сломанным. «И какой же он еврей? — возмущалась Лида. — Получается, что в нашей семье еврей — это я!» Чтобы переехать из коммуналки, Лида написала самому Берии. И тот распорядился дать ей квартиру. Но буквально на следующий день его арестовали и объявили врагом народа. Лида рассказывала, как звонила Рапопорту и, чтобы никто не понял, говорила намеками: «Бэ нет, Бэ нет! Квартиры не будет». Но квартиру на Котельнической набережной им все-таки дали.
Самое удивительное, что Рапопорт Лиду так любил, что прощал ей все ее любовные истории. Лида работала в Театре киноактера, когда к ним пришел главным режиссером Лев Рудник. Завязался страстный роман. Рудник вообще действовал на женщин магически. До этого он работал в БДТ и завел там столько параллельных любовных историй, что вышел скандал, его судили товарищеским судом за аморальное поведение. «Удивительно, — говорила Лидия Николаевна, — но он всех их любил». В Театре киноактера Рудник тоже устроил своеобразный гарем, и о его поведении снова поставили вопрос в парткоме. Лида бегала по инстанциям, как-то улаживала, защищала... Потому что вконец потеряла голову...
Когда любвеобильного режиссера сослали в ростовский театр, Лида готова была ехать за ним, хотя у него там, конечно, тоже сразу начался с кем-то роман... Рапопорт знал обо всем, не отпускал жену от себя, утешал, успокаивал... А Лида знай себе писала любимому письма и рыдала. Кстати, в этот момент она очень подружилась с Фаиной Раневской — они вместе снимались в кино и жили по соседству. Та тоже переживала любовную драму, и они обе страдали от сердечных дел. Познакомились они на съемках фильма «У них есть Родина». Как выражалась Раневская, «снимаемся в михалковском говне» (в основу сценария легла пьеса Сергея Михалкова). Послевоенное время вообще было для кино тяжелым. Роли однотипные, фильмы неудачные. Лида стала разочаровываться в профессии. Кроме всего прочего, ее очень раздражало хамство Ивана Пырьева, как раз ставшего директором «Мосфильма». Как-то раз она шла по коридору киностудии, вдруг из павильона вылетел Пырьев и сорвал с нее берет — он понадобился для съемки Ладыниной. Потом Лиде передали слова директора, когда обсуждалась ее заграничная поездка во Вьетнам: «Ну ладно, пусть эта большая ... (дальше следовало нецензурное слово, означающее гулящую женщину) поедет к маленьким вьетнамцам».
Еще была история, когда Пырьев не пустил их с Рапопортом в законный отпуск, хотя уже были куплены путевки в санаторий. А вместо этого послал в Свердловск представлять фильм с участием Любови Орловой, где Смирнова даже не снималась. Видимо, сама Орлова туда не захотела ехать... Напрасно Лида показывала директору «Мосфильма» свои путевки — он порвал их и сказал: «Ну вот в Свердловске и отдохнете». И пришлось ехать, потому что неподчинение Пырьеву могло лишить супругов всякой работы в кино. «А я, — горько говорила Лидия, — из тех собачек, кто громко лает, а хвост поджимает». А потом она решила уйти из профессии... И на полном серьезе стать... председателем колхоза. И даже выстроила целый жизненный план...
Это было время, когда интеллигенцию звали на целину, поднимать колхозы. Создавались курсы по подготовке сельских работников. И Смирнова загорелась: «У меня есть партийный опыт, я двух председателей колхоза сыграла, с людьми умею работать! Пойду и научусь, лучше на целину, чем в таких фильмах играть». И ведь научилась бы! У Лиды уже до этого была история. Она, как и многие актеры, числилась в бригаде коммунистического труда на заводе. Никто из актеров, конечно, в реальности на заводе не работал, просто их портреты висели в цехах, и за них рабочие выполняли нормы. Лиду эта ситуация не устраивала. Она пришла в свою бригаду на завод ЗИЛ и сказала: «Я хочу отработать хотя бы смену!» Целый день вместе с электромонтажницами трудилась, обедала с ними в рабочей столовой, мылась в заводском душе. Никому из артистов не пришло бы в голову такое. Как, впрочем, и ехать поднимать целину...
Но планам Смирновой не суждено было сбыться. Потому что именно в этот момент судьба подарила ей встречу с режиссером Константином Воиновым. Он открыл Лиду как характерную актрису. «Женитьба Бальзаминова», «Дядюшкин сон», «Дача», «Рудин» — это все его картины, в которых блистала Смирнова. Воинов стал ее Пигмалионом и главной любовью ее жизни.
Я много раз слышала про Лиду: была замужем за Рапопортом, а сама одновременно жила с Воиновым. Такая нехорошая женщина... На самом деле Лиду очень мучила эта ситуация. Как липкая паутина, из которой не выбраться. А что ей было делать? Муж тяжело болел, она не могла его оставить. Она металась по чиновникам, по инстанциям: «Помогите, мой муж умирает! Его надо положить в хорошую больницу». В конце концов, когда в очередной раз ей ответили что-то неопределенное, Лида положила партбилет на стол и ушла. Только после этого о Рапопорте позаботились.
Даже когда Смирнова вновь овдовела, с Воиновым они не соединились. Он ради нее уже однажды уходил из семьи, снял комнату, думал, что и Лида к нему придет. А она не смогла оставить своего Володю. Потому что он был для нее всем: папой, мамой, ребенком, другом. Если бы она ушла, он бы просто умер. Лида нашла нужного врача, и Володя прожил еще десять лет. Но и через десять лет они с Константином Наумовичем не соединились. Жить друг без друга не могли. Но... Каждый уже существовал сам по себе. И она с этим смирилась. И даже помогла ему получить квартиру — для его семьи. А когда Воинов заболел, приходила туда, мыла полы, доставала лекарства, несмотря на то что его жена и дочь с ней не разговаривали. Более того, Николаеву, жену Воинова, уволили из театра, и не кто иной, как Лида, добилась, чтобы ее приняли обратно. Она вообще всем помогала самоотверженно и благодарности не ждала. Помогла она и своей тете Марусе. У той был брат-эмигрант, и она, естественно, всю жизнь это скрывала. Но через много лет он нашел сестру и пригласил ее приехать в Канны. Выехать из СССР простой женщине тогда было невозможно! Но Лида как-то добилась, чтобы тетку выпустили.
Все эти невероятные истории она рассказывала мне, будучи уже очень пожилой женщиной. Впрочем, в душе она оставалась все той же — озорной, влюбчивой, даже неистовой в любви. Лиде было уже далеко за семьдесят, когда она легла в больницу и там влюбилась в своего хирурга. А что такое для нее была любовь? Это прежде всего накормить милого своими знаменитыми котлетами и винегретом. Она ездила с этим к нему и тогда, когда ее уже выписали из больницы. Звала в гости. И он к ней наконец пришел. Но не один, а с беременной женой...
Однажды, уже незадолго до своего ухода, она, озорно блеснув глазами, сказала: «Знаете, я поняла, что ко мне действительно пришла старость. Вчера на банкете в Доме кино ко мне впервые в жизни не подсел ни один мужчина». Было ей тогда уже под девяносто...
Подпишись на наш канал в Telegram