Актриса Галина Киндинова хорошо известна зрителю по фильмам «Приваловские миллионы», «Сладкоголосая птица юности», «Татуированная роза» и ролям в театре. О своих педагогах — Викторе Монюкове, Кире Головко, «великих стариках МХАТа», однокурснике Николае Караченцове и, конечно же, о муже Евгении Киндинове она рассказала в нашем интервью.
— Галина Максимовна, вся ваша творческая жизнь связана с МХТ. Вас хорошо знают как театральную актрису. Мечтали об актерской карьере с детства?
— Мечтала не только я, но и мой отец. В свое время он приехал в Киев из Винницы, его приютили друзья, которые работали в киевском Театре русской драмы имени Леси Украинки: Пимен Кондратьевич — заведующим постановочной частью, его жена тетя Паша — костюмером. Папа был принят на работу в постановочную часть, параллельно готовился к экзаменам на актерский. Но помешала война. К счастью, отец с нее пришел, встретил маму, вскоре родилась я. Об актерстве пришлось забыть, он вернулся на старое место работы. Мои школьные годы проходили в театре. Восхищалась Олегом Борисовым, замечательным Юрием Лавровым — отцом Кирилла. Театром тогда руководил Константин Павлович Хохлов, некогда служивший во МХАТе, а затем Михаил Федорович Романов. Там же работала жена Романова Мария Стрелкова, запомнившаяся зрителям по роли горе-певицы Леночки, поглощавшей сырые яйца, чтобы зазвучал голос, из кинокомедии «Веселые ребята». Конечно, окончив школу, я решила поступать в Киевский театральный институт. К экзаменам меня подготовила Ирина Потаповна Сметана, прекрасная скромная женщина. Она меня, можно сказать, вдохновила.
Через какое-то время к нам в институт в качестве председателя экзаменационной комиссии приехал ректор Школы-студии МХАТ Вениамин Захарович Радомысленский. Решилась к нему подойти, признаться, что хотела бы попробовать свои силы и поступить в Школу-студию. Радомысленский был краток: «Приезжай!» Программу готовила с удивительным артистом из театра Леси Украинки Дмитрием Васильевичем Франько. Подошла к нему, попросила о помощи. Он согласился. Спросила, сколько это мне будет стоить. «Нисколько, главное, чтобы мечта осуществилась» — и занимался со мной во время спектаклей, когда был свободен от своих сцен.
В Москву поехала, никому ничего не сказав. Пришла к Вениамину Захаровичу. Он отвел к мастерам, добиравшим курс, — Виктору Карловичу Монюкову и Кире Николаевне Головко. Монюков окинул меня взглядом:
— Как ты собираешься здесь жить? Кто-то будет тебе помогать? Стипендия у нас маленькая.
Понимала, что вряд ли, но горячо заверила:
— Будет.
— Что ты подготовила?
Я перечислила всю свою программу. Монюков попросил прочитать «Нунчу» из «Сказок об Италии» на украинском языке. Так я была принята.
Домой возвращалась счастливая. Когда о том, что буду учиться в Москве, узнал мой мастер Александр Иванович Соломарский, ахнул: «Зачем? Как ты там собираешься жить?» Мама, услышав, что уезжаю, разрыдалась и заявила: «Не пущу!» Ее уговаривали и мои педагоги, и друзья семьи. Наконец мама сдалась.
— Как вспоминаете годы учебы в Школе-студии?
— Как свой золотой век. Мы были окружены почти родительскими заботой и вниманием. Виктор Карлович не только занимался с нами актерским мастерством, много рассказывал о профессии, но и готовил нас к непростой реальной жизни в театре. Он растил не столько актеров, сколько личностей, индивидуальностей. После летних каникул обязательно собирал весь курс, мы усаживались полукругом и каждый по очереди рассказывал, как провел время, чем занимался. Таким образом мы по-человечески открывали для себя друг друга. Сидела и восхищалась ими: «Какие замечательные ребята!»
Часто Виктор Карлович приглашал на встречи с нами интересных людей. По сей день помню, как сын Василия Качалова Вадим Шверубович рассказывал, что пережил в плену. Монюков дружил с Семеном Гейченко, директором Пушкинского музея-заповедника в Михайловском, который поражал всех своей эрудицией. В другой раз Владимир Заманский читал нам главы из романа «Доктор Живаго», что было по тем временам смело. Русскую литературу нам преподавал Андрей Синявский. Как проникновенно он читал стихи поэтов Серебряного века! Через несколько лет случайно встретила его в троллейбусе, подошла уверенная, что он меня не вспомнит. Но он вспомнил. Спросила Андрея Донатовича:
— Когда вы к нам придете?
Он горько усмехнулся:
— Боюсь, не скоро.
Так и случилось: писатель, литературовед получил семь лет колонии за антисоветскую пропаганду.
Кира Николаевна Головко была женой адмирала, во время войны ее муж командовал Северным флотом, они жили в знаменитом Доме на набережной. Она была обеспеченной женщиной, тем не менее прекрасно знала действительность. Головко стала для нас настоящей мамой, часто приглашала к себе домой, накрывала столы, подкармливала, понимая, что на стипендию в 28 рублей прожить нереально. Мало того, однажды Кира Николаевна зазвала меня к себе, открыла ящик с обувью и говорит: «Выбирай любые туфли, какие тебе понравятся». А туфли там лежали просто шикарные. Я выбрала пару под платье и долго их потом носила. С Кирой Николаевной мы ездили с концертами на Северный флот.
Головко и Монюков никогда не разговаривали менторским тоном, обращались с нами как с равными себе. Виктор Карлович тоже часто приглашал нас в гости, кормил, поил, опекал. Во время наших посиделок мы говорили обо всем, пели, спорили, даже выпивали. Поэтому все очень подружились. Счастливое было время!
— Какое впечатление на окружающих производил в то время ваш однокурсник Николай Караченцов?
— Коля был жутким трудоголиком, любознательным, он постоянно что-то осваивал. Все девчонки хотели с ним танцевать. Педагог по танцам Ольга Всеволодская-Голушкевич ставила меня в пару с Женей Киндиновым, а я отказывалась, хотела танцевать только с Караченцовым. Колина мама была балериной Большого театра, двигался он просто потрясающе. В их доме жила обезьяна Линька, которую Колина мама привезла из Вьетнама. Кольку мы тоже иногда звали Линькой. Какой беспорядок устраивало это существо в квартире Караченцовых, не описать словами.
Только Колина трудоспособность — основная причина того, что, появившись на театральных подмостках, он сразу же просто засиял. Караченцов был неуемным, помимо танцев освоил пение и пел замечательно, вкладывая в это душу. А как потрясающе он дублировал зарубежные фильмы! Я была просто в восторге от того, как Коля озвучил Бельмондо. Уже окончив Школу-студию, мы продолжали каждый год собираться, делились друг с другом новостями, впечатлениями. Так воспитал нас Виктор Карлович.
— Евгений Киндинов, за которого вы вышли замуж, тоже был вашим однокурсником. Как развивались события?
— Когда я влилась во второй курс, Монюков усадил нас, как водится, полукругом, каждый вставал и рассказывал о себе. Когда встал Женя, помню, отметила про себя: а из свитера-то этот парень, чем-то отдаленно похожий на Маяковского, вырос — рукава заметно коротки. Свитер ему связала мама. Симпатичный, но уж больно юный. И наши жизни пошли параллельно. Помню, на лекции по марксизму-ленинизму мы с ребятами играли в слова: брали длинное слово и составляли из его букв другие, кто больше составит, тот и выиграет. По ходу лекции незаметно передавали друг другу записки со словами. В какой-то момент я засмотрелась на Женю и неожиданно для себя отправила ему записку: «Ты так похож на Маяковского, что я могла бы в тебя влюбиться». Ответ пришел незамедлительно: «Ты тоже мне нравишься, я тоже мог бы в тебя влюбиться». С этих записок все началось, жаль, что они не сохранились.
Учились на четвертом курсе, однажды решили собраться — посидеть попеть, выпить вина. Женя припозднился, а когда вошел в белой рубашке, криво повязанном галстуке, сером коротком пальтишке, сердце забилось: боже, как он прекрасен! Шепнула своему однокурснику Коле Малюченко:
— Помоги сделать так, чтобы Женя проводил меня домой.
— Хорошо.
Но его помощь не понадобилась. В тот вечер мы ушли вместе, по дороге в общежитие впервые поцеловались. Утром проснулась с ощущением, что в жизни произошло что-то значительное. Мы начали встречаться. Кира Николаевна ставила с нами горьковских «Врагов». По сюжету моя героиня отвергала Жениного персонажа, так как влюбилась в революционера. Накануне репетиции мы поехали в Барвиху, купались, загорали, чуть не опоздали на электричку, в репетиционный зал вбежали счастливые. Начали разминать сцену, где я даю ему отпор, а у меня рот до ушей, не могу сдержать улыбку! Головко спрашивает: «Ты какую роль репетируешь? Прекрати улыбаться». А я ничего не могу с собой поделать. Про Женю в нашем выпускном спектакле известный театральный критик Павел Александрович Марков написал, что у Киндинова лучший студенческий дебют года.
После Школы-студии нас обоих пригласили в труппу МХАТа, где служим по сей день.
— Как к вам отнеслись коллеги, когда вы пришли работать в театр? Что за атмосфера царила в труппе?
— В театр я пришла из нашей альма-матер, где нас опекали, поэтому ко мне отнеслись как к своей. Меня привел во МХАТ Виктор Яковлевич Станицын, уже на четвертом курсе он ставил со мной отрывки. Помню, в отрывке из Оскара Уайльда я была одета в платье, оголявшее плечо. Виктор Яковлевич как-то погладил меня по нему и пошутил: «Заверните это мне с собой». Старики тогда не были стариками, сохраняли мужскую стать, не утратили интереса к женщинам, но проявляли его достойно, красиво. Станицын говорил:
— Галка, ты пойдешь во МХАТ.
— Виктор Яковлевич, я решила показываться и в другие театры. Боюсь, во МХАТе не будет востребованности. В труппе и так множество молодых актеров.
— Это не имеет значения, ты будешь служить во МХАТе.
Действительно, я показывалась Олегу Ефремову в «Современник», и он сказал: «Галя, не могу сейчас тебя взять, приходи через год». В итоге мы с моим уже мужем Женей оказались во МХАТе. Встретили нас потрясающе. Старики отнеслись к нам доброжелательно. На мхатовскую сцену мы уже выходили в массовке спектаклей «Братья Карамазовы», «Три толстяка». Борис Николаевич Ливанов, игравший Митю Карамазова, был уже глубоко пожилым человеком. Но в нем чувствовалась такая мужская порода, которая никуда не исчезает, что о его возрасте начисто забывалось, он преображался на сцене. А как мощно он играл умирающего Егора Булычова!
В Кторове тоже ощущалась особая стать. Помню, как в первые годы в театре мне приходилось выполнять общественную нагрузку, приглашать коллег в ЦДРИ, раздавать билеты. Подошла к Анатолию Петровичу:
— Не хотите ли пойти на вечер в ЦДРИ?
Он элегантно взял меня под локоток:
— Вы наша новая актриса?
Это было сказано так, что я всеми фибрами ощутила: рядом не старый человек, а настоящий мужчина. В его поведении не было ничего фривольного, никакого «второго плана», намека на флирт, в нем просматривалось настоящее уважительное отношение к женщине.
Мастерством преображения поразила Алла Константиновна Тарасова. Видела ее в «Кремлевских курантах», где она играла жену ученого и выглядела как очень взрослая женщина. И вот вечер Художественного театра в Доме ученых. Тарасова и Кторов играют сцену из спектакля «Враги». Алла Константиновна вдруг появилась на сцене в платье изумрудного цвета, затянутая в корсет, ослепительно привлекательная, с пластикой молодой змеи. Я ахнула и чуть не задохнулась от такой метаморфозы. Перед нами была молодая женщина, прекрасная и удивительная.
Старики не воспринимали нас как конкурентов, которые пришли их сместить, они присматривались к нам, решали, где можно занять молодых. Первую большую роль — Молоко — я сыграла в спектакле «Синяя птица». Все молодые артисты через него проходили, все юные москвичи его видели. Жаль, что сегодня его нет в репертуаре, потрясающий был спектакль! А позже Владимир Николаевич Богомолов занял меня в постановке «Село Степанчиково и его обитатели». Все молодые артисты, приходя в труппу, считают себя талантливыми, непревзойденными, достойными главных ролей, это заслуга педагогов, которые окрыляют своих учеников, вселяют в них большие надежды. А в театре молодые артисты по-настоящему встречаются с профессией, и начинается настоящая работа.
Я люблю Достоевского, в его произведениях такой пласт, который надо раскапывать, поднимать. И я сыграла свою Настеньку настолько искренне, насколько тогда мне позволяли способности. Там были заняты потрясающие артисты — Алексей Николаевич Грибов, Ольга Николаевна Андровская, Слава Невинный, Сева Шиловский, Татьяна Ленникова... Звездный состав, но и я была молоденькая, хорошенькая, все было при мне. Однажды на спектакль пришли тогда еще молодые Леонид Хейфец и Сережа Шакуров. Позже мы встретились с Леонидом Ефимовичем в другой работе, «Колее». Как же мне было приятно слышать от него: «Я помню тебя в «Селе Степанчикове...». А Сережа Шакуров похвалил: «Ты была прекрасна, не «кухарка», а утонченная личность».
Алексей Николаевич Грибов в роли Фомы Опискина появлялся на сцене в «Селе Степанчикове...» много позже. Но я замечала, как он подходил к занавесу перед началом спектакля и прислушивался. Однажды спросила, зачем он это делает. Грибов ответил: «Понимаешь, я слушаю, какой сегодня зритель, он ведь тоже мой партнер. От того, какие люди пришли на спектакль, зависит и мое самочувствие». Чувствовать зрителя, брать его себе в партнеры, разговаривать с ним — высший пилотаж, старики умели это делать.
В спектакле «Нахлебник» с Михаилом Михайловичем Яншиным мне пришлось заменить актрису, которая вышла замуж за дипломата и уезжала во Францию. Школа общения с Михаилом Михайловичем оказалась потрясающей. Он был таким трогательным в сцене, где мы — отец и дочь, которая не хочет признавать его отцом, — объясняемся, мне было так его жалко, что еле сдерживала слезы.
— Позволяли ли себе звезды мхатовской сцены сделать резкое замечание, если им не нравилось, как играет молодой артист?
— Актеры старшего поколения были очень терпеливы, они понимали, что молодые, зеленые тоже стремятся играть первые роли, и очень нам помогали. Времена изменились, сейчас артисты отыграли спектакль и разошлись. А раньше было так: я первый раз сыграла роль в «Нахлебнике», принесла из дома угощение, и все мои коллеги остались, сели пить чай и обсуждать, как это у меня получилось. Я ни в коем случае не в претензии к молодому поколению, сейчас такая жизнь, что все бегут, торопятся, все нужно успеть. Их можно понять — у них съемки, репетиции, спектакли. А если ты еще и медийное лицо, то не должен игнорировать светские события. Но помню, как один артист в интервью на вопрос «Что для вас театр?» ответил: «А что театр? Я пришел, отработал, сказал спасибо и ушел». А Олег Павлович Табаков, давая интервью, сказал: «Театр — это мой дом». Такие принципы старается внедрить сейчас и наш художественный руководитель Константин Юрьевич Хабенский, он стремится сделать МХТ домом, где тепло, где чтят традиции, большое ему за это спасибо.
Вспоминаю прежний МХАТ с великими стариками. Рядом с большой сценой был буфет, где они любили собираться. Даже если в тот день у них не было репетиции, приходили в театр, располагались за столиками, пили чай, обязательно с лимоном и пушистой булочкой, и обсуждали насущные проблемы.
Старики умели дружить не только между собой, но и с разными людьми. Они очень любили футболистов, на премьеры часто приходил Лев Яшин. Постоянным гостем МХАТа был Иван Семенович Козловский. Если в театре проходило мероприятие, на котором вручали значки, грамоты, объявляли благодарности, кого-то чествовали, Иван Семенович всегда для нас пел. Похвастаюсь: после того как сыграли юбилейного «Нахлебника», он подошел ко мне на устроенном в честь артистов банкете, сказал приятные слова. А в конце вечера Яншин позвал: «Галина, поехали к нам домой». И мы с Женей продолжили праздновать в компании Михаила Михайловича и его гостей.
Алексей Николаевич Грибов однажды предложил: «Слушай, Галь, давай подготовим с тобой роль Ирины в «Трех сестрах». Тот легендарный спектакль настолько потрясающе был поставлен Немировичем-Данченко, что в любом составе звучал как музыка. Неслучайно Петер Штайн, привозивший к нам на гастроли своих «Трех сестер», на пресс-конференции признался, что поставил спектакль по сценографии Немировича-Данченко. Там только был какой-то особый свет, и стол вначале стоял на сцене не слева, а справа. Эта постановка тоже имела огромный успех.
А что касается Ирины, то мы начали репетировать, но у Грибова случился инсульт, он был очень слаб. А в жизни артистов, как говорили старики, очень большую роль играет его величество случай, когда надо оказаться в нужное время в нужном месте и с нужными людьми. Чехов так и прошел мимо меня, зато, к счастью, не прошел Достоевский, в спектакле «Преступление и наказание», который поставил Виктор Николаевич Сергачев, я играла мать Родиона Раскольникова.
— Как приняли во МХАТе Олега Николаевича Ефремова?
— Наверное, само время его привело. Пришел молодой руководитель, который, естественно, привел с собой свою команду, как обычно это бывает в театре. МХАТ захлестнула совершенно новая волна. В репертуаре появились спектакли на современные темы. Помимо «Сталеваров», расколовших критиков и зрителей на тех, кому постановка пришлась по душе, и тех, кто ее категорически не принял, в мхатовской афише появился спектакль «Валентин и Валентина», он имел большой успех на театральной арене. Ефремов задействовал в своих постановках артистов, которые раньше были мало заняты. Например, проникся к Евгении Никандровне Ханаевой, она стала играть больше. Он придумал для стариков «Соло для часов с боем», где блистали все великие: Ольга Андровская, Михаил Яншин, Алексей Грибов, Виктор Станицын, Марк Прудкин. Спектакль ставил приглашенный режиссер из Чехословакии, но у него не все получалось, тогда старики пришли к Ефремову со словами: «Олег, выпускай спектакль». Ефремов включился и поставил легендарную историю.
Да в общем-то он никого не обошел своим вниманием, набрал много молодых артистов, театр ожил. Ефремова ценили многие, потому что он был человеком талантливым, был готов работать в театре 24 часа в сутки, репетировать, репетировать, репетировать. Конечно, у Олега Николаевича имелись свои пристрастия, симпатии. У него была очень высокая точка отсчета, он знал режиссерскую и актерскую профессии до тонкостей, и сам был человеком тонким. Его точный глаз ощущался во всех работах. Когда Олег Николаевич хвалил: «Это хорошо», ты понимал, что роль действительно тебе удалась. Я в его спектаклях была занята не так много, в отличие от Жени. Оставалась для Ефремова какой-то малопонятной, нераскрытой индивидуальностью. А Киндинова он любил.
Хотя была у нас такая интересная постановка «Суперфляй». На роль возрастной героини назначили Софью Станиславовну Пилявскую, она играла добрую соседку, которая сидела с ребеночком молодой героини, помогала ей, сочувствовала. Мне передали (рассказываю не для хвастовства), что Ефремов поговорил с режиссером, ставившим спектакль: «Ты, конечно, можешь взять Пилявскую, она замечательная, но знаешь, в труппе есть такая еще молодая актриса Галя Киндинова, я бы тебе советовал взять и ее». И меня назначили вторым составом.
Другой случай: мы репетировали «Горе от ума». У Ефремова был свой интересный взгляд на много ставившуюся в театрах пьесу Грибоедова. Мне досталась роль княгини Тугоуховской. Ужасно боялась идти на репетицию. Страшно было, понимала, что планка у Ефремова высокая. Прихожу на первую репетицию, дрожу, трепещу, меня одолевают колоссальные сомнения. Заканчивается репетиция. Ефремов говорит: «Галя, все хорошо». Хотя внутренне я понимаю, что все было не так, как надо, не в той степени, что требовалось. А он, почувствовав, как я волнуюсь, поддержал.
Распределили костюмы, которые представили на утверждение Олегу Николаевичу. Меня нарядили в невзрачное закрытое платье, которое заметно старило княгиню Тугоуховскую, но вроде бы все логично: у нее выводок детей, шесть дочек на выданье, казалось бы, так и надо. Когда я показалась Ефремову в костюме, он высказался: «Что это вы Киндинову всю закрыли? Ну-ка дайте ей красивое открытое платье». И у меня появилось декольте. Позже один рецензент спектакля написал: «На сцену вышла картинная Киндинова». Но это же Олег Николаевич меня такой увидел. Вот это отношение!
Я уж не говорю о «Валентине и Валентине», где играла роль влюбленной в заглавного героя Катюши, которая приходит к нему просить маслица. Казалось бы, роль небольшая: моя героиня пришла и ушла. «Нет, Галь, давай будем репетировать» — а репетировать с Ефремовым было счастьем. Он остался доволен спектаклем, Женей и Настей Вертинской, которые играли замечательно. Их окружали великие старики: Алла Константиновна Тарасова, Софья Станиславовна Пилявская, Настасья Павловна Георгиевская, и мы, молодые, Ира Мирошниченко, Михаил Козаков.
— В «Так победим!» вы играли журналистку. Были ли вы на сцене в тот вошедший в историю вечер, когда МХАТ почтил своим присутствием генсек Брежнев, который громко комментировал из правительственной ложи происходящее?
— Была, но мне как-то не запомнилось это событие. Видела, как в проезд Художественного театра нагнали снегоуборочных машин, которые расчистили снег до асфальта. Но такое уже случалось. Один раз снег расчистили, сугробы убрали в одночасье, а Брежнев к нам не пришел. Появился позже, но это прошло мимо меня.
— Раскол МХАТа был крайне драматичным. Вы сразу решили, что остаетесь с Ефремовым, или были сомнения?
— Я тогда переживала судьбоносный момент, в моей жизни случилось счастье — я рожала ребенка. Отважилась на это в неюном возрасте, очень береглась. Поэтому все драматичные собрания в театре прошли мимо меня. Конечно, я была в курсе событий, понимала, как ужасно страдают люди, которые остались за пределами Камергерского, какая это для них трагедия.
Когда появилась в театре после родов, секретарь Ефремова Ирина Григорьевна спросила:
— Галочка, вы идете к Олегу Николаевичу?
— Конечно, иду!
Женю к тому времени он уже взял в свою труппу.
— Самый яростный оппонент Ефремова Всеволод Николаевич Шиловский посвятил этому целую книгу. Отношения Ефремова с актерами старой труппы, его решения прошлись катком по многим судьбам. Анатолий Вербицкий, красавец-актер, игравший Вронского, покончил с собой, Елена Королева попала в психиатрическую клинику... Как вам кажется, можно было всего этого избежать?
— Хотя прошло много лет, не могу об этом судить. Мне жалко тех людей, судьба которых пошла под откос на почве раздела. Многие жили этим театром, МХАТ был единственным смыслом их существования. Я их всех знала. Но когда поднимается большая волна, она сметает все без разбора на своем пути.
— Олег Табаков в качестве художественного руководителя стал благом для театра?
— Про Олега Павловича говорили так: «В театр пришел хозяин» — он вникал во все. Как утверждал основатель МХАТа, театр начинается с вешалки. Так вот, Табаков заглянул во все укромные уголки театра, под его руководством все было вычищено и отремонтировано.
Олег Павлович делал ставку на молодых. Раньше я не понимала, почему это так уж необходимо. Только потом, когда стала преподавать вместе с Женей актерское мастерство в Институте культуры, осознала: будущее театра — молодежь, их надо воспитывать, учить всему, что умеешь сам, передавать свой опыт, мастерство, чтобы театр продолжал жить и нести искусство людям. Олег Павлович по-отечески заботился о молодых артистах, многим пробил квартиры, немало времени посвящал преподаванию в Школе-студии.
Он привлек в МХТ интересных режиссеров. Темур Чхеидзе начал ставить «Антигону», и Табаков благословил меня на роль Эвридики. Это молчаливый персонаж, в котором сконцентрирована трагедия семьи, трагедия непонимания. По-актерски мне хотелось выть, рыдать, а режиссер требовал молчать, созерцать, внутренне реагировать на происходящее. Чхеидзе — художник интеллектуальный, режиссер интуитивный. Он сыграл огромную роль в моей профессиональной жизни.
У Олега Павловича в «Табакерке» была дисциплина, которую все соблюдали неукоснительно. То же самое он принес в МХТ. Помню, на репетицию к Темуру Чхеидзе мы не имели права опаздывать. Ощущали: ну нельзя этого допускать. Все приходили вовремя, все начиналось вовремя. Когда репетировали какую-то сцену, то незанятые в ней готовились к следующей, мы были погружены в процесс с головой и ни на что не отвлекались. Меня согревало и вдохновляло присутствие замечательного партнера, огромного актера Отара Мегвинетухуцеси в роли Креона. Олег Павлович, человек мощной закваски, педагог, руководитель, хозяин, все замечал, благодарил, все видел.
Меня поразил такой момент. Сыграли премьеру «Антигоны», после нее — банкет. Вижу, в ресторан вошли какие-то незнакомые ребята и мнутся у входа. Табаков их заметил и тут же позвал: «Что вы там встали? Проходите, проходите!» Недоумеваю: что за люди? А это, оказывается, пришли монтировщики. Табаков проявил к ним большое уважение, пригласив на банкет. Такое отношение к людям, причастным к театральной работе, господствовало при нем в МХТ.
А на первую репетицию «Антигоны» Табаков принес нам в гримерную торт и сказал: «Вот вам к чаю». При Олеге Павловиче было установлено, что на репетициях обязательно должен быть чай. И мы традицию подхватили, стали приносить из дома кто печенье, кто какие-то другие вкусности. Многие вспоминают Олега Павловича добрым словом.
— Есть целый документальный фильм о репетициях Романа Виктюка, где мэтр не стесняется в выражениях. Как вам с ним работалось?
— Мы репетировали «Татуированную розу» Теннесси Уильямса. Роман Григорьевич был всегда крайне эмоционален, вскакивал и кричал: «Галя, ну гениально! Просто гениально!» Вот так он вел себя со мной. Это была колоссальная поддержка. Пребывала в уверенности, что я гениальная актриса, самая лучшая из тех, кто играл эту роль, больше никто так не сыграет. Вот как я могу! Это важно, когда к тебе так относится режиссер. Я распускалась как роза, чувствовала себя уверенной, прекрасной, красивой. Внешне так и было, простите за нескромность. Мне пошили потрясающий костюм, так же как Ире Мирошниченко, которая тоже играла гениально. Я была тогда худенькой, стройненькой, мой туалет открывал полживота, в разрезе юбки виднелись ножки, на голове шляпа с пером, рукава прозрачные. Костюм был черный, оголял то, что требовалось, шляпка — красной. Появляться в нем на сцене было сплошным удовольствием!
Роман Григорьевич обладал какой-то нечеловеческой интуицией, точно знал, как должна развиваться линия твоей роли. Он давал такой эмоциональный заряд, что ты с ходу понимал, куда надо двигаться, не разбирая роль головой, не просчитывая математические ходы, ты все понимал эмоционально. Сцена рождает энергию, которую излучают актеры, они обмениваются энергиями со зрительным залом. Интеллектуальный артист — это прекрасно, замечательно, когда он соображает, что от него требуется. Но все равно от него должна идти энергия — добрая, злая, какая угодно, иначе не достучится до зрителей. А еще сцена — это экран: выходит человек, исполняет роль, но ты видишь, какой у него характер, что он собой представляет по-человечески, это угадывается на раз, неважно, играет он хорошо или плохо. Роман Григорьевич все это видел, он был мистиком. Когда кто-то начинал докапываться до пресловутого зерна роли, обрывал: «Не надо, отбрось это, делай то, что я тебе говорю, давай». То есть он твердо знал, чего хотел. В его спектакле мы были не функциями, а живыми людьми. А еще когда актеры играют в одну игру, когда собирается компания, где никто не тащит одеяло на себя, это вообще блеск. Все показали себя гениально, спектакль получился потрясающим.
— Вы играли в спектаклях, поставленных Всеволодом Шиловским.
— Да, Сева — яркая личность. Наша дружба началась со Школы-студии, Виктор Карлович пригласил его преподавать, и он делал отрывки на нашем курсе как педагог. Когда мы пришли в театр, вместе выходили на сцену в «Селе Степанчикове...», тесно общались. Сева жил с мамой неподалеку от общежития, часто к нам заглядывал, жизнь мы вели веселую, с розыгрышами и приколами. Помню Севину маму, чудную женщину Галину Сергеевну, которая работала на заводе. Она так им гордилась, Севка был для нее светом в окошке, она готова была часами о нем рассказывать. Теперь я понимаю эти материнские чувства.
Когда Виталий Вульф перевел пьесу Теннесси Уильямса «Сладкоголосая птица юности», сделал это специально для Ангелины Иосифовны Степановой, Сева начал ее ставить, меня занял в хорошей роли Хэвенли, девушки, которая стала жертвой врачебной ошибки и теперь не может иметь детей. Автор трудный, по внутреннему наполнению персонажей он сродни Чехову, но потрясающий. Роль выстраивалась непросто, приходилось вникать в совершенно непостижимые вещи, другой менталитет героев, что-то не стыковывалось. Пришел Олег Николаевич Ефремов, переставил акценты, и спектакль выпустили. Ангелина Иосифовна Степанова играла потрясающе, молодела на сцене лет на десять, спектакль пользовался успехом.
Скажу несколько добрых слов о Степановой. Однажды у нас состоялись довольно длинные гастроли по Ленинградской области, ездили на автобусе, переезды бывали многочасовыми. Молодежь капризничала, просила делать остановки, чтобы размяться, подышать свежим воздухом. И только Степанова ни на что не жаловалась, ничего не просила. Как села у окна, так и просидела неподвижно, углубившись в свои мысли. Терпение, видно, помогало ей и в ее непростой жизни. В нашей профессии милосердия приходится искать только в ролях.
Позже Шиловский взялся ставить «Мятеж», Женю назначил на роль Фурманова, меня — его жены Наи. Но Женя тогда много снимался, впереди уже замаячил «Романс о влюбленных», и он вынужден был отказаться. Для Севы это стало ударом в самое сердце, оправданий этому поступку не было. Он пригласил на главную роль Юру Богатырева, меня тоже смели и взяли Свету Коркошко. Потом, конечно, все утихло, и я спокойненько играла в «Мятеже» с Богатыревым. Севка — интересный человек, очень талантливый, обладающий недюжинными организаторскими способностями. Он и артист прекрасный, и собеседник интересный, но крайне вспыльчивый, темпераментный, правда, отходчивый. Репетиции спектакля всегда шли на эмоциях, но «Мятеж» пользовался успехом, мы даже на гастроли его возили. Наша дружба с Шиловским продолжилась, у меня к Севе огромная симпатия и благодарность.
— Возможна ли дружба в театре, уж больно конкурентная у вас профессия? А актеры в массе своей жадные до ролей, завистливые люди.
— Люди — вот ключевое слово. Нельзя утверждать, что в театре не может быть дружбы. Может! Люди выходят на сцену, люди помогают нам одеваться, гримироваться. Это мощный творческий коллектив, где у всех свои пристрастия, это естественно в театре. Но человеческие отношения никто никогда не отменял. И симпатии друг к другу, конечно же, возникают. Например, мы дружили с Луизой Александровной Кошуковой. Она была хорошей актрисой, потрясающей красавицей, дивной женщиной. Это поколение не наигралось вволю. Они пришли, когда старики были еще в силах и играли молодых героев. Когда старики перешли к возрастным ролям, на пятки уже наступало молодое поколение. Творческий путь Кошуковой оказался сложным, но я говорю не о нем, а о дружбе.
Когда у нас родилась Дашенька, то первой пришла мне на помощь Луиза Александровна. Не родственники, а Луизочка, которую Дашенька называла Лиша, когда была маленькой. Луизочка приходила к нам, помогала, когда я убегала на спектакли, потому что рано начала выходить на сцену после родов, она водила Дашу на английский, в школу. У нее с Толей Вербицким детей не было. Дашка иногда жила у Луизы и ее сестры Марты, которая когда-то пела в том же МХАТе. При стариках там был живой хор, который участвовал в спектаклях «Синяя птица», «Идеальный муж», смотрелось это потрясающе. Потом хор, к сожалению, расформировали, всех уволили.
Человеческие симпатии, отношения не складываются по принципу выгоды: ты мне — я тебе. Просто между людьми возникает неразрывная связь. Когда Луиза к нам приходила, дом словно озарялся, она была светлым человеком. Кошукова перешла к Дорониной, и та ее ценила. Луиза играла там тоже немного, но до старости оставалась внешне очень моложавой, с молодой душой. Я приходила к ним в дом, когда Луизы не было, и ощущала пустоту. Но как только она появлялась, дом заполнялся ее светом, присутствием. Вообще семья у нее была замечательная. Сегодня я о них молюсь, подаю записки в храме, пишу имена Луизы — Елизаветы, Марты — Марфы и их мамы Степаниды Даниловны...
Когда играешь в одном спектакле «Деревня дураков» с молодыми артистами, вся молодежь вдруг становится тебе родной и любимой. Видишь, как они вырастают на твоих глазах в больших артистов, как развиваются. К нам с Женей относятся с почтением, говорят замечательные слова: как хорошо, что мы вместе работаем, мы у вас учимся. Вместе с ребятами мы участвуем в поэтических вечерах, их время от времени устраивает режиссер спектакля Маша Брусникина. Режиссеры пристрастны, к кому-то они испытывают большую симпатию, к кому-то — меньшую. Но драм с подсыпанием стекла в обувь, как случалось в дореволюционном театре, в МХТ нет.
— Как вашей дочери, росшей в таком окружении, удалось не продолжить актерскую династию?
— Мы с Женей возвращались из театра и начинали темпераментно обсуждать какие-то творческие проблемы, каждый горячо отстаивал свою точку зрения. Ребенок сидел, озадаченно переводил взгляд с одного родителя на другого и недоумевал: что между нами происходит? Когда Даша немножко подросла, стала понимать, что папа с мамой не ссорятся, а спорят по поводу своей работы. Женя много снимался, из съемочных групп постоянно звонили, приглашали сниматься и Дашу. Мы были категорически против. Я оказалась сумасшедшей мамой, потому что поздно родила, старалась уберечь ребенка от любых неприятностей и разочарований, кружила над ней как орлица над орленком. Повзрослев, Даша однажды сказала: «Знаешь, мама, мне вас так жалко, вы такие зависимые люди». Желания продолжить учебу в театральном вузе она никогда не проявляла. Правда, оказалась личностью творческой — гены! — очень смешно пародировала учителей, подруг. Дочь прекрасно рисовала, храню созданные ею шаржи, где она тонко угадывала одну главную черту человека и точно выстраивала свой рисунок.
Поступила она в МГИМО, стала юристом-международником с испанским и английским языками. А потом вышла замуж, родила одного ребеночка, второго, и, сидя в декретном отпуске, увлеклась каллиграфией. Причем выучилась этому искусству настолько серьезно, что уже сама преподает, ведет мастер-классы, у нее появились свои ученики, группы, которые она обучает, — младшая, старшая и продвинутая. Вижу, насколько сильно дочь этим увлечена, и радуюсь за нее. Последний раз она давала мастер-класс в дорогущем сочинском отеле, куда ее специально пригласили.
— После «Романса о влюбленных» на Евгения Арсеньевича обрушилась слава, появилось море поклонниц, среди которых попадались и неадекватные. Как вам удалось это пережить и сохранить семью?
— Наверное, с Божьей помощью, потому что иначе такое не переживешь. Это очень ранит, буквально сшибает с ног. Женя — человек порядочный, достойный, он никогда не давал повода усомниться в его ко мне отношении. Но жизнь шла, на мужа обрушилась бешеная популярность, начались бесконечные звонки поклонниц на домашний телефон, давило повышенное к нему внимание. И это не могло не раздражать. В труппе работал актер Юрий Владиславович Ларионов. Однажды он спросил:
— Как поживает Женечка?
— Нормально.
— А как ведут себя его поклонницы?
— Нормально!
И видно, он что-то уловил в моем тоне, спросил:
— Ты что, плохо к ним относишься?
— Очень нехорошо, достали.
— А зря, ты должна с ними дружить. Это сейчас Женя пользуется большим успехом, но наступит момент, когда никто не позвонит и не спросит, как дела. Вот это будет грустно.
Я запомнила его слова, но молодой характер не позволял сразу последовать этому совету. Мудрость приходила постепенно. Однажды возвращалась домой и увидела, как по Суворовскому бульвару двигалась толпа девушек, причем некоторые шли почему-то задом. Пригляделась и обнаружила в центре толпы своего мужа, которого поклонницы провожали до дома. Думала: подойти, не подойти? Решила — пусть поговорят. Пошла домой, Женя появился минут через десять.
Когда поклонники сегодня подходят к Жене и просят сфотографироваться, говорю: «Давайте свой телефон, я сама вас сниму». Вот такая диалектика жизни. Все случалось: обиды, выяснения отношений, примирения... Но только до рождения нашей любимой Дашеньки. А потом мы обвенчались и с тех пор живем счастливо.
Подпишись на наш канал в Telegram