Сейчас у меня нет выходных. Я устала, но я счастлива. А год назад до утверждения в «Актрисы» долгое время сидела без проектов и пошла учиться на бариста, потому что понимала: если сейчас не переключу свой мозг на какую-то другую профессию, сойду с ума.
— Елена, хочу начать разговор с реплики вашей героини из сериала «Актрисы» Федора Бондарчука: «Ты знаешь, что для меня значит поступить в театральный институт? Приговор! Приговор на вечную зависимость, на вечную боль и неудовлетворенность». Мне вообще кажется, что этот сериал просто обязательно нужно посмотреть тем, кто хочет поступать на актерский, а потом задать вопрос: вы до сих пор этого хотите?
— Да, это честный и жесткий сериал. Провалы, неудовлетворенность, уходы в депрессию часто посещают актеров. Когда ты сидишь без работы неделю, две, месяц, два, три, четыре, просто не понимаешь, что дальше делать, как зарабатывать деньги, на что кормить детей и как выпутываться из этой ситуации... Мне старший сын Артемий несколько раз говорил: «Мам, почему ты не выбрала нормальную профессию?» Это, конечно, задевало. Но я понимала, что все будет, просто не сразу.
Графики у артистов странные. Съемки бывают наплывами. Вот сейчас у меня нет выходных. Я устала, но я счастлива. А год назад до утверждения в «Актрисы» долгое время сидела без проектов и пошла учиться на бариста, потому что понимала: если сейчас не переключу свой мозг на какую-то другую профессию, сойду с ума. Ну и пошла учиться варить кофе.
— И как?
— Мне очень нравится. Я иногда захожу в какое-нибудь маленькое кафе и говорю: «Можно я сама сделаю себе капучино?»
— Это, наверное, какая-то крайняя степень отчаяния, когда человек популярный думает: а не пойти ли мне учиться на бариста? Ну посмотрите, как много у вас сериалов на федеральных каналах! У вас спектакли в одном из лучших театров страны — Театре Наций.
— Да, я совсем не жалуюсь. Но вообще я человек, который любит себя поднакрутить. Могу раздуть проблему из ничего. Но тогда существовала реальная проблема — не было работы. Деньги от съемок заканчиваются быстро, а деньги театральные — это не то, на что можно нормально прожить с двумя детьми. Бариста тоже много не зарабатывают, это было скорее для переключения мозга и успокоения: мол, в крайнем случае смогу заработать по-другому.
— В фильме ваша героиня после удачной премьеры приходит в программу Федора Бондарчука «Кино в деталях». В реальной жизни вы тоже пришли на эту программу к Бондарчуку после премьеры.
— Я мечтала туда попасть. Раньше было две программы, куда все хотят прийти: «Вечерний Ургант» и «Кино в деталях». Теперь такая программа одна. У Вани я была дважды, а у Федора Сергеевича — в первый раз...
— Многие ваши коллеги там были не раз.
— Как-то так сложилось, что я никогда не стремилась к славе и узнаваемости, не было потребности. Наверное, это и стопорило карьеру. Я всегда смущаюсь, когда ко мне подходят и просят автографы. Думаю: зачем вам это?
— В интервью Бондарчук вам говорит: «Я реально до этих съемок вас не знал». И это меня просто убило, потому что вы в этом деле так много лет, море успешных проектов в кино и театре, узнаваемость публики, и при этом вас как будто и не существовало для человека из индустрии.
— Ну, так бывает... Может быть, сейчас что-то изменится. Потому что, конечно, после выхода сериала «Актрисы» у меня вообще мир перевернулся, все стало по-другому. «Все стало вокруг голубым и зеленым...» Изменилось самоощущение. Очень много прекрасных откликов слышу от коллег. Например, на фестивале «Дух огня», где мы представляли фильм «Ниша», ко мне стали подходить разные люди — режиссеры, продюсеры, критики, которые уже видели «Актрис». Федор Сергеевич им присылал материалы еще до выхода, и они мне говорили: «Наконец-то, Лена! Это такая работа! Это так здорово!» Я хлопала глазами, потому что тогда еще не видела материал, а ко мне все подходят, знакомятся.
На премьере Маша Андреева просто со слезами на глазах стала меня обнимать и говорить: «Как я рада за тебя...» — это было искренне и от души. Юля Снигирь хвалила, Саша Петров говорил: «Ты слышала мой смех? Это я кричал в зале!» Безумно приятно, не буду скрывать, я в этом купаюсь. Телефон и директ разрываются. Но все равно я всегда держу пальцы скрещенными, потому что интуитивно верю не всем.
— Как вы от зависти защищаетесь? Потому что вам завидует огромное количество людей. То, что Ходченкова играет какую-то хорошую роль в хорошем сериале, — этим никого не удивить, у нее всегда хорошие роли в хороших проектах. Но такая роль у вас — это уже бомба и повод для зависти. И когда вам говорят: «Ты классно сыграла», порой это означает — как жаль, что не я...
— Я понимаю. Поэтому не люблю ходить на мероприятия... В меня легко попасть... И обычно после удачных премьер я прихожу домой и чувствую себя очень плохо физически: опустошена, у меня болит голова, у меня нет энергии. Мой организм начинает сдавать.
Энергия — это не какая-то мистика, это реальность. Артисты учатся работать с энергией. Знаете, на первом курсе даже есть упражнение, когда студенты встают спиной к кому-то, и ты должен пальцем и силой мысли, то есть энергией, указать на человека так, чтобы он обернулся. Когда ты мысленно посылаешь человеку этот энергетический шар, при определенных тренировках можно попасть в точку. Нас этому учат в институте. Я это умею делать. Как-то я репетировала Панночку в «Вие», и мы с Олей Смирновой ехали после занятий в метро на эскалаторе и решили поэкспериментировать, я стала мысленно давать команду мужчине: «Иди сюда, иди сюда». И он вдруг стал падать. Я очень испугалась. Это было так страшно: чур, чур, чур меня...
— Поступили уже какие-то новые предложения после этого сериала?
— У меня было несколько проб в один проект еще с прошлого лета, весной позвонили и сказали, что не утвердили. Я думаю: ну и ладно, хотя странно, это же моя роль. На следующий день после премьеры «Актрис» мне звонят: «Лена, тут такое дело... Мы тебя утвердили». С одной стороны, я очень обрадовалась, с другой — а что поменялось? Я же была до этого Лена Николаева, хорошая артистка, и почему вот только после того, как вышел громкий проект, меня оценили?
— Но вы же ответили сами себе на этот вопрос.
— Я не хочу думать, что медийность у нас значит все... Это, конечно, очень крутой проект.
— Как вам с Бондарчуком работалось?
— Великолепно. Я очень боялась, в первый съемочный день у меня вообще подкашивались ноги и тряслись руки, думаю: главное — не налажать. Успокаивала себя: сколько тебе лет, сколько у тебя проектов...
На четвертый или пятый день снимали кастинг в театре. И вот здесь все встало на свои места. И я успокоилась. И, думаю, Федор Сергеевич расслабился уже окончательно, поняв, что да, это я должна была быть. После первого дубля, когда я спела песню, вся съемочная группа стала мне аплодировать, и я стояла и думала: ой, как классно, как здорово я это сделала.
Бондарчук — восхитительный человек. У меня столько проектов, а я такой площадки ни разу не встречала. Как там люди любят друг друга! Каждый съемочный день начинался с того, что Федор Сергеевич хвалил все цеха, и я видела, что у людей такое настроение: «Да, мы крутые, мы крутые! Мы будем отлично работать!» Крылья вырастают.
Я просто влюблена во всех из этой группы, это был подарок судьбы. Спасибо Паулине за то, что написала эту роль. Я ей сказала: «Знаешь, когда в театре репетируешь Толстого или Чехова, там ничего не надо придумывать, потому что все роли, все герои уже написаны...» И так же у Паулины — я читала и понимала, что не надо ничего придумывать. Я ничего не меняла, все было четко по тексту. Если нужно было поменять хоть одно слово, Паулина всегда либо была на площадке или на телефоне, и я спрашивала: «А можно это слово...» — и мы обсуждали. И это очень круто.
— Вы в компании со Светланой Ходченковой и Полиной Пушкарук уже работали?
— Нет, впервые. На площадке мы дружили. Было точно как в пионерском лагере: ты приезжаешь, у тебя друзья, а потом ты уезжаешь и у тебя остаются прекрасные воспоминания. Мы общаемся, я могу Свете или Полине написать, но как таковой дружбы у нас нет. Дружба — это другое.
— Дружба — это то, что связывает вас, например с Юлей Пересильд, с которой вы дружите с института. Недавно Юля летала в космос. Вы пробовались на космическую историю?
— Нет. Я боюсь высоты, боюсь летать на самолетах. Если бы не этот страх, наверное, рискнула бы, но я даже не рассматривала такой вариант. Я изначально понимала, что никто, кроме Юли, этого бы не сделал. У меня есть видео, где мы с дочкой — сын был на спортивных сборах — наблюдаем прямой эфир запуска ракеты. Я сделала ускоренный режим, и на наших лицах все эмоции — от слез до улыбки. Мы очень переживали. Юля же не просто друг, она родственник — крестная мать Артемия.
Мы недавно собрались у Юли, отмечали 85-летие нашего мастера Олега Львовича Кудряшова. Он посмотрел «Актрис» и сказал: «Никогда такой тебя не видел. Это настолько глубоко!» А для меня мнение Олега Львовича — это всё.
— У вас был действительно очень сильный курс — Евгений Ткачук, Юля Пересильд, Алексей Филимонов и многие другие, просто звезды так сошлись.
— У нас был курс маргиналов и нищих. Как-то на первом курсе мы пришли, а наша аудитория опечатана из-за антисанитарии. Мы поселили там крысу, голубя, ужа, разгромили все, принесли бочку с песком. Мы создавали, но мы и разрушали. Окна выносили для этюдов. У нас этюды были даже на крыше, и после наших показов на крышу строго-настрого запретили выходить. Как-то нам сказали отмыть стены. Мы отмыли их до кирпича, и они стали рушиться.
— Все боятся первых курсов, когда идет отсев.
— Да, это классика. Олег Львович очень любил отчислять. Мы недавно с ним как раз вспоминали, что я всегда ходила по лезвию. «Николаева, ты ходишь по лезвию!» — слышала постоянно. И когда заканчивался семестр, я с ужасом сидела на обсуждениях: ну вот, сейчас конец.
— Первый курс — это беспредметное действие, животные, этюды какие-то?
— Да, этюды, картины и животные. Я изображала черепаху, это был провал. Потому что на первом курсе все девочки весили 60+, и когда возле стены садились Пересильд, Ноздрина, Смирнова и я — мы занимали всю ее длину. Четыре гигантские черепахи. Мы были очень полные. Я показывала черепаху, которая ползет и жует лист, а потом переворачивается на панцирь и скатывается по наклонной плоскости. Я поставила станки, положила доску, и на каком-то показе Олегу Львовичу скатилась так, что доска подо мной сломалась напополам.
— На первом курсе все полнеют обычно от безденежья, потому что едят все подряд.
— Да, денег хватало только на хлеб, майонез и макароны. Но мы могли себе позволить не все макароны, обычно ели совсем дешевые, наподобие «Роллтона», а когда появлялись деньги, шиковали и покупали «Доширак».
На третьем курсе у меня случился нервный срыв, не знаю, по какой причине, то ли стресс, то ли усталость, но в какой-то момент я стала по любому поводу рыдать. И за месяц похудела на 13 килограммов.
— Какие традиции были на курсе?
— Традиция отмечать 8 Марта и 23 Февраля. На 23-е мы с девочками всегда шли в метро зарабатывать — пели песни, чтобы мальчикам устроить праздник. Нас оттуда гоняли постоянно. Но мы упорно возвращались и пели. Самым лучшим с точки зрения акустики и заработков был длинный переход на «Площади Революции». Как-то парень дал нам 20 долларов, мы побежали за ним — подумали, что он неадекватен или ошибся. Догнали, а он говорит: «Не волнуйтесь, я ничего не перепутал, это вам!»
Прекрасное, веселое и немного сумасшедшее время было. Нам совсем не хотелось расставаться, и мы все стремились даже после занятий пробраться в общежитие. Нас туда пускали, но до определенного часа Х. А вечером выгоняли. И чего мы только ни придумывали, чтобы вернуться. Нас проносили в чемоданах, как будто мы реквизит. Когда это перестало срабатывать, стали выдумывать что-то еще. Помню, был март, очень холодно, и нам ребята с третьего или второго этажа кинули пожарный шланг. Меня обвязали пожарным шлангом и подняли. Шланг был вымазан мазутом, который совершенно не отстирывался, я была перепачкана с ног до головы, зато в любимую общагу попала.
Там была общая, старая и замызганная, но при этом прекрасная кухня. Голодные студенты обычно ели все. Как-то наша однокурсница, кореянка Ю Ри Чой, говорит: «Я привезла вам деликатесы из Кореи». Мы обрадовались, она устроила ужин и достала каких-то засушенных тараканов в масле. Я отказалась, а кто-то ел... Это была прекрасная, прекрасная жизнь...
— О чем вы мечтали тогда? Стать великой?
— На четвертом курсе Лена Лабутина, которая сейчас ставит сказки у Константина Юрьевича Богомолова на Малой Бронной, попросила нас написать послание себе в будущее. Я не помню, что написала. Лена недавно пыталась, но так и не нашла эту капсулу времени. Возможно, она где-то закопана и когда-нибудь наши потомки найдут ее.
— Это очень интересно. Я знаю, Татьяна Васильева в детстве писала кровью, что будет актрисой. Письмо в будущее писала Елена Яковлева — о том, что станет известной актрисой. Видите, эти послания в будущее исполняются.
— У нас с однокурсниками была общая мечта — стать театром. Мы очень долго об этом разговаривали с педагогами, когда выпускались. И все шло к тому, что у нас будет свой театр. А потом вдруг нам сказали: «Нет, ребята, мы это не осилим. Вы не представляете, что это такое». И я помню, что каждый вскакивал со своего места и кричал: «Да как вы можете так с нами поступать? Мы же должны быть вместе!» Помню, это воспринималось как какая-то трагедия. Мы не хотели идти и показываться в театры, а если шли, то всем курсом.
Тогда мы снимали помещение в Театре Наций и репетировали «Шведскую спичку». Это был наш общий спектакль, который ставил Никита Гриншпун. И вот во время одной из репетиций дверь открылась и вошел Евгений Витальевич Миронов. Он тогда только что стал худруком, а о репетициях мы договаривались с его предшественником. Он о нас даже не знал. Миронов очень удивился и спросил:
— Что вы здесь делаете?
— Репетируем.
— Покажите.
Евгений Витальевич посмотрел спектакль, и ему очень понравилось. Я вообще считаю, что он — самый лучший зритель. Много раз в этом убеждалась. Если он смотрит и у тебя вдруг что-то не получается, он настолько тебя поддерживает из зала своей энергетикой, что вдруг зажигается что-то внутри и все идет как надо. У меня к нему такое теплое, трепетное отношение, надеюсь, что у него к нам такое же. Помню, когда мы отмечали его 55-летие, я подошла и говорю:
— Евгений Витальевич, знаете, я с вами не только в лодку, я с вами и на плот.
— Я знаю.
Тогда, в 2006-м, Евгений Витальевич без раздумий включил наш спектакль в репертуар. Наше желание, наша мечта быть вместе осуществились. В итоге он всех нас взял: меня, Женю Ткачука, Рому Шаляпина, Юлю Пересильд, Наташу Ноздрину, Пашу Акимкина, Влада Абашина, Тёму Тульчинского...
«Шведская спичка» идет до сих пор, и за то время, что мы ее играли, очень много всего произошло. И веселого, и грустного.
— Можете рассказать?
— Например, как-то 29 ноября мы сыграли «Шведскую спичку» в Ницце на гастролях. Все прошло классно, был большой успех. У Ромки Шаляпина и у Евгения Витальевича Миронова в этот день — день рождения. Евгений Витальевич, правда, находился в Москве, а мы компанией пошли в какой-то французский ресторан, все такие счастливые и красивые. Поели и пошли гулять на набережную. Ночь, шторм, волны плещут, брызги летят. Красота. Мы на высокой набережной, я смотрю вниз — там галька, и волны не доходят. Говорю: «Ребята, побежали на этот пригорочек. Мы сейчас встанем и вот так руки протянем прямо к стихии и вдохнем ее полной грудью». Три придурка — я, Ноздрина и Шаляпин — бросились туда первыми. И вот я поворачиваюсь, а там идет волна выше меня. И я думаю: нет, это же какая-то шутка. Я не понимала, что это реальность. И время будто замедлилось. Помню, что поворачиваюсь, чтобы убежать, но все, меня захлестнуло, дальше темнота, я захлебываюсь, тону, потому что у меня сапоги, пуховик, все тянет вниз. Я не вижу Ноздрину с Шаляпиным и думаю, что они утонули. И нет никакого страха. Просто констатация. Ноль эмоций. Я помню, что пыталась кричать «Помогите!» — но не могла, вода заливалась в рот. И жизнь пронеслась перед глазами быстрыми кадрами из детства. Это было как фотографии. Вот я в детском лагере чему-то улыбаюсь, вот я где-то с папой. Думала: «Господи, неужели я сейчас так по-дурацки погибну в какой-то Ницце?»
И тут Ткачук бросился в мою сторону и просто за шиворот вытащил на лестницу. Не знаю, сколько в нем силищи тогда появилось, потому что я была просто намокшим грузным телом. Сейчас вспоминать об этом не так страшно, как было в тот момент.
Теперь 29 ноября я праздную свой второй день рождения. С утра звоню Ткачуку и говорю: «Спасибо, Женя, что ты меня спас».
А Шаляпин тогда вытащил Ноздрину, они зацепились за какие-то балки.
И я помню, что мы стояли на карачках на набережной и выплевывали воду, а потом пешком шли до гостиницы — мокрых нас ни одно такси не повезло бы. Пашка Акимкин снял с себя куртку, надел на меня, и мы такие «красивые» пришли в гостиницу. Я сделала вид, что ничего не происходит, сказала: «Бонжур». Зашла в лифт, посмотрела на себя в зеркало — все лицо в черной потекшей туши.
Потом ребята с нами всю ночь сидели. Мы купили бутылку виски, и никто не опьянел из-за сильного стресса. А на следующий день я уже вылетала в Москву, мне надо было лететь на ввод в «Figaro. События одного дня» вместо беременной Юли Пересильд. И в крыло самолета ударила молния.
— Чтобы добить вас.
— Да, не утону, так разобьюсь. Было очень страшно. Сейчас же в моде разговоры про ретроградный Меркурий, повышенную травмоопасность, возможно, это был один из таких дней.
— В Театре Наций вы уже 16 лет и у вас были самые разные роли. Какие приходили неожиданным образом?
— Расскажу о том, как у нас с Наташей Ноздриной появился спектакль «Любовницы». Мы играли «Синюю синюю птицу», которую поставил наш педагог Олег Глушков, Наташа там — Леденец, а я — Эскимо. Грустно все это, хочется чего-то большого и серьезного... Мы так в зеркало на себя смотрим в этих дурацких костюмах, я говорю: «Слушай, надо идти». И мы пошли к Миронову и сказали: «У нас есть наш крутой педагог Светлана Васильевна Землякова, мы хотим с ней сделать спектакль». Евгений Витальевич на следующий день назначил ей встречу. Так появились «Любовницы». Как говорится, удачно психанули.
Помню, как я к режиссеру Дане Чащину пришла на пробы в спектакль «Живой Т.». Мне назначили встречу, я была напротив в салоне, делала педикюр, и он у меня не высох, а я уже опаздывала на встречу и пошла в розовых тапочках знакомиться с режиссером. Говорю:
— Ради бога, извините меня.
— Лена, вот у нас два состава...
Одно дело, когда два состава ты работаешь со своими подругами и с коллегами, как мы с Наташей Ноздриной выпускали «Цирк», или с Юлей Пересильд «Электру», или сейчас «Последнее лето». А когда ты не знаешь актрису, которая играет вместе с тобой, и не понимаешь ее энергетически, это очень плохо. И когда он мне сказал про состав, я говорю:
— Знаете, Данил, я не люблю составы, и мне кажется, что я должна быть одна.
Практически ультиматум поставила. И у меня нет состава.
— В прошлый раз, когда мы с вами делали интервью, вы говорили: «Очень хочется новый спектакль». Мечты сбываются, вы репетируете «Последнее лето».
— Да, режиссер тоже Данил Чащин. Спектакль по пьесе Ани Козловой. Все происходит в поселке под Репино. Он о людях, которые пытаются сохранить свою семью, свой дом, самих себя, когда все рушится, отношения рушатся, мир вокруг рушится.
— Кто ваша героиня?
— Женщина, которая ждет мужа, ушедшего на войну. Его нет два года, и когда он возвращается, кажется, что сейчас все наладится в семье, а человек приходит с войны абсолютно другим. Да и героиня другая. И как они ни пытаются склеить эти отношения, эту жизнь, ничего не получается.
— Кто еще занят в спектакле?
— Юля Пересильд, с которой мы играем одну роль, Вениамин Смехов, Серафима Красникова, Мила Ершова, Ваня Добронравов, Дима Чеботарев, Виталий Коваленко, Олег Савцов, Василий Бриченко, Михаил Тройник и Людмила Трошина. Премьера в сентябре.
— Какие у вас театральные приметы есть?
— Если упал текст, обязательно нужно сесть на него попой и только потом поднять. Не могу от этого отделаться. Совершать какие-то повторяющиеся движения, это я люблю. У меня вообще с этим проблемы. Я хожу, например, и поправляю коврики под дверью, чтобы они лежали ровно. Соседи, наверное, думают: что там происходит? А я, пока ровно коврик не поправлю, до своей квартиры не дойду...
На всех спектаклях у меня свой ритуал, без которого я на сцену не выйду. На «Любовницах» всегда крепко-крепко обнимаюсь с Тёмой Тульчинским за кулисами.
В «Живом Т.» в определенный момент Георгий Иобадзе, у которого роль Живого трупа, подходит ко мне, сжимает кулаки и говорит: «С Богом!» Один раз он опаздывал, и я поняла, что не могу без этого выйти на сцену. Я судорожно его искала за кулисами и вдруг вижу — он бежит: «С Богом!»
А еще перед «Живым Т.» я всегда прихожу к монтировщикам за кулисы и делаю с ними «ручки» — становимся в круг, особым образом касаемся рук и в конце говорим, что мы команда.
— Почему актеры так суеверны?
— Возможно, потому что актерская судьба очень связана со случаем. Причем важны и счастливые, и несчастливые случаи. Мои неудачи помогли мне сыграть Алену в «Актрисах». Если бы у меня не было столько отказов, наверное, роль бы не случилась.
— Что в вашей жизни было этими несчастливыми счастливыми случаями?
— Я с детства профессионально занималась танцами, и в 14 лет меня не взяли в ансамбль Моисеева. Я не сразу поняла, что это удача. Сначала страшно рыдала...
То, что меня не взяли во МХАТ. Если бы взяли, я бы не попала к моему замечательному мастеру Кудряшову в ГИТИС. Так забавно, недавно Федор Сергеевич Бондарчук собрал нас всех, чтобы отметить окончание показа «Актрис». И на ректора Школы-студии МХАТ Игоря Яковлевича Золотовицкого, который там тоже снимался, стали наезжать, что он меня не взял учиться. И я тоже ему припомнила:
— Вы мне тогда сказали: «Вы уже третий раз приходите в одних и тех же колготках. У вас дырочка на одном и том же месте».
— Я не мог такого сказать.
— Сказали! А это ведь была моя счастливая дырка, и поэтому я ходила в одних и тех же колготках.
Да, мне кажется, у всех актеров существует какой-то пунктик про счастливые вещи. Перед спектаклем есть такое: «Ой, а почему же мне дали другие носки? Нет, я должна быть в своих «счастливых» носочках, чтобы все хорошо прошло». Это очень по-актерски. Такая профдеформация.
— А еще, мне кажется, завидовать — это очень по-актерски. В вашем сериале ярко показано, что зависть — мощнейшее чувство, на которое практически все обречены. Насколько она сильна в вас?
— Она присутствует. Но здоровая зависть, без которой, как мне кажется, человек не может существовать. Но я не очень люблю это слово, оно неприятное.
— На что бы вы его заменили?
— Ни на что, к этому сложному чувству и не подобраться по-другому... Я, если очень хочу попасть в проект, понимаю, что моя роль, но меня не утверждают, не смогу потом смотреть это кино. Больно. Мне сложно пересилить себя, это какой-то мой эгоизм, ревность, неприятие. Я знаю, что лучше бы сыграла.
Сейчас стала спокойнее. А раньше меня это очень сильно расстраивало, могла даже плакать. Сейчас просто стираю из почты сценарии сразу после проб и не жду ничего. Утвердят — утвердят. Нет — нет.
— Какие еще правила психологической гигиены вы соблюдаете? Эта профессия расшатывает нервную систему, может разрушить тебя и твою жизнь.
— Занимаюсь спортом. Физическая нагрузка очень помогает от стресса. Бегать я не люблю и не могу, мне становится плохо. Я хожу на TRX, где нужно работать со своим весом. В какой-то момент ходила, и это отлично избавляет от негативной энергии, на сайкл, групповые занятия на велосипеде.
— Дома вы абсолютно отключаетесь от своих ролей и полностью погружаетесь в быт и в то, что вы мама?
— Всегда. Я никогда не приношу роль домой. Мне кажется, это клиника. Я ухожу с площадки или выхожу после спектакля — и сразу становлюсь собой.
— Раньше было мнение, что актрисам лучше не рожать, они плохие матери. И вообще, из артисток не получается хороших мам, хороших жен. Мол, о семье лучше забыть. Как вы можете это сочетать?
— Абсолютно ошибочное мнение. С рождением детей у женщины открываются какие-то иные порталы. И это дает очень много для профессии! Как жить без детей, я не представляю. Но не знаю, насколько я хорошая мама. Вообще не знаю, что такое хорошая мама, и время от времени думаю, что я-то плохая — когда дети меня не слушают и выносят мозг. У них сейчас период пубертата. Сыну 13 с половиной, а дочке — 11. У Вероники начался ранний пубертат, у Артемия он вовремя. Каждый день говорю: «Слушайте, нам сейчас соседи полицию вызовут — так мы орем». Но я живой человек. Если буду говорить, что я не кричу, это не правда, я кричу. И они кричат. Мы втроем кричим.
— Вы с Артемием были на съемочной площадке, когда ему было 10 месяцев, а когда Веронике было 10 дней, вы уже играли в Театре Наций «Шведскую спичку».
— Да, и с крошечным Артемием я тоже играла «Шведскую спичку». А Вероника на съемочную площадку со мной поехала в два месяца.
— Как вы справлялись?
— В Карелии за Артемием присматривала моя мама. А в Тверскую область, когда уже родилась Вероника, поехала еще и тетя Галя, царство ей небесное.
Я не могла бы работать без помощи. У нас есть прекрасная няня Светлана Альбертовна, которую дети называют бабушкой. Не представляю, как бы работала и жила без нее.
— У актерских детей есть бонусы — доступ в театр на любой спектакль и на съемочную площадку.
— Все зависит от ребенка, считает ли он сам это бонусами. У Тёмы, например, к этому всему никакого интереса. А Вероника наоборот хочет с мамой на работу, сидеть за кулисами или сниматься. Она уже сыграла в пилоте. Это классный проект, который назывался «Мэри Поппинс», правда он совсем не про ту Мэри Поппинс, которую все знают. Веронике очень понравилось, а я надеялась, что нет. Я думала: ладно, сейчас я ее поведу, она устанет и отстанет от меня с просьбами пойти на площадку. И смена была подходящая для такой реакции, тяжелая — Веронику привязали к страховке и пустили лазать наверху в панда-парке. Я в этот день не снималась. Стояла внизу и думала: она же в туалет, она же пить, она же есть хочет. Подходила, говорила:
— Ника, может, перерыв? Может, туалет?
— Нет, мама, отойди, отойди!
И она всю смену провела на этих городках высотных. Я удивилась: ничего себе. И вот началось: «А когда продолжение? Когда я снова буду сниматься? А когда у меня пробы?»
Но я поняла, что у меня нет на это ресурса ни физического, ни эмоционального. Я не из тех мам, которые будут ездить с ней на съемочную площадку. Я занимаюсь своей профессией, сама еще не наигралась. Если захочет поступать в актрисы, пусть поступает и учится.
— Дети смотрят ваши фильмы?
— Многие, но не все. Я хочу, чтобы они посмотрели «Актрис». Но почему-то пока они не хотят, заставлять же не буду.
— Хотите еще с Бондарчуком поработать?
— Мечтаю. Вообще, хочу с ним встретиться как с партнером. Прямо запрос в космос сейчас посылаю. На пробы я хожу, а там как получится.
— Как вы переживаете пробы?
— Все по-разному. Мало режиссеров, к которым я прихожу на пробы с таким сильным волнением, что просто колотит. Федор Сергеевич — один из таких. И утверждение получилось непростым.
— Какие сцены на площадке вам даются сложнее всего?
— Откровенные сцены. И опять же, какое-то преломление у меня случилось в сериале «Актрисы», где есть сцена любви в туалете. У меня даже не возникло желания отказаться, настолько было доверительное отношение к режиссеру. Но до «Мотора» я переживала, потому что это все очень жестко. А когда прозвучало «Камера, мотор!», я без всяких внутренних барьеров сыграла. Это было и наслаждение, и радость. Сцена в туалете вообще оказалась очень веселой. Когда снимали очередной дубль, мы с моим партнером услышали, как все ржут. Оказывается, ершик впился в мой каблук, и когда я поднимала ноги, он крутился по стене, а потом в какой-то момент нажал на смыв унитаза — в ответственный момент зашумела вода. В общем, у Бондарчука откровенные сцены дались легко и просто. И я поняла, что дело в партнере, в режиссере, в обстановке, но не во мне! И я это хочу подчеркнуть — дело не во мне.
В «Фонограмме страсти» Николая Лебедева у меня было много откровенных сцен, они дались страшно тяжело и, наверное, зародили во мне какой-то комплекс. Теперь я от него избавилась.
— Кроме откровенных сцен, что вам дается с трудом?
— Сейчас это пройденный этап. Я могу все.
— Чего хочется и к чему вы стремитесь в вашей актерской истории?
— Я хочу много разноплановых ролей. Очень хочу исторический проект. Времена Екатерины — это моя эпоха. А еще 30-е годы. Мне иногда кажется, что я откуда-то из того времени. И я очень хочу сказку. И еще мне всегда хотелось сыграть мужчину, не в театре, а именно в кино. Но вообще у меня нет как таковой роли мечты. Мол, хочу сыграть леди Макбет. Я ее уже играла.
— На что вы готовы ради хорошей роли?
— Я точно не пойду по головам, в отличие от моей героини из сериала «Актрисы», это не в моем духе. Могу остричь волосы, хотя раньше очень дорожила ими, они у меня были ниже попы, и я думала, что никогда в жизни не постригусь. Могу похудеть, если нужно.
— А поправиться?
— Наверное, нет — здоровье важнее роли. Здоровье, семья — дети и мама — это самое главное в жизни.
— Вы ужасно боитесь высоты, преодолели бы страх ради роли?
— Я это уже делала. У меня был эпизод у Елены Владиславовны Николаевой в сериале «Медиум», где она мою героиню решила поставить на высокий мост в Питере, зная, что я страшно боюсь высоты. Ну что, я встала. Все кружилось перед глазами, и она со мной разговаривала:
— Все в порядке?
— Да, все классно, все замечательно.
— Ну я же знаю, что ты справишься.
— Конечно, Елена Владиславовна, я справлюсь.
И как только звучали слова «Камера, мотор!», у меня переставала кружиться голова, и я играла. Как только слышала «Стоп!», снова подкашивались ноги, я держалась за этот мост и думала: «Господи, что я здесь делаю?!»
А в октябре я шагнула в пропасть, можно сказать, добровольно. Мы поехали с детьми в Сочи, они говорят: «Пойдем на подвесной мост». Это было катастрофой для меня. Не знаю, за сколько времени я его прошла. У меня тряслось все, у меня кружилась голова. Меня обгоняют люди, кто-то смеется, кто-то пытается помочь, дети туда-сюда бегают: «Мама...» А я понимаю, что и назад уже не повернуть, и вперед не могу идти. Мне было дико страшно — и вместо выхода впереди подвесные качели, которые на тросах над ущельем пролетают. И я в таких летела. Конечно же, никакой красоты вокруг не увидела.
— Что вы в такие моменты делаете, молитесь?
— Молюсь. Помню, как мы летели в Череповец со спектаклем «Fарс-мажорный концерт для драматических артистов и оркестра». На самолет — по-моему, такой старенький Як — нужно подниматься по лесенке. Он дрожал, его колбасило так, что не только я — все умирали. Мы с подружкой Ноздриной просто укрылись ее пуховиком — спрятались. Обе рыдали, Наташа читала молитвы. Я потом спросила:
— Откуда ты их знаешь?
— Я не знаю, откуда я знаю. Это шок.
Вообще, я ужасно боюсь летать. Страх появился после рождения детей. Раньше ничего не боялась, даже в кабине пилота летала.
— Говорят, что этот страх от гиперответственности, ведь в самолете ты не можешь контролировать свою жизнь.
— Может быть. Для меня это мучение — гиперответственность за всех. И еще у меня страшная фобия — пауки и змеи.
— Чтобы избавиться от страхов, многие ходят к психологам. Вообще, это модная история, у всех свои специалисты, сессии.
— У меня тоже есть психолог, его зовут Габриэль, он прекраснейший друг и специалист. Но я его навещаю только в какие-то совсем мрачные периоды жизни.
— В личной жизни вы счастливый человек, или если где-то успех, то где-то отнимается?
— Все взаимосвязано, если ты счастлив в профессии, то счастлив и в личной жизни. У меня происходит именно так.
— Сколько дней вы можете находиться дома и не заниматься никакой работой, не перечитывать сценарии, не учить роли?
— Вообще, нисколько. Ни одного дня. Да, это ненормально. Я понимаю, что у меня нет сил, я не высыпаюсь и думаю: все, завтра выходной, ничего не буду делать, засяду в любимом кресле. И наступает следующий день, я просыпаюсь в шесть утра, хотя мне не надо никуда, и все. Без работы начинается паника.
Подпишись на наш канал в Telegram