Совсем недавно на Первом канале с огромным успехом прошел сериал о легендарных «Песнярах» «За полчаса до весны». А в середине апреля 2021 года, точно как в знаменитой песне — «за полчаса до весны», — ушел из жизни один из участников золотого состава легендарного белорусского ВИА «Песняры» Леонид Борткевич. Когда-то 21-летним парнем, он был лично отобран Владимиром Мулявиным в коллектив. И на протяжении десяти лет — с 1970 по 1980 год — был главным солистом прославленного ансамбля. При жизни Борткевич дал интервью «Коллекции Каравана историй», в котором рассказал о безумной популярности группы «Песняры».
Став супругом четырехкратной олимпийской чемпионки по спортивной гимнастике Ольги Корбут, Леонид Борткевич на пике славы сначала покинул ансамбль «Песняры», а вскоре и страну, вместе с женой уехав в США. А в 1999 году — опять же по личному предложению Мулявина, теперь уже оставив жену и сына в Америке, Борткевич вернулся в Беларусь. Так началась его вторая глава в знаменитом ансамбле...
Тогда, в начале 2000-х годов, вернувшись из Штатов и снова начав жить в родном Минске, Борткевич вел довольно тихий образ жизни. Мы не раз встречались с легендарным «песняром» для интервью. Помню, как была удивлена, что при личной встрече «белорусский Казанова советской эстрады», любивший броские сценические костюмы и внимание к своей персоне, оказался совсем не похож на героя газетных заголовков: с грустными глазами и тихим голосом, скромно одетый, очень вежливый...
Мы встречались в квартире, которую в то время Борткевич снимал в элитном районе Минска на проспекте Машерова. Зеленый центр города, за окном — Комсомольское озеро и парк Победы. В квартире скромно: стандартная мягкая мебель и шкаф-стенка, за стеклами которого расставлены памятные фото — с Мулявиным, Горбачевым, Аллой Пугачевой. Старое пианино, два больших аквариума с рыбками. Как пояснял сам Борткевич, аквариумистика была его давней и большой страстью: созерцание подводной жизни настраивало на воспоминания. Он признался тогда, что готовит к изданию мемуары, в которых собирался описать всю свою бурную жизнь, больше напоминающую сценарий остросюжетного фильма. Вышедшая в 2003 году книга «Песняры» и Ольга» и вправду наделала много шума и ожидаемо стала бестселлером.
— Леонид, вы помните свою самую первую встречу с «Песнярами»?
— Первый раз я увидел «Песняров» по телевизору, который мы с мамой купили накануне. Шла трансляция концерта лауреатов IV Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Был 1970-й год. Помню, «Песняры» исполнили тогда песни «Хатынь», «Темная ночь» и «Ой, рана на Iвана». Я был потрясен! И просто каким-то внутренним чутьем почувствовал: когда-нибудь буду петь в этом ансамбле. Не знаю почему, но я был уверен в этом...
Еще в восьмом классе передо мной встал выбор: хотел стать либо художником, либо музыкантом. Мама тогда работала на Минском тракторном заводе, мы с ней жили очень бедно. И я решил, что мне надо идти в архитектурный техникум, там платили стипендию.
После окончания техникума я устроился работать в проектный отдел института «Белгипросельстрой», там впервые в жизни взял в руки микрофон. У нас был свой вокально-инструментальный ансамбль «Золотые яблоки»: на название вдохновил рассказ «Золотые яблоки Солнца» Рэя Брэдбери — мы все очень любили фантастику, зачитывались ею. Интересно, что много лет спустя, в 1997 году, в Атланте я встретил Брэдбери, он был уже совсем стареньким. Я не мог поверить своим глазам: не думал, что он еще жив...
Однажды «Золотые яблоки» играли на «Беларусьфильме», и нас услышал Владимир Мулявин... Прошло какое-то время, и в моем отделе «Белгипросельстроя» раздался телефонный звонок. Поднимаю трубку и слышу голос, который сразу показался мне очень знакомым:
— Вам звонит Владимир Мулявин. Мы ищем солиста в ансамбль «Песняры». Не могли бы вы прийти на прослушивание?
Я не поверил. Возникла пауза. Ну, думаю, это шуточки моего приятеля Толи Волка, руководителя «Золотых яблок», работавшего этажом ниже. И говорю:
— Да не пошел бы ты!.. — и кладу трубку.
Подхожу к своему рабочему столу и думаю: а что, если это и вправду был Мулявин? Я спустился к Толику Волку и аккуратно спросил:
— Ты мне сейчас звонил?
— Нет, — ответил тот, едва оторвавшись от кульмана.
Я вернулся в свой отдел: «Что же я наделал!» Но час спустя мне снова позвонили. На этот раз это был Даник, мой хороший друг, работавший в постановочной группе «Песняров»: «Владимир Георгиевич Мулявин все-таки хотел бы пригласить тебя на прослушивание. Завтра утром он будет ждать у себя дома».
В то время Мулявин жил в Минске над кинотеатром «Центральный», в коммуналке на последнем этаже. Дверь мне открыла его тогдашняя жена Лидия Кармальская. Сам Мулявин еще спал. «Вставай, к тебе мальчик какой-то пришел, наверное, на прослушивание», — стала будить Мулявина Лидия. Он протер глаза, встал, накинул рубашку и говорит:
— Ну, бери гитару — пой.
— Здесь? — переспрашиваю я, потому что на гитаре играть-то умел, но не перед Мулявиным же, который сам был классным гитаристом! И я предложил пойти в консерваторию, она как раз недалеко от дома. Там Мулявин сел за рояль, и я, распевшись, исполнил «Ах ты, степь широкая» из репертуара Лемешева, которого тогда очень любил. И голос у меня был хороший — тогдашний заведующий вокальной кафедрой меня даже приглашал в консерваторию.
Послушав меня, Мулявин наиграл песню «Белая Русь ты моя» и, написав на газетке несколько строк текста, велел попробовать спеть ее так, чтобы в пении слиться с ним, с Мулявиным: поскольку речь шла об отборе в ансамбль, надо было уметь петь в унисон. Я один раз послушал, как он поет, и повторил манеру в точности. И тогда Володя сказал мне:
— Я проверил человек сорок вокалистов. Ты мне очень понравился. Приходи завтра в филармонию.
— Но как я приду, если работаю?
— Забудь о работе. Я беру тебя в «Песняры».
Но на следующее утро, еще до конца не веря в происходящее, я, как обычно, отправился на работу в институт. Вчерашние события уже начинали мне казаться нереальными, но днем к нам заявились Владимир Мулявин и Валерий Яшкин, один из основателей «Песняров». И сразу направились к директору. Я понял, что пришли по мою душу. Как молодой специалист я должен был отработать в институте по распределению три года, но «Песняры» были настолько популярны, что этого «Белгипросельстроя» я никогда больше не видел.
Поехали мы в филармонию знакомиться с ребятами-«песнярами»: Мисевичем, Тышко, Демешко, Бадьяровым. Мулявин говорит: «Вчера я под впечатлением от твоего голоса написал песню. Давай порепетируем!» Это была «Александрына», с которой меня через пару дней буквально вытолкали на сцену московского Колонного зала Дома союзов.
— Это было ваше первое выступление в составе «Песняров»?
— Да, это был творческий вечер белорусского поэта Петруся Бровки, на чьи стихи была написана Мулявиным «Александрына». Помню, надели на меня костюм старшего брата Мулявина Валерия (он был такой же худой) и выпихнули на сцену. Но как только я запел — все, никакого трепета! Я спел прекрасно, ребята даже стали качать меня на руках после выступления. К слову, на том концерте присутствовал Владимир Король — председатель «Белгосстроя», который потом сказал мне: «Может, ты бы и стал хорошим архитектором, но тогда в Беларуси не было бы такого замечательного певца!» Так состоялся мой дебют в «Песнярах». Шел 1970 год.
— Как говорится, на следующее утро вы проснулись знаменитым?
— На следующее утро я проснулся и понял, что об архитектурном институте теперь можно забыть: начались гастроли, все завертелось...
У меня появились «свои» песни — «Александрына», «Белоруссия», «Березовый сок», «Вераніка», «Алеся»... Знаменитая «Касіў Ясь канюшыну» появилась в репертуаре «Песняров», можно сказать, благодаря мне. У нашего скрипача Чеслава Поплавского (брата Ядвиги Поплавской, солистки ансамбля «Верасы») отец работал музыкальным руководителем белорусского Государственного академического народного хора. Дома у Поплавских было целое собрание белорусских народных песен, среди которых я нашел эту — и предложил Мулявину. Она вышла на нашем первом виниловом диске «Песняры» в 1971 году, через год мы сыграли ее живьем на концерте «Песня года». А в 1973-м, став всенародным хитом, она уже звучала в новой серии мультфильма «Ну, погоди!».
— К «Песнярам» пришла всесоюзная популярность. Вам как солисту ансамбля и исполнителю главных его хитов поклонницы, вероятно, признавались в любви чуть ли не каждый день?
— Это было похоже на поклонение «Битлз» — такая же армия фанаток, которые ездили за нами по всему Союзу.
— Свою первую жену вы высмотрели среди поклонниц?
— Ольга, краснодарская красавица, не достав билета, попросилась смотреть наш концерт из-за сцены. Когда я увидел эту девочку, то сразу влюбился: она была той самой «королевой», о которой я всегда мечтал. Но гастроли «Песняров» скоро закончились, я вернулся в Минск. А под Новый год пригласил Ольгу к себе в гости, и через пару дней мы ночью, не говоря ни слова моей маме, поехали в Острошицкий Городок, подняли с постели председателя колхоза, и он нас расписал... Мой сын от этого брака, Алексей, живет в Нью-Йорке.
— Слышала, у вас есть и внебрачный сын...
— Да. Это ребенок от моей московской поклонницы Ирины. Она все время ездила за группой, просила меня: «Я хочу от тебя ребенка». И получила то, что хотела. Сейчас Ирина довольно известная театральная актриса в Москве.
— Вашей второй женой стала знаменитая гимнастка, четырехкратная олимпийская чемпионка Ольга Корбут. Какой была ваша первая встреча?
— У нашей первой встречи была предыстория... Как-то в 1972 году, перед Олимпиадой в Мюнхене, я случайно услышал по радио концерт по заявкам олимпийской сборной. В нем гимнастка Ольга Корбут призналась, что ей очень нравятся «Песняры», а ее любимая песня — «Алеся». Поскольку это была моя песня, подумал, что, наверное, и я, ее исполнитель, тоже нравлюсь Ольге. Мне же в то время нравилась другая гимнастка — Любовь Бурда, будущая жена Николая Андрианова.
Через какое-то время мы с Корбут должны были вместе работать на правительственном концерте во Дворце спорта. Тогда-то на репетициях я впервые ее увидел: она разминалась на сцене, демонстративно прошел мимо, думая, что она меня узнает, обратит внимание. Но она только мельком глянула. Я еще подумал тогда: «Маленькая, а гордая какая!»
Через несколько лет, в 1976 году, мы встретились на борту самолета Ту-154. Это была первая поездка «Песняров» в Америку. Мы летели вместе со сборной Советского Союза по спортивной гимнастике и дипломатами. Наши ребята веселились с гимнастками, а я сидел один, мне было грустно. Ольга подошла ко мне и спросила: «Что ты грустишь один? Давай грустить вместе!» Мы проговорили часов шесть о жизни, обо всем. Ольга призналась, что никогда не выйдет замуж ни за спортсмена, ни за артиста, мол, они все время в разъездах пропадают. Но все же на прощание я записал свой номер телефона в ее записную книжку...
В следующий раз мы увиделись через год. А я как раз узнал, что моя жена мне изменяет. В это время она с моим сыном и своим любовником отдыхала на юге в санатории «Беларусь» по путевке, которую достал для нее я. В общем, с горя я запил. Где-то на четвертый день зазвонил телефон. Это была Ольга Корбут. Она приехала в Минск вместе со сборной СССР по гимнастике и, как всегда, остановилась в гостинице «Юбилейная». Тренировка была назначена на вечер, и она попросту скучала. К тому же накануне Ольга сбежала с собственной свадьбы. Несостоявшимся женихом был какой-то спортсмен из городка Ивье.
Я тогда пригласил Ольгу к себе домой. Она приехала и... осталась. Мы решили, что не будем ничего скрывать от моей жены. Та, конечно, устроила мне скандал со слезами и оскорблениями. Мы с Корбут просто собрали мои вещи и переехали жить в однокомнатную квартирку моей мамы. Так что первое время ночевать приходилось в прихожей....
— Свадьбу скоро сыграли?
— До свадьбы дело долго не доходило, потому что «Песняры» все время ездили по гастролям. А когда в январе 1978 года появилась «форточка» в графике, Мулявин сам сказал нам: «Ну что, давайте сыграем вашу свадьбу!» Мы только успели сообщить о решении моей маме, как утром нам позвонили в дверь: «Вот сценарий свадьбы». Оказывается, Петр Миронович Машеров лично назначил второго секретаря ЦК заниматься нашим торжеством. «Наверху» обсуждались все детали, начиная от закусок и заканчивая цветом ковров в зале. Местом проведения торжества нам на выбор предложили резиденцию Петра Машерова в Дроздах или только что открывшийся в Минске ресторан «Верас». Мы не хотели, чтобы наша свадьба была похожа на официальный прием, так что выбрали «Верас», куда было приглашено более 150 гостей. На Ольге было свадебное платье, которое она купила в Америке и которое у нее там вначале украли, а потом подкинули назад. Обручальные кольца были куплены Ольгой в Тегеране, где незадолго до свадьбы она давала показательные выступления.
Свадьба была назначена на 7 января. Танцевальную программу для нас играла тогда еще молодая группа «Верасы». А в самый разгар веселья мы с ребятами из «Песняров» вышли на сцену, стали петь песни из нашего репертуара... Как вдруг мою невесту украли! Я не на шутку испугался, ведь Ольга уже сбегала с одной своей свадьбы! Ну а к концу вечера мы так устали, что сбежали сами. Друг отвез нас к себе домой и, оставив нам ключи, уехал. Такой была наша первая брачная ночь...
Кстати, на нашу с Корбут свадьбу обещал приехать в Минск сам Иосиф Кобзон. Но в это время он вместе с Жанной Бичевской был на гастролях в Германии, так что прислал вместо себя поздравительную телеграмму в стихах. Я даже помню последние строчки: «Друзья, прекрасен ваш союз. У вас двоих — прекрасный вкус».
— Как проходил ваш медовый месяц, если он вообще был возможен в плотном графике выступлений «Песняров»?
— Мы провели свой медовый месяц в белорусском Полесье. Помню, за нами приехал папа Оли и повез нас в деревню Дубняки. Первозданная глушь! Мы еле добрались: «Волга» буквально ползла брюхом по песчаной дороге, осилить которую мог разве что трактор. Тут надо сказать, что я был исключительно городским жителем, никогда раньше не бывал в деревне. Тогда впервые дикого лося увидел и нашел огромный боровик размером со шляпу! Помню, мы спали на сеновале, и однажды под утро, проснувшись, я обнаружил, что спал стоя: за ночь съехал со стога, как с горки...
— Вскоре после свадьбы Ольга оставила большой спорт. Чем она занималась?
— Ездила вместе с «Песнярами» на гастроли: она ведь видела весь мир, но не видела Советского Союза. Путешествовали вместе: мы с «Песнярами» выступали, а после концерта Ольга готовила на нас всех драники.
— Ее устраивала такая жизнь?
— Но она не только этим занималась! Лично со мной она работала как хореограф: у меня были песни образные, которые требовали сценической постановки. «Ажаніла маці маладога сына» — это не песня, а целый спектакль! Мулявину наша инициатива не нравилась, это выбивалось из общего стиля ансамбля: в «Песнярах» ребята просто стояли на сцене и пели.
А через полтора года после свадьбы у нас с Ольгой родился сын. Знаю, за нашей спиной шушукались, что, возможно, из-за больших нагрузок и специфики спортивной гимнастики Ольга не сможет родить ребенка. Но у нас все получилось, и на свет появился Ричард.
Такое необычное для советского мальчика имя дал сыну я. Так звали моего родного деда по отцу. И отец, и дед похоронены на Военном кладбище в Минске. Их могилы легко найти: Якуб Колас, Янка Купала, а через дорожку — Борткевичи. Дед принадлежал к одной из ветвей старинного знатного рода Радзивиллов. Был в советское время репрессирован (Ричард Ромуальдович Борткевич был арестован в начале 1933 года за антисоветскую агитацию и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. — им. ред.). Мне рассказывали потом, что из лагеря дед каким-то чудом сбежал, это было почти невероятно для тех времен...
В советское время хранить дома документы, которые подтверждали «шляхетность» Борткевичей и тот исторический факт, что один из моих предков был предводителем дворянства в дореволюционном Минске, как и хранить фамильные ценности, украшения, столовое серебро, было небезопасно. В годы Великой Отечественной многие из наших семейных реликвий ушли в обмен на муку и продукты. Вскоре после войны дед Ричард скончался, мой отец Леонид умер от военных ран совсем молодым, 18 марта 1949 года, за два месяца до моего рождения. Я не застал в живых ни деда, ни отца. Мама больше никогда не вышла замуж: воспитывала меня одна. Она назвала меня Леонидом в честь отца, а я дал нашему с Ольгой сыну имя своего легендарного деда.
— Став вашей женой, Корбут довольно активно принимала участие в судьбе «Песняров», не так ли?
— Расскажу для примера такую историю. В 1979 году «Песняры» справляли свое десятилетие. Уже были поданы документы на присвоение звания заслуженного артиста на Мисевича, Тышко и меня, а также на звание народного артиста на Владимира Мулявина. Юбилейные концерты проходили в минском Дворце спорта перед самым Новым годом. Оставалось провести последний концерт, и Володя Мулявин говорит:
— Ну, если сегодня Машеров не придет на концерт, никто наши документы рассматривать не будет.
Ольга Корбут, услышав это, спросила:
— А вы его пригласили?
Мулявин говорит:
— Ну как это так?! Первого секретаря компартии не приглашают.
На что Ольга возразила:
— Всех приглашают! — и тут же позвонила в приемную Машерова.
Петр Миронович сам поднял трубку. Ольга прямо сказала: «Тут вот вокруг меня сидят «Песняры», у них сегодня последний концерт — они вас зовут!»
Помню, под конец концерта к нам за кулисы забежал министр культуры: «Петр Миронович просит «Александрыну» на бис...» На следующий день начальник отдела кадров филармонии скомандовал нам: «Давайте скорее все бумаги на награждение». Как мы потом узнали, в конце концерта Машеров прослезился на «Александрыне» и велел всех, кто был на сцене, наградить званием. Звания получили сразу все «Песняры», даже наш ударник Демешко, который, как мы потом шутили, стал «единственным заслуженным барабанщиком Советского Союза». Мулявину было присвоено звание народного артиста БССР.
— При таком успехе «Песняров» в СССР не заходило ли когда-либо речи о мировом турне ансамбля?
— Еще как заходило! К 1975 году «Песняры» выпустили около 45 миллионов пластинок. Как известно, в Каннах ежегодно проводится фестиваль MIDEM, на который приглашают исполнителей, выпустивших в своей стране наибольшее количество пластинок. А параллельно проводится профессиональная «купля-продажа» артистов: приезжают менеджеры со всего мира, ищут новые имена, заключают контракты. В 1976 году на MIDEM от Советского Союза поехали «Песняры», трио «Ромэн» и Алла Пугачева, музыкантов которой, группу «Веселые ребята», по каким-то причинам не выпустили из Союза, так что аккомпанировать ей пришлось нам, «Песнярам».
Помню, как мы с Толиком Кашепаровым сидели во время репетиции в пустом зале и слушали, как Пугачева пела «Не отрекаются любя...». Это было настолько здорово, что после репетиции я пошел к ней в гримерку:
— Алла, столько чувств и эмоций — и при пустом зале! Как это у тебя получается?
Она мне сказала:
— Мальчик, если здесь нет (и приложила руку к сердцу), то ничего не будет.
На следующий день состоялось наше выступление. В зале собралась пресса, менеджеры, через которых прошло огромное количество музыкантов — таких трудно чем-нибудь удивить. Тем не менее в конце нашего выступления весь зал встал и стоя нам аплодировал. А вечером был организован банкет, на который пригласили всех участников фестиваля. К нам подходило очень много импресарио из разных стран. Но своего менеджера у нас не было, так что никаких контрактов мы подписывать не могли. Зато с нами в Канны приехал «дядя в шляпе», совмещавший работу мелкого клерка в Госконцерте и погоны особого отдела. Единственное, что он мог, так это раздавать визитки.
Когда по возвращении Владимира Мулявина вызвали в Госконцерт и сообщили, что на «Песняров» есть заявки на гастроли из нескольких стран, но нужно заплатить, он обиделся и ничего платить не стал.
— Правда ли, что о «Песнярах» хорошо отзывались музыканты «Битлз»?
— С «Битлз» у нас связано несколько историй. Когда мы в 1976 году впервые выступали в Америке, нас услышал Пол Маккартни (правда, только в телевизионных рекламных роликах) и якобы сказал, что у нас потрясающий расклад голосов... А когда мы выступали в США во второй раз, в 1977-м, на наш концерт инкогнито пришел Джон Леннон вместе с Йоко Оно. Следует заметить, что выступали мы тогда в знаменитом нью-йоркском театре Majestic — том самом, где проходили легендарные рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда» и «Кошки». Хотя о том, что Леннон был на нашем концерте, мы тоже узнали из прессы.
Третьим из «Битлз», кто нас слышал (и тоже лишь в рекламном ролике), был Джордж Харрисон. Но об этом я узнал только весной 1999 года, когда мы с Ольгой Корбут были приглашены к нему на Гавайи. И вот тогда, оказавшись в доме Харрисона, по его просьбе и немного осмелев от виски, я спел а капелла отрывок «А у? полi бяроза», а потом «Ой, цветет калина...». Расчувствовавшись, Харрисон признался мне, что хотел бы сделать программу «Good bye 20th century» («Прощай, ХХ век») и пригласить для участия лучшие группы со всего мира, в том числе ансамбль «Песняры». Помню, он еще попросил, чтобы мы обязательно исполнили «Ой, цветет калина...». Но, к сожалению, Харрисон в то время был уже болен... Этим планам не суждено было сбыться.
— Как вышло, что на одиннадцатом году вашей работы в «Песнярах» Ольга Корбут уговорила вас оставить ансамбль?
— Причина все же была не в ней... Я ведь всегда мечтал о кино, о режиссуре. И однажды уже почти поступил во ВГИК, но на семейном совете с мамой решено было, что архитектор — более мужская профессия.
Но мечта о кино меня никогда не покидала. И в 1980 году я втайне от Мулявина поехал летом в Москву и подал заявление в ГИТИС на режиссерское отделение. Мастерскую для подготовки режиссеров и актеров эстрады тогда набирал Иоаким Георгиевич Шароев (у него учились Алла Пугачева, Лайма Вайкуле, Евгений Петросян). Группа должна была состоять из режиссеров и актеров. Одним из условий было не менее десяти лет работы на сцене или звание заслуженного артиста. Можете себе представить, какие там были абитуриенты: Ефим Шифрин, Гена Белов...
На первый экзамен по специальности я приехал с гитарой. Экзамен состоял из трех частей: актерское мастерство, собеседование по режиссуре и этюд. Случилось так, что один парень, чья фамилия начиналась на А и его вызвали раньше, попросил у меня гитару, которую настроил под себя, на тон выше. И от волнения забыл мне об этом сказать. Следом вызывают меня, с фамилией на Б. Я начал со 111-го сонета Шекспира, а закончить собирался исполнением «Двух сестер». В конце песни одна нота была и так очень высокая, а я с испугу ее ка-а-ак дал! Сидевшая на экзамене профессор Гнесинки прямо рот раскрыла, слушая меня. Мне поставили три пятерки. Так я поступил в ГИТИС а режиссуру на заочное отделение.
Возвращаюсь в Минск счастливый:
— Володя, я поступил в ГИТИС!
А Мулявин мне тут же в ответ:
— Мы под тебя подстраиваться не можем. Выбирай: или «Песняры», или ГИТИС...
Никто не верил, что я уйду. «Песняры» — это ведь и слава, и деньги. Но я ушел, и не хлопнув дверью, а подыскав себе замену — Игоря Пеню, который работал тогда в ресторане гостиницы «Москва» в Сочи. Помню последний концерт в Донецке, когда я впервые слушал «Песняров» из зрительного зала и плакал...
— После ухода из «Песняров» вы ведь почти сразу собрали свой новый коллектив?
— Нет. «Мальвы» были группой Юрия Денисова (кстати, первого исполнителя «Беловежской пущи»), которую он собрал в Киеве после ухода из «Песняров». А поскольку в ГИТИСе я учился заочно, начал работать в «Мальвах». Мы даже Ольге поставили номер: сначала показывали фильм о ней, потом она выходила на сцену, общалась с залом. Так мы проработали год... Потом я перешел на белорусское радио на должность музыкального редактора. А когда был объявлен конкурс на должность солиста Белорусского радио и телевидения, решил туда пробоваться. Я уже подготовил песни, за роялем сидела Тамара Миансарова, но тут председатель комиссии Райский встал и сказал: «Что же мы Борткевича будем слушать? Что, мы не знаем, как он поет?» За мою кандидатуру проголосовали единогласно. На белорусском радио я проработал десять лет, до отъезда в Америку.
— Кто кого в Америку вывозил — вы Ольгу или она вас?
— Началось с того, что белорусский певец Данчик пригласил нас с Ольгой в США к себе в гости. И если вспомнить, что это я Данчика учил петь, а именно он нас пригласил в Америку, то, наверное, это я нас вывез. Но Ольгу в США знали все, и это нам в первое время очень помогло.
— Вас легко выпустили из страны?
— Легко, мы даже сами удивились. В ОВИРе нас встретил начальник: «О-о! Какие известные люди к нам пришли!» Посмотрев наши паспорта и приглашение, он сказал: «Все в порядке, можете ехать».
В Минске мы с Ольгой жили в доме для работников КГБ БССР. Изначально Машеров предложил четырехкомнатную квартиру на улице Танковой, но она нам не понравилась. Тогда Ольга позвонила Петру Мироновичу и попросила его о квартире, пускай с меньшим числом комнат, но с большой гостиной. Тогда нам было предложено три квартиры на выбор. Мы поехали смотреть первую на улице Комсомольской, недалеко от стадиона «Динамо», и она нам сразу понравилась. Потом мы узнали, что до нас в этой квартире жил начальник областного управления КГБ и вообще весь дом предназначался для сотрудников этого комитета. Наш сосед Володя Мастицкий как-то признался мне, что в КГБ люди пять лет получали зарплату только за то, что каждый день следили за нами. И что в органах были уверены: я женился на Ольге именно для того, чтобы сбежать с ней за границу.
Ольгу приглашали в Америку много раз, но все эти приглашения оседали в Спорткомитете в Москве, где на запросы американской стороны чиновники все время отвечали, что Корбут болеет. Уже в Америке Ольгу много раз спрашивали, почему она не приезжала по приглашениям, которые ей постоянно высылали. Но мы ничего не получали! Только один раз до нас дошло-таки приглашение — приехать с семьей, чтобы дать интервью журналу People.
— Это была истинная причина поездки?
— После Чернобыля мы боялись за здоровье Ричарда и решили оставить сына жить у Данчика в Штатах. Ричард очень скучал — мы его часто навещали, где-то через полгода, в ходе третьего или четвертого такого приезда, решили сами остаться. К тому же Ольге крупный гимнастический зал в Нью-Джерси предложил хороший контракт. А в Беларуси ей ничего не светило, даже тренерская карьера с окладом в 200 рублей.
Мы начинали свою жизнь в Штатах в Фолсоме — одном из самым задрипанных городов Америки, как потом узнали. Ужасный климат: летом под 40 градусов по Цельсию, мухи и комары, достававшие нас с невероятной силой. Так продолжалось до тех пор, пока Ольгу однажды не пригласили в Атланту, в великолепный гимнастический зал, владельцем которого был Дэвид Дэй, который пригнал в Фолсом фуру, загрузил все наши вещи, сгреб нас в охапку и увез к себе. Так мы оказались в Атланте.
Надо признать, что Ольгу в США знали все, и благодаря такой ее популярности мы быстро вошли в Америке в круг ВИП-персон. К примеру, нашим хорошим другом стала Мария Шрайвер — жена Арнольда Шварценеггера и племянница президента Кеннеди. Познакомились мы с ней, когда Мария делала на канале NBC шоу с известными людьми и приехала в Фолсом, чтобы взять интервью у Ольги, которая в то время была уже президентом фонда Olga Korbut Foundation, который помогал детям, пострадавшим от аварии в Чернобыле. Пока шли съемки фильма, Мария жила у нас в доме. Позже она познакомила нас со многими Кеннеди, с американским медиамагнатом Тедом Тернером и его тогдашней женой, киноактрисой Джейн Фондой.
— Что стало с вашей музыкальной карьерой после переезда в Америку?
— В Америке белорусские певцы никому не нужны. Мне прямо так и сказали. К тому же оказалось, что мой разговорный английский — это ничто, ноль по сравнению с тем, что ты должен знать: «Не знаешь языка? Вот иди и учи, до свидания!» Просто так встрять в мафию американского шоу-бизнеса невозможно: тут нужны или его величество случай, или связи.
Такой шанс был у «Песняров» в 1976-м, когда мы впервые приехали в США... Мы ведь выступали не в эмигрантских районах, а для американской молодежи в 15 южных штатах. Знаменитый журнал Billboard дал тогда на обложке нашу фотографию, представляете? Led Zeppelin и те долго не могли попасть на его страницы. Тогда-то нам и предлагали хорошие контракты, «Песняры» могли по-настоящему раскрутиться, но советский Госконцерт перестраховывался. А в 1989-м, когда я приехал в Америку, ситуация уже изменилась: бывший участник «Песняров» был в США никому не нужен. Пришлось менять образ жизни...
Первые два года я вообще нигде не работал: подыскивал нам дом в Атланте, учил язык, потом занимался домом (у нас ведь была целая резиденция с бассейном, баскетбольной площадкой, сосны кругом, лес), который обходился нам в пять тысяч долларов в месяц. А потом мне этим заниматься стало скучно, и я переключился на бизнес: устроился на должность регионального менеджера в фирму Wolf Camera, занимающуюся изготовлением фотографий, слайдов, постеров... Проработав пять лет, я уже владел 49 процентами акций компании, которой принадлежало около 400 фотомагазинов по Америке. Финансовое положение семьи позволяло мне быть свободным художником. И однажды я пошел в магазин, купил дорогой мольберт, краски и вернулся к любимому занятию — начал писать картины.
— А портреты Ольги Корбут вы писали?
— Писал. Один ее портрет я выполнил в манере иконописи на золотом фоне. Но я ведь поклонник Сальвадора Дали и пишу в такой же сюрреалистичной манере: моей первой по-настоящему большой работой был его портрет, написанный маслом. Он висел у нас в гостиной, когда мы с Ольгой жили в Минске на улице Комсомольской.
— Ваш развод с Ольгой Корбут после 22 лет совместной жизни и ваше последующее возвращение в Беларусь стали не меньшей сенсацией, чем отъезд в Америку. В чем была причина столь резкого поворота в вашей жизни?
— Банально — мне стало скучно... Поначалу была масса новых впечатлений от новой страны. А потом... Близких людей мало, новые связи — только по бизнесу, в субботу-воскресенье звонить никому не имеешь права, наши праздники не совпадают с их датами... Все чаще стали сниться дом, родные места. Мне не хватало нашего леса, озер, рыбалки, походов по грибы, которые я обожаю.
К тому времени меня стала очень сильно угнетать Ольгина популярность в Америке. Она звезда, а я — просто муж при ней. Ее слава довлела надо мной, из-за этого между нами было много мелких ссор, и в конце концов мы решили расстаться. Дело было еще и в том, что, даже живя с Ольгой Корбут в браке, я постоянно думал о другой женщине — Светлане. Мы познакомились в Минске, когда Свете было 15, а мне 35 лет. Встреча была случайной: мы ехали с моим другом на такси по улице Горького, когда я увидел девочку, переходящую дорогу. И прямо вскрикнул: «Витя, давай назад!» Мы вернулись: «Девушка, давайте мы вас подвезем!» Она куда-то спешила и согласилась. Я всю дорогу смотрел на нее и понял: она мне послана оттуда!
Все девять лет, что я жил в Америке, что бы ни делал, как бы ни выбрасывал ее из головы, все время ловил себя на мысли, что думаю о ней. Я звонил Свете всякий раз, когда мне было плохо... Жизнь так распорядилась, что мы все же дождались друг друга.
— Как отнеслась Ольга к вашему отъезду, да еще и увлечению молодой минчанкой?
— Мы с Ольгой всегда были в первую очередь друзьями, и только потом — мужем и женой. Мне казалось, что я ее любил. Но только когда встретил Свету, я понял, что такое настоящая любовь.
Ольга позже вышла замуж за Алекса, молодого белоруса. Это я их познакомил. Когда снова приехал в Минск по приглашению «Песняров» и снова встретил Светлану, задержался здесь дольше, чем планировал. Ольга часто звонила мне, говорила, что скучает. А я как раз помогал одному молодому компьютерщику перебраться в Америку. Я дал ему телефон Ольги и наш адрес. А через какое-то время Ольга призналась мне в телефонном разговоре, что они с Алексом живут вместе. Как-то они инкогнито приезжали в Беларусь: Ольга побывала в Минске, навестила отца в Гродно. Но я думаю, что навсегда в Беларусь она уже никогда не вернется...
— Человеком, уговорившим вас на возвращение в Минск из Америки, был все тот же Владимир Мулявин?
— В 1999 году Володя меня разыскал в Америке. Он там был по частному приглашению, и я позвал его с семьей и Толика Кашепарова, который тоже много лет жил в Америке, к нам с Ольгой в гости. Володя признался мне тогда, что для «Песняров» наступили нелучшие времена: коллектив раскололся на два состава. Он просил меня и Толика вернуться хотя бы на время, чтобы в 2000 году отпраздновать 30-летие «Песняров»...
Накануне визита в Беларусь после долгого отсутствия все знакомые эмигранты предостерегали меня: «Брось думать о поездке домой. Приедешь — ностальгия твоя сразу закончится, вот увидишь. Только душу разбередишь!» Помню, когда первый раз в 1999-м, в октябре, я летел в Минск, в самолете разговорился с итальянцами. Они тоже музыканты, так что общий веселый разговор завязался у нас довольно быстро: шутили, смеялись. Самолет уже заходил на посадку, когда я посмотрел в иллюминатор и увидел родную землю, белые березки на ней... Слезы сами брызнули из глаз. Итальянцы смотрели удивленно: в чем дело? «Это же моя родина, я уже десять лет здесь не был...» И на первом своем концерте в Беларуси тоже расплакался, когда пел «Березовый сок».
Честно говоря, я думал, что на родине меня все забыли. Но когда осенью 1999 года на фестивале «Золотой шлягер» в Могилеве я запел, а публика встала, чтобы приветствовать меня, зайдя за кулисы после выступления, я прямо сказал себе: «Все, больше никакой Америки!»
Когда я приехал в Минск после стольких лет отсутствия, думал, что красавица Светлана уже замужем. Но она была свободна! Когда мы встретились после девяти лет разлуки, я просто обомлел: она стала еще красивее! У нас был месяц любви и гармонии. Это были лучшие дни в моей жизни... Хотя это односторонняя любовь: она никогда не говорила мне, что любит меня, никогда... Поэтому мне так тяжело на душе.
Подпишись на наш канал в Telegram