«Если кто-то в нашей семье капризничал, отказывался ехать куда-то, я обычно говорил: «Мама, папа, послушайте, у нас не так много времени осталось, чтобы побыть всем вместе, давайте не будем тратить его зря». И аргумент срабатывал железно».
— Иван, вы стали продюсером спектакля «Аудиенция», который поставил ваш отец Глеб Панфилов и где главную роль сыграла ваша мама Инна Чурикова. Как возникла эта идея, как она воплощалась?
— По мере того как жизнь текла и продолжалась, мне всегда хотелось больше времени проводить с родителями. Если кто-то в нашей семье капризничал, отказывался ехать куда-то, я обычно говорил: «Мама, папа, послушайте, у нас не так много времени осталось, чтобы побыть всем вместе, давайте не будем тратить его зря». И аргумент срабатывал железно.
У меня был опыт работы с папой в качестве актера, а также работы его ассистентом на киностудии, но мне всегда хотелось сделать для родителей нечто большее. Маме постоянно присылали пачки сценариев, пьес, которые скапливались дома. Она была человеком дисциплинированным, прочитывала их от корки до корки. Иногда обнаруживала, что роли для нее там и вовсе нет. Я тоже просматривал эти тексты и понимал: из большого числа предложений по-настоящему интересных ролей совсем немного. Мне очень хотелось найти для мамы произведение, достойное ее таланта.
Про пьесу «Аудиенция» мне рассказал журналист Сергей Николаевич: «В Лондоне идет замечательный спектакль, где главное действующее лицо — Елизавета II, ее играет Хелен Миррен». Тогда приближался мамин юбилей, и мы думали, как его отметить. «Аудиенция» как нельзя лучше для этого годилась. Посмотрел спектакль в Лондоне, и больше у меня не возникало ни малейших сомнений: это прекрасная роль для мамы, история будет интересна всем. Сложности возникли сразу. Рассказать родителям про этот спектакль было недостаточно, его надо было показать. Кроме того, требовалось перевести пьесу на русский язык и дать почитать ее родителям. Но в этом вопросе у меня появились замечательные союзники, люди, разделявшие мою идею. Переводчик Юрий Голигорский — ему очень нравилась драматургия Питера Моргана и эта пьеса. Я рассказал ему о своей задумке, спросил, как бы перевести пьесу, чтобы родители смогли ее прочесть. Неожиданно Юрий сообщил: «Иван, а перевод уже есть, мы с женой его недавно сделали, с удовольствием передам вам этот текст». Таким образом, родители прочли пьесу, она им понравилась, но у них сразу же возникло много вопросов, и главный — будет ли это интересно российским зрителям?
Маме продолжали поступать другие предложения, но сравнения с «Аудиенцией» они не выдерживали. В результате, помню, я купил двух щенков корги, дабы положить начало работе, задать настроение, чтобы отступать стало уже некуда. Собаки потом проявили себя как настоящие артистки, выбегали на сцену, неизменно срывая аплодисменты. Все стало материализовываться благодаря участию Алишера Усманова и его благотворительного фонда «Искусство, наука и спорт». Фонд учредил грант и передал его не театру, а непосредственно отцу как творцу, как режиссеру. Это было принципиальное решение Алишера Бурхановича, которое он принял, за что огромная ему благодарность. Известно, что сегодня у многих успешных театров есть спонсоры, которые выделяют деньги на проекты, оказывая влияние на распределение ролей, приглашение режиссеров и суммы их гонораров. А здесь все было задумано для того, чтобы у моих родителей появилась работа, не только которой они хотели заниматься, но и являющаяся существенным материальным подспорьем в жизни.
Вот так родители стали не просто творцами, а фактически владельцами самого спектакля. Всеми правами на него обладал отец, что беспрецедентный для театра случай. Артисты и постановщики — сильно зависимые от дирекции люди. Я, конечно же, занимался всей организацией. Для нас это было очень счастливое время.
— Спектакль получился красивым, Инна Михайловна выходила на сцену в потрясающих туалетах и украшениях.
— Да, художник по костюмам, обладательница «Золотой маски» Вита Севрюкова проделала фантастическую работу. Они с мамой приезжали ко мне в Лондон, мы ходили в Букингемский дворец, где в тот момент шла выставка туалетов Елизаветы II. Фотографировать их не разрешалось, но мама с Витой, прикрывая друг друга, сделали несколько снимков. Они потом очень помогли в работе. Под руководством Виты одна ювелирная мастерская в Петербурге сделала реплики королевских украшений, а еще нас поддержал в то время королевский ювелир Стивен Вебстер. Я благополучно доставил из Лондона ювелирную реплику королевской тиары, которую Елизавета надевала для участия в государственных мероприятиях в отдаленных частях Британского содружества. Тиару украшали, конечно же, не настоящие бриллианты, но это была точная копия, побывавшая на голове монарха, настоящая реликвия.
Когда мы обратились к автору пьесы Питеру Моргану и его агентам, те сначала довольно долго не отвечали. Потом стали интересоваться: а кто собирается ставить «Аудиенцию» в России, кто будет играть роль королевы Великобритании? Мы пояснили, что на роль Елизаветы II планируется известная русская актриса Инна Чурикова, режиссером выступит ее муж Глеб Панфилов, лауреат большого количества международных кинофестивалей. Опять последовало долгое молчание. Как мне потом стало известно из неофициальных источников, потребовалось время, чтобы получить негласное одобрение дворца. Нужно было убедить их в том, что к королеве в русской постановке отнесутся со всей симпатией и уважением. Дворец реагирует на малейший негатив в адрес королевы весьма чувствительно и жестко. В общем, проект продвигался непросто, подготовительная работа заняла больше года.
— Но спектакль получился ярким и интересным. Смотрела его в Театре Наций при полном зале, потом он шел в Театре Вахтангова.
— Я бы сказал, что Театр Наций был тесноват, но прекрасен для запуска спектакля, а когда он набрал силы, фантастически себя чувствовал в Театре Вахтангова: с тысячным залом и большой сценой маме было комфортнее там работать. В Театре Вахтангова потрясающий коллектив и замечательный директор Кирилл Крок, который не только один из самых успешных театральных менеджеров нашей страны, но также обладает уникальным качеством — он очень любит артистов. А совмещать такое — это вообще талант.
Знаете, кто самый большой ценитель и знаток хороших театральных постановок? Как ни странно, увы, но это спекулянты — они скупают билеты и потом продают их втридорога только на действительно выдающиеся спектакли. На «Аудиенцию» сразу было невозможно достать билеты, и это происходило не только во время премьерных спектаклей, популярность постановки нарастала и не прекращалась. Молва о том, что это надо смотреть, бежала впереди. Нас даже критиковали за то, что билеты чересчур дорогие, что это непорядочно по отношению к зрителям. Но цены устанавливал Театр Наций и не собирался их снижать, поскольку зал продавался полностью. Я все равно переживал: ну как донести до каждого, что виной всему популярность спектакля, а не наша жадность? Немного успокоился, когда мы перебрались в Театр Вахтангова, там более демократичный ценовой диапазон, да и зал в разы больше.
— Возникает вопрос: почему же родной для Инны Михайловны «Ленком» не проявил интереса к проекту? Столько лет она там проработала, столько прекрасных спектаклей поставил там Глеб Анатольевич.
— Они предлагали поставить для мамы другую пьесу. Мне кажется, «Аудиенция» не слишком понравилась лично Марку Анатольевичу Захарову, это немножко не его театр: на сцене вроде бы ничего не происходит, сидит в кресле женщина, к ней приходят разные мужчины и еще одна женщина, все премьер-министры. Но почему-то это завораживает, как будто зрители получают возможность заглянуть за кулисы большой политики, быть сопричастными. Недавно мы это наблюдали в сериале «Корона», куда вошли огромные куски пьесы. Питер Морган приезжал в Москву, работал с отцом. Помню, сидели в кафе на Красной площади, глядя на Кремль и Мавзолей, и фантазировали, о чем могла бы говорить Елизавета II со своими премьер-министрами в разное историческое время о России. В результате автор сделал русский вариант пьесы.
Скажу больше, спектакль мог бы продолжаться и сейчас, несмотря ни на что. Но, к сожалению, стал последним международным проектом культурного сотрудничества между Россией и Великобританией. Пока все остановилось. Но я верю, что это временно. Есть вещи, которые объединяют Россию и Великобританию, как никакие другие народы, — это любовь к театру и чаю. Эти две страсти равносильны и равнозначны, чай и театр — просто неотъемлемая часть наших культурных ДНК.
— До «Аудиенции» вы вместе с мамой снимались в фильме отца «Без вины виноватые». Что про это сегодня вспоминается? Легко ли вам работалось с Глебом Анатольевичем?
— Мне надо было обязательно поработать с родителями в качестве артиста. До этого я помогал отцу на съемках, работал у него помощником режиссера, переводчиком. Но тут, снимаясь вместе с мамой, став ее партнером, я наконец-то в полной мере осознал суть профессии моих родителей. Кстати, именно после этого я уехал в Великобританию получать профильное кинематографическое образование в Лондонской киноакадемии. Опыт был крайне интересным, я на себе почувствовал тяжесть этого труда. Думаю, работать в театре родителям было еще тяжелее. Наблюдая за отцом, я понимал, насколько нелегок режиссерский труд, видел, как стараются все члены группы, как они выкладываются, хотя нет никакой гарантии, что в результате получится хорошее кино. Всё равно все страшно переживают за результат и волнуются, что что-то может не получиться. Я тоже старался и в итоге увидел, как сомнения раз за разом улетучивались, как рождался интересный фильм. Конечно же, для меня это важное и прекрасное воспоминание, рад, что я это пережил.
Дело, которым занимались родители, давалось им не только радостно и легко, но порой мучительно и трудно. Папа часто погружался в свои мысли, уходил в них далеко, да и мама тоже, когда работала над ролью. Окружающий мир как бы переставал для них существовать.
— Инна Михайловна в тот момент была абсолютной звездой. В свое время ее педагог в Щепкинском училище (она поступила туда, отучившись в молодежной студии при Театре Станиславского) Вениамин Иванович Цыганков говорил о ней: «Она или дура, или гений!» Именно эти слова употребила Инна Михайловна, когда давала мне интервью. Жизнь показала, что он оказался прав: Инна Чурикова — гений. А они имеют право на любой каприз. Как Инна Михайловна вела себя с людьми?
— И дома, и на работе мама оставалась скромным, отзывчивым человеком, внимательным к коллегам, коллективу театра, съемочной группе, ассистентам. У нее не было никаких сумасшедших райдеров, условий, она никогда не капризничала. Мама всегда оставалась требовательной к себе и очень серьезно относилась к работе.
— А как работал Глеб Анатольевич? Я бывала на съемочных площадках, повидала разных режиссеров, в том числе и жестких, повышавших на группу голос, говоривших артистам резкие слова. Как себя вел Глеб Анатольевич?
— Он — Мастер. Начинается смена, Глеб Анатольевич может сидеть в сторонке, прикрыв руками рот, смотреть куда-то вдаль, о чем-то размышлять. Это может продолжаться некоторое время. Кто-то пройдет мимо, он поздоровается, улыбнется, что-то спросит, ему ответят... При этом вокруг ведутся разговоры, как снимать, высказываются сомнения, опасения, но все ждут Мастера: что скажет он? И Мастер наконец произносит: «Значит, так... Будем снимать». После этого все приходит в действие.
Я вспоминаю съемки «Ивана Денисовича». Экспедиция под Тулу, жутко холодно, минус 35 градусов. Но надо снять военный эпизод, снег, танки... Танк не заводился, трактор не ехал, все плохое, что могло случиться, произошло. Растерялись все, кроме Глеба Анатольевича. Он, как опытный режиссер и талантливый человек, принял руководство на себя. Он стал капитаном чуть не потонувшего в «холодных водах» корабля. Отец пользовался большим уважением артистов и группы, все ему верили и следовали его задумке. Он выслушивал советы и комментарии, но всегда принимал собственное правильное решение.
— Считаю, что Филипп Янковский сыграл в «Иване Денисовиче» лучшую свою роль.
— Папа собирался снимать фильм об Андрее Тарковском, с которым дружил. Главную роль должен был сыграть Филипп. Остались потрясающие кинопробы, не исключено, что эта роль вызвала бы ничуть не меньше похвал, чем Иван Денисович. При всем уважении к литературному материалу, повести Александра Солженицына, уверен, фильм пошел дальше. Он стал для отца итоговым жизненным высказыванием. В свое время писатель призывал беречь русский народ. Эти слова стали отчасти его завещанием потомкам. А завещание моего отца заключалось в следующем: надо верить в то, что даже в самых страшных ситуациях Бог не покидает, в жизни всегда есть место вере, надежде, любви. Возможно, это звучит тривиально, но так он говорил в свое время, когда мы обсуждали разное кино, которое мне нравилось.
Помню, пришел домой под большим впечатлением от фильма «Елена» Андрея Звягинцева, посмотрел его с друзьями, и он нас сильно взволновал. Поделился восторгами с отцом, тот ответил: «Знаешь, Звягинцев очень талантливый режиссер, он знает, что делает, он большой мастер. Но предмет, который он изучает, будучи очень одаренным человеком, меня не интересует». Я спросил: «Почему?» Отец объяснил: «Понимаешь, убедительно снять кино о подлости режиссеру такого уровня, как Звягинцев, слишком просто». Я сначала не понял, о чем он говорит. Отец продолжал: «Я знаю много таких историй, прожил долгую жизнь, видел человеческую подлость в разных ее проявлениях. И такую, которая побеждает в фильме «Елена». Такой мастер, как Звягинцев, мог бы очень убедительно снять... историю о человеческих добродетелях, о подвиге, о том, что отличает человека от нелюдя, о том, кто вопреки всему, несмотря ни на что, жертвует собой, совершает фантастические поступки. Об этом снять хорошо намного сложнее, здесь требуется талант и мастерство большого художника». Таким было кредо отца.
Понятно, почему, сняв фильм об Иване Денисовиче, он собирался вернуться к давнему замыслу — фильму о Жанне д’Арк по собственному сценарию, назначал даже встречу с продюсерами. Я не понимал: «Пап, «Начало» и есть твоя Жанна д’Арк! Фильм показывают и во Франции, и здесь, многие так и называют его — «Жанна д’Арк». Зачем еще? Вроде бы и во Франции на эту тему успели снять немало картин». Отец убеждал: «Ты не понимаешь, это сейчас очень актуально. Ты читал сценарий? Возьми почитай». И я нашел его в папином столе, прочитал и в очередной раз убедился, насколько отец был прав. Мне стало абсолютно понятно, почему папа считал именно этот проект интересным и своевременным, я отдаю ему должное: он всегда знал, чем хочет заниматься. И я решил не бросать эту идею.
Мы с ним много спорили, как, наверное, все отцы и дети. Когда папе не удавалось меня переубедить, он улыбался и шутил: «Ванюша, дорогой, с возрастом ты начнешь замечать, что твой отец был далеко не глупым человеком». Все так и есть, я до этого дозрел.
— Иван, когда люди постоянно работают вместе, особенно в такой сложной области, как кинопроизводство, волей-неволей они тащат домой проблемы, неурядицы, разочарования. Переступая порог дома, родители об этом забывали или продолжали обсуждать происходящее?
— Я не могу назвать это неурядицами. У нас дома всегда обсуждались фильмы и спектакли. Это была жизнь родителей, то, что их постоянно волновало, а отнюдь не проблемы, принесенные с работы. Были времена, когда отцу сначала запрещали, потом разрешали что-то ставить, не было средств на проект, потом они находились. Постоянный поиск возможностей реализовать свои идеи — всегда процесс эмоционально затратный. Но это было дело, которому отец посвящал жизнь, а мама его поддерживала.
— С кем родители дружили, кто ходил в дом, с кем они любили проводить время?
— Сегодня родителей уже нет, они похоронены на Новодевичьем кладбище. Я осмотрелся вокруг и вдруг понял, что у них там потрясающая компания — все те люди, которых я видел рядом с ними с детства за нашим семейным столом. Родители очень любили гостей, праздники. Мама была человеком веселым, мажорным, но все силы, здоровье она отдавала театру, съемкам. Если после спектакля кто-то из близких друзей, добрых знакомых заходил к ней за кулисы, она могла продолжить с ними общение, куда-то поехать. На следующий день она бы не выспалась, неважно себя чувствовала, но не отказывалась провести вечер в интересной компании.
Инна Михайловна высоко ценила Николая Караченцова. Он был ее любимым партнером по сцене, ей очень нравилось с ним работать. У них был замечательный спектакль на двоих «...Sorry», с которым они объездили полмира и всю страну. Родители дружили с семьей Караченцова и Людмилы Поргиной, мы часто бывали у них в гостях, а они у нас.
А еще мама дружила с папиной первой женой. Когда «Ленком» выезжал на гастроли в Ленинград, мама нередко брала меня с собой. В один из свободных от спектакля вечеров мы непременно ехали на Васильевский остров к тете Эре на пельмени. Я был тогда маленьким, кто такая тетя Эра, представления не имел. Взрослые сидели за столом, а я разгуливал по квартире и однажды забрел в спальню. Прямо напротив кровати стояла горка, за стеклом я увидел две фотографии — моих мамы и папы. Удивился: откуда они здесь? Повзрослев, понял: когда Эра Борисовна просыпалась, сразу смотрела на лица моих родителей. Я потом не раз наблюдал, насколько токсичными оказывались разводы моих друзей. А Эра не порвала отношений с Глебом Анатольевичем, отпустила отца, поняв после просмотра фильма «Начало», насколько он увлечен Инной Михайловной. Она увидела это на экране, что вызывает неимоверное уважение. Когда Эра Борисовна пыталась устроить личную жизнь, мой старший брат — их с папой сын Толя — жил с нами в Москве, мама его воспитывала и любила не меньше меня. Толя стал художником, музыкантом, работал с отцом и снялся в нескольких его фильмах.
Родительский дом стал теперь моим. Там все напоминает о них, и я должен с этим как-то сжиться. Я не хочу его продавать, не хочу превращать дом в музей — я собираюсь наполнить его новыми смыслами, чтобы он оставался для меня местом силы. Находиться там мне сейчас, честно скажу, эмоционально непросто, там каждая вещь связана с историей мамы и папы, каждая о чем-то готова рассказать. Испытываю щемящее чувство, оно так затягивает! Я стремлюсь к тому, чтобы наше семейное прошлое превратилось для меня в мое настоящее и будущее. Поэтому Новый год я встречал в родительском доме и каждый день принимал гостей. Ведь в прошлом году мы еще были вместе. А в этом году я захотел принять гостей, приготовить любимые блюда, которые мы готовили всегда, особенно фирменный крабовый салат — еще один плод любви Глеба Панфилова и Инны Чуриковой. Они колдовали над ним вместе, это был их особенный ритуал, иной раз прямо перед боем курантов еще дорезали ингредиенты, смешивали и пробовали. Этот крабовый салат стоял и на моем новогоднем столе. Праздники, счастливые моменты будут продолжаться в родительском доме. Я так решил, теперь думаю, как это осуществить.
— А как вам удалось сразу не пойти по стопам родителей, а окончить сначала факультет международного права МГИМО?
— В то время, когда мне надо было принимать решение о своем будущем, а именно в девяностые, кино переживало глубокий кризис. Я видел, что происходило со многими друзьями и коллегами моих родителей, уважаемыми режиссерами, как им приходилось тяжело. Очень хорошо запомнил развал «Мосфильма», разговоры дома о полнейшей неустроенности молодых артистов. Тогда стали появляться первые театральные антрепризы, но я слышал, как участвовавших в них артистов «кидали» устроители гастролей. Видел: если уж сложно приходится папе с мамой, то что говорить обо мне, мне надо заниматься чем-то другим. Если честно, у меня даже не было тяги поступать в творческий вуз. Брат папы Максим Панфилов окончил театральное училище, потом работал у отца.
Я подумал: мне стоит получить такую профессию, чтобы не зависеть от родителей, наоборот, помогать им. Совершенно не жалею, что окончил Институт международных отношений, очень люблю МГИМО. Собирался пойти в дипломатию, мне даже прочили неплохую карьеру. Я проходил практику в российском посольстве в Гаване. Но тогда начинающим дипломатам платили более чем скромные зарплаты, это для меня по молодости лет было неприемлемо. Очень хотелось всего и сразу. И я пустился в бизнес-начинания. Россия переживала уникальные времена, когда, казалось, достаточно иметь желание, энергию, силы, чтобы открыть успешный бизнес и начать его развивать. А освоить его досконально, научиться всему можно, что называется, по ходу пьесы. Мне тогда искренне казалось, что в жизни вообще возможно все, надо только хорошо работать. Мое поколение считало именно так.
— Неужели не просили родителей помочь в трудоустройстве? Все-таки у двух народных артистов наверняка имелись большие связи.
— Мне бы очень не хотелось, чтобы про меня говорили: «О, природа на нем отдохнула!» Решил идти своим путем и на нем добиваться успеха. Не окончи я тогда МГИМО, может быть, не было бы потом «Аудиенции». Такой проект удалось разрулить и сконструировать, обладая определенными навыками в дипломатии и знаниями национальных особенностей разных стран.
— Правда, что вы начинали трудовую деятельность на заводе «Рубин»?
— Да.
— Как же вас туда занесло с таким престижным дипломом?
— После института я должен был отнести свои документы в МИД, меня ждали там в штате. Меня готов был принять к себе в команду Арнольд Иванович Калинин, в то время чрезвычайный и полномочный посол на Кубе. Он говорил, что собирается еще послужить, так что у меня будет возможность освоить дипломатическую работу и сделать карьеру под его руководством.
Помню, мама тогда попала в больницу. Поехал ее навестить, стал рассказывать: «Мам, меня зовут работать в Гавану на три года, надо срочно принимать решение». Она лежала, смотрела на меня, взяла за руку: «Ванюша, как же так? Ты поедешь туда один? У тебя бабушка старенькая, да и я, видишь, не особо здорова». Мама была великой актрисой, после этих слов я не спал всю ночь, не знал, что делать.
И буквально через несколько дней после этого разговора с мамой моя жизнь круто изменилась. Мой русский приятель из Лондона однажды попросил провести его брата, жившего в Москве, в модный ночной клуб «Галерея». Я там всех знал и легко это сделал. Новый знакомый просиял и провел приятный вечер в нашей мажорской мгимошной компании с прекрасными девушками. В финале вечера спросил, чем я занимаюсь, и предложил работать на него. Оказалось, он хозяин завода «Рубин», что впоследствии стал рынком электроники «Горбушка». Там же, в клубе, состоялось первое в моей жизни собеседование. Он поставил вопрос ребром: «Мне нужен юрисконсульт. Сколько ты хочешь получать?» Не имея трудового опыта, я назвал скромную сумму — 500 долларов. Новый знакомый возразил: «Буду платить тебе 1500, иначе тебе станет неинтересно, а у меня не будет на тебя никакого влияния». Так я получил должность и большую зарплату в масштабах 1999 года и остался в Москве.
Маму выписали из больницы, через пару дней пришел к ней в «Ленком», где она уже вовсю репетировала с Олегом Янковским. Застал их за обедом в театральном буфете. Известно: сцена лечит, там у актеров ничего не болит. Смотрю, у нее на столе томатный сок, жареная картошечка, гуляш — все то, что врачи на ближайшее время ей категорически запретили. Мама бодрая, и даже намека на болезнь не осталось. Спрашивает: «А что у тебя на груди?» А у меня висит заламинированный пропуск сотрудника ОАО МТЗ «Рубин», там написано «Иван Панфилов, юрисконсульт», печать, черно-белая фотография. Я говорю:
— Что-что? Я на работу устроился.
— Куда?
— На завод, где телевизоры «Рубин» выпускают.
Она опешила, потом произнесла:
— Ванюш, подожди, может быть, все-таки лучше на Кубу?
— От Кубы я уже отказался.
Чем очень огорчил Арнольда Ивановича Калинина. Но это был тот момент, который задал вектор моему будущему. И я не пожалел, что все сложилось так, как сложилось.
— А дальше вы открыли там кафе?
— Да, действительно, на «Горбушке», в то время большом, безумном рынке электроники, не было ни одного предприятия общественного питания. Я задумал открыть там небольшое кафе, где будут собираться мои друзья и те, кто приходит на завод «Рубин» по делам. А пришлось открывать сеть столовых. Вот такой опыт у меня появился. Как говорил мне отец, «Чтобы стать режиссером, нужно иметь жизненное наполнение, быть просто режиссером нельзя, ты должен знать жизнь и характеры людей». Так я обрел шанс повидать множество разных характеров, совершенно несвойственных людям моей среды. Родители переживали, они называли меня «хозяин столовой», это, конечно, не было пределом мечтаний моей мамы, но у меня тогда появилась финансовая независимость.
— Ваши родители хорошо зарабатывали?
— Мы не были богатыми. Но я не могу сказать, что мы нуждались. Родители работали, много и чаще всего вместе. Когда ставили антрепризные спектакли или снимали кино, неплохо зарабатывали, нам хватало.
— Мы познакомились, когда Инна Михайловна снялась в фильме Василия Сигарева «Страна ОЗ». Продюсер Софико Кикнавелидзе накрыла стол в грузинском ресторане, где мы с Инной Михайловной выпивали.
— Если выпивали, значит, вы еще и хохотали.
— Не то слово как! Остроумнейшая, обаятельная Инна Михайловна рассказывала уморительные театральные и киношные истории. А еще с огромной теплотой вспоминала, как они с вашей бабушкой жили на территории Ботанического сада МГУ, когда вернулись в Москву из Белебея, где Инна Михайловна родилась.
— Мама училась во втором классе, когда вместе с бабушкой перебралась из Башкирии в Москву, окончила столичную школу. Белебей — просто место ее рождения, куда она больше никогда не возвращалась. Однажды, когда снималась у Семена Арановича в «Годе собаки», просто так, без особой надежды спросила:
— Ребята, кто-нибудь был в Белебее?
И вдруг Игорь Скляр отзывается:
— Я был.
— Ой, правда?! Ну расскажи, что это за город?
—Да обычный! Там очень хороший водочный завод.
Вот и все, что мама узнала о своей малой родине.
Папину маму, бабушку Веру, я, к сожалению, видел только на фотографиях, она умерла молодой. Я рос с бабушкой Елизаветой Захаровной Мантровой. Она была профессором агрохимии Московского университета, посвящала себя науке. В свободное от работы время она занималась немного и мной. Прекрасно, когда у детей есть не только мама с папой, но и бабушки с дедушками. Бабушка обладала природным артистизмом, чувством юмора, притом что она была серьезным ученым, на ходу сочиняла невероятные истории и с юмором их рассказывала. Оказывается, она еще очень любила микрофон и сцену. Помню, отмечали мамин юбилей в ресторане «Прага»: сцена, столы, множество гостей... Бабушка вышла к микрофону говорить тост, который растянулся минут на тридцать.
Мы сидели с мамой и буквально рыдали от смеха, так бабушка всех веселила, придумывая истории, импровизируя на ходу. Чувствуя реакцию публики, она не останавливалась. Я поднялся с места. Бабушка это заметила, сказала: «Мои дорогие, мне пора закругляться, вот и сынка бежит сюда, хочет отобрать микрофон». То был ее бенефис. За ней вышел Михаил Жванецкий и сказал: «После такого выступления мне вообще почти нечего сказать, все, что я заготовил для Инны Михайловны, не годится. Теперь ясно, откуда берутся корни актерского таланта». Бабушка наставляла маму: «Доченька, милая, любое дело — это десять процентов таланта, девяносто — трудолюбия. Стоишь у плиты — даром время не теряй, работай над ролью».
— У Глеба Анатольевича огромное количество призов международных кинофестивалей. Вам приходилось сопровождать отца в зарубежных поездках?
— Я немножко поучаствовал в фестивальной судьбе фильма «Иван Денисович». В Лондоне я открыл пиар-агентство, так же, как в России, организовывал гастроли театров, устраивал кинопремьеры. Так вышло, что фильм отца рождался сложно и получился нефестивальным. Но я помнил, что первый в своей жизни международный приз папе присудили почти 50 лет назад в Локарно за картину «В огне брода нет». Он так и не подержал его в руках: его не выпустили за рубеж, награду получил руководитель советской делегации, а потом ее передали в студийный музей. Маме тогда тоже присудили награду за роль Тани Теткиной. В регламенте такого приза не было, члены жюри скинулись и на свои деньги купили ей красивую камею, чтобы хоть таким образом выразить свою симпатию актрисе. Прекрасная история.
Мне удалось связаться с директором кинофестиваля в Локарно, куда мы подавали в конкурс «Ивана Денисовича». Он пообещал посмотреть картину. А потом повисла пауза. Я волновался: они же не могут не понимать, что главное заключается в том, что режиссер наконец доедет до Локарно. Написал еще одно письмо, обратив внимание на сей факт. И вдруг получил ответ: «Мы покажем «Ивана Денисовича» на Пьяцца Гранде вне конкурса». Площадь становится самым большим фестивальным залом, она вмещает пять тысяч зрителей. Это был принципиально важный показ.
И мы туда поехали, мне удалось все организовать. На фестивале выступили красивой компанией, я сумел привезти большую группу поддержки: приехали мои друзья и подруги из разных европейских стран, из России было сложно добираться, поскольку требовалась прививка зарубежной вакциной, действовали ковидные ограничения. И все равно создавалось ощущение, что нас много, мы были самыми нарядными. Я любовался моими красивыми родителями, мы собрались все вместе, они были здоровы, им все нравилось.
Историю сразу же подхватил телеканал «Россия». В то время хороших новостей уже было не так много. А тут в Локарно состоялось прекрасное событие. Пятьдесят лет спустя режиссер Панфилов приехал на мировую премьеру своей картины.
Потом мы отдыхали в Швейцарии, это был последний наш совместный отдых с родителями за границей. Перебрались в Лугано, после отправились в Сорренто, на Капри, по горьковским местам. Папе это было особенно интересно, он большой знаток Горького, экранизировал роман «Мать».
— То есть название вашего ресторана в Переделкине «Дети солнца» тоже не случайное?
— Да, абсолютно. «Дети солнца», мне кажется, одна из самых чеховских, меланхоличных пьес у Горького. Ресторан работает и сейчас, но называется иначе. Заниматься им мне было приятно, место, которое я заприметил в писательском поселке, было «намоленным». Мое предприятие оказалось в центре судов и распрей между писателями, оно все время участвовало в борьбе двух писательских кланов, поэтому мне было весьма непросто заниматься тем, чем хотелось, приходилось постоянно с чем-то разбираться. Главное, что и сегодня моя идея сохранилась при новом владельце, осталась библиотека как некая концептуальная составляющая Дома творчества.
— Иван, чем вы сегодня занимаетесь?
— Мне нравится создавать культурные связи, строить культурные мосты, потому что, уверен, культура спасет мир. Последние два года все больше времени провожу в Дубае, Абу-Даби. Сейчас подходящее время сеять семена культурных начинаний любого формата. Хоть здесь и песок, но то, что взойдет, может расцвести совершенно неожиданными цветами, украсить культурный ландшафт. Мне кажется совершенно реальным открытие театральных школ по системе Станиславского, филиалов знаменитых Эрмитажа и Русского музея. Эмираты, по сути, представляют собой неимоверный ковчег в библейском смысле слова — уникальный, не имеющий аналогов прецедент мультикультурализма. Здесь интересно работать.
— Глеб Анатольевич не прожил без Инны Михайловны и года...
— После маминых похорон я увез его в Дубай, где папа провел почти месяц, но потом пожелал вернуться в Москву. Теперь понимаю, он рвался к маме, не мог без нее жить. У отца случился тяжелый инсульт, четыре месяца он провел в реанимации, стоически боролся за жизнь. Я был рядом каждый день, уезжал только по необходимости. Увы, именно в день, когда отец ушел, я находился в Дубае. Тут же ринулся в аэропорт, купил последний билет бизнес-класса на московский рейс. На паспортный контроль стояла большая очередь, я опаздывал, подошел к пограничникам: «У меня умер отец...» Меня тут же пропустили, добежал до выхода на посадку, там стояли служащие аэропорта. Улыбаясь, девушка сообщила:
— У меня для вас две новости — плохая и хорошая. С какой начать?
— Хорошо подумайте. Если сразу не заметили, я нахожусь на грани.
— Плохая новость — вы опоздали, ваш самолет улетел. А хорошая — во время выруливания на взлетную полосу случилась поломка, самолет и пассажиров вернули, через три часа вы вылетите другим бортом, а пока пройдите в бизнес-зал.
Это мама так распорядилась, уверен в этом. Ее не стало год назад, в старый Новый год. Утром 14 января я поехал в православный храм в Шардже, где после праздничной литургии отец Александр отслужил панихиду. Списки новопреставленных были обширны. Вдруг мой напряженный слух выхватил имена Инны и Глеба, а потом их повторили еще раз. Собравшиеся стали расходиться. Я застыл с горящей свечой в руке, чувствуя, что, когда я ее поставлю, тогда... Только тогда ко мне придет абсолютное понимание: мамы больше нет... И это случилось через год, посреди аравийских песков, в русском храме города Шарджа, где я стоял у поминального креста в правом приделе храма. Стоял не один, меня ждали друзья, оказавшиеся в силу стечения разных обстоятельств вместе со мной.
Мне безумно повезло с людьми, которые рядом. Кроме дружбы нас объединяет еще одно чувство — любовь к моей маме. Каждого из присутствовавших с ней связывали разные воспоминания, личные и общие. Как и тысячи зрителей и поклонников таланта Инны Чуриковой, ее коллег, друзей, приносивших цветы на могилу в Москве, присылавших мне скорбный фотоотчет с Новодевичьего, слова поддержки, фотографии вместе с мамой. Я благодарю каждого, кто помнит и любит Инну Михайловну, кто чтит ее память. Без них мне было бы невероятно тяжело пережить день, в который я окончательно осознал: мамы нет!
А еще я получил удивительное послание от друга детства папы, его творческого соратника, композитора Вадима Бибергана. Вместе они работали практически над всеми фильмами Глеба Анатольевича. Он написал: «Ваня, дорогой! 14 января вспоминаем нашу Инну. Посылаем тебе песню, которую она сочинила сама — и слова, и мелодию. Я ее аранжировал для оркестра. Запись была сделана по просьбе Инны году в 70-м во время озвучания фильма «Прошу слова». Думаю, что она больше ни у кого не сохранилась. Вспомни и ты голос мамы». Для меня это стало полной неожиданностью.
Мама любила работу на радио, записала несколько сказок. Но я никогда не слышал, чтобы она сочиняла стихи и музыку. Поминал ее вместе с друзьями. Когда в конце застолья принесли кофе, подарил собравшимся буклеты спектакля «Аудиенция» с мамой на обложке, зачитал письмо Бибергана и нажал на Play. Полилась негромкая задушевная музыка, послышался нежный голос мамы: «Я б с тобой рассветы до седин встречала...» — молодой, счастливой и, как мне показалось, очень влюбленной. Потом пришло понимание, что это послание оттуда, где они с папой сейчас вместе, оба молодые, обоим по 33 года. Из транса меня вывела подруга, утиравшая мне слезы. Глаза моих друзей были тоже на мокром месте.
Контрапункт в кино позволяет режиссерам играть с ожиданиями зрителей, делает историю многослойной. Когда расслабляющая музыка вдруг звучит на фоне напряженной трагической сцены, это усиливает эмоциональное воздействие, создает уникальную атмосферу в кадре. Мастером контрапункта признаны Феллини и Панфилов-старший, рассказавший мне об этом приеме, эффект щемящего чувства которого я ощутил ровно через год после смерти мамы. Мой приятель Луис Мартинс под впечатлением от песни, не понимая ни слова по-русски, вдохновенно смонтировал видеоряд из фильмов, где главные роли сыграла мама... Опубликовал его в соцсетях.
Подпишись на наш канал в Telegram