«Стемнело, я был измотан. Помню, охранник позвал: «Иди сюда, вон Каменькович идет». Евгений Борисович вышел из двери с женой, Полиной Кутеповой, и я на него буквально набросился. В доли секунды выпалил все: что я из Саратова, что прошу меня прослушать. Даже заикаться стал. Каменькович испугался. Позже шутил, что подумал: на него из темноты накинулся какой-то алкаш, неадекватный человек. От неожиданности и страха сказал мне: «Ладно, пойдемте, я вас прослушаю».
— Дмитрий, когда-то на фестивале «Кинотавр» я увидела вас в главной роли в картине Алексея Мизгирева «Бубен, барабан». С тех пор стараюсь смотреть фильмы, в которых вы снимаетесь. Как пришла роль мошенника, какое впечатление оставил режиссер?
— Мой дебют в кино случился в «Шукшинских рассказах», их снимал Аркадий Сиренко, мастер Алексея во ВГИКе. В новелле «Ноль-ноль целых» я играл шофера Кольку Скалкина, который увольняется из колхоза, потому что мало платят. Там мы с Алексеем познакомились. Он работал на картине ассистентом режиссера, и у него как раз созрела идея курсовой работы. Я вначале снялся в его короткометражке «Увольнение», а через год он пригласил в фильм «Кремень». Там события разворачивались в нулевых, внутри милицейского отделения, которое крышевало мелкий бизнес. Я сыграл полицейского, сержанта Чахлова — легкого, веселого, опасного. Фильм получил две премии на «Кинотавре» — за сценарий и за лучший дебют. Да и для меня это была первая большая роль.
А еще через год Алексей позвал на пробы как раз в «Бубен, барабан». Мне тогда было, по-моему, всего лишь 29 лет, а по сценарию все-таки, как мне казалось, персонаж — человек более опытный. Я же — вчерашний студент, пока не окрепший и не очень уверенный в себе. Там тоже был сильный сценарий, но роль для меня действительно серьезная, на вырост. По моим ощущениям, я не сыграл ее как хотел. Вот сейчас бы мне такую роль, я бы, конечно, сделал ее по-другому, поскольку повзрослел. Все-таки там, как мне сейчас кажется, у меня получилось не так, как задумывал.
— А вы любите себя поесть?
— Люблю... Когда фильм показали впервые, кому-то я показался напряженным, скованным. Вообще-то, как актер должен выглядеть в кадре, решает режиссер, это он командует, что делать. Я был готов на все, чтобы воплотить его задумку.
— Актер может «сдать» персонажа, а в этой истории было непонятно практически до конца, кто такой ваш моряк, что он из себя представляет. Вы постепенно доносили все сложности судьбы этого человека. А как вам шла офицерская форма!
— Там был прекрасный сценарий прекрасного авторского кино. Но в силу возраста, неопытности мне не все удалось, можно было сделать роль интереснее. Безусловно, я счастлив, что в моей жизни случился такой фильм. А тогда был не совсем доволен. Но это была вторая большая картина Алексея.
— Наталья Негода снималась после значительного перерыва в карьере. Как складывалось ваше партнерство?
— Негода — совершенно потрясающая, я рад, что с ней соприкоснулся. Она вообще очень большая актриса. Насколько я знаю, на меньшее она никогда не соглашалась. Слышал, у нее потом было много предложений сниматься в сериалах, но она всем отказала. «Бубен, барабан» — исключение, ее вытащил мощный сценарист, мощная личность, мощный режиссер Алексей Мизгирев — и попал с ней прямо в десятку. Он очень многое мне дал. Главное, я задал большой опыт на будущее, за что до сих пор ему благодарен. Он требовал от актеров жесткости, сухости, простоты, а в результате получалась огромная глубина.
— Сегодня вы — артист Театра на Бронной. Одно из мощнейших впечатлений я получила от спектакля «Бесы Достоевского», в котором вы играете Кириллова, Александра Ребенок — Ставрогина, Игорь Миркурбанов — Верховенского. Поскольку в финале актеры, по замыслу режиссера, не выходят на поклоны, «выдохнуть» зрителям не удается. Вопрос, как дальше жить, публика выносит с собой из театра и решает уже в реальности. Спектакль поставил художественный руководитель Константин Богомолов. Как вам с ним работалось?
— «Бесы...» как раз моя первая работа в этом театре. Константин Юрьевич тогда пришел на Бронную и стал ставить «Бесов», куда позвал меня. Можно бесконечно играть этот спектакль, в текстах Достоевского вообще нет дна, а в чисто богомоловской форме нет ничего лишнего, ни одного лишнего движения, слова, ни одной лишней мелочи. Все очень обоснованно, все статично и, мне кажется, красиво. Роль Кириллова тоже была для меня на вырост, она до сих пор неисчерпаема, эти тексты бесконечно ведут, они — на долгие годы, по крайней мере для меня. Я обожаю работать с Богомоловым, поэтому я здесь. Он всегда открывает для меня что-то новое, определяет вектор в существовании, во внутренней жизни, наполняет смыслом тексты, всегда сложные при легкой, изящной форме.
Процесс был нелегким, застольный период длился месяца полтора, постоянно шли читки, сокращения, монтаж текста. Самая интересная работа с Богомоловым — застольная, его разборы автора, истории, темы каждого персонажа не сравнимы ни с чем.
— Чего режиссер добивался от вас?
— Показать, что при внешнем абсолютном спокойствии, легкости этого как бы просветленного человека на самом деле все наоборот, он — сумасшедший, одержимый. Сумасшедшие же бывают и не буйными, а уверенными в своих идеях, взглядах. Там, на сцене, это не проявляется, но это понятно из текстов, которые произносит Кириллов. Говорит: а я убью себя и буду богом.
— Как вам кажется, тому, кто не читал Достоевского, удастся вникнуть и понять, что происходит в спектакле?
— Сложновато будет. Довольно долго сложно было и нам. За полтора месяца беспрерывной читки вслух тексты запоминаются, оседают в голове надолго, но на сцене вылетают из памяти, их надо заново учить. Очень сложно переходить с большими текстами из-за стола в пространство сцены, начинается вообще другое освоение. Я долго мучился, произнося сложные монологи, и до сих пор в каких-то моментах мучаюсь, но постепенно освобождаюсь. Изначально я был скован, очень. Там же, у Достоевского, сложные мысли. И Константин Юрьевич учит их осваивать, учит тому, как легко выразить сложные мысли.
— Вы играете главную роль в спектакле «Дачники на Бали, или «Асса» 30 лет спустя», где от Горького почти ничего не осталось. Как вы относитесь к этому спектаклю?
— Очень люблю. Мы же сначала разбирали пьесу Горького, собирались и читали его «Дачников», ну какое-то время. А потом Константин Юрьевич написал невероятные тексты, в которых есть магия. Даже когда идут не мои сцены, я не ухожу далеко, сижу и слушаю, потому что тексты меня завораживают. Вроде бы все просто, все понятно, льются диалоги, все такое легкое-легкое. Я обожаю эстетику, в которой существует этот театр. Очень люблю, когда ничего лишнего. Хотя очень сложно давалось поначалу просто сидеть и разговаривать, ни за чем не прятаться.
— Удивительно, что в репертуаре театра есть спектакль по пьесе Алексея Арбузова «Таня», который впервые был поставлен в Театре Революции в 1939 году. Вы играете там правильного советского человека Игнатова, который влюбляется в героиню, спасает ее, способен оценить ее человеческие достоинства. Почему, как вам кажется, советские пьесы сегодня безумно современно звучат?
— Ну это все благодаря режиссеру. «Таня» выпускалась легко и быстро. Я не сразу был утвержден на роль, вклинился в процесс уже к концу. И разбирали-то мы текст недолго, я появился, когда шли репетиции «на ногах». На сцене стол и диван, больше ничего нет, ты встал и сел, есть только история между двумя людьми. Тексты осваивались легко, но это все-таки больше диалоги, не монологи-мысли, как в Достоевском. Здесь более прозрачная история, по-человечески ясная, холодная и теплая — и очень горькая тоже при внешней легкости.
— Однажды Эрик Робертс сказал мне в интервью: «Люблю играть отрицательных, потому что и костюмы у них помоднее, и машины подороже». А как сыграть положительного героя, особенно такого правильного и непорочного, как Игнатов, чтобы он был интересен, чтобы в нем появилась какая-то многомерность?
— Всегда же на роль выбирается актер, в котором есть похожие качества. Ты их не играешь, они уже и твои. Так прекрасно написана пьеса, что она все выражает. Хорошая драматургия тебя ведет, выводит, плюс талантливый режиссер — и тебе не нужно слишком напрягаться и стараться. То есть тебя выбрали, ты такой, какой есть, в предлагаемых обстоятельствах — вот как это работает. Возьми другого человека — герой станет другим. Какой человек, такая роль.
— Какие же ваши человеческие качества Богомолов угадал в герое?
— Я не знаю, ему виднее. Игнатов — советский человек, начальник прииска. Он воевал, был партизаном, это такой архетипический образ мужчины в тайге. Он простой, ясный, очень прямой, обаятельный, в чем-то сильный, в чем-то слабый, особенно в отношениях с женщиной, когда он не знает, что делать. Для него чувства случаются не каждый день, для него романтические отношения — редкость. Образ очень прозрачный, и в этом его и сила, и уязвимость. Какая-то ясность есть в этих людях, какая-то теплая, простая суть.
— Тем не менее все женщины в зале ваши.
— Не знаю.
— Я вам отвечаю. Как говорил Олег Янковский, если актер — мужчина, играть надо так, чтобы завоевать всех женщин. От вашего героя невозможно оторвать глаз, такая энергия от него исходит.
— Спасибо. Прекрасный материал, и очень вовремя он появился.
— На «Славу. Молодость» я ходила вместе с подругой. На нее произвело особо сильное впечатление прозвучавшее в финале патриотическое стихотворение, написанное автором пьесы Виктором Гусевым в 1934-м. Смотрю, а у подруги слезы катятся по щекам. Вот так умеет пронять Константин Богомолов.
— Потому что он всегда угадывает самую суть и не отстанет от актера, либо пока до того все не дойдет, либо роль будет играть кто-то другой, кто выполнит поставленную задачу, освоит роль. Все постановки Константина Юрьевича выверенные, созданные на долгие-долгие годы.
— Когда-то я была у него на прогоне «Бориса Годунова» в «Ленкоме». Там не все шло гладко, микрофоны отключались. Я поразилась выдержке Богомолова, когда он просил актера ласково: «Сашенька, чуть погромче, пожалуйста». Неужели он никогда не выходит из себя?
— Только по поводу и ну прямо совсем редко. Режиссер — один, а ему должны подчиняться сто человек и стать единым организмом. Он объясняет актерам задачу долго, подробно и очень терпеливо. Это тоже манипуляция, чтобы добиться результата. И если раз он сказал, второй, а ничего не происходит, он, конечно, повысит на артиста голос, чтобы тот его услышал. Я иногда вообще не понимаю, как один человек управляет таким огромным механизмом. Это не взбалмошность, не дурной характер, как у плохих режиссеров, которые орут без повода. Нет, у Богомолова голос повышается только затем, чтобы добиться результата. И добивается же!
Репетиции нового спектакля — всегда крутой процесс. На самом деле взбучка помогает, потому что актеры — как дети: упустите кого-то из вида, он потянется не в ту сторону. Если ты не можешь сосредоточиться, тебе нужна встряска. Уж если она не поможет, ну тогда... до свидания! Встряска — последний аргумент, когда режиссер хочет добиться от тебя необходимого ему результата.
Мы знакомы с Константином Юрьевичем еще со времен «Табакерки», я сыграл в нескольких его спектаклях. Поначалу он поддерживает постановку, а потом отпускает, и спектакль начинает «лететь». Реально «летит» много лет уже без режиссера. Жесткая, выверенная конструкция работает, даже если на роль вводят другого человека. Были ситуации, когда спектакль уже принадлежал театру, Константин Юрьевич не мог ни во что вмешаться, в постановку вводились другие актеры. Но все равно спектакли не уходили из репертуара, потому что Богомолов создавал конструкцию на многие годы. Со временем, конечно, ее надо было поддерживать, но фундамент постановки кропотливо закладывался в разборах и читках, а потом цементировался.
— Сегодня вы играете главную роль в спектакле «Бэтмен против Брежнева», который поставила автор пьесы Саша Денисова. Там ваш герой Толя Дудочкин оказывается человеком с двойным дном. Как шли репетиции с другим режиссером, какие задачи она перед вами ставила?
— Репетиции проходили по-разному: что-то получалось, что-то нет, поскольку Саша Денисова — больше драматург, а здесь нужен был режиссер. И Константин Юрьевич во многом ей помог. Какую бы историю ни придумал драматург, нужно ее смонтировать, соединить части.
Классная трагикомическая пьеса — то, что я очень люблю. Люблю жанр, когда мы смеемся и вроде бы жизнь идет легко, а потом — раз! — и нет человека, нет семьи, нет страны. Пьеса об этом, это история времен молодости моих родителей, которую я застал маленьким, поэтому у меня с ней есть какая-то личная связь. История страны, целого поколения, такого по-детски инфантильного, трогает меня почти до слез. Это одна из моих болевых точек.
— Почему? Чем занимались ваши родители? Они ведь не имели отношения к театру и кино?
— Нет, мама работала экономистом, но это не было ее призванием. Она мечтала об эстраде, хотела поступить в театральный, но так и не получилось. Это тоже типичная история того поколения: мама очень хотела заниматься творчеством, но ей никто не помог, никто своевременно не подтолкнул. Воплощая мечту, мама привела меня в драмкружок при Дворце пионеров в Саратове. Я не имел представления, что это такое. Мама спросила: «Хочешь туда пойти?» Я откликнулся: «Хочу». И с ее благословения стал там заниматься. Кстати, Олег Павлович Табаков занимался в том же дворце, когда жил в Саратове. Но об этом я узнал взрослым. Сам пришел в шесть лет, и мне сразу все понравилось.
— Другой профессии, кроме актерской, уже для себя не рассматривали?
— Нет, другого пути и не было. А зачем, если здесь мне хорошо, если мне все нравится, если вокруг прекрасные люди, а жизнь такая интересная и радостная? Это же здорово! Если ты любишь свою профессию, а тебе еще, как говорил Олег Павлович, и деньги за нее платят — это ли не счастье? Счастье заниматься тем, что тебе нравится. Мне это нравилось.
— На театральный факультет при Саратовской консерватории приняли сразу?
— Сначала пробовал поступать на курс, который худрук саратовского ТЮЗа, знаменитый режиссер, глыба, народный артист Юрий Петрович Киселев набирал специально с перспективой работы в его театре. Прошел два тура, лично разговаривал с Киселевым, он дал некоторые советы, но в итоге меня не взяли.
Очень расстроился, подумал: значит, моей мечте не сбыться. В драмкружке занимались мы вместе с подружкой Ольгой Чадовой. Однажды она сообщила: идет дополнительный набор на курс Галко, нужны мальчики. То есть набрали курс, а ребят не хватает.
Я сказал: не пойду, не могу второй раз так расстраиваться, я тогда совсем сломаюсь, если второй раз не поступлю. Она мне: «Ты ничего не потеряешь, просто сходи». И эти слова меня вдохновили, я выучил какую-то басню, стих, что-то совсем минимальное, и пошел. Допнабор проходил вообще одним днем. И я вместе с еще двумя пацанами поступил к замечательному мастеру! Александр Григорьевич играл в Саратовском театре драмы и был прекрасным педагогом.
— С чем выпускались?
— У меня было три спектакля: «Мнимый больной», где я играл Аргана, мнимого больного, комедия Эдуардо де Филиппо «Человек и джентльмен», где играл отца актерского семейства, которое путешествует по Италии, и «Гроза», где мне дали роль Кулигина, странного изобретателя, юродивого. Эти спектакли мы играли в драматическом театре, на большой сцене, набирались опыта.
— Как надумали поступать в Школу-студию МХАТ?
— Когда учился на четвертом курсе, меня пригласили в четыре театра. Вячеслав Алексеевич Гвоздков звал в Самарский театр драмы, приглашали в Красноярск, Уфу, Белгород. То есть я мог поехать в четыре города. На два дня съездил к Гвоздкову, посмотрел его спектакли, мне понравилось, неплохой был вариант.
До этого мы участвовали в театральном фестивале «Подиум» в Москве, куда съезжались театры со всей страны, возили «Грозу», играли в Щепкинском училище. Я стал задумываться о Москве, тем более что мой педагог играл с Табаковым спектакль, тот приглашал его в театр. Александр Григорьевич Галко часто рассказывал нам об Олеге Павловиче. Хотелось, конечно, попасть в самый центр, где много театров, где что-то постоянно происходит. А еще мне очень хотелось сниматься, а все кино в Москве.
Мой приятель учился со мной в Саратове, не доучился, поехал в Москву и поступил в Школу-студию МХАТ. Он тоже заражал меня разговорами про интересную «движуху». Уже в конце учебы я подошел к мастеру и спросил: «Александр Григорьевич, что мне делать, куда дальше двигаться?» И мой творческий отец, мой гуру сказал: «Поезжай в Москву, все получится». И это стало благословением, которое придало мне уверенность отправиться не зная куда, не зная для чего — просто поехать.
Когда получаешь такие толчки — «ты ничего не потеряешь, поезжай, все получится», — приходит такая уверенность, с которой можно горы сворачивать. Я был готов на все. В июле, в самый неудачный период, вообще в самый невыгодный месяц, когда театральный сезон закончился, когда всех набрали в труппы и многие успели разъехаться, я появился в Москве. Раньше не мог, мы еще играли дипломный спектакль в Саратове, поехал в какой-то перерыв.
Остановился в общежитии Школы-студии у приятеля, который разрешил мне там пожить. Долго бродил у МХТ, понял, где бы мне хотелось оказаться. Конечно, здесь. Как-то по чуть-чуть, но все мне помогали. Неделю, наверное, просидел перед Школой-студией, познакомился с охранниками. Мимо проходили какие-то актеры, которых я спрашивал, как мне увидеть Олега Павловича Табакова. И один из мхатовских артистов указал на стоянку перед театром: «Он приезжает сюда и идет от машины до служебного входа». Я ждал долго, летом, в жару. И вдруг заметил, как Олег Павлович выходит из машины и медленно движется к служебному входу. К нему обращаются сотни, тысячи таких, как я. Думаю: я же не могу быть здесь и не поговорить с Табаковым. Правда, не знаю, с чего начать. Подошел:
— Здрасте, Олег Павлович, я из Саратова.
Не останавливаясь, он ответил:
— Ну молодец, дальше что?
— Я заканчиваю учиться у Галко, которого вы знаете.
— Да, знаю, привет передавай.
Идет дальше и говорит:
— Старик, взять тебя в театр не могу, у меня все заполнено.
— Да я вот хотел бы учиться в Школе-студии.
— Ну иди и учись.
— А как поступить-то? У меня уже есть высшее образование, но я очень хочу.
Только тогда он остановился и произнес фразу, которая проложила мне путь дальше:
— Если нельзя, но очень хочешь, то можно.
И ушел. Охранники и тут помогли, сказали: «Здесь Каменькович, он единственный, кто ходит в Школу-студию и что-то делает». Я стал караулить Каменьковича, хотя не знал, как он выглядит. Стемнело, я был измотан. Помню, охранник позвал: «Иди сюда, вон Каменькович идет». Евгений Борисович вышел из двери с женой, Полиной Кутеповой, и я на него буквально набросился. В доли секунды выпалил все: что я из Саратова, что прошу меня прослушать. Даже заикаться стал. Каменькович испугался. Позже шутил, что подумал: на него из темноты накинулся какой-то алкаш, неадекватный человек. От неожиданности и страха сказал мне: «Ладно, пойдемте, я вас прослушаю».
Я был уставшим, изможденным, в нервном переутомлении, в каком-то пограничном состоянии. Честно, я был не в себе от всего происходящего. Каменькович сказал: «Почитайте». Начал задавать какие-то вопросы про спектакли Фоменко. Я ничего не понимал, волновался, не мог нормально разговаривать. Прочитал рассказ Шукшина «Жена мужа в Париж провожала», который готовил на сценической речи. Но все равно заикался, это был не тот момент, чтобы читать, — меня трясло.
Они с Полиной еще что-то поспрашивали, послушали, и мы разошлись. Тогда не было мобильных телефонов. Я уже не верил, что Каменькович позвонит, но через несколько дней тот дозвонился в общежитие, спросил: «Дима, где бы вы хотели учиться, в ГИТИСе или в Школе-студии?» Он параллельно вел в ГИТИСе курс с Женовачом. ГИТИС тоже круто, но я же мечтал о другом, сказал: «В Школе-студии, конечно». Позже, когда приехал подписывать документы, разрыдался в кабинете декана. Потом брел по Тверской и продолжал рыдать — такое это было мощное потрясение.
Меня зачислили сразу на второй курс. В театре мне всегда везло и до сих пор что-то помогает. С кино история сложнее.
— Вы играли в спектаклях МХТ, «Табакерки» у выдающихся театральных режиссеров Миндаугаса Карбаускиса, Сергея Женовача, Адольфа Шапиро, Юрия Бутусова... Кто для вас оказался самым близким?
— Карбаускис. Играл у него в трех спектаклях: «Рассказ о семи повешенных», «Рассказ о счастливой Москве» и «Похождение». Все они были успешны, мы долго их играли. Миндаугас гениальный режиссер, он открыл во мне какие-то новые грани. Для меня его спектакли стали первым мощным освоением театра.
— Какой показалась атмосфера в звездной труппе?
— Там было тепло, почему я и хотел попасть к Табакову именно в «Табакерку». Я смотрел там многие спектакли, и каждый был праздником. Театр существовал в подвале, но там всегда был праздник, сбылась моя мечта. Подвал был намоленным в буквальном смысле. Думаю, там до сих пор фонит. Ты выходил на тот пятачок, и воздух вокруг просто звенел — настолько был заряжен, пропитан божественной энергией.
Поскольку Табаков нередко повторял, что наше дело веселенькое, театр для него тоже был праздником. И мы это ощутили, сформировались на том, что театр, наша профессия — это радость. Сложности, да, возникали, но в общем и целом это был праздник.
Я оказался в числе актеров, которым Олег Павлович устроил совместительство. Андрей Смоляков, Марина Зудина, Сергей Угрюмов, Евдокия Германова и я официально числились в труппах и играли в двух театрах — МХТ и «Табакерке», в обоих Табаков был худруком. Это тоже уникальная история.
— Надеюсь, вам положили мхатовскую зарплату?
— И мхатовскую, и табакерковскую. Олег Павлович был щедрым по отношению ко всем молодым артистам. Мы получали еще и за количество сыгранных спектаклей. А у меня с этим было нормально, я играл по 15 спектаклей в месяц.
— Как начали работать с Богомоловым?
— Вначале он не брал меня в свои постановки. Карбаускис ушел из «Табакерки», это стало для меня трагедией. А кто вместо него? А нет никого. Он был моей надеждой, у него рождались идеи, например, открыть режиссерские курсы, чтобы нам, тогда еще молодому поколению, дальше как-то развиваться. В тот момент промелькнула мысль тоже уйти. А куда уходить, чем заниматься? Его уход был для многих очень болезненным. Сидим в таком состоянии в «Табакерке», в маленьком фойе, и вдруг туда заходит радостный, светлый, улыбающийся человек и начинает весело, остроумно рассказывать про пьесу Сорокина «Щи». А я слышу это и понимаю: в театре начинается новая жизнь, прямо бьет ключом. Сказал тогда: «А вы поставьте». Но человек не обратил на это внимания, поговорил и ушел.
Мы вскоре узнали: это новый главный режиссер театра Константин Богомолов. Я подумал: как здорово, опять появилась надежда. Но у него сформировалась своя команда, он не брал меня в свои спектакли. Я переживал: наверное, время мое здесь закончилось, пора уходить. Богомолов поставил «Старшего сына», я посмотрел и понял, что мне хотелось бы работать с этим режиссером, это прямо по моей душе, по моему нутру, чувствам. Но он ставил что-то следующее — и снова меня не брал. Решил: видно, я просто не его артист. Богомолов начал репетировать «Волки и овцы». Опять без меня. Я подумал: играю спектакли в МХТ, мне, наверное, стоит уйти туда. И вдруг Константин Юрьевич зовет на «Волки и овцы» — почитать, попробовать. В итоге дает трагикомическую роль. Для театра это тоже был новый виток, новая жизнь — пришел прекрасный режиссер. «Волки и овцы» мы играли дольше всего. Уже и на новой сцене, уже и люди начали меняться, а спектакль все жил.
Ну а после Константин Юрьевич утвердил меня на главную роль в Wonderland-80 по «Заповеднику» Довлатова. Для меня это один из лучших его спектаклей.
Но потом у меня с театром произошел конфликт, и я ушел.
— Можно рассказать почему? Сниматься не отпустили?
— Дело не в этом. Сегодня и вспоминать не хочется. Если коротко, не решился мой квартирный вопрос. Я обиделся и ушел. Табаков всегда хорошо ко мне относился, я не сидел без дела, роли давали всегда, я был не обижен деньгами. Спустя какое-то время встретил на вечеринке Пашу Табакова. Он спросил:
— Не хочешь вернуться?
— Но это невозможно.
— Возможно, я поговорю с отцом.
И поговорил. Подозреваю, Олег Павлович так и не понял, почему я уходил.
Может, надо было совершить такой виток, чтобы как-то переосмыслить жизнь, перезагрузиться. А то жил на всем готовом, в центре Москвы, играл в двух театрах... К чему стремиться? Константин Юрьевич тогда меня поддержал, позвонил и сказал: «Я тебя не брошу». Ну, вдохновил, и хорошо. Прошел год, два, три, четыре... Я успел поработать в театре у Елены Камбуровой. У нас сложились теплые отношения с Олегом Кудряшовым, поставившим там два поэтических спектакля, в которых я играл. Один из них на стихи Юрия Левитанского. Я работал с прекрасными музыкантами, что тоже дало мне очень многое.
И через несколько лет — звонок Константина Юрьевича. Он ставил в МХТ «Три сестры», позвал на Вершинина. Прекраснейший спектакль, до сих пор его играю, прихожу в театр как в родное место. Вскоре пошли слухи, что Богомолову дают театр. Тогда опять подумал: как бы мне хотелось там оказаться, но я никогда не буду звонить и себя предлагать. Опять прошло какое-то время, и меня позвали на эпизод в сериал «Хороший человек», который снимал Константин Юрьевич. Прямо на съемке он спросил: «Хочешь прийти ко мне на Бронную?» Конечно, хочу! И сразу пошли «Бесы». Константин Юрьевич сдержал обещание. Это тоже идет от Олега Павловича, эта линия — и творческая, и человеческая — не оборвалась.
Сейчас рассказываю и удивляюсь, как все удачно для меня складывалось. В театре кто-то все равно меня вытаскивал, помогал, не оставлял. И я могу отплатить за это счастье только любовью.
— Есть поклонники, которые ходят на вас, потом ждут у служебного входа, говорят приятные слова?
— Какие-то, конечно, есть, и говорят, и пишут, и что-то дарят. Это очень приятно.
— А с навязчивым вниманием зрительниц женского пола сталкивались?
— Была одна странная девушка, которая часами ждала меня у театра. Однажды выдала: «Вот, у меня ключи от квартиры подруги». Я отреагировал жестко. Но был тогда моложе и глупее, сейчас бы помягче с человеком обошелся.
— Вы сыграли более ста пятидесяти ролей в кино у таких режиссеров, как Сергей Урсуляк, Юрий Быков, Александр Прошкин... Какой проект для вас был самым физически тяжелым и какой — самым психологически затратным?
— Все это сошлось в картине Урсуляка «Ненастье». Фильм про братство бывших «афганцев», снят по роману Алексея Иванова. Роман прекрасный, обожаю. И Урсуляка обожаю! Я играл одноногого инвалида, психически разрушенного. Там у меня две-три сценки, но снимали на лютом морозе, много дублей, сумасшедшие монологи, сложновато приходилось. Для меня кино — это все-таки больше пробы. Каждая встреча с людьми кино — это кусочек моего опыта: здесь чуть-чуть получилось, здесь не получилось. У Урсуляка же пробы как проходят? Сергей — единственный в своем роде, он просто приглашает артиста к себе в кабинет, садится напротив: «Ну давай, почитай». И начинает сам тебе показывать, как играть, делает это просто гениально. Я сыграл в его картинах пару эпизодиков, но и за это благодарен.
Александр Анатольевич Прошкин идет от твоей личности. Он глубокий, мощный, я рад, что застал еще советских монстров режиссуры. Он в своем кино рассказывает историю человека, видит ситуацию изнутри.
Юра Быков все-таки из моего поколения, он тоже актер. Мы разговариваем с ним на одном языке. Давным-давно я снялся в его первом сериале «Инкассаторы», еще до его авторских фильмов.
— Как решаете, стоит ли вам сниматься?
— Выбирать не приходится, честно говоря. Кино сегодня есть, завтра его нет. И сколько не будет, тоже никто не знает. В этом смысле театр — моя стабильность, уверенность, моя профессия, где я нарабатываю мышцы, благодаря спектаклям я всегда в тонусе. А в кино ты пришел, выдал... А что выдал, попал, не попал?..
Интересный материал, или менее интересный, или просто кино про ментов, про бандитов... Но ты все равно соглашаешься сниматься, потому что это опыт. Здесь надо брать количеством, чтобы появилась уверенность в себе. В театре я был больше уверен в себе, кайфовал. С кино другая история. В кино была неуверенность оттого, что чаще я не попадал в проекты.
— Совсем недавно широко рекламировалась комедия «Бэби-тур», где вы снялись. Не могу сказать, что это совсем плохо, но роль для вас маловата, вы можете намного больше и интереснее.
— Ну что дают. Но здесь, считаю, повезло. Фильм по сценарию талантливого драматурга Василия Сигарева снимал прекрасный режиссер Федор Стуков. Роль не всегда получается из-за многих факторов. Я пробовался на большие роли, но иногда их не получал. Значит, чего-то я еще не могу, чего-то еще не догоняю. У меня со съемками сложные отношения.
— Знаете, Дмитрий, все вышеперечисленные режиссеры живы, здоровы, и вы, слава богу, в прекрасной актерской форме. Значит, все еще будет. Совершенно не сомневаюсь.
— Дай бог.
— Кто для вас хороший партнер?
— Мне везет с партнерами и в кино, и в театре. Могу перечислять их долго, получится длинный список. Соприкасаясь с каждым новым партнером, и я открываю в себе что-то новое, это всегда взаимное обогащение.
— Неужели на съемках не попадались тяжелые люди?
— Мне сложно вспомнить. В основном люди, которые вокруг, все равно тебе что-то дают. Даже если тебе кажется, что это негативный опыт, он оказывается самым необходимым. Делаешь какой-то шаг навстречу, и тогда случаются открытия. Когда кажется, что все плохо, получаешь больше, чем от ситуации, где прекрасный режиссер все тебе расскажет и объяснит. Когда не происходит ничего хорошего, ты сам начинаешь больше включаться. Негативный опыт, на самом деле, для актера самый плодотворный. Надо только осмыслить, для чего он дается. По неопытности и природному эгоизму легче, конечно, от него откреститься, отвернуться. На самом деле жизнь подтверждает, что отворачиваться нельзя: ты постарайся вложиться в ситуацию, когда кажется, что ничего не получается. И тогда могут случиться неожиданные приятные открытия.
— Остались ли у вас нереализованные мечты?
— Конечно, много чего хочется сыграть. Попробовать то, что не пробовал, исследовать то, что не исследовал, освоить то, что не освоил. То есть мне хочется все время к чему-то стремиться, что-то для себя открывать. Тут все зависит от режиссера, от материала. Кстати, буду сниматься в дебютном фильме талантливого режиссера и сценариста Полины Кондратьевой. Очень трогательная человеческая история. Мне вообще нравится сентиментальность.
А еще в планах нашего театра — «Калина красная», которую будет ставить Марина Брусникина. Очень неожиданный материал для нас, но тем интереснее.
— Известно, что инструментарий актера — это он сам, его нервы, тело, психика. Как вы восстанавливаетесь?
— В тишине, в одиночестве, дома, когда просто абстрагируюсь от всего, ничего не делаю. Мне пока хватает день-два побыть в тишине. Психика-то актерская взвинчена, расшатана, ее надо успокоить, где-то на даче у тещи просто посмотреть на небо, походить, подышать. Побыть с самим собой в тишине или со своей любимой семьей.
— Мама ходит на ваши спектакли, смотрит фильмы с вашим участием?
— Мама смотрит всегда и все. На премьеры ездит из Саратова.
— Что ей больше всего нравится?
— Она поклонница «Бэтмена...». Ей это близко, это ее время, ее язык.
— И ничего не изменилось даже после того, как вы, в отличие от Бэтмена, однажды спланировали во время спектакля не в небо, а на сцену и получили серьезную травму?
— Нет, «Бэтмена...» она по-прежнему обожает.
Подпишись на наш канал в Telegram