«Он был настолько ранимым человеком, что даже чья-нибудь неосторожная шутка могла заставить его очень сильно расстроиться — у него была такая вот тонкая душа. В этом я очень похож на него. Жить и работать с таким качеством трудно, но нужно уметь находить в себе мужество, а если и обижаться, то прежде всего на себя».
— Андрей, я уверена, что когда люди видят вас на улице, они улыбаются...
— Да, когда вышли «Папины дочки», начался такой счастливый период, что я видел на лицах только добрые улыбки при виде меня, и это было радостно. Хотя для актера более важны аплодисменты на сцене, когда ты чувствуешь порывы, благодарность за спектакль, за эмоции, а узнавание на улице не так важно. Да и оно бывает разное, кто-то может сказать тебе: «Так хорошо вы сыграли, даже не ожидала от вас». Вроде комплимент, но после такого комплимента хочется застрелиться. А когда говорят теплые слова, это большое подспорье для хорошего настроения. Благодаря этому сериалу моя зрительская аудитория в основном дети. Я никогда не отказываюсь фотографироваться, если ко мне подходят с такой просьбой, но специально не ношу с собой фотографии для автографов. (Смеется.) Если на это обращать внимание или, что еще хуже, от этого зависеть — узнали или нет на улице, — можно с ума сойти.
Когда я был маленьким, смотрели из-за папы, на улице на него озирались, зацепив меня только краем глаза. Мне с детства не нравилось внимание к себе. Был период, когда я стал стесняться даже ходить с папой — часто слышалось: «Ах, какой у вас мальчик, как похож на вас...» и так далее. Это создавало ощущение неловкости. Поэтому я старался идти чуть сзади папы, метрах в пяти. Он спрашивал: «Что ты отстаешь?» А мне неудобно было сказать: «Иди так, как будто я не с тобой». Доходило до того, что я перестал любить новые вещи. Помню, купили мне новую куртку, и мы пошли на стадион «Лужники», там играли наши со шведами, мне было 14—15 лет. Куртка так сверкала, что мне казалось — все на меня смотрят, хотя смотрели, конечно, на папу. Так хорошо запомнил, потому что ощущение страшной неловкости снедало меня всю дорогу.
— Да, с популярностью и узнаванием вашего папы мало кто может сравниться. Ему, наверное, просто по улице сложно было пройти?
— Его узнавали на рынке в любом городе и иногда давали все продукты бесплатно. Захаров как-то сказал: «Столько съесть, сколько заработало это лицо, невозможно». Он очень мудро пользовался своей популярностью и в основном для других — мог войти в кабинет высокого начальства и попросить для кого-то квартиру, место в больнице и тому подобное. Для себя отец никогда ничего не просил, был очень щепетильным и совестливым. Он придерживался правила: не надо ничего брать у государства и ни в коем случае нельзя одалживаться — ни у друзей, ни в банках. Мол, накопим — купим. Летом сам ездил за рулем, зимой я его возил. Помню, однажды на гастролях экскурсионный автобус не приехал забрать актеров, все были недовольны, и я тоже стал возмущаться:
— Что такое, где автобус?
А он мне:
— Ну, все говорят — пусть говорят, а ты почему повторяешь? У тебя что, денег нет? На, возьми! И не надо ни от кого зависеть.
Отец никогда не кичился тем, что он — народный артист. Но однажды обиделся на милиционера. В тот день он стал лауреатом Госпремии, событие отмечали в ресторане. После этого сели в такси, и таксист нарушил правила — неправильно развернулся. Милиционер остановил, папа говорит:
— Товарищ сержант, простите, такой праздник у нас!
Тот:
— Нет, никак, меня это не касается, мне все равно!
Тогда папа вспылил, наговорил грубостей. И это был единственный раз на моей памяти, когда он так отреагировал. А вот самим собой часто был недоволен. На экране на себя смотреть не любил. Помню, по телевизору показывали «Донскую повесть», он сел рядом: «Я бы это сейчас по-другому сыграл». Вечно копался в себе, сомневался. Спрашивал после спектакля коллег, например: «Как сегодня финал? Мне показалось, или что-то не то?» Любил проигрывать роли с друзьями по телефону, рассказывал им: «Вот эту сцену хочу так сыграть».
— Для абсолютного большинства зрителей Леонов — знаменитый комик. А в жизни он шутил?
— Частенько все было приправлено юмором. В Воронеже на гастролях папу поселили в обкомовской гостинице в огромном номере. Мы пришли и не можем его найти. Вдруг слышим: «Иди на голос, сынок!» Еще история: однажды за мной пришли друзья звать на гулянку, папа окинул взглядом нашу шальную компанию и грустно напутствовал: «Сынок, береги пипиську!»
Вместе с тем он был по-детски незащищенным. Не мог ответить, если обижали, не умел никого поставить на место. Отец ведь был по-настоящему добрым и чувствительным человеком. Вот, например, такая история: к нам в дверь позвонила женщина с ребенком и просила денег, папы дома не оказалось. Я подумал, что она аферистка, и отправил ее... Был такой грех. Отец пришел и очень обиделся на меня: «Как ты мог так поступить?» Он был настолько ранимым человеком, что даже чья-нибудь неосторожная шутка могла заставить его очень сильно расстроиться — у него была такая вот тонкая душа. В этом я очень похож на него. Жить и работать с таким качеством трудно, но нужно уметь находить в себе мужество, а если и обижаться, то прежде всего на себя.
— Андрей, а как отец воспринял ваше решение стать актером?
— Он достойно перенес этот удар. (Смеется.) Я по этому поводу очень переживал, даже занимался с педагогом, а когда папа пытался что-то мне посоветовать, говорил: «Да знаю я!» Но постепенно понял, что без его помощи не обойдусь. Я стал снисходительно у отца спрашивать: «Ну скажи, как я читаю?» Он делал замечания, я раздражался: «Все, хватит, ничего не буду тебе показывать!» Но потом опять к нему шел. Со временем проходила стеснительность, ведь папа был терпеливым и мудрым. Уже в институте даже моим друзьям помогал делать разбор текста. Он же ученик Яншина, а тот ученик Станиславского. Постепенно папа становился для меня авторитетом в профессии.
Я до сих пор помню разбор одного стихотворения и сейчас привожу этот пример своему сыну. Для поступления я выбрал «Крокодила» Корнея Чуковского. Папа объяснял мне: «Сынок, вот представь, это же настоящая трагедия! Жил да был человек (твой сосед, допустим), и к нему все плохо относились. В результате он, конечно, озверел и всех покусал! Что он еще делал? По улицам ходил, папиросы курил... И что еще? По-турецки говорил! Ну крокодил, сосед...» Этот разбор я помню до сих пор.
— А почему вы вообще решили стать актером, будучи таким скромным и стеснительным?
— Мне просто в детстве ничего не было интересно, только солдатики. Я очень любил болеть, потому что родители уходили, оставляя меня одного с моим миром. Единственное, что меня спасло, — любовь к чтению. Так что сказки, приключения — да все, что вы сейчас видите здесь на книжных полках, — мной прочитано. Особых успехов в школе у меня не было. Ну и куда еще мне было идти? Конечно, в артисты. (Смеется.)
— Какими были ваши первые съемки?
— Мне было тринадцать. Снимали фильм «Гонщики». Я тогда даже не думал о профессии, только о том, как бы лишний раз сесть за руль гоночной машины. Режиссер Игорь Масленников мне потом подарил книгу, в которой написал, что я потряс его не актерскими способностями, а мастерством водителя. (Смеется.) В то время в начале съемок, кстати, тоже нервничал. Но когда играл в своих первых фильмах «Гонщики» и «Обыкновенное чудо», у меня была стена в виде папы, который всегда подставлял плечо и много всего советовал.
— Роль в «Обыкновенном чуде» случилась в вашей жизни, когда вы уже были студентом театрального института... Как вы сейчас вспоминаете эту работу?
— Ужас! Я-то думал, что все — меня ждет ковровая дорожка! И вдруг первая встреча с профессией. В институте что-то получалось, что-то не получалось, а здесь встреча с такой личностью, как Марк Анатольевич Захаров. Одно дело — прийти в гости к Марку Анатольевичу (один раз посчастливилось с папой), пошутить, чаю попить, другое — работа, когда вы общаетесь на совершенно ином уровне. Когда Саша Лазарев ставил «Поминальную молитву» в нашем театре, я по инерции продолжал общаться с ним, как с коллегой, а потом понял, что это неправильно. Теперь он режиссер, и у нас должны быть другие взаимоотношения. Так и с Марком Анатольевичем — он по другую сторону рампы. Режиссер ставит свои задачи, а я уже отвечаю за свою работу, и мне надо понять, прочувствовать и, самое главное, сыграть. А когда нет опыта, а есть зажатость и от этого нервозность, тут вспоминаешь все, чему не смог научиться. Все это пролетает в голове, и оказываешься абсолютно беспомощным актером. Первый съемочный день был «хи-хи, ха-ха». А потом, когда столкнулся с конкретными задачами, тут я сел на мель. И, признаюсь, у меня впервые даже возникла мысль все бросить, уйти из профессии. Но тут опять папа оказался моим противовесом. Он успокаивал, подбадривал, обнадеживал, в итоге как-то рассосалось.
— А каково было работать с папой на одной сцене? Наверное, вас сравнивали... Были моменты, когда хотелось уйти из театра?
— Да я долго вообще не воспринимал отца как актера! Притом что для всех он был настоящим профессионалом, а для меня — просто папой. На сцене с ним случались разные истории: однажды он «раскололся» так, что пришлось уйти прямо во время «Оптимистической трагедии», где играл Вожака. Там был эпизод: некая пожилая женщина говорила, что ее кошелек украл матрос. Матроса казнили, завернув в брезент и опустив за борт. Потом женщина находит у себя кошелек и говорит: «Я ошиблась!» — и Вожак командует: «Еще брезент!» — чтобы ее казнили тоже. Сцена была решена таким образом, что папа со своим партнером импровизировали, вполголоса переговариваясь между собой:
— Вить, ну что с ней делать? Казнить ее надо, — тихо рассуждал папа.
Вдруг партнер серьезно отвечает:
— Евгений Палыч, нельзя!
Папа удивленно на него смотрит:
— Почему, Вить?
На что тот на полном серьезе отвечает:
— Она беременна!
Папа услышал это, начал краснеть, прыснул, сдавленно прошептал:
— Еще брезент!!! — и быстро ушел за кулисы.
Я стал свидетелем того, как актер Леонов всегда оставался живым и непосредственным, несмотря ни на что.
Пока сам не столкнулся с профессией, не очень понимал его уровень. Может показаться странным, но при этом у меня были совсем другие кумиры — Збруев, Караченцов, Проскурин и прочие выдающиеся артисты «Ленкома». И только когда я поступил в этот театр и стал из-за кулис наблюдать игру отца, многое изменилось. Вначале я боялся сцены вплоть до рвотного рефлекса. Надо было это преодолевать. Когда мы с папой очутились в одном спектакле «Вор» и он что-то стал подсказывать, я снова обижался. Если бы мне посторонние делали замечания, я бы адекватно реагировал. А папа, как мне казалось, слишком много и занудливо мне говорит, говорит — это напрягало. На самом деле мне тогда хотелось только повторять за кем-то, копировать. Например, я мечтал сыграть Сальникова в спектакле «В списках не значился», которого исполнял Виктор Проскурин. Марк Анатольевич тогда сказал мне: «Не надо начинать карьеру в театре с ролей, звездно сыгранных другими актерами». И он был прав. На сцене я оказался не очень убедительным и неорганичным, Марк Анатольевич был недоволен. Это же профессия зависимая, в ней хорошо, когда все получается, а если нет, быстро появляется неверие в себя... Оно во мне росло. Я говорил папе: «Все, ухожу из театра!» Он потихонечку направлял, успокаивал. И однажды после спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро», где играл Керубино, я спросил его:
— Ну как? — и услышал в ответ:
— Хорошо, сынок, я так смеялся!
— Есть замечания?
— Нет замечаний, мне все понравилось.
Я был счастлив!
— Какое самое неприятное замечание сделал вам Захаров?
— Я являлся большим раздражителем для Марка Анатольевича. У нас были напряженные отношения, потому что я был не готов к встрече с таким большим режиссером, не мог схватить его идею, сыграть то, что он просил. Но благодаря этому чему-то научился в рамках такого преодоления, хотя было непросто. Представьте, я выхожу на сцену — молодой, неумелый, зажатый. Но был самый страшный момент, когда я не мог сказать даже одну фразу, как надо: «Пол Пот — трагедия Кампучии». После первой неудачной репетиции Захаров говорит: «На следующей репетиции, Андрей Евгеньевич, порадуйте нас своей энергетикой». Я думаю: «Какой энергетикой?» Пытался за сценой интенсивно отжиматься, приседать, чтобы эту энергетику выдать на-гора, но никто ее даже не заметил.
В итоге еще больше зажался. Тогда Марк Анатольевич говорит: «Кто вообще был этот Пол Пот, вы знаете?» Интернета не было, я как-то достал книгу про Кампучию, не спал всю ночь, читал ее и думал, что выйду и завтра расскажу всем про Кампучию и Пол Пота. И тут в ответ на мое предложение рассказать со сцены коротенько про Пол Пота, Марк Анатольевич сказал: «Отдайте эту реплику другому актеру». Оказалось, что ему просто надо было, чтобы я громко и быстро сказал эту реплику, вот и все. А до этого были репетиции «Фигаро», когда он обращал внимание на мою нестабильность: «Сегодня гениально, а завтра не можете повторить».
Я бежал к папе:
— Ну как, что мне делать?
Он говорил:
— Это марафон, терпи, старайся понять, что хочет от тебя режиссер, — и добавлял: — Это хорошо, что нестабильно, значит, в следующий раз ты сможешь, это же поиск.
Марк Анатольевич, наверное, имел в виду другое — что не могу ухватить середину. И в этом, конечно, был виноват только я.
— Прошло время, и на сегодняшний день зрители знают вас как папу из «Папиных дочек». А каким папой был ваш, Андрей?
— Сначала он не очень активно участвовал в моей жизни. Папа ведь часто уезжал на гастроли, надо было зарабатывать деньги для семьи, мама не работала. Однажды пришел домой после долгих гастролей, мне было лет пять, и... я его не узнал. Он говорит: «Привет, сынок!» А я равнодушно посмотрел на него и продолжил играть в коридоре со своими игрушками. Отец очень расстроился, я это хорошо запомнил.
В школе мне не давалась математика, со мной пытался заниматься папин старший брат, который был инженером в КБ Туполева. Он на меня смотрел уничтожающе. Помню, я мямлю что-то, а дядя смотрит так, что жить не хочется. Мол, никогда из тебя ничего не выйдет. А у отца никогда не было тяжелого взгляда, в его глазах всегда читалась надежда.
Папа переживал, когда его вызывали в школу. Но отцовский характер никогда не позволял мне серьезно испугаться и взяться за учебу. В школе меня ругали за то, что я строю рожи. Выслушав учительницу, папа обещал как следует всыпать любимому чаду, но, придя домой, просил: «Ну-ка, покажи рожицу, что рассмешила полкласса». И если рожица действительно была смешная, долго хохотал. Лишь однажды в педагогических целях он пригрозил отдать меня в интернат, но довел только до первого этажа...
Еще он умел слушать. С возрастом я стал понимать, как важно, когда тебя слушают, когда в глазах видишь отклик. Отец находил для этого силы и энергию, несмотря на то что и занятой был очень, и иногда плохо себя чувствовал... Георгий Данелия говорил, что, когда они выступали где-нибудь в больнице, врачи просили Леонова зайти и поговорить с больными во всех палатах — настолько у него была положительная энергетика.
Порой отцовская опека казалась мне чрезмерной. Даже пришлось «убежать» от этого... в армию. Но и тут отцовская любовь настигала. Несмотря на мои запреты, он, не имея опыта вождения зимой, приезжал меня навестить. Я сердился:
— Если еще раз приедешь, останусь на сверхсрочной.
— Сынок, я же волнуюсь как ты здесь живешь, — отвечал он и снова приезжал, привозил гостинцы, которые мы с ребятами сразу же съедали.
Однажды даже прислал вырезку из газеты об опасности гололеда на трассах. Или, например, едем в машине, я за рулем, он рядом. «Ой, быстро едешь, — говорит. — Соизмеряй, сынок, столбы уже мелькают, а если хочется чихнуть, остановись». При этом я нормально еду и мне уже за 20 лет... В тот момент мне казалось, что это слишком.
— Вы сопротивлялись этому?
— Конечно, я боролся за свою независимость. Знаете, конфликты случаются во всех семьях, просто не все об этом рассказывают. У меня с отцом была серьезная размолвка перед его инфарктом. Как это обычно бывает, конфликт возник на ровном месте. И мы поехали в Германию на гастроли, не разговаривая друг с другом. Обычная семейная ссора, которую я не могу простить себе до сих пор. Но когда он свалился с инфарктом, какие могут быть ссоры? Я испугался за него. Ситуация стрессовая, все уехали в другой город, я остался, языка не знаю, прихожу в больницу — он в трубках, не реагирует ни на что. Я ночевал в реанимации несколько дней. Тогда произошло чудо, и отец выкарабкался. После этого он прожил еще пять лет.
— Андрей, сейчас, когда вы трижды отец, лучше понимаете гиперопеку со стороны своих родителей?
— Сейчас я точно такой же! Иногда ловлю себя на том, что в разговоре с детьми повторяю папины интонации, так же занудливо воспитываю их, но только более жестко, в командном, приказном стиле. Это у меня мамино, наверное. Сложнее всего со старшим сыном. Ему уже 37 лет. У нас с ним не всегда бывает взаимопонимание, и не только потому, что сын в другой стране живет. Когда мы с его мамой развелись, они уехали к ее родителям в Швецию, Женя рос там и приезжал ко мне только на лето. Как-то он прилетел в Москву, а мне не понравился клочок красных волос на его голове, и я ему это высказал, естественно. Женя позвонил маме и говорит:
— Хочу домой, не хочу с папой. — И тут она очень правильно поступила, ответив ему:
— Сами выясняйте свои отношения.
В результате мы с Женей друг к другу притерлись, я всегда старался оберегать его от внешних раздражителей. Однажды он гостил у меня в Москве и решил пойти на свидание с девушкой, я пошел с ним. Ему было тогда лет шестнадцать или семнадцать.
— Зачем? Хотели посмотреть на девушку?
— Нет, я знал, с кем он встречается, это была дочка моих знакомых. Она удивилась: дескать, что вы приперлись вдвоем? Мне стало неудобно, говорю: «Да я просто решил его проводить, он же вырос не здесь, не знает нашего менталитета, не адаптирован в Москве. Хочу попросить, чтобы вы в этом районе крутились, далеко не уходили». Тут я вспомнил случай, который был у меня с папой. Мне нравилась девочка из восьмого класса, я учился в девятом и был очень стеснительным, как вы помните. (Смеется.) Она не знала и так и не узнала о том, что мне нравится, я провожал ее на расстоянии, в соседнем вагоне метро. Однажды после школьного вечера поехал «провожать» девочку и вышел на своей станции уже из последнего поезда. Смотрю — папа с милицией встречает у метро «Фрунзенская». Правда, меня не заметил, потому что раздавал автографы милиционерам, я его первым увидел. Тогда же мобильных телефонов не было, предупредить нельзя было. Они с мамой перенервничали, но папа только интеллигентно сказал: «Сынок, мы встревожены». Вот она, преемственность поколений.
Что касается Жени, мне даже посторонние люди делали замечания, мол, дай ему отдохнуть, ты слишком над ним довлеешь. Сейчас я нахожу оправдания такому поведению, ведь за всем этим — любовь и тревога за детей. Сколько бывает трагедий по родительской невнимательности! Вспоминаю, как мы с мамой отдыхали в Доме отдыха, она сидела на берегу и с кем-то щебетала. А я, не умея плавать, зашел в воду, мне было лет шесть-семь. Там был такой немножко наклон, и вдруг я целиком скрылся под водой, чуть не утонул. Хорошо, кто-то меня вытащил, но я успел нахлебаться воды. То есть секунда — и что угодно может случиться с ребенком. Осталось в подсознании: если ты не контролируешь ситуацию, может случиться трагедия. Родители всегда хотят подстелить соломку, чтобы мягче было падать. Тут главное — не переборщить и найти золотую середину в своей опеке, чтобы не истребить уверенность и самоуважение у ребенка. Я с благодарностью вспоминаю папу, и это не просто слова. Для меня он на всю жизнь пример того, как надо относиться к детям. Хотя многим кажется, что это слишком. Но все нужно делать искренне, с любовью, а не для того, чтобы показать свою властность.
Сейчас Женя уже женился, у меня родился внук, зовут Мио. Мне нравится, что сын делает как актер. Просто мы, к сожалению, далеко друг от друга. Я его не видел уже несколько лет. Наши отношения очень напоминают мои собственные с отцом...
— Ваш Женя похож на Женю-старшего?
— Мне кажется, больше, чем я. Он однажды стряхнул крошки со стола, точно повторив дедушкин жест. Может, это передается через поколение... И вообще он мягче, терпеливее меня.
— А было в ваших отношениях что-то, о чем вы жалеете?
— Была такая история: я запрещал сыну трогать мою деревянную флейту. Однажды, вернувшись домой, увидел, что он играет с инструментом. Я был в плохом настроении, разозлился и сломал флейту. Со временем, конечно, забыл об этом случае, а вот Женя запомнил на всю жизнь, настолько его потряс вид рассерженного отца... Наверное, еще что-то есть, но у нас впереди есть время разобраться в наших взаимоотношениях. Я постараюсь избежать таких ошибок с младшими детьми.
— А ваши младшие смотрят сериал «Папины дочки. Новые», премьера которого состоялась на канале СТС?
— Они вместе с мамой, конечно, смотрели новые серии. Когда Аня была совсем маленькой, она даже ходила на спектакль «Пролетая над гнездом кукушки» — ее мама вытащила. Я удивился, когда вдруг увидел маленькую девочку, которая поднесла мне в финале цветочки. Это оказалась Аня! Она высидела три часа в зале.
Ане все нравится, у нее есть задатки будущей актрисы. Но посмотрим, как сложится. Дочь любит читать стихи публично. Не стесняется, делает шаг вперед и начинает выступление. Аня бесстрашная — у меня такого никогда не было. Меня сцена пугала, и до сих пор подобное случается, но стараюсь теперь брать пример со своих детей. (Смеется.) Миша тоже любит читать стихи — тянется за Аней. Но он больше технарь, в шахматы хорошо играет. Хочет стать президентом. За всеми этими мечтами Ани и Миши надежно стоит мама, которая мудро направляет их. Настя — это наш надежный тыл и для меня, и для детей.
— Чем вам запомнились съемки в этом сериале?
— Считается, что во время съемок комедий бывает много веселых эпизодов. Это так, но ты тут же забываешь про них, потому что они больше ситуационные. А драматические моменты надолго запоминаются. Например, однажды на съемке очередного эпизода «Папиных дочек» собака мне чуть башку не отгрызла. На съемку привели московскую сторожевую, заверили, что она ручная, мирная, типа, не волнуйтесь. И вот прозвучала команда «Мотор!», а я решил погладить ее по голове. Вдруг — раз! — и в секунду ее челюсти сомкнулись в сантиметре от моей головы, которую я, к счастью, успел инстинктивно отклонить. Съемку тут же остановили, режиссеру стало плохо — видимо, живо представил свою ответственность за мою откушенную голову. (Смеется.) Этот эпизод даже кто-то заснял. Собаку, конечно, заменили, на следующий день работала уже другая — сенбернар. Считаю, что сам виноват: неуважительно повел себя, не надо было ее трогать. В этом смысле я человек самонадеянный, потому что у меня всю жизнь были собаки.
— Андрей, вы теперь в «Ленкоме» играете роль папы — Тевье в «Поминальной молитве». Как думаете, отец одобрил бы вас в этой роли?
— Когда мне предложили сыграть Тевье, я вначале отказался — мне казалось, что это будет пародия на тот легендарный спектакль. Сказал режиссеру Саше Лазареву, что могу попробовать, но только по-своему, как меня папа учил — каждую фразу на себя перекладывать. Первые спектакли шли тяжело, у меня даже давление подскакивало из-за того, что я не мог усмирить свое волнение. Но с каждым разом чувствую себя увереннее. Я надеюсь, папа бы мною гордился — хотя бы потому, что взял на себя такую ответственность... Я пошел на это и, думаю, правильно сделал. Сейчас спектакль пользуется большим успехом, собирает полные залы. Я так радуюсь, когда билетерши говорят: «В зале так рыдали! И так смеялись!»
— В сериале о дрессировщице Маргарите Назаровой вы сыграли Евгения Леонова. Насколько сложно было перевоплотиться?
— Отец у меня всегда перед глазами. Я сыграл свои ощущения — стопроцентной достоверности и не требовалось. Проблем не бывает, особенно если с режиссером находишь общий язык, — тогда все становится легче. У нас как раз сложилось взаимопонимание, так что все далось легко. Я сначала очень волновался. В первый съемочный день подошел к Константину Максимову, спросил, в каком направлении мне двигаться. Мы договорились, и все сложилось удачно. Еще одной работой, связанной с папой, стало для меня озвучание мультфильма «Ку! Кин-дза-дза» — последнего шедевра Георгия Николаевича Данелии. С Георгием Николаевичем они были друзьями, очень часто по телефону много чего обсуждали. Когда он пригласил меня на озвучание, я сказал, что не могу говорить папиным голосом. Данелия ответил, что надо просто быть собой. Работать с ним было просто и сложно одновременно. Как мне казалось, мы были на одной волне, и это рождало энергию. Я очень рад, что успел поработать с Георгием Николаевичем и получил такой важный опыт на всю жизнь.
— Вы всегда боялись разочаровать папу и маму. Сейчас, когда их нет, кого вы боитесь разочаровать?
— Себя. Я иногда выкидываю номера, о чем потом жалею, но в целом стараюсь достойно вести себя. Бывает разное — где-то проявил слабость характера, смалодушничал, а иногда думаешь: «Родители сейчас гордятся мной!» В случае чего у меня всегда есть поддержка семьи и друзей.
— А чье мнение в творчестве вам важно?
— Когда был папа, то, конечно, его мнение. Он никогда не делал замечаний никому, кроме меня. Иногда на сцене шептал между репликами: «Громче говори, не спи, зубы мне не вышиби!» Это когда я к нему темпераментно подлетал. (Улыбается.) Кого я воспринимал стопроцентно, так это Марк Анатольевич: он мог «запустить в космос», и я старался до него дорасти.
Сейчас это сложный вопрос. Я не хочу допускать посторонних людей, их количество должно быть ограничено. Иногда слушаю зрителей. Я сталкивался в основном с деликатными людьми, никто не говорил такого, что «вам вообще нельзя выходить на сцену». А актеры — те, которые со мной на сцене, — они не могут судить, потому что мы все слепые, должны быть заняты собой. Если кто-то делает мне замечание, я говорю: «Ну, тогда ты — режиссер, иди в зал, делай свой спектакль». Иногда звукорежиссер может сказать: «Этот кусок был не слышен». Я это принимаю. С молодыми актерами могу посоветоваться в «Беге», например: «Как думаешь, может, мы вот так сделаем в следующий раз?» Это не моя слабость, это поиск, я пытаюсь найти разные ходы в рамках наработанного, даже интонация может поменять смысл. И мы здесь партнеры с молодыми. Я ценю взгляд со стороны, но это должны быть люди, которые не навредят мне, потому что мы, актеры, прислушиваемся к любому мнению, и можно сильно «повредиться в настроении». Это деликатная тема, поэтому советы принимаю только от близких людей.
— Андрей, у вас есть хобби?
— Я уже упоминал про свою детскую страсть к солдатикам. С тех пор мне нравится коллекционировать военные вещи, те, которые могу использовать, то есть носить, а не просто на стенку повесить. Например, собираю военную форму советского времени, ремни, могу найти что-то на «Мосфильме», в театре, иногда друзья какие-то предметы дарят. У меня есть военный антиквариат. Я собираю старые советские вещи и спасаю их, реставрирую, растягивая, чтобы они могли на мне сойтись. (Смеется.) На улицу в них не выйти, но на даче или в темноте могу походить — друзей удивить. Многие из них валялись где-то на складе. Хожу по всяким развалам, ищу предметы и приметы своей юности. (Смеется.) Это, наверное, ностальгия по Советскому Союзу, когда мне было хорошо. Вы скажете, что это романтизм, но мой романтизм помогает мне в жизни, стимулирует. Отношусь к этим вещам внимательно и уважительно, потому что раритеты старые, ветхие, требуют бережного хранения. Супруга намекнула, что надо их из квартиры перевозить, потому что вешать уже некуда. Спасла дача. Может быть, когда-нибудь я открою там музей.
— Какая самая неудачная ваша роль?
— Я себе нигде не нравлюсь. И тут напрашивается вопрос: а чего тогда поперся в актеры? Иногда бывает такое взаимодействие со зрителями, когда я чувствую, что могу сделать долгую паузу, что забыл про мизансцены, дышу вместе с залом и забыл про страх. Единение со зрителями — это самые счастливые моменты в жизни. И эти моменты перекрывают то, что я себе не нравлюсь.
— Андрей, вам снится отец?
— Очень редко. Когда он ушел, я постоянно ходил на кладбище. К маме не могу, тяжело очень. Я папе благодарен за все, что он мне оставил. Все, что я имею сегодня, это благодаря ему. Прежде всего духовное, но и земное, материальное — квартира, дача, даже то, что я осмелился сыграть главную роль в «Поминальной молитве», — все это только благодаря папе и его терпению, учению. Я и сейчас чувствую его поддержку. Вот он пишет в последнем письме: «Я как дуб, раскинувший ветви над тобой». Так и есть. Например, что-то не ладится у меня, ночью проснусь, а по ТВ показывают фильм с папой. Был уникальный случай: жена тяжело рожала Аню, и я страшно нервничал. Включил ТВ — по первой программе идет длинный фильм с папой, по второй показывают «Вовку в Тридевятом царстве», музыку для которого написал мой тесть Игорь Якушенко, а по третьей — «Папины дочки», где я сам играю. И почему-то сразу понял, что все будет хорошо.
— Вы упомянули про письма. Фактически это же была книга?
— Когда у меня возникали какие-то проблемы, я, конечно, советовался с папой. Мы обсуждали с ним и какие-то рабочие моменты, тем более что служили в одном театре.
Но, честно говоря, не всегда получалось поговорить свободно и спокойно: не хватало времени, папа уезжал на гастроли, мы подолгу не виделись, и просто о чем-то говорить было у нас не принято, каких-то вещей я стеснялся, каких-то — он. А потом, после смерти папы, я понял, что мы, хоть и были внутренне близки, так и не наговорились с ним. Видимо, он сам ощутил это еще при жизни, вот и стал писать эти «письма», которые сложились в книгу. Ведь в письме можно выразить сокровенное, чего иногда, к сожалению, между отцом и сыном в обычной жизни не происходит. И вот мне остались эти бесценные размышления.
Отец всегда был страшно важным человеком в моей жизни. И все же недаром в «Письмах сыну» есть такая пронзительная фраза: «Люби меня, как я тебя». Папу обожала вся страна, а ему не хватало любви близких — такой, какая ему нужна была... Да, мир так устроен. Дети — эгоисты. А после папиной смерти у меня остались сплошные сожаления. Сейчас я понимаю, что, к несчастью, упущено время. Лишний раз не поговорил с отцом, не обнял, обижался, не сказал, как он мне дорог.
— И все же вы кажетесьчеловеком, который всегда пребывает в хорошем настроении. По какому поводу можете нахмуриться, повысить голос? И наоборот, что может вам поднять настроение?
— Когда что-то идет вкривь и вкось или что-то не получается, тут могут быть срывы, но эта агрессия направлена на самого себя, для окружающих она безопасна. А когда все-таки у меня бывает плохое настроение, то ко мне в гости всегда приходит Винни-Пух...
Подпишись на наш канал в Telegram