«Однажды меня спросили: «На какие жертвы ты готова пойти ради кино?» Я не раздумывая ответила: «На любые». И вот я стою на питерской крыше. Ночь. Ливень. Один неловкий шаг — сорвешься, не дождавшись команды «Снято!». И думаю: «Об этом ли ты, Ангелина, мечтала?» Нет, не о том. Пожалуй, все гораздо лучше».
«Только посмотри, какая ты хорошенькая!» — говорила мне мама, расправляя замявшуюся юбку. В тот день я выступала на корпоративе детского педагогического центра, в котором она работала. Маленькая, с двумя косичками и накрученной с вечера челкой, я выходила на сцену и пела. Получалось у меня не очень, но мама гордилась. Фантастически красивая, внешне похожая на Алису Фрейндлих и Ларису Гузееву одновременно, с огромными голубыми глазами, мама вполне могла бы стать артисткой. Она играла на гитаре и сочиняла песни — к музыке у нее талант. Но мама выбрала другой путь: оставив сцену, сначала отучилась на повара, а потом, после рождения сына, пошла в педагогический и стала работать логопедом. Я появилась на свет, когда ей было уже тридцать шесть, а моему старшему брату Леше — шестнадцать.
У мамы до сих пор есть принцип: во всем поддерживать и ни за что не ругать. Помню, я училась в первом классе. Девчонки, мои одноклассницы, проносили из дома свои любимые игрушки — кто кукол, кто пони. А я обвела всех вокруг пальца и притащила кота — нашего домашнего любимца Сильвестра. Засунула его в рюкзак вместо букваря и прописей. Всю дорогу, а в маршрутке ехать надо было около часа, кот не издал ни звука. Но как только мы оказались в шумной школьной раздевалке, из рюкзака послышалось истеричное «мяу». Кот орал что есть мочи. Я оправдывалась:
— Я же Силечку просто показать всем хотела.
А мама даже не нахмурилась.
— Ну молодец! — сказала она и забрала кота с собой на работу. Ее центр был как раз неподалеку. После уроков я сразу же к ней побежала и до вечера играла там с котом. Тогда казалось, что счастливее дня и быть не может.
Но я росла, и бывало всякое. Как говорится, что не успел рассказать психологу — все актерская пища.
Как-то раз я влюбилась. Это было уже в восьмом классе. С мальчиком-одноклассником, по которому я сохла три года, мы неделю проходили за руку, даже не целовались. А потом я его сама же и бросила. Страдала страшно. Видимо, мне просто нужно было по максимуму пережить это соприкосновение с первой любовью. Я нашла у мамы сигареты, включила грустную музыку и закурила, присев у стены. Так и уснула — в слезах и с дымящимся бычком в руке. Не знаю, как умудрилась не спалить квартиру, но линолеум прижгла сигаретой прилично. И вот, значит, сижу я так в неестественной позе и сквозь сон слышу, как в замке проворачивается ключ. Открываю глаза — передо мной мама, а рядом с ней моя лучшая подружка Аделина, девочка из очень порядочной семьи со строжайшими правилами. И тут я понимаю: «Ну вот и все, доигралась». И как маме в глаза смотреть, не знаю, и перед подружкой стыдно.
«Убери за собой, пожалуйста!» — спокойно сказала мама.
Для меня это было страшнее любых нравоучений и нотаций. Я сразу поняла, как делать не надо.
Кстати, вот что-что, а быть актрисой я никогда не планировала. А хотела — врачом. Бабушка по папиной линии была медиком. И то, что она делала, казалось мне важным и правильным. А сериалы про врачей, которые мы тоже смотрели вместе, еще больше романтизировали профессию. Но дальше экрана телевизора и посещения детской поликлиники за отмазками от уроков с медициной у меня не пошло. В школе я училась плохо.
В седьмом классе у меня началась творческая заварушка. Я пошла учиться вокалу, пробовала освоить гитару, пошла в театральный кружок в детском Доме творчества. Про него мне рассказала одноклассница, и я подумала: раз карате, кикбоксинг и ушу — пройденный мной этап, почему бы и это не попробовать? Около года я занималась там пантомимой.
А после узнала о наборе в творческую студию Константина Хабенского. Я решила попробоваться. В десять утра была у дверей студии и до вечера просидела в ожидании очереди на кастинг в спектакль «Поколение Маугли». Меня взяли. Даже более того, я попала в фестивальную группу. Огромная благодарность всем педагогам, куратору и художественному руководителю за такое место силы, где мы, дети, знакомились с жизнью через творчество. Мы ставили спектакли и ездили с ними по всей России — в школе меня почти не видели. На родительском собрании перед выпускными экзаменами маму поставили перед фактом: вместо аттестата у меня будет справка. В итоговой у меня выходили двойки по шести или восьми предметам. В том числе и по башкирскому языку, из которого я помню только неприличные словечки.
«Все, поезд ушел. Идите теперь, куда хотите!» — сказала маме директриса.
Домой мы шли молча. Мама в предынфарктном состоянии впереди, я — в состоянии полной катастрофы — плелась сзади, не зная, что и сказать. Дома набралась храбрости:
— Знакомые ребята едут в Москву, в театральный поступать. Я хотела бы с ними...
— Собирайся тогда, поедем билеты покупать, — сказала мама.
В Москву я отправилась, совершенно не думая, поступлю я куда-нибудь или провалюсь, — было просто весело. План проб в главную пятерку театральных вузов страны, составленный на неделю, имел свой потенциальный успех, но я как в первый день зашла в Щепкинское училище, так и осталась.
Помню, читала Дану Сидерос:
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма...
С каждым годом открываю в этих строчках новые смыслы.
Еще был монолог Жанны д’Арк.
Педагоги сказали, что у меня большие шансы учиться на курсе.
В моей школе, конечно, все были в шоке: «Загребина? Поступила? В Москву?»
Допустили до ЕГЭ. К экзамену я готовилась днями и ночами. Всю школьную программу по литературе прочитала в кратком изложении за месяц, времени просто не оставалось.
В ночь перед экзаменом мы с мамой не спали — проходили тест по «Вишневому саду». И о чудо! Именно он попался мне — экзамен я написала достойно. Двойки в моем аттестате исправили на тройки. А выпускной я отмечала в самолете в Москву. Не просто летела в столицу, где возможно все. Я как будто возвращалась домой. Сейчас поясню.
Когда я была маленькой, мы с мамой какое-то время жили в подмосковной Лобне — у прабабушки, которая работала в Шереметьево. Потом она заболела, и нам пришлось забрать ее в Уфу, где жили все родственники, а квартиру — продать.
Прилетев в 17 лет снова в Москву, я не могла понять: «Как можно было уехать из этого города? Как можно его не любить?» Москва встретила меня настороженно — в аэропорту у моего огромного чемодана, который весил килограммов двадцать пять, наверное, отвалились колесики. Кое-как дотащила его до «Белорусской». Вышла из метро и застыла: «Господи, а куда же мне идти?» На телефоне у меня навигатора не было, спросить не у кого. Тут, смотрю, два парня идут. И я почему-то подумала, что идут они именно туда, куда мне надо. И пошла за ними, тихонечко волоча свой чемодан. Так случайно и нашла театральную общагу.
Мастером нашего курса является Владимир Михайлович Бейлис — самый добрый человек из тех, кого я знаю, самый лучший мастер.
На втором курсе мне подвернулась удача. Из Питера приехал молодой режиссер Илья Северов. Для нового проекта ему нужны были свежие лица. Я прошла кастинг в его картину, и появилась задача отпросить меня на целые две недели на съемки, что немыслимо для студента в начале учебного года. Тогда Илья проговорил с Владимиром Михайловичем часа три, наверное. И вот я улетела в Крым на первое в своей жизни кино!
У нас было две недели в Крыму. Я не верила своему счастью: «Вау! Я на море! Накупаюсь!» Мы все время снимали — в Ласпи, Форосе, на мысе Тарханкут. В конце я получила свой гонорар — 15 или 20 тысяч рублей. На них сразу же купила себе чайник с подсветкой, розовый халат, в котором до сих пор хожу, нормальную подушку в общагу, чтобы на перьях не спать, и всякой разной еды. Помню, стою у «Ашана» с полными пакетами и думаю: «А жизнь-то удалась!» Стипендия у нас тогда была раз в пять меньше. Тем, кто сдал без троек, полагалось то ли две, то ли три тысячи рублей. А у меня, как вы могли уже понять, нет синдрома отличницы.
Одно время думала, что зря пошла в театральный. Потому что надо было идти... в космонавты. Даже наняла себе репетиторов по профильным предметам — биологии, физике, химии, информатике. Правда, хватило меня всего на неделю. Мечта о космосе оказалась скорее из философских, чем из материальных.
А вот поработать мне удалось даже с теми, о ком я не мечтала.
В «Капкане на судью» — с Александром Домогаровым и Викторией Толстогановой, в «Водовороте» — с Владимиром Вдовиченковым и Игорем Миркурбановым. С последним была забавная история. В Питере есть отель, куда любят селить приезжающих на съемки артистов. И вот мы с Миркурбановым однажды столкнулись у дверей.
«Ой, здравствуйте!» — я так разволновалась, что забыла даже представиться. Он пробурчал что-то в ответ и поспешил скрыться. Очевидно, приняв меня за очередную свою фанатку.
Очень понравилось работать с Денисом Шведовым — он потрясающий партнер. Вместе мы играли в мистической драме «Фантом». Это была моя первая главная роль, и я очень сильно переживала. А Денис поддерживал. Он сам по себе кажется очень мужественным, а на деле — абсолютно лиричный герой. Как-то во время перерыва на площадке даже прокатил на своем байке.
На «Последнем акселе» меня буквально заворожила Елена Подкаминская. Она из тех актрис, которыми хочется любоваться — у нее такая красивая фигура, утонченные черты, она умеет себя подать. Мне этого до сих пор не хватает, особенно на красных дорожках.
С ужасом вспоминаю свою первую. Это была как раз премьера «Последнего акселя» в кинотеатре «Иллюзион». С Лерой Богдановой, которая играла мою подружку в сериале, мы так боялись идти, что опоздали на 30 минут. Я до последнего сомневалась, не знала, что надеть. В итоге выбор пал на сапоги на каблуке и комбинезон. Абсолютно дешманский, за три тысячи, что ли, рублей. Но мне он очень нравился.
Все прошло нормально, я сфотографировалась на красной дорожке. А после зашла в туалет. И там у меня заела молния комбинезона. А мне же на сцену выходить — как-никак это моя премьера, главная роль. Придерживая рукой наряд, бегу к ребятам: «Помогите кто-нибудь!» Меня обступают толпой и начинают пытаться совладать с молнией. Она поддается и... хрясь — у меня ломается каблук! Кто-то из девчонок отдал мне свои туфли. Это надо было видеть!
Но я даже люблю, когда все вот так — на кураже.
На кастинг «Почему ты?» шла, твердо зная, под чем придется подписаться, — проект заявлялся как эротический.
Раздеться в кадре для меня не то чтобы сложно. Все зависит от команды. На «Почему ты?» у нас была отличная — никаких притязаний друг к другу, лишних шуточек. И партнер, о котором можно было лишь мечтать. Даня Воробьев — артист с бешеной харизмой. Мы познакомились только на кастинге. Помню, как сидели в «Цветном» на веранде и обсуждали наших героев.
— Ты как сценарий разбираешь? — спросил он.
Я показала скромные пометки на полях своего экземпляра.
— Ну ты что, это же жизнь!
Свою роль Даня расписывал на тысячу листов и в каких-то сложных метафорах все пытался мне объяснить, как надо. У него, конечно, своя школа, которую мне не удалось до конца понять. Он классный, многогранный актер, очень комфортный партнер и просто хороший парень. Когда мы отсняли нашу последнюю постельную сцену, вместе пошли в пиццерию. Съели сразу по две пиццы, потому что до этого соблюдали диету несколько недель — чтобы эстетично смотреться в кадре.
Однажды меня спросили:
— На какие жертвы ты готова пойти ради кино?
Я не раздумывая ответила:
— На любые.
И тут же вспомнила одну из наших с Даней сцен. Я стою на питерской крыше. Ночь. Ливень. Один неловкий шаг — сорвешься, не дождавшись команды «Снято!». И думаю: «Об этом ли ты, Ангелина, мечтала?» Нет, не о том. Пожалуй, все гораздо лучше.
В июле у меня выходит комедия под рабочим названием «Суррогатная мать» — с Орловой, Охлобыстиным, Стуловой. Смешная история, подробностей которой рассказать пока не могу. А вообще, я мечтаю сняться в историческом кино. Но художники по гриму, работающие над такими картинами, часто ругают за татуировки. А у меня их несколько...
Одну — муравья на лодыжке — я набила как раз для «Почему ты?». По сценарию моя героиня, расстроившись из-за Андрея, персонажа Даниила, идет стричь каре. Но параллельно у меня шел другой проект, в котором категорически нельзя было менять длину волос.
— Раз стричься нельзя, давай ярко накрасимся? — возникла идея у команды.
Я стала возражать:
— Что за полумеры? Мейк пойдешь и смоешь. А душевные терзания у девушки — это всегда про радикальные перемены.
Я вспомнила, что свою первую татушку, тоже на ноге, с секретной фразой, которая сейчас уже стерлась, набила как раз по такой же причине. Теперь в такие моменты звоню папе — мы с ним говорим час, и все страдания проходят. Это же чистая психология. Когда влюбляешься, часто не понимаешь, что на самом деле тебе нужно от мужчины. И зачастую оказывается, что всего лишь заботы, внимания — всего того, что в детстве недополучила от отца.
Недавно меня впервые позвали на свидание. Не то чтобы я до этого ни с чем не встречалась. Но так, чтобы по-настоящему, — никогда. Я согласилась и сразу папе сообщение написала: «Пап, что делать-то?»
Он ответил: «Чтобы в 11 была дома, — а после добавил: — Ты уже взрослая, сама все знаешь».
Родители, кстати в курсе всего, что происходит в моей жизни. И прекрасно все понимают — и про личное, и про профессию со всеми ее нюансами. Но, думаю, они вряд ли будут смотреть мои фильмы с пометкой «18+». Только, как всегда, поддержат: «Ну молодец! Работай давай!»
Подпишись на наш канал в Telegram