«Я все думала, придет время, и снова пообщаемся. Такая полная уверенность, что Иванова будет жить вечно. Она ведь и правда была несгибаемой. Я помню, раз беседовали, и она вдруг положила лицо на руки, согнулась... «Что с вами, вам плохо?» Ответ: «Нет, мне не плохо... Нор-маль-но! Я так живу». Неповторимая, оригинальная, настоящая оптимистка... Какое счастье было дружить с ней!» — о Людмиле Ивановой рассказывает главный редактор Анжелика Пахомова.
Знаете, есть такие дружбы в нашей жизни, такие знакомства. Ты сначала не придаешь им большого значения. Они входят в твою судьбу, в твой ежедневный ритм, как дыхание, как что-то очень естественное. Быстро становятся родным, привычным, хорошо знакомым... И вот беда, от этого-то ты и не ценишь это по достоинству. Не понимаешь, что когда-то этого не будет. Поэтому мне всегда немного грустно, когда я вспоминаю о не длинной, но ярко прожитой истории, связанной с Людмилой Ивановной. И вот удивительно, чем дальше идет время, тем больше становится ясно, что она была в моей жизни очень значимым человеком. Учителем. Другом. И главное — достойным примером, как нужно преодолевать трудности, справляться с тем, что послала судьба. Справляться с самим собой! Это не первая моя статья о ней, но сегодня я хочу рассказать о Миле (так ее с молодости называли друзья) глубоко, нежно, без утайки. С любовью и уважением к ее памяти.
Считается, что первая встреча закладывает дальнейший ход дружбы, что подходящие в общении друг другу люди как бы «узнают» друг друга. Так оно чаще всего и бывает, но в случае с Людмилой Ивановой я с первого раза даже не смогла сделать с ней интервью. Что случалось считаные разы в моей журналистской биографии. Обычно я к таким «персонажам» не возвращаюсь... Но здесь захотелось вернуться. Ведь у Людмилы Ивановны был веский повод, чтобы не быть «удобной» для беседы, у нее несколько месяцев назад умер младший сын. Это случилось весной 2010 года. Театру «Экспромт», которым руководила актриса, исполнилось 20 лет. Состоялись широкие празднества. Всю весну Людмила Ивановна была занята, счастлива своей деятельностью.
Александр, ему было всего 40 лет, умер на Пасху, которую отметил в доме матери. Как она считала, он держал слишком строгий пост и неправильно разговелся, навредив здоровью. Буквально рыдая, Иванова рассказала мне, когда мы начали разговор, что случилось. «В первую пасхальную ночь он разговелся, поел и выпил рюмочку. Ночью разбудил меня и сказал: «Что-то мне плохо... Сними с меня это». Когда тяжело на душе, мы с сыном обычно поем, и мы затянули песню. Спели два куплета, а потом он сказал: «Ты у меня лучшая мать» и, поцеловав мне руку, пошел к отцу... Как будто прощался с нами. Все произошло мгновенно, он схватился за сердце и осел. Мы даже сначала не поняли, насколько это серьезно... — Помолчав, она добавила: — Знаете, у моего сына был кот, с которым он не расставался. И после его смерти кот просто места себе не находил, а потом исчез...»
Пережить своего сына, да еще когда он неожиданно умер на твоих глазах, это огромное испытание легло на плечи Людмилы Ивановны. Но она работала, готовила мероприятия театра, выходила на сцену! А дома плакала постоянно. У нее эти слезы текли сами по себе, как бы через разговор. Она их не могла выплакать... А тут еще позвонила Галина Волчек, как я поняла, после долгого перерыва, вернувшись с летних каникул. И спросила подругу:
— Мила, ты хочешь выходить на сцену?
Тогда еще Иванова участвовала в некоторых спектаклях «Современника» как актриса.
— Галя, я хочу! Но я не могу... — прокричала в трубку Людмила Ивановна и зарыдала.
Вот таким и получился наш первый разговор, который закончился достаточно быстро. И мне пришлось уйти. Но в душу запало... Не укрылось, что Иванова и человек необычный, очень оригинальный, нестандартно мыслящий. И рассказать ей есть о чем. Это все было осенью 2010-го.
А под Новый год новость: Иванова в больнице, а ее муж в это время скончался дома, от гриппа. Здесь нужно обязательно сказать об удивительно счастливом, гармоничном браке Людмилы Ивановны, которому на тот момент исполнилось почти полвека. Физик Валерий Миляев встретил Милу на одном из бардовских вечеров, она тоже исполняла песни под гитару, сочиняла, музицировала. Это был второй брак актрисы. Первый — очень неудачный, с человеком, имя которого можно найти в интернете, но которого она всегда просила не называть. И позже рассказывала ужасы, не из серии «бил и пил», а просто по своей человеческой составляющей леденящие кровь. И вот — счастливая встреча со вторым мужем. С которым они всегда хорошо понимали друг друга, жили душа в душу, общими интересами.
«Сейчас думаю: ведь это чудо, что при таком образе жизни, при фанатичной преданности работе я нашла своего мужчину. В этом нет моей заслуги. Просто везение, — рассказывала мне позже актриса. — Я тогда была приглашена в их институт. Физики хотели поставить спектакль, обратились в «Современник», меня послали помочь. Стала я их разыскивать, иду по Ленинскому проспекту, а там какой-то пустырь. Такая метель поднялась! Я со страхом подумала: «Если меня тут заметет, найдут только весной!» Москва-то была еще не такая, как сейчас, не застроенная...
И вдруг какой-то молодой человек вышел меня встречать. Говорит: «А я так и думал, что вы заблудитесь» — и достает из кармана мандарин. Это был Валера... Вот и все! Нам просто повезло, что мы нашли друг друга. В любви каждую минуту муж мне не признавался, но раз я услышала, как он сказал кому-то по телефону: «Мне никогда, ни одной минуты не было с Милой скучно!» У меня много лет хранится одно письмо мужа, которое я считаю своим оберегом. Оно начинается так: «Милая, любимая моя, ромашка моя, колокольчик мой, лютик, мое любимое сено, мое любимое небо, мое восходящее солнце...»
Я прямо обомлела, когда узнала о его смерти. И тут же позвонила старшему сыну актрисы, Ивану, который пригласил меня в театр, а потом — в квартиру отсутствующей матери, на чашку чая и грустный разговор. Разговор невозможный... О том, что мама в больнице, а отец умер. Но мама все еще не знает. Вы можете себе такое представить?
Вот тогда я уже чувствовала, что это родное мне пространство. Во-первых, мне очень понравился спектакль, который я увидела. Я ведь ничего до этого не знала о маленьком театре, притаившемся в переулках Чистых прудов. Во-вторых, мне понравились семья актрисы, ее гостеприимный дом. Но я все время с ужасом думала, как же она воспримет весть о кончине мужа, ведь в этом году не стало и младшего сына... Но надо знать Людмилу Ивановну. Как я потом узнала, она сама почувствовала, что что-то произошло. В какой-то момент, когда близкие навещали ее в больнице, спросила: «Скажите честно, с Валерой что-то случилось?..»
Она тут же поставила себе цель: написать о муже книгу, выпустить какую-то передачу. Заняла себя разными делами в театре. И осенью 2011 года я ее уже нашла бодрую, в полной творческой форме. К тому времени я пересмотрела весь репертуар театра, несколько раз была на ее «топовом» спектакле «Пиковая дама», где Иванова непревзойденно исполняла роль Графини. Кстати, на тот момент она уже почти не ходила. Ее Графиня ездила в инвалидной коляске. Я эту роль помню до сих пор, все подробности. Там были великолепные находки. Например, Германн застал ее героиню, когда она наносила на лицо крем. А знаете, как она отреагировала на его слова: «Я всю жизнь буду молиться на вас»? Дерзко захохотала. Это был спектакль-потрясение. В общем, я чувствовала, что уже готова наконец-то по-настоящему познакомиться с актрисой и взять у нее интервью.
Эту квартиру не забуду никогда. Она находилась на первом этаже одного из старых домов на Чистых прудах, в том же подъезде, что и театр. «Экспромт», кстати, занимал место нескольких бывших квартир на первом этаже. (Этот театр актриса создала буквально из красного уголка, находящегося в доме. Несмотря на то что она успешно работала в «Современнике» и снималась в кино, всегда мечтала о своем театре. Наверное, эта мечта родом из тех времен, когда Людмила Ивановна работала в ефремовском «Современнике». Ей хотелось создать какое-то подобие того, что было тогда, в ее молодости. Содружество актеров, объединенных мыслями о творчестве. Отчасти это удалось, но с поправкой на наше время.)
В квартире центром для всех встреч и приемов служила большая кухня, на которой обычно восседала актриса и куда заходил каждый встречный и поперечный — из театра, друзья, знакомые... Вот только с новыми людьми актриса не была сразу же ласкова и доступна. Меня она встретила знакомым взглядом исподлобья, много молчала во время нашего общения. Но когда узнала, что я видела в ее театре весь репертуар, быстро расслабилась. «Галя, дай-ка нам чаю!» — сказала она бессменной помощнице и домработнице. «Ну, рассказывайте, на каких спектаклях вы были...» Тут же Иванова стала вызывать актеров, которые на тот момент находились в театре, чтобы они дополнили наше интервью. Началось совместное чаепитие, байки, веселые истории... Я почувствовала себя как дома. Почувствовала, что актриса приняла меня сердцем... Да, тех, кто любил и понимал ее театр и искренне уделял ему время, она ценила.
Но думаю, дело не только в этом, а в том, что мы внутренне, интуитивно совпали. В ней было много качеств, которые я и в себе нахожу и понимаю их. Например, острый, наблюдательный ум. (Скажет, как ножом масло отрежет!) И в то же время почти детская доверчивость. Был случай. В мае 2000 года хоронили Олега Ефремова. Похороны, кстати, были беспрецедентно людные, потому что для многих его уход был личной потерей. И еще, наверное, потому что была возможность подготовиться. Олег Николаевич скончался, когда МХАТ был с гастролями за границей. Актеры решили: нельзя хоронить любимого учителя без его коллектива. И около недели он «ждал», пока все приедут в Москву. Конечно же, Людмила Ивановна была в первых рядах на похоронах. И вот буквально у гроба с ней познакомился «священник» (человек в облачении), втерся в доверие и тут же оказался у нее дома. Для Ивановой знакомство, которое произошло вблизи от Учителя, было свято. Но когда из дома начали пропадать вещи, стало ясно, что это человек непростой. Ему позвонили и потребовали вернуть унесенное... История, типичная для Ивановой. Хотя это вовсе не означает, что она была легковерна. Нет. Просто жила по интуиции, сердцем.
Вскоре я стала частым гостем в квартире Людмилы Ивановны. Меня тянуло сюда... Помимо того, что общались, мы часто делали с ней интервью, в которых у меня постоянно была острая необходимость. Я тогда вела в журнале «7 Дней» рубрику о легендах театра и кино и все время находилась в поисках тем, например о ефремовском «Современнике». Людмила Ивановна, к моему удивлению, быстро переняла мой азарт и иногда звонила своим коллегам, уговаривая их дать мне интервью. Помню ее долгий разговор с Еленой Миллиоти, после которого она сказала мне: «Ну ничего, не волнуйся, что-нибудь найдем...» В ней совершенно точно была журналистская жилка! Она и писала великолепно. Однажды вечером Людмила Ивановна зачитывала нам рассказ, написанный когда-то давно, в 70-е годы. Она вела повествование — внимание! — от имени собаки Нины Дорошиной. Которая стала свидетелем отношений Нины с Олегом Николаевичем. Собака «не понимала», зачем Нине — умнице, красавице, пользующейся успехом у мужчин, этот прокуренный, грубоватый человек... Вообще, я обожала рассказы Ивановой о периоде оттепели. Они отличались наблюдательностью, не банальными фактами и всегда юмором. Вот лишь некоторые отрывки.
«Я не знаю, чем объяснить нашу тогдашнюю преданность театру — это нынешнему поколению будет сложно понять. Как такой коллектив вообще мог существовать? На основании чего 30 взрослых людей отказывались от всего, забывали про личную жизнь?.. Как согласились работать на износ, не думая даже о здоровье? Вот я играла Старуху в пьесе «Без креста» и должна была каждый день присутствовать на длинных репетициях. И независимо от того, в массовке ты или в главной роли, должен быть в театре от начала до конца. Чувствую, падаю с ног! В перерыве присела на диван и провалилась в сон. Слышу сквозь дрему, помреж кричит: «Иванова! На сцену!» Я рванула и упала на лестнице. Кстати, на этих трех ступеньках, ведущих на сцену, многие падали. Олег Николаевич тоже как-то на спектакле пошел в темноте, поскользнулся и, промазав мимо входа, упал в зал. Приземлился на колени зрительнице в первом ряду, сломав ей палец... Короче, я тоже упала на этой роковой лестнице и сломала два ребра. Привозят меня в больницу, а я, как в горячке, твержу только одно: «Через четыре дня прогон спектакля! Я не могу отсутствовать! Не кладите меня!» Положили, конечно. Но к прогону я встала и явилась в театр с перебинтованными ребрами, доехала на такси. Ефремов даже не удивился. Сказал: «Так! Поставьте ей раскладушку, пусть после выходов на ней отдыхает». А мне:
— Кстати, твою роль Старухи мы сняли. Ты теперь играешь Доярку. Боевую такую, симпатичную, поняла?
— Поняла!»
«О том, что ведутся такие переговоры, Олег предпочитал не распространяться. И когда во время гастролей «Современника» в Алма-Ате он на три дня отлучился в Москву, никто и не подозревал, что это может означать. Как позже выяснилось, Ефремова вызывала Фурцева, чтоб сообщить: приказ о его назначении во МХАТ подписан. В Алма-Ату Олег вернулся очень взволнованным. Собрал в своем гостиничном номере ядро труппы — Волчек, Квашу, Евстигнеева, Толмачеву, Козакова... Сказал: «Такие дела... Мне предложили возглавить МХАТ, и я уже дал согласие». Как мы потом поняли, Ефремов был уверен, что основные актеры «Современника» пойдут за ним. Но они отказались наотрез:
— Олег, МХАТ — это труп. Мы и сами не пойдем туда, и тебе не советуем.
Олег был просто потрясен, что верные люди, которые шли за ним столько лет, ему отказали. Поднялись споры:
— Я обещаю, что вы там будете главными! — убеждал Ефремов.
— Зачем тебе это надо? — кричали и Евстигнеев, и Козаков. — Зачем ты согласился? Ты с ума сошел!
Этот тяжелый для всех разговор затянулся за полночь, а на следующий день после спектакля все опять собрались и спорили. Никто из ведущих актеров «Современника» в те дни не согласился идти за Олегом. Но и как театр будет теперь без него — тоже не очень понимали. Актрисы плакали...
Вернувшись в Москву, Олег даже ездил к Фурцевой, в отчаянии пытался что-то переиграть. Но она на него закричала: «Это что вам, игрушки? Вас уже утвердили, и вы согласились!»
И вот Олег ушел из театра, а горе актеров «Современника» постепенно сменилось решимостью выживать самостоятельно. Что театром должна руководить Волчек — это еще Ефремов предложил, и все поддержали».
«Я все хочу рассказать правду об этой свадьбе, потому что много пишут небылиц. Даль, конечно, был в Нину влюблен, называл исключительно Нина Михайловна. Но что она согласится выйти за него замуж, это для всех была неожиданность. Ведь все знали, что у Нины роман с Ефремовым. Но тут у Ефремова сын родился, и Нина сказала: «А я вот возьму и выйду за самого красивого, самого молодого актера в театре! Назло!»
Платье себе сшила умопомрачительное... Весь театр был приглашен. Мы пришли с угощением, расстелили афиши на полу, разложили еду. А подарков было! И пледы, и часы, и посуда... Кто-то подарил шесть серебряных ложечек, которые сразу куда-то исчезли... Гости кричали: «Горько!» — все как полагается. Только Ефремов, который пришел позже всех, сидел и молчал. А потом он пригласил Нину танцевать, и она так раскраснелась, так похорошела... И хотя они только танцевали, все это выглядело очень выразительно. Даль не выдержал, хлопнул дверью. Все притихли... Потом кто-то сказал Тане Лавровой: «Уведи ты, ради бога, Ефремова отсюда!»
И она его увела — да так, что в тот же вечер у них завязался роман. А Нина рыдала, лежа на полу... Вот как закончилась эта свадьба. Еще дней пять потом Нина искала Даля, все беспокоилась: «Что он с собой сделает?»
Нашла. Стали они жить вместе, но недолго прожили. Нина потом сказала: «Не нужно ничего делать назло другим!»
Всякий раз, когда Людмила Ивановна что-то такое рассказывала, у меня, образно говоря, челюсть постоянно «падала» на кухонный стол. Как можно было быть свидетелем таких исторических, так сказать, событий? Создание «Современника»! Уход Ефремова во МХАТ! Приход Олега Даля в театр, приход и уход Людмилы Гурченко... При этом я всегда доверяла рассказам Ивановой, потому что ей не свойственно было присочинять. Никогда. Никто бы, например, не заставил ее наговорить что-то «этакое» про Олега Ефремова. Она была ему предана бесконечно, как живому, жила с его образом в голове. Один раз я спросила ее:
— У вас точно с Олегом Николаевичем прям вот никогда ничего не было, даже кокетства?
На что она, пораздумав, совершенно серьезно ответила:
— Нет. К сожалению...
У Людмилы Ивановны был талант дружить с выдающимися личностями, она могла быть такой «наперсницей», удобной, в хорошем смысле подругой. Думаю, все в ней ценили одно очень редкое качество: в ней совсем не было зависти к более успешным коллегам. Именно поэтому, думаю, ее друзьями в свое время были Галина Волчек, Нина Дорошина, Людмила Гурченко и даже Олег Даль! Вот его я хочу особенно вспомнить. Не столько само интервью, которое мы публиковали, а то, как его Людмила Ивановна мне давала. О том, что нужно сделать материал о Дале, мы говорили давно.
Но это была трудная страница для актрисы, наполненная горечью и тяжелыми воспоминаниями. Дело в том, что она была свидетелем его первых шагов в «Современнике» и была первой (и единственной из актеров), кто попал в ту самую гостиницу в Киеве, где он умер, буквально на следующий день. Людмила Ивановна к «Даленку», как его называли в те годы в театре, относилась с материнской нежностью. Она его как-то ударила по лицу за то, что он пьяный вышел на сцену и текст забыл, и ее поразила его реакция на это. Он был глубоко ранен, он убежал...
С тех пор Людмила Ивановна начала к нему присматриваться, и постепенно открыла в нем человека редкого таланта, даже Гения. Это в 60-е годы не все понимали! Даля за его проступки «судили» на собраниях, единогласно решали «уволить». Ефремов брал трудовую книжку, но уносил ее к себе в кабинет и ждал... Потом Даля «прощали», и в коллективе он неизменно оставался, хотя и не имел больших ролей. Ефремов тоже понимал, что он Гений. И получилось так, что Даль ушел из «Современника» все-таки уже не при Ефремове, что важно. А вот когда его не стало, Людмилу Ивановну дела привели в Киев, и ее поселили именно в ту самую гостиницу, в которой нашли мертвого Даля в его комнате. Актриса провела независимое «расследование», чтобы понять, как это случилось.
Обо всем этом она мне рассказывала, хотя сама находилась в ужасном состоянии. Я не знаю, что это было. Пришла я к Ивановой, она была здорова. И вдруг во время разговора актриса начала чихать. Ну, один за другим, просто постоянно, на протяжении часовой беседы! Я думала, она остановит интервью. Но нет. Иванова, если уж бралась за работу, ничто ее не могло остановить. Так она и рассказывала, а потом, когда закончили говорить о Дале, это «наваждение» прекратилось. Вот и не верь в мистику! Может быть, на нее это нашло, потому что каждое слово было — правдой?..
Сохранялась всю жизнь дружба с Галиной Волчек. Иванова знала совсем другую Волчек, чем ту, к которой мы привыкли. Она ее помнила со Школы-студии МХАТ, с тех пор, как Галя подошла к Миле и вырвала у нее сигарету, заявив, что курить она не будет. Вот почему-то так Галина решила, хотя в среде студентов курение считалось модной забавой. Но судя по тому, что и для Волчек, и для Ефремова, например, это потом стало сильнейшей зависимостью, Ивановой повезло. Она никогда не курила. А с Волчек они близко общались и тогда, когда обе работали в «Современнике». Путешествовали, ездили отдыхать. На ее глазах проходило создание семьи с Евстигнеевым и ее распад. «Что касается Жени Евстигнеева, то он присоединился к нам на третьем курсе, — вспоминала Людмила Ивановна. — И, кажется, именно Галя первая разглядела в нем гения и не побоялась во всеуслышание объявить об этом: «Товарищи, это же новый Жан Габен!»
Вслед за ней многие стали шептаться: «Гениальный артист! Евстигнеев! Приехал из Владимира!» Так вышло, что я сначала услышала все эти разговоры, очень меня заинтриговавшие (было интересно: надо же, еще студент — а уже гениальный), и только потом увидела самого Женю. И, если честно, в тот момент была разочарована: идет по коридору худой, невзрачный, с разболтанной походкой, лысый человек... Он ведь был на семь лет старше нас всех, в Школу-студию поступил, уже имея актерский опыт. Одевался Женька нелепо: трикотажная рубашка-бобочка, костюм неопределенного цвета. Все изменилось, когда они с Галей Волчек поженились, Женя приобрел лоск. Ничего удивительного: все, кто с ней соприкасался, преображались... Скольких актрис Галя в нашем театре одела: по комиссионкам, на копейки. И меня в том числе. Мы с ней даже духи сами делали! Французских же было не достать, так мы брали за основу какую-нибудь «Красную Москву» и добавляли туда что-то: то гвоздику, а то и нафталин. Экспериментировали... И, надо сказать, у нас получались очень необычные и яркие ароматы...
...Первое время они с Женей снимали комнату на улице Горького — рядом со зданием, которое «Современник» получил в 1961 году. Понятно, что эта комната очень быстро стала нашим «штабом». Репетируешь в театре до ночи, домой уже нет сил ехать. А у Гали с Женей имеется огромная тахта. Идешь к ним, бухаешься на эту тахту и спишь. А утром — снова на репетицию. С ребенком и хозяйственными заботами им помогала домработница Таня. Но готовить Волчек любила сама. Бывало, сделает какую-то невероятно вкусную курицу по-китайски. А то вдруг увлечется здоровым питанием и каждое утро кормит нас салатом из сырой свеклы, утверждая, что это очень полезно и бодрит лучше кофе. Женя тоже раскрывался дома с неожиданной стороны. Оказалось, он невероятно талантливый музыкант, ударник. И в юности выступал с джазовым ансамблем. Женя мог играть на чем угодно — на ложках, на вилках... А если садился за барабанную установку, то устраивал шоу в духе западных музыкантов — палочки подкидывал и на лету подхватывал...
В этом качестве — исполнителя музыкальных номеров — Женя ездил с нами на подработки: был у нас такой спектакль, с которым мы гастролировали, назывался «Современник рассказывает о себе».
К тому времени, когда мы общались, Иванова уже не выходила на сцену «Современника», но продолжала держать связь с Волчек. Она могла в одну минуту достать билеты в этот театр, один раз мы пришли по ее слову, и нас сразу же посадили в первый ряд. Кстати, тот спектакль я помню до сих пор, как и все, что было создано и увидено при Волчек. В ее постановках всегда чувствовалась правда жизни, ефремовская искорка, это был театр для людей нашего времени, того времени! «Вот в чем суть «Современника», — подчеркивала Иванова. Конечно, в те годы ее общение с Галиной Ивановной было уже не таким. Не таким частым, не таким близким. Но я помню, что на похоронах Ивановой Волчек, сама тяжело больная, сидела у ее гроба всю церемонию. Не просто присутствовала на стульчиках, а сидела рядом! Она, в полном смысле этого слова, проводила подругу, устроив в «Современнике» достойное прощание.
Еще одна подруга, Гурченко. Правда, их дружба длилась, может, каких-то лет пять, но это были очень трудные годы в жизни Людмилы Марковны. Она пришла в «Современник» и ни с кем не могла найти там дружбы, так же как и ролей.
«Люся Гурченко пришла в «Современник» в 1963 году, — вспоминала Людмила Ивановна. — Она была очень красивая: тоненькая, модная. Но глаза — иногда грустные... Как будто она порой опасалась — сейчас кто-нибудь спросит ее: «Вот ты снималась в «Карнавальной ночи», а сейчас что?» Это был не лучший период в ее жизни, в кино Гурченко тогда не снимали, да и в «Современнике» развернуться не удалось. Ей доставались маленькие роли, что, в общем-то, было понятно: главные роли исполняли основатели, те, кто в театре давно. И Люся играла, например, девушку, которая приходит от завода провожать на фронт Бориса в спектакле «Вечно живые» (том самом, из которого потом «вырос» фильм «Летят журавли»).
Или доярку в пьесе «Без креста» — в таких ролях и «харьковская нотка» Люсиной речи была кстати. А вот героинь Гурченко не давали. Она не нравилась Ефремову как женщина, он никогда не был ею увлечен, а следовательно, не видел ее на ведущих ролях. И в театре на Люсю смотрели так: ну, в «Карнавальной ночи» сыграла, ну, хорошая актриса, только здоровьем слабенькая... А тут у Гурченко еще случился роман с Игорем Квашой. Его жена Таня была в «Современнике» всеобщей любимицей. Естественно, отношение к Люсе несколько изменилось, многие стали с ней общаться холодно. А я не могла».
Их объединила любовь к музыке и сочинительству. Надо сказать, что Людмила Гурченко прекрасно играла на многих инструментах и была сильна как композитор. А Людмила Иванова и ее муж сочиняли музыку и удивительные стихи. Песню Валерия Миляева «Вот идет по свету человек-чудак» мы нередко исполняли под гитару у нее дома. «Приходит время — с юга птицы прилетают, / Снеговые горы тают — и не до сна. / Приходит время — люди головы теряют. / И это время называется весна». Людмила Ивановна написала десятки замечательных песен, которые исполняли и Никитины, и Анна Герман, и Людмила Гурченко. Вместе с Гурченко они и взялись сочинять. И достигли успеха. Такого сильного, что получили «по голове»...
«...Ни слова не говоря, Люся села за пианино и тут же, на ходу, наиграла какую-то музыку... А у меня стали складываться стихи: «Праздник победы, шумит весна, / Люди на площади вышли. / Старый отец мой надел ордена, / Выпили мы за погибших...» Люся говорит: «Мила, это же как будто про моего отца!» Стала рассказывать, как ее отец воевал... На следующее утро, едва проснувшись, я побежала к ней домой на площадь Маяковского. Люся там жила с мужем, актером Сашей Фадеевым, в двухкомнатной квартире, которую предоставила им свекровь, Ангелина Степанова. Там мы нашу песню и досочиняли. В итоге ее взяла в свой репертуар певица Маргарита Суворова и даже исполнила ее на конкурсе эстрадной песни.
Мы с Люсей думали, что будем и дальше вместе песни сочинять. Но тут в газете появилась разгромная статья «О дилетантах». А потом вышла еще и передача на телевидении, где один композитор сказал: «Песня Гурченко и Ивановой — это спекуляция на чувствах народа!» Отец Гурченко, услышав это, позвонил и, плача, ругал Люсю: «Доця, якый позор, як же так! Шо теперь скаже наша родня у Харькови?!» Вот, называется, и поздравила отца с Днем Победы... Люся была страшно расстроена. А я ее утешала: «Пойми, это провокация. Мы ведь с тобой актрисы, не члены Союза композиторов. Серьезные композиторы боятся, что мы у них отберем хлеб, что наши песни начнут исполнять и побеждать с ними на конкурсах. А ведь это — деньги. Вот они и дали отпор!» Люся все понимала, но удар был слишком ощутимым — это отбило у нас охоту сочинять».
Типичная советская история. Она не сломила Людмилу Иванову, но «добила» Гурченко, которая не понаслышке знала, что такое полоскание твоего имени в газетах. В чем ее только не обвиняли после того, как выяснилось, что она пару раз получила деньги в конвертике, выступив, как бы сейчас сказали, «на корпоративе» с песенкой «Пять минут». Дружба с Гурченко еще продлилась, они вместе ездили на заработки с выступлениями. Но потом Людмила Марковна ушла из театра. Ее проводили холодным молчанием. Ефремов заявление в одну минуту подписал и «не икнул», как говорится. Талант Людмилы Марковны не разглядели в «Современнике». Бывает и такое...
...Наша дружба с Людмилой Ивановой продлилась всего около четырех лет. Но это было насыщенное, постоянное общение. Почему же оно разладилось еще до ее ухода? Так бывает. Вследствие общения с ее близкими коллегами и моей усталости от него я на какое-то время предпочла не появляться в доме актрисы. И хотя и объяснила свою позицию Людмиле Ивановне, наверное, она по своей простоте не восприняла это всерьез. Еще долго поступали звонки, и от нее, и от помощницы: «Почему не заходишь?» Я все думала, придет время, и снова пообщаемся. Даже фотографии с ней не сделала! Такая полная уверенность, что Иванова будет жить вечно. Она ведь и правда была несгибаемой. Я помню, раз беседовали, и она вдруг положила лицо на руки, согнулась...
— Что с вами, вам плохо? Ответ:
— Нор-маль-но! Я так живу.
Из-за того, что она часто плакала, многим казалось, что она не такая сильная... Ну, была эта манера, которая, как я потом поняла, оказалась следствием того, что она не выплакала слезы по сыну. Слезы по мужу. По невозвратно счастливым временам в «Современнике». По друзьям, которые ушли. Много у нее было слез, и вот они так иногда прорывались посреди разговора, на сцене, например, когда она представляла спектакль зрителю. Было за нее неудобно... А теперь, когда я уже сама дошла до такого состояния и плачу, когда меня поздравляют друзья, плачу при любом упоминании о матери... Вот теперь я ее понимаю! А еще помню момент, когда она работала на кухне, а я лежала на кушетке возле нее и потом сделала какое-то движение. Она испугалась: «Я забыла, что ты здесь...»
А я забыла, что я в гостях, просто лежала и думала о своем. И вот тогда я поняла, что она мне близкий человек. Теперь бы я ни за что, ни из-за каких ссор или интриг, не отошла от Ивановой. Но время не повернешь... Однажды иду по улице, мама мне звонит и говорит: «Ты знаешь... Иванова умерла». И я тут же повернула в храм.
На прощание мы пришли с близкой подругой, которая тоже имела отношение к театру Ивановой. Странное это было «мероприятие»... Какое-то душное, тяжелое... Толпа народу, Волчек у гроба... А Людмила Ивановна лежит, повязанная платком, и лицо такое светлое-светлое. Умиротворенное лицо. Вот это мне понравилось. И сейчас, когда так много времени прошло после ее ухода, и когда, уже после нее, в моей жизни были другие великие актрисы, подруги, которые тоже ушли... Почему-то все чаще вспоминаешь Людмилу Ивановну. И вспоминаешь тепло, спокойно. Лучше понимаешь ее. Учишься, достав из памяти какие-то ее поступки, слова, истории. Сильная она была. Настоящий оптимист, искренний. Вот уж про кого можно сказать: боролась до конца.
Подпишись на наш канал в Telegram