Режиссер Егор Кончаловский — заслуженный человек в мире кино. Родившись в известной семье, он никогда не пользовался авторитетом отца (Андрона Кончаловского) или дяди (Никиты Михалкова). Сам поступил в престижнейшие вузы мира, сам выбирал свой путь, начиная карьеру с рекламных клипов, которые сейчас уже стали историей. Когда Кончаловскому предложили попробовать себя как режиссера кино, он единственный раз в жизни посоветовался с отцом. И создал свои кинохиты. Среди них фильмы «Антикиллер», «Побег», «Консервы», «Москва, я люблю тебя». 20 ноября ожидается премьера фильма «Авиатор» по мотивам романа Евгения Водолазкина. Мы поговорили с Егором Андреевичем о современном кино, о семье и о том, каково это — принадлежать к известнейшему режиссерско-актерскому клану, но идти своей дорогой.
— Егор, одна из самых ожидаемых кинопремьер года — ваш фильм «Авиатор», снятый по мотивам романа Евгения Водолазкина. В кинотеатрах фильм пойдет с 20 ноября. Волнуетесь, готовитесь?
— Вообще книгу, особенно роман, экранизировать очень трудно, это должен быть сериал, где 8—12 серий, а может быть, и 24.
Пятисотстраничный роман уместить в два часа времени не получается никак. Поэтому, когда мы говорим об экранизации романа, это всегда кинокартина по его мотивам. Я в целом читаю современных авторов, и мне кажется, что Евгений Водолазкин стоит от всех отдельно. Это, на мой взгляд, прекрасная русская неоклассика. У него довольно серьезная аудитория, причем очень разнообразная. Его читают и интеллектуалы, и очень простые люди. Это о чем-то говорит. И те и другие очень часто в превосходной форме о нем отзывались. И вообще Евгений Германович — такой человек... интересный.
Скромный, тихий и, надо сказать, очень тонкий и понимающий. Он осознает, что роман невозможно уместить в фильм и что ты можешь взять только некоторые идеи, атмосферу, запах, какой-то флер этого произведения — и постараться передать основные мысли и смыслы, эмоции и глубину. И то я не думаю, что нам это всецело удалось, потому что их в романе очень много — и покаяние, и относительность времени, и любовь, и реинкарнация... Есть очень интересная теория, что времени не существует, и прошлое, и будущее — все это уже есть и все уже случилось. Действие романа начинается в 20-х годах, а потом происходит в 90-х. Но мы перенесли вторую часть в наше время.
— Вот спасибо вам отдельное, что вы не сняли про 90-е. Я в них жила, как и многие, и, знаете, не хочется обратно.
— Я тоже очень хорошо помню 90-е годы. Тогда вернулся из Англии в Россию, в 1994-м. Из той красивой старой доброй Англии, которой сейчас просто не существует, она стала другая... Поэтому не хотелось в фильме менять тяжелые 20-е годы на не менее тяжелые 90-е, время разрухи. А хотелось, чтобы вторая часть действия происходила в нашей современной России, которая, на мой взгляд, строится, динамично развивается. И да, мы переживаем не самое простое время, но прекрасные города получают новый облик — Сочи, Петербург... Какая Москва невероятная — сейчас она даст фору любой столице мира. Вот я недавно был в Пятигорске, в Казани... Мы наконец-то обратили наши взоры внутрь, на родную страну. И вот это хотелось отобразить.
— Помните «здесь будет город-сад»? Это наконец-то сбылось.
— Да. Считаю, что сейчас Москва — это самый продвинутый город в мире. Я относительно недавно в столицах побывал, в Лондоне, в Париже, в Нью-Йорке, и они на меня произвели удручающее впечатление. А по Москве хожу и радуюсь, честно. У нас действие фильма происходит в 2026 году. И надо сказать, что Евгений Германович огромный вклад внес в сценарий. Первый вариант написал Юрий Арабов, это советский классик, сценарий был интересным, но все равно мне потребовалось его глубоко переработать под себя. И мы это сделали с моим товарищем, сценаристом Мирославом Станковичем, и с автором романа. Создали, может быть, 20 версий сценария... Как правило, писатель очень трепетно относится к каждой строчке, но здесь не было этих проблем, Водолазкин был очень кооперативен и внимателен к нашим аргументам.
И еще один человек — это Сергей Катышев, генеральный продюсер фильма, очень интересный, уникальный по-своему, смелый продюсер, пассионарный характер. Потому что отправиться в такое путешествие — для этого смелость нужна. Он внес огромный творческий вклад в этот фильм и вообще сделал его возможным. У нас получилось очень зрительское кино, можно даже сказать, коммерческое в определенном смысле. Но сюжеты, идеи и, собственно, истории и смыслы — они достаточно глубокие и литературные.
Также приятно, что удалось многих талантливых артистов пригласить в этот фильм. И это звезды первой величины — Александр Горбатов, Евгений Стычкин, Константин Хабенский, Игорь Миркурбанов, Виталий Кищенко, Антон Шагин, Ирина Пегова, Софья Эрнст, Дарья Кукарских, Валерий Баринов, Сергей Берковский, Алексей Кравченко, Наталья Вдовина, Илья Коробко. И это была последняя, к сожалению, роль Евгении Добровольской.
Мы старались изо всех сил передать какие-то важные вещи. У каждого они были разные. Например, для Евгения Германовича важна была идея покаяния. А для меня важнее была любовь и возможность закончить начатое... А для Сергея Катышева — эта относительность времени и игра со временем... И наверное, каждый зритель найдет в фильме свое. Это картина, которую надо смотреть именно в кинотеатре. С воздухом, со звуком, с серьезнейшей музыкой, которую нам написал Макс Фадеев. Он автор музыки для моего дебюта, фильма «Затворник». И для Макса это был дебют в кино. И вот спустя 27 лет мы снова встретились.
— Интересный вопрос, который я не каждому человеку могу задать. Вы снимали еще в те времена, когда было живо наследие советского кинематографа... Сейчас, мне кажется, «как раньше» снимать нельзя, ну только для какого-нибудь арт-фестиваля. Как вам кажется, вы легко перестраивались на новый формат?
— Дело в том, что я пришел в кино из малого жанра. И вообще мое поколение, например Федя Бондарчук (мы ровесники и приятели с детства), Юрий Грымов, Филипп Янковский к этому возрасту относится... В те годы советское кино уже умерло, а российское только нарождалось, появились новые жанры — клип и реклама.
— Но вы же из них сделали произведение искусства, я же помню эти ролики.
— Ну, нас тогда очень за это все ругали. Но в результате этот клиповый монтаж, когда быстро сменяются образы, завоевал человечество. Телефон, социальные сети, видосики, все, что сегодня человек носит с собой в кармане, — это все клиповый монтаж. Это не хорошо и не плохо, это просто развитие. Все происходит очень быстро, жизнь, время бежит, и образы летят быстрее, и кино меняется в связи с этим. Просто мы первые начинали это новое российское кино. И конечно, нас критиковали. В среднем советском фильме было 300 монтажных склеек. У меня в «Антикиллере» их 3 тысячи. А в следующей картине — 5 тысяч. И дело не в том, что я гнался за клиповой склейкой, а просто так мозги уже работают.
Недавно детям в рамках 80-летия Победы показывал, с последующим обсуждением, фильм Сергея Бондарчука «Судьба человека». Они с огромным интересом смотрели, но им было трудно, потому что для их восприятия все очень медленно. Поэтому стало трудно читать литературу. Поэтому люди разучились писать рукой. Даже я ловлю себя на мысли, что мне, например, трудно читать Ремарка. Когда-то обожал, а сейчас взял с собой в отпуск «Три товарища», и мне было тяжело — слишком медленно. Поэтому, конечно, все меняется, законы меняются, и движущаяся картинка теперь все время с тобой. Сейчас можно прекрасно снимать вертикальные сериалы, которые длятся, например, один прогон метро. Или одна серия, пока ты поднимаешься на эскалаторе.
— А как вы относитесь к искусственному интеллекту, повлиявшему на кино? Уже вот Никулина оживили. И он «играет» в новых фильмах. Наверное, скоро и живым актерам не нужно будет приезжать на площадку, просто создадут их изображение, и все.
— У этого есть серьезный моральный аспект, потому что не факт, что Никулин хотел бы сниматься в этом конкретном фильме. Это первое. Второе, хорошие артисты даже сегодняшнего дня — Костя Хабенский, Женя Миронов, Сережа Безруков — очень избирательны. Вряд ли они захотят, чтобы их изображение использовали, даже за деньги. Поскольку это новая штука, она легально еще не регламентирована. Но я надеюсь, установят какие-то правовые нормы. Так же как и интернет, ИИ — это прекрасный инструмент, ну честно. Вот я недавно выступал в Пятигорске, специалисты, преподаватели говорят, что искусственный интеллект двоечников делает глупее, а отличников умнее. Потому что отличники его правильно используют. А за двоечников искусственный интеллект пишет... Что касается кино, то никогда ИИ не заменит всех живых актеров. Потому что настоящее искусство — оно абсурдно, в нем есть человеческий фактор, есть нелогичность, парадоксальность. А когда все идеально правильно, мне кажется, тогда это просто имитация искусства или имитация знания, если хотите.
Кстати, Михалков в «Бесогоне» подчеркивал, что искусственный интеллект, именно тот, что мы пока используем, закодирован другим языком и другими ценностями, не нашими. То есть нам надо создавать свой, с Пушкиным, с Достоевским, с нашим русским языком, с тем, что составляет наш культурный код. И тогда, мне кажется, искусственный интеллект — очень хорошая вещь, но сейчас пока что это все немножечко мертвое.
— Егор, расскажите, пожалуйста, чем сейчас занимается ваша дочь Мария.
— Она окончила художественный вуз, сделала как художник иллюстрации уже к нескольким книгам. Среди них «Калевала», финский эпос, я, правда, не читал. И «Наша древняя столица» Натальи Петровны Кончаловской. Сейчас Маша поступила в магистратуру по искусствоведению и истории искусства. Но видите, кино ее затягивает потихоньку. Она снялась у Гай Германики, еще где-то. Естественно, там есть искушение, потому что в день ты получаешь столько, сколько иллюстрациями зарабатываешь за месяц.
— Но она не советовалась, идти или не идти, просто приняла сама решение попробовать?
— Она не советовалась, ей уже 25 лет, и на самом деле в какой-то момент надо перестать слушать советы родителей. Человек должен отвечать за свои ошибки. А если есть лавры, пожинать их самостоятельно. Вот я, например, с отцом посоветовался только один раз, когда мне первый фильм предложили. А я рекламщик и искусствовед по образованию. Игорь Толстунов, замечательный продюсер, он и сейчас жив-здоров, активно работает, мне предложил фильм. Я говорю: «Игорь, а ты понимаешь, что я рекламщик и клипмейкер, во-первых, во-вторых, у меня нет режиссерского образования?» Он ответил: «Я готов рискнуть». Тогда я все рассказал отцу. Папа говорит: «Слушай, это уникально, это только в России возможно, что человеку дают миллион долларов (тогда в долларах считали), чтобы он поучился снимать кино. Ну не получится у тебя, ну скажут: идиот, снял говно, до свидания. Не убьют же тебя? Не заставят миллион возвращать? Попробуй». Так я снял свой первый фильм «Затворник». Потом мне быстро предложили «Антикиллера», и вот тут я уже вошел во вкус, меня кино засосало.
У нас никто в семье не советуется, хотя мы все выросли из одних корней — это Петр Кончаловский, Василий Суриков, Сергей Михалков, Наталья Кончаловская, все творцы, художники. Следующее поколение — это отец, Никита. Каждый занимается своим делом, и очень редко сотрудничество получается. Вот Никита с отцом, по-моему, один раз сотрудничали, когда тот снимался у него в «Сибириаде», в одной из главных ролей. А, еще в «Дворянском гнезде»...
— Я периодически встречала ваше имя, особенно в воспоминаниях о Кончаловской, понимала, что вы в этой среде росли, и не могла она на вас не повлиять.
— Во-первых, это определенный дух соревновательности. Необязательно сделать лучше или больше, но сделать что-то свое, состояться самому. Это очень трудно — по-настоящему состояться в такой семье, потому что спрос другой. Скажут: «А, да ему все дед сделал, ему все папа сделал». А мне вообще никогда никто не помогал. Ни разу в жизни я не обратился с какой-то просьбой по работе... Да, отец мне дал образование, безусловно. Но как только я окончил институт, ни разу не попросил у него денег, и ничего у меня не было, я все сам построил. Сам снял свои фильмы. Хотя меня сначала критиковали — и папа, и дядя. Только дед никогда не критиковал. Постепенно доказал, что я абсолютно отдельная творческая единица, у меня 16 полнометражных картин за спиной, не каждый режиссер может этим похвастаться. «Антикиллер» — культовый фильм. «Побег» — очень известная картина, я очень надеюсь, что и «Авиатора» ждет успех.
— Насколько я знаю, несмотря на то что ваши родители развелись, когда вам было три года, вы очень много времени проводили на Николиной Горе. И были любимым внуком Натальи Кончаловской и Сергея Михалкова.
— Я вырос на два дома. Николина Гора, где сейчас до сих пор, слава богу, живет отец, конечно, была домом для меня. Я там провел, собственно, все детство. Когда в школу не ходил — в каникулы, выходные, — всегда был на Николиной Горе, у Натальи Петровны. Очень дружил с дедом. Просто у Сергея Михалкова я старший внук. Не любимый, но старший... Хорошо его помню. И я очень много времени провел с Никитой, потому что папа уехал в Америку в 1979-м, мне 13 лет было. И вот с 13 до 18, до ухода в Советскую армию, я жил в одном доме с дядей. Мы много и общались, и в футбол играли, и плавали, и болтали. Они сидели там с Рустамом Ибрагимбековым или с Сашей Адабашьяном, работали, а я копался где-то в углу, в кассетах у Никиты. Дядя на меня очень большое влияние оказал.
Первое — это дух соревновательности. Второе — огромное уважение и знание истории семьи. Если ты знаешь историю семьи, то тогда ты начинаешь знать историю страны и любить ее, Родину любить. Никита Сергеевич огромный патриот, и мне передалось его ощущение страны, Родины, корней. При этом я и за границей в свое время много пожил. И в Америке, и во Франции, в Англии учился, три учебных заведения окончил. Поездил по миру и мог вполне остаться на Западе. Мое образование это позволяло. После Кембриджского университета мог поехать в Лос-Анджелес, стать продюсером. Но я предпочел вернуться в ту Москву 90-х, о которой мы говорили. Хотя это время было страшное, но я о нем вспоминаю и с благодарностью, и с любовью, потому что оно было очень азартным.
Но главное, наверное, что мне дала жизнь в семье и то, что мы не ценили тогда, — возможность увидеть интересных людей... Вот сейчас я это начинаю ценить и надеюсь, что-то во мне осталось от прикосновения к этим людям. Я прибегал откуда-то с речки домой на обед. За столом сидит Чингиз Айтматов, Сергей Бондарчук, Ирина Скобцева, Марчелло Мастроянни... Конечно, не всегда, не одновременно... Роберт Де Ниро, Людмила Гурченко, Олег Табаков, Эдуард Артемьев, Святослав Рихтер, Сергей Капица, Нонна Мордюкова... Вот это были люди, которые приходили вечером в гости.
— Но у вас не было благоговения?
— Поел и ушел, ну что там разговаривать. И еще бутылку шампанского со стола увести. Для меня это было привычным. Бабушка очень любила гостей, любила общаться. Переписывалась с американским писателем Стейнбеком, дружила с Джо Дассеном. Говорила по-английски, по-французски. И вот эта атмосфера творчества в доме... Рихтер сломал рояль: педали жал, жал, и они отвалились. Извинялся. Рихтер! Я сейчас понимаю, что настоящая привилегия в жизни была не пайки или какая-то отдельно сваренная для членов политбюро колбаса, а встречи с этими людьми.
— Реально такая была?
— Была колбаса, которую давали только в наборах членам ЦК, и у деда был паек. Советская колбаса вообще была хорошая до определенного года, там ГОСТы другие, но эта была просто феноменальная, я ее до сих пор забыть не могу. Какая-то икра красная или черная, но меньше. Ты покупал эти пайки тихонько. Все эти распределители были в подворотнях, советская номенклатура, она стеснялась. Все-таки пытались как-то ощущение равенства создать.
— Никита Сергеевич мне в интервью рассказывал, что ему в школе было некомфортно, что он сын такого известного человека. А вот вы и сын известного режиссера, и племянник. Вы тоже в простой школе учились?
— Я учился в очень хорошей школе. Нет, она никакая не особенная. Просто у некоторых советских школ была репутация. 12-я спецшкола на Арбате и сейчас считается очень крепкой. Спустя 40 лет я пришел туда на 1 сентября, и все преподаватели, которые были у меня, там стояли, кто не умер. Физичка, химичка, даже завуч, учитель французского языка... Хотя, когда я пришел в школу, она была уже немолода. А окончил я школу в 1983-м. 40 лет прошло. До слез... И все они там были, все мои дорогие преподаватели.
— А вы пришли с ребенком?
— Я привел Петю Кончаловского, своего младшего брата, сына отца и Юли Высоцкой. Мне было очень приятно побывать в родной школе. И надо сказать, что мои преподаватели никогда не были во Франции, но учили меня очень неплохо языку, я до сих пор вполне прилично говорю по-французски. В школе у нас было немало детей из советской элиты, детей дипломатов, иностранцев несколько было. Но в остальном там не было никакого спецснабжения, очень все аскетично, прочно, строго. Есть такая знаменитая картина Поленова «Московский дворик». Вот в этом дворике стоит моя школа. А эта церковь, когда я учился, была одним из цехов «Союзмультфильма».
— А в армию вы добровольно пошли? Не было мысли этого избежать?
— Пошел сам, но с определенным интересом, потому что собирался ехать учиться на Запад. И я хотел отслужить, чтобы отдать долг Родине. Окончил школу военных водителей и работал водителем бетоновоза в Москве три месяца, потом ушел в армию.
— Тем не менее вы не устроились в Театр Советской армии или еще куда-то...
— Театр Советской армии — это было сладкое место, да. А я служил в 11-м отдельном кавалерийском полку, сейчас это Президентский полк. Мне помогли попасть туда. Есть миф, что там было очень легко служить. Но на самом деле тяжело, потому что это животные, это постоянные тренировки, и наряды очень тяжелые по конюшне, когда ты убираешь навоз. Но там служили некоторые мои коллеги, например Андрей Ростоцкий. Считалось, что это блатной полк. И он действительно был блатной, потому что это Голицыно, недалеко от Москвы.
Вот мой двоюродный брат Степан, с которым я вырос, он служил три года на флоте. Конечно, у него была тяжелее служба.. В армии я дослужился до сержанта, был замкомвзвода, второй год службы пользовался огромным авторитетом и делал что хотел, меня вообще не трогали. А первый год был очень тяжелым, потому что я был в сержантской школе, это 30 секунд обед и 30 секунд завтрак.
— Реально?
— Да. Ну, пока ты курсант этой сержантской школы. Там не любили москвичей, не любили людей с известными фамилиями. Потом, когда ты уже адаптируешься в среде, у тебя появляются друзья, чувствуешь себя лучше. Я уже знал все ходы и выходы, принимал душ каждый день. И вдруг меня вызывает начальник штаба и говорит: «Михалков (мы все Михалковы по паспорту), я тебя перевожу из взвода связи». — «Товарищ подполковник, за что?» Он говорит: «Дурак, это повышение». И меня перевели в Москву старшим взвода кавалеристов, прикомандированных к киностудии «Мосфильм».
— То есть они участвовали в съемках?
— У нас лошади стояли на «Мосфильме». А напротив — маленькая военная часть. Понятно, что мы не участвовали в съемках каждый день, наши солдаты помогали строить декорации на «Мосфильме». И делать было, по сути, нечего. Командир мне говорил: «Егор, в выходные езжай домой». Я отвечал: «Толь, что мне дома делать, давай останусь». И как-то приехал в полк, смотрю, какой-то солдатик подметает плац. Подхожу поближе — бац, Федя Бондарчук. Его перевели из какой-то летной части, из Сибири.
— Но я все-таки поняла, что в семье Михалковых-Кончаловских, будем так говорить, не было такого понятия — воспитывать детей. Своим примером, наверное, все воспитывались.
— Со мной и дед, Сергей Михалков, и отец лет с двенадцати начали разговаривать абсолютно как со взрослым человеком. С крепкими словечками, с шуточками, с обсуждением женщин, вполне вот как мы с товарищами разговариваем, не делая никакой скидки. Но в какой-то момент вот этот мой дух соревновательности заставил меня поспорить с отцом. Смогу ли я поступить в Гарвард или Кембридж? В общем, в один из лучших вузов мира на тот момент. И я очень серьезно начал готовиться. Учил английский язык. Потом уехал учиться, получил студенческую визу, которая давала возможность ездить как хочешь.
Сначала я окончил Интернешнл бакалавриат, потому что, естественно, советская школа, тем более французская, — совсем разные системы. Потом бизнес-школу — еще год. И поступил в Кембриджский университет с первого раза. Сначала у меня была философия, через год перевелся на искусствоведческий. И в результате получил диплом. И выиграл у отца машину «Жигули». Нет, я сам купил машину. Но мы поспорили на определенную сумму денег, и мне хватило их на автомобиль.
— Вы редко виделись с родными в годы учебы?
— Нет, я вообще почти никого не видел шесть лет. Мы с отцом разговаривали раз в неделю по телефону. Причем он мне звонил с телефона-автомата, потому что не было мобильных еще.
Надо сказать, у меня такая репутация была — меня побаивались везде. Потому что знали, что я служил в Советской армии, какой-то непонятный человек: с одной стороны, отец — режиссер в Америке, с другой стороны, служил, а Советская армия — она такая... И у меня была репутация очень загадочная и таинственная, поэтому все девушки меня очень любили.
— Вы так интересно рассказываете, что опережаете мои вопросы. У меня, конечно, были вопросы про семью. Меня удивляет, что никто из клана не потерялся в этой жизни, нет никого, извиняюсь, кто бы нигде не работал, ничем не занимался. Ни одного такого человека из семьи Михалковых-Кончаловских не знаю.
— Дай Бог.
— Все-таки, мне кажется, это стержень... Но есть одно «но»: если ты не встроился в семью — ничего нельзя сделать. И я немало вижу примеров, когда люди сюда входили и так же бесследно выходили. Потом, наверное, остается обида. Почему до сих пор интервью вашей первой гражданской супруги наполнены фамилией Кончаловский?
— Честно скажу — не знаю. Удивляюсь: мы ведь расстались с ней около двадцати лет назад, а она до сих пор не может отойти от этой темы. И предложила уже в СМИ бесчисленное количество взаимоисключающих вариантов и нашей совместной жизни, и нашего расставания. Это трогательно, грустно и наивно. Мне ее немного жаль. Она замечательный человек, хороший, добрый, немеркантильный. Все-таки, видимо, у нее обида осталась на меня и не дает ей покоя...
Но для меня главный и единственный результат нашей жизни совместной — это наша дочка Маша, которой уже 25 лет. Замечательная девушка, с которой я очень много общаюсь и дружу; очень образованная, и будет еще более образованная, и талантливая, и хороший человек.
— А вы чувствуете разницу, когда тогда стали отцом, больше 20 лет назад, и сейчас у вас дети маленькие?
— Да. Во-первых, девочка — это девочка. Я прекрасно помню, как со мной общался отец. И понимаю, как мне общаться с сыном. Конечно, это проще. Пройдет еще несколько лет, и появятся какие-то деликатные темы, как воспитание полов, и мне, конечно, с мальчиками проще. С девочкой... я иногда не представлял, как себя вести... Во-вторых, конечно, я изменился, больше времени провожу дома. Когда росла дочь, постоянно был на съемках. Это, кстати, и спасло мои отношения с Любовью на определенное время. А съемки — это веселая жизнь. Тогда... Сейчас нет. Моя жена Мария — адвокат. А адвокат — это человек, который всегда следит за своей речью, никогда не раздражается лишний раз.
Потому что у адвоката очень строгий кодекс поведения. Люди этой профессии следят за тем, что они говорят, как реагируют. Они не реагируют сразу. Условно, есть какая-то причина для ссоры и ты бросаешь слова. А она нет. Она подождет чуть-чуть, взвесит, что хочет сказать. И это очень дисциплинирует тебя тоже. Потому что ссоры, как правило, — это слово за слово, и из-за ерунды...
— Мне интересно, правильно ли мое наблюдение. У меня сейчас было несколько интервью с актерами, режиссерами, которые раньше были в браке со своими коллегами, — и неудачно, а теперь счастливы в позднем браке с женщинами нетворческих профессий. И у меня возникла теория, что, может быть, не всем нужно создавать творческий брак. Актриса — она все-таки не для семьи, она не для мужа...
— Но при этом были потрясающие многолетние браки — Макарова и Герасимов или Панфилов и Чурикова. Конечно, первый брак — это такой полигон для того, чтобы учиться жить вдвоем. Поэтому, мне кажется, у многих он распадается. У меня были и в Англии отношения длительные, и в России. До этого в Советском Союзе, были девушки, с которыми я был вместе подолгу. Ты успеваешь сделать все ошибки, проанализировать их и потом, по возможности, не повторять. У тебя есть определенный багаж. Ты становишься более эмпатичен и менее требователен в каких-то вещах. Лучше понимаешь, что тебе нужно. В молодости женятся на моделях, а в более зрелом возрасте — на душе и мозгах. Потому что ты понимаешь, что внешность — это вещь преходящая.
— Егор, расскажите о своей семье. Сколько сейчас вашим мальчикам лет?
— Три и восемь.
— Вам весело?
— У нас все отлично, в семейной жизни очень важно иметь возможность родных не видеть. (Улыбается.)
— Эта ваша фраза, которая меня потрясает. Вообще, нет в вас этого романтизма. Вы говорите прямо то, о чем другие молчат.
— Да, у нас у всех своя зона, так дом устроен. Даже у мамы, которая часто живет со мной, квартира отдельная в доме, абсолютно отдельная кухня, ванная, стиральная машина — все свое. У нас у всех есть свой уголок. И самое приятное, когда ты слышишь внизу крики какие-то детские, но можешь туда не спускаться. Или тебе утром няня говорит: «А мы всю ночь не спали». И ты понимаешь, что ты имел возможность спать.
— А ваша жена работает?
— Она очень много работает. Мария адвокат, как я сказал, у нее масса клиентов. Кстати, из творческой среды много людей.
— А каково это — жить с мамой в таком возрасте? Все равно ведь вы в одном доме.
— Мама может резко что-то сказать, я просто пропускаю многие вещи мимо ушей. Раньше реагировал, а сейчас как будто этого не было, проходит три минуты, и это уходит, все. Ну да, век живи, век учись. Ей нелегко было в молодости, она очень много работала, ездила, снималась. Ее второй муж, Катин папа, не очень хорошо зарабатывал, поэтому она содержала семью. С возрастом мы с сестрой стали понимать, как ей трудно жилось.
— А с кем вы оставались, с няней?
— Сначала мы оставались со знакомой бабушкой, типа няни. А когда мне было лет пятнадцать, уже жили одни. Я отвечал за все. Водил сестру в школу, потому что мы в одной школе были. И это сидело во мне, что я должен помогать семье. Как только встал на наги, стал о матери заботиться. Построил ей дачу хорошую, настоящую, ремонты делал в ее квартире. Вот сегодня ее забираю на дачу, вчера возил к врачу... Это все происходит естественным образом, и для меня совершенно нормально, что мама с нами. Главное, что нет одной кухни, где все толкаются. Две хозяйки на одной кухне — это всегда тяжело, даже если прекрасные отношения. А у мамы тоже характер непростой.
— Но вы в себе характера больше от мамы или от папы чувствуете или поровну?
— Не знаю, мне трудно сказать. Главное качество, которое я перенял от папы, — это здоровый авантюризм, смелость. Папа — авантюрного склада человек. В хорошем, здоровом смысле. Вот я в кино пошел — вообще ни сном ни духом не учился этому, это достаточно смелый поступок был, особенно со старшими родственниками в этой области. А от мамы мне достались какие-то очень хорошие качества: человечность, но при этом тревожность. Вот я тревожный человек, все время все продумываю.
— Что бы вам хотелось в будущем осуществить — больше снимать, или, может быть, в театр, или еще что-то? Мечты будоражат или уже...
— Вообще, мои мечты все сбылись. Я имею в виду, если бы я себе представлял в 20 лет, каким вижу себя в 59, то мои мечты все сбылись. Даже какие-то — больше, чем я представлял себе. Сейчас мои надежды, конечно, связаны с работой, с интересными проектами, чтобы я «болел» проектом, чтобы он мне нравился, вот как «Авиатор». Чтобы это не была работа только ради денег, условно. Хотелось бы еще снять хотя бы 15 картин. Это возможно.
А что касается моей семьи, то мне, конечно, хотелось бы увидеть внуков, но никто с этим не торопится. Как можно больше помочь моим сыновьям, особенно младшему...
— Непонятно пока по старшему, к чему он тяготеет?
— Нет, пока непонятно. Но он хорошо учится. Младший очень хулиганистый, такой Чингисхан. А старший вполне себе договороспособный, разумный парень, с ним легко. Хотелось бы увидеть их ну если не состоявшимися, то хотя бы на пути. И, в принципе, все.
Подпишись на наш канал в Telegram