О Валентине Гафте — уникальном актере, поэте, авторе едких эпиграмм и сложном человеке, который больше всего на свете любил искусство и был предан ему до последнего вздоха, рассказывают его коллеги — народный артист РФ Авангард Леонтьев и заслуженные артисты РФ Максим Разуваев, Саид Багов и Василий Мищенко. Не ждите от их воспоминаний елея и дежурных комплиментов, повторимся: Гафт был человеком непростым. Но что в них есть — это непреходящее восхищение.
— В сентябре исполняется 90 лет со дня рождения Валентина Иосифовича Гафта. Авангард Николаевич, вы знали его много лет. Дружили?
Авангард Леонтьев: Я не могу этим похвалиться, но у нас были хорошие товарищеские и партнерские отношения. Между нами было понимание и, конечно, театр, который занимал обоих. Мы оба много лет были актерами «Современника».
— Но первых успехов Гафт добился в кино...
Авангард Леонтьев: Этому способствовал его типаж. Он был хорош собой, высок ростом, широкоплеч, у него было очень запоминающееся лицо, которое ни с кем не спутаешь. У него были бицепсы, он постоянно подтягивался на штанге-карнизе в «Современнике», я часто заставал его за этим. Валя был всегда в форме. Его, такого мужественного двухсотпроцентного мачо, стали снимать сразу после того, как он сыграл в эпизоде у Михаила Ромма в фильме «Убийство на улице Данте». Даже Александров успел его снять с Любовью Орловой в каком-то неудачном фильме. Валя играл у главных наших режиссеров, и всегда хорошо и интересно.
Максим Разуваев: Авангард Николаевич, вы упомянули его бицепсы. Будучи много лет актером «Современника», я часто путешествовал с театром по стране. На больших гастролях все обычно уходили в магазины, смотрели достопримечательности, а мы с Валентином Иосифовичем встречались в тренажерном зале, причем совершенно случайно. И это происходило, даже когда он уже был в возрасте. Гафт гордился своей физической формой. А после 60 лет уже ходил по залу и символически трогал тренажеры. И с ним всегда была Ольга Михайловна, стояла в сторонке.
Саид Багов: Он круглосуточный артист! Это была постоянно совершенствовавшаяся душа. Валентин Иосифович был очень требовательным к себе самоедом, в отличие от многих и многих артистов. Он понимал, что критика — это движение вперед. Сыграв свою первую роль в фильме «Убийство на улице Данте», просто ужаснулся, увидев себя на экране. Мало того, во время съемок второй режиссер тихо сказал: «Как мы ошиблись с этим мальчиком!» Гафт это услышал и на всю жизнь запомнил. Эта фраза бежала красной строкой перед его глазами каждый раз, когда он оказывался в пятом павильоне «Моcфильма».
Мало кто знает, что Гафт должен был петь романс в фильме Мотыля «Звезда пленительного счастья». Композитор Шварц писал музыку для него. Валентин Иосифович приехал на «Мосфильм», постоял у павильона и уехал — почувствовал, что эта вещь не его... И в фильме пел Володя Качан.
В юности Гафту довелось играть в Театре Моссовета с Любовью Орловой. Он пригласил на постановку свою девушку. После окончания спектакля Гафт увидел ее в слезах:
— Что такое, почему ты плачешь?
— Валечка, я тебя очень прошу, не играй ты больше, ты такой бездарный!..
У него всегда была невероятная творческая устремленность. Он рассказывал, как подростком делал вид, что очень интересуется Пушкиным. Когда домой приходили гости, брал толстый том и проходил мимо с задумчивым видом, не глядя на них. Мама говорила: «Тихо! Тихо! Валечка читает «Онегина». Пройдут годы, и на радио Гафт сделает замечательную работу по «Евгению Онегину».
Когда он решил пойти в Школу-студию МХАТ, родители даже не знали, куда сын поступает, — он готовился сам. В парке «Сокольники» случайно увидел Сергея Столярова, игравшего главную роль в фильме «Цирк». Не зная его имени, бросился со словами: «Дяденька! Помогите мне подготовиться к экзаменам, я не знаю, как читать басню». Получив согласие, он собрался начать читать. «Но зачем же здесь? Запишите телефон и приходите», — сказал знаменитый артист. И действительно помог с басней. Так же Гафт, будучи мальчишкой, приезжал к Ираклию Андроникову за помощью, как мне потом рассказывала Екатерина Андроникова.
— И он вырос в большого артиста. Авангард Николаевич, что вы цените в нем как в актере?
Авангард Леонтьев: Валя нравится мне во всех ролях, я видел, как он использует материал роли. Он играл собой — по школе Станиславского и Немировича-Данченко. Не какой-то там образ притягивал к себе, а себя к образу, такая диффузия. А это главная заповедь Художественного театра, его идеи. Валя был правильным выпускником Школы-студии МХАТ, он ее впитал в себя и использовал всю жизнь.
Саид Багов: Помню первую репетицию нашего с ним спектакля «Пока существует пространство». Я подошел к стене, где по сюжету когда-то висела фотография моей мамы. Говорю свой текст:
— Помнишь, как мы с мамой ее крепили?
Гафт возражает:
— Нет, старик, это неверно.
— Что неверно?
— Вот ты подходишь к стене и находишь ямку от кнопки. Что это?
Я говорю:
— Ямка.
А он:
— Нет, это мама.
Каждый раз, когда мы играли этот эпизод, у меня по спине пробегали мурашки. Вот школа Станиславского!
— А каким Гафт был в работе?
Авангард Леонтьев: Он всегда думал о себе, чтобы самому хорошо играть. Особенных замечаний никому не делал, понимал, что актеры этого не любят. Хотя замечания кое-кого из них бывают очень полезны. И Валя все-таки иногда занимался этим, но не специально, просто он считывал ошибки партнера, как большой артист. Хотя тоже большой артист Евгений Евстигнеев никогда никому не делал замечаний. Он видел все наши ошибки, но был очень деликатен. Из него клещами надо было тащить оценку мизансцены, роли. А Валя был прямой. Прямота нужна, мы редко ею пользуемся, боимся обидеть кого-то. Такие артисты редко бывают. Такая же была Женечка Добровольская. Я, наученный Гафтом, впитывал и не обижался, я ждал помощи от нее. Юрий Стоянов на прощании с ней сказал: «Дураки, кто не слушал ее замечаний».
Замечания Гафта были всегда по делу. Кто к нему прислушивался, выигрывал. Например, мы снимались в телеспектакле «Тайна Эдвина Друда». Там был эпизод, где мы сидим за столом с моим дядей Джаспером, и я упиваюсь ситуацией. Я играл с таким наслаждением! Сняли один дубль. Валя мне говорит: «Старик, ты медленно играешь». Мне было очень неприятно, потому что я кайфовал во время этой съемки! И я не прислушался. Потом посмотрел на экране и увидел, что действительно медленно играю, и это моя ошибка. Я запомнил на всю жизнь, что в кино вообще нельзя медленно играть, потом твои длинноты могут вырезать. (Смеется.) То есть его замечания были полезны. Хотя он мог делать их сухо, без всяческой подкладки, не подслащая.
Максим Разуваев: Когда я только пришел в театр «Современник», первая рекомендация мне, молодому актеру, была от Гафта. В сцене дождя в «Пигмалионе» я выбегал на сцену, и все было не так. Галина Борисовна долго билась со мной. Все давали мне советы. Гафт подошел и сказал: «Старик, никогда не играй дурака, всегда играй умного, даже если режиссер требует от тебя другого». Я помню это, хотя прошло 32 года. Он и сам придерживался этого правила. Когда я в молодости посмотрел «Ревизора», был поражен. Гафт играл городничего, который до конца не верил, что это настоящий ревизор, потому что был умным. И в конце спектакля режиссер Валерий Фокин дал возможность Гафту на глазах у зрителя «собраться» и пойти к настоящему ревизору. И он так уходил, что зритель понимал, что он справится и жизнь будет продолжаться в этом же ключе. И все это без слов.
Что касается «не подслащая», то он мог сделать так, чтобы тебя сняли с роли, если ему не нравилось, как ты играешь. На выпуске спектакля «Аккомпаниатор» у нас была история. Во время репетиций Валентин Иосифович говорил, как мне надо играть. Я был не согласен с его трактовкой и начал приводить аргументы в пользу своей версии персонажа. Он внимательно выслушал восемь минут моего монолога и через паузу сказал: «Ну, так ты будешь играть в другом театре». И мне эту роль не дали — премьеру играл другой артист.
После нее подошел Гафт и спросил:
— Старик, ну ты будешь играть?
Я говорю:
— Да.
— Ты готов?
— Да.
— Тебе нужна репетиция?
— Ну хотя бы одна, — ответил я, поскольку последние десять дней репетировал другой артист.
Он сказал:
— А-а... — и у него потух глаз, он развернулся и ушел. В итоге я так и не играл эту роль.
Василий Мищенко: Максим, тем не менее у вас с Гафтом было семь спектаклей. А мы с ним играли только в «Ревизоре». Я хотел бы больше, но он не дал мне репетировать в постановке по пьесе Николая Коляды. Моей партнершей должна была быть Елена Яковлева. Вале не нравилось, как я репетирую. И хотя Коляда хотел, чтобы я играл вторым составом, Гафт сказал, чтобы я даже на репетиции не приходил.
Что касается «Ревизора», то у нас случилась неприятная история. Я, тогда молодой артист, получил роль Хлестакова, Гафт играл городничего. На первом же спектакле после сцены с Осипом в трактире он уходит за кулисы и, проходя мимо меня, говорит: «Х... ты артист, я не буду с тобой играть, это невозможно». Сказано было вроде мимоходом, беззлобно. Я промолчал, подумал, может, он так шутит. На следующем спектакле все повторилось, потом еще. Наконец я понял, что это мешает мне сосредоточиться. И однажды мое терпение лопнуло, кровь бросилась в голову, и я так выразительно посмотрел на него, что он, видимо, понял: я не в себе.
Выхожу на сцену, руки трясутся, машинально говорю текст и серьезно готовлюсь набить ему морду... В антракте Гафт идет мне навстречу со словами: «Вася, я про себя это говорю. Мне тяжело, у меня полная профнепригодность». Конечно, он меня обезоружил. И после этого у нас были ровные дружеские отношения. Гафт был соткан из противоречий, и обижаться на него было бессмысленно.
Максим Разуваев: А лет через семь-восемь после инцидента с «Аккомпаниатором» Гафт написал пьесу. В ней должны были играть он, Александр Филиппенко, и еще был третий персонаж. Когда читали пьесу в театре, в перерыве все пошли курить, Валентин Иосифович встретился со мной взглядом и подмигнул. Это означало, что третьим он предлагал быть мне. Так я получил эту роль, и мы много гастролировали со спектаклем.
Авангард Леонтьев: Кстати, заглавную роль в телеспектакле «Тайна Эдвина Друда» я получил тоже благодаря Вале. И произошло это как по мановению волшебной палочки. Гафт разговаривал по телефону в бесплатной телефонной будке, которая стояла у нас в театре. Она была открыта, поэтому все было слышно. Валя с кем-то говорит, а я иду мимо. И вдруг слышу: «Вот тут идет Гарик Леонтьев, он сможет сыграть Эдвина Друда». Как потом выяснилось, это был разговор с режиссером Александром Орловым, который тут же принял телефонное предложение Гафта. И я начал сниматься. Орлов оказался режиссером, который смог создать легкую атмосферу на съемках. Таким образом я получил от Вали Гафта роскошную «премию».
Саид Багов: Валентин Иосифович и мне невероятно помог. Мы познакомились, когда мне было 18 лет. У нас в ГИТИСе один преподаватель организовал творческую встречу с Гафтом. Через несколько дней после нее он мне передал, что Гафт про меня спрашивал, сказал: «В этом парне что-то есть». А я тогда был в жутком состоянии, думал, что ошибся в выборе профессии. И это «что-то есть» подняло меня до небес.
Прошло несколько лет. В Театре имени Станиславского у Анатолия Васильева я играл в постановке «Взрослая дочь молодого человека». Сначала роль не шла, и меня критиковали большие мастера. Михалков сказал: «Что играет этот мальчик — непонятно», Товстоногову тоже моя работа не понравилась. Но месяца через три после премьеры я нашел верный тон роли. И вот тут мы и столкнулись с Гафтом на Пушкинской, и он сказал: «Старик, я посмотрел спектакль, потрясающе! Когда ты вышел, я не мог понять, кто этот американский артист».
Я был счастлив, что он увидел проделанную мной работу. Гафт всегда хвалил с перебором, если ему нравилось. Он мог, лично не зная человека, найти телефон, позвонить и объясняться в любви его таланту. Так в свое время поддерживали и его. Он рассказывал мне, как однажды Ростислав Плятт, спускаясь по лестнице театра, вдруг сказал ему: «Вы очень талантливы, очень! И у вас все будет замечательно! Запомните, что я вам сказал!»
Авангард Леонтьев: Со мной было почти то же самое. Я был тогда молодым артистом «Современника», а он просто кинозвездой, еще не актером театра. Я очень любил Школу-студию и часто ходил туда. Однажды иду по вестибюлю, навстречу Гафт. Мы не были знакомы, он вдруг останавливается, оглядывается и говорит: «Вы хорошо играете в «Мастерах». У нас в «Современнике» шел спектакль с таким названием, в нем блистали Анастасия Вертинская, Михаил Козаков, а я играл в... массовке. И вдруг он говорит: «Вы хорошо играете!» Это был такой мне подарок! Я любил эту роль. Потому что Табаков однажды во время репетиции сказал мне: «Тебе знаешь что надо добавить в роль? Что тебе безумно интересно все, что происходит между главными героями, ты впитываешь все это!» Я взял это приспособление, и оно сработало! Гафт меня похвалил, и Ефремов, кстати, тоже. Это уже две госпремии! (Смеется.)
Мало того, на худсовете Валя часто предлагал дать роль в новом спектакле одному артисту, который мало был занят в репертуаре. И Галина Борисовна без интереса к нему относилась, не так, как в былые времена. Список исполнителей ролей у нее уже был готов, и артист туда не входил.
И Валя говорил:
— Галя, дай ему эту роль, она ему очень подходит, ему играть ничего не надо, он сам такой!
А она упиралась:
— Нет!
Гафт настоял, и Волчек взяла. И он очень хорошо сыграл. Это был Владимир Земляникин.
Такой Валя был в жизни. Я не чувствовал, что у него тяжелый характер, хотя некоторые так считали.
Максим Разуваев: Многие говорят о его тяжелом характере, о его невыносимости. В каком-то смысле он был невыносим, это правда. Партнеры, которые оказывались послабее его нутром, потоньше, менее стойкие, погибали рядом с ним, уходили из театра, уходили из спектакля, уходили из профессии. Да, в нашем театре была молодая актриса, которая вообще сменила профессию после его критики.
Однажды вхожу в наш буфет и вижу — Гафт берет рыбу, и ему говорят:
— Валентин Иосифович, осторожно, она костлявая.
Он:
— Ничего, я справлюсь.
Наблюдаю за ним. Он берет ее двумя руками — не вилкой, не ножом! — и перегрызает ей хребет. Так целиком всю и съел. Я представил молодого артиста у него в зубах: кости его не волновали, он с ними справится.
Сейчас, будучи на шестом десятке, понимаю, что с ним происходило. Он был артистом, художником до мозга костей. Фальши не выносил на дух. Хотя репетиции — это процесс поиска, они на то и даны, чтобы найти эту правду, эту точность. А он из нее просто состоял, из правды. Даже если сам много пробовал, то каждая его проба была убедительна. Только ему было ведомо, почему та или иная проба не подойдет, а останется другая. Он был убедителен во всем. Будучи одержимым и неистовым артистом, не мог принять пробу другого актера. Получалось, что ты не имеешь права на ошибку. Я думаю, что он впадал в состояние аффекта, уходил в оцепенение. «Нет, если он так будет играть, я не буду играть», — говорил Гафт нараспев обиженным голосом.
— Наверное, многие обижались и на его эпиграммы?
Авангард Леонтьев: Я обижался на то, что он не писал на меня эпиграммы, — безмолвно, безнадежно. (Смеется.) Думаю: «Вот на такого-то написал, а на меня нет, значит, я не вхожу в эту элиту». Но ему никогда на это не жаловался. Когда мы отмечали 30-летие «Современника», Гафт вел вечер. И представляя каждого артиста, читал на него двух-трехстрочные объявлялочки-характеристики. Когда я вышел на сцену, Валя прочел: «Удивительный артист — и авангард, и реалист!» (Смеется.) Мне было очень приятно.
У нас была прекрасная артистка Нина Дорошина, она как никто умела передать трагедию неразделенной любви, все утирали слезы в зале. В «Обыкновенной истории» Гончарова умоляла Адуева-Табакова не бросать ее. Даже уже уйдя со сцены, Нина кричала за кулисами: «Александр, не уходите!» Шквал аплодисментов в зале!
Валя написал на нее эпиграмму: «О том, что позабыто, позаброшено, в который раз сыграла нам Дорошина». Но Нина на это не обижалась. Вообще, я не помню, чтобы кто-то обижался на эпиграммы, потому что это было очень талантливо и так небесполезно для адресата.
— Максим, в театре наверняка много баек, связанных с Гафтом...
Максим Разуваев: Помню, Галина Борисовна рассказывала. Гафт однажды пришел и говорит:
— Я нашел грандиозную пьесу!
Она:
— Какая пьеса, кто автор?
— Не скажу, я сам должен тебе ее прочитать.
Целый месяц он донимал ее этой пьесой. Наконец они нашли время. «Он пришел ко мне, — рассказывает Волчек, — раскрыл пьесу, говорит: «Слушай, только внимательно». Читает страницу, вторую, третью, на четвертой вдруг закрывает ее со словами: «Не, Галя, это какое-то говно!» В этом весь Гафт.
Был момент, когда Валентин Иосифович в «Пигмалионе» забыл текст. Он играл Хиггинса, а Пикерингом был Валера Шальных. Валера рассказывал: «Вдруг он замолкает, закрывает меня широченной спиной от зала и, глядя мне в глаза, говорит: «Старик, ты знаешь, даже вариантов нет, играй один». Такие накладки — это же самое интересное для артистов.
Актриса Марина Хазова рассказывала один случай. Она играла в «Трех сестрах» Ирину, Гафт был Вершининым. «После премьеры мы оказались в одном лифте. Он так на меня смотрит и говорит:
— Ты грандиозно играешь эту роль, грандиозно! Только в одном месте никуда не годится.
Я спрашиваю:
— В каком, Валентин Иосифович? Где?
Он мнется, мнется, а потом выдает:
— Да везде!»
Это непостижимый человек! Он был правдив и когда говорил «грандиозно», и когда критиковал. Он не хотел никого обидеть намеренно. Не ведал, что обижает людей, поэтому не извинялся. У него это было не зло, это были вера и диагноз.
Саид Багов: У него было невероятное чувство юмора, для кого-то убийственное. Некоторые люди обвиняют Гафта в едкости, но это не едкость. Это точность! Умение называть вещи своими именами! Зиновий Гердт хорошо про это написал в своей эпиграмме:
Он гением назвал меня,
Но это было днем,
А вечером того же дня
Назвал меня говном.
Но говорить о нем шутя
Я не имею прав,
Ведь он и вечером, и днем
Был в общем где-то прав.
— Неужели у вас не было конфликтов?
Саид Багов: Почему? Были. У нас было два острых момента во время выпуска спектакля «Пока существует пространство». Про один я могу рассказать. Я вел репетиции как режиссер, занимался светом, звуком и при этом умудрялся подыгрывать Гафту. Он делал мне актерские замечания, а сам не мог запомнить свой текст.
В какой-то момент я взорвался:
— Валентин Иосифович, займитесь собой! В течение трех лет вы не можете запомнить два простых вопроса: «Как твои дела?» и «Что нового?» А знаете почему? Потому что это вас совершенно не интересует! Мы продолжим дальше?
Он ответил:
— Нет, мы не продолжим.
— Тогда заканчиваем репетицию, — сказал я.
А это был прогон. Тут монтировщик, сидевший на первом ряду, осторожно спросил:
— Ребята, может быть, вы помиритесь?
Я в ответ:
— Мы сделаем так, как решит Валентин Иосифович.
Гафт выдержал паузу и тихо произнес:
— Пятнадцать минут перерыв.
Через 15 минут мы продолжили. А вечером он сказал: «Старик, ты был абсолютно прав! Молодец, так со мной и надо!» В этом весь Валентин Иосифович...
А если говорить о работе над текстом пьесы... То, что рождалось, он редактировал в голове, а не на бумаге. Я не успевал за ним записывать, поэтому пользовался диктофоном, а потом расшифровывал.
Авангард Леонтьев: По поводу характерности. Знаете, Саид, мне кажется, режиссеры использовали его в одном типаже — героя, сильного, мужественного человека. Ему нечасто предлагали роли, отступающие от этого имиджа. Хотя он был лирическим героем и мог прекрасно передавать переживания. Помню, как Валя сетовал своему сокурснику Олегу Табакову, прижав его к стенке в «Современнике», на свои перипетии в личной жизни, что-то у него не складывалось с одной из жен. Это было очень по-детски, жалобно, так трогательно! Актер вообще должен быть ребенком, и в нем был этот ребенок, конечно же, за внешней формой мачо.
Ему очень повезло в личной жизни, когда он встретил Ольгу Остроумову. В семье, я думаю, Гафт был и капризен, и настойчив, как мы все. И его с его прямотой, наверное, было трудновато терпеть. Я не знаю точно, и у меня нет никакого документального материала на эту тему, но я фантазирую.
С ним было непросто. И Ольге Михайловне было непросто, но она никогда этого не показывала. И он тоже. Все, что было в семье, за ее рамки не выходило. Только иногда у Вали проскакивало: «Я сейчас снимаюсь, материал не очень, но мне надо заработать денег, надо Оле окна поменять». Если он Олю и упоминал, то только со знаком плюс. Он был выше всех жалоб. Хотя очень чувствовал неустройства, переживал это в себе, но не выносил за пределы семьи.
Он уже побаливал. Олечка его спасала, лечила, помогала и продлила его годы. Очень непросто ей было, она оставалась помощницей по жизни и оберегом. Я готов говорить самые высокие слова об Олечке в связи с их союзом с Валей.
Максим Разуваев: Вот еще о его непостижимости. Интересно, что, когда он встретил Ольгу Остроумову, очень гордился и радовался, что нашел такую Олю. И при этом читал мне свою эпиграмму: «Дева с Девою лежит, она русская, он жид». Гафт был по гороскопу Девой, и Ольга Михайловна тоже.
— Василий Константинович, при таком имидже видели ли вы когда-нибудь Валентина Иосифовича расслабленным и довольным?
Василий Мищенко: Помню, мы с ним гуляли по Риму, выбирали костюмы друг другу. Рим ему нравился. Садились пить кофе, он мне:
— Я тебя угощу.
А тогда же суточные давали, и это были копейки. Я говорю:
— Валя, прекрати.
— Нет-нет, давай, — не унимался он.
Потом к нам на «Ревизора» пришел Марчелло Мастроянни. После спектакля мы его спаивали, и Гафт с ним рюмочку выпил. В смысле алкоголя он был аккуратным, но выпить любил и любил потом поговорить о жизни, как все нормальные люди. Если в компании ему что-то не нравилось, уходил. Может быть, по молодости мог заводиться, не знаю. Но когда на гастролях ужинали после спектакля, если кто-то начинал перебирать со спиртным, как водится среди артистов, он вставал и уходил. Знал свою дозу. Я никогда не видел его в подпитии.
Авангард Леонтьев: Помню, мы с ним были в актерском доме отдыха в Мисхоре. Валя жил в номере с Каневским. Я их видел во время санаторской трапезы. Гафт называл эту еду «тряпочной», и они с Каневским ходили в какую-то кафешку, где могли заказать настоящее мясо. И там, на отдыхе, я помню его добродушным, доброжелательным, совершенно вне экранного имиджа, вне пристального партнерского взгляда...
Максим Разуваев: Но был и знак, который говорил о том, что он недоволен или нервничает. У него в жизни был тик, которого никто никогда не видел на сцене, — подергивание рукой и плечом. В такой момент он дул себе на руку.
Он все видел на сцене. И похвалить мог прямо там же, во время спектакля: «Молодец! Молодец!» Был счастлив, когда у кого-то получалось, но это всегда оказывалось ненадолго. И конечно, для него становилось мукой находиться на сцене, если было необходимо долго слушать партнера. В спектакле «Аккомпаниатор» у Аллы Покровской был полный драматизма огромный монолог пенсионерки об одиночестве. Гафт тут же предложил режиссеру, чтобы его герой (такой же пенсионер) после начала монолога, задумавшись, ушел со сцены. И сколько драматизма добавится, если она будет говорить это в пустоту и того, кому она изливает свою душу, просто нет! «Грандиозно!»
— Как вы думаете, он был доволен своей карьерой?
Авангард Леонтьев: Думаю, да. Он много снимался в кино, в театре ему давали главные роли. Нам, актерам, все мало. И он мог когда-то посетовать, пожаловаться на недостаток ролей. На мой взгляд, карьера у него была счастливая.
Василий Мищенко: Он ворчал все время, что это не то, и это не так. Может, и лукавил, но у меня сложилось ощущение, что не был доволен.
Не любил себя в известных картинах. Например, в фильмах «Чародеи» и «Воры в законе», хотя зрители восхищались им во всех ролях.
— А как Валентин Иосифович относился к своим театральным ролям? И какие отношения у него были с Галиной Борисовной?
К ролям относился одинаково, потому что, если ему не нравилось, он за это не брался. А те роли, которые играл, ему нравились все.
С Галиной Борисовной у них в целом были хорошие взаимоотношения, хотя он и ее мог поставить на место: «Галя, нет, ты тут неправа, Галя...» — и пошел вразнос. У них там были свои «пригорки». Конечно, Волчек его очень ценила. Если бы он ушел из театра, то для нее это была бы катастрофа. Когда у тебя в труппе такая звезда, ее надо беречь. Она ему помогала как могла и в смысле нужных врачей, и поездок. Они любили друг друга.
Авангард Леонтьев: Когда у Вали было свободное время, он занимался творчеством. Писал сначала эпиграммы, потом начал писать прекрасные лирические стихи. Они были тонкие, афористичные, там была такая наблюдательность! Мог позвонить ночью мне, может, еще кому-то, и прочесть новое стихотворение. Если кому-то позвонит, потом звонит еще несколько ночей подряд с этим. (Смеется.)
Василий Мищенко: И мне звонил по ночам. Хоть Валя любил Пушкина и Лермонтова, но читал всегда свои стихи. Звонит в три часа ночи:
— Не спишь?
— Не сплю! — Не скажешь же, что уже третий сон видишь. (Смеется.)
— Послушай, новое написал.
Настраиваешься на одно стихотворение, а он читает часа два. Я понимал, что Гафт был одиноким человеком, особенно до Ольги Михайловны. Не хотелось его обидеть.
— Были ли у него авторитеты в литературе, в кино?
Максим Разуваев: В литературе, безусловно, Пушкин. Более того, Валентин Иосифович считал его своим Учителем. Когда речь заходила о Пушкине, он всегда становился очень серьезным и особенным образом как-то внутренне собирался, как будто готовился отражать какое-нибудь покушение на своего Учителя. В стихотворении Гафта есть такие строчки:
На пьесу наша жизнь похожа.
Мир — театр, занавес — туман.
Мы люди, нам всего дороже
Нас возвышающий обман.
А совсем недавно я обнаружил, что вот так просто он, оказывается, цитирует Пушкина — в стихотворении «Герой» Поэт говорит Другу: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман».
Чтобы стать для Гафта авторитетом в кино, нужно было быть «грандиозной» (любимое его слово) личностью. Таким человеком он называл Евгения Урбанского. Я не слышал, чтобы Валентин Иосифович говорил о ком-то из современников более трепетно. Думаю, можно многое понять о самом Гафте, о его творческом векторе, зная, что единственный артист, которого он считал звездой, — это Урбанский.
Саид Багов: Ему удалось прожить очень интересную творческую жизнь. Он стал автором «Гафта». Первые десять лет после вуза у него было очень мало работы в театре. Он окончил Школу-студию МХАТ, но во МХАТ его не взяли. В «Современник» тоже, в чем он упрекал Галину Борисовну много лет. (Смеется.)
Он играл в Театре Моссовета, Ленинского комсомола, а потом на Малой Бронной. Однажды я спросил:
— А когда вы почувствовали себя крепко?
Он ответил:
— С помощью Гончарова и Эфроса.
Позже по приглашению Олега Ефремова Гафт пришел в «Современник», в котором проработал до конца своих дней. И наш с ним спектакль «Пока существует пространство», который стал для него последним, мы тоже играли в «Современнике».
— Саид, Валентин Иосифович понимал, что это может быть его последней работой?
Саид Багов: Он об этом не думал. Он понимал, что человек должен жить без ограничений внутри. Что и старался делать.
Еще до совместной работы я пригласил Гафта на свой спектакль по Хармсу. Тогда мне был необходим и зритель, и критик, и друг. Он пришел в «Школу современной пьесы» и высоко оценил постановку... При нем я играл совершенно иначе, зная, что он все понимает. Наличие такого зрителя в зале — это подарок. Его предложение о совместной работе последовало через три года после той премьеры. У меня уже был замысел пьесы, и в нем мы совпали.
В связи с его возрастом многие мне прямо говорили: «Что ты с ним возишься? Теряешь время». На самом деле он был очень молод. Мы начали эту историю в 2013 году, а в 2017-м выпустили спектакль, потом два года его играли. Репетировали без гарантий, что постановка выйдет. Гафт мне сразу сказал: «Старик, ты представляешь, что будет, если я уйду?» Но держался невероятно мужественно. Последний раз он сыграл в июне 2019-го, а через полтора года ушел. Не сорвав ни одного спектакля! Бывали моменты, когда приезжал, ложился в гримерной, говорил, что плохо себя чувствует, но через час вставал и шел на сцену.
— Вы же вместе писали пьесу? Какие смыслы его волновали?
Саид Багов: Когда мы уже сделали этот спектакль, я Валентину Иосифовичу привел слова Эфроса, который в ответ на вопрос, как он оценивает свое творчество, сказал: «У меня такое ощущение, что я всю жизнь занимался раскрашиванием упаковки, в которой ничего не было». Критики замерли, а потом спросили, что бы он хотел увидеть на сцене. Эфрос ответил: «Двух людей, которые просто сидят на сцене и разговаривают. Но тогда каков должен быть предмет разговора, чтобы за этим было интересно наблюдать?»
Гафт сказал: «Старик! Это про нас! Мы как раз этим разговором и занимаемся».
Его интересовало движение человека к высшему смыслу и движение людей друг к другу. В пьесе все это есть — и подведение итогов, и возвращение к любви. Все, что мы играли, было про нас. Радовало, что во время спектакля в зрительном зале была особая тишина.
Перед премьерой друзья устроили Гафту встречу с далай-ламой. Полтора часа они беседовали, Валентин Иосифович рассказывал ему о нашей работе и о тех смыслах, которые мы в нее вложили. В книге, которую далай-лама подарил Гафту, была молитва: «Пока существует пространство, пока живые живут, пусть в мире и я останусь страданий рассеивать тьму». Ее начало стало названием спектакля. Это было благословение, и мы его ощущали.
Я никогда не рвался работать с Гафтом. Многие режиссеры считали его чересчур въедливым. Он всегда много пробовал и предлагал сам, а это утомляет режиссеров, которые к такому не готовы. Но когда мы начали работать вместе, оказалось, что понимаем друг друга с полуслова. Репетировалось нам легко. Встречались, минут двадцать разговаривали, пили чай и в какой-то момент начинали произносить текст пьесы. Валентин Иосифович был очень любопытным, много читал, узнавал. Мы делились и новостями, и воспоминаниями, и разговорами о технике актера. С ним было очень интересно.
В день премьеры осенью 2017 года мы вышли на улицу, светило солнце, и он сказал: «Старик, мы все-таки победили!..» Мы были не просто артисты, мы были друзья-исследователи — себя, людей, жизни... Он понимал смерть как конечность физической жизни и как бесконечность бытия. И пьеса про то, что есть запредельное, а за пределами есть жизнь.
Для меня общение с ним — более чем светлые воспоминания. Он образец жизнестойкости. Гафт был для себя высшим судом, который он не скрывал. Ни от себя, ни от мира.
Когда мне бывает тяжело в профессии или в жизни, я знаю, что если обращусь к нему за помощью, то получу ее даже из другого измерения...
Недавно он мне приснился — счастливый, сорокалетний, полный сил. Я сказал: «Я же вам говорил, что все будет хорошо...»
Подпишись на наш канал в Telegram