—Моя мама Ида Исаевна — дитя своего времени, стопроцентная коммунистка. Ну что вы хотите, если у нее был партбилет номер два, а номер один получил Леонид Брежнев!
— Иосиф Давыдович, значит, ваша мама находилась в гуще общественной жизни...
— У мамы болело сердце не только за своих детей, а за всю страну, за происходящее в мире. Где-нибудь землетрясение случится или агрессия — у нее уже трагедия.
На все реагировала очень эмоционально, принимала близко к сердцу. Помню, прихожу к маме, а она чуть не плачет: «Какой ужас, какой ужас!» — «Что случилось?» — «Ой, сыночек, я не выдержу. Ну как долго они летают в космосе!» — «Да у космонавтов работа такая». — «Но ведь у них есть дети, родители… Как же так можно?!»
У мамы очень непростая судьба, как, впрочем, и у всех женщин того поколения. Была и батрачкой, и синеблузницей, шестеро детей на руках, война, эвакуация… И при этом умудрилась получить образование, работала судьей. Всю семью спасла во время войны. Отец ушел на фронт, а она собрала нас всех — детей, брата-инвалида, бабушку — и уехала из Донбасса в Узбекистан. Помню, как я испугался: на какой-то станции мама побежала за водой и отстала от поезда.
Слава богу, через три дня она нас догнала. Мы все поселились в городе Янгиюле, что в пятнадцати километрах от Ташкента.
Я с большой теплотой вспоминаю этот гостеприимный край. Мы жили в узбекской семье, в глиняном домике с земляными полами. Хозяева делились с нами последней лепешкой. А тогда ведь вместо хлеба ели жмых, который делали из отходов семечек. Конечно, жили впроголодь. Хлеб берегли пуще золота. Я по сей день ловлю себя на мысли, что не могу выбросить даже корочки. С тех пор я больше всех продуктов люблю хлеб. В студенческие голодные годы, бывало, берешь батон, двести граммов колбасы и бутылку молока. Вкусно и наедаешься на весь день. Сыт и счастлив!
Вся наша многочисленная семья жила в одной комнатке, перегороженной занавеской.
Спали на тюфяках штабелями. Чтобы заработать денег, мама варила конфеты. Готовые конфеты пересчитывали и укладывали на досточку. Досточки с лакомством висели в нашей комнате на веревках достаточно высоко. Но мы, дети, ночью потихоньку вставали и их облизывали. А утром мама, ни о чем не подозревая, везла эти конфеты продавать на рынке.
Мама умудрялась накормить всю семью, готовя еду буквально из ничего. На огонь ставилась огромная алюминиевая выварка со свиной головой и ножками. Туда же для «витаминности» бросалось все, что было «съестного»: картофельные очистки, щавель, какая-то ботва, просто кусачая трава, растущая во дворе, и даже… селедка. Этого наваристого бульона хватало всей семье на неделю. Каждый раз после завтрака кастрюлю с «тюрей» спускали в погреб.
Потом поднимали, разогревали на керосинке, и мы обедали. Разносолов не было. Из лакомств военной поры помню обыкновенную черную смолу. Мы жевали ее целыми днями. Жестокое время, что поделаешь…
К субботе в этой же огромной выварке нас, детей, мыли по очереди. Потом в ней же кипятилось белье, чтобы избавиться от всяких насекомых.
— Как Ида Исаевна управлялась с такой оравой ребятишек?
— Нас у мамы росло трое мальчишек. Не могу сказать, что она была ласковой и доброй, скорее — достаточно жесткой женщиной. Растила-то мальчишек. Потом нас стало пятеро, Гела — единственная девочка — родилась уже после войны. Мама не только нас вырастила и воспитала, но и дала всем образование.
Мы с братьями как могли старались ей помочь. В жуткое пекло бегали по базару и продавали воду в кружках, громко крича: «Кому воду! Купи воду!» Конечно, мы зарабатывали мало, но все до копейки честно относили маме. И это тоже помогало нам выжить.
В 43-м году отца контузило на фронте. В госпитале судьба свела его с одной женщиной, и у отца образовалась новая семья. А через три года мама вышла замуж за очень хорошего человека, Михаила Михайловича Раппопорта. Он прошел всю войну, был вдовцом. У него росли два сына, так у меня появились два сводных брата. Я любил своего отчима и называл его не иначе как батя. В 48-м году у меня родилась сестричка Гела. Она в нашей семье стала шестым ребенком. Все мальчишки были с разницей в три года. Самый старший 31-го года рождения, а я, самый младший, 37-го.
После войны мы вернулись на Украину и поселились в городе Славянске.
У нас на всех было полторы комнаты. Полкомнаты занимала родительская спальня, а на другой половине мы все спали вповалку. Трое на полу, трое на широкой кровати. Я очень любил спать на полу: на улице за целый день так нагоняешься, что придешь грязный, шлепнешься на пол и спишь как убитый.
— Вас, наверное, как самого младшего в семье, больше всех и баловала мама…
— Нечем было баловать, может, она бы и рада, но… Детство-то у меня было голоштанное. Я донашивал одежду за старшими братьями, и это было нормально. Лишь иногда мама покупала какую-нибудь шмоточку именно мне. На Новый год на елке красовалась всего одна мандаринка!
Мы не спали всю ночь, несли вахту у елки, чтобы никто не соблазнился раньше времени и эту мандаринку не съел. Утром мама делила ее на дольки и раздавала детям. Такая вот новогодняя традиция...
Мама меня очень любила. Никогда не называла по имени, только «сынуля». И я ее любил, называл ласково — «мамуля». Это уже потом, когда родилась Гела, она стала маминой любимицей.
— А Иосифом вас, случайно, назвали не в честь Иосифа Виссарионовича?
— Ни в коем случае. В честь маминого дяди. Дядя Иосиф очень маме помогал, когда она батрачила.
Но все-таки мне удалось выступить перед моим знаменитым тезкой.
В одиннадцать лет меня как победителя Всеукраинской олимпиады художественной самодеятельности школьников наградили путевкой в Москву. На нашем концерте в Кремле присутствовал Сталин. Я пел песню Матвея Блантера «Летят перелетные птицы».
Мама, собирая меня в столицу, сказала: «Если хочешь — повидайся с папой». Мы встретились с отцом. Вначале он отвел меня в «Детский мир», купил какие-то вещи, а потом к себе на Таганку. В ту встречу я узнал, что у него в новой семье уже два сына подрастают.
— Иосиф Давыдович, а когда у вас проснулась любовь к пению?
— Я пел всегда, сколько себя помню. В школе записался в художественную самодеятельность.
Тогда ведь никаких развлечений не было: ни дискотек, ни магнитофонов, ни телевизоров. Мама очень любила петь романсы и украинские песни. У нас стоял патефон и было множество пластинок. Мама пела, а я ей любил подпевать. Мы садились вечерами, зажигали керосиновую лампу и пели «Дывлюсь я на нэбо…» Волшебное было время. Керосин стоил дорого, его берегли и лампу зажигали, только когда на улице совсем темнело. Нас загоняли домой, и я с нетерпением ждал момента, когда мы с мамой начнем петь...
— Вы учили в школе украинский язык?
— Конечно! Я по сей день в совершенстве владею украинским языком. Украина — моя родина. Я — ассимилированный еврей. Больше украинец, чем еврей, во всех отношениях.
Особенно в отношении еды. Украинская кухня, да еще в мамином исполнении — это гениально! Непревзойденный мамин борщ, мамины котлетки... Наверное, в них было больше хлеба, чем мяса, но все равно просто объедение…
Помню конец войны. Мы сидим в классе, пишем диктант. Зуб на зуб не попадает, и, чтобы не замерзли чернила, мы под рубашками чернильницы прячем.
Я всегда был отличником, хотя и страшным хулиганом. Доучился только до седьмого класса. Семье было очень трудно, и я решил, что пора самому зарабатывать, и пошел в Днепропетровский горный техникум учиться на шахтера…
Постепенно все разъехались кто куда. Старший брат после войны пошел в армию, за ним средний.
Третий брат уехал в Москву учиться в педагогический. Четвертый работал слесарем, я — в горном техникуме с четырнадцати лет. Отводил Гелочку в детский сад и пулей летел на трамвай, чтобы успеть к началу занятий. Мама, уйдя с работы, занималась хозяйством. Никто из нас не садился за стол, пока отец не возвращался с работы — это было железное правило. Мыли руки, садились к столу, в центр ставилась кастрюля. Первому наливали борщ бате. Каждый вечер по традиции был общий ужин.
Вскоре старший брат вернулся из армии, женился на девушке из Подмосковья и ушел из семьи, за ним ушел второй. А я, не успев закончить техникум, оказался в армии.
— Поработать шахтером успели?
— Не успел. Но, пока учился в техникуме, серьезно думал заниматься горным делом. Помню, как на первую стипендию купил маме ридикюль из клеенки. Положил туда бумажный рубль. Но донести подарок до дому не успел, меня перехватили однокурсники — решили «обмыть» стипендию будущего шахтера. Затащили в какую-то забегаловку, налили стакан водки и со словами: «Давай, давай, не трусь!» заставили меня выпить. А я водку ни разу в жизни еще не пробовал! Влил в себя целый стакан и больше уже ничего не помнил. Ни как меня подхватили под руки и вывели из забегаловки, ни как затащили в трамвай, ни как сдали мое бесчувственное тело на руки маме. Когда я очнулся, мама схватила веник и отхлестала меня как следует. Кстати, ридикюль друзья-шахтеры в целости и сохранности отдали маме. Сейчас эта «реликвия» и тот самый бумажный рубль хранятся у сестры… — И часто вам приходилось «отведывать» маминого веника?
— Мама была очень строгой.
Она не прощала многие вещи. Например, сказала: «Быть в одиннадцать дома», значит, надо быть в одиннадцать. В первый раз можно было отделаться легким внушением, но если это повторялось, мама брала в руки веник. И хотя била она не больно, но почему-то на всю жизнь запоминалось. Значит, мамин метод был правильным. Помню, однажды не послушался я маму, вернулся поздно домой с гулянки и обнаружил, что дверь закрыта: мол, гуляешь — ночуй на улице! И я сидел на крыльце, ждал, когда мне наконец откроют.
А однажды мне попало от бати. Закурил я на первом курсе техникума, в четырнадцать лет, и батя буквально поймал меня за руку. Я быстро спрятал сигарету в кулак, а он так сильно сжал мою руку, что я от дикой боли заорал.
«Если куришь — кури открыто, — сказал он мне тогда. — Но вообще чтобы я этого больше не видел». И знаете, эти уроки я запомнил навсегда…
— Когда вы решили, что все-таки будете не шахтером, а певцом?
— В армии. Я служил в артиллерийских войсках под Тбилиси, и меня пригласили в хор ансамбля песни и пляски Закавказского военного округа. Там было по-настоящему профессиональное обучение: и педагоги, и репетиторы, и хормейстеры. Тут-то я и понял, что петь — мое призвание. Когда вернулся после армии домой, все домашние готовились к тому, что я поеду по распределению на буровую в Воркуту, а я заявил, что хочу в Москву, учиться. У родни шок — все надеялись, что я буду работать, помогать семье, а я учиться вздумал.
Все уже так устали от нищеты! «У тебя же диплом! Зарабатывай деньги, мы тебя для чего учили?» — пытались меня урезонить. Но я решил твердо — в Москву! Чтобы собрать деньги на дорогу, устроился лаборантом в химико-технологический институт. Мыл полы, драил институтское бомбоубежище, красил стены...
Прямо с вокзала поехал к брату в Подмосковье. Поступил в Гнесинский институт, и мне как бывшему солдату дали место в общежитии на Трифоновке. Старое общежитие, в комнате девять человек. Потом институт построил рядом новое здание, и селили уже по четыре человека. Роскошь!
В сентябре нас, первокурсников, сразу же отправили на картошку. Я был бригадиром, в моей бригаде работали Давид Тухманов и Карина Лисициан.
Никто, естественно, собирать картошку не хотел, и я как бригадир должен был всех заставлять работать. Нам колхозники объявляли норму — попробуй не выполни. Я был довольно требовательным бригадиром, сам работал и других подгонял. Даже перевыполнял норму — старался на трудодни заработать себе на зиму провиант. Привез в общежитие мешок картошки и хранил под кроватью. Мама в фанерном ящичке присылала мне сало, и мы с соседом по комнате (он тоже был из Днепропетровска) по очереди жарили картошку. По субботам и воскресеньям устраивали «банкеты» на сэкономленные деньги — всю неделю ездили в транспорте «зайцами». В Рижском гастрономе накупали лакомств и бутылочку, приглашали девочек из соседних комнат и до утра танцевали в Ленинской комнате...
Я всегда был заводилой, еще со школы.
Никому не позволял верховодить. Конечно, на улице были ребята посильнее, крупнее меня, но и они со мной считались. Уличная братва меня уважительно звала Кобзя. Да и в армии я никому не давал спуску. Я ведь занимался боксом, был даже чемпионом Днепропетровска и области среди юношей. В институте меня избрали секретарем комитета комсомола, через него распределялись билеты в театр и концертные залы. Я все время хотел быть впереди! Как мне рассказывала мама, я в три года дежурил у окна. Наше окно выходило на дом офицеров. Как только увижу, что строй солдат идет на мероприятие, тут же срываюсь со своего наблюдательного поста, выбегаю на улицу и марширую перед солдатами. Веду вперед «свои полки»!
— А есть что вспомнить про свое житье-бытье в общежитии?
— Это было веселое время. Много новых друзей. В новом общежитии было пять этажей и на каждом — щукинцы, мхатовцы, щепкинцы, суриковцы и гнесинцы. Например, моими соседками были Лия Ахеджакова, Лионелла Скирда, будущая жена Олега Стриженова. Обстановка была очень благожелательной и дружеской. Никто не говорил: «Мы — мхатовцы, а вы кто?» На каждом этаже — кухня и Ленинская комната. В выходные — общий праздник, все ходят друг к другу в гости. Конечно, случались какие-то инциденты, и тогда мне приходилось со всей строгостью разбираться. Я ведь всегда стремился быть лидером, а раз так, значит, надо соответствовать. Ко мне приходили с жалобами: кто-то кого-то обидел, кто-то что-то натворил, кто-то кому-то изменил, кто-то насплетничал…
Я старался помочь.
— Ваша первая любовь училась с вами в Гнесинке?
— Я часто увлекался, еще со школы. Но это были чисто платонические увлечения. Мне очень нравилось ухаживать за девушками, мечтать, вздыхать, петь им серенады. А моя первая любовь училась в горном техникуме. Я ушел в армию, оставив невесту. Только она меня не дождалась, вышла замуж за офицера и переехала в Подмосковье. Сама мне побоялась написать, я узнал эту новость от друзей. Конечно, переживал. У нее родился сын Андрей. Прошло время. Она рассталась с мужем, мы виделись после этого, но все уже изменилось…
— А драться из-за женщин вам приходилось?
— Приходилось, и неоднократно. Однажды драка вышла настолько серьезной, что я даже боялся возбуждения уголовного дела. Один товарищ на моем этаже очень серьезно пострадал. Я ему сломал челюсть. Этот балалаечник так довел меня и окружающих, что пришлось серьезно с ним разобраться. Потом я долго носил ему бульончики в Институт Склифосовского... В общем, немного подрожал, пока он не выписался из больницы и не забрал из милиции заявление.
Второй раз я подрался на танцах. Приревновал свою девушку. Что сделаешь? Человек не сориентировался и пригласил на танец мою подругу, югославку. А она решила меня подзадорить. Стала с ним кокетничать, а потом пошла танцевать. Ну я… и прервал их танец.
— Иосиф Давыдович, у вас была такая большая дружная семья. Вам, наверное, тяжело приходилось в разлуке с родными?
— В 67-м году мама, сестра и батя без предупреждения приехали в Москву. Я-то думал: погостить, а они, ничего не сказав, продали наши полдомика в Днепропетровске и приехали насовсем. В буквальном смысле слова свалились мне как снег на голову. К тому времени я купил двухкомнатный кооператив на проспекте Мира. Туда и прописал всех своих родственников. Но до этого, чтобы получить московскую прописку, пришлось фиктивно выдать замуж и сестру, и маму. Батя все никак не мог понять, зачем им с мамой разводиться!
— К тому времени вы, по-моему, уже успели жениться?
— И развестись. Когда я женился на Веронике Кругловой, мне уже исполнилось двадцать семь лет.
Мама переживала по поводу моего брака, но не вмешивалась. Ей не нравилось, что я женился на певице. И я, и Вероника много гастролировали, я в одну сторону, она — в другую. До меня доходили слухи о ее поведении, ей докладывали о моем. Когда мы встречались, начинали бурно выяснять, кто с кем и когда! Мама жила еще в Днепропетровске и жутко расстраивалась. Однажды она сказала: «Так нельзя, сынок. Или вы должны жить вместе, или ничего не получится».
Однажды приезжаю домой после гастролей, а Вероники нет и нет, я даже стал волноваться. Вдруг смотрю: подъезжает к дому с одним композитором. И тут мне пришлось его больно побить. После этого мы с Вероникой расстались. Я оставил ей квартиру, в которую она потом благополучно вселила своего второго мужа, тоже баритона, Вадима Мулермана.
В 1967 году я совершенно случайно встретился с мадам Гурченко.
Самым посещаемым местом тогда был ресторан ВТО. Вот там мы и познакомились. К тому моменту после «Карнавальной ночи» прошло уже более десяти лет, Гурченко успела поработать в «Современнике» и была безумно популярна. Так получилось, что мы с ней вместе посмотрели фильм «Шербурские зонтики», и я сразу же уехал в Питер. Наутро созвонились, и у нас начался телефонный роман.
Она очень талантливый человек, безумно! Все, к чему ни прикасается, ей подвластно. Но… она абсолютно некоммуникабельный человек, бескомпромиссный...
— У двух таких темпераментных и ярких личностей, наверное, кипели нешуточные страсти?
— Как-то Людмила Марковна мне сказала: «Ничего, я дождусь, когда ты станешь старый, немощный и всеми забытый. Вот тогда я тебе и понадоблюсь. И ты будешь мой!» Я ответил: «Не дождешься!»
— А Ида Исаевна была довольна вашим выбором?
— Нет. Ни первым, ни вторым. Кстати сказать, особенно была недовольна вторым выбором. Она не любила Людмилу Марковну. Как раз в 67-м мама переехала ко мне в Москву, так что лично познакомилась с невесткой. Мы с Гурченко жили в квартире на Маяковке, которая ей досталась от предыдущего мужа, сына писателя Фадеева.
Помню, как мы с Люсей приехали к маме знакомиться. «Мама, это моя жена». Пауза. Потом: «Как это?» — «Так это!» Мама с Люсей внимательно друг друга оглядели, составили свое мнение и промолчали. В мое отсутствие встречались один-два раза, между ними происходили нелицеприятные разговоры… В общем, потом каждая мне высказывала недовольство. Мама, естественно, всегда защищала интересы своего сына. Ей не нравилось, как ее сынулю кормят. У Люси было одно дежурное блюдо — спуститься вниз в кулинарию, купить купаты и быстро их пожарить.
— Людмила Марковна, наверное, соблюдала диету?
— Да она ела больше меня! Даже ночью просыпалась и шла к холодильнику. Но, как говорится, не в коня корм! У нее на нервной почве все сгорает.
А вот Нелю мама полюбила с первой же минуты. Как только ее увидела, сразу же сказала: «Вот это девочка!» Я ей возразил: «Мам, посмотри, это же еврейская девочка. Она через два года будет как тумба!» — «Тебе нужна эта косточка, да? Эта Гурченко?» И вот что интересно: если мама в моих первых браках грудью защищала меня, то на протяжении нашей жизни с Нелей, наоборот, всегда брала ее сторону. Неля многому училась у мамы, особенно готовить — она знала, как я люблю мамину кухню...
Нелли Михайловна: — Когда мы встретились с Иосифом, мне было двадцать лет. То, что он на мне женился, я считаю героическим поступком! А почему, сейчас расскажу...
Жила я в Ленинграде. Закончила там школу, потом техникум общественного питания, плюс директорские курсы, но мне так и не пришлось работать по специальности.
Впрочем, ничего зря не проходит… зато я умею вкусно готовить. Я очень хорошо училась в техникуме, даже сейчас могу с закрытыми глазами рассказать технологию приготовления любого блюда, которое мы проходили. Например, сколько граммов мяса и овощей по ГОСТу нужно для приготовления борща.
Возможно, вам покажется странным мой выбор — техникум общественного питания, но на самом деле это легко объяснить. Голодное детство и полная бесперспективность поступить в институт…
Когда мне исполнилось семь, а моему братику Грише три месяца, отца арестовали, обвинив в хищении государственной собственности. Мой папа прошел всю войну, танкист, орденоносец, играл на всех инструментах.
После войны он был начальником трикотажного цеха. Это было известное в 57-м году так называемое трикотажное дело. Он получил пятнадцать лет строгого режима с конфискацией имущества. И отсидел почти полный срок — четырнадцать с половиной. Единственное, что нам оставили, — это квартиру. Все остальное имущество забрали, даже мои детские игрушки. Это были уникальные, редкие в СССР немецкие игрушки. Я горько плакала по своим любимым плюшевым мишкам и куклам в необыкновенной красоты платьях, у которых закрывались и открывались глаза.
В гулких пустых комнатах остались три кровати, три стула и стол, а на столе — три ложки, три тарелки и три чашки. Мой дядя чудом спас папину уникальную библиотеку, успев заменить редчайшие экземпляры на какую-то макулатуру.
Я мечтала поступить в институт культуры и быть библиотекарем.
Обожала папину библиотеку, всю ее перечитала. Книги были единственной реликвией, которая осталась нам от отца, от того семейного благополучия, которое ушло… Я с таким трепетом относилась к ним, словно к сокровищу: переставляла, вытирала пыль, рассматривала… Наверное, погружаясь в мир книг, я легче переживала то, что случилось. Сколько себя помню, столько помню шепот за своей спиной: «Ее отец сидит в тюрьме». С этим клеймом и жила...
Я хорошо училась и как могла помогала маме. Мама в двадцать семь лет осталась с двумя детьми. Естественно, ей пришлось очень много работать. И это после той жизни, к которой она привыкла при папе!
В Риге мама шила нижнее белье, в Таллине заказывала лайковые перчатки и шляпки, носила крепдешиновые платья... Она была необыкновенной красавицей! А тут приходилось пахать на нескольких работах: надо детей кормить, поднимать, учить. Я была нянькой маленькому братику. Водила его к врачам, в школу, в кружки.
После окончания техникума подала документы в институт, у меня и кавалер был, но… одна поездка в Москву изменила мою судьбу.
— А кто был вашим кавалером?
— Скромный инженер, интеллигентный питерский мальчик, который с отличием закончил Военмех. Жил на Васильевском острове в коммуналке с сестрой и мамой. Его отец в сталинские годы был репрессирован. Он впервые повел меня в консерваторию, водил на концерты, выставки.
Помню, в Эрмитаж привезли из Парижа «Джоконду» Леонардо да Винчи, и мы вместе ходили смотреть на эту необыкновенную картину…
Интересно, но сам того не подозревая, мой кавалер стал невольной причиной нашей будущей встречи с Иосифом. Дело в том, что моя мама возражала против возможного нашего брака, считая его бесперспективным. И я ее теперь понимаю, как говорится, «бытие определяет сознание». Мама считала, что я — девушка видная, начитанная, образованная, и она, как мать, хотела для меня лучшей доли…
Может, оттого, что ей самой пришлось в жизни ох как несладко! Мама ведь прожила очень тяжелую жизнь. Ее с сестрой буквально в последние дни блокады по Ладоге вывезли из Ленинграда, и они оказались в Узбекистане.
Там она, одиннадцатилетняя девочка, собирала хлопок. После войны мамина семья вернулась в Ленинград, где она впоследствии вышла замуж за красавца фронтовика. Танкист, весь в орденах, с гармошкой. Кто бы мог подумать, что она при живом муже останется матерью-одиночкой с двумя детьми!
Наверное, от тяжелой жизни характер у мамы сформировался жесткий и бескомпромиссный. Она у нас настоящая «железная леди»! До сих пор красавица! С утра при полном параде — накрашенная, причесанная, нарядная. И при этом уже сто пятьдесят сырничков на плите шкворчат!
— Мама влияла на ваш жизненный выбор?
— Разумеется, мама имела на меня огромное влияние и по-своему видела мое счастье.
Конечно, не с мужем-инженером. Знаете, как говорят в Одессе: «Чтоб твоя дочка вышла замуж за инженера!..»
Однажды к нам в гости приехала из Москвы мамина подруга, моя крестная. Жанна была настоящей светской дамой, общалась с артистами, художниками, писателями. Как-то Жанна стала невольной свидетельницей нашего с мамой очередного выяснения отношений. И тут она решила помочь маме: «Пришли Нелю ко мне в Москву, я ее введу в свой круг. Может, она кого-то встретит...»
Я об этом «сговоре» ничего не знала и с радостью согласилась поехать в Москву. Театры, музеи, новые знакомства…
В один из дней меня привели в гости в модный тогда дом эстрадного артиста Эмиля Радова и его красавицы жены Лили.
Три комнаты: в одной стол накрыт, собралась светская публика, сидят, наливают, закусывают, в другой комнате гости смотрят фильм «Белое солнце пустыни». Там было темно, и какой-то мужчина, встав, уступил мне место. Я даже не разглядела его лица. Когда фильм закончился и включили свет, я на него внимательно посмотрела, но не узнала. «Кого-то он мне напоминает...» — подумала. Этот незнакомец показался очень взрослым, даже солидным, хотя тогда ему было всего тридцать три года. Был он необыкновенно модно одет: велюровый бежевый пиджак и рубашка-батник. Нас представили: «Иосиф Кобзон». — «Нелли». Конечно, я слышала его песни, часто видела в «Голубых огоньках». Помню, как-то на катке весь вечер каталась под его песню «А у нас во дворе есть девчонка одна». Мне тогда было двенадцать лет…
Не скажу, что была его рьяной поклонницей, мои сверстники тогда увлекались зарубежной рок-музыкой.
Смешно, но мне больше нравилась его первая жена Вероника Круглова: и как она одевалась, и ее прическа, голос, песни.
— По одной легенде, Иосиф Давыдович был готов на третий день знакомства сделать вам предложение...
Нелли Михайловна: — Это вы у него спросите. Видимо, Иосиф не заметил в моих глазах страстного желания выйти за него замуж, и это ему понравилось. Конечно, он к такому не привык…
Иосиф Давыдович: — Почему на третий? В первый же день! Только она об этом не знала. Внешне Неля мне сразу же очень понравилась.
Но надо было познакомиться, узнать друг друга получше. И потом, у нас была приличная разница в возрасте. Не хотелось, конечно, обжечься в третий раз. Слава богу, этого не произошло.
Нелли Михайловна: — В тот же вечер Иосиф пригласил меня погулять по ночной Москве. Я ответила: «Это неприлично. Как я буду будить людей, у которых живу? Если хотите меня куда-то пригласить, сделайте это в нормальное удобное время». У меня были свои представления о том, как надо ухаживать за девушкой.
Иосиф все понял и назавтра пригласил на премьеру в «Современник». Спектакль «Свой остров» поставила Галина Волчек. Кстати, она — первый человек, с которым меня в Москве познакомил Иосиф. В спектакле должны были звучать две песни Высоцкого.
Только мы сели на свои места в партере, вдруг подходит Галина Борисовна и взволнованно просит Иосифа: «Что делать? Песни Высоцкого зарубили, а на них все действие построено! Помоги пробить!» Иосиф ушел с Волчек за кулисы и… пропал. Как вам это нравится — пригласил в первый раз девушку в театр и исчез минут на сорок! Я изнервничалась: меня бросили, я в незнакомом городе, куда мне потом ехать?! Мне бы тогда сразу сообразить, что он так всю жизнь будет мотаться по чужим делам, всем помогать и все пробивать. Но, как видите, выводы не сделала…
На следующий день я уезжала домой. Иосиф спросил: «А как нам продолжить знакомство?» Я дала ему свой телефон, и он стал звонить мне в Ленинград. Но так получилось, что он никак не мог до меня дозвониться и все время разговаривал с моей мамой. Мне было двадцать лет, что вы хотите?
Я не сидела дома: театры, концерты, друзья, светская жизнь…
— То есть о своем московском знакомом вы и думать забыли?
— Иосиф не давал мне о себе забыть. Упорно звонил. Помню, поздно ночью раздается безумно громкая трель междугороднего звонка, а в трубке скороговорка телефонистки: «Вас вызывает Таймыр!»
Звонки были чаще всего в неурочное время. Как-то дозвонился из Владивостока, а я ему говорю: «Иосиф, не могли бы вы позвонить попозже? Я смотрю «Кабачок «13 стульев». Он этот «кабачок» мне до сих пор вспоминает...
Помню, в одном телефонном разговоре Иосиф пригласил меня приехать к нему на гастроли. Я не поняла, почему должна все бросить и ехать то ли на Камчатку, то ли во Владивосток, да и в качестве кого?
На все его уговоры отвечала: «Я учусь и работаю, у меня мама, брат… не могу…» Меня бы никто в семье не понял: виделись всего два раза, у нас, можно сказать, телефонный роман, и вдруг я все бросаю и лечу на Таймыр в полную неизвестность…
Словом, так получилось, что Иосиф больше разговаривал с моей мамой, а не со мной. Меня все время не оказывалось дома. Однажды мама ему сказала: «Я понимаю, вам понравилась моя дочка. Она у меня одна, другой нет. Мне нравится, как вы поете, но мы с вами совершенно незнакомы. Вы предлагаете ей поехать с вами на гастроли, познакомиться в пути… Думаю, если вы хотите за Нелей поухаживать, то, может быть, приедете в Ленинград. Познакомимся поближе, поговорим…
А там видно будет».
Мы с Иосифом познакомились в начале апреля, а уже на майские праздники он приехал в Ленинград встретиться со мной и познакомиться с моей семьей. На два дня. Как позже выяснилось, выкроить это время для него было чрезвычайно сложно! Я еще не понимала, до какой степени он занят и востребован, его гастрольный график был расписан на год вперед.
— Вы, наверное, с волнением ждали его приезда?
— Я не испытывала особого трепета ожидания, волнения от предстоящего свидания. Но, честно скажу, конечно, от такого внимания было лестно. Кобзон тогда уже был очень популярным певцом, заслуженным артистом Чечено-Ингушетии, лауреатом международных премий.
Обеспеченный, как мне казалось. (Правда, потом я поняла, что ошибалась.) Словом, он был завидным женихом, за которым охотилась вся Москва.
Поначалу особенных, страстных чувств не было, были симпатия, понимание, что это хорошая партия. А потом, наверное, я подумала: «Мне уже двадцать лет. Пора замуж выходить». Почти старая дева! И в Москву переехать жить неплохо… Словом, все доводы были в пользу Иосифа. И сейчас, когда мы уже прожили столько счастливых лет вместе в любви и согласии, я думаю: «Может, вначале у нас был брак по расчету?»
— А с его стороны это тоже был брак по расчету?
— На сто процентов! Дело в том, что у него была замечательная еврейская мама, которая беспокоилась — сыну тридцать три года, а он не женат.
Она была против его предыдущих браков, хотела, чтобы у сына, что совершенно естественно, была нормальная семья. Без мордобоев, выяснения отношений, ревности, бесконечных скандалов и расставаний.
Его мама мечтала, чтобы он женился наконец не на актрисе, а на простой девушке, с которой он будет счастлив и которая родит ему детей. Она хотела внуков от любимого сына! К моменту нашего знакомства Иосиф был уже год как в разводе, и мама его все время пилила: «Женись, женись!» Наконец, когда мы с ним познакомились, Иосиф пришел и сказал: «Мам, я сегодня познакомился с хорошенькой еврейской девушкой…» Мама тут же радостно воскликнула: «Хочу еврейскую девочку! Берем! Приводи ее домой!» Иосиф ответил: «Ты знаешь, мама, есть одно «но»…
она «при жопе»…» Если говорить правду, я никогда не была худенькой...
На второй день после нашего посещения «Современника» Иосиф привел меня знакомиться с мамой и сестрой. Они вместе с ним жили в маленькой квартирке на проспекте Мира. Папу они только похоронили, а сестра собиралась замуж.
Я пришла в гости к Кобзонам разодетая в пух и прах. Надо сказать, что к тому времени я уже год работала, и мама сказала: «Ты девушка на выданье, так что потрать заработанные деньги на свой гардероб». Черные лаковые сапоги-чулки, черные перчатки, лаковая сумочка и длинное темно-синее лаковое пальто в пол. Это было что-то! Иосиф стал снимать с меня пальто, а под ним был красный костюм «джерси» с вышивкой ручной работы — красоты неописуемой! Его мама пристально на меня посмотрела и воскликнула: «Сыночек, а где же у нее «жопа»?!»
Это первое, что мама Иосифа сказала, когда меня увидела. Я подумала: «Боже, куда я попала? Что они такое говорят?»
Словом, кастинг у родственников Иосифа я прошла. Ну как меня было не одобрить? Тихая, скромная, застенчивая, симпатичная. Подходила по всем параметрам: широкие бедра — рожать могу, еврейская девушка — слава богу, не актриса, воспитанная, из интеллигентной семьи, еще и готовить умеет. Словом, пошли телефонные звонки, а через месяц наступило время проходить ему кастинг у моей мамы.
Перед приездом Иосифа мама сказала: «Надо посмотреть, как он к нам придет в гости. Если с бутылкой — сразу откажем, а если с тортом, то посмотрим…» Мама подготовилась к визиту очень основательно.
Она сумасшедшая хозяйка: на столе крахмальная скатерть, изобилие еды. Жили мы в центре города, квартира больше ста метров, высокие потолки. Помню, в детстве я по пустым комнатам на велосипеде носилась. Когда Иосиф подошел к двери и прочитал табличку: «Квартира образцового содержания», этот текст его сразил наповал. Тогда ЖЭК вешал подобные таблички на двери всех жильцов, кто вовремя платил квартплату, а он решил, что наша квартира какая-то особенная…
Раздался звонок в дверь. Мама смотрит в «глазок» — и никого не видит. Только море розовых гвоздик! И это несмотря на то что Иосиф по пути из гостиницы «Октябрьская» всем девушкам, которые просили у него автограф, дарил по гвоздичке. Пришел он к нам не один, с директором Камчатской филармонии. Сели за стол. Мама, я, брат и Иосиф с другом.
Очень хорошо посидели, душевно. Иосиф не пил, в основном ел и нахваливал угощение. Словом, очень правильно себя повел. И тогда мама сказала: «Мне приятно с вами познакомиться. Но хотелось бы поближе узнать друг друга… Давайте поедем все вместе — я с дочкой и вы — куда-нибудь отдыхать!» «Когда у вас отпуск?» — «В августе». — «Хорошо».
— Так долго ждать? Целых три месяца!..
— А зачем торопиться?! На следующий вечер мы с Иосифом пошли на концерт испанского певца Рафаэля. Билетов не было, но нас усадили на лучшие места. Конечно, все это на меня действовало магически. После концерта он на «Стреле» уехал обратно в Москву.
И снова пошли звонки. Ближе к августу звонит Иосиф: «Я вам снял номер в гостинице в Сочи.
У меня там гастроли». Отдыхать, кстати, он никогда не умел, даже во время отпуска обязательно работал. Словом, поехали мы с мамой и моей подругой в Сочи.
— Мама в Сочи, как дуэнья, за вами ходила или позволяла все-таки побыть наедине?
— Мы постоянно были все вместе. Жили в престижной гостинице «Ленинград». Иосиф отдельно в «люксе», а мы с подругой и мамой — этажом ниже в двухместном номере. Помню одну смешную историю. Как-то возвращаемся поздно из ресторана. Далеко за полночь подходим к гостинице. Проливной дождь, ужас! И кого, вы думаете, мы встретили на пороге гостиницы? Не поверите! Стоит Владимир Высоцкий, а с ним Марина Влади. Оба мокрые до ниточки. Их не пускают в гостиницу, потому что они не расписаны, а отдельных номеров нет.
Володя с Мариной, оказывается, плыли на пароходе «Грузия», вышли в Сочи, посидели в ресторане и опоздали. Пароход ушел без них. И вот они стоят, как две бездомные собаки, — мокрые, несчастные и деньги все уже прокутили. Иосиф, естественно, предложил: «Пошли ко мне». Мы всей компанией ввалились в «люкс» Иосифа, с наших гостей течет вода, на ковры капает. Помню, я с восхищением уставилась на Маринины ноги, обутые в редкие по тем временам вьетнамки. Я таких маленьких ухоженных и красивых пальчиков ног никогда не видела! Иосиф отдал им свой номер. И куда, вы думаете, он пошел спать? На наш балкон! Мы нашли надувной матрас, надули его и уложили на него Иосифа...
Когда уезжали из Сочи, Иосиф пригласил меня в Москву.
11 сентября у него день рождения. «Приезжай, буду знакомить тебя с родственниками и друзьями как с невестой».
Я приехала. Свой день рождения Иосиф праздновал очень широко. Тогда в Москве был модным ресторан «Арбат». Иосиф собрал там многих своих друзей и всех со мной познакомил. Видимо, я у них смотрины тоже прошла… Словом, весной мы познакомились и вскоре, 3 ноября, поженились. «Уложились» мы в полгода.
Помню, уже после замужества как-то сидели мы шумной веселой компанией: Рождественские, Марк Фрадкин, Оскар Фельцман, Френкели, Евгений Евтушенко…. Попав в мир московской элиты, я стушевалась. Иосиф мне тогда сказал: «Да-а, ты, конечно, не такая яркая личность, как Гурченко… Она бы сейчас взяла гитару и спела. Да еще и станцевала бы, а не сидела бы, как ты, в уголке».
И, надо сказать, он был абсолютно прав. Ну кто я? Скромная ленинградская девочка — ни опыта, ни жизненного багажа…
Я на всю жизнь запомнила его слова: «Ты — не Гурченко» и старалась доказать, что хоть и не такая талантливая и яркая, как Людмила Марковна, но зато во мне есть другие качества. В тот вечер я промолчала. Сидела и думала: «Да, я другая! Но я тебе создам дом, уют, рожу детей. Буду тебя слушать, стараться понять, буду прощать, жалеть, создам условия для творчества и всегда буду рядом: и в счастье, и в беде…»
Помню, многие вокруг удивлялись и шептались: «Откуда она взялась? Кто такая?..» Наверное, не все были рады моему появлению в роли молодой жены Кобзона. И, конечно, я прошла через тернии…
— Нелли Михайловна, у вас не возникло комплекса неполноценности после этого?
— Первые десять лет Иосиф растил во мне эти комплексы!
А я, как могла, с ними боролась.
— Не жалеете, что не стали актрисой? Вы так похожи на Грейс Келли!
— Меня еще в техникуме «артисткой» называли, потому что часто снимали на рекламные плакаты. Директор техникума, помню, возмущался: «Ну что мы на нее государственные деньги тратим? Все равно она будет артисткой!»
В моей трудовой книжке есть одна-единственная запись — «костюмер Москонцерта». Сразу же после свадьбы Иосиф привел меня к директору Москонцерта и сказал: «Это моя молодая жена.
Мы не хотим разлучаться, поэтому прошу устроить ее моей костюмершей». И начались бесконечные гастроли. Параллельно я закончила Всероссийскую творческую мастерскую эстрадного искусства, в дипломе у меня было написано: «артистка разговорного жанра». Так что артисткой я все-таки стала. И вела концерты Иосифа. Мы ездили на гастроли по Сибири, Якутии, были в Омске, Красноярске. Меня даже стали приглашать вести другие концерты. Подходили к Иосифу с таким предложением: «Может, твоя жена проведет «Мелодии друзей»…» Но он отвечал на это так: «Тоже мне Сара Бернар! Мне достаточно двух жен-актрис. Не надо!..» Меня и в кино приглашали сниматься. Слава Зайцев звал демонстрировать прически, но у меня не было амбиций сделать карьеру актрисы.
Вполне устраивало, что я жена, хозяйка дома и мать двоих его детей. Ездила с мужем на гастроли даже с появлением Андрюши. Потом в 76-м родилась Наташа, и я осталась дома с детьми. Дочь очень сильно болела первый год жизни. А потом у трехлетнего сына начались занятия в секциях: бассейн, теннис, футбол...
Иосиф Давыдович: — Я ей ничего не запрещал. Нелли ездила со мной на гастроли, училась. Просто тогда не было института домработниц и нянь, которым она могла бы доверить дом, меня и наших детей и заниматься своей карьерой.
— Интересно, а как можно из брака по расчету перейти к браку по любви? Сколько сил и времени на это требуется?
— Много лет. Может, и хорошо, что мы поженились на трезвую голову.
Это уже потом появились чувства — и любовь, и страсть...
— Вы быстро нашли общий язык с Идой Исаевной?
— Как только я вышла замуж, у меня началась самостоятельная жизнь. До этого я жила все время с мамой. Она решала все мои проблемы, заботилась, опекала. И вдруг я приехала в Москву, в незнакомый город, оторвалась от семьи, мамы и друзей и сразу же попала в крошечную квартиру с родственниками мужа. Мама Иосифа привыкла, что все дети у нее «под ногтем». Ей никто никогда не перечил. Мне, естественно, поначалу было тяжело подладиться под другой уклад жизни. Но тем не менее я ей очень благодарна за все, чему она меня научила. И уму-разуму, и терпению… Первым делом Ида Исаевна научила меня готовить именно так, как готовила она.
До сих пор, бывает, Иосиф ест борщ и говорит: «Сегодня борщ хороший. Почти как у моей мамы!» А для меня это «почти» все равно что получить «Оскар»!
Когда мы поженились, у Иосифа было две тысячи рублей, которые он потратил на нашу свадьбу и свадьбу сестры Гелы. На все остальное деньги пришлось занимать. Так что свою жизнь мы начинали не с нуля, а с минуса! В маленькой квартире нас оказалось пятеро: сестра Иосифа с мужем, мы и Ида Исаевна. Так что жить нам было негде. Первую брачную ночь провели у друзей, а потом временно поселились… в больничной палате. Наш друг, врач-кардиолог, ныне академик Николай Романович Палеев выделил нам палату в своем отделении. В большой палате стояли только кровати и тумбочки, а раковина и туалет были в общем коридоре, мыться ездили к друзьям.
Но, знаете, несмотря на все неудобства, эти два месяца оказались необыкновенно счастливыми. К нам в палату приходили наши друзья, играли в нарды, мы даже устраивали застолья.
Потом наконец купили кооперативную квартиру. Естественно, в долг. Я, будучи уже беременной Андреем, сделала там ремонт. Иосиф очень много гастролировал, так что все домашние хлопоты легли на мои плечи. С помощью друзей Иосифа, по большому блату мы купили роскошную румынскую спальню «Людовик XVI». Этот гарнитур до сих пор стоит у нас на даче...
Помню, вернулся с гастролей Иосиф и сразу же въехал в новенькую обставленную квартиру. Тут же пригласил гостей. Стал водить их по квартире и открывать шкафы: «Вот здесь у нас белье, здесь скатерти, полотенца…»
Я удивилась: «Где это ты видел, чтобы гостям содержимое шкафов показывали?» А он и говорит: «Мне уже за тридцать пять, а у меня в жизни никогда этого не было!»
У нас всегда был открытый дом. Иосиф мог привести гостей в любое время суток. Меня это не пугало — стол я накрывала мгновенно! Все, что в холодильнике, метала на стол. Столы накрывались роскошные. Но муж все равно находил, к чему придраться: «Почему нет икры?»
— Армия поклонниц Кобзона по всему Союзу вас сильно беспокоила?
— Конечно, мудрость приходит с опытом, с годами и переживаниями... Мне кажется, что физическую измену можно пережить и простить, если это, конечно, не предательство и не моральная измена.
У нас всякое бывало, как в каждой семье.
Жили отнюдь не безоблачно, очень даже облачно. Я — дома с маленькими детьми, Иосиф — месяцами на гастролях. Но страх потерять мужа, как ни странно, рождал во мне огромный стимул для роста. Я старалась быть умнее, больше знать, обрасти друзьями. Стать личностью! Иначе, если муж не будет меня уважать, то и ставить ни во что не будет, сразу же в порошок сотрет. А в первые годы нашей жизни всякое случалось.
Помню, например, один вечер. Мы только поженились и уехали на гастроли. Иосиф включил какую-то музыку. Я не очень разбиралась тогда в джазе и попросила: «Ну что ты слушаешь? Поставь лучше что-нибудь хорошее…» Он тут же вспылил: «Ты ничего не понимаешь в джазе!»
В общем, наслушалась я о себе много «лестного». И что вы думаете? Я Иосифу за это только благодарна. Представьте, прошло время, и я стала неплохо разбираться в джазовой музыке.
— У вас были более серьезные конфликты?
— Как-то я страшно обиделась на Иосифа и решила уйти от него с детьми. Несколько месяцев жила на даче, он — в квартире. Это случилось, когда в Москве проходила Олимпиада. А тут его вдруг радикулит разбил, да так сильно, что он решил: «Это меня Бог наказал!» С гастролей Иосифа привезли буквально на носилках. Естественно, я не могла бросить мужа в таком состоянии и вернулась домой. Так кара божья нас опять объединила… Теперь я знаю, что все, наверное, сделала правильно, что выдержала, не пошла на конфликт, на разрыв.
У меня на руках было двое маленьких детей. Я с детства хорошо помню, каково это — быть матерью-одиночкой…
Но вообще Иосиф всегда дорожил семьей, детьми, домом. И даже если у него на гастролях случались романы… Но я не хочу это обсуждать! Всегда своим подругам говорила: «Ничего мне не рассказывайте, я не любопытна. Не хочу ничего менять в своей судьбе и ничего не хочу знать».
— А вас Иосиф Давыдович никогда не ревновал?
— Этой проблемы у нас не было, я никогда ему не давала повода.
— Иосиф Давыдович, интересно, учли ли вы печальный опыт предыдущих браков?
Иосиф Давыдович: — Как можно семейную жизнь с одной женщиной переводить на другую?
Я забыл о тех браках сразу же, как только познакомился с Нелли. Просто добивался того, что хочу, вот и все! А хотел я, чтобы у меня была жена. Не артистка эстрады, не кинозвезда, а жена! Нелли с этой задачей прекрасно справилась. Меня особенно радовало, что у нее с моей мамой сложились прекрасные отношения. И с братьями, и другими родственниками. То, что мне было дорого, было дорого и ей…
Нелли Михайловна: — Еще когда Иосиф за мной ухаживал, он сразу предупредил: «Если хочешь, чтобы у нас был полноценный брак, мы не должны расставаться, а всегда быть вместе». Могла ли я быть против этого?! Ведь я его очень любила. Естественно, я сразу же приняла его условие.
Я прекрасно понимала, кто есть кто! Что мне лучше помогать мужу, решать домашние проблемы, заниматься воспитанием детей.
— Чем занимаются ваши дети?
Нелли Михайловна: — Дети уже взрослые, состоявшиеся люди. У них уже по трое своих детей. И с Андреем, и с Наташей мы по-прежнему очень близки. Я ими горжусь.
Иосиф Давыдович: — Мне некогда было заниматься воспитанием детей. В основном я занимался перевоспитанием. Нелли всегда была детям подругой, а я был для них папа-яга. Таким и остаюсь по сей день. Сейчас у нас уже растут внуки. Нелли — сумасшедшая бабка, я более умеренный дед.
— Нелли Михайловна, что за годы супружества изменил в вас Иосиф Давыдович?
— Ну, во-первых, если можно так сказать, он меня вылепил, как Пигмалион Галатею. Я ему досталась наивной и доверчивой девочкой. И все, что умею и знаю сейчас, только благодаря ему, только вопреки ему…
Я с ним прошла большой путь — от молодой девушки до бабушки его внуков и хозяйки большого дома.
— А вы в Иосифе Давыдовиче что-то изменили, или это нереально?
— Надеюсь, что-то изменила. В лучшую сторону. У меня, правда, такой задачи не было. Иосиф — безумно яркий, талантливый, щедрый человек. До сих пор не устаю удивляться уникальности его памяти, способности решать серьезные вопросы.
Мне очень повезло, что я встретила такую глыбу. Так что же мне в нем менять?
— Что же вас так в нем восхищает?
— Многое! Например, его гражданская позиция. Когда случился конфликт на границе на Даманском острове, Иосиф поехал туда с концертами — поднимать боевой дух пограничников. Потом была война в Афганистане. Туда он летал с концертами девять раз! Хотел поддержать солдат, которые были оторваны от дома, от родных. Вместе с ними пел их любимые песни, жил в тех же военно-полевых условиях. Точно так же рисковал, ничего для себя особенного не требовал. Сразу же после катастрофы в Чернобыле Иосиф с концертами поехал в Припять, когда еще никто толком не знал о радиации. И пел пять часов. В зале сидели люди в респираторах. Кто знает, какие последствия могли быть после этого концерта?
У него очень долго потом першило в горле... А «Норд-Ост» на Дубровке... Многие люди рвались на переговоры с террористами, а Иосифу это удалось сделать первому. Он уговорил террористов отпустить с ним беременных женщин и детей. Он ездил в «горячие точки», совершенно не думая о гонорарах.
И что тут в нем менять? Так что менялась я сама. Дорасти до его уровня, конечно, нереально, но по крайней мере точно знаю, что Иосифу за меня не стыдно, что я ему помогла обрести семью, вырастить детей, вести дом... И всегда была рядом в тяжелые моменты его жизни…
Другое дело, что с возрастом он стал более сентиментальным, более заботливым, стал мягче, больше внимания уделяет семье. Но это не я его изменила, а жизнь…
Иосиф Давыдович: — Во мне Неля многое изменила.
Я ведь часто бываю вспыльчивым, характер такой, а Неля научила меня сдерживаться.
— Трудно быть женой Кобзона?
Нелли Михайловна: — Может быть, кому-то покажется, что легко, но это заблуждение! Быть женой Кобзона — это огромная работа над собой. Это и физические, и моральные нагрузки. Надо вести хозяйство, следить за здоровьем Иосифа и моей мамы, а еще дети, внуки!.. Кто-то поссорился, кто-то помирился. И это все на мне… И приготовить, и подготовить Иосифу костюмы, и всюду следовать за ним, как ниточка за иголкой. Я ни на секунду не могу расслабиться, все время держу руку на пульсе. Стоит мне выпустить «вожжи» из рук, и все мгновенно развалится.
Наша большая семья крутится в моей орбите, я всех стараюсь сплотить, соединить…
По природе я жаворонок, очень рано встаю и, пока все спят, меняю в вазах воду, заново подрезаю цветы. Говорят, что в вялых цветах скапливается плохая энергетика. Потом готовлю завтрак мужу и одновременно слушаю утренние новости. Иосифу некогда, он много работает, так что я за завтраком рассказываю ему обо всем услышанном.
А его гардероб! Это отдельная работа. И он ее тоже никому, кроме меня, не доверяет. Костюм в Думу плюс концертный костюм. А это, как минимум, две рубашки в день. Все надо повесить на плечики, подобрать аксессуары... И это тоже работа.
Так сложилось за нашу долгую жизнь, что мы все время вместе.
Спасибо за это Иосифу. Как-то ему прислали пригласительный билет на правительственный прием. Он прочитал и говорит: «А почему без жены? Без жены не пойду». Но не сразу так получилось… Поначалу он легко ходил на вечеринки без меня.
— Иосиф Давыдович как-то сказал такую фразу: «Для меня существуют две вещи: мои песни и Неля».
Нелли Михайловна: — Теперь я ему и жена, и мама, и мать его детей, и бабушка его внуков… И самый преданный друг, который всегда на его стороне: прав он или нет. Пожалуй, я единственный человек, который может сказать ему правду. Не сразу, потихонечку, исподволь. Я не рублю правду-матку в лицо: «Ты не прав! Как ты мог так поступить! Что ты наделал!» Постепенно подвожу его к этому. Через какое-то время он сам приходит к такому же решению, к которому я его тихонечко подталкивала.
Мудро? Наверное... Если бы я не стала мудрой, меня просто не было бы рядом с ним…
Иосифа ведь многие побаиваются. На вид он очень суровый, авторитарный, а на самом деле нежный, мягкий и очень трогательный человек. Добрый, отзывчивый, впечатлительный, внимательный…
Иосиф Давыдович: — Не могу сказать, что мы такая уж «сладкая парочка», никогда не ссоримся, не ругаемся. Но мысленно мы всегда вместе. Мы это оба знаем, это и есть наш фундамент. А то, что периодически приходится этот «фундамент» подкрашивать и ремонтировать, — это нормально… И если вы меня спросите: «Счастливую ли вы прожили жизнь?», не знаю, как Неля, но я отвечу: «Да!» Нелли Михайловна: — Знаете, у нас есть еще один «член семьи».
На даче в Баковке растет каштан, который лет двадцать назад посадил Иосиф. Удивительно, но когда Иосиф серьезно заболел, каштан стал чахнуть. Я испугалась и вызвала специального «доктора», который начал лечить дерево. И, о чудо, каштан зацвел! И мужу сразу же стало лучше. С тех пор я внимательно слежу за каштаном. Недавно, когда Иосиф после поездки в Израиль сильно простудился, дерево снова «заболело». Опять приехал дендролог, дал каштану «лекарство», обработал его, и каштан снова расцвел…
Подпишись на наш канал в Telegram