Устраиваться на работу к Пугачевой я пришла с бутылкой. Как сейчас помню: открыл мне дверь ее тогдашний муж Саша Стефанович. «Пугачевочка, — сказал он громко, пропуская меня в квартиру, — к тебе пришли!» Выходит Алла. Увидела протянутую бутылку и удивилась: «А чего это ты мне коньяк принесла? Можно подумать, я его пью!»
Алла потом часто мне этот «визит» поминала: «Представляете, приперлась ко мне с бутылкой армянского!
Нет, ну ты скажи, Люська, зачем коньяк-то принесла?» Так всю жизнь и оправдываюсь. Ну не с пустыми же руками в дом приходить?! Все же разговор предстоял серьезный — я ведь устраивалась на работу к самой Пугачевой... Не знаю, коньяк ли помог, или случай, но на работу меня взяли. Полжизни моей прожито на Тверской в квартире у Пугачевой... и пережито очень много.
А до той «полжизни» тоже было немало, и порой печального. Взять хотя бы то, что родилась я во время бомбежки в Подольске. У мамы было четверо детей. Я — вторая по счету. В семье работал один отец. Он был кузнецом на заводе, его фотографии все время висели на Доске почета. Мама не работала. Сколько я себя помню, она очень тяжело болела.
Помню, как в четырнадцать лет отец учил меня варить варенье, мыть полы. Мама постоянно в больницах — дома надо было кому-то хозяйничать. После школы папа устроил меня в медсанчасть военного завода санитаркой. Там уже работал мой старший брат Стас. За восемь лет я «дослужилась» до лаборантки третьего разряда. Заочно училась в Московском химико-технологическом техникуме. Вставала каждый день в шесть утра, наверну супчику и бегу по гудку на завод. Так бы там и работала, если бы не случилось в моей жизни одно судьбоносное событие…
Однажды в Подольск приехала с концертами Тамара Миансарова. В то время мы все заслушивались ее песнями «Черный кот», «Топ-топ, топает малыш», «Пусть всегда будет солнце»... Я ее обожала и каждый раз, приезжая в Москву на сессию, старалась попасть на концерты.
Помню, как на работе девчонки говорили: «Люсь, ты в нее влюблена, потому что вы похожи». Потом уже Алла Пугачева с Кальяновым неоднократно подмечали: «Вы с Миансаровой — одно лицо!» Они, конечно, мне льстили. Не знаю, может, у нас похожа улыбка — до ушей?..
Как-то после ее концерта в «Лужниках» разговорилась с охранником. «Я ее поклонница. Вот, — говорю, — на второй концерт осталась». Вдруг он предлагает: «Слушай, могу показать ее гримерную. Хочешь? Пошли». И провел за кулисы. Мне было тогда двадцать лет. Доверчивая девочка, я чуть было не поплатилась за свое любопытство. Охранник завел меня в какую-то темную каморку с аппаратурой и как накинется! Чуть не изнасиловал. Еле отбилась!
В 1964 году летом я снова поехала на концерт.
Решила сделать себе подарок в день рождения. За день до отъезда покупаю на вокзале билеты. Смотрю, тетка цветами торгует. «Скажите, можно у вас завтра купить цветы посвежее?» «Да приезжай ко мне домой. Прямо с грядки оборвешь», — предложила продавщица. В электричке все пассажиры головы свернули, глядя на красивые красные гладиолусы. В зале перед началом концерта ко мне подходит какая-то женщина: «Девушка, а кому эти цветы?» — «Тамаре Миансаровой». — «Я ее тетя. Хотите, проведу к ней за кулисы?» После концерта Тамара подарила мне фото на память, подписав: «Люсе. С днем рождения».
На ноябрьские праздники приходит от нее открыточка: «Дорогая Люся! У меня концерты в Театре эстрады. Приходите, буду очень рада». На открытке самолет нарисован, а под ним пожелание «Счастливого полета в жизни!»
С этой открыточки у меня и начался «полет». Если бы не Тамара, так и сидела бы в Подольске на химическом заводе, никогда не оказалась бы в Москве и не встретилась бы с Аллой…
Так вышло, что при встрече Тамара предложила поехать с ней на гастроли. Я не раздумывая согласилась и взяла отпуск. А когда вернулась на завод, написала заявление об уходе. Начальство отговаривало: «Люся, ты скоро получишь четвертый разряд. Подумай!» Но я ни секунды не сомневалась в своем выборе. Вначале работала у Тамары костюмером, потом помощницей по хозяйству.
А я ведь совсем не умела готовить, теперь приходилось учиться. Помню, как первый раз в жизни сварила курицу. Купила в магазине целую тушку, помыла и бросила в кастрюлю.
Садится Тамара ужинать. Подносит ложку ко рту и начинает дико кашлять: «А почему так горько?» Оказалось, я сварила курицу со всеми потрохами и желчью... В Донецке, где у Тамары неподалеку от филармонии была квартира, часто покупала мойву. По рецепту соседки научилась ее засаливать. Никогда не готовила по книжкам, у людей спрашивала и собирала рецепты. Кто-то научил меня делать баклажанную икру, кто-то — варить борщ, кто-то — печь беляши...
— В доме Миансаровой наверняка встречали известных людей?
— Часто Евгений Мартынов заходил. Как-то, помню, в полвторого ночи Игорь, муж Миансаровой, привел Иосифа Кобзона. Молодой, лет тридцати, с шапкой кудрявых волос, красивый. Спустя время я решила сводить свою племянницу и Катю, дочку Миансаровой, в кукольный театр.
Приходим, стоим в фойе, ждем администратора с билетами, а его нет и нет. Вдруг навстречу Кобзон: «Ты что здесь?» — «Да вот детей в театр привела, а билетов нет». — «Давай проведу». Моя племянница Лариса, она сейчас живет в Канаде, у нее двое детей, до сих пор помнит, как Иосиф Давыдович ее, пятилетнюю кроху, провел на спектакль.
Маленькая Катя Миансарова — моя крестница. Она ездила с нами по гастролям. Ела из рук вон плохо. Так я ее все время старалась подкормить: куплю в магазине колбаски, хлеба, посажу на лавку и пичкаю.
— Долго вы работали у Миансаровой?
— До 1979 года. Правда, года два у нас был перерыв… Мы расстались, и я стала работать у Ларисы Мондрус.
Мы часто пересекались — то на юге, где они отдыхали, то на телевидении. Однажды Тамара послала меня к Ларисе с партитурами. Ее муж Эгил Шварц был композитором. Вот тогда Лариса и сказала: «Люсь, а может, у нас останешься?» Я ответила: «Ну, если уволят…» С тех пор Лариса с Эгилом все время уговаривали меня перейти к ним. А тут случилась у меня с Тамарой ссора... Я и позвонила Мондрус.
Помню, первый раз прихожу к Ларисе, она в красном эластичном костюмчике, по бокам вышитые цветы, и в кокетливом фартучке. (Кстати, этот костюмчик потом ко мне перешел.) Стоит Лариса у плиты и жарит яичницу. Кстати, она меня научила готовить горячий свекольник с мясом.
С Ларисой мы проработали года два. Они с мужем прибалтийцы, поэтому, наверное, люди холодные. Честно скажу, по сравнению с Тамарой — небо и земля!
Лариса как-то даже с подозрением на меня поглядывала…
— И в чем же она вас подозревала?
— Видимо, в какой-то моей нездоровой влюбленности в Тамару. Лариса все никак не могла понять: «Как это может быть, что ты так любишь Миансарову? Наверняка это не просто так…» Поначалу даже шарахалась от меня, побаивалась, что ли. Зато потом мы очень подружились. Недавно Лариса приезжала в Москву, и мы виделись. Она готова хоть сейчас меня забрать к себе в Германию…
Еще мне посчастливилось поработать с Клавдией Ивановной Шульженко. Как-то у Ларисы случился отпуск, и они с мужем укатили в Ригу к родителям. А мне отпуск не положен. Эгил попросил: «Люсь, пока нас не будет, ты хоть иногда в «Москонцерт» заглядывай, а то неудобно».
А мне что? Схожу, конечно. Я ведь тоже там официально была оформлена.
Помню, прихожу в «Москонцерт», а вокруг все гудят: Иосиф Кобзон нашел себе молодую и женится. Другой раз встречаю Шуру, костюмершу Шульженко. У Клавдии Ивановны концерты начинаются, а Шура с ней рассталась. «Помоги!» — умоляет. И я поехала с Шульженко на концерт. Потом она меня пригласила к себе на улицу Усиевича — помогать.
Две недели я проработала у Шульженко. У нее была двухкомнатная небольшая квартирка в доме, где жила Лидия Русланова. Больше всего меня поразило пианино красного дерева с бронзовыми подсвечниками. Клавдия Ивановна никому не доверяла вытирать с него пыль — всегда сама! Помню, я только в дом к ней пришла, а Шульженко привезли презент — пол-литровую банку икры.
Она была на какой-то встрече. Вдруг звонит: «Люся, ты не стесняйся, ешь все, что захочешь. И икру тоже!» Говорю: «Да не голодна я…», а она строго: «Если ты ее не съешь, сейчас приеду и сама тебя буду кормить!»
Клавдия Ивановна сразу же распорядилась: «Покупать мне все только с рынка!» Вот я и бегала на рынок каждый день за свежим творогом.
Пока Мондрус была в отпуске, Шульженко, конечно, пыталась меня к себе переманить.
Но я вернулась к Ларисе. 30 марта 1973 года они с Эгилом уехали в Германию. И меня звали, но я не захотела. А тут Игорь, муж Тамары Миансаровой, звонит: «Давай к нам.
Катька у нас растет...» Так он меня обратно и перетащил…
— Людмила Ивановна, а муж у вас был?
— Был. Один. И то всего... четыре раза! Я от него сбежала. Как-то приятельница познакомила со своим соседом, Толей. «Дурочка, у тебя ведь прописка будет московская, — уговаривала. — Толя инженер, холостой, положительный». Только я оказалась не положительной: семейная жизнь, как выяснилось, не по мне. Выйти-то замуж вышла, а жить не смогла. Так и осталась «женой по бумажке». А Толя все надеялся, что мы будем жить вместе, говорил: «Ты что думаешь, всегда будешь с Пугачевой? Придет время, и окажешься ей не нужна». Но я счастлива, что его не послушалась. Я создана, чтобы жить для кого-то.
— А как вы попали к Пугачевой?
— К тому времени мы с Тамарой уже расстались. Она разошлась с Игорем и переехала к новому мужу. Бывший муж Миансаровой познакомил меня с художницей Леной Пелевиной, которая разрисовывала легендарные балахоны Пугачевой. Как-то я ее попросила: «Может, ты меня к ней пристроишь?» Лена как раз разрисовала новый балахон лебедями, и я напросилась отвезти его Алле. Пугачева тогда жила в однокомнатной квартирке на Вишняковской со своим тогдашним мужем Стефановичем.
Не помню, то ли я сама намекнула Алле, что хочу у нее работать, или это сделала Лена, короче, Пугачева попросила меня приехать к ней еще раз. Вот я с бутылкой и заявилась устраиваться. Словом, вскоре Алла велела Жене Болдину, который в то время работал ее директором, оформить меня в свой коллектив костюмером.
Кстати, он это сделал не сразу, видимо, раздумывал...
С сентября 1979 года я уже была с Аллой. Помню, в первый же день мы — Алла, Болдин и я — поехали на Рязанский проспект к ее маме. Алла достала из кармана ключи и попросила: «Люсь, поезжай ко мне на «Ждановскую», посмотри, может, там посуду помыть надо или прибрать…»
Как-то ее водитель Толя передал мне алюминиевый кофр с концертными платьями. Открываю и чуть в обморок не упала: лежит ее известный на всю страну черно-красный балахон, весь скомканный, а сверху чьи-то мужские башмаки. Беру в руки платье, а на нем уже все краски полиняли. Я хватаю его — и к подруге. Купили краски, тушь и всю ночь раскрашивали балахон по- новой, отпаривая горячим утюгом.
— А как вы попали в знаменитую квартиру на Тверской?
— Когда Алла со Стефановичем туда переехали.
Ведь пока все костюмы в порядок приведешь, в квартире уберешься, посуду после гостей помоешь — ночь уже на дворе. Раз осталась ночевать, другой… С тех пор мы с Аллой практически не расставались.
А потом начались гастроли. И если с Тамарой я повидала всю страну, то с Аллой — уже весь мир! Это сейчас у нее шикарные «люксы», «пентхаузы», а тогда... Приезжаешь в какой-нибудь Мухосранск, а там жрать вообще нечего, так приходилось готовить в номере. Мы даже возили с собой плиточку, кипятильник. То омлетик, то рыбку пожаришь. За границей все дорого, экономили.
— Стефанович ездил с вами на гастроли?
— Нет, он дома сидел.
Вначале следил за ремонтом новой квартиры на Тверской. Обставлял ее, бегал антиквариат покупал. Правда, когда они с Аллой разводились, все это имущество шумно делили. Стефановичу хотелось, чтобы ему все досталось. Когда уходил из квартиры, даже дверные ручки поснимал.
— А где жила дочка Пугачевой Кристина?
— У бабушки на Рязанском проспекте. Кристине было тогда восемь лет. У Аллиной мамы, Зинаиды Архиповны, не полодырничаешь, она приучала внучку к порядку. Кристина была все время загружена: языки, балет, рисование.
Если нужно, меня к ней вызывали. Кристина очень любила, когда я к ней приезжала: бабушка заставляла ее «учиться, учиться и учиться», а при тете Люсе можно и пошалить, расслабиться...
Помню, возила ее на съемки фильма «Чучело»: многие сцены снимали в Подмосковье. Кристина была самая маленькая из детей-актеров — всего одиннадцать лет. В фильме снимался и Паша Санаев, приемный сын режиссера Ролана Быкова. Приятный симпатичный мальчик, такой губошлепчик. Однажды снимали эпизод, где Паша должен был Кристину на руках перенести через лужу. А он ее не удержал, и она, бедная, прямо в эту лужу шлепнулась. Но в фильм эпизод не вошел.
Как-то пришла забирать Кристину из балетной школы и принесла ей банан. Банан лежал в вазе и с одного боку слегка потемнел.
Так Кристина до сих пор со смехом говорит: «Теть Люсь, а вы помните, как принесли мне гнилой банан?» Спустя тридцать лет мне этот случай поминает!
— А как вы называли Аллу Борисовну?
— Я и до сих пор обращаюсь к ней только на «вы». Но — Алла, Аллусь, могу и Аллунчиком назвать, по имени-отчеству только в шутку. Она для меня уникальная, несравнима ни с кем. Что ей было тридцать лет, что пятьдесят, что шестьдесят… Для меня она просто Алла. Первый раз я услышала, как Алла поет на радио в «Добром утре» «Робота». Ей тогда шестнадцать было. Я ее по этому «Роботу» и запомнила. Голосок еще слабенький, но изюминка уже была.
Как-то она меня шутливо спрашивает: «Люсь, а как ты меня за глаза называешь?
Старая корова?» А я ей в том же духе: «Это я старая корова, Алла Борисовна, а вы — старая б…» Она хохочет. Вот так и шутили...
С ней не соскучишься. Однажды Алла говорит: «Слушай, Люсь, я уже лет сто не была в метро. Давай покатаемся». А дело было часов в одиннадцать вечера. Алла замоталась в длинный шарф, и мы отправились гулять. Стоим в вагоне, а я по сторонам смотрю — узнают или нет? Вижу, народ глазам своим не верит — Пугачева или нет? Пока они раздумывали, мы из вагона выскочили.
Как-то вечером Алла с Болдиным (он уже был ее мужем) из-за чего-то повздорили, и Алла решила выйти прогуляться. «Люся, собирайся!» Выходим в два часа ночи. На Тверской ни души. Дошли до Елисеевского магазина, вдруг рядом с нами останавливается машина: «Девушки, вас подвезти?»
Потом узнали Пугачеву, чуть в столб не въехали. Алла даже пошутила: «Люсь, мы с тобой таким способом даже больше денег заработали бы, чем пением». А Женя Болдин, оказывается, крался по другой стороне улицы, следил за нами, как телохранитель. Мы юркнули от него в какую-то подворотню. «Знаешь, — говорит Алла, — мне всегда хотелось посмотреть, как люди живут. Давай зайдем в подъезд и залезем на чердак». Залезли... Потом погуляли по крыше, а когда спускались, Алла на стенке девятого этажа оставила автограф: «Здесь была Алла Пугачева». И сказала: «Мы потом как-нибудь придем и проверим, осталась надпись или нет». Но так и не проверили…
— Алла Борисовна привередлива в еде?
— Да нет. Селедочка, колбаска, сосиски, котлетки, винегрет, пюре, макароны, кислая капустка, сало…
Обычная еда. Единственное, любит, чтобы покрасивее было подано. Она и сама готовит очень вкусно. Однажды смотрю — жарит свежие огурцы. Я так удивилась — при мне никто в жизни огурцы не жарил. Потом сама попробовала — и правда вкусно. Ей нравится, как я готовлю, правда, иногда ворчит: «Ты собачкам лучше готовишь, чем мне».
Когда я только пришла, Алла была худенькая. Потом стала поправляться. Помню, как Алла сидела на диете. Сама мне диктовала, что ей готовить, например отварное мясо или отварную курицу, вместо картошки — рис. А то на одном кефире весь день сидит. Я даже в специальную тетрадку каждый день записывала ее вес. Шестьдесят пять килограммов, через несколько дней — шестьдесят три, потом пятьдесят девять…
Ей очень трудно соблюдать режим, ведь если идут съемки, то потом она сутки сидит в монтажной.
Ну какой тут режим? Хоть бы выспаться!
— На Тверской Пугачеву одолевали сумасшедшие поклонницы. Вам приходилось с ними бороться?
— Девки были, конечно, оторвы! И поддавали будь здоров. Пели и курили, сидя у подъезда. Вечно после себя свинарник оставляли. Нажрутся и спать улягутся прямо в подъезде. Эти девки, конечно, во всем подражали Алле — делали такие же прически, одевались так же. Конечно, они Алле действовали на нервы. Она только выйдет из дома — визжат, фотографируют, кидаются за автографами. Не давали спокойно до машины дойти.
Я с ними старалась не связываться. Иду мимо, а самой как-то не по себе. Подойдут, к примеру, поддатые с вопросом: «Что делает Алла?», пошлешь их куда подальше, так потом тебе же голову и пробьют. Я же по земле хожу, а не на вертолете летаю. Старалась держать с ними нейтралитет. Спросят: «Где?», отвечаю спокойно: «Дома». «Выйдет?» — «Не знаю». Однажды Алла, услышав, что фанатки называют меня Люськой, сказала строго: «Какая она вам Люська? Для вас она Людмила Ивановна!»
С поклонницами этими просто беда была! Их гоняют-гоняют, а они снова возвращаются. Среди них одну помню хорошо — Свету саратовскую. Неистовая была фанатка. Собирала всю прессу об Алле, ездила за ней по городам. Однажды подходит ко мне (кстати, она была из непьющих) и спрашивает с вызовом: «А что это вы с той остановились, а со мной нет?»
Я даже растерялась: что тут ответить? Если честно, я их очень боялась. Одна сумасшедшая все письма Алле писала, а потом приехала в Москву и звонит в дверь. Ну не в квартиру же ее пускать? Так она начала под дверью Аллу проклинать: «Чтоб ты ослепла, чтоб тебе пусто было…» Ее и соседка не раз гоняла. Может, действительно, какую порчу на Аллу навела... Однажды Алла встает с постели, а перед глазами словно пелена — ничего не видит. Четыре дня ездила к Федорову — под капельницей лежала.
Был случай и пострашнее. Одна фанатка только оканчивала школу, два экзамена сдать осталось. Так эта дурочка залезла на крышу, видно, хотела с нее прыгнуть на балкон Аллы, но не рассчитала и промахнулась — упала. Разбилась насмерть!
Через эту крышу на наш чердак как-то (прямо над Аллиной квартирой) залез мужик и жил над нами целую неделю. Расширил вентиляционную трубу и спускался в квартиру, когда никого не было. Мы ни о чем не догадывались, пока однажды я не увидела в раковине камешки. Видимо, когда слезал, они посыпались. Убрала. Прихожу вечером — опять камешки...
Помню, в тот вечер (а это было на Пасху) Алла позвонила и предупредила, что придет домой с гостями. Я, пока их нет, вышла куда-то по делам и встретила Олега Непомнящего. Он меня до дому на машине подбросил, но с условием: «Ты мне, Люся, бутербродик сделай!» — «Пошли, — говорю, — я вчера такой вкусный сыр купила. Угощу!» Поднимаемся в квартиру, я к холодильнику — а там пусто. Хоть шаром покати!
Следом Алла с гостями — Резник, Кристина с Вовкой. «Люська, мы жрать хотим!» — кричит с порога. А тут такое ЧП! «Аллунь, — говорю. — Даже крошки хлеба дома нет». «Как?!» — взвилась она. «Ну может, Кристина с Вовкой заходили?..» — спрашиваю. «Нет, теть Люсь, мы тут уже три дня не были». Хватились — ни куличей, ни крашеных яиц. А мы только что Пасху отмечали. Заглядываю в печку — даже сковородку свистнули. Тогда я Алле камешки в раковине показала. Что такое? Болдин поднимает голову, а над плитой — огромная дырка вместо дымохода!
Алла вначале подумала, что это дело рук поклонниц: «Ну заразы! Если это они, своими руками задушу!» Вызвали милицию. Они на чердак. Там беднягу и повязали. Оказалось, человек приехал из Ташкента, скитался без работы, наконец нашел «теплое местечко» у нас на чердаке. Бывший архитектор, между прочим, так что расковырять трубу ему ничего не стоило.
Милиция привела его в нашу квартиру в наручниках, он показал, как из трубы вылезал, когда хозяева уходили из дома, и свободно бродил по дому. Брал вещи, чтобы утеплиться, еще и плеер с кассетами Аллы прихватил. Чтобы там, на чердаке, наслаждаться, значит. Мало того, он слышал через трубу все, о чем у нас говорили. Двери хлопнут — стало быть, все ушли, он и лезет в квартиру. Две недели лазал. Ну ладно, у меня слуха нет. Но у Аллы идеальный слух, у Жени — тоже, а не слышали, что над ними творится...
Надо отдать «гостю» должное — ничего ценного он не взял, а ведь в квартире и деньги были, и колечки. Ведь инфаркт может случиться, если с таким посетителем столкнешься. Алла, помню, его спросила: «Ну что я тебе сделала?
За что ты меня так?» Он в ответ: «Ты всем поешь песни, я тебе письма пишу, а ты не отвечаешь… Я приехал на тебе жениться!»
В милиции нас успокоили, пообещав, что «нарушителя спокойствия» отправят обратно в Ташкент. Но через какое-то время я с ним столкнулась в нашем дворе. Выхожу с доберманом Ирмой погулять, вдруг смотрю — какой-то тип стоит, глаз с меня не сводит. И, главное, физиономия знакомая. «Хозяйка дома?» — спрашивает. «Кто вы?» — «Я — Карлсон, который живет у вас на крыше». У меня от страха коленки затряслись, но я постаралась ответить спокойно: «Нет ее дома». И пошла. Потом, как выяснилось, наш «Карлсон» переключился на Соню Ротару и от Аллы отстал…
Между прочим, один дядька из Ростова все грозился убить Пугачеву, уж очень ему творчество Аллы не нравилось.
— Кто из мужей Пугачевой вам больше нравился?
— Болдин был хороший и очень хозяйственный.
Мог и суп сварить, и квартиру пропылесосить. Не терпел, если в гостинице, где они останавливались на гастролях, водились тараканы, сразу же бежал в хозяйственный магазин и начинал их травить. Свадьба их была при мне. Быстренько без всяких изысков расписались, вечером выпили шампанское — и все!
Филипп, ее последний муж, пожалуй, самый добрый из всех, что у Аллы были. Не жалел и не жалеет для нее ничего. Умный, красивый, талантливый, щедрый. Все при нем. Он и по сей день Аллу любит… Их свадьба была для всех неожиданностью.
Никто в эти отношения не верил, думали — шутка. Я Филиппа запомнила, когда он еще работал в Театре песни у Пугачевой. Все время вокруг нее вертелся. Я знала, что Филипп действует ей на нервы. Даже, помню, однажды посоветовала: «Филипп, не лезь к ней, ты ее раздражаешь». Но он все равно не отходил. Завтракаем в ресторане — он обязательно сядет напротив и сверлит Пугачеву глазами.
Мне всегда Филипп нравился внешне. Как-то говорю ему: «Тебе лучше в оперетте петь». Он так обиделся, даже закричал: «Что ты ко мне со своей опереттой пристала!» Алла услышала это и меня поддержала: «Правда, Филя, может, тебе действительно героем-любовником в оперетте попробовать?» А слушая мои восторги, удивлялась: «Господи, да что тебе в нем нравится?» Когда Филипп ушел из Театра песни, он предлагал мне поработать его костюмером, но я отказалась.
Сейчас он об этом часто вспоминает: «Чего тогда со мной не пошла?», а я отвечаю: «Если бы я с тобой работала, ты никогда на Алле не женился бы!» «А может, наоборот, быстрее поженились бы», — возражает Филипп.
Ну, словом, никто его ухаживания за Пугачевой всерьез не воспринимал. Но когда я увидела, что Филипп регулярно носит Алле цветы, смекнула: это серьезно. Каждый день роз становилось все больше и больше. Букеты стали настолько огромными, что мне некуда было их ставить. Все руки шипами исколола, розы же такие колючие, заразы! Я на всю жизнь их возненавидела! «Господи, — думала, — ну хоть бы через день носил уж!» А он все носит и носит. Целый месяц. То через кого-то передает, то сам принесет.
Помню, иду, глядь, он в подъезде стоит. Молча протягивает букет. «Сам иди», — говорю сурово. Он поднялся. Протягивает Алле букет, а ее смех разбирает. Она мне тогда сказала: «Знаешь, Филипп совсем чокнулся. На 13 января заказал карету и назначил помолвку в Загорске». Ну все посмеялись и забыли.
Наступает 13 января. Утром должна была приехать жена Юдашкина — Алле прическу делать. Звонок в дверь. На пороге стоят Киркоров в чернобурке до пят и Юдашкин с корзиной цветов и бутылкой шампанского. Один высокий, другой маленький — как Тарапунька и Штепсель. Я посмотрела на Аллу, чувствую: волнуется. Прямо как шестнадцатилетняя девчонка перед первым свиданием. Филипп достал коробочку, а там обручальное колечко. «У нас ведь помолвка, а не свадьба», — засмеялась Алла. Я принесла Алле соболью шубу, и они вышли.
Гляжу в окно — а там карета, запряженная тройкой лошадей. Тверскую ради этого случая перекрыли, все продавщицы из магазинов высыпали, чтобы поглазеть на кортеж. Так что помолвка прошла на моих глазах…
Они были очень красивой парой. Филипп, между прочим, первый из Аллиных мужей, который не сидел у Пугачевой на шее. Дарил подарки и ей, и Кристине, и внукам. Ни на что не скупился.
— Дом на Тверской был очень гостеприимным. Как вы управлялись с таким количеством гостей?
— Жили очень весело. Илья Резник у нас жил долго. Вначале один, потом с сыном Максимом и женой Мунирой. Он приехал из Питера, жить им было негде. Только через год Алла помогла ему с квартирой, а пока он обитал на Тверской.
Жили они очень дружно: Резник, Болдин и Алла. Илья мог до рассвета сидеть и сочинять. Рано утром идет ко мне на кухню: «Люсь, послушай» — и давай стихи читать. «Как думаешь, здесь надо что-нибудь поменять?» — «Нет, не надо». Так что иногда я была его первой слушательницей. Везде — дома, в ресторанах на салфеточках — Илья писал Алле послания.
— Спать вам, наверное, не давали?
— Да ладно! У меня было самое лучшее место в квартире — на диване в центре проходной комнаты. Через меня все и шастали, и колобродили. А мне нормально! Спала крепко. У меня с Аллой было самое интересное время. Это сейчас она стала посерьезнее, повзрослела, что ли. А тогда… сумасшедшее время было! Песни, шутки, звон бокалов, смех...
Столько посуды перемывать приходилось...
— Людмила Ивановна, не могу не спросить, почему вы после стольких лет службы у Аллы Пугачевой теперь работаете у Филиппа?
— Была одна семья… Мы жили на Истре, потом Алла стала чаще оставаться в Москве. То в «Балчуге», позже в квартире на Земляном валу. Так все время и переезжали. А потом получилось так, что я осталась с собаками на даче. Кстати, когда мы въехали в загородный дом, я ей сразу же сказала: «Аллунь, это больше похоже на гостиницу, чем на дом!» Огромный зал — окна на три этажа! Люстры как во Дворце съездов.
Я там жила с тремя собаками. Иногда Алла вызывала меня к себе в город помогать по хозяйству. Как-то звонит с упреком: «Вот когда ты мне нужна — сидишь на даче, а когда не нужна — торчишь в Москве».
Когда же появилась новая квартира в Филипповском переулке, она, видимо, решила сама побыть хозяйкой. У нее новая жизнь, я ее понимаю… На Тверской я была хозяйкой, на даче много прислуги, а здесь ей захотелось хозяйничать самой. Мы ведь продолжаем жить в одном доме: Филипп тоже купил здесь квартиру.
Так я у Филиппа и осталась. Помню, Алла (когда я еще на Земляном валу жила) мне говорила: «Раз уж ты с ним, следи, чтобы к нему ходили нормальные, хорошие друзья!» Они оба — моя семья. Я их люблю как родных.
Живем мы с Филиппом дружно. Он, наверное, на меня уже как на мать смотрит. Вообще-то они все мои дети: и Алла, и Филипп, и Кристина, и ее дети…
Филипп, конечно, бывает, и пошлет куда подальше.
Но очень быстро отходит: уже через час будто ничего и не было. А если видит, что обиделась, старается вину загладить...
Помню один случай. Дело было 30 ноября. Последний концерт Филиппа в «России». Утром перед репетицией он меня попросил сварить бульон. Я сварила курицу: «Филипп, поешь, тебе уже уходить. Неизвестно, когда поесть удастся. День-то впереди какой трудный». А он в ответ психанул: мол, отстань ты со своим супчиком! Мне стало так обидно. На следующий день его выступление. «Люсь, — говорит Филипп, — приходи вечером на концерт» А я в ответ: «На фиг мне твой концерт! Не пойду!» Он чувствует: что-то не то. «Ты-то хоть меня пойми! Меня так все достали, что я сам не свой.
Просто срываюсь». Ну куда денешься, простила…
Еще мы с Филиппом обожаем друг друга пугать. Он любит подкрасться сзади по-шпионски, зная, что я плохо слышу. Однажды сижу вечером перед телевизором и кроссворды разгадываю. Вдруг перед моим носом на стол плюхнулся букет цветов. Кстати, может и связка ключей пролететь со свистом. Филипп крадется на цыпочках, чтобы устроить мне сюрприз. «Филипп, так ведь можно концы отдать!» — возмущаюсь я. А он хохочет как ребенок.
Помню случай на Земляном валу. Филипп был в курсе, что я приеду, но не знал во сколько. Приезжаю с дачи часов в двенадцать дня. Тихонько открываю дверь, в квартире темно. Шторы все задернуты. «Ага, — думаю. — Значит, еще не встал. Спит». Вдруг слышу — на кухне вода льется.
Я спряталась за угол: «Сейчас его напугаю!» Стою, жду. Вода литься перестала. Слышу: идет в спальню. Я схватила деревянную маску африканскую. Ее Филиппу в подарок привезли. Страшная, жуть! Вместо глаз — дырки, вместо носа и рта — широкие прорези, волосы длинные из ниток. Такое только в фильме ужасов увидишь. Спрятала я лицо за маску и стою. Он как увидел меня в маске, так и застыл в ужасе. «Ну и сука ты, Люська!» — еле потом отдышался от пережитого.
Ответа долго ждать не пришлось. Готовлюсь ко сну. Филипп звонил с дачи в одиннадцать вечера, и я была уверена, что он уже не приедет. Полвторого ночи вдруг решила: «Дай заправлю его постель новым бельем. Все равно уже погладила, чего на завтра оставлять». А там кровать здоровая — два на три!
Я как была в трусиках и майке, начала стелить. А дело это хитрое: чтобы простыню расправить без морщин, надо лечь на пол, приподнять одной рукой матрас, а второй подтянуть простыню. Лежу на ковре под кроватью, борюсь с матрасом и, как в песне поется: «Ничего не слышу, ничего не вижу». Вдруг чья-то рука мой голый живот щекочет. Меня чуть кондрашка не хватила! «Филипп! Так ведь и помереть можно!»
— А откуда у вас взялся Покемон?
— Филипп привез его из Америки. Месяц он жил у Кристины на Тверской. Потом его отправили на дачу. Там же его щенок Майла живет — точная копия собачки из фильма «Маска». Еще есть маленький чихуахуа Рикки. Словом, три собаки. Когда собираются вместе — натуральный дурдом. Покемон дерется со своим сынком, громко на всех лает, жизни никакой.
Алла идет по дорожке нарядная, а он прыгает на нее: то колготки порвет, то пятна на платье оставит. Вот его и сослали в город. Теперь он живет со мной и Филиппом.
Раньше у Аллы был пуделек Кузя. Вообще-то Кузька — девочка, но мы долго об этом не догадывались. Она очень смешно у нас появилась. Алла была на гастролях в Японии. С ней там выступало трио «Экспрессия». Алла увидела у одной из танцовщиц пуделечка и говорит: «Ой, я тоже такого же хочу!» Танцовщица звонит мне: «Я собаку Алле привезла». Думаю: если приедет, я дверь не открою. Алла мне ничего про собаку не говорила. А она взяла да и оставила щенка соседям. Вечером мне «презент» и передали. Приезжает Алла. Увидела на паркете голубой колобочек и пальцем в него тычет: «Что это?» «Как что? Вы же сами просили. Собачка!» — Она опять: «Что это?
Когда я просила?» В общем, делать нечего, оставили. Приходит ее подруга Алина: «Ал, а это мальчик». — «Как мальчик? Я же девочку просила». Назвали Кузей, а в итоге оказалась девочкой… Потом, когда у Аллы был роман с Кузьминым, все шутили, что щенка в честь Володи назвали. Болдину кличка очень не нравилась, он все просил: «Давайте как-нибудь иначе назовем. Например, Пуся, Муся или Люся». Я возмутилась: «Еще не хватало собаку Люсей назвать! Может, лучше Женюся?» Словом, его долго передергивало, когда он слышал: «Кузя! Кузя!»
— А кто из мужей Аллы Борисовны вам не нравился?
— Стефанович, конечно! Этот человек, на мой взгляд, любил только себя. Было понятно, для чего Алла ему нужна. Прописка, квартира, машина...
До сих пор всюду говорит, что это он из Аллы звезду сделал. А мне кажется, будь его женой не Пугачева, а какая-нибудь Маша Иванова, никто его сегодня и не вспомнил бы…
Алла почему-то часто говорила: «Ты меня со всеми мужьями рассорила!» До сих пор не пойму, что она имела в виду? Я никогда не вмешивалась в ее личную жизнь. Единственное, со Стефановичем позволила себе однажды.
Я всегда говорила: «Язык мой — враг мой». Приехала из Харькова Аллина тетя Муся. Идем мы по улице, и она восхищается: «Ой, какой Саша хороший!» А я возьми и скажи: «Тоже мне Саша ваш! Живет с Аллой и так ее обсирает». Она взяла и передала Алле. Та на полгода отстранила меня от работы — ну как же, вынесла мусор из избы! Честно сказать, эти полгода были для меня временем страданий: я так переживала — казалось, мы не на полгода расстались, а навсегда!
Мне было без нее очень и очень тяжело… В итоге помирились. Конечно, первой не выдержала и позвонила я.
С ней вообще шутки плохи. Например, она мои шутки не воспринимает, говорит: «У тебя юмор солдатский». А все из-за того, что они на правду похожи. Как-то я позволила Юдашкину свое мнение про современную эстраду высказать, что девочки и мальчики безликие, поют под фонограмму. Алла как услышала, на меня полкана спустила: «Занимайся своим борщом!» Но разве я не права?
— А сейчас, когда живете в одном доме, вы встречаетесь?
— Встречаемся. Недавно вот Филипп звонит и просит: «Отнеси Алле пакет, который на столе лежит.
Она знает, я предупредил». Беру пакет и иду к ней. Здороваюсь, захожу, спрашиваю, как дела…
На всю жизнь запомнила одну историю. Приближался мой юбилей. Перед самым днем рождения Алла за что-то на меня разозлилась. Накануне я все-таки решилась ей сказать: «Может, завтра в ресторан сходим — у меня как-никак круглая дата — пятьдесят». Сперва она очень сурово на меня посмотрела, а потом смягчилась и говорит: «А чего куда-то идти? Давай дома соберемся. Приглашай кого хочешь!» Я назвала своих племянников, друзей, тут еще к Алле из Лондона друзья приехали. Надела шикарное белое платье — подарок Аллы. Сидим за столом. Вдруг Алла спрашивает: «Люсь, а сколько у тебя племянниц?» — «Четыре». Алла ушла в свою комнату, потом приходит, надевает мне на пять пальцев пять золотых колец и говорит: «У тебя, Люся, руки золотые, вот пусть и будут действительно золотыми.
Когда племянницы станут выходить замуж, будешь с каждого пальца снимать по кольцу и им дарить». Это был незабываемый день…
— Людмила Ивановна, а у вас когда-нибудь бывает отпуск?
— Последний раз в двадцать лет, когда я еще в Подольске жила. Раза три была в доме отдыха. С тех пор ездила только на гастроли. Честно сказать, я и отдыхать-то не умею...
Подпишись на наш канал в Telegram