Моя мама была на шестом месяце беременности, когда в нее влюбился Игорь Старыгин. Мне еще и года не исполнилось, как родители разошлись и Игорь стал часто бывать у нас в гостях. Я, полуторагодовалая кроха, подходила к будущему отчиму и строго интересовалась: «Гоша, у тебя мама есть?» «Есть…» — отвечал он. — «А что ты тогда к моей ходишь?»
Любовь у мамы с Игорем была невероятная. До сих пор Старыгин во всех своих интервью говорит: «Мика — единственная женщина, которую я любил…»
Они вместе работали в Московском ТЮЗе.
Когда Игорь пришел в театр, за его спиной уже была звездная роль в фильме «Доживем до понедельника». Поклонницы часами дежурили у служебного входа, чтобы взять автограф у своего кумира. Однажды мама с Игорем вышли из театра, и на Старыгина сразу набросилась стая девушек. И Игорь хвастливо заявляет маме: «Захочу — и любая из них будет моя!» Словом, выпендрился. Мама, услышав это, про себя возмутилась: «Ну надо же, какой гад! Разве можно так о женщинах говорить? Попадись он мне, я бы ему сказала!» Подумала и… сама попалась.
Как-то летом они случайно столкнулись у перехода на «Пушкинской». Гоша — совершенно лысый: он тогда снимался в фильме «Обвиняется в убийстве», мама — с огромным животом.
Заговорили и вдруг поняли, что... не могут расстаться. Мама потом рассказывала, что Гоша все время ее просил: «Мика, можно я с тобой погуляю по Тверской?» Так и гуляли: красавец Старыгин и мама с пузом...
У папы тоже начался роман — с актрисой Людмилой Дмитриевой, в результате у меня появилась сестренка, Машенька Ардова. Папа, несмотря на то что с мамой они разошлись, страшно ревновал к Старыгину и возмущенно говорил: «Как Мика может встречаться с этим красавчиком?! Он ведь моложе ее. Это пошло! Тоже мне герой-любовник».
Я, маленькая, ужасно переживала развод родителей. Отгоняла от папы Людочку и, когда он брал меня на свидания, злобно шипела: «Иди отсюда!»
Долго не разговаривала с Гошей Старыгиным, не хотела, чтобы он к нам приходил.
Гошины родственники тоже были против его брака с мамой: женщина на шесть лет старше, да еще с двумя детьми! Мама Игоря все время звонила дедушке и требовала: «Уймите свою невестку или я буду жаловаться в партком вашей писательской организации!» В ответ дед, крепко ругнувшись, каждый раз вешал трубку.
— Как я поняла, поначалу ты встретила отчима в штыки?
— Да, но Гоша оказался добрейшим мужиком, и в итоге мы с ним жили душа в душу. Я его называла «мой любимый искусственный папа». Помню, как он водил меня в зоопарк, как заставлял переписывать сочинения, как часами сидел с моими задачками.
Однажды по большому блату Гоша достал маме французские духи, а я нечаянно пролила весь флакон на подушку. И удивительно — мне за это даже не влетело!
Мама с Гошей прекрасно ладила. Единственное, из-за чего могли поссориться, — это какую пластинку утром поставить: мама обожала Хулио Иглесиаса, а Гоша — Софию Ротару.
Мы продолжали всей семьей ходить через двор к Ардовым на семейные праздники. Так что у меня-то было все нормально: у мамы — Старыгин, у папы — Люда. Ну и что? Главное — опять все вместе!
В нашей семье, как говорится, без бутылки вообще не разберешься! Например, у моего папы, Бориса Ардова, было четыре жены и семь дочек. Папа мечтал о мальчике, поэтому все девочки, пока сидели в животах у своих мам, были «Васями».
Как однажды пошутила подруга, запутавшись в именах моих сестер: «Господи, да вы же как «неделька»! Назвали бы всех по порядку — Понедельник, Вторник, Среда...!» Поскольку я родилась второй, носила бы имя Вторник!
Но меня назвали Аней. В честь Ахматовой. Анна Андреевна, часто бывая в Москве, останавливалась у нас в четырехкомнатной квартире на Ордынке. Мой дядя Алексей Баталов уступал ей свою крошечную комнатку-пенальчик. (Дядя Леша был старшим сыном бабушки от первого брака.)
Легендарная квартира дедушки и бабушки на Большой Ордынке, 17, практически никогда не запиралась. Дверной замок легко можно было открыть простым перочинным ножиком.
И это при том, что там стояла мебель из карельской березы и красного дерева, на стенах висели Тышлер и Фальк! Однако никому и в голову не приходило, что в квартиру могут влезть воры! Просто все считали: поскольку в доме все время толпится народ, дверь запирать бессмысленно. А вдруг кто-то ночью «на огонек» забредет? Приютить, накормить, обогреть и уложить гостя спать — святое дело! Эта традиция передалась от деда через папу и мне. Если не надо рано вставать на работу, у меня тут же появляются гости. Ну как же без друзей, без их любви, без их смеха прожить?!
— Наверное, все твои домочадцы благоговели перед знаменитой поэтессой?
— Поначалу, возможно, и была какая-то робость, но очень скоро Ахматова стала не просто гостьей, а полноправным членом семьи.
Среди друзей дедушки, автора юмористических рассказов, были Михаил Зощенко, Ильф и Петров, Осип Мандельштам. Кстати, именно последний и привел в наш дом Ахматову...
Однажды дедушка с бабушкой собрались в гости. Впервые они оставляли Анну Андреевну дома одну, и бабушка стала объяснять, где что лежит: «Вот здесь чай, в холодильнике — сыр и масло, если вам понадобится плед — он в шкафу, а...» Тут дед подхватил: «…а рифмы — на третьей полке слева!»
А эту историю любит рассказывать папа. Однажды он, расхрабрившись, подошел к Ахматовой и спросил: «Анна Андреевна, хотите я вам частушки почитаю?» И громко затараторил: «Дура, дура, дура я! Дура я проклятая! У него четыре дуры, а я дура пятая!» Она рассмеялась: «Ребенок, это очень похоже на мои стихи».
Часто стихи Ахматовой расходились на шутливые цитаты.
Например, ее возвышенные строчки «Дорога, не скажу куда» дедушка, слегка переиначив, бубнил, направляясь в сортир: «А не проторить ли мне дорогу, не скажу куда...» Да и сама Анна Андреевна с удовольствием подхватывала шутки.
Дед дружил с продавщицами кондитерской на Пятницкой и частенько захаживал к ним за конфетами. Особенно любил обсыпанные сахаром подушечки с вареньем. Причем будучи человеком непривередливым, покупал «некондиционный товар» — давленые конфеты со дна коробки. Ввиду слабого обоняния хранил их в шкафу рядом с нафталином, поэтому пахли они странно. Как-то вечером все сели пить чай.
Дед подвинул к Анне Андреевне пиалку с давлеными подушечками. Она поинтересовалась: «Виктор Ефимович, их хоть при вас давили?»
Дед был невероятно остроумен. Есть одна семейная легенда. Как-то Маяковский привез из Парижа «Рено». Поскольку он был первым поэтом в Москве, кто приобрел иностранный автомобиль, ему не терпелось похвастаться. «Ардик, — спросил Владимир Владимирович, — вы на улице не видели мой «Рено»? «Ни хрено я там не видел», — ответил дед.
Или другая история. Пошли дед с бабушкой как-то в гости к приятелю. Дед не пил по причине врожденного порока сердца и, наблюдая, как бабушка с приятелем шарахают коньячок, заметил: «Хотел жениться на русской женщине, чтобы были русские дети. Кажется, переборщил. Старший — священник, а младший — пьяница!»
(Он имел в виду протоиерея Михаила Ардова и моего отца — Бориса.)
Мне очень повезло родиться в такой большой семье. Дедушка Виктор Ардов — писатель, бабушка Нина Ольшанская — актриса, один дядя, Михаил Ардов, — священник, другой — Алексей Баталов — известный киноартист, родители всю жизнь в театре, отчим — легендарный Арамис. Их жены, мужья и дети — все прекрасно общаются и любят друг друга. Я, например, недавно встречалась с третьей женой отца, которая приехала из Америки, дружу с детьми моего третьего отчима и обожаю дочку Гоши Старыгина.
Бабушка любила не только нас, своих внучек, но и невесток — и бывших, и нынешних. Иногда папа, выпив лишнего, ссорился с мамой и кричал: «Возвращайся в свой Питер! Скатертью дорога!»
Бабушка в такие минуты всегда вставала на защиту невестки и говорила сыну: «Это ты сейчас отсюда уедешь, а она останется. Микочка, пойдем!»
Когда дядя Леша расходился с первой женой, Ирой, бабушка ей сказала: «Ты — моя любимая девочка! И что бы ни происходило, навсегда останешься в этом доме!» Так и было: Ирочка с дочкой Надей часто бывали на Ордынке. Мало того, когда мама снова вышла замуж, она приходила на Ордынку вместе с Игорем Старыгиным. А там, между прочим, жил папа с новой женой.
— Высокие отношения! А как родители познакомились?
— Мама — настоящая питерская барышня, Мика Киселева. Когда папа учился на четвертом курсе театрального вуза, а мама на первом, у них начался роман.
У мамы была удивительно тонкая талия — сорок сантиметров! Однажды папа нарисовал маму и поставил вместо талии точку. Рисунок подписал так: «Больше, Мика, не расти. Будешь, Мика, травести!» Она, между прочим, всю жизнь и проработала в ТЮЗе.
Когда родители поженились, дед купил им в своем дворе на Ордынке полдома. Звучит, конечно, солидно, но на самом деле это была бывшая конюшня: две небольшие комнатки, огромная кухня и глубокий погреб, где мама хранила банки с солеными огурцами и вареньем. В маленьком полисаднике росли яблоня и вишня. И это в центре Москвы!
— А почему родители развелись, когда тебе и года не исполнилось?
— Мало того что я родилась недоношенной, но еще и с врожденной фибромой легких. Стоило меня положить в кроватку, как я начинала задыхаться. Врачи говорили маме: «Не выживет. Не надейтесь. Нужна операция». Я весила всего девятьсот граммов и умещалась у папы на ладони. От страшной операции меня спас один старый педиатр: «Не трогайте ее! Под ножом сразу же помрет». И меня до восьми месяцев носили на руках, держа вертикально, — и день, и ночь. Позже папа пошутил: «Надо было прибить к стенке большой гвоздь, повесить детский конверт и вставлять тебя туда!»
Не знаю, трудности виноваты или что-то еще, но родители, выходив меня, разошлись, когда мне было восемь месяцев. Папа вернулся к деду и бабушке, которые жили через двор, а мы с мамой и старшей сестрой остались в домике.
— А как отнеслись домашние к новому «зятю»?
— Бабушка обожала Гошу и строго говорила: «Ничего не хочу о нем слышать плохого.
Он такой красавец!» Они частенько сиживали вечерами вдвоем и попивали коньячок.
Закулисный запах ТЮЗа — это запах моего детства. Гоша с мамой играли в одном спектакле «Зайка-Зазнайка»: он — Зайку-Зазнайку, она — Мать Зайчиху. Я видела этот спектакль сотни раз и все время, сидя во втором ряду, громко шептала: «Гоша, не ходи туда, там волк!»
Помню, в ТЮЗе поставили «Трех мушкетеров» с песнями Максима Дунаевского, которые потом перекочевали в фильм. Гоша в спектакле играл рядового мушкетера, а мама — Анну Австрийскую.
Мы с сестрой Нинкой выучили наизусть все песни и распевали их на два голоса. Кто бы мог тогда подумать, что через много лет я сыграю Арамиса в новогоднем фильме «Три мушкетера» с Писанкой-Портосом и Свиридовой-Атосом?
Тридцать лет назад, после того как Гоша появился на экране в роли Арамиса, ему не давали проходу влюбленные барышни. Они день и ночь торчали в нашем дворе. А поскольку жили мы на первом этаже, приходилось даже строить баррикады: девушки нагло лезли в окна. Однажды Гоша не выдержал, схватил швабру и погнался за одной особенно назойливой поклонницей: «Иди отсюда! Как дам сейчас по заднице шваброй!..»
Увы, «мушкетерская» слава в итоге и развела маму с Гошей.
Появилось много соблазнов, и ему захотелось свободы…
— Наверное, в тот момент твой отчим был не менее популярен, чем дядя — Алексей Баталов...
— Дядя Леша — очень скромный и интеллигентный человек. Он рано стал знаменитым, но очень стеснялся своей известности. Даже вывести дочку в зоопарк для него было проблемой, потому что немедленно налетала толпа и образовывалась очередь за автографами. От смущения он тут же терялся...
Когда я была маленькой, дядя Леша обучал меня хорошим манерам: за столом прямо держать спину, управляться с ножом и вилкой. При этом он красиво расставлял приборы, украшал цветами стол — словом, создавал атмосферу.
Как-то мы всей большой семьей поехали на дачу. Пошли на речку. Вода, помню, была градусов двенадцать. Я при дяде Леше в эту речку нырнула. «Ты неправильно ныряешь!» — воскликнул он и принялся меня учить. Он вообще все любил делать основательно. Я назвала бы дядю Лешу модным нынче словом «перфекционист». В итоге так нанырялась, что от холода совершенно посинела...
Первую машину Баталову подарила Анна Ахматова. Он обожал свой «Москвич», ласково называл его «Аннушкой» и, уходя, целовал руль. Как-то летом бабушка с мамой собрались отвезти Ахматову из Москвы в Комарово. Перед дальней дорогой дядя Леша решил проверить машину и занялся тормозными колодками. Время шло, барышни притомились во дворе его ждать и начали торопить: «Леша, ну хватит уже, поехали!»
Он заупрямился: «Пока все не переберу, не поеду!» И представляете, по дороге в Питер им под колеса чуть не угодила маленькая девочка. Дядя Леша резко ударил по тормозам, машина высоко подпрыгнула и встала как вкопанная. Он повернулся к дамам и сказал: «А вот не перебери я колодки — могло бы случиться страшное…»
Деликатный, интеллигентный дядя Леша очень похож на свою маму, Нину Ольшанскую. Она ведь настоящая аристократка: в ее родословной с одной стороны — польские короли Понятовские, с другой — дворяне Нарбековы.
Бабушка была человеком удивительной души и щедрости. Как-то дядя Леша подарил ей красивую кофточку, и она тут же отдала ее моей сестре. Бусы доставались мне, туфельки — невестке, платочек — внучке Машеньке.
Ей самой ничего, кроме сигарет (она курила исключительно «Яву»), было не нужно.
Таким же щедрым был и дед. Во двор он всегда выходил с полными карманами конфет и угощал детвору. Помню, не пускал меня на улицу с апельсином: «Ты должна взять с собой пять или шесть, чтобы поделиться с ребятами. А если он один, ешь дома!»
Когда Лидия Русланова вернулась после лагеря в Москву, идти ей было некуда и она пришла к нам. Дверь открыл дедушка и, увидев на пороге Русланову, радостно воскликнул: «О, Лидка, здорово! Заходи, новый анекдот есть!» Так, словно они вчера только расстались. Она осталась у Ардовых и долгое время у них жила.
Наш двор был местом, где мы, дети, проводили все свое время. Маленькая, я была страшной драчуньей.
Стоило мне появиться на улице, как раздавался крик: «Шухер! Анька идет!» И все разбегались кто куда. Став взрослее, в том же дворе мы с ребятами пели вечерами песни под гитару, тайком покуривали — сигареты, между прочим, я тырила у Гоши Старыгина...
— Наверное, стать актрисой девушке из такой знаменитой семьи было несложно?
— Я пять лет поступала в театральный и все время проваливалась. Может, ответственность за фамилию давила. Я так зажималась, что вообще переставала что-либо соображать и очень плохо читала. А потом, ну как тут скроешь, кто ты, если каждый раз члены приемной комиссии говорят: «Бабушке привет! Дяде Леше поклон! Как там папа с мамой?» После очередного провала я пришла показаться Людмиле Касаткиной.
«Что у вас с голосом? — удивилась она. — Почему вы так говорите?» А надо заметить, я всячески старалась приглушить свой, как мне казалось, по-идиотски громкий голос и говорила писклявым, тоненьким голоском. Хотелось, наверное, казаться поинтеллигентнее, что ли. Я же на улице выросла. Ну кто я была — под-во-рот-ня! Так всегда про себя и говорю: «Я — барышня из хорошей ордынской подворотни!»
Так вот, Касаткина продолжала: «Я люблю твою бабушку, она занималась со мной, когда я только пришла в Театр Советской армии. Вот я, например, доросла до героини. Голосом надо заниматься! Смотри, как надо». И как пустит руладу: «А-а-а-а-а!!!» — хоть сейчас в оперный театр бери.
Слава богу, на пятый раз я поступила на курс к Андрею Гончарову и за годы учебы стала совсем другим человеком. Поняла, насколько люблю актерскую профессию...
— Чем ты занималась, пока не поступила в институт?
— После школы устроилась в «Мособлтрансэкспедицию». И хотя должность моя называлась «младший экономист», я тупо сидела и разбирала бумажки. От этого можно было сойти с ума, и от скуки я прокалывала сотрудницам шилом уши. Помню, с нами в комнате работала бабуля, которая вообще стала моим «подопытным кроликом». Я ей выбривала виски, делала высокий «хайер», длинную косую челку. Бабуля после моих экспериментов хоть и походила на пугало, была счастлива.
Еще в фойе гостиницы «Золотой колос» торговала куртками, кофтами и жвачкой. Но однажды я забыла ключ в двери склада, и меня с работы выперли. Слава богу, ничего не украли, а то вовек бы не расплатилась! Следующая моя должность называлась «заливщица». Я работала на студии мультипликации вместе со старшей сестрой. Платили, кстати, очень прилично.
Потом меня устроили в Театр Советской армии... гардеробщицей. Я принимала пальто, выдавала номерки и... бегала смотреть спектакли. Поскольку в этом театре работали моя бабушка и папа, чувствовала я себя вольготно. Даже среди унылых вешалок жизнь моя била ключом! Я кокетничала с молодыми актерами, строила им глазки, писала некоему «объекту» письма чуть ли не в стихах.
Там же подружилась с актером Сергеем Федоровым. Поначалу я его страшно раздражала — тем, что такая большая, буйная, громко смеюсь, ругаюсь матом, постоянно торчу в актерской курилке. «Какая халда эта гардеробщица!» — думал он. Однажды я посмотрела «Идиота», и меня потряс Сережкин Мышкин. Я даже купила на последние деньги букет хризантем и вручила ему. Так началась наша дружба. Сережка, видимо, понял, что мне надо помочь — не бояться думать, говорить... Он заставлял меня каждый день писать сочинения на тему: «Что я делала сегодня».
Как-то Сережа посадил меня напротив и сказал: «Послушай… Ты себя не любишь, считаешь плохой. Но это не так. Это родители тебя не любят и, чтобы оправдать себя, говорят, что ты плохая. А ты хорошая. И талантливая…» Когда мне негде было жить, он пустил меня к себе…
— Почему?
Разве у тебя были конфликты с родителями?
— С последним отчимом мы не сошлись характерами. Мама, прожив десять лет с Игорем Старыгиным, разошлась с ним и вышла замуж за режиссера Льва Вайсмана. Лев Давыдович ставил в ТЮЗе спектакль. И пока они с мамой репетировали, вспыхнул роман...
Мама с тремя дочками — мы с Ниной и маленькая Настя, которая родилась от Гоши, — переехали в трехкомнатную квартиру Старыгина на «Речном вокзале», а сам Гоша остался в нашем домике.
Мне кажется, новый мамин муж сразу же меня невзлюбил. Я хамила, сбегала из дому, отчим кричал, наказывал, закрывал в комнате, пока не сделаю уроки, а мне — буйной, радостной десятилетней двоечнице — море по колено!
Ну как я, девочка, могла его полюбить, если он меня не любил?
Когда мне стукнуло семнадцать, мама сказала: «Уходи... Так больше продолжаться не может». Я ушла из дома, долгое время скиталась по подружкам, жила в каких-то дворницких, снимала углы. На семьдесят рублей уборщицы особо ведь не разгуляешься, а к родителям за помощью я твердо решила не обращаться.
Они, как мне тогда казалось, попросту забыли о моем существовании. Не знаю, как сложились бы у нас отношения дальше, если бы не одна жуткая история и не помощь Сережи Федорова.
В очередной раз мне негде было жить, и я поселилась в квартире панков. Мне было лет восемнадцать. Однажды хозяин квартиры, решив приударить, легонько шлепнул меня по попе. Я развернулась и влепила ему пощечину. И тут началось! Он принялся меня избивать. Я успела позвонить Сережке. «Сейчас приеду!» — пообещал он. Только повесила трубку, как последовал удар головой о батарею. Я взмолилась: «Господи, сделай так, чтобы я отсюда живой унесла ноги». И вдруг этот разъяренный человек рухнул на кровать и больше не шелохнулся. Я схватила чемодан и выскочила из квартиры. Сережа, увидев меня, ахнул. Лицо — сплошной синяк, глаз не открывается. Тогда он встретился с моей мамой: «Вы Аню давно видели?» — «Месяца три назад». — «А как думаете, она жива?» После этого разговора мы с мамой снова стали общаться... Спасибо Сереже, что он нас помирил. Ведь мама сильно страдала и переживала за меня...
А потом я влюбилась...
Первая любовь была полной моей противоположностью: серьезный высокий юноша в очках, с пробором. Леша преподавал в Школе-студии МХАТ, писал диссертацию и готовил меня к поступлению в театральный вуз. С папой заниматься я не могла — от жгучего темперамента мы постоянно орали друг на друга.
Леша пытался вылепить из меня гармоничную личность и все время заставлял слушать итальянскую оперу. Он мне Марию Каллас ставит, а я требую: «Хватит. Давай целоваться!» Леша все мои поползновения строго пресекал: «Рано! Мы так «процелуем» все на свете: ты — свое поступление, а я — кандидатскую». Положительный был — жуть! Папа, завидев Лешу издалека, говорил: «Вон твой чудила идет».
В итоге мы разошлись... Я просто наврала, что изменила ему, и Леша гордо меня бросил.
А я, в очередной раз не поступив в Щукинское училище, пошла вольнослушательницей на курс Бурова. Тогда впервые за меня просил дядя Леша. Баталов пошел к ректору «Щуки» Владимиру Этушу, но тот сказал: «Знаешь, неудобно. Такая фамилия… Решат — по блату приняли… Давай на следующий год отложим». И вот, будучи вольнослушательницей, я отчаянно влюбилась в четверокурсника Андрея Чиляндинова.
Это были мучительные отношения. Стоило Андрею выпить, как он, не стесняясь моего присутствия, звонил своей бывшей жене и говорил, как ее любит, какая она красивая… Сидит, слезы размазывает, а у меня сердце от ревности разрывается.
Но я была влюблена как кошка и все это терпела. Он мог уничтожающе посмотреть на меня и отчеканить: «Ну, что смотришь на меня глазами кролика? Ты никогда не будешь актрисой! Ты же неинтересна!» Однажды ночью после очередного скандала я от него ушла.
А в конце первого курса умерла бабушка. Не знаю, как бы я пережила все это, если бы мне не подставил дружеское плечо Даня Спиваковский… Он не отходил от меня ни на шаг, помогал, поддерживал...
Мы с Даней дружили весь первый курс, делились друг с другом своими сердечными тайнами... Как-то смотрю — Даня таскает котлетки из студенческой столовки. «Что, твоя барышня сегодня приезжает?» «Да, — говорит он и счастливо улыбается: у него тогда была невероятной красоты девушка.
Как-то Даня попросил меня помочь убрать его комнату в коммуналке.
Покончив с пылью и грязью, мы сидели, о чем-то, как обычно, болтали, и вдруг я почувствовала, что этот человек очень сильно меня любит. Будто глаза открылись... И я буквально бросилась навстречу этой любви. Даже, честно признаюсь, сама на Даню накинулась с поцелуями — он-то от робости совсем задеревенел...
Свадьбу сыграли в начале второго курса. Нам очень хотелось сделать это без пафоса, когда под звуки Мендельсона тетка с халой на голове объявляет молодых новой ячейкой общества. Но Данька выяснил, что в загсе без музыки не положено, и мы расписались под мелодию его любимых «Битлз». В зале присутствовали только свидетели и Данина мама, которая, кстати, очень много впоследствии решила в нашей судьбе…
Алла Семеновна — профессор психологии.
Я даже ходила к ней на лекции в МГУ. Даня, между прочим, параллельно с театральным вузом заканчивал психфак.
До свадьбы Данина мама хорошо меня знала — ведь мы с ее сыном целый год дружили и я часто бывала у них дома. Иногда даже ночевала в Данькиной комнате. Он — на диване, я — на раскладушке. Наверное, Анну Семеновну эта ситуация смущала: по утрам она к нам непременно заглядывала. А чего ей было волноваться-то? Мы же просто дружили...
Я ведь не знала, что выйду замуж за Даню, и, как дура, все время спрашивала у его мамы совета. Мне казалось, она как психолог поможет разобраться в моих запутанных романах.
После инфернальной истории с Андреем я кидалась во влюбленности, как в омут головой.
«Алла Семеновна, — делилась с ней я, — ну почему у меня все так быстро заканчивается, не успев начаться?» «Потому что ты слишком быстро переходишь от букетно-конфетного периода к постели, — втолковывала она. — Лишаешь себя возможности узнать человека, а его — узнать тебя. Ты очень боишься долгих отношений, видимо, думаешь — тебя нельзя любить!» Так мы и сидели на кухне часами, болтая, как близкие подружки.
И вдруг Алла Семеновна узнает, что ее замечательного сыночка охмурила Анька Ардова, которая целый год плакалась ей про свои несчастные любови!
Понятное дело, она ужаснулась...
Поженившись, мы с Даней вначале жили в коммуналке. Жили бурно, с постоянными выяснениями отношений и страстными примирениями. Помню один трогательный случай. Как-то в очередной раз мы сильно поссорились. Данька в сердцах хлопнул дверью и ушел к другу. А я с детства боялась ночевать одна без света. Включила лампу, свернулась клубочком в кресле и задремала. Вдруг Даня, с которым мы только что насмерть разругались, возвращается и говорит: «Прости меня, пожалуйста, я забыл: ты же боишься темноты».
Потом из коммуналки перекочевали в дворницкую. Я мыла подъезды, Даня мел улицы и по ночам с нашим однокурсником Димой Прокофьевым сторожил здание ГИТИСа. Мы с Диминой девушкой таскали ребятам еду и все вместе смотрели в пустом кинозале старые фильмы.
Помню, я как-то заикнулась о новых туфельках, и Даня, чтобы мне их купить, после лекций расклеивал на столбах объявления. Потом копил несколько месяцев на французские духи...
Как-то приехала к нам Данина мама, посмотрела на наше убогое жилище и предложила: «Слушайте, ребятки, переезжайте-ка ко мне». И мы поселились в двухкомнатной квартире свекрови. Это была наша общая ошибка...
Свекровь сразу же начала растить из меня жену и хозяйку. Начались долгие нравоучительные лекции о смысле жизни. Конечно, Алла Семеновна при всей сложности наших отношений меня любила и хотела добра. Но у нее ничего не получалось...
Ее сильно расстраивали наши бесконечные ссоры, вечный бардак в комнате, моя неаккуратность. «Ну как же так можно? Невестка — какая-то оторва! Настоящее стихийное бедствие!» — хваталась она за голову. Ее можно понять... Даня — единственный сын, она его вырастила без мужа. При этом Даня не был маменькиным сыночком. Он, кстати, и в армии служил, а там и драки случались, и серьезные разборки. Так что Данька — настоящий мужчина, умеющий за себя постоять. Но тут ему трудно пришлось, он оказался между двух огней.
До годовщины свадьбы мы не дотянули месяц… Не сошлись, как говорится, характерами. Жили громко! Дрались, орали, били посуду. Ссора могла вспыхнуть из-за любого пустяка.
Помню, опаздываем на занятие по танцу.
Даня сидит, уткнувшись в телевизор, а я стою над ним в пальто и тороплю: «Давай быстрее! Опаздываем!» — «Сейчас, сейчас, подожди!» Наконец натягивает ботинок и снова усаживается перед экраном. Я, не выдержав, хватаю телевизор и кидаю на пол. Взрыв! Начинается драка...
Причем дралась в основном я. Даня, поскольку не мог ударить женщину, стоял бледный от ярости и, сжав кулаки, шипел: «Была бы ты мужиком, рожу бы набил!» Зато я мутузила его со всей страстью. Он уворачивался, окатывал холодной водой, поднимал меня, как штангу, и кидал на кровать — словом, гасил мою ярость, как мог, но не бил никогда!
Ссоры вспыхивали даже на репетициях. Даню страшно раздражало мое буйство. Он все время повторял: «Тихо.
Пожалуйста, тихо». А как можно «тихо», когда «громко» — это моя суть? Он начинал меня загонять в рамки, а этого делать нельзя. Я слушаю-слушаю, а потом — фьють! — и в форточку.
Так и случилось. Однажды мы очень сильно поссорились, и я… сбежала. Свекровь была в это время в командировке. Думаю, при ней я бы не смогла уйти, она бы… меня уболтала.
...Было около часа ночи. Даня думал, что я, как обычно, побегаю вокруг дома и вернусь. А я выскочила из подъезда, на пустынный Мичуринский проспект и стала молиться: «Господи, сделай так, чтобы я не вернулась». В кармане — ни копейки, только проездной на метро. И о чудо! Едва подняла руку, какая-то машина остановилась. «Довезете до метро? Только у меня денег нет». Подъезжаю, а метро, как назло, уже закрылось. Опять ловлю машину.
Думаю: ничего не поделаешь, придется возвращаться обратно. «Довезете до Мичуринского? Понимаете, я от мужа ушла, деньги забыла. А к подруге добраться не могу». — «А где подруга живет?» — «На Первой Парковой». — «Поехали, мне по пути». Той ночью к Дане я не вернулась…
Когда я поехала забирать вещи, Даня пытался меня отговорить: «Может, все-таки останешься?»
Прошло время. Мы договорились встретиться, но я не пришла. Про себя загадала: «Вот сейчас войду в подъезд, и если он там стоит, тогда…» Но его в подъезде не было... Значит, не судьба. Так все и закончилось…
— Куда же ты вернулась?
— На родную Ордынку. Опять помогли друзья. Выделили в своей коммуналке маленький пенальчик, и я снова попала в родной двор.
Здесь и папа с женой, и Гоша Старыгин с новой супругой. У меня началась красивая история с Георгием Шенгелая, педагогом ГИТИСа. Жил мой возлюбленный в гостинице «Балчуг». В своем китайском пуховике, у которого весь пух сполз со спины на задницу, я чувствовала себя Золушкой в этом царстве роскоши. Потом он перебрался ко мне в пенальчик, где мы прожили три года. Вскоре Георгий уехал в Тбилиси, а я осталась в Москве: ну что мне было делать в Грузии? Я ведь уже стала актрисой.
Моим вторым домом стал Театр Маяковского. Руководил им Андрей Гончаров, у которого я училась в институте. В театре ко мне невероятно тепло относились. Помню, когда я рожала дочку, в роддом приходила Евгения Симонова и передавала записки: «Напиши, что вкусненького принести».
А Наталья Гундарева не только запомнила меня, молодую артистку, но и, когда встречала, спрашивала участливо: «Как твоя Сонечка, Ардова?»
— А кто отец Сонечки?
— Его звали Сергей. В мой пенальчик его привел кто-то из друзей. У нас в коммуналке ведь двери не закрывались, точно так же, как в доме дедушки. «Люди, у нас два часа до сеанса, можно у вас пересидим?» — «Да пожалуйста!» И так круглые сутки.
С Сережей вроде все было серьезно, но только я забеременела — роман закончился. Так что ребенка я растила одна. С Соней ходила по магазинам, с ней же бегала по утрам на молочную кухню, пока она спала, стирала пеленки, варила кашки...
Как-то в театре на примерке платья костюмер спросила: «Ты одна рожала?» — «Да. Но отец ребенка мне помогает». — «Какой же он отец, если вместе с вами не живет? Он — просто автор». С тех пор я так и зову Сонечкиного папу — «Автор».
Нынешний муж, Саша Шаврин, появился в моей жизни, когда Сонечке исполнился годик. Вообще-то я его знала с девятнадцати лет. Он играл в Театре Маяковского, часто бывал у нас в доме...
Удивительно, но повторилась история моей мамы. Саша влюбился в меня, когда я была беременной. И «выгуливал» мой живот по улицам. А я и не подозревала, что он меня любит. Сашка как-то признался нашей общей подруге: «Мне так Ардова нравится. Только она все со своим хахалем отношения выясняет».
Однажды Саша приехал ко мне и говорит: «Ты — моя жена, а Соня — моя дочь!» Правда, переезжал он очень осторожно. Сначала принес зубную щетку, потом, смотрю, тапочки стоят. Следом за тапочками появился халат. Помню, как мы перевозили огромную Сашину библиотеку. Перетащив очередную набитую книгами наволочку, я изрекла: «Теперь понятно, это навсегда! Ты меня задавил интеллектом». Потом родился наш сын Антон...
— Как муж терпит твой характер?
— Он мудрый человек и знает: нужно переждать всего минуты три — я наорусь и остыну.
В 90-е годы, когда кино почти не снималось, мы с Сашкой жили очень трудно. У нас в холодильнике лежали одни замороженные грибы, которые мама летом собирала.
Нажаришь с картошкой — вот и весь обед. Даже на подарки друзьям не было денег. И я научилась мастерить кукол. Голову и руки лепила из муки с солью и выпекала в духовке, а наряды вязала крючком.
Я до тридцати трех лет жила театром, детьми и друзьями, а потом села и подумала: «Как тяжело без денег... Больше не могу мазать лицо кремом за восемь рублей! Не хочу ходить в джинсах, потому что нет целых колготок! Все!» И начала посещать кастинги. Попала в картину «Тайна голубой долины», сыграла роль жены погибшего Александра Дедюшко. Потом были сериалы Наны Джорджадзе «Только ты», «Дело о «Мертвых душах» Лунгина, «Три мушкетера» Тины Баркалая, «И все-таки я люблю»... А сейчас на ТНТ идет сериал «Женская лига», там я играю одну из четырех главных героинь.
— В общем, на жизнь сейчас жаловаться грех и на отсутствие любви, которой тебе так не хватало в юности...
— Конечно, теперь я понимаю — родители меня любили.
Но им было трудно — мое рождение и тяжелая болезнь привели к разводу, у каждого из них началась новая личная жизнь. Мама была рабой любви, не смогла выбрать ребенка — выбрала мужчину. А дочь росла непокорной, дерзкой. Я долго обижалась, а потом поняла и простила: ведь главное, чему я научилась в своей большой семье, это любви к людям...
Материал был опубликован в февральском номере 2009 года журнала «Караван историй».
Подпишись на наш канал в Telegram