Она всемирно известный дизайнер и успешная бизнес-леди. Ее знаменитое платье с запахом стало классикой в Старом и Новом Свете. При всем этом у Дианы всегда была бурная личная жизнь. А еще говорят, что это несовместимо!
—Что вы, еще как совместимо! Я никогда не подражала мужчинам, я женщина до мозга костей — думаю как женщина, чувствую как женщина… Знаете, что больше всего люблю в представительницах нашего пола? Их силу.
Правда, некоторые из нас зачастую не осмеливаются ее показывать, она может прятаться глубоко внутри…
У меня, например, была очень сильная мать. Внешне она выглядела хрупкой и беззащитной, но характером обладала стальным. В 1945 году ее, двадцатиоднолетнюю девушку, русские освободили из концлагеря; мама тогда весила всего сорок килограммов. После войны она никогда не рассказывала о том, через что прошла. Я помню татуировку с номерами у нее на руке. Потом она от нее избавилась, поскольку все обращали внимание. Вообще мама была на удивление позитивным человеком: когда немецкое правительство прислало ей деньги в качестве моральной компенсации за причиненные страдания, как вы думаете, что она сделала? Купила на них соболью шубу: мол, так поскорее забуду, как стучала зубами от холода в лагерных бараках.
Наверное, моя жизненная сила и умение рисковать именно от матери.
Сразу же после войны она вышла замуж за моего отца, и хотя врачи в один голос твердили, что ослабленный организм не выдержит беременности, а роды будут просто самоубийством, мама никого не послушала. Она родила меня в сочельник 1947 года и всегда называла мое рождение чудом. Говорила, что Господь спас ее для того, чтобы я появилась на свет. Думаю, я выиграла в жизни в первую очередь уже потому, что родилась у такой матери.
— Мать не подавляла вас?
— Нет, напротив, всячески поощряла мою самостоятельность. Возможно, именно ее гены помогли мне столько всего пережить.
Знаете, как говорят: «То, что не убивает, делает нас сильнее». К эмигрантам это относится в первую очередь. А у нас в семье все эмигранты. Мама родилась в Греции, в Салониках, и девочкой переехала в Бельгию. Отец родом из Кишинева, в 1929 году он приехал в Европу учиться и после войны там и остался, занявшись электронным бизнесом. Папа прекрасно говорил по-русски, в конце 60-х он наладил деловые отношения с Советским Союзом и просто обожал туда ездить. Что касается меня, то сейчас, как видите, я живу в Нью-Йорке, а ведь я здесь тоже эмигрантка! Родилась в Брюсселе, кочевала из частной школы в Швейцарии в частную школу в Англии, в 1965 году поступила в Мадридский университет, а заканчивала образование в Женеве.
— Вы с детства умели добиваться своего?
— Своеволия и упрямства мне было не занимать. Думаю, в этом я пошла в обоих родителей. Папа, например, всегда делал только то, что хотел, управлять им было абсолютно невозможно. Да и мама оказалась ему под стать. Наверное, поэтому они в конце концов и разошлись: людям с такими характерами трудно ужиться вместе.
Помню один забавный случай из ранней юности. Мне всего восемнадцать, на носу экзамены, но готовиться лень. Знала же, что все равно их провалю. Убедила врачей, что у меня острый приступ аппендицита. После операции я отлично провела время в швейцарской клинике — там был чудесный сад, много солнца, и когда мать, прервав путешествие по Южной Америке, примчалась к ребенку в больницу, она была очень удивлена: такой загорелой, свежей и розовощекой выглядела ее «больная» девочка.
— Диана, когда вы открыли в себе призвание художника и дизайнера?
— Да бог с вами, у меня не было никакого призвания!
Кто-то с шести лет спит и видит себя пианистом или художником, мечтает о славе певца или актрисы. Я же совершенно не знала, чем хочу заниматься. Зато с ранних лет поняла, что хочу быть независимой, хочу все решать сама— не забывая при этом, конечно, что я женщина, и используя все связанные с этим преимущества. Парадоксально, но, несмотря на таковые свои намерения, замуж я выскочила очень рано — в двадцать один год! Из-за того, что забеременела.
С юным князем Эдуардом Игоном фон Фюрстенбергом мы познакомились в женевском ночном клубе «Griffin». Этот красивый, но немного инфантильный молодой человек поначалу не произвел на меня особого впечатления: вокруг было много и более интересных юношей.
Однажды мы с Игоном отправились кататься на лыжах, и наша машина где-то под Женевой застряла в снегу. Вытащить ее оказалось очень легко, но меня почему-то очаровали беспомощность и смущение моего спутника. И наш роман закрутился. Поначалу все шло замечательно, он пригласил меня в Италию, в дом своей матери Клары Аньелли, ее семья владела компанией «Fiat». Мы вместе провели у Игона рождественские каникулы, было очень романтично… но и только. Мне едва исполнилось девятнадцать, замуж я не собиралась. Уже тогда я твердила себе: пора строить собственную жизнь, надо как-то определяться.
И я отправилась в Париж, беззаботно предоставив Игону идти своим путем.
Словом, мы расстались. Мне удалось устроиться ассистентом в фотоагентство Альберта Коски. Там я увидела стольких знаменитых фотографов моды — Арта Кейна, Боба Ричардсона, Дэвида Бейли, в то время мужа Катрин Денев (он послужил прототипом героя фильма «Blow-up» Антониони). Через квартиру моего босса в Шестнадцатом округе бесконечной вереницей проходили самые знаменитые и востребованные модели — Верушка, Твигги, Мариза Беренсон... В мои обязанности входило всего лишь открывать дверь, отвечать на телефонные звонки и врать женщинам, сутками обрывавшим телефон Альберта, что шефа нет дома. Я конечно же ко всему приглядывалась и прислушивалась — и постепенно начала понимать, что представляет собой мир моды. Подружилась с Маризой Беренсон, которая приходилась внучкой знаменитой Эльзе Скьяпарелли, и стала частой гостьей в их доме на Елисейских Полях.
Мы с Маризой развлекались как могли.
По субботам бегали из одного кинотеатра в другой, оттуда — в богемный ресторанчик «La Coupole» поесть лангустов, а к ночи — на танцы в клуб «Castel». Я переняла у Маризы ее манеру экстравагантно одеваться — открытые блузки, обувь на высоченной платформе, накладные ресницы, тонны украшений... Мариза мечтала стать актрисой и позже снялась в фильмах «Кабаре» и «Барри Линдон», а я все еще размышляла, чем бы заняться в жизни. На тот момент мне было ясно одно: я ужасно хочу перебраться в Америку!
— Вы к тому времени там еще не успели побывать?
— Нет, но Америка была моей страстной мечтой, я составила себе ее образ из рассказов Ноны Гордон, своей подруги по женевскому университету. Нона работала в Голливуде ассистенткой Омара Шарифа и, приезжая в Европу, распаляла меня историями, как здорово в Штатах, какая там свобода, а главное, что эта страна создана для того, чтобы реализовывать самые безумные мечты! Ну как я могла на это не купиться? Кроме того, я знала, что Игон тоже учится в Штатах. Хотя мы и расстались, я подозрительно часто о нем думала. Помню, на Рождество он приехал в Париж вместе со своей итальянской подружкой. Ох как же мне стало обидно! С горя я даже отправилась к предсказательнице. И знаете, что та мне нагадала? Что в ближайшие шесть месяцев я выйду замуж и забеременею! Вскоре на курорте в Санкт-Мориц я встретила Игона уже без подружки, и он внезапно предложил мне поехать вместе в Нью-Йорк.
Девицей я была весьма решительной, поэтому долго уговаривать меня не пришлось.
— Не разочаровались?
— Нет! Очаровалась еще больше — и обожаю этот город по сей день. Именно здесь я впервые ощутила себя по-настоящему независимой: тут не признавали ни сословий, ни традиций, не было и в помине европейской чопорности. В общем, мы с Нью-Йорком сошлись характерами сразу и навсегда.
Игон был знаком, кажется, со всем городом благодаря связям отца — обаятельнейшего австрийского князя Тассило, который любил проводить время в Америке. Игона тоже всюду приглашали, он был завидным женихом и за один вечер мог запросто побывать на трех коктейльных пати, двух балах, паре обедов и еще заскочить в ночной клуб.
А я все присматривалась, чем бы заняться, и решила остановить свой выбор на моде, которой в нашем кругу многие увлекались. Игон таскал меня по самым дорогим магазинам, и, разглядывая витрины, я размышляла: что бы такое новоявленный дизайнер смог продать в Америке? Даже ездила учиться основам ремесла к итальянцу Анджело Ферретти: он делал замечательные принты на ткани. И вдруг, представьте себе, в самый разгар моего нового увлечения я обнаружила, что беременна! Честно признаюсь, мысль, что мне придется выйти замуж только по этой причине, показалась мне унизительной. В 1969 году аборт уже не был проблемой, и я знала, что многие мои подруги через это прошли. Я сходила к своему доктору, он не возражал. Но тут… вмешалась моя мать. Заявила, что я ненормальная, что аборт делать нельзя — по крайней мере надо поставить в известность Игона...
А он в Гонконге. И вот я срочно шлю телеграмму: так и так, жду твоего решения. До сих пор храню его ответ: об аборте не может быть и речи, дата свадьбы — 15 июля.
Пришлось все организовывать с ураганной быстротой, но в назначенный день я действительно стала женой Игона — мы расписались в прелестном старинном городке под Парижем, на мне было изумительное платье от Диора, а «интересное положение» невесты, похоже, никто даже и не заметил.
— А родители Игона не противились выбору сына?
— Его мать-итальянка вроде бы не возражала, а вот отец-немец, конечно, не пришел в восторг оттого, что сын женится на еврейке. Моя собственная мать не имела ничего против того, что ее дочь вышла за немца— она обожала Игона.
Папа тоже от души поплясал на нашей свадьбе, горланил песни, привел, кажется, всех цыган из парижского русского ресторана «Распутин» и по русскому обычаю бил на счастье посуду. Поженившись, мы с Игоном отправились в Америку, и для меня это стало окончательным переездом в страну моей мечты.
— Часть мечты сбылась: вы в Нью-Йорке, но пока еще не самостоятельная, а очень даже зависимая замужняя женщина…
— Да, на тот момент я предстала перед обществом женой богатого европейского аристократа Эдуарда Игона. Мне повезло, что Игон обожал хорошо одеваться, дружил с дизайнерами, художниками, а также с законодательницей американской моды Дианой Вриланд, главным редактором журнала «Vogue».
Поскольку мы с Игоном были видной светской парой, наши знакомые дизайнеры — Валентино, Ив Сен-Лоран и Холстон — часто дарили мне свои наряды — для них это была реклама. У меня шкафы ломились от вечерних платьев. Балы, вечеринки, премьеры в начале семидесятых не обходились без нас с Игоном, мы стали постоянными героями светских хроник. Я подружилась с Энди Уорхолом — он был ужасно забавным, часто молчал или произносил что-то вроде: «Надо же, здорово!» При этом в его руках неизменно находились фотоаппарат и портативный магнитофон — так он ловил интересные моменты окружающей жизни. Уорхол сделал мой портрет на шелке, я позировала для его серии красавиц. Бедняга Энди умер в 1987 году, без него Нью-Йорк осиротел.
…Что касается моей мечты… Первое время в Нью-Йорке я и вправду, казалось бы, отдалилась от нее.
Мой сын Александр родился в январе 1970 года, и уже через три месяца я была беременна дочерью Татьяной. Разумеется, дети изменили мою жизнь, я любила их страстно, но, несмотря на то что стала женой и матерью, вовсе не собиралась ставить крест на собственной жизни. Мне не хотелось быть просто супругой богатого аристократа. Кроме того, меня нестерпимо унижал тот факт, что приходилось постоянно просить у мужа деньги.
Мне все чаще приходило в голову выпустить собственную линию одежды. Глядя на то, что предлагают дамам в нью-йоркских магазинах — все какое-то бесформенное, бесполое, — я думала о том, что надо бы снова ввести в моду платье — женственное, сексуальное, кокетливое и вечное. С платьем на рынке меня ждет успех — я вбила себе в голову эту мысль, и в общем-то она оказалась пророческой...
Словом, не без труда, но я нашла человека, который согласился стать моим партнером, взяла кредит, сняла студию на Седьмой авеню, выкрасила стены в коричневый цвет, повесила постеры Энди Уорхола и открыла ателье.
Не для богатых дам типа меня, у которых мужья по утрам в дорогих костюмах отправляются на Уолл-стрит, дети поручены няне, а сами они могут менять по десять раз на дню наряды от Диора и Сен-Лорана. Я работала для обычных женщин с нью-йоркских улиц, которые сами зарабатывают и забирают детей из школ: разве им не нужны красивые и практичные платья? Кто из дизайнеров о них позаботился? Никто. Так я рассуждала, сочиняя фасоны и расцветки. По неопытности я все делала сама: и дизайн придумывала, и заказы принимала, даже за товаром в аэропорт Кеннеди ездила (одежду шили на одной из итальянских фабрик у моего давнего знакомого — Ферретти).
Кое-как мой неоперившийся бизнес сначала научился ползать, потом — понемногу ходить…
— Диана, а как муж относился к вашему увлечению, вы же тратили на это массу времени?
— Поначалу вроде бы поощрял, подбадривал… Но только ко мне пришел успех — появилась ревность. Я как раз придумала свое платье с запахом. Это просто поразительно, что оно не выходит из моды уже почти сорок лет! Его носили и домохозяйки, и актрисы — Кэндис Берген, Сибилл Шеферд, Мэри Тайлер Мур, и политические активистки вроде Анджелы Дэвис. Постепенно мое имя, полученное благодаря мужу, — Диана фон Фюрстенберг — стало модным, я наконец встала на ноги и обрела финансовую независимость, и вот тут-то в моей семейной жизни начались проблемы…
Нет, внешне мы по-прежнему оставались одной из самых блестящих пар Нового и Старого Света, были окружены выдающимися людьми — гостили в замке Мари Элен де Ротшильд; запросто ужинали с Бертолуччи после премьеры его фильма «Последнее танго в Париже», дружески беседовали на светских раутах с астронавтами, побывавшими на Луне...
Помню, однажды знаменитый фотограф Сесил Битон пригласил нас на бал в Далласе. На мне было платье от Роберто Капуччи с обилием оборок и пышных складок на юбке и почти полностью открытое сверху. Репортеры журнала «New York» засняли нас с Игоном и опубликовали фотографии под заголовком: «У этой пары есть все.
Но достаточно ли им всего?»
Тогда я впервые поняла, как мы выглядим со стороны. Пресыщенные, но неудовлетворенные, эксцентричные, но несчастливые. На самом деле между нами давно исчезла близость, и я очень страдала, узнав, что Игон мне изменяет. Чтобы «выравнять счет», я тоже не пренебрегала романами на стороне. И глушила, глушила свою душевную неудовлетворенность работой. А это самый худший способ, поверьте...
Мы расстались по обоюдному согласию, прожив вместе три с половиной года. Никогда в жизни я не попросила у Игона алиментов, напротив, гордилась и горжусь тем, что воспитала двоих детей и содержала семью на то, что зарабатывала сама. Зато мы с мужем остались хорошими друзьями. Он умер шесть лет назад, и я была рядом.
— Ваши дети страдали, оттого что родители расстались?
— Не думаю, они регулярно встречались с отцом, а я со своей стороны сделала все, чтобы у Александра и Татьяны была полноценная жизнь. В декабре 1973 года я совершила, наверное, самую удачную покупку в жизни — купила большой загородный дом в Коннектикуте. В четверг вечером я садилась в машину и уезжала на природу, в свое жилище. Пятница была днем, который я посвящала только себе — читала, отдыхала, принимала ванну, гуляла в лесу… А вечером на выходные привозили детей, и вот тогда начиналась кутерьма. Компании были шумные и веселые, дети любили приглашать своих школьных друзей, и я никогда не возражала. В общем, скучать не приходилось.
— А как складывалась ваша личная жизнь?
— Расцвела и стала куда насыщеннее, острее и богаче, чем при Игоне. У меня были романы. Например, тот самый первый вечер в Коннектикуте — так совпало, что это был канун Нового, 1974 года — я провела вместе с обаятельным итальянским телевизионщиком и своим новым другом Ясом Гавронским. Подписала купчую на дом, потом помчалась в супермаркет за ребрышками ягненка, шампанским и вдвоем с Ясом отметила сразу и Новый год, и покупку нового дома. А на свое тридцатилетие преподнесла себе потрясающий подарок — купила великолепные шестнадцатикомнатные апартаменты на Парк-авеню, ранее принадлежавшие сыну Рокфеллера. Окна квартиры выходили на пруд Центрального парка, и из них можно было наблюдать потрясающие закаты.
— Говорят, опасно, когда осуществляются все мечты…
— Какое там все!
Я и не думала успокаиваться! Энергия била из меня ключом, и однажды, поболтав с приятельницей Сильвией Шантекай, как раз переехавшей из Парижа в Нью-Йорк, мы вдруг решили: а почему бы не создать собственную косметическую линию? Самое смешное, что ни я, ни Сильвия абсолютно ничего не смыслили в этом бизнесе. В сущности, наше решение было полной дичью, абсурдом, но если я что-то решила — остановить меня невозможно. Я изучила рынок духов, наняла специалистов. Какими нелепыми, наверное, казались им мои указания: «Этот запах должен напоминать аромат свежесрезанных цветов, но быть живым, открытым, новым, не «бабушкиным»!»
Мучились очень долго, я перенюхала тысячи ароматов, пока наконец не нашла тот, который нужен. И почти сразу пришло название — «Татьяна», в честь моей дочери. Ну а потом я уже решилась и на косметику. К концу семидесятых общий объем продаж нашей одежды и косметики составил шестьдесят миллионов. Собственно, в этом секрет любого успеха: не бояться рисковать и всегда надеяться на лучшее.
— В любви, Диана, вы тоже умели рисковать и надеяться на лучшее?
— Да. Я сама сделала себя женщиной свободной в своих решениях, в своих чувствах, в своем выборе. На волне успеха я встретила главного — сегодня уже могу это утверждать наверняка — мужчину всей моей жизни, Барри Дилера. Мы познакомились так, как часто знакомятся в Нью-Йорке: на вечеринке, которую я устроила в честь моей голливудской приятельницы — актрисы Сью Менгерс.
Накануне она спросила, можно ли привести друга, нового тридцатитрехлетнего председателя совета директоров студии «Paramount Pictures» Барри Дилера. «Разумеется, приводи!» — ответила я. Мне было любопытно взглянуть на человека, который, по сути, заправляет главной кинофабрикой страны. Про Барри ходили слухи, что он человек жесткий и никого не подпускает к себе близко. Я была поражена, как быстро мы нашли общий язык. Вскоре Барри позвонил из Лос-Анджелеса, пригласил поужинать, а потом смущенно добавил, что не слишком-то разбирается в нью-йоркских ресторанах. Тогда я позвала его на ужин к себе, и нам обоим скоро стало ясно: едва ли мы останемся просто друзьями. Он звонил мне ежедневно, а однажды просто взял и спросил: «Почему бы тебе не приехать ко мне в Лос-Анджелес?»
Не думая ни секунды, я выпалила: «Приеду завтра». В самолете за час до посадки я заперлась в туалете: мылась, переодевалась, душилась — словом, наводила красоту. Нервничала страшно, поэтому даже не заметила, что встречавший меня Барри волнуется так же сильно. Он посадил меня в свой желтый «Ягуар», а мой багаж ехал в лимузине следом. Мне очень понравился его дом в Беверли-Хиллз — просторный, наполненный светом. Барри провел меня в гостевую комнату, которая вся утопала в свежих цветах. Вот так начались наши отношения. Эта была страстная и очень теплая любовь: он понимал меня с полуслова, поддерживал во всем и безо всяких условий. Барри — из тех людей и особенно мужчин, которым я ни разу не солгала. Нельзя сказать, что обычно я так поступала, конечно, нет. Но Барри было легко не врать — он все понимал.
— Диана, вас не соблазняла мысль выйти за этого человека замуж?
— Представьте, нет. Ни за него, ни за кого другого. В те годы я лелеяла мечту о некоем свободном союзе между мужчиной и женщиной, безо всяких уз и обязательств. Да мне тогда и некогда было вести размеренную семейную жизнь — я ездила по миру, бизнес разрастался, нашу продукцию называли «самой продаваемой торговой маркой одежды со времен Коко Шанель». Но все жизненные сюжеты заканчиваются. Потом, правда, начинаются новые…
— Вас постигла неудача в бизнесе? Или в личной жизни?
— Внезапно — это было очень снежной зимой 1978 года — все нью-йоркские магазины объявили распродажу моих платьев. Оказалось, рынок ими переполнен. Меньше чем через неделю на распродажу пошли мои платья на обоих побережьях.
Я была в отчаянии, просто в панике. Выяснилось, что у меня товара на четыре миллиона, который я не в состоянии продать! Компания оказалась на грани банкротства. А все потому, что я, наверное, слишком доверилась своим консультантам и менеджерам, которые не сумели грамотно просчитать спрос. Это был и удар, и наука, пришлось спасать репутацию, существеннно свернуть производство. Но нельзя позволять себе долго пребывать в унынии — и я сделала ставку на косметический бизнес.
— Барри пытался вас как-то поддержать?
— Он сам был занят с утра до ночи. Да и наши отношения уже изменились, у него появились другие женщины, у меня — другие мужчины. Я тогда часто ходила в знаменитый нью-йоркскую «Студию 54», где развлекалась творческая богема.
Здесь можно было встретить Трумэна Капоте, Бьянку Джаггер, Лайзу Миннелли — да легче сказать, кого там не было. Я приезжала туда обычно около полуночи, надев ковбойские сапоги. Мне нравилось это ощущение свободы, когда я открывала дверь и входила внутрь, разглядывая присутствующих. То было особое время: никто не думал дважды, чтобы согласиться на секс. Я отдыхала, флиртовала, танцевала и часто уходила из студии не одна. В общем, вы видите, у меня была сумасшедшая, насыщенная жизнь, но наступил момент, когда я внезапно от всего этого устала. Проснулась та часть меня, которая хотела быть просто женщиной при мужчине — домашней, любящей, жертвенной.
— Часто такие перемены у женщины связаны с появлением в ее жизни новой любви.
— Так оно и случилось.
На моем горизонте появился Ален Элканн. Мы встретились осенью 1984 года на вечеринке у Бьянки Джаггер. Ален жил в Париже и был известным итальянским писателем. С женой он к тому времени уже расстался. И вот меня снова закрутила любовь — да такая, что если я и могла заставить себя, например, слетать в Нью-Йорк на открытие нового магазина, то сердце все равно оставалось в Париже, рядом с Аленом.
Я примерила на себя новую, необычную роль — любящей, верной женщины, живущей интересами нервного, требовательного, творческого мужчины. Ален терпеть не мог мои экстравагантные наряды, высоченные каблуки, авангардные сюртуки и блузки, в которых меня обожал фотографировать Хельмут Ньютон.
С Аленом я стала носить скромные твидовые костюмы, и мои дети не могли сдержать улыбок при виде такой вот «новой мамы». Рядом с Аленом я стала похожа на школьную учительницу. Делала все, что полагается подруге и музе: слушала отрывки нового романа, терпела его капризы, плохое настроение, разделяла муки творчества, уговаривала, утешала, не беспокоила гения понапрасну...
Я занималась его домом на левом берегу Сены, где мы жили, устраивала его поездки, вела переговоры и принимала бесчисленных гостей. У нас бывали знаменитые писатели, политики, художники и актеры, например Марчелло Мастроянни, Анук Эме...
Однажды в Нью-Йорке мне присудили особую премию, которой в США удостаивают иностранцев, много сделавших для Америки.
Вместе со мной эту премию присудили русскому танцовщику Михаилу Барышникову и поэту Бродскому — в общем, это не пустяк, а большая честь. Но я знала, Ален не захочет, чтобы я ради этого отправилась в Нью-Йорк, поэтому ничего ему не сказала — просто попросила кого-то из близких получить награду за меня. Очень показательный случай для наших отношений.
А потом он изменил мне с моей же знакомой... Я бродила, убитая и потерянная, по Парижу и все спрашивала себя: должна ли женщина всем жертвовать ради любви? Терять себя?
— Вы решились на разрыв и вернулись в Америку?
— Да, и в очень печальном настроении.
Мой бизнес находился в упадке, я приходила в офис и не знала, за что взяться. Говорили, что мое имя почти забыто, что на смену пришли другие, молодые дизайнеры. Но я не собиралась сдаваться и нашла выход. Решила сделать ремейк своих самых первых платьев с запахом и даже не ожидала такого успеха: рынок принял их с восторгом, как и тридцать пять лет назад, и я получила даже больше, чем когда-то потеряла. В моде такой возврат к одной модели бывает очень редко, но это оказался тот самый случай. Одно и то же платье все так же востребовано и так же популярно! Представьте: тридцать пять лет спустя Мишель Обама носит мое платье-ремейк.
Я вновь стала собой, снова стала нравиться себе. Мне сейчас шестьдесят три года, это осень жизни — последние дни августа или первые дни сентября, пора, когда надо делиться, отдавать…
У меня уже трое внуков, и я думаю, что, наверное, была хорошей матерью, потому что мои дети тоже стали хорошими родителями. Как женщина я сейчас познаю, каково это — стареть. Не поверите, но я наслаждаюсь этим процессом, мне он нравится…
Знаю, что люди смотрят на меня и думают — почему она ничего не делает со своим лицом? Но я хочу быть такой, какая есть. Каждая морщинка — это улыбка из моей прожитой жизни. Считаю, это очень важно — учиться стареть.
— А вы не боитесь одиночества? Ведь очень часто яркая, талантливая женщина так и не устраивает свою личную жизнь.
— А я не одна, у моей истории другой конец. Я все-таки вышла замуж. И знаете за кого?
За своего бывшего бойфренда Барри Дилера. Тогда, в семидесятые, мы, видимо, были слишком молоды для брака, а вот сейчас для этого настало самое подходящее время. Что я могу сказать? Барри — замечательный муж. И самое главное, у нас именно тот союз, о котором я всегда мечтала: Барри позволяет мне оставаться независимой и очень гордится моими успехами.
— Вы по-прежнему ездите на выходные в свой дом в Коннектикуте?
— Да, в тот же любимый мной дом. Отправляюсь туда в пятницу, а муж приезжает только в субботу. Так что у меня по-прежнему остается целый день для себя.
Подпишись на наш канал в Telegram