Был самый обычный день, и вдруг Михаил Михайлович говорит: «Так, собирайся, мы идем жениться...» Нет, белого платья никакого не было. Хотелось, конечно, но глупо как-то бежать искать торжественный наряд, когда у нас все так стремительно.
Я только успела купить себе обручальное кольцо — Михаил Михайлович обручального кольца никогда не носил. Козаков дал денег и сказал: «Давай быстро!»
Так мы и пришли в загс: в джинсах, свитерах и с одной бархатной коробочкой.
Козаков тут же направился в кабинет начальницы.
«Здравствуйте, — говорит, — а вы знаете, что я у вас «Покровские ворота» снимал? Тут все мне, можно сказать, родное... Не распишете ли нас быстро с моей невестой?» Ну, эта дама так и осталась сидеть с раскрытым ртом...
А когда пришла в себя, тут же отдала распоряжения кому следует, и нас мгновенно расписали.
Помню, дама в загсе перед тем, как мы поставили подписи в регистрационной книге, спросила у меня: «Вы любите этого человека?» — «Да, люблю». «А вы?» — обратилась она к Козакову. — «А я просто жениться люблю...»
Вот и вся свадьба...
…Прошло несколько дней после того, как я стала женой Козакова, мы сидели вечером дома, и вдруг Михаил Михайлович с присущей ему непосредственностью говорит: «Детка, а знаешь, какая у тебя репутация?»
— «Какая?» — «Говорят, ты молодая хищница, решившая меня обобрать. И мне надо тебя бояться...» — «Что за бред?!» — «Ну, Аня так сказала...» — «А ты что ей на это ответил?» — «Ты же знаешь, Куся, Аня за меня волнуется...»
Аня... Аня — четвертая жена Михаила Михайловича, с которой он расстался шесть лет назад. Она с детьми жила в Израиле и, казалось, была так бесконечно далеко... За тысячи километров. А выяснилось, она совсем рядом. Такая у нас получилась жизнь втроем...
Бывшая жена Козакова жила практически в нашей постели.
— Надя, а как началась ваша история с Михаилом Михайловичем?
— Мы познакомились в моем родном городе, Нижнем Новгороде. Мне было девятнадцать, и ничего, как говорится, не предвещало, что это знакомство перерастет во что-то большее..
Жила я себе в Нижнем и жила. С мамой и сестрой. Отцы у нас с сестрой разные, и так получилось, что росли мы без них. В детстве с нами еще была бабушка. Она обожала «Евгения Онегина» и читала мне его вместо сказок. Я с малых лет знала всего «Онегина» наизусть, даже не понимая значения некоторых фраз. Например, «трясясь в пыли на почтовых» я произносила «трясясь в пылинах почтовых» и долго ломала голову: что же это за такие «пылины»?
Но пушкинский роман тем не менее цитировала очень бойко.
К литературе я пристрастилась очень рано — таскала книжки из маминой библиотеки и читала ночи напролет. Когда подросла, очень полюбила поэзию — Гумилева, Бродского... Историческими книгами зачитывалась. У меня даже появился свой герой, абсолютный такой идеал мужчины — Наполеон. Вот кто умел поставить перед собой цель и добиться ее, несмотря ни на что...
Стало совершенно понятно: после школы буду поступать только на исторический.
Так и случилось. Я училась, подрабатывала, где получалось, — на студенческую стипендию да на мамину скромную зарплату сильно не разбежишься.
Но ничего, я не комплексовала. Ходила в одних черных брюках и водолазке, однако парни все равно внимание обращали, и в кавалерах у меня недостатка не было. Серьезные неприятности доставляло только то, что никак не хватало денег, чтобы сходить в театр или на концерт. Иногда как-то договаривалась с билетерами — и меня пропускали, иногда через черный ход пробиралась... Но не будешь же все время в безбилетницах ходить... А тут иду по улице и вижу афишу — к нам приезжает Михаил Козаков. И будет читать Бродского!
Господи, как я захотела пойти! Но билет-то стоил целых пятьсот рублей — целое состояние для меня в то время. И найти эти деньги было почти нереально...
— А вы Козакова в театре видели до этого?
— Нет, только в кино.
И лет за пять до его приезда — в телевизионной программе. Есть у нас в Нижнем два таких известных интервьюера, свои «Берман с Жиндаревым», вот они и пригласили к себе на эфир Козакова. Я как-то случайно наткнулась на эту программу и, что называется, зацепилась взглядом. В студии сидел роскошный, элегантный Михаил Михайлович, рассказывал о своих младших детях — Мише и Зое — и сокрушался, что не увидит их взрослыми, потому что, увы, так стар, так стар...
Помню, я даже расхохоталась. Я бы дала Козакову лет сорок пять, не больше. В действительности же ему тогда было шестьдесят...
…Это позже я узнала, что Михаил Михайлович собирался умирать очень давно, лет с тридцати, когда стал терять свою великолепную шевелюру.
Это у него вечная тема такая...
— Так на концерт-то Козакова как вы попали?
— Совершенно чудесным образом... Шли мы вечером в первый день выступления Михаила Михайловича (у него были двухдневные гастроли) по городу с подругой, и я все придумывала — как бы завтра в зал попасть? Ну что бы такое предпринять?
И тут навстречу — я глазам своим не поверила — сам Козаков! Он отыграл спектакль и вот сейчас, пропустив рюмочку и пребывая в романтическом расположении духа, прогуливался по центру. Я выпалила: «Батюшки, Козаков, что ли?» Он искренне обрадовался: «Узнала!» Что было дальше, помню смутно...
Подруга куда-то растворилась, а я, трясясь от волнения и смущения, выдавила из себя: «У вас завтра концерт... Нельзя ли как-то попасть?..» Козаков рассмеялся: «Я оставлю для вас контрамарку!» — «Контрамарку для меня?!» — «Для вас, конечно... Слушайте, давайте пойдем погуляем... А потом поужинаем. Согласитесь составить компанию?..»
Я шла, и мне казалось, что происходящее — какой-то сон. Вот сейчас проснусь — и Козаков исчезнет... Но Михаил Михайлович по-прежнему оставался рядом, даже за руку меня взял...
А потом мы сидели в ресторане, и он читал стихи. Читал мне одной... А это сильнее, чем самый сильный приворот... Кто хоть раз слышал Козакова, знает, о чем я говорю... И я пропала.
А еще он рассказывал о себе.
Про свою семью...
У Михаила Михайловича корни одесские, позже его мама и отец перебрались в Питер. Козаков появился на свет в доме номер девять на канале Грибоедова, в так называемой писательской надстройке, где в разные годы жили Михаил Зощенко, Евгений Шварц, Вениамин Каверин... Отец Михаила Михайловича — Михаил Эммануилович Козаков — тоже был известным писателем, в тридцатые годы все зачитывались его книгами «Девять точек», «Абрам Нашатырь», «Попугаево счастье».
Мать, Зоя Александровна, также занималась литературой: она была редактором — одно время в Издательстве ленинградских писателей, потом на телевидении в редакции литдрамы.
В доме всегда очень много читали, поэтому и Михаил Михайлович книги обожал с детства.
Он говорил, что читал все книги подряд из родительской библиотеки. И мать с отцом никогда у него ничего не отбирали. Михаил Эммануилович только мог сказать: «Рановато тебе это. Подожди, потом больше поймешь...»
…Рассказал Козаков и о том, что женат, жену зовут Анной...
— У Козакова до Анны было еще три брака...
— О да, Михаил Михайлович, как честный мужчина, всегда женился на всех своих женщинах. И каждая из них, как мне потом довелось узнать от него самого, была очень примечательной личностью.
Первый раз он отправился в загс после окончания Школы-студии МХАТ.
У него тогда все так счастливо сошлось: он впервые получил роль в кино, сыграл Шарля Тибо в картине Михаила Ромма «Убийство на улице Данте» вместе с Валентином Гафтом и Иннокентием Смоктуновским и женился на бывшей однокласснице, эстонке Грете Таар. Грета родила ему Катю и Кирилла.
Потом была грузинка Медея. Козаков с Медеей даже обвенчались в Тбилиси, но прожили недолго, всего около года. Козаков вспоминал, что время это прошло хоть и быстро, но очень темпераментно. От этого брака у него дочь Манана.
Третьей женой Михаила Михайловича стала Регина, переводчица. Она очень любила Козакова и была с ним рядом восемнадцать лет...
Потом Регина уехала работать в Штаты да так там и осталась...
Ну и следом за Региной появилась Анна. Она приехала из Кишинева в Москву работать на телевидении. Анне был тридцать один год, в Германии ее ждал муж, к которому она собиралась уехать. Но, встретив Козакова, круто изменила свои планы. Осталась в Москве, перевезла сюда родителей и вскоре родила Козакову сына Мишу... А в 1995 году у них появилась Зоя, названная так в честь матери Михаила Михайловича...
— Вас при знакомстве не смутила столь богатая личная биография Козакова?
— Да мне сразу было совершенно понятно, что между нами ничего невозможно.
Но вот эта искренность Козакова, его непосредственность и восторг, с которым он смотрит на тебя... и как-то все невозможности сразу отступают на второй план. Главное, что есть здесь и сейчас. Есть блестящий, красивый, талантливый человек... Вы скажете: а возраст? Но при чем тут цифры в паспорте? Козаков даст фору всем молодым... Ни у кого из своих сверстников я не встречала такого азарта, стремительности и жизненной силы... В общем, если бы мне кто-нибудь тогда сказал: «Остановись! Обожжешься...», я бы ответила: «Ну и пусть!» Это были очень настоящие мгновения моей жизни, и ради них можно было пожертвовать годами жизни обыкновенной, размеренной и серой...
Следующий день тоже прошел как во сне... Я пришла на концерт, сжимая драгоценную контрамарку, и сидела все выступление, не понимая, на каком я свете.
Хотелось, чтобы концерт длился и длился, чтобы не кончался никогда...
Но, увы, скоро отгремели аплодисменты, в зале потушили софиты... И мой сон закончился...
Козаков позвал проводить его на вокзал. «Детка, какой у тебя номер телефона? Я обязательно позвоню...» Я диктовала цифры, а у самой ком в горле стоял. Вот бы он пробыл у нас еще хоть немного... Но машинист дал сигнал к отправлению. Я помахала Козакову рукой и пошла домой. Он так ярко вспыхнул в моей жизни... и быстро погас. Но ничего. Как в фильме «Безымянная звезда», который когда-то снял Михаил Михайлович: «Главное — знать, что где-то там на небе, даже если ты ее не видишь, есть звезда... Даже если ты ее не видишь, она есть. И от этого легче...» — А что сказала мама, узнав, что дочь увлеклась мужчиной намного старше себя?
— Да мама как-то мне всегда доверяла.
К тому же я увлеклась не просто мужчиной намного старше себя, а Козаковым! И он ответил мне взаимностью. Кажется, в глубине души маме даже льстило, что Михаил Михайлович обратил на меня внимание. Потому что очевидно — в Москве недостатка в девушках у него не было. Они его окружали всегда и везде...
…Прошло несколько дней после отъезда Козакова в Москву, я обложилась учебниками, лекциями, короче, старалась занять голову, чтобы туда не лезли всякие глупости. И тут поздно вечером раздается звонок. «Алло...» — «Слушай, ты можешь приехать?..»
Это был Козаков. Вот так, без «здрасьте, как дела?»
Как я потом узнала, он вообще всегда начинает разговор без предисловий, так, как будто мы расстались пять минут назад и я, конечно, в курсе всего, что с ним там происходит. «Зоя же тут чуть руку не сломала...» — «Как руку?» — «А ты что, не знаешь?..»
Хороший разговор? Так и хотелось крикнуть — ну откуда я могу знать, что там с вами происходит? Но Козаков, думаю, даже не понял бы, о чем я. Он обладает такой чудесной способностью — слышать выборочно: тут слышу, а тут нет. Причем слышу хорошо только то, что говорю сам. «Так ты приедешь?» — «Но послушайте, Михаил Михайлович, как я могу приехать сейчас? Ведь поздно... и я в Нижнем Новгороде...»
Но у Козакова уже вступило. И ему было не важно, в Нижнем я или на другом конце земли. Ему хотелось поговорить, и я должна была хоть на ракете, но примчаться в Москву.
И я помчалась...
— Так ночью и поехали?
— Так и поехала. Взяла сумку с паспортом, мелкие деньги — и на вокзал. На каких-то электричках, на проходящих поездах, уговаривая проводников — денег на билеты не было,— добралась до Москвы.
Помню, как нашла дом Козакова, поднялась к нему на этаж, позвонила... Сердце стучало так, что казалось — эхо доносится до последних этажей. Козаков открыл дверь: «А, Куся, это ты! Ну наконец-то! Что так долго?..»
Михаил Михайлович поселил меня в гостинице, а потом устроил совершенно незабываемые каникулы в Москве. Мы встречались, гуляли, ходили в рестораны, театры...
Однажды он пригласил меня на очередную премьеру.
Я сидела в кресле затаив дыхание — меня захватило происходящее на сцене. И вдруг... рядом раздался мерный храп! Поворачиваюсь и вижу: Михаил Михайлович спит сном младенца и с удовольствием так всхрапывает!.. Я поначалу стушевалась, но потом подумала: раз Козаков уснул, значит, ему неинтересно, значит, плохо играют! Сами виноваты!..
— То есть Козаков для вас такой непререкаемый авторитет был...
— Я смотрела на него практически как на бога. Он столько знал, столько сделал и столько хотел сделать! У Михаила Михайловича всегда было множество планов, он все время что-то читал, репетировал, в нем пульсировала такая мощная творческая энергия!
— А где находилась его жена, пока вы были в Москве?
— Она куда-то уезжала, но вскоре вернулась.
И конечно, «добрые люди» сразу ей донесли, что Козаков везде ходит с какой-то девчонкой...
...Помню, собралась уже возвращаться домой и позвонила маме. Она встревоженно спрашивает: «С тобой там все в порядке?» — «Все... А что случилось?» — «Да тут звонила какая-то девушка... представилась Олей... И сказала, что ноги-руки тебе при случае переломает...»
Мне сразу стало понятно, что Олей назвалась жена Михаила Михайловича Анна Ямпольская.
Не скажу, что испугалась, но холодок по позвоночнику пробежал. Жена Михаила Михайловича из категории неосязаемой тогда перешла в очень даже ощутимую. Материализовалась. И я подумала: «Ну вот, погуляла в Москве с Козаковым — и хватит. И вообще хватит. Пора завязывать. Он женат, и нечего морочить голову. Себе в первую очередь. Потому что Козаков сейчас вернется домой, помирится с женой, и все у него будет хорошо. А я как неприкаянная какая-то...
И я уехала. Но не в Нижний Новгород, а в Питер, к своей хорошей подруге. Мне было необходимо переключиться, отвлечься от мыслей о Козакове. А Питер с его дворцами и соборами, с мостиками и кафе в этом смысле лучшее лекарство. Бродила и думала — вот бы остаться тут навсегда... Но рано или поздно надо было возвращаться домой. Я снова с головой ушла в учебу.
И постепенно моя сердечная рана затянулась. Козаков не звонил, и я его от себя отпустила. По крайней мере так казалось...
У меня даже появился молодой человек. С Димой мы познакомились в компании. Не скажу, что с моей стороны это была любовь с первого взгляда. Скорее я уступила его чувству. Когда тебя любят, это сильно подкупает.
Мы сняли квартиру и стали жить вместе. Про мою историю с Козаковым Дима знал, но как-то никогда не выражал своего однозначного к ней отношения. Ну было и было. Вот если бы он хоть раз стукнул кулаком по столу и потребовал, чтобы я раз и навсегда выкинула из головы все эти глупости, возможно, моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Но Дима кулаком не стукнул. Он все предоставил решать мне самой...
Однажды в нашей квартире раздался телефонный звонок: «Кусенька, это я...»
У меня мгновенно ладошки вспотели: «Привет...» — «А знаешь, я ведь с Анной развелся... Мы решили: так будет лучше... Сколько можно было терпеть этот постоянный контроль? Это не по мне... Да, так ты можешь приехать?..»
— И вы опять рванули в Москву? По первому его зову?
— Наверное, если бы меня сильнее держали в Нижнем Новгороде, я бы не рванула. Но нити, связывающие меня с Димой, были слабы. Мы то мирились, то ссорились, то сходились, то расставались... Он вместо того, чтобы сражаться за любимую женщину, прятал голову в песок: «Ты должна сама принять решение, сделать выбор...»
Ну, вот я и приняла решение...
…В этот раз в Москве у меня были уже совсем другие ощущения — будто крылья расправились. Все-таки когда мужчина свободен и не надо оглядываться по сторонам (хотя, что греха таить, и в предыдущий мой приезд Козаков не очень оглядывался), это меняет дело.
Мы поселились в квартире Козакова, и я, вот удивительно, не испытывала никакой неловкости от того, что оказалась с Михаилом Михайловичем в одном пространстве. Будто бы оказалась на своем месте в его небольшой студии. Будто была здесь всегда...
Близился Новый год. Это был первый праздник, который мы с Козаковым отметили вместе. Тогда еще к нам в гости пришел его сын Кирилл с женой Машей, еще двое моих друзей...
Все было очень по-домашнему. И когда я думала о том, что надо возвращаться в Нижний, чтобы сдать сессию, на душе начинали скрести кошки. Так не хотелось! Но Козаков меня успокаивал: «Вот сдашь экзамены и вернешься, времени-то пройдет — всего ничего. А потом останешься тут со мной, будем вместе жить».
И я уехала. Козаков поначалу бодро звонил, потом все реже и реже... Один раз позвонил в абсолютном ужасе: «Ты представляешь, Аня увезла детей в Израиль! Навечно! Я же их теперь не буду видеть! Они вырастут без меня!»
А потом Козаков как-то совсем пропал. Я проклинала на чем свет и институт, и экзамены, и себя... Думала: вероятно, он там в Москве просто занят, у него спектакли. А когда он готовится, весь мир не существует.
Он позвонит. Обязательно позвонит. Он ведь позвал меня к себе. Это что-то да значит...
В общем, я сутками гипнотизировала телефон. А звонил только Дима. Мой верный Дима... Мы с ним, кстати, даже после всего случившегося остались друзьями. Он пытался как-то меня встряхнуть, но советы из разряда «выкинь из головы эту чепуху» почему-то не действовали. Козаков как будто привязал меня к себе. Я была как собачка: позвали — прибежала. И ждала, дни и ночи ждала, когда же он снова позовет. Не зря любовь болезнью называют... У меня налицо были все признаки умственного помешательства.
…Когда Козаков не позвонил ни в первую, ни во вторую, ни в третью неделю, стало понятно: в Москву мне возвращаться незачем. Никто меня там не ждет. Но я еще верила в чудо. Ведь все было хорошо!
Козаков впустил меня в свою жизнь! И что же теперь? Тут же снова выкинул?..
…В Нижнем я металась, как птица в клетке, в конце концов купила билет, приехала в Москву и поселилась у знакомой. Мне надо было самой во всем разобраться...
Но долго разбираться не пришлось. Все оказалось очень просто: у Козакова за то время, пока я сдавала сессию, появилась новая женщина, Вика. Они чудесно зажили вместе...
…Сказать, что у меня земля ушла из-под ног — ничего не сказать. Я чувствовала себя обманутой, преданной... Хотя разве мне что-то обещали? Ну позвал человек в Москву, чтобы жить вместе. А я и поверила, что это что-нибудь да значит... Дура. Беспросветная дура.
— В Нижний возвращались, обещая себе, что теперь никогда и ни за что про Козакова не вспомните?
— Да ничего я себе не обещала. Сил не было, все как в тумане. Просто понимала, что надо как-то жить дальше. Как-то выкарабкиваться. Но судьбе угодно было сводить нас с Козаковым снова и снова...
…Прошло два года, когда в моей квартире снова затрезвонил телефон и я услышала: «Привет, Кусенька, а я снова к вам приезжаю на гастроли... Встречай меня, пожалуйста...»
Ну, и конечно, «я снова один, я расстался с Викой, и ты знаешь, так все вышло... Просто в какой-то момент испугался и решил не портить тебе жизнь... Ну зачем тебе, такой молодой и красивой, старик... Очень хочу тебя увидеть...» И у меня снова завертелось все перед глазами.
Что делать? Уехать из города? Выключить телефон? Где скрыться? Где спрятаться? Что делать? Что?.. Надо ли говорить, что в результате в час прибытия поезда я стояла на вокзале Нижнего Новгорода? И совершенно по-идиотски радовалась: приехал! Все-таки приехал...
…Козаков с вокзала приехал в мою маленькую однокомнатную квартиру и прожил там пять дней. Это были самые счастливые дни в моей жизни...
Я готовилась к занятиям, а он ходил рядом: пил чай, ел бутерброды, точнее, так — хлеб с сыром, сыр ему было лень отрезать, и он его просто откусывал, одну за другой читал книги из моей библиотеки. В какие-то мгновения в квартире раздавался громкий смех Михаила Михайловича и потом хрюканье: у Козакова есть такая особенность — когда ему очень нравится книжка, он похрюкивает от удовольствия.
«Кусенька, ну поговори со мной...» — «Подожди немного, у меня госы, надо готовиться...» — «Ну Куся...»
Козаков вздыхал, отправлялся к моему письменному столу, брал листок бумаги и начинал писать мне письма. Причем очень обстоятельные... Он обожает писать и всю жизнь вел подробнейшие дневники... В тех письмах он писал обо всем — о своих чувствах, о нашем будущем, о наших детях... Даже имя для нашего сына выбрал — хотел назвать мальчика Ванечкой или Федей...
И в тот момент у меня в душе воцарился мир. Все стало как-то ясно и просто... У нас будет семья. Не важно, со штампом в паспорте или без... Но нормальная семья. И не только я люблю Михаила Михайловича, но и он меня...
Время испытаний осталось позади, теперь можно перевести дух...
Глупая я, глупая... Время испытаний было еще впереди. Испытаний, о которых я не догадывалась. Мне предстояло воевать с хитрым и опасным врагом — с его бывшей женой... С Аней, которая, даже оставив Михаила Михайловича, никак не могла позволить ему быть счастливым...
Это фокус, который по плечу только, безусловно, очень сильным личностям. Ани не было рядом, но она заполняла собой все пространство.
…Когда я получила диплом и приехала в Москву, в квартире все время раздавались ее звонки. У нее была куча поводов: дети, школа, деньги, снова дети... Сейчас я понимаю: воевать против бывшей жены, у которой двое детей от твоего любимого мужчины, практически бесполезно.
Страсть проходит, а дети остаются и тянут к себе все сильнее и сильнее. И соревноваться за любовь тут бессмысленно, все равно проиграешь...
Но вначале я не представляла масштабов катастрофы. Ну, звонит Аня и звонит, Миша сам с ней разберется... И Козаков до поры до времени держал удар.
— Но он не считал нужным скрывать, что о вас думает его бывшая жена, как это было после свадьбы...
— А он вообще никогда ничего не скрывает. Ему жаль тратить на это свою нервную энергию.
…С тех пор как мы расписались, Анины атаки, конечно, усилились. Студия у нас была небольшая, разойтись негде, и если я что-то готовила, а Миша читал, запахи, конечно, носились по всему дому.
При этом оговорюсь, если Козаков репетировал или читал пьесу, то жизнь в доме замирала. Ему обязательно нужен был зритель — и я садилась напротив его слушать.
Однако иногда мне доставалось, даже когда он просто валялся на диване или смотрел телевизор. Я принималась за готовку, а Миша бурчал: «Что такое? Что ты там варишь? Невозможно сосредоточиться!..» — «Но, Миша, не могу же я готовить ужин на улице...» Тут же в мой адрес неслось: и что я плохая хозяйка, и что вместо лапши лучше бы сделала сациви... и вообще, ему говорили... да-да, говорили, что от девчонки ничего ожидать не приходится... Кто именно говорил, можно было даже не спрашивать. Аня! Конечно, Аня!
— А вам хотя бы по телефону случалось с ней общаться?
— Пару раз.
Однажды я случайно взяла трубку, это была Ямпольская. Голос такой нежный, детский, вкрадчивый. Она попросила, чтобы я собрала ей в Израиль посылку — сигареты, печенье «Причуда» детям... Бред какой-то, если учесть, что она неделю назад была в Москве. Да и отправить надо все немедленно. Я положила трубку, а потом сказала Мише, что делать, конечно, ничего не буду, не собираюсь я быть для Ани девочкой на побегушках.
С этого дня у нас началась холодная война. Аня сигарет с печеньем не простила... Ух, что только мне не пришлось о себе узнать: и что я гуляю направо и налево — ну, молодая, значит, гуляет, и что деньги из Козакова тяну, праздно сижу у него на шее...
...Больше всего, приехав в Москву, я хотела устроиться работать по специальности. Козаков даже думал позвонить своей приятельнице, директору Музея им. Пушкина, чтобы, если будет вакансия искусствоведа, она имела меня в виду. Думал позвонить, да так и не позвонил... А как только я сама заикалась, что есть вариант, он отмахивался: «Зачем тебе эта работа? Эти гроши? И кто будет помогать мне? Я что, должен нанимать человека?»
У нас так сразу пошло, что я стала не только женой Козакова, но и его секретарем, его глазами, его ушами. В особенности глазами, потому что зрение Михаила Михайловича стремительно ухудшалось. Но вот ведь какой парадокс — он не всегда мог чай в чашку налить, не расплескав, а вот хорошеньких девушек замечал всегда и на любом расстоянии. Ну и в театре, конечно, преображался совершенно. Те два часа, что он был на сцене, выглядел таким раскованным, легким и подвижным, что возникала иллюзия — зрение к нему вернулось...
Но дома я ему была нужна ежечасно и ежеминутно.
«Куся, а где у нас вот эта книга лежит? А где мой блокнот? А посмотри, что там у меня записано? Какое расписание на завтра?..»
Если же Михаил Михайлович отправлялся на концерт, то я должна была его сопровождать. Он терпеть не мог зависеть от других, а люди, зная о том, что он плохо видит, старались помочь... Ему же это было не нужно — помощь он готов был принимать только от близкого человека. А потом, так как глаза подводили все чаще, мы вообще стали редко выходить из дома, отказывались от всех светских мероприятий. У нас тоже мало кто бывал. Ближайшие друзья Михаила Михайловича — критик Станислав Рассадин и переводчик Виктор Голышев.
Однако первый болел, а второй был занят семьей — у него молодая жена и двое детей.
И вот скажите: как в ситуации, когда ты рядом с человеком двадцать четыре часа в сутки, еще крутить романы? Но око недреманное на то и недреманное. С противоположного конца провода Михаилу Михайловичу все время сообщали новые подробности обо мне — чтобы держал ухо востро...
— И вы все терпели?
— Взрывалась, конечно. Но Козаков только руками разводил: «Я же не могу ей запретить звонить. Там дети...»
— Ну, вы очень терпеливая...
— Вот и у Козакова возникло ощущение, что я очень терпеливая.
И все понимающая... Это была его любимая присказка: «Надя, ну ты ведь понимаешь...»
...Смешной случай — это по поводу понимания. Вскоре после свадьбы, было около часа ночи, Козаков сидел на кухне и вдруг говорит: «Кусенька, а сбегай-ка за водочкой...» И я побежала за водочкой. Страшно, пустые дворы, ветер... Но если Михаил Михайлович просит, отказать ему невозможно...
Конечно, терпения хватало не всегда. Тяжело все время оправдываться, даже исподволь. Знаю, умным людям ничего доказывать не надо, они все и так поймут, а дуракам рот не заткнешь... Но временами становилось так обидно! Хотелось закричать на весь мир: да, мне не так много лет, но я не исчадие ада, я просто хочу быть рядом с этим мужчиной!
…Но настоящий ад наступил, когда Аня узнала, что мы с Козаковым хотим завести ребенка. «Она хочет обобрать Мишу и Зою! Хочет поделить их наследство!» И понеслось... Наследство... деньги...
Козаков тогда встал на мою защиту, как лев. Он сам так хотел ребенка, что ему было наплевать на весь мир. Кто бы там что ни думал и ни говорил...
— Но родить у вас так и не получилось.
— Однажды я попала в больницу... Михаил Михайлович тогда не на шутку перепугался. Я впервые увидела, как он абсолютно забыл о себе и полностью сосредоточился только на мне. «Как ты? Что сделать?» Я ему очень признательна за эти минуты. Правда, стоило мне вернуться из больницы — все вошло в обычное русло. Помню, я, не дожидаясь выписки, рванула из стационара, еле доползла до квартиры, лежу на кровати, пить хочу ужасно!
И тут возвращается Козаков: «Кусенька, ты уже дома? Знаешь, сегодня был такой спектакль...»
— У Анны с Козаковым ведь была антреприза. Она по-прежнему организовывала для него спектакли?
— О да. И спектакли, и гастроли... Козаков был плотно окружен вниманием бывшей жены.
Однажды Аня устроила ему гастроли по восемнадцати городам Америки и Канады. Он вернулся выжатый как лимон. С чужим, опрокинутым лицом. «Что с тобой?» — «Я очень устал...»
И это была не просто усталость, а тяжелая форма нервного истощения, с которой он потом загремел в «Соловьевку».
…
Потом была Мишина поездка в Израиль. Мне он сказал, что остановился не в гостинице, а у Анны, потому что им многое надо обсудить.
После этих слов у меня по всему телу разлился холод. Я закуталась в плед, но меня все равно бил озноб. Он остался у нее... остался...
Пока Козаков не вернулся, я не находила себе места. Дело было под Новый год. Он был необыкновенно собран, сдержан. Я чувствовала: он хочет мне что-то сказать... Так и получилось. «Детка, я решил продать все, что у меня есть, и уехать отсюда. Ты знаешь, я болен... Зачем тебе все это надо? А там у меня дети. И доктора хорошие...»
Я слушала его и не могла сдержать слез.
Как уехать? Когда он это решил? А я что же... игрушка, которую можно выкинуть? Но он же любит меня и наш дом!.. Наша история длилась не год и не два, а десять лет, а разрушилась в один день.
Больно было так, что не передать словами. И за себя, и за него... За то, что он так старательно повторяет слова, вложенные ему в уста другим человеком, повторяет, думая, что кого-то так спасает или защищает... А в результате только уничтожает и себя, и меня...
С того момента в глазах Козакова появилось новое выражение — ожидание неминуемой беды. Что-то должно случиться... Что-то должно случиться... И случилось.
Михаилу Михайловичу предстояла операция на глазах. Я проводила его в больницу.
И вдруг раздался звонок — мне сообщили, что у Козакова была клиническая смерть.
— И как он сейчас?!
— Хорошо!
Умер и воскрес! И вот характер: чуть в себя пришел — сразу отправился на лестницу курить. Всем бы такую силу духа...
Знаете, Михаил Михайлович — великий артист. Он так верит в предлагаемые обстоятельства... И если ему кто-то говорит, что он скоро умрет, он ведь может решить, что так тому и быть... Слава богу, его природа этому сопротивляется...
…Козаков снова уехал на гастроли через две недели после того, как умер и воскрес: у Ани горели договоренности, билеты в Штатах уже были проданы, зрители ждали...
Он уехал из дома только с небольшой красной спортивной сумкой.
Не взял с собой ничего, кроме своего обычного «походного» набора. Все его документы, бумаги остались здесь. «Куся, не грусти, скоро приеду...» — «Я тебя буду ждать...»
Это был последний раз, когда мы поговорили с Михаилом Михайловичем, глядя друг другу в глаза. Из Штатов он уехал в Израиль. Однажды позвонил: «Здравствуй, Куся...» — и тут же передал трубку Ане.
Она сообщила, что Михаил Михайлович подает на развод, чтобы я собирала вещи и в кратчайшие сроки освободила квартиру.
Сначала мне казалось, что от нереальности происходящего я просто сойду с ума.
Я действительно начала терять почву под ногами... Но в какой-то момент поняла: Михаил Михайлович однажды уже смог выбежать за флажки, которые расставила его бывшая жена. И сможет сделать это еще раз. Вот соберется с силами и обязательно рванет. А когда это случится — я буду рядом...
Благодарим салон PARK AVENUE за помощь в организации и проведении съемки
Подпишись на наш канал в Telegram