Вокруг папы всегда было много тайн... Например, кто был его отец? Почему он ото всех скрывал дату своего рождения? И откуда, наконец, взялось это редкое имя — Спартак?
А имя папе выбрал… его родной дядя. Он был большой шишкой в сталинские времена — как-никак ректор Академии общественных наук при ЦК ВКП(б). Дядя Шура жил в огромной квартире в Настасьинском переулке, напротив Театра Станиславского, был вхож к Сталину, дружил с Сусловым. Он был специалистом по Древнему Риму и изо всех гладиаторов особо выделял Спартака и Аристоника.
Словом, когда родился племянник, дядя назвал его Спартаком. А своему родному сыну дал имя Аристоник. Папа часто говорил: «Хорошо, что я родился первым, а то был бы Аристоником!»
И тем не менее это редкое имя впоследствии помогло папе в жизни...
Дело в том, что его мать (моя бабушка) совсем малюткой сдала сына в детдом. Анна Васильевна Мишулина очень рано получила высокое назначение — замнаркома золотопромышленности СССР. И вот, будучи на таком ответственном посту, она забеременела...
Папа появился на свет 22 апреля, в день рождения вождя революции. Кто отец ребенка — никто в семье не знал.
Бабушка хранила молчание. В метрике было написано: Спартак Васильевич Мишулин. Имя гладиаторское, отчество дедушкино, фамилия мамина...
Отдать месячного грудничка в детдом было ее осознанным решением. Бабушка была настоящим мужиком в юбке!
Родным она объяснила свой поступок так: «Я всю жизнь работала на государство, теперь пусть государство воспитывает моего ребенка!» Дядя Шура, ее младший брат, тогда еще не был женат и не мог забрать племянника к себе.
До сих пор непонятно, почему она так поступила… В конце концов, это личное ее дело. Папу всю жизнь мучил вопрос: кто же его отец? Он умолял маму сказать ему об этом. Но она так и умерла, не раскрыв тайны...
Анна Васильевна была родом из деревни Мишулино Ульяновской области. Абсолютно русская семья. И хотя папа как две капли воды похож на бабушку, все думали, что у него есть восточные корни. С детства Спартак был большим фантазером, много сказок выдумывал о своем родителе. То расскажет байку, что его цыгане принесли, то выдвинет версию, что его настоящий отец — большой мамин друг писатель Александр Фадеев. А как на самом деле? Трудно судить. Может, бабушка и сама не знала, кто отец ребенка...
В общем, два года папа прожил в детском доме прямо в центре Москвы.
Но однажды случилось чудо! Мимо ворот детдома шла тетя Дуся, на которой к тому моменту женился дядя Шура. Вдруг слышит из-за забора крик воспитательницы: «Спартак, слезь!
Спартак, перестань!» Она остановилась: «Не может быть! Спартак — такое редкое имя. Пойду-ка узнаю, кто это…» Только благодаря тому, что дядя ребенка был высокопоставленным лицом, тете показали его документы. В противном случае ее даже на порог не пустили бы…
Папа всю жизнь был благодарен тете Дусе за то, что она забрала его из детдома и часто повторял: «Она заменила мне мать». До двенадцати лет он жил в семье дяди. За это время у тети Дуси родились свои дети: сын Аристоник, дочки Клара и Ольга. Дядя Шура работал, а тетя Дуся сидела с детьми. Папа говорил, что никогда не чувствовал разницы: родной — не родной, ко всем детям в семье относились одинаково. Но тем не менее каждый раз его сердечко екало, когда родные дети говорили: «Мама!», а он к ней обращался — тетя Дуся. Папа всегда поддерживал теплые отношения со своими двоюродным братом и сестрами.
И хотя у папы о детском доме сохранились смутные воспоминания, детдомовские привычки остались.
Например, он безумно любил столовскую еду. Любым деликатесам предпочитал магазинные котлеты с синюшными макаронами и пельмени «Останкинские».
— Анна Васильевна знала, что Спартака нашли и забрали из детдома?
— Конечно! Они ведь с братом жили в одном городе — Москве. Но особо его судьбой не интересовалась — живет в семье брата, ну и хорошо! Пусть живет. Ей было не до сына. Она ведь служила партии! Пламенная революционерка, в четырнадцать лет бегала на тайные марксистские собрания, зашив в школьный передник большевистские листовки.
Если по радио играл гимн Советского Союза, Анна Васильевна слушала его, вытянувшись по стойке смирно.
Бабушка вышла замуж, родила двух дочек, и дядя Шура настоял, чтобы она забрала сына к себе. Так Спартак стал жить в семье мамы. Василий Павлович, папин отчим, был человеком партийным, но сидел дома и занимался домашним хозяйством. А бабушка им командовала, как домработницей. Дядя Вася готовил, убирал, стирал, воспитывал детей. Если выпивал (а случалось это часто), получал от жены взбучку. Папа в красках описывал сценку под названием «Мама вернулась с работы»: бабушка сидит за столом с газетой «Правда» и «беломориной» в зубах и ждет ужина. А дядя Вася вокруг суетится: «Анечка, Анечка!» Сыном она по-прежнему не занималась.
Он был предоставлен самому себе. Наверное, поэтому и рос неисправимым хулиганом. Как-то увидев на улице Горького пустую милицейскую будку, залез в нее и стал нажимать на пульте все кнопки подряд. Светофоры на перекрестках весело замигали. Возникла пробка. Водители, высунувшись из окон, нетерпеливо гудели регулировщику. А когда разглядели, что в будке маленький мальчишка, долго смеялись. Наконец прибежал милиционер и за ухо отвел хулигана в отделение.
Однажды папа продал мамину шубу… причем вместе с ее «заначкой». Бабушка копила деньги «на черный день» и зашила их в подкладку шубы. А папе не хватало денег на мороженое. Они с другом отнесли шубу на «толкучку» и продали ее какой-то тетеньке. Мама вернулась с работы и, конечно, вломила сыну по первое число.
Потом поволокла в милицию писать заявление. Папа, всхлипывая, пытался описать участковому, кому продал шубу. Но покупательницу так и не нашли...
Потом началась война, и он с мальчишками решил сбежать на фронт. Но чтобы купить билеты на поезд, нужен был документ. Не долго думая, папа стащил у матери паспорт и вписал всех своих товарищей в графу «Дети». Когда мама увидела, что у нее в паспорте образовалось шестеро детей, чуть в обморок не упала.
Папа прожил у матери года два. Но в этой семье ему пришлось несладко — пьющий отчим его часто бил. Как-то произошел случай, после которого он решился на побег из маминого дома. Папа катал маленькую сестренку на велосипеде, она упала и сильно расшибла колено.
За это отчим избил пасынка до полусмерти. Папа сбежал и больше домой не возвращался…
Удивительно, но он все равно любил свою мать. Ему так ее не хватало! Я считаю, что папа был недолюблен. Эта детская травма жила в нем до конца жизни. Но он не озлобился на весь мир и сохранил в сердце доброту и наивность. У меня есть папина фотография, на которой его рукой написано «Моей самой дорогой и любимой мамочке». Видимо, собирался послать ей по почте в Ташкент, где бабушка жила в старости…
Школу папа так и не окончил. В двенадцать лет, сбежав от мамы, бросил учебу и попал… в армию.
А случилось это так. Папа с детства мечтал стать актером. «Заболел» этой профессией, когда однажды в цирке фокусник попросил кого-нибудь из зрителей ему «подыграть».
Вызвался одиннадцатилетний Спартак. И так здорово ассистировал фокуснику, что сорвал аплодисменты.
Неподалеку от Театра Станиславского был Кинотеатр повторного фильма. Папа бегал туда смотреть на Чарли Чаплина. Но как только на экране появлялся любимый артист, он тут же начинал громко смеяться и его выводили из зала. Чтобы досмотреть фильм до конца, приходилось идти на следующий сеанс. Но каждый раз возмущенные зрители требовали контролера вывести громко ржущего мальчишку из зала. Только к вечеру, сеансе на пятом, ему удавалось досмотреть фильм до конца...
И вот когда папа сбежал из дома, он случайно увидел объявление: «Прием мальчиков, окончивших 6—8-й классы, в спецартшколу».
Решив, что это специальная артистическая школа, рванул туда. У входа в здание стоял плачущий курсант. Папа подбежал к нему: «Чего ревешь?» — «Да нас в Анжеро-Судженск посылают. А я не хочу ехать, у меня здесь мама». «Давай махнемся. Я вместо тебя поеду», — предложил Спартак. То, что мальчик одет в военную форму, ему не показалось странным. Война же... В спешке на вокзале проверять документы у парня не стали. Так папа, поменявшись одеждой, оказался в училище. Только в казармах он понял, что попал… не в артистическое, а в артиллерийское училище.
Но что делать? Папа не унывал и в четырнадцать лет организовал в Анжеро-Судженске театральный клуб. Пел, танцевал, играл, ставил пьесы... Однажды ему поручили силами курсантов провести праздничный концерт в местном Доме культуры.
А там даже лампочек не было. Спартак залез на склад и стащил лампочки. К несчастью, на него «стукнул» сторож. Папу поймали с поличным и посадили. А тогда за украденный колосок могли расстрелять! Спасла фамилия — Мишулин. Когда выяснилось, чей он племянник, приговор смягчили — «расхитителя социалистической собственности» сослали на исправительные работы.
На зоне папа встретил бывшего шофера своего дяди, и тот по знакомству устроил его прицепщиком на трактор. Однажды, работая в поле, папа дико устал. Слез с трактора и уснул рядом в густой траве. А проснулся… в морге! Как потом выяснилось, навстречу ехал тракторист. И не заметив лежащего в траве человека, переехал его гусеницами трактора. (До конца жизни у папы остались заметные вмятины на ногах.) Мальчика без признаков жизни отвезли в больничный морг.
Но ему опять повезло. Спустя какое-то время в морг зашел санитар. Вдруг видит — труп шевелится! Он — бряк! — и в обморок. Папу на носилки — и в операционную. Он оказался весь переломан. Операцию делали без наркоза. Ну какой наркоз в больнице на зоне? Папа долго приходил в себя. Ходил хромая, опираясь на палочку. Как калеку его определили начальником пожарного отделения. Он тайно в бочках вместо воды возил зекам зерно. Но его на этом поймали. Начальник попросил напиться, а в бочке воды не оказалось…
Тут война закончилась. Закончилась и папина «учеба» актерскому мастерству. Кстати, он так до конца жизни и остался «артистом без специального актерского образования»...
На зоне его нашел дядя и предложил: «Приезжай в Москву поступать в театральный». Дядя Шура позвонил своему другу Борису Евгеньевичу Захаве, ректору «Щуки», и попросил обратить внимание на своего племянника. На экзамене папа читал стихи Апухтина и плясал «цыганочку», но, видимо, так переигрывал, что Захава с возмущением сказал: «Его нельзя подпускать к сцене ближе, чем на триста метров!» Смешно, но спустя несколько лет тот же Захава в статье о гастролях Омского театра восторгался игрой молодого актера. Этим актером оказался Спартак Мишулин.
Папа с треском провалился на экзаменах и, прослышав, что в Калинине есть драматический театр, поехал туда попытать счастья. А у него ни кола, ни двора, ни паспорта. Только справка о «химии» в кармане. К счастью, его взяли в помсостав. Днем папа работал монтировщиком, а вечерами ему иногда позволяли выходить на сцену.
Он быстро выделился, ему стали доверять маленькие роли…
Потом папа решил уехать в Сибирь. Он был необыкновенно легким на подъем — молодой, ничем не связан, почему бы и нет? В Омском драмтеатре вместе с ним работала сестра Ольги Аросевой. На гастролях театра в Москве Елена попросила Ольгу прийти посмотреть на Мишулина в «Иркутской истории». Восхищенная его игрой, Аросева притащила на спектакль режиссера Валентина Плучека, а потом уговорила его пригласить талантливого артиста в Театр Сатиры. У папы в Омске была квартира, он даже на звание шел, но от всего отказался. В Москве жил первое время в общежитии и восстанавливал прописку, которую потерял в своих странствиях.
Его дебют на сцене Театра Сатиры в спектакле «Яблоко раздора» закончился провалом. Он чуть не плакал. А Плучек утешал: «Фигня! Не обращай внимания. Вот увидишь, у тебя еще столько всего будет!» И действительно, папу ждало много удачных ролей. Одна из них — генерал Чарнота в булгаковской пьесе «Бег». Папа был горд тем, что жена Булгакова, Елена Сергеевна, посмотрев спектакль, его похвалила: «Именно о таком Чарноте писал Михаил Афанасьевич».
С Булгаковым у папы была еще одна встреча. За полгода до ухода из жизни ему предложили сыграть Понтия Пилата в антрепризном спектакле «Мастер и Маргарита». Отец долго отказывался, но в итоге согласился, видно, хорошо заплатили. Маргариту должна была играть Анна Самохина, Воланда — Виктор Авилов. Но ведь недаром, говорят, что булгаковский роман окутан мистикой.
Во всяком случае, все исполнители главных ролей один за другим ушли из жизни...
— Спартак Васильевич был суеверным человеком...
— Скорее очень осторожным. И меня так же воспитывал. Доходило до маразма. Папа требовал, например, переходя улицу, раза три повертеть головой, прежде чем ступить на «зебру». Ужасно боялся воды и меня заразил своей водобоязнью: «Зашла в воду, ножки помочила и обратно!» И обязательно добавлял: «Береженого бог бережет!» Сам в море никогда не плавал. Три раза присядет у берега — и скорее на сушу. Стоило маме, отличной пловчихе, заплыть за буйки, как с берега тут же раздавался встревоженный папин голос: «Валя, вернись! Валя, обратно!» Над ним весь пляж смеется, а он бегает по берегу и руками машет.
Никогда не лихачил.
Шестьдесят километров в час была его норма. Лет сорок за рулем — и ни одной аварии. А как он боялся самолетов! Помню, мы вместе летели в Марсель. Я сидела позади отца в компании молодых ребят. Мы дурачились и громко смеялись. Папа не выдержал такого «кощунства», повернулся ко мне, совершенно белый, и сказал трагическим голосом: «Запомни, пока не совершена посадка, смеяться нельзя!» Свою «аэрофобию» он объяснял тем, что однажды летел из Омска в Красноярск, и самолет экстренно посадили на воду.
Мама рассказывала, как папа уговорил всю труппу Театра Сатиры ехать на гастроли в Ташкент... на поезде. А это четыре дня пути! Он договорился с железнодорожным начальством, и артистам прицепили к составу два вагона повышенной комфортности: с душами и туалетами в каждом купе.
Но пуще всего папа боялся брать в руки карты.
Его невозможно было уговорить сыграть даже в «дурака»! Когда-то на него произвела неизгладимое впечатление совершенно жуткая история. Они с мамой шли домой, а во дворе за дощатым столом компания мужиков резалась в карты. И он своими глазами видел, как за долг проигравшему… отрубили палец!!!
— А кто по знаку зодиака был ваш отец?
— Это еще одна отцовская тайна. В метрике дата рождения записана правильно — 22 апреля, а в паспорте папа ее изменил на 22 октября.
И вот почему. В молодости он много сочинял: романы, пьесы, рассказы.
Как-то в театральном общежитии в Калинине вдруг вскочил посреди ночи, оттого что ему приснился какой-то сюжет. Кинулся записывать, а бумаги нет. На стене висит портрет Сталина... Папа снял его и на обороте быстро застрочил, не думая, что его могут за это расстрелять... (Кстати, этот портрет, на обороте которого написан отрывок папиного романа о революции «Золотой гроб», хранится у нас до сих пор.)
Дальше — самое интересное. Папа рассказывал: однажды под утро, когда он с упоением писал свой роман, из шкафа вышла женщина в черном и сказала следующее: «Спартак, берегись! Если больше пяти человек узнают дату твоего рождения, а хоть одно произведение будет опубликовано, ты умрешь!» И исчезла… Папа до конца жизни был уверен, что ему это не померещилось.
Он страшно боялся предсказания и, получая паспорт, исправил дату рождения. Все это, конечно, похоже на сказку, но, хотите верьте, хотите нет, когда спустя много лет папа опубликовал маленький рассказик, он…тут же заболел.
Вообще папа не любил справлять свой день рождения. Даже подарки не принимал. Исчезал в этот день, скрываясь ото всех на даче. Сядем, выпьем по бокалу шампанского, и все. Мамин же день рождения он всегда отмечал по полной программе. А на мои первые именины пригласил в ресторан человек двести!
Помню, Александр Анатольевич Ширвиндт хотел отметить семидесятилетие папы с размахом. Все как положено: юбиляр сидит на сцене, а вокруг речи, тосты, поздравления... Папа в какой-то момент заколебался: «Может, согласиться?
А мне машину подарят?» Потом подумал-подумал и сказал: «Если не подарят, чего я буду юбилей устраивать?» В итоге его еле уломали хотя бы накрыть столы в театральном буфете. А машину так и не подарили…
Папа всю жизнь ездил на «пятерке». Когда у меня появилась «Тойота», даже плюнул от возмущения: «Ну что это за машина? Я должен чувствовать тормоз, газ, наконец, коробку, а тут ерунда какая-то!» Как-то раз выходим с ним из театра. У служебного входа стоят два человека. Один другого в бок толкает: «Смотри, вон Мишулин идет!» — «Да нет, не он». — «А я тебе говорю — он! Из «Сатиры» вышел». Мы подходим к папиной «пятерке». И тут второй торжествующе говорит первому: «Ну я же говорил: не он!» Ну как можно поверить, что народный артист ездит на такой машине! А он хранил своей любимой «пятерке» верность.
И так к ней прикипел душой, часами пропадал в автосервисе, чинил «старушку».
— А в отношениях с женщинами Спартак Васильевич тоже был однолюбом?
— В молодые годы, конечно, погулял. А как женился на маме — все! Я уверена, он был ей очень предан...
Помню, сидим с ним как-то за рюмочкой, и я его допрашиваю: «Пап, какой ты был в молодости?» — «Да я все больше читал, писал, учился…» — «Ой, да ладно тебе! Ну расскажи!» И папа признался, что у него было много женщин. Рассказал, что когда жил в общежитии Театра Сатиры, все соседи знали: если в комнате Мишулина врубалась на полную громкость Первая симфония Чайковского — значит, у него в гостях дама.
В Калинине у отца была гражданская жена, Римма Гавриловна Солнцева, актриса драматического театра, в котором они вместе тогда работали. Серьезная, властная женщина, она часто устраивала молодому мужу истерики с битьем посуды. А папа ее любил… Они достаточно долго жили вместе, потом Римма Гавриловна влюбилась в одного актера и уехала с ним в Латвию, бросив папу. Для него это был страшный удар...
Сейчас Римма Гавриловна преподает в «Щепке». Она, кстати, помогала мне туда поступить. Папа со дня моего рождения мечтал, чтобы дочка стала актрисой. Сам со мной заниматься не мог: мгновенно срывался на крик — вот и решил отвести дочку к бывшей жене. Помню, поднимаемся по лестнице, Римма Гавриловна выходит из аудитории, а за ней из всех щелей любопытные головы студентов торчат.
Уже потом мне рассказали ребята с ее курса, как Римма Гавриловна торжественно объявила: «Сейчас придет моя первая любовь — Спартак Васильевич Мишулин». Ну вот все и бросились поглазеть. Чего они ждали? Что папа кинется в ее объятия? Это была встреча старых приятелей, все-таки больше тридцати лет прошло…
Наверное, из-за семейной драмы доверие к женщинам у папы было надолго потеряно. Он не женился, пока не встретил маму, тогда ему было уже за сорок...
В это время у него в самом разгаре был роман с родственницей Элины Быстрицкой. Говорят, Елена была очень эффектной женщиной. Папа сделал ей предложение, они даже подали заявление в загс. Мама об этом, естественно, ничего не знала… Она работала монтажером в программе «Время».
Как-то стоит в курилке, а рядом — папа с режиссером «Кабачка 13 стульев» Александром Акоповым. Конечно, мама сразу узнала Мишулина — тот уже был популярным артистом, паном Директором. Но как девушка гордая и заносчивая, сделала вид, что вовсе не замечает его взглядов. Вечером к ней подходит Акопов: «Слушай, Валя, тут Спартак Мишулин твой телефончик попросил. Но я сказал, что ты ни с кем не знакомишься и телефона не дашь». Маму это так задело, что она с вызовом ответила: «Почему не дам? Дам!»
Вечером раздался звонок. К телефону подошла бабушка. «Здравствуйте, вас беспокоит футбольное общество «Спартак», — услышала она в трубке, но юмора не оценила. А когда узнала, что шутник — Мишулин, с ней случилась дикая истерика: «Валя, ты с ума сошла! Артисты все гуляют и пьют беспробудно!»
Но мама не послушалась и пошла на свидание. По ее словам, Спартак ее сразу покорил своими добрыми бездонными глазами. Месяца два влюбленные встречались. И вдруг в один прекрасный день папа признался: «Валя, мне очень стыдно, но я помолвлен. Я люблю тебя, но как честный человек должен жениться. Давай и потом будем продолжать встречаться». «Как ты это себе представляешь?!» — возмутилась мама.
С тех пор папа не появлялся, пропал на целых полгода. Мама очень страдала. Но что тут поделаешь? Значит, не судьба. А в это время за невестой Мишулина приударил Владимир Долинский, артист «Ленкома». Вскоре папе донесли об их романе. Он, воспользовавшись случаем, разорвал помолвку и, радостный, примчался к маме. Так что я могу сказать спасибо Владимиру Абрамовичу за то, что появилась на свет.
Не будь его, честный папа женился бы на Лене…
Мои родители прожили вместе почти тридцать лет. До конца жизни папа смотрел на маму влюбленными глазами. Жили душа в душу. У них с мамой была солидная разница в возрасте — двадцать лет, и тем не менее она была ему «мамочкой», а он — ее «сыночком». Помню, идет папа обиженный за что-то и швыряет свои тапочки в разные стороны, ну прямо как ребенок!
Без мамы он не мог и шагу ступить. Очень был рассеянный. У него иногда опухали и очень болели руки. Как-то спрашивает маму: «Где моя мазь?» — «В спальне. На столике». Прошло несколько дней. Вдруг мама обнаруживает, что папа мажет руки ее краской для волос. «Спартак! Ты же сжег всю кожу!» Он удивляется: «Надо же, а мне мазь так помогла.
Руки совсем болеть перестали...»
Помню, как-то собрался на концерт. Облачился в костюм, надел концертные туфли. Вдруг видит: забор недокрашенный. И решил, пока есть время, докрасить. Мы с мамой за ним в окно наблюдали. Смотрим, он, забывшись, кисточкой, вымазанной в зеленой краске, спину себе чешет. Потом вдруг стал сердиться, что не может банку с краской найти. Мама смеется: «Спартак, ты же ногой в банке стоишь!»
Конечно, бывали у них мелкие ссоры, но все быстро забывалось. Правда, однажды я испытала шок. Возвращаюсь домой, сажусь с родителями обедать. Оба молчат. В воздухе чувствуется напряжение. Гляжу, у мамы новая прическа, она зачем-то волосы выкрасила в ярко-рыжий цвет. Папа явно этим недоволен.
Потом они начинают ругаться, причем так яростно, что я даже ложку выронила. И вдруг папа хватает маму за волосы! Я ахнула, а у него в руках… парик. «Ага! Поверила! Мама себе парик купила». И ржут оба, довольные, что меня разыграли...
Родители все время были вместе. Если папа и хотел бы загулять, вряд ли он брал бы с собой на гастроли маму. Меня учил: «Никогда в театре не заводи романов. Любовь-морковь пройдет, а вы не сможете потом вместе работать…» Но я его не послушалась, все серьезные романы у меня случались как раз на работе…
Мама доверяла папе, никогда не проверяла его и не слушала сплетен. Она даже дружила со всеми молодыми артистками театра: Валей Шарыкиной, Наташей Фекленко, Ниной Корниенко.
Однажды жены актеров и актрисы театра большой компанией поехали в ГДР. В театре была одна женщина, которая пыталась родителей развести. Одну пару она уже развела и теперь принялась за маму. «Ну как у вас со Спартачком, все нормально? — интересовалась по телефону. — Ну-ну… Думаешь, он на гастролях ангел?» «Все хорошо...» — не реагирует на намеки мама. Та позвонила раз, второй… Потом, видно, поняла, что все бесполезно, подошла к Спартаку и выразила восхищение: «Ну, у тебя Валька молодец! Кремень!» И отстала наконец…
После роли пана Директора женщины не давали папе проходу. Бросались к нему на улице и просили расписаться на чем попало — бывало, даже на шее или на груди. Одна фанатка паспорта не пожалела. Папа шутливо хвастался: «Я стал всенародно знаменит!» Мама с поклонницами вела себя корректно.
Они у наших дверей постоянно дежурили и, завидев маму, что-то злобно шипели за ее спиной. Еще до моего рождения ей названивала одна сумасшедшая: «Я беременна от твоего мужа!» Мама только смеялась в ответ: «Как вам повезло! Раз — и забеременела! А у меня вот уже десять лет не получается». Она верила своему Спартаку безоговорочно. А вот теща, наоборот, была очень ревнивая и устраивала зятю спектакли.
Летом родители снимали дачу. Обязательно брали туда и бабушку. Однажды папа задержался и приехал необычно поздно. Сказал, машина в дороге забарахлила. Мама встретила его спокойно, накормила, а вот теща надулась. На следующее утро демонстративно с зятем не разговаривает, собирает вещи и молча хлопает дверью. Идет, злая, пешком с узлами на станцию.
Папа догнал ее на машине, шуточками-прибауточками смягчил, и они вдвоем возвратились на дачу.
Папа очень любил свою тещу, называл «мамулечкой». Бабушка жила с нами в одной квартире. Когда она тяжело заболела, все в больнице были уверены, что Мишулин — ее сын. Так он за ней ухаживал... Мама сидела со мной, грудной, дома и редко ее навещала. Однажды приехала, а медсестра спрашивает: «Вы кто?» — «Дочь». — «Как дочь? У нее же сын!»
— В Театре Сатиры любили вашего отца?
— Любимому театру папа отдал сорок пять лет жизни. Отвечал ли театр ему взаимностью? Трудно сказать… Папа, как человек стеснительный, был в себе не очень уверен. Каждый раз перед премьерой его трясло: «У меня ничего не получится…
Я провалюсь…» Мама успокаивала: «Спартак, перестань! Все будет хорошо!»
Мне кажется, папа многого не сыграл, его талант большого трагического актера остался нерастраченным. Мне было так обидно за него! В Театре Сатиры царили штампы. Комик и комик. А еще ему здорово подпортил жизнь пан Директор. Папа говорил: «Я благодарен этому герою. Но после пана Директора многие режиссеры боялись приглашать меня на драматические роли». Папа жаловался, что Плучек его недолюбливает и не дает роли. У Валентина Николаевича были любимчики: Таня Васильева и Андрей Миронов. С ними он и работал. А потом на Плучека имела огромное влияние жена Зинаида. Как-то папа загремел в больницу с аппендицитом и уже на третий день после операции вышел на сцену в «Трехгрошовой опере».
Ему приходилось не только играть, а еще петь зонги. Весь спектакль папа держал рукой шов, чтобы не разошелся. Зина, проходя мимо папы, подпустила шпильку: «А что это ты за бок постоянно держался? Все в зале это заметили!»
В спектакле «Маленькие комедии большого дома» папа играл недотепу-грабителя. Он придумал кучу смешных гэгов для своего героя, но Плучек на репетициях смотрел на это из зала, мрачно насупившись: «Нет! Это никуда не годится!» Папа на свой страх и риск решил во время вечернего представления все заготовки повторить. После спектакля к нему подошел Михаил Жаров и долго тряс руку: «Здорово придумано! Да как изобретательно! Скажите Плучеку большое спасибо за вашу роль». Валентину Николаевичу передали похвалу Жарова, и тогда он язвительно сказал папе: «Ну так уж и быть.
Раз народу нравится!..»
Когда папу пригласили в «Белое солнце пустыни», он долго скрывал это от Плучека. Для роли Саида его наголо обрили и, чтобы скрыть «новую прическу», отец заказал в костюмерной парик. Однажды встретил у театра Валентина Николаевича и, приветствуя, снял кепку. А вместе с ней… и парик! Пришлось во всем признаться.
Папа, работая над ролью, много фантазировал, а режиссеры не любят таких актеров, боятся их. Вот отца и задвигали. Готовился к выходу спектакль «Слово», где папа играл главную роль. Приходит он в театр в день премьеры, а на стене — приказ о снятии спектакля. Ему вызывали «скорую»...
Зато его любили артисты. До сих пор, когда узнают, что я дочка Мишулина, тепло улыбаются. Недавно я играла в антрепризе с Ниной Руслановой. Оказывается, она всегда требовала, чтобы в «СВ» к ней никого не подселяли. Единственным удостоенным такой чести был Спартак Мишулин. Они часами сидели за рюмочкой и дружески беседовали.
Да его невозможно было не любить! Солнечный человек! Его не касалась актерская зависть, он не обращал внимания, если коллеги не поздравляли с премьерой. Зато сам никогда не забывал позвонить, поблагодарить, поздравить...
Папа был наивным, верил людям, верил в добро. И если сталкивался с несправедливостью, очень переживал…
Одна история, думаю, точно отняла у него несколько лет жизни.
Мы с родителями жили на Садово-Триумфальной. Папа купил там две квартиры и объединил в одну — получилась четырехкомнатная. Потолки — два пятьдесят, комнатки крошечные. Лет за пять до смерти папу выбрали председателем нашего кооператива. Он с рвением включился в работу и много сделал для дома: починил лифты, мусор стали убирать три раза в день. Благодаря тому, что папа сдавал служебные помещения, жильцы не тратили деньги на квартплату. Но все равно поползли сплетни: «Мишулин ворует!» А папа даже от зарплаты отказался, работал на общественных началах. Да и что там можно было украсть?! Тем не менее бабульки на лавочке у дома сплетничали, однажды на папу даже накатали «телегу»: мол, наш председатель кооператива в подвале дома открыл ликероводочный завод! Милиция на «сигнал» отреагировала — пришли с проверкой.
Папа показал подвал, который вычистил, осушил и привел в порядок. Раньше там крысы шныряли. Сотрудники милиции смущенно разводили руками — мол, извините, ничего не попишешь, служба…
Потом папа кинулся бороться с парикмахерской, которая незаконно захватила помещения на первом этаже. Начались бесконечные суды, сплошная нервотрепка. Папа послушно ходил на все заседания. Однажды вернулся никакой, лег на кровать лицом к стенке. Я обняла его, стала утешать: «Пап, ну зачем тебе это надо? Очень тебя прошу, пошли всех на три буквы. Ради нас». — «Да-да…» — пообещал и… через два дня снова «бросился на амбразуру». Ну что с ним было поделать?
Он вообще был неспособен отказать, если к нему обращались с просьбой.
Утром в театре у него сказка, вечером — спектакль, а между ними папа едет кому-то выбивать садовый участок. Мама возмущается: «Спартак, надо отдохнуть перед вечерним спектаклем!» — «Не могу. Я обещал». А за себя никогда не просил...
— Спартак Васильевич любил посидеть за рюмочкой в актерской компании?
— Вообще-то он был не по этой части. Мог, конечно, крепко выпить, но особо это не любил. До сорока лет не пил вообще. Утверждал, что пить его научил Евгений Весник. Когда в театр пришел новичок из Омска, Весник все приставал к нему: «Выпей, Спартак, выпей». Папа ради компании согласился.
В театре был актерский костяк: Ширвиндт, Державин, Миронов, Марк Захаров, Мишулин.
Большой дружбы между ними не было, просто приятельствовали, часто собирались. Благо театр рядом. Снимали с петель дверь, клали ее вместо стола и, естественно, выпивали. Захаров, уходя из Театра Сатиры в «Ленком», звал с собой и отца. Но тот побоялся. Марк Анатольевич, видимо, папе это не простил. Они перестали общаться.
Я, например, очень любила, когда отец выпивал. Он расплывался в широкой улыбке, начинал задаривать меня деньгами и всюду меня отпускал. Из него можно было веревки вить! Правда, порой принимался хулиганить. Наберет в час ночи наобум какой-нибудь телефонный номер, услышит мужской голос и выпалит: «А вы знаете, что ваша жена изменяет вам со мной?» и, хихикая, бросает трубку.
— Вы были долгожданным ребенком?
— Я родилась, когда отцу было пятьдесят четыре года. Они с мамой лет десять старались завести детей, но все не получалось. Помню, повез папа маму в Ташкент знакомить с родней. Анна Васильевна осталась такой же суровой, как и в папиных детских воспоминаниях. С вечной «беломориной» в зубах она учила маму: «Ты не можешь от него забеременеть, потому что он старше тебя на двадцать лет. Роди от кого-нибудь помоложе». Мама смутилась, а потом ответила: «От кого же еще? У меня есть муж, и я его люблю!»
— А как Спартак Васильевич нашел мать?
— Бабушка сама нашла сына, когда тот стал знаменитым актером. Она с двумя уже взрослыми дочками жила в Ташкенте.
После войны ее арестовали и сослали в Среднюю Азию. Если бы не высокопоставленный брат, могли бы посадить. Как говорил папа: «Мама всегда слишком много говорила…»
Она осталась такой же пламенной революционеркой, какой была в молодости. Лет в семьдесят, вместо того чтобы с внуками сидеть, пошла в дом культуры и записалась во все кружки. Освоила гитару, пела в хоре ветеранов. Словом, до конца жизни занималась исключительно собой…
Бабушка умерла в восемьдесят четыре года. Но папа не поехал на похороны… На вопрос: «Почему?» так мне и не ответил… Да и с сестрами отношения у него не заладились. Они потребовали, чтобы брат сделал им московскую прописку. Папа был просто ошарашен таким напором.
Мои тетки часто приезжали к нам с детьми. Практически на все лето. Мама водила их по московским универмагам — ЦУМ, ГУМ... Потом она забеременела мной. Врачи боялись выкидыша и предписали ей строгий постельный режим. А тут приходит письмо из Ташкента: «Едем!» Папа вечно на работе, а это значит, все хлопоты по приему гостей ложатся на мамины плечи. Какой уж тут постельный режим! Мама расплакалась. «Валя, что случилось?» — испугался папа. Она ему письмо показывает. «Даже не думай! Мы столько лет этого ждали. Сейчас же им напишу!» В письме он извинился: мол, так и так, но мы с Валечкой не можем вас принять, она ждет ребенка. В ответ сестры разразились площадной бранью: «Мерзавец! Еще надо проверить, чей это ребенок!» Когда я родилась, мою фотографию послали бабушке. Она посмотрела и сказала: «Наша порода! Тут уж не отвертеться».
Но с тех пор семейные отношения сошли на нет. Одна сестра отца переехала в Германию, другая вроде живет в Подмосковье. Они не могли не знать, что папы не стало. А ведь даже не позвонили…
А вот тетю Дусю папа любил. Она дожила почти до ста лет. Папа разрывался между съемками и спектаклями и не всегда мог ей позвонить. Она обижалась, но всегда прощала...
...Честно говоря, мои родители ждали мальчика. Папа мечтал назвать сына Спартаком Спартаковичем. А в итоге родилась я, и папа был так счастлив, что не мог сдержать слез. Потом бабушка маме сказала по секрету: «Знаешь, Валя, я впервые в жизни видела, как мужчина плачет». Мама передала записку из роддома: «Спартак, дочка твоя точная копия!» Он расстроился: «Ой, как плохо.
Это что же, она вырастет и будет такая же страшная?!»
Имя мне выбирали долго. Карина — по-итальянски «милая, дорогая, красивая». Папа считал, что получилось красивое сочетание — Карина Спартаковна. Он обожал меня нянчить. Как-то мама проснулась ночью и видит — папа стоит над моей кроваткой и шепчет: «Господи, это какое-то чудо! Ни из чего ведь получилась!»
В детстве меня почему-то всегда пугали: «Не съешь кашу, придут цыгане и заберут!» Я их дико боялась, особенно папиного знакомого Николая Сличенко. Однажды он подошел к нам за кулисами. Ласково улыбнулся и поманил меня: «Карина, иди ко мне, не бойся». Я от страха спряталась за папину спину. Сличенко засмеялся: «Да твой папа тоже цыган. Разве ты не знаешь?»
Для меня это было шоком: мой любимый папочка — тот самый злой-презлой цыган, который так и норовит меня похитить?
Папа привил мне любовь к театру. Брал на гастроли, на съемки. В два года меня впервые вынесла на сцену... Ольга Аросева. Я стояла рядом с папой за кулисами, и вдруг она, пробегая на поклон, спрашивает: «Пойдешь со мной на сцену?» Подхватила на руки и вынесла под аплодисменты зала. С четырех лет я уже работала в Театре Сатиры. В «Беге» играла с Анатолием Папановым, еще у меня была роль в сказке «Бочка меда». Папа даже завел мне в отделе кадров трудовую книжку.
— Отец вас с мамой баловал?
— Он был очень щедрым. Помню, приходим в магазин. Висят два платья разных цветов. Я не знаю, какое выбрать.
«Берем оба! Зато не будешь мучиться!» — решает за меня папа.
Однажды привез из Америки три чемодана одежды. Летом отправил на курорт в Болгарию, а тогда о загранице и слыхом не слыхивали. Но при этом я не была избалованным ребенком. Знала, как тяжело зарабатываются деньги. На двадцатилетие папа подарил мне норковую шубу, а я расстроилась: «Ну зачем так много денег потратил?» У него, как у всякого мужчины, были заначки, но все они тратились на меня.
На себя же отец и лишнюю копейку не мог потратить. Привяжется к одной вещи и ходит не снимая. «Спартак, как тебе не стыдно! — возмущается мама. — Четвертый день ходишь в одной и той же рубашке». «А мне нравится», — упрямится папа. А уж купить себе что-то новое — вообще проблема! Как-то идем мимо вещевого рынка. В палатке висит жуткая рубашка в красную клетку.
Папа встал как вкопанный и канючит: «Хочу…» «Фу, папа, такие рубашки гастарбайтеры носят!» А он глаз отвести от нее не может. Мне стало его жалко: «Мам, ну давай купим ему этот ужас. Видишь, он как ребенок». Купили рубашку рублей за сто, а у человека счастья море! Папа всю жизнь мечтал о майке-тельняшке. Уже когда его не стало, я прочитала в его дневнике запись: «Иду по Праге. Вдруг вижу в витрине свою мечту — полосатую майку. Но она стоит двести долларов». Так и не купил. Дорого...
Я до такой степени любила папу, что, казалось, чувствовала его каждой клеточкой. Вдруг проснусь утром и знаю — у папы повысилось давление. Могла, уже взрослая дылда, лет в девятнадцать, забраться к папе на колени, а он меня кормил с ложечки. Да я уже Кристинку родила, а все на коленях у папы сидела.
Мне очень хотелось вновь почувствовать себя маленькой. Он меня, кстати, так и называл — Маленькая. Мама смеялась, наблюдая наши телячьи нежности. Папа, например, за что-нибудь рассердится на меня, маме выговаривает. Она в ответ: «Вот пойди и сам ей скажи». Он до двери доходит, и вся его злость улетучивается: «Кариночка, доченька…»
Я всегда боялась его расстроить, не дай бог сердечный приступ случится. Как-то мы с подружкой зажигали допоздна. Я не стала ночью звонить, родителей беспокоить. Утром подхожу к лифту, а из него выходит папа — белый как стена, постаревший лет на сто пятьдесят. «Прости…» — только я и прошептала.
Наверное, я росла с «комплексом Электры»: влюблялась в мужчин гораздо старше себя.
Папа переживал все мои романы, словно это происходило с ним, я ведь от него ничего не скрывала. Помню, лет в пятнадцать влюбилась в артиста оперетты Александра Маркелова. Ныне он народный артист. Старше меня… на тридцать лет! И что, вы думаете, сделал папа? Как пионер, ходил со мной на все спектакли и слушал бесконечные арии «Без женщин жить нельзя на свете». Как-то к нему подходит директор театра: «Спартак, в театре шухер. Ты что-нибудь ставить собираешься? Каждый день у нас сидишь».— «Да я тут с дочкой…» Потом у нас с Маркеловым был долгий роман. Я его обманула, что мне уже шестнадцать. Папа переживал, мама была в шоке…
В институте у меня случилась несчастная любовь. Я забеременела, а парень меня бросил. Решила сделать аборт.
Так вот, в больницу со мной поехал папа. Ну какой отец поедет с дочкой на аборт?! Он очень волновался за меня, даже пытался остановить: «Если решишь оставить ребенка, я воспитаю...» Когда нянечки меня уводили, он плакал вместе со мной, понимал, как я боюсь…
— В 90-е годы наступили тяжелые времена для артистов. Как ваш отец выживал в этих условиях?
— Когда с работой начались проблемы, папа ездил по стране с программой «Юморина», где-то снимался, играл в антрепризах. Крутился как мог… А потом у нас сгорела дача!
Дом в дачном кооперативе КГБ был деревянный. Папа купил его в 89-м за копейки у людей, уезжавших на ПМЖ в Израиль. Он обустроил домик, провел водопровод и канализацию, починил крышу.
А на зиму пустил пожить приятеля — тот от жены ушел... Как потом выяснилось, приятель не горевал, водил к себе молоденьких девиц. Вот они-то дачу и подожгли. Соседка, увидев, как крыша занялась пламенем, кинулась к дому, а навстречу ей бегут две девчонки. Она кричит: «Звоните в пожарную! Дача Мишулина горит!» Те оторопели: «Как Мишулина? Почему Мишулина?» Думали, что это дача их ухажера. На допросе обе показали, через какое окно залезли в дом, где кухня, где спальня... И плача, признались: мол, решили отомстить этому козлу: «Обещал любовь до гроба, а сам водит всех подряд!» Спустя время вдруг резко изменили показания: ничего не видели, ничего не знаем. Папе намекнули, что у одной из этих девочек очень крутой отец. И дело замяли. «Хотите потерять двадцать лет жизни — судитесь», — сказал папе следователь...
Если бы не предвыборная кампания Ельцина, папа вряд ли смог бы восстановить дом. Он ездил по стране с выступлениями и на эти деньги отстроил кирпичную дачу. Тут мы все и живем… Слава богу, папа тоже успел пожить в этом доме. И даже внучку здесь понянчил... Когда родилась моя дочка Кристина, отец начал вести дневник. Каждый день писал малышке, которая агукала в коляске: «Привет, моя любимая Кристиночка! Тебе уже два месяца. Сегодня я играю в спектакле о Карлсоне. Когда ты вырастешь, поведу тебя в театр…»
— А кто отец вашего ребенка?
— Так получилось, что я вышла замуж... тайно от родителей. Папа недолюбливал Олега, страшно боялся, что тот, не имея московской прописки, отсудит у меня квартиру. Даже когда я забеременела, папа не настаивал, чтобы мы расписались.
Мы с Олегом поженились, но я продолжала жить дома. Прятала от родителей паспорт, врала, что мы с Олегом просто встречаемся. Но тайна все-таки выплыла наружу. Когда родилась Кристина и встал вопрос о ее прописке, папа пошел в милицию за справкой, а начальник паспортного стола ему говорит: «Ваша дочка замужем. Нужно взять разрешение у ее мужа». У папы случился обморок. Он мне это очень долго вспоминал, даже когда мы с Олегом расстались…
Как жаль, что мой нынешний муж Володя не знаком с папой! Они очень похожи. И история нашей любви тоже похожа на родительскую…
Я уже год работала в театре на Перовской. Папа предлагал перейти в Сатиру, но я была максималисткой и не хотела, чтобы обо мне говорили «блатная».
А он страшно обижался. С Володей мы год работали в своем театре бок о бок и не замечали друг друга. Однажды, отправившись на гастроли, оказались в одном купе. Вова взял гитару, запел, и я… влюбилась. Но я была тогда замужем, Володя тоже оказался несвободен. Он пришел ко мне через полгода (как когда-то папа к маме), и больше мы не расставались.
Мы нашли друг друга в год, когда я потеряла отца. Папы не стало, я не хотела жить. Однажды чуть не выскочила на полном ходу из «маршрутки», меня за ворот куртки буквально на ходу затащили обратно. Надавали по щекам, чтобы успокоилась. Если бы не Володя, не знаю, что со мной было бы. Порой даже кажется, что это папа мне его послал...
Летом папа лег в клинику на плановое обследование. Все вроде бы нормально.
Вдруг врачи заговорили о срочной операции: сердце, клапан, шунтирование... Нас убеждали: «Он легко перенесет операцию. Это же сегодня как аппендикс удалить!» Папе семьдесят девять лет. Но он вполне здоров, перед больницей только из Читы с гастролей прилетел. Мы с мамой согласились. И дату операции уже назначили — 14 июля. Вдруг переносят на тринадцатое. А число-то несчастливое, в этот день хирурги из суеверия стараются операции не делать.
Оперировал отца знаменитый хирург Ренат Акчурин. Все прошло хорошо, на следующий день папу отключили от аппарата искусственного дыхания, и у него тут же отказали почки. А в воскресенье раздался звонок из больницы... Я кладу трубку, бегу наверх, в свою комнату, и закрываю голову подушкой. Как сказать маме?
Слышу, как она за стенкой разговаривает с Кристинкой.
Когда мама обо всем узнала, ей стало плохо. Приехала «скорая», хотели сделать ей укол. Но она не подпускала к себе врачей и все кричала: «Они убийцы! Они убийцы!»
Нам предложили выбрать кладбище — Ваганьковское или Новодевичье. Я сказала: «Папа любил народ, пусть будет похоронен среди народа». Артистов из театра на похоронах было мало. Это понятно, июль — время отпусков. Зато пришло много папиных поклонников...
Теперь в нашем доме живет Володечка. Мы все — я, мама и две наши дочки — за ним как за каменной стеной. Как это было когда-то при папе. Володя — актер, музыкант, мы с ним сделали спектакль в память об отце — мюзикл «Золушка».
На афише мы написали: «В память о Спартаке Мишулине». Это чтобы дети помнили о нем... О его Карлсоне...
Карлсона папа играл тридцать лет. Выходил на сцену 1900 раз! А ведь ему было уже почти восемьдесят… И каждый раз дети провожали его овациями.
Однажды позвонил и попросил помочь: «Можешь завтра поехать с нами во Владимир и сыграть Малыша?» Я в шоке. Сижу в автобусе и судорожно учу текст. Играла как во сне. После спектакля папа меня похвалил: «Не ожидал. Ты так здорово сыграла!» Я про себя подумала: «А как могло быть иначе? Лучшего партнера у меня в жизни не было! Он вел меня, как в вальсе».
Я ходила на все спектакли «Карлсона».
У нас с папой была даже такая традиция: после представления я бежала за кулисы к лифту, открывалась дверь, и в меня летел папин рыжий парик. Я обязательно должна была его поймать…
Часто смотрела на папу сверху, из осветительской будки. В любимой клетчатой рубашке, с пропеллером за спиной, со смешным красным шариком на носу, он был таким трогательным, таким родным... И каждый раз у меня наворачивались слезы, когда он обращался к зрителям: «Откройте окна настежь, чтобы я мог влететь к каждому из вас!»
Подпишись на наш канал в Telegram