Не успела Эммануэль выйти из дома, как ее обступила плотная толпа журналистов. Сегодня наверняка по всем каналам пройдут репортажи о жене режиссера Романа Поланского, которому грозит депортация в США в связи с обвинением в сексуальном преступлении тридцатилетней давности.
По закону жанра супруга участника скандала должна выглядеть обескураженной, сконфуженной и прятать заплаканные глаза за стеклами темных очков.
Однако вид Эммануэль и слова, которые она произнесла на этой импровизированной пресс-конференции, обманули ожидания журналистов:
— Удивляетесь, что не выползла на четвереньках? Изумлены, что не зареванная? Вы меня просто не знаете! Я сильная. И этот удар смогу выдержать — за всех нас, за всю нашу семью…Человек, которого я давно люблю и за которого двадцать лет назад вышла замуж, не имеет ничего общего со всей той грязью, которой его обливают в газетах. Роман — заботливый отец и нежный муж.
Позже, когда репортаж вышел в эфир, все только и обсуждали заявление мадам Сенье. Кто-то сочувствовал ее детям-подросткам, которых из-за публичного скандала пришлось на время забрать из школы. Кто-то жалел ее саму, связавшуюся с извращенцем, пусть и гениальным…
Другие пытались вступиться за Полански, призывая вспомнить о его заслугах в мировом кинематографе. Посреди этого хаоса, сплетен и чуть ли не ежедневных сенсационных разоблачений Эммануэль держалась спокойно и предпочитала отмалчиваться. И лишь когда после многомесячных судебных препирательств с Полански наконец сняли электронный браслет и освободили из-под домашнего ареста, его жена позволила себе открыто выступить перед прессой.
— Знаю, добропорядочные матери семейств будут шокированы моими словами и, возможно, возненавидят меня, но я все равно скажу: годы, когда с моим мужем случилась та история, были годами безумий, сексуальной распущенности и наркотиков… Тогда весь мир шел кувырком, и Роман попал в эту воронку.
Но я не верю, что он виновен! Вся эта история — лишь трагическое стечение ужасных обстоятельств. Однако Роман не собирается прятаться от правосудия и, если понадобится, достойно пройдет все испытания, которые ему суждены. И я буду вместе с ним...
…Сколько Эммануэль себя помнила, она всегда хотела стать сестрой милосердия. Когда в доме собирались гости, девочка громко объявляла:
— Когда вырасту, буду работать в церкви, стану нужным человеком!
Подобные заявления, которые малышка делала с невероятно серьезным личиком, вызывали смех и умилительные возгласы. Старшая из трех сестер, маленькая Маню (так ее звали дома), изо всех сил старалась быть воспитательницей и наставницей Матильды и Мари-Амели.
Она требовала, чтобы сестрички беспрекословно ее слушались и, играя с ними в школу, отчитывала за малейший проступок. Младшие сестры терпеть не могли «воображалу Маню», постоянно жаловались матери и устраивали заговоры против «дрянной задиры»: то запрут ее в туалете и убегут гулять, то продырявят гвоздем любимое платье. Когда же Маню, вся в слезах, приносила матери очередную испорченную кофточку или юбку, Матильда и Мари-Амели прибегали следом и все отрицали.
— Это, наверное, моль, — вздыхала Матильда, — я видела, как из шкафа вылетали серенькие мотыльки!
До поры до времени Маню ни о чем не догадывалась, но однажды, вернувшись из школы раньше обычного, застала сестер за чтением своего дневника, которому поверяла девичьи тайны: про мальчика Пласида и его прекрасные карие глаза, про мечту купить на скопленные деньги духи с ароматом жасмина, как у учительницы музыки мадемуазель Анриетты…
Матильда и Мари-Амели ехидно хихикали, старательно рисуя между строк рожи и чертиков.
— Гадкие! — закричала Эммануэль, бросившись спасать свое сокровище, но сестренки с визгом бегали по квартире, ловко увертываясь от преследовательницы. Улучив мгновение, Матильда выскочила на балкон и, размахнувшись, швырнула дневник на улицу. Тетрадь упала прямо на середину двора, где мальчишки гоняли в футбол. Это была катастрофа — теперь весь дом узнает о ее секретах и тайнах… Опустившись на корточки, Маню закрыла ладонями лицо и горько заплакала. В эти минуты она ненавидела своих сестер, а главное, не могла понять: за что они с ней так?
— Потому что мы ей не рабы!
— заявила Матильда на семейном совете, устроенном тем же вечером. — Почему мы должны все делать по ее указке, да еще донашивать ее старые платья, туфли и штопаные чулки?! И вообще мы хотим жить в отдельных комнатах. Если вы ее не отселите, мы с Мари-Амели уйдем из дома!
Родители несколько оторопели от услышанного. До этого они наивно полагали, что дочки живут дружно. Мать Франсуаза тотчас же вспомнила «изъеденные молью» платья Маню и ее залитые чернилами туфли.
К тому же из-за выходки младших сестер над Эммануэль теперь потешались во дворе и в школе — ведь ее дневник стал достоянием гласности.
И Франсуаза с мужем решили перевести старшую дочь в католическую школу-интернат Святой Жанны-Элизабет. Во-первых, нельзя было допустить, чтобы вражда между сестрами переросла в открытую войну, а во-вторых, не сама ли Эммануэль всегда мечтала стать сестрой милосердия?
…Ее поселили в маленькой комнатушке, из окна которой был хорошо виден двор Национального института для слепых детей. Эммануэль часто наблюдала за гуляющими там учениками. Особенно ей нравился один светловолосый мальчик, который обычно стоял поодаль от остальных, прижавшись спиной к стволу старого каштана и подняв к небу лицо. Эммануэль почему-то очень хотелось с ним познакомиться.
...В интернате нравы мало чем отличались от настроений, царивших в прежней школе Маню.
Такие же завистливые девчонки-сплетницы, дружба против слабых, интриги и заговоры. Ни с кем из одноклассниц ей не удавалось подружиться по-настоящему. Да и сестры-преподавательницы не отличались особой добротой. За малейшую провинность учащихся лишали дневной прогулки, ужина, свидания с родителями, порой даже отвешивали звонкие пощечины. К счастью, Эммануэль была покладистой ученицей и ни разу не навлекла на себя гнева строгих дев.
Однажды, правда, случилась неприятная история. Ее соседка по парте Сандрин украла у одной из девочек часы и, боясь разоблачения, не придумала ничего лучшего, как спрятать их в шкафчике Эммануэль. Когда пропажу обнаружили у главной тихони класса, все сильно удивились.
Началось дотошное разбирательство. Директор вызвал к себе Эммануэль, но та, вместо того чтобы защищаться, пыталась выгородить подругу:
— Произошла ошибка. Никто не брал часы Эвелин. Она, наверное, сама их где-то обронила, а уборщица сунула в первый попавшийся шкаф.
— Ты дура, что ли? — толкали ее в бок девчонки. — Все знают, что Сандрин — воровка, а достанется тебе!
Но Эммануэль было жалко Сандрин. Она знала, что девочка в поношенном платьице, с печальными глазами — круглая сирота. Разве могла Маню кинуть в нее еще и свой камень?
В результате директор принял решение «закрыть дело за отсутствием достоверных улик».
Той же ночью Эммануэль нашла у двери в свою комнату маленький сверток. В нем лежали десять франков и записка: «Возьми, это все, что я смогла отложить из карманных денег. Спасибо, ты очень хороший человек. Сандрин».
В интернате царила почти военная дисциплина. Никаких причесок — волосы собирали в хвост и убирали под холщовую косынку. Никакой косметики, никаких украшений. Два раза в неделю шкафчики и тумбочки девочек подвергались тщательному досмотру, и не дай бог, если сестра-воспитательница найдет пудреницу или блеск для губ.
Долгое время Эммануэль беспрекословно соблюдала правила, но с годами поняла: ей совсем не хочется жить в этих скорбных стенах и становиться похожей на этих немилосердных сестер милосердия...
Из рассказов матери она знала, что Матильда благодаря протекции дедушки, знаменитого театрального артиста «Комеди Франсез» Луи Сенье, поступила в драматическую школу и весьма успешно дебютировала на подмостках. Другая сестра учится музыке и вокалу… О, задиру Матильду наверняка ждет будущее популярной актрисы — как же убедительно она хлюпала носом над собственноручно порванной одеждой Маню! А Мари-Амели точно станет известной певицей — она всегда визжала громче всех из сестер… Удивительно, но Эммануэль в своем божьем приюте не строила никаких планов на будущее и совершенно не задумывалась о том, как будет жить, когда выйдет из интерната.
...Эммануэль навсегда запомнила день получения аттестата — прижав портфель к груди, она вышла на залитую весенним солнцем улочку Мориса де ла Сизеранна.
Отчаянно пахло цветущей липой, бензином и выпечкой... Оглушительно сигналили автомобили, а таких красивых женщин Эммануэль, казалось, никогда прежде не видела. Неужели теперь она так же свободна? У нее от восторга закружилась голова.
Эммануэль осторожно ступала по тротуару, то и дело озираясь по сторонам. В зеленом сквере рядом с улицей Севр присела на скамью, чтобы перевести дух: ей было по-настоящему страшно. За годы, проведенные в божьем приюте, Эммануэль напрочь отвыкла от того, что мир может быть каким-то другим.
— Мадемуазель, вот, возьмите, — незнакомец протянул ей визитку. — Завтра в девять тридцать утра на улице Ренн — тут указан адрес, это совсем рядом — вас будут ждать.
— Кто? — испугалась Эммануэль, не понимая, что надо от нее этому человеку.
— Ваш будущий агент. Вы красавица и, думаю, непременно понравитесь в нашем модельном агентстве. Вы истинная находка! И, как я вижу, скромница. Простите, не представился — Анри Рунье. Ах какое лицо! Удачи! До завтра!..
У Эммануэль от смущения горели лицо и уши. Модельное агентство? Но ей же всего четырнадцать! Что скажут отец и мама? Не успела выйти из интерната…
Вечером она закрылась в ванной и долго рассматривала себя в зеркале. Красавица? Скромница?! Как она пойдет в это агентство? Что наденет? Что скажет этим людям?
…Повзрослевшие сестры встретили ее сдержанно.
Матильда уже играла небольшие роли в театре и страшно воображала. Узнав, что Маню пригласили в модельное агентство на улице Ренн, которым руководил месье Рунье — он вел колонку в модном женском журнале «La Femme», — Матильда пренебрежительно хмыкнула:
— Может, он спутал тебя со мной? Он точно не назвал тебя Матильдой?
…На следующий день с Эммануэль подписали контракт, и она получила доступ в новый для себя мир моды и красоты. Ее привычная тихая жизнь точно взорвалась, и понадобилось немало времени, чтобы она перестала корить себя за те греховные радости, которых прежде была лишена: тушь, помаду, пудру…
Неужели она красива? Эммануэль никак не могла привыкнуть к этой мысли. В душе она оставалась прежней — забитой тихоней из католической школы, мечтающей о любви слепого мальчика.
Теперь внимания Маню добивались пижонистого вида молодые люди, ее приглашали на дискотеки, в кино и кафе, а она, пугаясь, отказывала, быстро прослыв вздорной недотрогой. Эммануэль предпочла невзрачного клерка из почтовой конторы, с которым сталкивалась по утрам у подъезда своего дома, — завидев ее, Морис первое время очень смущался. По вечерам они ходили в кино или просто гуляли по городу…
Все изменилось в тот день, когда Эммануэль, случайно попав в массовку мелодрамы «Год медуз», познакомилась с агентом Монитой Деррьё.
— Слушай, у тебя великолепные внешние данные, ты вполне можешь стать актрисой — красивая мордашка, дразнящая манкость...
В тебе есть какая-то порочная добродетель, режиссеры от этого с ума сходят.
Вскоре Монита повела девятнадцатилетнюю Эммануэль на собеседование к самому Жан-Люку Годару, который отбирал актрис на небольшие роли в триллер «Детектив». Главных героев должны были играть Натали Бай и рок-звезда Джонни Холлидей.
Пятидесятипятилетний Годар, насупившись, сидел в студии. Редкие волосы вздыблены, за старомодными очками в массивной черной оправе прячутся колючие умные глаза. Увидев Эммануэль, он оживился.
— Принцесса! Принцесса Багамских островов! Так будет называться ваша роль! — воскликнул мэтр.
Так Эммануэль с первой попытки и абсолютно ничего для этого не делая получила роль у Годара. Недовольной осталась только Матильда. Как и раньше, она пребывала в полной уверенности, что произошла очередная ошибка и режиссер перепутал сестер — они ведь так похожи! Годар ведь наверняка видел Матильду в мольеровской комедии «Сумасброд, или Все невпопад» — главном событии сезона.
...Съемки напоминали театр абсурда. Сценария не было, каждое утро Годар раздавал мятые листки с написанными от руки диалогами, проводил репетиции, а затем просил актеров импровизировать. Жан-Люк постоянно экспериментировал, запутывая актеров настолько, что они уже вообще ничего не понимали. Вместе с тем Годар всегда находил минутку, чтобы отпустить пару сальных шуточек в адрес молоденьких актрис, схватить за задницу ассистентку и пококетничать с Эммануэль.
Последняя по наивности полагала, что мэтр особо отмечает ее за талант и способности, но коллеги быстро объяснили Маню что к чему: месье Годар просто любит раздевать молоденьких актрис и делать по тридцать дублей, снимая сцену «ню». И до Эммануэль очередь дойдет, ведь это его обычная тактика — вначале якобы обсудить «художественные нюансы» роли, а потом: «Так, раздевайся, будет эффектнее, если все это ты произнесешь под душем». «Впрочем, Годар совсем безопасный, — успокаивали опешившую Эммануэль. — Ущипнуть за попу — это максимум, на что он способен...»
...Она не раз замечала, как в конце рабочего дня месье Годар покорно садится в машину жены, украдкой глотая какие-то пилюли, и она увозит его домой.
Он мог ни с того ни с сего закатить истерику кому-то из членов съемочной группы, топая ногами и потрясая кулаками, а через минуту-другую успокаивался и остаток дня отдавал указания шепотом.
Кто-то называл его сумасшедшим, кто-то — гением, Эммануэль же видела в Годаре трогательного старика, не желающего мириться с собственным возрастом. И поэтому когда мэтр попытался украдкой поцеловать ее в плечо, девушка не стала возмущаться.
— Месье Жан-Люк, — мягко отстранилась она. — Я не думаю, что моему жениху понравится соперничество с вами...
Годар хмыкнул:
— Жених? Тот прыщавый юнец в зеленом свитере, который вечно поджидает тебя у студийного выхода?
— Он самый...
— Мне никогда не везло, — вздохнул Годар.
— Всех прекрасных дев успевают разобрать до моего прихода.
— Да нет, просто это они всегда к вам опаздывают...
После этой истории между ними завязалась трогательная дружба. «Как жаль, что я уже снял свою Кармен, — не раз говорил ей Годар. — Ты просто рождена для этой роли! Роковая красавица, которая играет мужчинами и любовью».
После окончания съемок «Детектива» Жан-Люк еще долго звонил Эммануэль. Иногда она соглашалась посидеть с ним в кафе или прогуляться под старыми каштанами парка Монсо. Годар жаловался на одиночество, на больные глаза и сварливую супругу, которая наверняка сговорилась с врачами и прячет от него сигареты и мармелад.
Его единственными друзьями были книги.
— Однажды я совсем ослепну, и тогда у меня не останется ничего, кроме воспоминаний. Одним из них, самым светлым, будешь ты, недосягаемая девушка-мечта.
…Стоял жаркий июнь 1988 года, когда она впервые увидела Романа. Ей только исполнилось двадцать два, и она пришла пробоваться на роль в его новом триллере «На гране безумия».
Едва переступив порог, Эммануэль сразу же почувствовала какую-то неловкость. В центре пустой комнаты за столом сидели два немолодых человека и, говоря по-английски, хохотали как ненормальные.
Один из них — высокий и плечистый — был Харрисон Форд, второй — миниатюрный и худенький — Роман Полански. Завидев посетительницу, мужчины разом замолчали и с интересом уставились на девушку.
— Извините, я тут пришла, мне сказали — пробы... Впрочем, возможно… Простите... наверное, я опоздала, — сбивчиво начала Эммануэль.
Роман вскочил из-за стола и подбежал к девушке, комично сокрушаясь:
— Это надо немедленно переснять! Вы же не так должны войти! Сейчас вы выйдете за дверь, потом войдете. Так, возьмите жвачку, распустите волосы, сделайте тупое лицо и промямлите: «Ну че, чуваки, стрелку забивали?» Вот сделаете так — и мы с Харри вас сразу же возьмем. Мы ведь ее возьмем, да?
(Последнюю фразу он сказал по-английски.)
— О, yes, yes, — радостно закивал в ответ Форд.
— И это все? — удивилась Эммануэль.
— Ну да, — пожал плечами Роман.
— А… монолог Мишель, который меня просили выу…
— Да ну его в баню, — засмеялся Роман, морща свое лисье личико. В эту минуту ей показалось, что режиссеру лет пятнадцать, не больше. — Просто сделайте как я сказал. Ну, идите за дверь!
…На съемках Эммануэль каждый день открывала для себя что-то новое в характере Романа. Он оказался трогательным и заботливым. Не считал зазорным по нескольку раз объяснять ей, как лучше произнести текст, а если у нее все же не получалось и приходилось делать очередной дубль, не раздражался, не кричал, не швырял сценарий на пол.
«Я-то что —я потерплю, — дружески похлопывал он по плечу Эммануэль, — но вот как бы Форд не сорвался. Он, знаешь ли, парень с понтами. Индиана Джонс как-никак. Впрочем, вы так юны, леди, что это старье вряд ли смотрели…»
Полански не вылезал из джинсов, терпеть не мог расчесок, обожал мороженое, которое ему в перерывах приносили ассистенты, и редко повышал голос. Эммануэль украдкой наблюдала за Романом в студийной столовой: он завороженно рассматривал тарелки с едой, но в итоге чаще всего выбирал картошку и хлеб. Жадно съедал все до последней крошки и ломтиком до блеска вычищал тарелку.
Это потом он расскажет ей о голоде, пережитом в Краковском гетто, о гибели матери в Освенциме, о бродяжничестве и ужасающей нищете...
— Знаешь, что меня спасло в конечном итоге?
Игра! Я все время представлял себя в разных ролях, говорил сам с собой вслух... А после войны, в детских лагерях, играл во всех спектаклях подряд. Игра спасала. Ну как тебе это объяснить? Ты вот не умеешь играть, потому что тебе не от чего прятаться. Кстати, видел в театре твою сестру — в будущем она станет очень популярна, может, даже популярнее тебя. У нее дар: она — блестящая лгунья. Но не отчаивайся: ты старательная, и я уверен, однажды вырастешь в серьезную актрису… Главными ее проблемами Полански считал «неумение быть типичной современной девушкой»— Сенье не курила, не умела толком пользоваться косметикой, не владела современным жаргоном и слабо разбиралась в том, что нынче «круто».
Под дружный смех съемочной группы Роман пытался показать Эммануэль, как нужно играть ее героиню Мишель — презрительно сплевывать в сторону, спускать кепку на глаза и смачно втягивать ноздрями кокаиновые дорожки.
— Слушайте, у вас нет элементарных жизненных навыков, вы будто в монастыре жили! — как-то заметил Роман.
— Ну да, там и жила... — тихо отозвалась она.
— Шутите? — удивился Роман.
— Вовсе нет. Поэтому-то я ничего такого и не умею, простите, — вздохнула Сенье.
Роман принялся самозабвенно влюблять ее в жизнь: прочел целую лекцию о сортах мороженого и о том, что обычно носят девушки ее возраста, чем интересуются и какую музыку слушают. В этом субтильном немолодом мужчине с душой подростка она вдруг обрела первого в своей жизни друга, первую любовь. Эммануэль почувствовала вкус к жизни. Теперь ей было даже страшно представить, что произойдет, когда закончатся съемки и они разбегутся в разные стороны. Эммануэль хотелось всю жизнь ездить в его старом «Рено» с потертыми сиденьями и уютными теплыми пледами. Хотелось смеяться над его потешными ужимками, любоваться тем, как он пинает носком ботинка камешки на дороге, насвистывая что-то себе под нос.
Несмотря на большую разницу в возрасте, с ним было необыкновенно легко и просто, как никогда и ни с кем.
Ни детей, ни жены у Полански не было — он одиноко жил в старой запущенной квартире на улочке Пти-Карро, неподалеку от бульвара Сен-Жермен. Окна обеих комнат выходили в крошечный, вечно сырой двор, куда редко заглядывало солнце. Над кушеткой Романа висела клетка с канарейкой по прозвищу Магдалена — он считал, что именно птичке обязан желанием просыпаться каждое утро.
— Она так поет, словно обещает что-то… — задумчиво говорил Полански.
30 августа 1989 года они поженились. Купили огромную светлую квартиру, окна которой выходили на юг, на Сену. Эммануэль родила Роману дочь Морган и сына Элвиса.
Потекла счастливая жизнь… Они редко выходили в свет, предпочитая проводить время в семье, и хотя Роман продолжал активно снимать, Эммануэль вдруг совершенно разуверилась в актерстве и практически совсем ушла в тень. Это произошло без какого-либо внутреннего надрыва, совершенно естественно. Ей нравилось быть домохозяйкой, нравилось возиться с детьми, играть с ними в школу, как с вредными сестрами в далеком детстве... А на вопросы не забывающих о ней журналистов Сенье неизменно отвечала:
— Я просто живу. А кино… кино — это мое хобби... в паузах.
Со временем она узнала, что когда-то, очень давно, Роман уже был женат, но так и не сумел построить семейный очаг. Его богемная жена-актриса предпочитала проводить время в веселых компаниях с наркотиками, а не отсиживаться дома, окружая мужа вниманием и заботой.
Впоследствии Роман часто влюблялся и однажды даже чуть не женился на молоденькой Настасье Кински, снимавшейся у него в «Тэсс». У Романа никогда не было дома, свое счастье с Эммануэль он строил на пустом месте, с чистого листа… Как и она, впрочем. В своем одиночестве они оказались на равных, хотя газеты цинично смаковали неравный союз «порочного бабника и наивной дурочки», предвещая этой паре скорый разрыв.
В быту Роман был совершенно неприхотлив и скромен, все умел делать сам — от приготовления простейшего обеда (картофельная похлебка, картошка в мундире, компот из яблок) и десерта (поджаренный хлеб, присыпанный сахаром) до стирки белья. Он терпеть не мог тратить на себя деньги, считал преступным выбрасывать на ветер средства, покупая одежду и мебель.
Роман годами носил пару костюмов, обходился в быту строгим минимумом, но при этом воспринимал как должное тот факт, что его молодая жена и дети ни в чем себе не отказывают. Несмотря на разницу в возрасте, Роман продолжал оставаться для жены каким-то удивительным ребенком: он хохотал, когда они ходили с детьми в цирк, плакал, смотря с сыном старый фильм «Волшебник страны Оз», толкался и повизгивал от удовольствия, ползая с малышами на четвереньках под рождественской елкой в поисках подарков… В тот день, когда муж впервые не доел свой ужин, оставив на тарелке немного фасоли, Эммануэль поняла: в свои шестьдесят с лишним Роман перестал быть ребенком из гетто.
И вот сегодня все кому не лень обсуждают пороки развратного режиссера. Жалеют его детей. Сочувствуют Эммануэль. Возможно, Полански депортируют в США, и там состоится суд, а газетчики с еще большим усердием будут смаковать подробности той ночи, которую тогда еще чужой, незнакомый ей молодой режиссер провел с несовершеннолетней, как потом оказалось, девушкой. Эммануэль никогда не спрашивала у Романа, что там произошло на самом деле, виновен ли ее муж в том, что ему вменяют. Да и сама она уже давно перестала терзаться этими сомнениями, раз и навсегда закрыв для себя эту тему и поставив точку. Это случилось в другой жизни. В другом мире. С другим Романом. А сейчас ему плохо, и он нуждается в ее защите, но у него есть она, Эммануэль. Ее семье предстоит прожить еще немало трудных лет, пытаясь смириться с пережитым публичным позором.
Но ничего. У них получится.
Подпишись на наш канал в Telegram