Известие о гибели на русском фронте художника Оскара Кокошки появилось в венских утренних газетах в первые дни осени. Был понедельник, и Альма, все еще пребывавшая в неведении относительно смерти возлюбленного, собиралась, как обычно, позавтракать в кафе «Демель»...
Она решила не читать газет до полудня, оставив другим сомнительное удовольствие изучать плохие новости, которых в войну и так хватает с избытком. Лишь бегло просмотрела десяток конвертов, но, не найдя среди имен отправителей того, кто ее интересовал, бросила их на рояль.
Надела соломенную шляпку и, ловким движением завязав под подбородком синие шелковые ленты, вышла из дома. Прохлада мраморного подъезда тут же сменилась страшной духотой: Вена плавилась от невиданной для начала осени жары. Дамы прятались под зонтиками, мужчины энергично обмахивались газетами. Но какой природный катаклизм мог остановить Альму, если она решила выйти в свет?
Сегодня утром у нее запланирована встреча со старинной подругой, журналисткой Бертой Цуккеркандль. Именно Берта почти пятнадцать лет назад познакомила ее, дочь оперной певицы и художника-пейзажиста, с первым мужем, композитором и директором Венской оперы Густавом Малером. Старше Альмы на девятнадцать лет, он был далеко не красавец — щуплый, невысокого роста, с несоразмерно большой головой. Но Малер сочинял музыку, которая пленяла публику даже по другую сторону океана, а власть над людьми Альма ценила превыше всего.
Впрочем, как и музыку, она ведь и сама сочиняла с детства — причем, по заверениям знакомых, вполне неплохие пьесы…
Альма влюбилась в славу Малера, а вскружить голову композитору оказалось несложно. Она в себе никогда не сомневалась! У Альмы были тонкие выразительные черты лица, глубокие синие глаза и густые каштановые волосы. После первой встречи с Густавом за ужином у Берты Альма записала в своем дневнике: «Была представлена Малеру… Должна заметить, он неутомим — носится по комнате как дикарь. Будто целиком состоит из кислорода. Возможно, в таком случае при приближении к нему можно сгореть».
Когда спустя полгода они поженились, Альма получила подтверждение своему предположению. Она действительно сгорала рядом с ним: от былой энергии, от планов на будущее и надежд остался лишь пепел. Еще накануне свадьбы Густав поставил невесте условие: в семье может быть только один композитор, и им, естественно, будет он. «Как ты себе это представляешь: мы оба сочиняем музыку? Ты — в одной комнате, а я — в другой? Это самое идиотское, глупое, нелепое, что только можно придумать. Поверь, моя музыка станет и твоей тоже», — писал ей Малер. Она приняла условие — возможно, потому, что ждала первого ребенка... Вскоре Альма погрузилась в воспитание уже двух маленьких дочерей — жизнь заполнили счета, квитанции, нянюшки и сам Малер. Густав, кстати, слова не нарушил. Он действительно разделил собственный успех с супругой: посвятил ей свое самое триумфальное произведение — Восьмую симфонию.
Конечно, Альме это льстило, но... ей казалось, что, забросив музыку, она лишилась чего-то очень важного. Ведь, сочиняя романсы, она будто заново переживала собственную жизнь: увлечение другом отца — художником Густавом Климтом, влюбленность в композитора Александра фон Цемлинского… Последний, кстати, долго не мог прийти в себя от неожиданного замужества любимой ученицы.
Через десять лет Густав Малер скончался от сердечной болезни. Его смерть стала утратой, но одновременно и освобождением. Фрау Малер теперь была уважаемой вдовой, свободной и независимой. Она чувствовала себя ответственной лишь перед младшей дочерью Анной. Старшая, Мария, умерла в младенчестве от дифтерии.
Смерть девочки тогда окончательно отдалила Альму от супруга. Незадолго до своей смерти Малер даже обратился к психиатру Зигмунду Фрейду по поводу отношений с женой. «Фрейд сказал, что ты не бросишь меня, так как видишь во мне отца», — сообщил ей Малер после сеанса. Предсказание доктора сбылось: Альма так и не оставила Малера, несмотря на то что отношения их давно уже нельзя было назвать супружескими. В итоге первым предпочел уйти Малер. Уйти туда, откуда не возвращаются…
Медленно ступая по брусчатке, Альма всматривалась в лица посетителей кафе «Демель», вальяжно расположившихся за столиками летней веранды.
— Альми, Альми! — услышала она высокий голос подруги.
Берта сидела за столиком, располагавшимся в тени дерева. Альма мило улыбнулась метрдотелю, который при виде постоянной гостьи засуетился и проводил ее к Берте. Возникший будто из ниоткуда официант помог фрау Малер сесть и застыл в ожидании заказа.
— Для кофе слишком жарко… Принесите мне лимонад и штрудель.
— Сию секунду...
Альма захлопнула меню, положила его на край стола и пристально посмотрела на подругу. Но та почему-то старательно отводила взгляд и не спешила начать разговор, что было ей несвойственно.
— Берта, что случилось?— встревожилась Альма.
Подруга тяжело вздохнула, раскрыла веер и начала энергично обмахиваться.
— Так ты не знаешь...
— Не знаю чего?
Веер в руке Берты замер. Она склонилась над столиком. Инстинктивно Альма сделала то же самое.
— Твоего Кокошку убили.
Альма отпрянула:
— Во-первых, не моего...
Берта не смогла подавить смешок. Это же как нужно измучить женщину своей страстью, чтобы она отказывалась признавать связь с тем, кто больше никогда ее не потревожит... А она-то думала, что хоть теперь Альма даст волю чувствам!
Но нет. Сколько лет они дружны, и ни разу Берта не видела, чтобы Альма билась в истерике или рвала на себе волосы. На похоронах мужа была царственно сдержанна, вот и сейчас, узнав о смерти любовника, сидит и задумчиво рассматривает прохожих. Официант принес запотевший графин с ледяным лимонадом и тарелку со штруделем.
— Меня будут винить в смерти Оскара, — произнесла Альма после того, как официант отошел.
— Да с чего ты взяла?!
— Меня винили в том, что он ушел на фронт, а теперь обвинят и в его гибели...
Берта недоуменно приподняла аккуратно выщипанные брови: — Но ты же не можешь отрицать, что провоцировала его.
Называла «трусом», призывала записаться в добровольцы…
— Я задыхалась! — Альма выразительно округлила глаза. — Ты все прекрасно знаешь. Он невозможный человек! И всегда был таким. Ревность, постоянные истерики, сцены…
— Бусы… — протянула Берта, сдерживая в уголках рта улыбку.
— Да, он носил мои бусы! И если ты думаешь, что это трогательно, ошибаешься. Эти красные бусы не раз ставили меня в крайне неловкое положение. Что уж говорить о его отношении к Малеру.
Берта чуть не поперхнулась лимонадом. Вот, снова начинается. Со смерти Густава прошло всего четыре года, а Альма уже причислила его к лику святых: то и дело упоминала его в разговорах, постоянно превозносила заслуги, восхищалась успехом в Нью-Йорке.
Неудивительно, что Кокошка был недоволен таким обожествлением своего предшественника. Порой он даже слишком бурно выражал недовольство, грозил разбить бюст Малера работы Родена, в присутствии гостей его вдовы отпускал в адрес покойного фривольные шутки. И если поначалу Альма закрывала глаза на выходки молодого любовника, то последние месяцы перед уходом на фронт уже не могла выносить его истерики.
Берта решила сменить тему. В конце концов, если Альма так спокойно восприняла известие о гибели Кокошки, не стоит заострять на этом внимание.
— Как поживает твой супруг?
— Вальтер?
— Господи, Альма, конечно, Вальтер! Неужто ты думаешь, что я имею в виду покойника?
— Мне сложно привыкнуть к тому, что я снова замужем, — пожала плечами Альма, задумчиво взяла в руки бокал с лимонадом и переставила его с одного конца стола на другой. — Знаешь, мне порой кажется, что я не смогу быть кем-то, кроме как вдовой великого Малера. Роль жены архитектора Вальтера Гропиуса прельщает меня куда меньше. Даже официанты обращаются ко мне «фрау Малер».
— Это потому, что вы с Вальтером решили не афишировать свою свадьбу. В курсе только ближайшие друзья. Да и то не все. Сколько вы женаты? Всего пару недель? Кстати, где сейчас Вальтер?
Альма недовольно нахмурилась:
— Все еще в Берлине. Военную службу не так просто оставить, как жену.
— Да, некоторым, между прочим, военная служба стоит жизни, — Берта не могла удержаться от колкости. Ей казалось, что Кокошка принес жертву, которую Альма совсем не оценила, и Берта искренне жалела несчастного художника. Подруга не отреагировала на язвительное замечание, но оно явно не пришлось ей по вкусу, поскольку, поговорив еще несколько минут о погоде, она стала прощаться.
— Извини, дорогая, у меня еще уйма дел. Нужно зайти к шляпнику, потом я хочу купить новые ноты для Анны…
— Конечно, Альми. Береги себя, — Берта уже жалела о недавнем выпаде. Она любила Альму и не хотела ссоры.
Они простились, и Альма под пристальным взглядом Берты свернула за угол площади, после чего ускорила шаг. Но отправилась она не к шляпнику и не в нотный магазин, а по куда более важному делу...
…Студия Оскара осталась точно такой, какой она запомнила ее в свое последнее посещение. А ведь прошел почти год! Огромные окна задернуты суконными шторами, внутри почти прохладно. Посреди комнаты два мольберта, вдоль стен, повернутые «спиной» к зрителю, громоздятся картины. «Как перед расстрелом», — подумала Альма и поежилась. Зачем Оскар так ее мучил? Зачем пошел на войну? Ну какой из него вояка…
...Впервые увидев Кокошку, она подумала, что он похож на большого ребенка: обижается и тут же отходит, хохочет, а через секунду снова надутый.
Оскар был на семь лет моложе Альмы, брился почти наголо, выставляя напоказ свои смешные оттопыренные уши. Впрочем, они ничуть не портили его не по возрасту привлекательное лицо. Он любил находиться в центре внимания, эпатировать публику, провоцировать на скандалы. Газетчики прозвали Кокошку «самым чудовищным из чудовищ», утверждая, что его искусство вызывает неприятие у «приличной» публики.
Они познакомились за несколько лет до кончины Малера. Альма в компании Климта заглянула на выставку «молодого дарования». Знакомство состоялось, но Кокошка был так занят предстоящим визитом кайзера Вильгельма, что не обратил особого внимания на первую красавицу Вены, пришедшую оценить его «мазню». Именно так отозвалась Альма о творчестве Кокошки, обидевшись на то, что ее персона не заинтересовала художника.
Следующий раз они встретились уже после смерти Малера.
К этому времени Оскар добился признания, пока, правда, весьма спорного — кайзер Вильгельм остался недоволен и велел закрыть выставку. Отчим Альмы заказал Кокошке свой портрет и, удовлетворенный результатом, пожелал запечатлеть свою вдовствующую падчерицу. Оскара пригласили на ужин, и на сей раз художник был очарован Альмой. «Как она прекрасна, как обольстительна в своем вдовьем наряде! Она ведьма, и я готов подчиниться ее власти», — записал Кокошка вечером 12 апреля 1912 года в своем дневнике. На следующий день он послал ей первое письмо. Первое из четырехсот, которые напишет во время их страстного романа. Альма сопротивлялась недолго — недавно она порвала развлекавшие ее после смерти мужа отношения с композитором Францем Шрекером и биологом Пайлем Каммерером, который грозился застрелиться на могиле Малера, если Альма не выйдет за него замуж.
Вот только фрау Малер не знала, что по части истерик Кокошка оставит далеко позади любого из своих предшественников...
...Альма подошла к длинному деревянному столу, заляпанному красками. Повсюду валялись кисти, на краю сиротливо стояла недопитая бутылка вина и несколько стаканов, один из которых был полным. Альма направилась туда, где за занавеской располагалась спальня Оскара: широкая низкая кровать, два сундука с одеждой, умывальник и шкаф без дверок, забитый бумагами. Стараясь не смотреть на кровать — а ведь было время, когда она сюда так стремилась!
— Альма подошла к шкафу и начала перебирать рисунки возлюбленного. На всех набросках была она... Некоторые подписаны: «Альми со спины», «Альми стоит», «Коленки Альми». Она отбирала самые, на ее взгляд, удачные и складывала на стоявший рядом сундук. Однажды, еще в самом начале ее романа с Оскаром, Альма призналась Берте: «Если мы не занимаемся любовью, он меня рисует». Живопись и любовь — вот чем несколько месяцев жили они с Оскаром.
Альма отложила в сторону наброски и присела на край незастеленной кровати. Ее захватили воспоминания...
...После кончины дочери фрау Малер часто стала ездить в Альпы на курорт. Ее больше не волновали доходы мужа, которые еще недавно она с таким рвением пыталась сберечь и приумножить. В одной из поездок она и познакомилась с архитектором Вальтером Гропиусом.
Он был очень хорош собой и в отличие от Малера не склонен к частым сменам настроения. Но, пожалуй, самой привлекательной его чертой была молодость. После брака с Густавом, годившимся ей в отцы, Альме хотелось почувствовать себя живой и юной.
Тем не менее, когда отдых подошел к концу, Альма сообщила Вальтеру, что не уйдет от супруга. «Он не просто муж. Он Густав Малер», — сказала она в последний вечер перед расставанием. Впрочем, Альма разрешила возлюбленному писать ей письма. И Вальтер исправно расходовал бумагу, чернила и марки чуть ли не каждый день. Одно из его писем оказалось «случайно» адресовано не фрау Малер, а ее мужу. Альма улыбнулась воспоминаниям. На что рассчитывал Гропиус? Что Малер, узнав об измене, выгонит ее из дома?
Или что она оставит Малера? Естественно, ни того, ни другого не произошло. Густав вовсе не желал лишиться поддержки жены, Альму же всецело устраивал титул супруги великого композитора и директора Венской оперы.
Спустя какое-то время после смерти Густава Альма решила возобновить отношения с архитектором. Но тут вмешалась мать Вальтера — ей не нравилась связь сына с такой известной женщиной, которая к тому же только-только похоронила мужа. Ей нельзя доверять! Видимо, Вальтер внял опасениям матери. Или, возможно, все еще не мог простить Альме, что она не отказалась ради него от Малера. Как бы там ни было, их переписка становилась все более редкой, а визиты в студию скандально известного художника Оскара Кокошки, писавшего ее портрет, напротив, учащались. И если поначалу эти свидания были необходимы обоим, то спустя полгода Альма начала избегать встреч: Кокошка пугал ее своей необузданностью, ревностью, фантазиями.
Как-то она записала в дневнике: «Сегодня во время близости я отказалась ударить Оскара. Тогда он начал нашептывать мне те казни, которые придумал для лечащего врача покойного Малера. Это отвратительно». И таких записей было немало.
Окончательно переписка Вальтера и Альмы прекратилась после того, как архитектор побывал на 26-й выставке Берлинского Сецессиона, где увидел работу под названием «Двойной портрет Оскара Кокошки и Альмы Малер». А ведь ни в одном письме к Гропиусу Альма даже не обмолвилась о знакомстве с художником. Вальтер был оскорблен до глубины души и прервал эпистолярную связь. Отношения с Оскаром осложнились еще раньше...
В июле 1912 года она чувствовала себя ужасно: ее все время мутило, голова кружилась, частенько накатывала усталость. Поскольку предыдущие две беременности проходили легко, Альма даже не догадывалась, что опять в положении и не придала значения недомоганиям, списав их на легкое отравление. Под этим предлогом она уехала на курорт, где врач известил ее, что от так называемого отравления вдова композитора Малера сможет излечиться только спустя восемь месяцев. Альма была в ужасе. Получается, теперь она до конца жизни связана с Оскаром, — ведь ребенок не может расти без отца. А вдруг он будет похож на Оскара? Такой же несдержанный, эксцентричный… В конце концов, кто такой этот Оскар Кокошка? Выскочка, сумевший удачно продать несколько своих картин! Заниматься с ним любовью — да. Позволять восхищаться собой — пожалуйста.
Но рожать от него детей? Никогда!
…Альма вздохнула, расправила складки платья и встала. Нужно спешить. Скоро сюда нагрянет пьяная шайка многочисленных друзей и приятелей Оскара или, что еще хуже, его разъяренная мать. Как фрау Малер объяснит им свой визит в студию Кокошки? «Фрау Малер-Гропиус. Малер-Гропиус», — поправила себя Альма. Сдув пыль с очередной стопки рисунков, она снова принялась за работу — одни наброски оставляя на полке, другие складывая на сундук. Вдруг один лист выскользнул из рук и упал на пол. Альма наклонилась и вгляделась в грифельные очертания. Это был набросок самой известной работы Кокошки «Невеста ветра». Какая ирония — именно в момент его взлета их любовь разбилась вдребезги.
...Альма тяжело перенесла операцию — срок был почти пять месяцев, и понадобились вся ее и Берты сила убеждения и немалые деньги, чтобы лучший женский врач взялся «провернуть» это дело. Конечно, она сообщила Кокошке о решении избавиться от ребенка. Что за сцену он устроил! Вспоминать тошно. Крики, угрозы, слезы, мольбы! Но она не поддавалась на уговоры. Берта, навестив Альму в больнице, рассказала очередную сплетню. Якобы Кокошка забрал у медсестры окровавленную простыню и теперь ходит с ней по всем злачным местам Вены, пьет и демонстрирует «приобретение», рассказывая, что это его ребенок.
Теперь если фрау Малер и встречалась с Кокошкой, то только у него в студии, домой не приглашала, в свете с ним не появлялась. Оскар пытался вызвать ее ревность, появляясь на публике со случайными подругами.
Но ничто не действовало. Тогда и появилась «Невеста ветра» — последняя попытка Оскара удержать Альму. Картина имела успех и тут же была куплена. На деньги, вырученные от продажи картины, Оскар приобрел лошадь и место в Пятнадцатом драгунском полку, самом престижном в войсках Австро-Венгерской империи. Возможно, купил себе вечный покой...
Альма в последний раз оглянулась, пытаясь запомнить студию такой, какой она была при Оскаре. Скоро здесь поселится другой художник, будет рисовать совсем другие картины. Альма покрепче обхватила папку и вышла, тихо затворив за собой дверь.
…Прием в доме супругов Гропиус был в самом разгаре. Двери распахнуты, в каждой комнате царят смех и оживление. Альма скользит по анфиладе, пожимая руки вновь прибывшим и обмахиваясь веером.
За последний год она заметно располнела, но черное платье в пол прекрасно скрывало от публики этот не лестный для нее факт.
Берта прибыла с опозданием и, как всегда, с новостями. Она взяла Альму под локоть, спешно отвела в угол к изящным бархатным креслам и, даже не успев усесться, с горящими от нетерпения глазами начала:
— Слышала, что вытворил Кокошка?
Альма недовольно закатила глаза:
— Кажется, ничего удивительнее своего мистического воскрешения несколько лет назад он уже не придумает.
Берта кивнула: — Да, быть раненным в голову, а затем проткнутым штыком в грудь и при этом выжить — это, конечно, мистика.
Но то дело высших сил, не его. А сам Оскар сделал вот что… Только ты мне сейчас еще раз поклянись, что вы не виделись после его возвращения с фронта.
— Сколько можно! Я была беременна Манон, мне было не до того. А Оскару ранение, видимо, пошло на пользу, раз он даже не захотел увидеться. Кроме того, мне передавали, что «еще глубже» его ранила моя свадьба с Вальтером.
— В общем, клянешься. Мы все знаем — несмотря ни на что, он не переставал тебя любить. Но сегодня я узнала: он нашел тебе замену!
— Вот как... — Альма поджала губы и собралась было встать, но Берта положила руку ей на плечо.
— Куклу.
— Кого? — фрау Малер-Гропиус озадаченно уставилась на подругу.
— Да, куклу. Он заказал ее мюнхенской мастерице, некой Гермине Моос. Говорят, буквально забрасывал ее письмами. С дотошностью маньяка описывал все твои складки, родинки, морщинки, умолял, чтобы она их повторила…
— Так кукла Оскара — это я?
Берта медленно кивнула.
— И я не стала бы пересказывать тебе всякие сказки, если бы не убедилась лично. Вчера была в опере, ну знаешь, эта новая постановка…
Альма нетерпеливо махнула рукой.
— Так вот, в середине второго акта в зале послышался шепот. И что ты думаешь! В пятой ложе я увидела нашего Оскара. Довольного, сияющего... Рядом с ним восседало что-то большое, пугающее, размером с человека. Можно было подумать, что это женщина, но «оно» не шевелилось. Кокошка снабдил ее программкой и веером… Кстати… А не тот ли это веер, который подарил тебе Оскар, когда мы ездили на пикник? — Берта вопросительно посмотрела на подругу. — Помнишь, ты еще взяла Анну и боялась, что она простудится?
Щеки Альмы залились румянцем, и она поспешно опустила веер на колени.
— Возможно... Не помню... Просто он идет к этому платью. Да, хорошо, это его веер. Что такого?
Берта подняла руки, будто защищаясь: — Молчу-молчу.
Ну, хватит об Оскаре. Расскажи лучше, что у тебя с этим толстеньким евреем.
Берта заговорщицки улыбнулась и кивнула в сторону рояля, у которого собралась плотная толпа гостей. В центре стоял круглолицый невысокий мужчина лет тридцати с редеющей шевелюрой. Альма гневно воззрилась на подругу.
— Он не «толстенький еврей». Он известный писатель Франц Верфель. И мы с Гропиусом разводимся! — закончила Альма без всякого перехода. — Я чувствую, что должна быть рядом с Францем, должна помочь ему достичь успеха. Гропиус известен на весь мир, он основатель школы архитектуры Баухауз, и я ему уже без надобности. Как и он мне.
— Что ж, твое право, — Берта, все еще с удивленными от только что услышанной новости глазами, медленно поднялась с кресла.
— Хотя, может… Извини, что я это говорю, но, вероятно, тебе следует встретиться с Оскаром. Поговорить, объясниться…
— Ну нет, уволь, я, знаешь ли, ценю свои нервы.
— Тогда не будем об этом. — Берта взяла подругу под руку, и они двинулись к роялю. — Лучше угости меня шампанским.
Это был один из последних званых вечеров в Вене, который давала Альма. Она и ее третий супруг Франц Верфель приобрели палаццо в Венеции и жили там вплоть до отплытия в Америку накануне Второй мировой войны. В Новом Свете Альма пользовалась не меньшей популярностью, чем в Старом. Ее салон в Лос-Анджелесе постоянно осаждали кинозвезды, особенно после выхода на экраны оскароносного фильма «Песнь о Бернадетте», снятого по роману Франца.
Когда супруг скончался, Альма переехала в Нью-Йорк, где получила прозвище «Великая вдова» и написала автобиографию. Стены ее гостиной украшали проекты второго мужа, архитектора Вальтера Гропиуса, полки были заставлены книгами третьего мужа, Франца Верфеля. На рояле стопками лежали сочинения первого мужа — Густава Малера. Рядом Альма положила свои сочинения... И, конечно, повсюду были рисунки Оскара Кокошки. Те самые, что она унесла из студии больше тридцати лет назад, узнав о мнимой гибели любовника.
Она умерла в возрасте восьмидесяти пяти лет, так и не увидевшись с Кокошкой. Оскар пережил свою давнюю возлюбленную на шестнадцать лет.
Даже в поздних интервью незадолго до смерти художник так характеризовал свою картину «Невеста ветра»: «Это Альми и я, слившиеся в неразрывном объятии, затерянные в буре стихий, навеки вместе… Нас невозможно разлучить».
Подпишись на наш канал в Telegram