С вечера шел дождь, и на брусчатке остались лужи. Небо было свинцово-серым, с Невы задувал сырой ветер, и шедший обходом по Калашниковской набережной городовой ежился под толстой суконной шинелью: что за собачий апрель выдался в нынешнем, 1874 году!
Он хотел спать, ему смертельно надоел застроенный дешевыми доходными домами квартал, где полуподвальные окна занавешены тряпьем, из дворов-колодцев несет всякой дрянью, по помойкам шастают огромные крысы.
Прямо по улице, за угол, поворот, потом еще один — через два квартала его дежурство закончится, и он вернется в участок, а через несколько часов окажется дома, у пыхтящего самовара... Городовой повернул за угол и с криком: «Стой!» засвистел в свисток, вызывая подмогу. У стены дома, вытянув ноги и неестественно запрокинув голову, лежал человек в белой рубахе и красном шарфе. Возле него копошились двое бродяг...
Было семь тридцать утра. Точнее, семь часов и двадцать восемь минут: столько показывали большие напольные часы в углу кабинета начальника петербургской сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина. Он был остроглаз, плечист и носил пышные, спускающиеся на плечи бакенбарды, вошедшие в моду в начале нынешнего царствования. Теперь Путилин мог себе это позволить: статскому советнику не по чину переодеваться бродягой, рисовать на лице синяки и изображать в петербургских шалманах беглых уголовников.
Начальник сыскной полиции начинал в министерстве внутренних дел мелким чиновником по хозяйственной части, затем стал младшим помощником квартального надзирателя, сдал экзамены за гимназический курс, но так и не избавился от малороссийского выговора. Через час ему надлежало явиться на доклад к всесильному петербургскому градоначальнику Федору Федоровичу Трепову, человеку, которому Путилин обязан карьерой. Дело об убийстве отставного полковника Авксентьева, его жены, десятилетнего сына-кадета и служанки не продвигалось, а огласку между тем получило большую. Петербуржцы начали сторониться Гусева переулка, хозяин дома, где проживало семейство полковника, съехал в гостиницу и выставил особнячок на продажу.
Федор Федорович непременно скажет, что об убийстве в Гусевом переулке знает сам император: он справлялся о ходе расследования. И попеняет: «Вы, многоуважаемый Иван Дмитриевич, положительно теряете нюх. Нельзя заставлять ждать государя».
До доклада было довольно времени, и он разложил было на столе бумаги по Гусеву переулку: «...головы проломлены утюгом... Следов взлома нет — значит, кто-то из своих... Все четверо убиты во сне...» Путилин подумал о том, что обстоятельства ясны и он пообещает градоначальнику, что убийство будет раскрыто в ближайшие два-три дня, но тут в дверь его кабинета осторожно постучали. Это был коллежский асессор Андрей Аполлинарьевич Жуков, один из чиновников сыскной полиции.
Около Скотопригонного двора найден труп, человека зарезали и обобрали, задержаны двое бродяг, но они скорее всего к делу не причастны. Одно к одному. Иван Дмитриевич Путилин уже понял: утро выдалось совсем скверным. Федор Федорович наверняка заметит: дескать, он совсем перестал ловить мышей и злодеи творят в Петербурге что им заблагорассудится.
Федор Федорович Трепов славился крутым нравом и железной хваткой, при дворе его считали одной из опор трона, дубиной, которая бьет насмерть. В Польше он основательно потрепал варшавское подполье: после того как по его приказу расстреляли народную демонстрацию, опешивший наместник советовал Трепову не появляться на улицах города — чего доброго, убьют. Но император поддержал верного слугу. Петербург Трепов держал в кулаке, не давал торговцам поднимать цены, сам решал, кто будет брать городские подряды.
Чиновники боялись его как огня, но на этот раз гроза обошла Путилина стороной.
Федор Федорович ни слова не сказал об убийстве в Гусевом переулке и даже не поморщился, услышав, что нынче поутру в городе найден труп. А когда доклад подошел к концу (в остальном там были сущие мелочи: пять краж, членовредительство и попытка поджога), градоначальник попросил Путилина задержаться, добавив, что есть важное дело, которое должно остаться в тайне ото всех, и разобраться в нем Трепову поручил сам император. Ограблен Мраморный дворец — резиденция младшего государева брата, генерал-адмирала, великого князя Константина Николаевича. Из оклада иконы, которой покойный император Николай Павлович благословлял брак своего сына, выломаны три бриллианта.
Это дело надо раскрыть как можно быстрее, обо всем, что станет известно, Путилин должен тут же докладывать градоначальнику.
Сказав это, Трепов взглянул ему в глаза: «Государь полагается на меня, а я — на вас... Вы многого достигли, добьетесь еще большего. Не подведите же меня, уважаемый Иван Дмитриевич».
С этим напутствием Путилин вышел из особняка градоначальника, сел в карету и отправился к Скотопригонному двору. Бок о бок с ним примостился Жуков, бойкий кареглазый субъект: он служил в полиции около пяти лет, и Путилин считал его своим учеником. Вскоре карета остановилась, кучер соскочил с козел и распахнул дверцу. Место убийства оцепили, зевак осаживали городовые и дворники из соседних домов.
Путилин подошел к телу и поморщился: убийца начисто перехватил своей жертве горло, растекшаяся по мостовой кровь казалась длинным красным шарфом...
С убитого стащили пальто, сняли пиджак и сапоги — надо обойти скупщиков краденого, на одежде наверняка остались следы крови... Пусть агенты опросят коридорных в гостиницах и владельцев меблированых комнат: следует установить личность потерпевшего. Его волосы аккуратно подстрижены, брюки — из хорошего тонкого сукна и не заношены, такой не пойдет в ночлежку...
Свои соображения он высказал Жукову, и тот почтительно кивнул, для проформы записывая слова начальства в сафьяновую зеленую книжечку, — все это разумелось само собой, но обойтись без наставлений шеф не мог, их требовал служебный этикет.
Потом они снова сели в карету и отправились опрашивать петербургских ювелиров. Листок с описанием камней лежал во внутреннем кармане путилинского сюртука.
Требовалось объехать двадцать пять работающих в Петербурге ювелиров, шесть торгующих драгоценностями магазинов и девятерых скупщиков краденого. Путь до ближайшего ювелира был неблизок. Путилин откинулся на подушки кареты, закурил остро пахнущую манильскую сигару и рассказал своему помощнику о том, как такие дела решались во время прошлого царствования, когда нравы были патриархальными, прокурорский надзор — небрежным, полицейские и воры жили душа в душу, а он служил мелким полицейским чиновником.
...У французского посла герцога Монтебелло украли серебряный сервиз, и государь Николай Павлович велел обер-полицмейстеру Галахову вернуть его во что бы то ни стало. Галахов пригрозил Сибирью начальнику Путилина, частному приставу Шерстобитову. Карп Леонтьевич припугнул воров, те провели промеж себя сыск и побожились на иконах: «Как Бог свят, дело не наше, мы не крали!»
Расследование зашло в тупик, и тогда Шерстобитов с Путилиным скинулись, заказали новый сервиз, отдали его на день в пожарную часть, чтобы топорники поободрали серебро губами и он не казался новеньким, а затем отдали посуду французам. И угодили в переплет: накануне вечером камердинер французского посла сознался в том, что украл и заложил сервиз, показав хозяину расписку ювелира.
На ближайшем балу император справился, доволен ли посол петербургской полицией, и в ответ услышал: «Благодарю вас, ваше величество!
Полиция ваша беспримерная. Теперь у меня два сервиза...» Дело оборачивалось скверно, и Путилин с Шерстобитовым приняли срочные меры.
Дальше в истории фигурировали Яшка-вор, «услужливый человек с золотым сердцем», о котором Путилин вспоминал с умилением, и портной, шивший ливреи лакеям французского посольства. Когда посол отправился на охоту, портной устроил празднование своего дня рождения (на самом деле торжество должно было состояться через полгода), и вся посольская обслуга перепилась. Вернувшись с охоты, посол обнаружил, что сервиз у него только один и в нем не хватает двух ложек с монограммами.
Больше герцог Монтебелло о краже не заикался, а Шерстобитов с Путилиным списали историю со вторым сервизом на французские бестолковость и легкомыслие...
Агент Жуков улыбался и поддакивал, думая, что шеф его весьма непрост. Может, не зря говорят, что, появившись в Петербурге восемнадцатилетним мальчишкой и еще не успев определиться на мелкую должность в министерство внутренних дел, он промышлял предосудительными с точки зрения закона делами?
Петербургские ночлежки Путилин знал как свои пять пальцев, переодевшись бродягой, имел дело с матерыми уголовниками — и те легко принимали его за своего. Бог знает, что у него за плечами, а вот надо же: вышел из грязи в князи, стал генералом, имеет ордена, наверняка поднимется еще выше...
Но откуда у двух незначительных полицейских чиновников взялись деньги на пудовый серебряный сервиз? Понятно откуда — от купцов с Апраксина рынка. А теперь шеф не абы кто, а большая шишка. Начальник сыскной полиции и статский советник.
Агент почувствовал нешуточный укол честолюбия: «А я? Неужто к своим сорока четырем годам застряну на какой-нибудь жалкой полицейской должности?» — и вежливо улыбнулся. Андрей Аполлинарьевич Жуков был готов вцепиться в работу зубами и сжимать челюсти до тех пор, пока на него не посыплются чины и ордена, но на прежней службе, в благотворительном ведомстве учреждений императрицы Марии, карьера шла вяло. Так может, ему больше повезет в полиции?
Карета остановилась у ювелирного магазина Швейнцбаха, и коллежский асессор решительно шмыгнул туда вслед за шефом. Кража из великокняжеского дворца — совсем не то, что его прошлое дело, когда двое загулявших рабочих убили и ограбили сперва собутыльника-мастерового, а потом некстати подвернувшегося под руку студента духовной семинарии. У него появился случай выдвинуться, упустить удачу нельзя.
С Миллионной на Екатерининский канал, оттуда на Морскую, потом на Гороховую, в ювелирный магазин Янгфельда. Затем они объехали скупщиков краденого и как следует их припугнули: если камни уйдут из Петербурга, будут скрыты или распилены, можно лишиться всех прав состояния и пойти на каторгу — здесь замешаны такие люди, о которых нельзя говорить вслух! Но все оказалось напрасным: бриллианты нашлись в ломбарде, и того, кто их продал, владелец ломбарда никогда раньше не встречал: молодой, коротко стриженный, с усиками на кавалерийский лад и военной выправкой — на лакея он был совсем не похож.
Скорее на гвардейского офицера из хорошего полка...
Путилин рассудил, что вора следует искать среди обитателей Мраморного дворца, и огорошил хозяина ломбарда пренеприятнейшим известием: на ближайшие несколько дней магазин придется закрыть или передать дела приказчику.
Ювелир Антониади будет сидеть в извозчичьей карете напротив входа в Мраморный дворец и примечать всех входящих и выходящих. Как только появится тот, кто продал ему бриллианты, ювелир укажет на него полицейскому агенту.
Антониади клялся приставленному к нему агенту Жукову, что надежных помощников у него нет и это дежурство его разорит, но начальник сыскной полиции был неумолим. Приказчик кликнул извозчика, и пара отправилась к Мраморному дворцу, а Иван Дмитриевич Путилин поехал на службу. По крыше кареты молотил чахлый весенний дождичек, небо было серым, настроение — унылым. Он не любил дел, связанных с высокими особами: на них очень легко оступиться. Да и пьянящего не хуже дорогого шампанского азарта в его работе становилось все меньше. Хорошо иметь в платяном шкафу вицмундир с густым золотым шитьем, жить в большой казенной квартире, получать высокое жалованье и столовые деньги, пользоваться почетом! Но за это приходится платить: он больше никогда не наденет драную женскую кофту и галоши на босу ногу, не отправится на воровскую малину, в любимый отчаянным петербургским отребьем кабак, куда городская стража и обходом-то не заглядывает.
Да полно: им ли был тот молодой помощник надзирателя при Нарвской части, что брел к Лиговской заставе, кутаясь в невообразимое тряпье? Банда душила зазевавшихся горожан и казалась неуловимой, тогдашний обер-полицмейстер граф Петр Андреевич Шувалов, позже дослужившийся до шефа жандармов и начальника III отделения, выходил из себя. Пристав следственных дел при Нарвской части Прач, во владениях которого произошла большая часть убийств, был толст, одышлив, суетлив, с изумительной ловкостью вымогал у купцов взятки, а вот по полицейской части умел немногое. Дело вели стряпчий Келчевский да Путилин: после того как оно было раскрыто, Шувалов и Трепов обратили на него внимание и стали продвигать.
Откинувшись на подушки кареты, Путилин вспоминал, как постучал в дверь домика на шоссе, где, по его прикидкам, жили те, кто укрывал убийц, и попросился переночевать.
Его впустили за семь гривен и быстро признали за своего — беглого солдата, идущего в Питер на воровской промысел: напоили водкой, накормили дрянной селедкой и вареной картошкой и уложили спать. Перед этим Иван Дмитриевич побалагурил с хозяином, Павлом Славинским, разбитным мужичком с бегающими глазами, перемигнулся с его дочками Анной и Стефкой, выпил со Стефкиным любовником Мишкой Пояненом, дюжим финном с глазами ребенка. Ночью пришел человек, которого они звали Сашкой, и тут уже пошел совсем другой разговор. Лежа на лавке и притворяясь спящим, Путилин слушал, как хозяин торговался с Сашкой из-за одежды убитых извозчиков и спрашивал, куда тот сбыл их лошадей.
Сашка хотел было прибить Путилина во сне, но Павел и Мишка вступились за нового знакомого:
— Оставь его, это деловой из залетных... Он нашим будет.
Вскоре он выследил и арестовал всю банду, уйти удалось лишь Сашке. Он искал его, переодевшись нищим, и нашел в Вяземской лавре: там разбойника и схватили. Дело было громким, о нем докладывали самому государю. А вот история с парголовскими «чертями» огласки не получила. Оно и понятно: переодетые бесами отставные солдаты, грабившие проезжающих на загородном шоссе, отняли у него, квартального надзирателя Спасской части, часы и кошелек и не убили только потому, что случилось это в престольный праздник.
Он долго искал «чертей» и в конце концов взял их на живца: переоделся возчиком, на телегу под рогожи уложил дюжего унтер-офицера Смирнова, а городовому Курленко, хохлу, славившемуся в петербургской полиции невероятной силой, велел одеться бабой и спрятать под юбкой кистень. Четверо «чертей» налетели на них под Парголово, у сосновой рощи, в ход пошли дубины и топоры. Дело вышло жарким: двоих грабителей они сразу же сбили с ног, один удрал, остальные двое отчаянно отбивались. Курленко пару раз крепко досталось дубиной, но в конце концов «черти» не устояли — во время драки Путилин изловчился и набросил на одного из них аркан.
Этот разбой у парголовских «чертей» оказался последним. Они как раз заработали по шестьдесят рублей и собирались разбежаться по своим деревням, а вместо этого отправились в арестантские роты.
Какие у них были глаза, когда они узнали, чью пролетку остановили! Бедные, бедные «черти»...
Коллежский асессор Жуков и ювелир Антониади просидели в стоящей перед Мраморным дворцом карете и этот день, и другой, и еще один. А назавтра у дома Вяземского был найден новый труп, горло которому тоже перерезали от уха до уха, и он также был обобран. На следующее утро такая же находка обнаружилась на одиннадцатой линии Васильевского острова. Во время утренних докладов градоначальник Трепов смотрел на Путилина волком. Но тут произошло то, чего горячо желал коллежский асессор Жуков, — вечером четвертого дня Антониади вцепился ему в руку и закричал:
— Господин полицейский, вот он! Вон тот, с усиками и саблей! Теперь я могу вернуться в свой ломбард?!
Жуков взглянул и оторопел: у запряженной орловскими рысаками кареты стоял высокий гвардейский офицер в отлично пригнанном форменном пальто — выходит, бриллианты из оклада и впрямь выломал не лакей?
А через секунду из кареты вышел другой военный, и тут Андрей Аполлинарьевич едва не пожалел, что шеф втравил его в это дело. У темно-синей лаковой дверцы с короной стоял великий князь Николай Константинович, сын генерал-адмирала, племянник государя, покрывший себя славой в Средней Азии, получивший орден за командование авангардом под Хивой. Коллежский асессор приоткрыл окошко, крикнул кучеру: «Давай в Казанскую часть!», и карета покатила в сыскную полицию — тот, за кем они охотились, найден, а решения должен принимать шеф.
Утром Путилин доложил о случившемся Трепову, после обеда градоначальник отправился на прием к государю.
Ближе к вечеру император обо всем рассказал младшему брату, и адъютант великого князя Варнаховский был арестован и допрошен Путилиным. Все оказалось на удивление просто: адъютант с самого начала смертельно испугался, все отрицал, был приведен на очную ставку к ювелиру, запутался, смертельно побледнел, услышав про публичный суд, лишение дворянства и арестантские роты. Потом он брякнул такое, от чего у видавшего виды Путилина по спине пополз неприятный холодок, а в голове мелькнула мысль: «Вот незадача! Не сломать бы на этом шею. Не след соваться туда, где замешаны такие люди...»
Варнаховский признался, что краденые бриллианты ему передал великий князь Николай Константинович Романов.
Николая Константиновича допрашивал сам Федор Федорович Трепов, потом к дознанию подключился его отец.
Ради этого случая он даже посовещался с женой, с которой вот уже несколько лет только здоровался. (Великий князь открыто жил с танцовщицей, и Александре Иосифовне это не нравилось.) В конце концов Николай Константинович сознался в краже, но тут же сказал отцу, что Варнаховский его близкий друг и ради товарища он взял бы на себя и не такое.
Судьбу великого князя должны были решать император и семейный совет Романовых: о публичном суде никто и не заикался — это было немыслимо, невозможно! Трепов поблагодарил Путилина, сказал, что доложил о нем государю, и начальник сыскной полиции взялся за свои дела: на Лиговке нашли еще один труп с перерезанным горлом, а о том, что полиция несколько месяцев не может найти убийц полковника Авксентьева и его домашних, уже писали в газетах.
Безвестный писака, скрывшийся под псевдонимом Батог Батыев, разливался соловьем: «Злодеи истребили целое семейство!
Люди-звери несколько раз ударили утюгом по голове десятилетнего кадета, кровь несчастного ребенка покрыла весь пол. О чем думает, чем занимается санкт-петербургская полиция? Пока убийцы этого несчастного семейства на свободе, никто из городских обывателей не может спать спокойно...»
На Санкт-Петербург опускалась сырая апрельская ночь, по брусчатке грохотали колеса карет: Романовы собирались на семейный совет.
А в Зимнем дворце, в покоях любимой женщины императора Александра II, горел свет: Екатерина Долгорукова принимала гостя. Стол был накрыт по форме 85 — во дворце так принимали важных гостей. Чай, пирожные, шоколадные конфеты в шелковой коробке, шампанское, которое никто пить не собирался: дворцовое хозяйство работало как машина — после того, как со стола уберут, оно достанется лакеям. Напротив княжны Долгоруковой сидел ее добрый друг, заглянувший в Петербург начальник Терской области генерал-адъютант Михаил Тариелович Лорис-Меликов. Она рассказывала ему о том, что случилось в Мраморном дворце, а он вставлял свои реплики.
— Следствие вел Трепов, который и вынудил великого князя сознаться. После этого с ним разговаривал отец, по его словам, Никола вел себя возмутительно — ни слова раскаяния, даже не покраснел.
А ведь перед этим клялся на Библии, что не виновен!
— Понятно. Градоначальник — из твердолобых, замшелый консерватор, потому и вцепился в это дело. А Константин Николаевич, как вы знаете, наш. Во-первых, он либерал и на нем держатся все реформы, а во-вторых, ваш благожелатель. Позор сына ляжет пятном и на него, поэтому великий князь будет беспощаден. Вторая семья при живой жене (тут Лорис-Меликов запнулся и искоса взглянул на Екатерину Долгорукову), сын — святотатец и вор... Не много ли для второго лица в империи?
Княжна промолчала. Ее комнаты находились над покоями императрицы, и та могла слышать шаги в апартаментах соперницы. И если они были твердыми, Мария Александровна гадала: не принадлежат ли эти шаги ее мужу?
— А замять это дело нельзя?
— спросила княжна.
— Увы... Оно получило слишком большую огласку, кроме Трепова в нем заинтересован и Петр Андреевич Шувалов. Он, как вы знаете, так же твердолоб, но еще и умен, является шефом жандармов и начальником III отделения, и влияния у него не меньше, чем у генерал-адмирала. Великий князь сам виноват. Не надо было бить во все колокола.
— Но чего ради его сыну понадобились эти бриллианты? Ведь он получает сто тысяч в год!
— Молодым людям всегда не хватает денег. Его нынешняя любовница, американка Фанни Лир хороша как ангел небесный и умна как черт.
Профессиональная танцовщица, к тому же, говорят, писательница... Она порядком пощипала нашего князя, но, как видно, ей этого мало. Французы шутят, что любовь и ослов заставляет плясать, — что говорить о двадцатичетырехлетнем молодце, ни в чем не знавшем отказа!
Екатерина Долгорукова улыбнулась.
Лорис-Меликов и княжна пили чай, а высохшая, то и дело заходящаяся в мучительном кашле императрица прислушивалась к шагам над головой и гадала: он или не он? Но Александр же должен быть на семейном совете...
Семейный совет тем временем шел своим чередом: император и великие князья склонялись к тому, что вора и богохульника следует объявить сумасшедшим, лишить прав на родовое наследство и отправить куда-нибудь подальше с глаз долой, навсегда запретив ему жить не только в обеих столицах, но и во всех крупных городах европейской России.
...За много кварталов от Зимнего и Мраморного дворцов в грязном, насквозь прокуренном махоркой и очень опасном шалмане, кабаке «Цапля», где запивали горе те, кому уже нечего терять, полицейский агент во все уши прислушивался к разговору за соседним столом.
Рослый детина с жесткими черными волосами и перебитым носом твердил сидящей рядом с ним размалеванной, как пасхальное яйцо, проститутке, что у него-де никогда не переведутся деньги, потому что его овечки ходят прямо по петербургским улицам, и уж он-то знает, как их стричь. Чик-чик — и готово.
Чик — и готово...
Агент незаметно вышел из кабака и вернулся с отрядом полиции. Путилин сам допрашивал темноволосого болтуна, оказавшегося маляром Прушевским, и кисло морщился, слушая ответы. Незаменимый Жуков успел проверить всех знакомых петербургского «пастушка», и в комнате, которую он снимал на Песках, обнаружили вещи убитых.
Оставшийся без работы маляр решил поправить свои дела грабежом: жертва сопротивлялась, и он с перепугу и от неумения перехватил ей горло. А дальше все пошло само собой, ведь снимать пальто с мертвеца проще, чем с живого...
Начальник сыскной полиции сопел и думал, что разбойнички нынче пошли дрянные: ни мастерства, ни ума, ни совести.
В злодеи лезет всякая шваль, которой следовало бы рыть канавы. И что ему за интерес возиться с такими людьми? Но через несколько дней агент Жуков привез в сыскную полицию арестанта, и, расспросив его, Иван Дмитриевич Путилин уже думал иначе...
В жизни бывают обстоятельства, какие не снились и писателю Достоевскому, господ народолюбцев они наверняка привели бы в ужас. Дьявол может до поры дремать в душе обыкновенной, ничем не примечательной и не замеченной ни в чем дурном деревенской бабы, но когда он проснется, мало не покажется никому.
Дело об убийстве семьи полковника Авксентьева было раскрыто. Сразу после того, как оно получило огласку, Жуков опросил всех, кто жил неподалеку. Никто ничего не видел и не слышал, но дворник, следующим утром стоявший в воротах дома на соседней улице, заметил, как мимо него торопливо прошла молодая баба, держа в руках несколько узлов.
Никто из соседей не знал, откуда она взялась и куда исчезла. Эта женщина могла оказаться случайной прохожей, но Путилина с Жуковым смутили ее ноша и то, что постороннему человеку в тех краях делать было нечего. У хозяина дома Жуков узнал, что с год тому назад у полковника была горничная Дарья, потом определившаяся в кормилицы к какому-то чиновнику. А может, в семейство военного — этих обстоятельств домохозяин не упомнил. Но Дарья, по его словам, была такой же, как прошедшая мимо дворника баба: красивая, статная — кровь с молоком. И родом она была из Новгородской губернии.
День назад полиция задержала за пьяную драку мужика из Новгородской губернии, приехавшего в Питер хлопотать по старому судебному делу.
У него были дорогие золотые часы: точно такие же принадлежали полковнику.
Крестьянин Беспалов уверял, что часы ему дала жена, а ей их подарили господа, у которых она работала: «Выкормила ребеночка, вот хозяин и уважил». Агент Жуков тотчас отправился в село Хмельное Новгородской губернии и явился к избе Дарьи Беспаловой с местной властью: десятским, сотским и урядником. Становой пристав ждал наготове.
— В Питере вам поклон просили передать, красавица! Позвольте в избу зайти?
— Поклон? От кого это?
— От убитых вами полковника Авксентьева, его жены, их девятилетнего сына и горничной Маши. Арестуйте ее!
Дарья Беспалова бросилась в избу и схватила с полки большой нож. Отбивалась она отчаянно, после того, как ее связали, сотский вытирал кровь из разбитого носа, а урядник держал тряпицу у рассеченной губы. В ее сундуке нашлись украденные у Авксентьевых вещи: серебряная посуда, золотые украшения, часы, деньги и процентные бумаги. Рассказ Дарьи запомнился Путилину надолго: он привык иметь дело с отпетыми злодеями, но это, пожалуй, было куда страшнее.
Дарья выкормила сына полковника Петрова и решила вернуться домой. Перед отъездом навестила своих прежних хозяев и попросилась переночевать — от их дома было недалеко до вокзала.
Ограбить семейство Авксентьевых она надумала ночью, а потом, поразмыслив как следует, решила убить всех, кто находился в квартире. Ведь иначе ее тут же найдут. Она так и сказала на допросе:
— Коли убью всех, кто докажет?
Она не таила зла на этих людей, но жилось им с мужем несладко, и Дарье очень хотелось приехать домой с деньгами. Беспалова обошла комнаты, прислушалась к дыханию спящих людей, а потом принесла из кухни большой чугунный утюг. Полковника с женой она убила сразу, с первого же удара, а их сына пожалела. Рука дрогнула, мальчика ей пришлось добивать... Горничная Маша успела вскочить, простоволосая и окровавленная, бросилась из комнаты, и Дарья убила ее на ходу ударом утюга в затылок.
Путилин сидел, думая о том, что между великим князем и неграмотной крестьянкой, в сущности, не такая уж большая разница: Николаю Константиновичу понадобились деньги — и он украл, осквернив семейную святыню.
Дарье понадобились деньги — и она убила четверых. По петербургским улицам ходят тысячи людей, каждый считает себя порядочным человеком. Но это — до первого соблазна: девяносто девять из ста обывателей украдут, а то и убьют и не пожалеют об этом, если не попадутся...
Он вздохнул и потянулся во внутренний карман сюртука, где лежали любимые манильские сигары, которые знакомые статского советника находили отвратительными. Но насладиться ядовито-горьким дымом Ивану Дмитриевичу не дали: в сыскную прибыл чиновник от градоначальника — Путилина требовал к себе Трепов.
Они получили то, что причитается людям, выполнившим работу, о которой нельзя говорить и за которую не с руки давать ордена.
Путилин — украшенную бриллиантами табакерку из Собственного кабинета его императорского величества, Жуков — бриллиантовый перстень. Трепов пообещал коллежскому асессору, что запомнит его имя, а Путилина заверил, что государь о нем знает и желает ему и дальше быть таким же молодцом. Это значило, что со временем он поднимется еще выше, станет тайным советником...
Выйдя на улицу, начальник и подчиненный переглянулись: им удалось решительно все, но они были невеселы.
Молчание нарушил Путилин:
— Не знаю, как вы, а я этой дрянью сыт по горло. Выслужу пенсию и уеду в деревню. Буду разводить пчел.
Так он и сделал — но только спустя пятнадцать лет...
В 1892 году в имение на реке Волхов, в Новоладожском уезде, купленное тайным советником Путилиным в кредит, наведался его старый знакомый, Андрей Аполлинарьевич Жуков, бывший полицейский агент, а ныне видный сотрудник министерства внутренних дел, специализирующийся на политическом сыске.
Про себя он отметил, что именьице не ахти, в душе огорчился, увидев, как сдал его бывший шеф, изобразил восторг, любуясь пасекой, и пожелал Путилину удачи в работе над мемуарами.
Потом хозяин и гость отдали должное настоянной на сливах домашней наливке, вспомнили прошлое, и Жуков рассказал Путилину то, чего старик не знал: получившая пятнадцать лет каторги Дарья Беспалова не вернулась с Сахалина — умерла от лихорадки.
Поговорили они и о бывшем градоначальнике Трепове, потерявшем пост после того, как в него стреляла Вера Засулич. Трепов приказал высечь политического арестанта Боголюбова, и Засулич отплатила ему выстрелом. Присяжные ее оправдали, а император уволил Трепова, когда ознакомился с его завещанием. Готовясь к смерти, тяжко раненный Федор Федорович оставил родным большие деньги. Такие большие, что получить их было можно только благодаря немереным взяткам. Трепов выжил, но и в отставке по-прежнему пытался править Петербургом.
— А что великий князь?
— спросил Путилин изрядно захмелевшего статского советника Жукова.
— Опальному Николаю Константиновичу запрещено выезжать из Ташкента, он живет под строгим полицейским надзором, но у него две семьи, не говоря о содержанках. И знаете, что я вам скажу, дорогой Иван Дмитриевич? Он — самый талантливый человек среди Романовых. Государь положил ему двести тысяч ежегодно, но великий князь занимается предпринимательством и зарабатывает в год больше полутора миллионов. Добывает деньги из воды, земли и воздуха. Ему принадлежат мыловаренный завод, фотографические мастерские, хлопковые мануфактуры, он занимается продажей кваса и переработкой риса, и все эти предприятия зарегистрированы на его жену, дочь оренбургского полицмейстера, — чтобы не прогневались сиятельные родственники.
Положение у ташкентского миллионера и в самом деле двусмысленное: он остается великим князем, но формально по-прежнему находится под домашним арестом. Наш изгой открывает театры, столовые и бильярдные, прокладывает каналы, разбивает плодородные поля. Если бы этого человека отпустили из ссылки, он мог бы стать русским Рокфеллером.
А окажись Николай Константинович на престоле, глядишь, и моя служба стала бы не нужна, — нам требуется умный человек, дураки погубят Россию...
Они выпили еще по одной, и Путилин подвел итог разговору: — Уезжайте в деревню и разводите пчел.
Мир катится ко всем чертям, и вы его не переделаете.
Подпишись на наш канал в Telegram