В тот день и без того было гадко, так еще и обещанные Гидрометцентром «временами осадки» лили с утра... Чудилось, само небо решило утопить одного неисправимого эгоиста...
Я хожу из угла в угол по квартире, как «зоопарковый» волк по своей тесной клетке, и радуюсь, что меня никто не видит. «Ну, где-то же в доме должна быть обычная шариковая ручка! Конечно, должна, — раздраженно думал я. — У тебя дочь — школьница! Вот именно… дочь! И о ней надо думать прежде всего!»
Противный тип, взглянувший на меня из зеркала, на самом деле все понимал.
И про то, что если уж взял на себя ответственность за других людей, будь добр их обеспечивать, какой бы тонкой художественной натурой ты себе ни казался. Если ты, конечно, мужик, а не черт-те кто… И про жизнь, в которой не всегда можно заниматься только тем, что нравится.
Наконец проклятая ручка нашлась. «Ты, Костя Лавроненко, — никчемный эгоист! Ты думаешь только о себе… Ты не можешь прокормить самых близких людей! Ты неудачник!» — так я написал в письме самому себе несколько лет назад. Не подумайте, что у меня подобное общение с эго в порядке вещей. Я, конечно, странный. Но не настолько. Тогда был очень тяжелый период. Слишком многое не сбылось, и настал момент Х, когда пришлось в этом признаться.
Чтобы, проснувшись назавтра, я не посмел мысленно реабилитироваться и решить, что все-таки я хороший парень, а накануне случилась простая минута слабости, сел и написал самому себе письмо. На душе было настолько черно, что я собирался каждое утро читать эту памятку. С одной стороны, ответственность за пресловутого мамонта, которого среднестатистические мужики пятого числа каждого месяца исправно тащат в семью. С другой — то, что существует внутри меня, требует эфира и не дает жить как упомянутые среднестатистические мужики. Я не удержал этот баланс — и перестало складываться. Тогда я не видел никаких выходов, кроме как уйти из театра и начать «бомбить» на своей «шестерке». «Вам куда?» — спрашивал я очередного пассажира. А мне казалось, что и не я вовсе…
Ну не могло со мной этого случиться!
Ощущение — «не я, это все не со мной» потом повторялось еще несколько раз. Когда мне начали звонить журналисты с вопросами, рад ли я победе на 60-м Каннском фестивале, я совершено искренне говорил, что смотрел церемонию как посторонний происходящему человек. Радовался за обладателя «Пальмовой ветви» как за друга, а то и вовсе незнакомого мне человека. Понимал, что это прорыв российского кино, но не чувствовал себя героем триумфа. Вероятно, мешала ставшая постоянной мысль о том, что этого уж точно никогда не может быть!
...Однажды моя старшая сестра Ольга увидела объявление о наборе в театральный кружок ДК «Ростсельмаш», и мы пошли в самодеятельность.
Руководила им мама Сергея Жигунова Галина Ивановна. Она тогда училась заочно на режиссерском факультете Щукинского училища и у нас все организовала как в вузе — мы занимались сценической речью, движением, слушали об истории театра. А потом она поставила настоящую пьесу «Двадцать лет спустя» — о гражданской войне. Мне, четырнадцатилетнему оболтусу, доверили роль одного из главных героев, который писал стихи. Мне нравилось, что мы там эдакие мушкетеры…
— В театральном кружке, наверное, все время проводили?
— Вовсе нет. Я с удовольствием гонял с ребятами мяч, было время, вообразил себя будущим Мухаммедом Али и серьезно занимался боксом. Кроме того, Ростов-на-Дону — это бесконечные котлованы, озера, и мы, мальчишки, постоянно организовывали какие-то умопомрачительные водные экспедиции.
Фантазия ведь удивительно свободная штука! Не важно, где ты находишься в данный момент. Где-нибудь в дебрях Зеленого острова, там, где Дон расходится на два рукава, а потом сходится воедино, вполне можно услышать, как Каин болтает об убийстве, похоронить Цезаря на окраине поселка Чкаловский или увидеть в соседской корове некое сходство с Минотавром… Для того чтобы сыграть убийство, не нужно же никого убивать на самом деле. Достаточно прихлопнуть муху. Вот она ползет. Перебирает своими косенькими ножками. А тут — бац! — и ладонь на голову.
У меня было подозрение, что приятели не очень-то меня поймут, поэтому свое увлечение театром я старался не афишировать.
В ходе одной из наших водных вылазок, сидя у особенно яркого на фоне черной южной ночи костра, я заикнулся одному из товарищей, тоже боксеру, что через пару лет поеду поступать в театральный в Москву. «Куда?.. Да ты чо? — произнес он с приблатненным прононсом. — Какая тебе Москва?» Кстати, когда мы в моем детстве вовсю использовали блатную мелодику, это казалось нормальным. Уже приезжая домой из Москвы, я жутко бесился из-за того, что люди так говорят. «Акцент Ростова-папы» из моей речи вытравливался очень долго. А тогда, во время разговора с приятелем-боксером, меня сильно задело его пренебрежительное «Тебе-то куда?» Я себя иногда называю «крупный рогатый скот», потому что родился в год Быка под знаком Овна. Любое «нет» всегда будило во мне азарт. И вот на реплику приятеля я мысленно с таким же приблатненным прононсом ответил: «Чо?..
Ну посмотрим!»
Масла в огонь подливали и родственники. Кто-то из них сказал: «Пустые мечты. Ты же ничего до конца довести не можешь». А я действительно то кидался играть на аккордеоне, то думал, что мое призвание — мяч гонять. Часто вообще старался вцепиться во все сразу, и людям казалось, что я абсолютно не знаю, чего в жизни хочу. Одним словом, меня считали типчиком несерьезным, который болтает бог весть что.
Зато в мою творческую звезду вполне верила мама Сергея Жигунова. Галина Ивановна возила меня в Щукинское училище показывать педагогу Людмиле Ставской. Та сказала, вроде мальчик хороший, но слишком юн. Короче, мне велели приходить, когда повзрослею. Но я уперся. И ничто меня не пугало — ни ночевки в странных гостиницах с кроватями, на которых трое умерли, ни закутки в общагах, ни отсутствие еды…
Я не видел совершенно никаких проблем. Во мне пел и бушевал праздник. Иногда не мог вспомнить, а спал ли я сегодня? Но с восхищением смотрел на людей, которые приезжали поступать в пятый раз. Понимал, что у меня, наверное, тоже так будет... Приду однажды, а меня спросят: «Константин Николаевич, а вы разве еще не на пенсии?» Провалившись в Москве решительно во всех театральных вузах, я вернулся в Ростов. Многие при таком повороте отказываются от мечты. Провинция закручивает своей жизнью, как самые коварные донские омуты, и очень сложно выплывать. Но я сдаваться не собирался.
Пришел в ростовское училище искусств. На мою удачу, кого-то со второго курса актерского отделения забрали в армию, молодых людей случился недобор, и мне обрадовались.
Там я встретился с Алексеем Никульниковым, который сыграл сына Будулая в фильме «Цыган». (Кстати, занятное совпадение: когда спустя несколько лет мы встретились с Лешей в Москве, он оказался в том же училище, что и я, и снова на курс старше.) Только моя жизнь вроде бы наладилась, как, несмотря на многочисленные письма, которые слали в военкомат мои преподаватели, меня забрали в армию… Не скажу, что я прямо-таки убился, в юности ведь думаешь, что времени у тебя еще вагон. Хотя выйти и заорать блаженным голосом на всю казарму: «Рота, подъем!» — я так и не смог. Даже когда меня назначили командиром, я всех будил по-человечески: «Вася, вставай, доброе утро! Леша, просыпайся, доброе утро!» После армии была Школа-студия МХАТ.
Удивительная штука — пока ты студент театрального, не понимаешь, насколько это удачное пробивание стены лбом ничего тебе не гарантирует. Каждый верит в то, что именно его персоны и не хватает столичным театрам… На финальном показе мной вроде как заинтересовался «Ленком», однако интересом все и ограничилось. «Сатирикон» тоже воспринял меня без особых восторгов, но тут повезло больше — им в спектакль до зарезу был нужен человек, играющий на баяне. А я мог. И оказался в театре, с которого в моей судьбе началось очень многое. Вся моя жизнь закрутилась в его пределах. Косте Райкину удалось создать потрясающую атмосферу. Сплетни и интриги внутри труппы отсутствовали как факт. Тому, кто служил в театрах, понятно, какой это жирный плюс.
— С супругой вы там же познакомились?
— Да, Лида, с которой мы по сей день вместе, была актрисой «Сатирикона». Театр много гастролировал, а поездки очень сближают — гостиницы, вечерние посиделки, дни рождения и просто веселье… Эдакий вечный праздник. И когда люди находятся вместе двадцать четыре часа, рано или поздно возникают симпатии. Вот и у меня возникла — через год. Приударил как следует! Все деньги уходили на знаки внимания. Если мы в Тбилиси — это были огромные южные гвоздики, апельсины и гранаты с рынка… Причем Лида делила комнату с подругой, поэтому еду приходилось покупать в двойном размере. Чистое разорение для молодого человека! В тот период, кажется, я только и делал, что искал, у кого бы взять взаймы. Как ни странно, мне продолжали одалживать, и я всегда был кавалером при цветах и шоколаде.
Хотя вряд ли поразил ее шоколадками, скорее… Мне кажется, женщинам нравится, когда ухажер настойчив, красив и честен. А я в то время таким себя и ощущал! Может быть, именно это ее и подкупило?
— Как-то долго вы присматривались…
— Была другая жизнь. Другие любимые и просто женщины. Никогда ведь не знаешь, что именно станет теми самыми серьезными отношениями. Приходится бить по площадям. Особенно в юности. Зато заработанные попутно шишки — самые незабываемые. Это точно. У меня была любимая девушка, которая, как случайно выяснилось, встречалась не только со мной. Вот это ощущение, когда целый мир летит в тартарары, я помню по сей день. Ревность моя была настолько неконтролируемой и бешеной, что меня качало, колотило и мотало в буквальном смысле.
Шок от того, что ты думаешь одно, а на самом деле все совсем по-другому, казался огромным, как Вселенная. То я хотел идти бить соперника, то ныл… Несколько дней не ел, не спал, зато пил и доставал друзей тупым вопросом: «Что происходит?» И приятели философски сообщали: «Держись, старина! Это жизнь! Все бабы дуры!» Классика. А потом пришел новый день, и я чувствую: что-то больше не колотит… Я поладил с собой, когда пришел к выводу, что сам далек от святости и кому-то тоже причинял боль.
— C Лидией вы сразу поняли, что все будет гладко?
— А разве бывает, чтобы совсем гладко? Всякое случалось. Однажды я даже ушел из дому. Только надо все по порядку рассказывать. С Володей Мирзоевым мы познакомились случайно.
В тот период в «Ленкоме» была практика приглашать дебютантов что-то ставить на малой сцене. И вот Володя начал готовить спектакль «Праздничный день», а на одну из ролей пригласил меня. Марку Захарову настолько понравился спектакль, что он пустил нас на большую сцену. Забавно, но в ходе одной из репетиций забраковавший меня когда-то Марк Анатольевич спросил: «Константин Николаевич, а что вы заканчивали? Хорошо играете!» Вот как бывает. Пока в «Сатириконе» шли летние каникулы, мы с Володей сделали моноспектакль, и я решил уходить от Райкина. С Мирзоевым в творческой мастерской при СТД было очень интересно, мы сделали много новаторских постановок, бесконечно экспериментировали... А потом Мирзоев собрался уехать в Канаду. Себе на замену он позвал Владимира Клименко, в театральных кругах он известен как Клим. Жизнь в мастерской Клима закипела с новой силой.
Драйв был невероятный, и я сам не заметил, как начал пропадать в театре и днем, и ночью.
А кому такое понравится? Не считаю, что художник должен быть голодным, но я настолько провалился в творчество, что не замечал очевидного — мы недоедали. Королевским блюдом в королевстве Клима был соленый черный хлеб с подсолнечным маслом, обычным — чай. Я-то не замечал, зато остальные… Однажды, я тогда еще в «Сатириконе» работал, произошла забавная история. С Мишей Ширвиндтом, Сережей Урсуляком, режиссером «Ликвидации», и другими актерами мы возили в Новосибирск миниатюры из спектаклей. И очень неплохо тогда заработали. Уже дома в Москве жена послала меня за сметаной, я пошел и вернулся с цветным телевизором. Сюрприз удался, Лида хохотала и не могла остановиться.
А потом настал период, что я и вспомнить уже не мог, когда в последний раз она так беззаботно веселилась. Все стало серьезно: «Надо что-то делать… Так продолжаться не может. Нам не на что жить».
Страсть уже успела сойти на нет. Начинало казаться, что лучше все закончить сейчас, чем жить вместе просто так… Быт сам по себе ядовит, как дуст, а если его дополняют еще и проблемы с деньгами и карьерой, смесь получается термоядерная. А когда ко всему вышеперечисленному еще и ревность добавляется, даже беспричинная… Хотя в театре я действительно пропадал днями и ночами, и вполне можно было решить, что у меня какой-то романчик. Но ничего такого... И вот, как говорится, одно к одному… Я понимал: редко какая женщина станет испытывать восторг от мужика, никогда не бывающего дома, который к тому же денег не приносит.
Но когда искренне хочешь, чтобы все было хорошо, приходишь домой уставший, а там тебя в чем-то упрекают… Выносить это сложно.
Вот я и решил: больше так жить не хочу. Мне казалось — дальше может быть все только еще хуже. И стоит ли этого ждать? Объявил супруге, что нам надо расстаться, и отправился на работу. Прошел день. Тот самый сложный первый шаг сделала Лида — приехала в театр поговорить. Беседа вышла правильной. Иногда стоит покопаться в самом себе и понять, чего же ты хочешь на самом деле. А поскольку ничего серьезного, что перекрыло бы дорогу назад, между нами не случилось, мы решили помириться. Как говорят американцы: «Дай мне еще один шанс». Я вернулся домой, фактически и не успев как следует уйти.
А через год у нас родилась Ксения. Сейчас, случается, я задумываюсь, сколько же моей жене нужно было мудрости и терпения, чтобы сохранить семью! Трудно представить, сколько… И кто его знает, смог бы я найти подобную мудрость в себе…
— Вы исправились?
— Быт легче не стал. У Клима я проработал семь лет. Времени тратилось немыслимо много, денег по-прежнему не приносило. Иногда, кроме пустых макарон, на стол и поставить было нечего. Лида терпела, но временами заводила старые песни о главном — «надо что-то делать, все равно этого недостаточно, театральные проекты приносят копейки, на которые можно только нищенствовать». Я срывался. Случались и серьезные ссоры, и разрывы, но из дому я больше не уходил.
Я вообще не очень понимаю таких воспитательных хлопков дверью, когда человек уходит, но прекрасно знает, что вернется. Да и отхожу я быстро. Понимал, что Лида заводится, потому что и у нее в театре не клеится. Ролей не было. Приходили новые актрисы — молодые, амбициозные, наступающие на пятки. Театр — живой организм, который все время обновляет кровь. Плюс весьма жестокое устройство: он вытягивает все соки, а потом безжалостно выплевывает тебя, как вишневую косточку. Лида отдала «Сатирикону» жизнь. Долго переживала, плакала, ждала чего-то. Ненужность, невостребованность — это боль. Чего ее смаковать? Я говорил ей: «Уходи и не бойся!» «А что я буду делать?» — снова и снова повторяла жена. У нее вообще с решимостью не очень. Да для женщин существует масса занятий! Вот сейчас, например, Лида воспитывает дочь и следит за собой.
Разве плохо? Жизнь вообще намного удивительнее, чем наши представления о ней, а театр — всего лишь одно из представлений. Надо только оглянуться по сторонам. И можно та-а-акое увидеть!
Возвращаюсь как-то домой очень поздно и в совершенно отвратительном настроении. Я злился на весь мир и на себя в первую очередь. Надо было проехать всего пару остановок на автобусе, и я не пошел в глубь салона, остановился прямо на ступенях. А в автобусах двери такие застекленные, я уперся в них взглядом и злился. На следующей остановке двери распахиваются, и в поле моего зрения, как кадр, — в темноте девушка и парень. Стоят, обнявшись, очень близко от автобуса. Заканчивается теплый летний вечер, они никуда не спешат, им хорошо вместе. Лицо парня отвернуто, голова девушки лежит у него на плече, обращенная в мою сторону.
Доля секунды, наши взгляды пересеклись, и тут она мне весело подмигнула: «Чего такой кислый? Улыбнись! У нас тут любовь». И я, раздраженный и недовольный, почувствовал, как весь негатив улетучивается. Эту историю я никогда не забуду. Она про то, что жизнь прекрасна и все проходит.
— Не очень-то вам помогла эта встреча, раз из театра все-таки ушли…
— Дело не в театре. Или не только в нем. На полгода я провалился в жуткую депрессию. Может, во всем вообще виноват пресловутый кризис среднего возраста! Я написал памятку о собственной никчемности, завязал с театром и отправился «бомбить» на своей «шестерке». Несмотря на то что у меня даже появились «свои» маршруты, возить людей было совсем неинтересно.
Зато я познакомился с одним человеком, который рассказал о прибыльном деле — продаже молочных продуктов. И я пошел туда. Боюсь перепутать, но, по-моему, это называлось страшным словом мерчандайзер. Заключалась работа в том, что рано утром мы все собирались на базе, загружали молочные продукты и ехали по закрепленным за каждым магазинам; там надо было выяснить, какой кефир лучше всего берут и сколько творожков завозить на следующую неделю… Среди менеджеров, надо признаться, я был как зуб в носу. Мужики эти жили своей работой, делились впечатлениями — проценты продаж, творожки и кефир, престижные магазины, короткие маршруты, деньги, деньги, деньги… Там своя дедовщина — мне как новенькому дали самые дальние точки в разных концах города. Хотя по большому счету мерчандайзеры предпочитали меня попросту не замечать.
Когда учился в Школе-студии, я периодически наведывался в Ростов.
Обратно вылетал обычно рано, первым рейсом, часов в шесть утра. И вот однажды выхожу из подъезда, город досыпает, время — пограничное такое, когда еще не рассвело, но и темнота закончилась. Людей — ни души. В какой-то момент даже подумалось, а проснулся ли я? На тротуаре и в кустах сирени сидело огромное количество кошек. Разместились они по парочкам: то есть кот и кошка, причем рыжий сидел с рыжей, черный — с черной, полосатый — с такой же полосатенькой. Ощущение, что я, как Алиса, провалился в какой-то параллельный мир, было полнейшим. На секунду мне показалось, что в лапках у них коктейли, сигареты и вообще они в ресторане за столиками…
Кошки, не сговариваясь, сфокусировали на мне свои чайные взгляды, на их мордах нарисовалось удивление: «Человек? Откуда? Они же все спят». И я чуть было не произнес: «Извините, извините… уже ухожу» — и как-то бочком покрался дальше. Сколько раз я вспоминал ту сюрреалистическую картинку тайной кошачьей жизни, когда связался с молочными продуктами!
Знаете, есть такие мероприятия, когда все мерчандайзеры куда-то едут, чтобы петь хором и скакать в мешках. Вроде это должно сплачивать и подпитывать соревновательный дух. Вот этого я боялся больше всего на свете! К счастью, сия чаша миновала, я попросил перевести меня в водители. По деньгам выходило то же самое, только по времени дольше, но можно рулить и думать о чем-то своем, а не о кефире.
— Мерчандайзеры, поди, после 60-го юбилейного Каннского фестиваля гордятся, что их возил обладатель приза за лучшую мужскую роль.
— Вряд ли. Но по большому счету оно и не важно. Я был случайным человеком на молочном празднике жизни. Понимал, что это ненадолго. Так и вышло. Однажды позвонил приятель-однокурсник и сказал: «Хватит валять дурака. Иди ко мне, в театр Дорониной, я тут питанием занимаюсь, будешь заместителем директора ресторана. И я согласился. Вроде бы светлая полоса началась, но снова параллельный мир — закупки, зрительский буфет, столовая, хорошая свинина, плохая свинина… Непонятно. Чужое. Но, наученный молочными продуктами, я честно старался. Продержался целых полтора года и даже дослужился до должности директора. А потом отправился к приятелю и говорю: «Извини.
Очень выручил. Но это все не для меня». И ушел. Во мне поселилась тоска. Душа моя была как выжженная пустыня, в которой лишь иногда знойный ветерок ворошил странные мысли — ну не может у меня так все закончиться! Хотя поводов надеяться на творчество было негусто. Я постоянно ездил на какие-то кастинги в кино, случалось, пробоваться приглашали, но не складывалось. Внешность моя считалась нефотогеничной, негодной для экрана, и я сам был абсолютно с этим согласен. Даже в тех случаях, когда отснятые пробы хвалили — операторам нравилась картинка, звуковикам — голос, а режиссер улыбался: «Ты — то, что я искал», — разочарование наступало неминуемо. Потому что стоило только надежде сжать сердечко, как в пресловутый «самый последний момент» находился кто-то более подходящий, чем я… Не скажу, что перестал верить, но… Если все время бить по одному и тому же месту, оно со временем теряет чувствительность.
Так и со мной вышло...
И вот однажды в моей квартире раздался звонок. Человек на другом конце провода сказал, что со мной хотел бы поговорить режиссер Андрей Звягинцев. Что за режиссер? Что снимает? Зачем ему я? Кастинг-директор картины «Возвращение» пояснил, что Звягинцев видел меня в 1991 году в одной из постановок мастерской Клима и поручил отыскать. Ну, он и отыскал! Я поехал на встречу к Андрею без иллюзий уже потому, что десять лет назад выглядел совсем иначе — носил длинные волосы в косичке, да и вообще был другим… Беседовали со Звягинцевым мы минут сорок, тридцать из которых говорил он. Упомянул он о том, что еще не решил, где искать мальчика на одну из детских ролей, посетовал, что детей подбирать сложно.
Я вспомнил, что у моего друга и коллеги по «Сатирикону» Федора Добронравова подрастает чудесный сын Ваня, очень подходящий по возрасту… Кстати, именно Иван и сыграл в фильме. В общем, поговорили на какие-то общие темы и сняли пробы. Все. Не считая такой мелочи, что я нутром чуял — моя роль, моя!
Желание участвовать в этом проекте было убийственно огромным... Если бы я пустил надежду на успех в сердце, а мне снова сказали «нет», я бы, наверное, умер. И я обеими руками сдерживал крамольные мечты — только бы они не проникли внутрь меня! Меня не на шутку колотило. Тем временем Звягинцев пробовал все новых и новых актеров на «мою» роль… Оставалось только ждать момента, когда кто-то из претендентов окажется, как всегда и бывало, более замечательным. Есть один очень талантливый человек Григорий Гладий, он долгое время был ведущим актером в театре у Васильева, а потом уехал работать в Канаду.
Профессионал невероятно сильный, незаурядный, уникальный по энергетике. Когда кастинг-директор «Возвращения» сказал, что его будут вызывать на пробы, я понял — мой фирменный «последний момент», видимо, настает… Это конец. От отчаяния даже пытался шутить, что мог бы съездить за Гладием в аэропорт… Но по какой-то причине Григорий не смог приехать на пробы.
Я был первым, кого Андрей пригласил на кастинг на главную роль в «Возвращение» в октябре и стал последним, кого он утвердил. Произошло это только в мае, спустя ровно девять месяцев, что тоже забавно.
— Вы надеялись, что «Возвращение» прогремит на Венецианском кинофестивале?
— Мы вообще об этом не думали! И уж точно ни я, ни Андрей Звягинцев не ожидали того, что произошло потом. У меня вообще с настроем тогда было не очень… Помню, звонит Андрей и говорит: «Слушай, ехать же надо, у тебя есть костюм?» Костюма не было. На Венецианский фестиваль можно и не в смокинге, к счастью. Мы посетовали, что продюсеры как-то не проявляют инициативы нас принарядить, но в панику не ударились — на худой конец нашли бы, где занять денег или еще как-то выкрутиться. И Звягинцев придумал. Одевал нас приятель Андрея, который работал на НТВ. Так я впервые в жизни пришел в магазин «Armani» как покупатель. Тот же благодетель прислал мальчика-стилиста в забавном шарфике, чтобы мы на радостях не нахватали всего подряд.
Когда я примерял костюм, меня посетило странное ощущение — что я его, костюма, вообще не чувствую. Будто с меня кто-то снял мерки и долгими итальянскими вечерами аккуратно прокладывал стежки именно по моей фигуре. До этого дня я никогда не сталкивался с одеждой такого класса. Из зеркал на меня и Звягинцева смотрели совершенно чужие и страшно элегантные типы, эдакие Золушки в преддверии бала.
Кстати, когда мы уже собирались на «Золотой глобус» в Лос-Анджелес, нас вызвался одеть сам Джанфранко Ферре. Нам с Андреем надо было только явиться в его магазин. Оказалось, тот самый, на углу, из «Красотки» с Джулией Робертс! Вот уж точно Золушки! Мы ужасно веселились по пути, вспоминая диалоги из фильма: «Куда мне идти за одеждой?»
— «Как куда? На Родео-драйв, детка!» Мне кажется, когда человек надевает такие вещи, он автоматически начинает чувствовать себя повелителем мира.
— Когда получаешь знаменитого льва, кем себя ощущаешь?
— То, что венецианский лев, даже когда их два, — всего лишь аванс, пусть и серьезный, мы почувствовали сразу после награждения. Все было невероятно красиво: чествование героев фестиваля, праздничная вечеринка — вокруг огромного бассейна несколько сотен человек, все сплошь сливки мирового киносообщества. И мы — одни из этих людей! Феерия красок, огней, красивых лиц, хорошей музыки действовала успокаивающе — мы провалились в какой-то сказочный розовый кисель, благоухающий дорогим парфюмом и большими деньгами.
Продюсер Ирена Лесневская вся светилась: «Ребята, вы такие молодцы! Вернемся домой победителями. В аэропорту — VIPы, цветы, камеры!» Ощущение «не я, не со мной» в кои-то веки пополнилось короткой ремаркой: «А может быть, все-таки ты?»
Я не был противником VIPов с цветами, но меня слегка смущали обратные билеты на очень ранний рейс. Я видел их, когда мы только летели в Венецию, и подумал, что после ночи закрытия будет тяжеловато. Оказалось, ранние билеты только у меня, Андрея с женой и Ванечки с мамой. Остальная часть российской команды — важные птицы — должна лететь в нормальное время. Лесневская говорила, что это недоразумение, и даже распекала кого-то по телефону… Словом, к семи утра после вечеринки с «Золотыми львами» и чемоданами в руках мы притащились к венецианским катерам-такси.
Таксисты везти отказываются, потому что наших фамилий нет в каких-то списках. Мы нервничаем, заставляем их звонить… В конце концов нас везут к самолету. Прилетаем во Франкфурт, где сидим пять часов — ждем прибытия остальных. Наконец все в сборе, летим домой. В Шереметьево выяснилось, что багаж Андрея потеряли... И вот спустя сутки, окончательно вымотанные, с «Золотыми львами» под мышками, мы выходим из здания аэропорта. Никаких цветов и VIPов... Вдруг кто-то из журналистов спросил: «А чего такие грустные-то?» «Страна, радуйся, мы вернулись!» — ответил я. И чей-то тонкий голосок сбоку пискнул: «Ура!»
«Ну вот, — подумалось, — теперь, Лавроненко, это точно ты!»
— А потом VIPы как-то себя проявили?
— Мы почему-то думали, что кто-то из мэтров просто позвонит и скажет: «Поздравляю. Молодец». Прекрасно понимали, что вряд ли случится что-то из ряда вон выходящее — наши люди почему-то совершенно разучились радоваться за своих. Но чтобы никто даже не поздравил... Этого мы никак не ожидали. После триумфа «Возвращения» позвонил только Никита Михалков, говорил сдержанно, но правильные вещи… Почему потом все так поменялось, я не понял. Нас все начали ругать. Известные и уважаемые люди с экрана объявили «Возвращение» антинародным фильмом. За спиной зазвучало словечко «выскочки». Киноэлита зашуршала разговорами: «Да кто такие? Откуда свалились вообще?» Впервые в истории страны картина получает двух «Золотых львов» на юбилейном 60-м Венецианском фестивале! Чего не порадоваться просто факту?
Поначалу я очень переживал, не понимал, что происходит, звонил Андрею. «Зависть настолько сильна, что они не могут держать ее в себе», — успокаивал Звягинцев. Нигде я не видел такого расцвета этого явления. Мне кажется, в наших людях зависть поселилась тогда, когда хозяином жизни стал человек с маузером. Когда возникла радость не оттого, что у тебя что-то прибыло, а если у соседа корова подохла. Зависть и рабство ведь рядом живут. Мы из этого вырываемся, но медленно и с таким трудом!
Многие говорили: мол, аванс получили, теперь со вторым фильмом, смотрите, не пролетите. В принципе это очень правильно. Когда мы «не пролетели» в Каннах с картиной «Изгнание», тишина воцарилась гробовая. Отмалчивались мэтры, правительство, деятели культуры… Прозвучало предположение, что решение жюри было политическим, то есть к творчеству отношения не имело.
Потом и вовсе появилась версия «У парня, наверное, хорошие связи». Дошло и до разговоров о взятке, якобы данной фестивальным отборщикам. Было уже не обидно. Тоскливо как-то. Хотя и старались не обращать внимания. По большому счету, уже пройдя Венецию, мы понимали, что именно так все и будет…
— Ваши работы — триумфатор Канн «Изгнание» и любимая народом «Ликвидация» — снимались почти в одно время. Зрители вас больше узнают Чеканом или Александром?
— У меня есть забавное наблюдение насчет узнаваний. Медицинские работники, с которыми приходится сталкиваться время от времени в самых разных ситуациях, больше спрашивают про «Возвращение». А сотрудники ГИБДД сразу говорят: «Спасибо за «Ликвидацию» или просто «Я тебя узнал, ты — Чекан!»
«Изгнанием» чаще интересуется интеллигенция… Так что неясно, кто народу ближе, хотя телевизионный проект по определению охватывает более широкую аудиторию.
Кстати, режиссер «Ликвидации» Сергей Урсуляк любит пошутить: дескать, те, кто снимается в его фильмах, потом обязательно берут призы на международных фестивалях. (Ксения Раппопорт, сыгравшая подругу Чекана Иду, вскоре получила в Венеции кубок Вольпи за лучшую женскую роль в фильме «Двойной час» итальянского режиссёра Джузеппе Капотонди. — Е. М.) А меня Сергей и на съемках все время подкалывал: мол, сейчас каннский лауреат вам, ребята, покажет, как надо играть! Урсуляк — вообще человек редкого чувства юмора. Он умеет шутить так же вкусно, как одесситы, — без улыбки. И так же тонко и изящно.
Вообще у меня о съемках «Ликвидации» самые теплые воспоминания. Одесса — это как отдельное государство. Команда подобралась уникальная, в массовке умудрилась сняться половина населения «жемчужины у моря». С ними тягаться в остроумии — как в пчелиный улей попасть. Едем в трамвае, говоришь одно предложение, намереваясь удачно пошутить, а тебе сразу сто ответов. Да таких, что жалеешь о том, что вообще рот открыл!
— А были ли какие-то кардинальные перемены в жизни после двух феерических побед?
— «И проснулись они знаменитыми» — точно не про нас. А что по сути могло измениться? Есть хорошие предложения в кино. Недавно закончил очень интересную работу с чехами. Получил большое удовольствие. Есть стабильные деньги.
Развоз молочных продуктов больше не маячит. Я по-прежнему живу в своей квартирке с Лидой и Ксенией. Есть идеи. Ну разве что конфеты, которыми теперь крутят перед носом, случается, завернуты в яркие голливудские обертки…
После Канн были предложения от Стивена Спилберга в очередную «Индиану Джонс» и от Тома Круза в фильм «Миссия невыполнима-3». Роли не эпохальные, хотя отказываться от Спилберга глупо в любом случае. Как правило, наших актеров за границу зовут на роли плохих русских. Вроде как для колорита. Звать-то зовут, но даже на плохих русских все равно берут своих «нерусских», потому что с ними, видимо, мороки меньше. Отношение к нашему брату на Западе такое: «Неплохой парень, но мы лучше». В моем случае все пробами и заканчивалось.
Одна из последних историй стала самой мутной и непонятной. Филлип Нойс, автор фильма «Игры патриотов», пригласил меня попробоваться в свою новую картину «Солт». Причем если его предшественники — Круз, Фридкин и остальные — выходили на меня через менеджеров-посредников или специалистов по подбору актеров, то Нойс обратился напрямую. Говорил, что именно меня видит в своем фильме и надо поскорее сделать пробы. Персонаж русский — сердечный друг самой красотки Джоли. Русской темы в сюжете вообще много, героиню растили как русскую, потом из детей делали спецагентов… Эдакая «Миссия невыполнима», написанная на женщину.
Сергей Жигунов, не просто мой давний друг, но и человек, который занимается моей творческой судьбой, просто завелся на этом предложении: «Это серьезно.
Все сработает! Костя, давай!» Поскольку данные голливудские пробы были пятыми по счету, лично у меня иллюзий родилось не много. «Да ну, — говорю, — сейчас надо будет английский учить, времени вагон потратить, а все равно не возьмут». «Я чувствую, предложение сто процентов реальное», — убеждал меня Сергей. Записали в его студии пробы. Послали. Ждем. В ответ приходит обещающее письмо от Нойса: сплошное «Вах! Это потрясающе! Давайте живенько снимите еще сцен»… Кроме того, в письме имелась очень лестная приписка, сделанная рукой Анджелины Джоли: мол, восхищена, как вы здорово справились с трудными местами, и так далее...
В то время мы активно сотрудничали со знакомой Нойса, которая живет в Москве. Она помогла мне с английским, через нее держим связь с режиссером… Сняли еще несколько сцен.
Отправили Нойсу. Снова приходят сплошные восторги и сообщение о том, что меня вызывают на генеральные пробы в Америку. Приглашение, виза… Осталось только выкупить билет и ехать. Я думал: «Вот приеду. Та-а-кое им покажу на этих пробах!» День, два — молчание. Через неделю тишины звоню знакомой Нойса. «Как? Вы разве не в Америке?» — удивляется она. «Как видите…» — «Это какое-то недоразумение. Я была уверена, что вы уехали! Попробую узнать», — и тоже пропала. А потом мне пришло письмо, в котором сухо сообщалось, что ведутся кастинги с другими актерами...
Дома спрашивают: «Почему?» А я сам ничего не понимаю. Такой напор был со стороны Голливуда — давай, быстрее, ждем… По Москве поползли слухи, что мы запросили несусветный гонорар, но финансовые вопросы и не обсуждались даже...
В одном могу признаться: «Солт» посмотрел с большим любопытством.
— Письмо себе напишете?
— Нет, с письмами я давно покончил. Знаете, я умею ценить подарки судьбы. А их было немало. Только не хотелось бы зациклиться. Я человек, который не мелькает на экране. И вроде бы я есть, но на самом деле меня нет. И меня это очень устраивает.
— В печати вас удостоили звания «главный молчун нашего кино»…
— Мне все равно, как меня называют, поэтому в соответствии с данным статусом лучше промолчу. Дочка, окончившая второй курс факультета международной журналистики МГИМО, иногда посмеивается, что такой герой интервью, как я, — наверное, сущее наказание.
Хотя чувствую, что она мной гордится. Знаете, когда Ксения родилась, я мучился и думал: надо все время что-то делать, чтобы не потерять ее дружбу, не разрушить доверия. Меня очень впечатляли чужие рассказы про нешуточные проблемы «отцов и детей». А потом я понял: специально делать ничего не надо. Любви не бывает много или мало. Она просто есть. И сейчас я мечтаю только об одном: чтобы когда дочке потребуются мои помощь и поддержка, у меня хватило сил и возможностей их обеспечить. Наверное, в этом и есть главный смысл жизни.
Благодарим компанию «Ресторанный синдикат» за помощь в организации съемки в ресторане «Павильон».
Подпишись на наш канал в Telegram