Их сумасшедший роман начался, когда ей было сорок шесть, а ему — шестьдесят два. За Роже Вадимом тянулась слава плейбоя, но Мари-Кристин удалось сделать то, что до нее не получилось ни у Катрин Денев, ни у Брижитт Бардо, ни у Джейн Фонды — удержать этого мужчину подле себя на долгие десять лет. Их разлучила его смерть. Актриса никогда не рассказывала свою историю любви. Для «Каравана» она сделала исключение.
—Вы встретились в зрелом возрасте. В возрасте, когда жгучие страсти уже позади, любовный опыт набил оскомину, сделал циничнее, жестче. Когда так легко, как в юности, не влюбляешься. Как вам, «тертым калачам», удалось потерять голову от любви?
— Да, мы пришли друг к другу после многих разочарований, измен, предательств, обретений и потерь; пришли взрослыми, сложившимися людьми и оказались способны высечь друг из друга огонь. Мы еще не знали, что эта любовь станет для нас обоих лебединой песней. Самой долгой и самой прекрасной. Когда говорю о нашем с Вадимом чувстве, теряюсь, подыскивая точные слова. Меня никогда не покидало ощущение того, что мы всю жизнь шли друг к другу. Храню одну нашу совместную фотографию, на которой много лет назад написала фразу из фильма Робера Брессона «Карманник».
«Какой долгий путь я прошел, чтобы найти тебя!» Банальность, но точнее не скажешь.
— Каким был ваш путь к Вадиму?
— Мое детство было омрачено двумя семейными драмами — ранним разводом родителей и смертью отца. Родители едва успели пожениться и родить меня с братом, как мама, кстати пианистка с именем, влюбилась в другого мужчину, моего крестного, друга семьи. Бросив нас на воспитание бабушке, она самозабвенно отдалась новой страсти и новой семье, родив второму мужу двух дочек. Мой отец — родной брат легендарного артиста Жана Луи Барро, известного всем по фильму «Дети райка», — работал администратором в его театральной компании. Поступок супруги подкосил этого светлого, доброго, интеллигентного человека.
Он долго пытался справиться со своей болью, но так и не смог.
Нам, несмышленым маленьким детям, счастливо жилось в загородном доме бабушки, которая в нас души не чаяла. Мать навещала нас раз в неделю — по четвергам. Мне всегда казалось, что она заставляла себя приходить к нам из чувства долга и, возможно, вины. Я знала, что у нее просторная квартира в Париже, и не понимала, почему нам с братом не находится там места. Однажды мать приехала со своим новым мужем. Помню, я испытала подлинный страх. Ее избранник, родом из Бордо, оказался мрачным, строгим и жестким типом. Кричащее несоответствие с моим отцом! Мать оставила с нами своих дочек, мы с братом поиграли с ними в саду, даже не осознав, что это наши сестрички.
Потом бабушка заболела, и мать была вынуждена забрать нас к себе в Париж.
— Вы сказали, что отца подкосила измена матери...
— После развода папа заболел и умер, едва мне исполнилось четырнадцать. У него был тяжелейшей формы склероз. Конечно, болезнь возникла не из-за мамы, но я уверена, что сильное переживание спровоцировало ее развитие. А когда несчастный человек заболевает, он не видит смысла в выздоровлении.
Болезнь отца протекала страшно. Он был не способен что-либо удержать в памяти, поэтому каждая минута для него была «новостью». Он стал изгоем в обществе, потерял работу, друзей, от него все отвернулись, и дело кончилось тем, что отчим — человек, можно сказать, подтолкнувший его к этой пропасти, был вынужден поселить его в домике сторожа на территории своего фамильного поместья.
Отчим приставил к нему сиделку, отца кормили по часам. Долгое время я думала, что отчим это сделал для того, чтобы успокоить совесть, и лишь потом поняла — он был просто очень порядочным человеком. Нас с братом на все каникулы отправляли в Бордо, в то самое поместье отчима. Каждым летом замечала, что отцу становится хуже, что болезнь прогрессирует. В редкие минуты просветления он спрашивал меня: «Почему я еще живу? Я никчемен. Никому не нужен». Я пыталась убедить его в обратном: «Ты нужен мне!» Мечтала побыстрее вырасти, чтобы увезти отца из этого проклятого места, от жалких подачек отчима, мечтала взять на себя заботу о нем. Обычно отец не покидал домик, но мать, видя, как часто мы с братом к нему бегаем, порой смягчалась и говорила: «Можешь привести своего отца на обед».
Бедняга, он не успевал поесть — терял ориентацию в пространстве, не понимал, где находится, кто и зачем его сюда привел. Моему возмущению не было предела. Я жалела отца, кляла мать и отчима, мне казалось, что они специально его мучают и издеваются.
— А когда выросли, не пытались свести с ними счеты?
— Жизнь все расставила по своим местам. Отчим умер от рака через три года после кончины моего отца. Когда он слег, позвал меня к себе и сказал: «Видишь, девочка, мы всегда отвечаем за свои грехи. Я умираю — и тем самым расплачиваюсь за то, что совершил». В день его смерти я провалила выпускной экзамен в школе. А все потому, что мне принесли от него прощальное письмо. Он писал, что заслужил мою ненависть и враждебность, но не хочет умирать, оставляя мне в наследство тягостное чувство вины.
Просит, чтобы я жила дальше, не испытывая угрызений совести. Только с возрастом мне удалось постичь мудрость этого великодушного поступка. Когда близкие уходят, все наши недомолвки, ссоры и конфликты превращаются в яд, который отравляет душу. Отчим понимал, что со временем, когда я вырасту, возможно, разберусь в семейных драмах и пойму, что он любил мою мать, меня, жалел моего отца и старался максимально смягчить ситуацию. Не его вина, что ничего хорошего из этого не получилось. Своим последним «прости» он навсегда освободил мою душу.
— Вы вошли в жизнь с тяжелым грузом...
— …который очень помог в будущей актерской профессии!
Сама жизнь сделала из меня актрису, поставила в условия выживания. Профессия спасла. Однажды близкий друг, сценарист, предложил мне написать историю о детстве и сложных взаимоотношениях в нашей семье. Из этого материала получится отличное кино, говорил он. Я увлеченно принялась писать «исповедь маленькой девочки» и во время работы неожиданно поняла, что если картина состоится, я смогу сыграть в ней только одну роль — роль собственной матери. А если так, то мне как актрисе надо будет найти оправдание всем поступкам своей героини, иначе образ получился неубедительным. Так я оказалась лицом к лицу с четырьмя персонажами драмы — матерью, отцом, отчимом, ребенком. Посмотрев на все глазами своей матери, вдруг увидела совершенно другой мир. Из злодейки мать превратилась в страдалицу — женщину, из-за любовной страсти угодившую в капкан.
Я и своего отца увидела иначе. Он не хотел освободить ее, не позволял быть счастливой с другим, цеплялся за нее до последнего. Хотел болеть, быть обузой, проблемой, мешал ей жить и быть счастливой, наказывал за то, что она его разлюбила. Позже я узнала, как умер отец. В госпитале Бордо он ткнул пальцем в мать и отчима и прошипел: «Не знаю как, но вы за это расплатитесь!»
— Фильм получился?
—Нет, он так и не был снят. Зато я изменила свое отношение к матери. Спустя век вражды сама пришла мириться. К тому времени ей было уже восемьдесят с лишним, мама медленно угасала. Но все же она успела оценить этот порыв, сумела простить меня за непонимание.
— До встречи с Вадимом вы не раз побывали замужем, у вас было множество романов, двое детей…
— Своего первого мужа я никогда не воспринимала как «любовь всей своей жизни».
Он спас меня от глупых поступков юности — мы поженились очень рано. Я тогда училась на драматических курсах в легендарной Парижской консерватории, начала играть первые пьесы, сниматься. Когда я забеременела, мне едва исполнилось двадцать, пришлось быстро оформить отношения, хотя у обоих не было тогда ни положения, ни перспектив, ни гроша за душой. Мы вместе росли, делали успехи каждый в своей профессии, поднимали детей — сына Давида и дочь Ариану. Мужа звали Даниэль Тоскан дю Плантье. Со временем он стал крупным киномагнатом — продюсировал «Город женщин» Феллини, «Носферату» Херцога, «Керель» Фассбиндера, «Фанни и Александр» Бергмана, «Ностальгию» Тарковского, занимал пост президента французской кинопремии «Сезар».
И однажды после многих лет совместной жизни муж вдруг признается: «А знаешь, если бы во времена нашей молодости аборты делались легально, то тебе бы стоило его сделать. Может, мы так поспешно и не поженились бы». Его слова потрясли меня. Но, успокоившись, я поняла, что муж в сущности прав — моя беременность насильно соединила двух абсолютно разных людей. Мы оба ошиблись. Хорошо, что это осознание все же пришло, пусть и с большим опозданием. Случись это где-нибудь в конце жизни, ничего изменить уже было бы нельзя.
В общем, вскоре мы решили расстаться. После меня Даниэль был еще трижды женат. Его третью жену Софи Буньоль убили в Ирландии при загадочных обстоятельствах — убийца до сих пор не найден.
У него было множество романов с актрисами, среди которых — Изабелла Росселлини, Изабель Юппер, Анн-Жизель Гласс. Даниэль умер семь лет назад. Этому событию предшествовал мистический знак. Накануне его смерти я пошла менять свой старый паспорт: согласно документу я еще была женой Даниэля Тоскан дю Плантье. И вот прихожу в префектуру, заполняю бумаги и прошу: «Уберите мою прежнюю фамилию и напишите так: «Вдова месье Племянникова» (настоящее имя Роже Вадима звучало так: Вадим Игоревич Племянников. Он был наполовину русским, хотя по-русски не говорил и в России никогда не был). Паспорт поменяли, а на следующий день я узнала, что мой бывший муж скончался.
— Вы встретили Вадима после развода с дю Плантье?
— Вадим был моим третьим мужем. До него мне предстояло пережить еще один брак — с кинорежиссером Мишелем Буароном. В нем я обрела отца. Уверена, если девочка рано потеряла отца, всю жизнь во всех своих мужчинах она будет его искать. Во всех моих любовных историях, больших и маленьких, тайных и явных, всегда так или иначе присутствовал подсознательный поиск утраченного родителя.
Мой второй муж был старше меня на двадцать три года. Мне тогда только исполнилось тридцать два. Мишель покорил меня умом, обаянием, красотой и нежностью — всем тем, что я недополучила от первого мужа. Я сделала неожиданное открытие — оказывается, жизнь может быть упоительно легкой, счастливой и простой. У Мишеля было полно бывших жен, подрастали пятеро детей, и со всеми он меня подружил.
Летние каникулы мы проводили на юге в огромном доме, который купили специально для того, чтобы все наши многочисленные родственники могли туда приезжать. Мы весело прожили восемь лет, пока в один прекрасный день я вдруг не поняла: а ведь мой муж — старик! В это мгновение все испортилось — у меня точно пелена спала с глаз. К тому же Мишель стал резко сдавать, дряхлеть, слабеть. Казалось, что у него стремительно стареет все — реакция, ритмика, лицо, тело, душа... И мне стало понятно, что наша история подходит к своей логической развязке. По вечерам я задерживалась на работе, все чаще думала о том, что нам стоит разъехаться и отдохнуть друг от друга. Сердце мое постепенно съеживалось, сохло и пустело. Мне было очень одиноко. И вот в это самое время торнадо в лице Роже Вадима ворвался в мою жизнь.
Безумная любовь захлестнула, умчала прочь от прошлых сожалений, эмоциональных и физических нестыковок с мужьями и любовниками. Вадим смел все одним махом и стал роковым мужчиной моей жизни. Моей судьбой.
— Вы — известная актриса, он — известный режиссер. Неужели прежде ваши пути не пересекались?
— Мы не раз обсуждали с ним эту тему. Конечно, у нас было множество общих знакомых, мы ходили по одним и тем же студийным коридорам и порой оказывались в одном и том же месте, правда, в разное время. Но был один случай, который действительно мог свести нас гораздо раньше. Как-то я снималась в Лос-Анджелесе, а сценаристом фильма был мой любовник. Он постоянно расхваливал свою лучшую подругу, тоже сценаристку, которая в то время как раз жила с Вадимом.
Анн Диберман неоднократно и сама мне звонила, зазывая в гости. «Приходите к нам, устроим ужин на четверых, — упрашивала она. — Вадим тоже француз, ему будет приятно поговорить с вами на родном языке». Но я была занята съемками, своим запутанным романом с американцем, отношениями с мужем Мишелем, поэтому для ужина у знаменитости время как-то не выкраивалось. Это произошло за четыре года до нашей встречи с Вадимом. А с американским любовником, кстати, все закончилось грустно — он не хотел переезжать во Францию, я — в Америку. Проще было расстаться.
— Как вы встретились с Вадимом?
— На фестивале полицейского кино в городке Коньяк. Мы оба оказались в составе жюри.
Обычно фестивальным работникам предоставляют целый самолет. И нашей группе выделили. Шумная толпа кинематографистов всех мастей приехала к определенному часу в аэропорт, и все стали внимательно присматриваться друг к другу. Отправляясь в поездку, я справилась у мужа, который в былые времена очень дружил с Вадимом и его женой Брижитт Бардо: «Мы будем с ним председательствовать. Что он за человек, этот Вадим?» Помню его ответ: «Вот увидишь, он вовсе не такой легковесный волокита, искуситель, бабник, каким его описывают в журналах. Он ироничный, очень умный и совершенно очаровательный человек». Много позже Вадим признался, что первый обратил на меня внимание. Я прошла по коридору аэропорта, и ему, проводившему меня взглядом, показалось на мгновение, будто откуда-то сверху пробился луч и выхватил меня из толпы.
Он даже ахнул.
Итак, мы прилетели в Коньяк, нас расселили в гостинице и сразу же отправили на официальный обед. Все жюри уместилось за тремя столиками, и мы с Вадимом оказались рядом. Улыбнулись. Кивнули. Я произнесла пару дежурных фраз: мол, у нас много общих знакомых, да и мой муж с вами когда-то работал. Он поддакнул. И вдруг напомнил о той несостоявшейся встрече в Лос-Анджелесе, с лукавой улыбкой добавив: «Но тогда вы были с другим, и вряд ли бедняга Мишель об этом знал». И вот тут я ощутила на себе всю силу его мужского шарма. Это было сказано с доброжелательной иронией, заговорщически, без капли пошлости или упрека. Стало понятно, почему его называют суперсоблазнителем, — он обладал умением элегантно говорить нужные вещи в нужный момент, вовремя включать улыбку в пол-лица и смотреть на женщину так, что она буквально таяла.
Наши коллеги из фестивального жюри признаются позже, что сразу заметили: между Барро и Вадимом зародилась любовь.
Мы вели себя подозрительно — садились рядом на просмотрах, никого вокруг не замечали, всюду ходили вместе, опаздывали, смеялись некстати и разговаривали, разговаривали... Через три дня после знакомства Вадим позвал меня замуж: «Выходи за меня. Все равно же нам суждено жить вместе!» Но за все время, пока длился фестиваль, открыто своих чувств мы не проявляли, кроме, пожалуй, одного легкого поцелуя в уголок рта. Это произошло, когда Вадим провожал меня вечером в отель. Быстрый поцелуй, сделанный украдкой. Поцелуй, которому обычно не придаешь значения. Так мы попрощались. Вадим знал, что ночью я уезжаю в Ажен, маленький городок неподалеку.
Я ни при каких обстоятельствах не могла пропустить спектакль в своем гастролирующем театре. А Роже предстоял путь домой, в Париж, такси, которое повезет его в аэропорт утром, было уже заказано. Конечно, мы оба чувствовали, что когда-нибудь обязательно встретимся вновь. Возможно, осенью... «Как-нибудь, когда-нибудь…» — эти слова весь вечер вертелись у меня в голове. Нужно было делать решительный шаг. И я отважилась. Оставшись одна в номере, написала ему записку с нехитрой схемой: «Вам обязательно возвращаться завтра в Париж? Поставьте галочку в квадратике рядом со словом «нет» или в квадратике рядом со словом «да». Если поставите галочку в квадратике «да» — то, (стрелочка), «ничего не поделаешь». Если около «нет», то — (стрелочка) — поставьте еще одну галочку в квадратике «да», если согласитесь поехать за мной в богом забытый городок Ажен».
Ответ я получила сразу: две галочки «да» стояли в нужных квадратиках.
Помню и такую историю.
Она произошла на частной вечеринке у одного именитого продюсера по случаю окончания фестиваля. Мы, по обыкновению, чуть припозднились, а когда пришли, обнаружили, что все места уже заняты. Нас с Вадимом посадили не вместе, но мы, как нарочно, оказались за столом друг против друга. Хмельной хозяин дома, слывший бабником и балагуром, приняв лишнего, почему-то выбрал меня «девушкой на вечер», начал приставать, расточать комплименты: «О, Мари-Кристин, какая вы красивая, и как это раньше я не догадывался о том, что вы — моя судьба?
Без вас мне не жить, я хочу умереть в ваших объятиях!» Конечно, я понимала, что это пьяный бред, но как только встретилась глазами с Вадимом, почувствовала особенное значение этих слов. Вадим не отрываясь смотрел на меня — и под воздействием его взгляда они приобрели смысл — и для него, и для меня. Молчание Роже словно красноречиво озвучивалось. Мы оба это поняли. Это мгновение было поистине магическим.
— А вас не пугал роман с плейбоем? Вы же знали, какой любовный шлейф тянется за Вадимом? Наверняка слышали о его многочисленных женах, любовных историях и вообще о дурной репутации.
— Конечно. Повторюсь, мы встретились в зрелом возрасте, давно растеряв все иллюзии. Вадим честно рассказывал мне о своей жизни и подробно — обо всех своих женщинах.
Я сделала поразительное открытие. Несмотря на обилие любовных приключений, он не был счастливым человеком. Вадим жадно искал свое счастье, но не находил. Встретившись, мы не изменили своим привычкам, не изменились внутренне, продолжали быть такими, как всегда, — в этом разгадка нашего счастья. Раньше мы не подходили всему миру, а друг другу подошли. Конечно, Роже от природы был стопроцентным соблазнителем, классическим мачо. Поэтому все двенадцать лет, которые мы провели вместе, он не переставал меня соблазнять. Каждый день. Во всем. Он постоянно говорил мне комплименты, восхищался моими работами в кино, делал подарки по любому случаю, встречал, провожал, если я поздно возвращалась со съемок, готовил. У меня на тумбочке всегда стояли свежие цветы.
Он стал первым, кто сумел отучить меня заглядываться на других мужчин. Ведь я, признаюсь, тоже имела репутацию Казановы в юбке! Роже казался мне лучшим, и мне не хотелось никого, кроме него.
— Каким Вадим был в быту?
— Трогательным, смешным и рассеянным человеком со странностями. Он, например, мог остановиться посреди улицы и завести душевный разговор с клошаром, потому что тот показался ему интересным собеседником. Ума не приложу, как ему удавалось так угадывать людей — бродяжки часто оказывались бывшими преподавателями философии, психологии или потомственными буржуа. Роже беседовал с ними часами, забыв обо всем на свете, даже о назначенной важной встрече с продюсером. А его манера вечно все терять стала притчей во языцех.
Он гробил уйму времени, вечно пытаясь найти в квартире очки, часы, ключи, деньги... И меня в том числе! Сколько раз, когда варила на кухне кофе или готовила завтрак, слышала я его бубнеж: «Куда же она подевалась? Неужели ушла? Чему тут удивляться? Тут нечему удивляться. Я всегда все теряю и ее потерял, эту замечательную женщину, — разве такую удержишь? Она ушла к другому, она точно меня бросила».
Его мама сказала мне удивительные слова: «Ты вернула мне сына. Ты вернула его ему самому. Сделала счастливым. Таким, каким он стал рядом с тобой, он был только в детстве».
Роже носился со мной как мать с ребенком. Провожая в театр на вечерний спектакль, всегда справлялся, что бы я хотела на ужин.
Он пойдет в магазин, все купит и приготовит. А может, я планирую пригласить кого-нибудь из театральных коллег в гости? Или планирую поужинать в ресторане? В каком? Он закажет столик. «Я так хочу приготовить тебе что-нибудь вкусное. Если все же решишь ужинать дома — не пожалеешь!» — говорил он на прощание, целуя меня. Мне тоже нравилось заботиться о Вадиме. Можно сказать, что в нашей семье постоянно шло своеобразное соревнование — кто кого перещеголяет в трогательной заботе. Какое-то время после смерти мужа даже элементарный поход в магазин превращался для меня в настоящее мучение — я постоянно одергивала себя, протягивая руку к пакетику его любимых карамелек, теплому мужскому свитеру, носкам. Пришлось свести посещения магазинов до минимума — приобретался лишь скудный набор продуктов, чтобы, как говорится, не умереть с голоду.
— Для вас Вадим был идеальным, для других женщин — нет.
Многие отзывались о нем нелестно. Одна из его жен, Джейн Фонда, в своих мемуарах припомнила порочные парижские будни, когда Вадим мог запросто привести в дом проститутку, а наутро предложить жене попить втроем кофе.
— Я обо всем этом слышала, конечно. Мы часто говорили с ним о его прошлом. Говорили открыто. Опять-таки, повторюсь, Вадим искал свое счастье всеми возможными способами. Искал любовь. Мужчина, который долго не находит свою женщину, обычно влипает в самые безобразные истории. От отчаяния. От пустоты. От одиночества. И разве можно его за это судить? На похоронах Вадима у гроба собрались все его бывшие жены — мы держались за руки, чувствуя себя единым целым.
Фотография этого странного единения обошла мир и удивила многих. Вряд ли кто-либо понял наши чувства. Я познакомилась с каждой из его бывших жен, мы много разговаривали по душам, и все они говорили мне одно и то же: «Мари-Кристин, меня он никогда не любил так, как вас». Джейн Фонда призналась, что не узнала супруга, когда увидела нас вместе. Он стал другим — у него даже голос изменился и взгляд. Таким влюбленным и чутким она его прежде не знала. В своих интервью тут, в Париже, Фонда открыто говорила: «Роже нашел судьбу в лице Мари-Кристин. Я признаю свое запоздалое поражение. И призываю остальных женщин Вадима сделать то же самое».
— У Вадима были роскошные жены...
— И каждая — со своими тараканами. В Брижитт Бардо он влюбился, когда той исполнилось всего пятнадцать. Это была еще несмышленая, открытая миру, непосредственная и милая девчушка. Но постепенно под влиянием славы и денег она превратилась в капризную, вздорную дамочку. Он в ней разочаровался — не такую же полюбил. Вадим говорил, что, влюбляясь, он всякий раз искренне верил, что это навсегда. Потом, когда отношения портились, он приходил к выводу: у него опять случилось временное помутнение рассудка из-за очередной куклы, красивой снаружи и пустой внутри. Так было у Роже с красавицей актрисой Аннет Стройберг, родившей ему дочь Натали. Пожалуй, исключением из правил оказался роман с Катрин Денев. Дурочкой-то она не была, но у Катрин обнаружились не менее неприятные недостатки. Она — холодная женщина. Фригидная во всех отношениях.
Всегда спокойная, сдержанная, без страстей и эмоций — просто Снежная Королева какая-то. С Джейн Фондой Вадим был счастлив, но лишь первое время. Потом у Джейн начались политические завихрения, ее охватила чрезмерная гражданская активность. Не этого мужчина ждет от любимой женщины. Своим поведением она отталкивала Вадима. Его раздражало, как она себя вела, как ходила на демонстрации, выкрикивала лозунги. Он не понимал ее. Тем более что Джейн было все равно, по какой причине бунтовать — она металась от одного лозунга к другому каждые три недели. Ее последующие неудачные браки это подтверждают: Джейн была замужем и за политиком, и за мультимиллиардером, меняя свои политические взгляды в зависимости от штампа в паспорте. Ничего не получилось у Вадима и с немкой Катрин Шнайдер, она была у него до встречи со мной.
Шнайдер родила ему сына Ваню.
Я оказалась в списке жен Роже самой, что ли, нетипичной красавицей. Собственно, на мне его поиск любви остановился.
— Как думаете, в чем секрет вашего союза?
— В том, что у каждого из нас был ключ от сердца другого. Нас обоих потрепала жизнь, мы научились ценить любовь. Наши чувства были зрелыми и от этого еще более сильными.
Вадим завел в нашей семье такое правило — никогда не ложиться спать, не помирившись. Когда у меня родилась первая внучка, мы много времени проводили с малышкой, ведь дети были заняты на работе, и нам с Вадимом казалось, будто ребенок родился у нас.
Словно судьба подарила нам шанс испытать и эту радость. Пока я снималась или играла в вечерних спектаклях, девочка оставалась на попечении Вадима. Он великолепно справлялся. Старательно менял ей памперсы, рассказывал сказки, баюкал, пел на ночь песенки. И вот что интересно. У Вадима было четверо детей от разных жен — два сына и две дочки. Так получилось, что сыновей поднимали матери, а вот дочек нянчил он. Вадим мне как-то сказал: «Аннет Стройберг вечно пропадала на съемках, Джейн Фонда готовила очередную революцию, а я занимался с крошками. Готовил, стирал, пеленал, умывал... Не поверишь, дочки часто называют меня мамой».
За двенадцать лет, что мы прожили вместе, не было года, чтобы дочери не позвонили Вадиму в День матери с поздравлениями. Роже не побоялся рассказать об этом в интервью «Marie Claire»: «Я горжусь, что сумел стать для дочек настоящей матерью».
Признание такого рода лишний раз подчеркивает, что у него не было комплексов в этом плане.
Уходя в театр, я была спокойна, что наша внучка-дочка будет сытно накормлена, помыта и уложена спать в положенное время. Звоня домой в антрактах и справляясь, все ли хорошо, слышала такое: «У нас полный порядок, но тут небольшая проблемка. Мы описались, а я нигде не могу отыскать чистую пижамку». Или что-то в таком же духе.
— А какой был ваш самый счастливый день рядом с ним?
— Все дни, без исключения.
— А самый тяжелый?
— День его смерти. Для меня. Но вряд ли для него. Ему надоело страдать, он устал от боли, для него смерть была облегчением.
— От чего умер Вадим?
— От рака легких. Он много курил. Когда врачи сообщили диагноз, то сразу поспешили заверить, что постараются вылечить. За два с половиной года он прошел через все круги онкологического ада — облучение, операция, тяжелейшая химиотерапия... Все это оказалось абсолютно бессмысленным. Сейчас задним числом я понимаю, что лучше было бы позволить ему просто дожить сколько осталось и тихо умереть. Врачи должны были честно признаться, что болезнь уже в неизлечимой стадии. Но онкологи всегда говорят больным, что шанс есть, пусть даже один из тысячи. И кто в такой ситуации не захочет попробовать?
Я и сама не верила, что Вадим умрет. Так уж устроен человек: мы надеемся до последнего. Я говорила себе — да, он болен, да, смертельно, ну и что? Выкарабкается. Я его вытяну и все будет хорошо. Для меня было страшным ударом, когда врач сказал, что конец неизбежен. Это произошло за три недели до смерти Роже. Я тогда прервала врача, заявила, что не хочу знать ни больше, ни меньше мужа, потому что не смогу ему врать. Если с Роже все кончено, скажите об этом нам обоим!
«Можно провести еще один сеанс химиотерапии.» — «Зачем?» «Он подарит вам месяц или два жизни». — «А что потом?» — «Потом? Потом не будет». — «Сколько же мне осталось?»— «Ни один медик не может предугадать, как поведет себя организм...» — «Просто ответь: сколько мне осталось?» — «От пятнадцати дней до трех месяцев.
Точно не знаю. Единственное, что я могу тебе пообещать, — все пройдет максимально безболезненно. Обещаю это тебе и Мари-Кристин».
После того разговора Вадим резко изменился. Он отстранился от реальности, ушел в себя, стал вести себя так, будто его уже нет. Он был с нами, среди нас и в то же время отсутствовал, хотя все члены семьи ни на минуту не оставляли его одного. День и ночь я не отходила от него, ночевала в госпитале. К нему приходили Джейн Фонда, Катрин Денев, дочь Ванесса. Как и обещал врач, Роже давали много морфия, чтобы он не чувствовал боли.
Я была рядом с ним, когда настал его последний час. Когда он перестал дышать. (Плачет.)
— Как вы думаете, Мари-Кристин, вы когда-нибудь встретитесь?
— Я уверена в этом, иначе все было бы бессмысленно.
И сегодня продолжаю держать его за руку. Разговариваю с ним каждый день, задаю вопросы, ощущаю его взгляд на себе, чувствую, что он где-то рядом, пусть и в другом измерении, которое не пересекается с нашим.
— Роже Вадим — личность легендарная. Как случилось, что он вдруг перестал снимать большое кино, утратил прежний статус? Не удручало ли его унизительное положение «бывшей звезды»?
— Очень удручало. Ведь он был полон идей, планов, горел желанием снимать. Но… действительно, статус «бывшей звезды» ему скорее мешал, нежели помогал. Все продюсеры, с которыми он когда-то работал, умерли. На студии пришли новые, молодые профессионалы, которым было все равно, кто такой Вадим.
Они под стол пешком ходили, когда он был в зените своей славы, и не собирались вникать в гениальные идеи чудаковатого старика, а уж тем более выделять бюджеты под его проекты. Выживать помогало телевидение, для которого Вадим активно снимал, никогда не переставая мечтать о том, что однажды все же сумеет пробиться на большой экран. А еще он писал. Выпускал книги, которые имели успех у читателей. Писал сценарии, которые большей частью ложились в стол. На будущее. Придумывал сюжеты фильмов.
— О чем были его сценарии?
— Это были истории любви.
— Он хотел снять кино специально для вас? Обычно Вадим всегда снимал своих жен…
— Да, конечно.
Но «мой» фильм он так и не снял. Зато написал цикл песен. Я всегда пела, и мне не раз предлагали записать диск. Композитор у меня имелся, а вот поэта-песенника не было. Однажды Вадим предложил мне написать лирические песни. И написал. Это было последнее счастливое событие, которое случилось с нами перед тем, как он заболел. В его стихах были любовь ко мне, размышления о нашем счастье, наших судьбах, счастливо переплетенных, о том хорошем, что еще ждет нас впереди…
— Может, это и есть тот самый «неснятый» фильм о вас?
— Если это так, то Роже снял свой самый удивительный фильм — поэтический, музыкальный, который существует в воображении каждого, кто слушает эти песни.
Поэтому фильм для всех разный. Раньше Вадим снимал на пленку, а в конце жизни сделал такое вот невидимое кино. И этот фильм все равно о любви. Удивительный итог режиссерской карьеры, не так ли?
Париж
Подпишись на наш канал в Telegram