Дверь мне открыла мама: «Что случилось?» — «Поссорилась с бабушкой. Мне некуда идти. Можно я у вас поживу?..» Я стояла в прихожей и держала на руках дрожащую от холода собачку Нику. Мама приложила палец к губам и ушла в комнату. Я слышала, как на ее вопрос: «Можно Элина поживет у нас?» отчим резко ответил: «Пусть идет домой!»То, что я посмела прийти к ним без разрешения, привело его в ярость!
Мама молча оделась и проводила меня до дома…
Я хорошо помню, как начались все несчастья в нашей семье...
Мы перевозили вещи из старой квартиры на новую. Съезжались в одну большую семью: я, родители и две мои бабушки. Во дворе стали выгружать старый шкаф. И вдруг у самого подъезда огромная зеркальная створка упала и разбилась вдребезги. Кусочки зеркала со звоном разлетелись в разные стороны. Все от неожиданности застыли на месте. А соседка, покачав головой, сказала: «Ой, беда... Примета-то какая плохая!»
Так и вышло. Разбилось зеркало — разбилась жизнь… Мама ушла от папы к другому человеку. Но счастья этот брак ей не принес. А я при живых родителях осталась сиротой…
О том, что у мамы роман, я не догадывалась.
Своего возлюбленного она долго скрывала. Но однажды...
Как-то мама взяла меня с собой в Манеж. Около входа в выставочный зал к нам подошел незнакомый мужчина с цветами. Мама с улыбкой взяла букет и сказала: «Познакомься, это дядя Саша, он художник, его картина висит на этой выставке».
Следующая встреча была у него дома, на Октябрьской улице. В его квартире повсюду вдоль стен стояли картины, пахло красками. Дядя Саша мне очень понравился, он показывал свои рисунки, графические работы, альбомы старых мастеров. Мне было очень интересно его слушать, наверное потому, что со мной впервые говорили как со взрослой. По дороге домой мама сказала, что дядя Саша — ее друг.
Это потом я узнала, что со дня их знакомства прошло уже почти десять лет…
...Однажды в дверь процедурного кабинета районной поликлиники вежливо постучали.
«Войдите!» — сказала молоденькая медсестра. На пороге стоял высокий, красивый юноша в клетчатых штанах и ярком пиджаке. Мама ахнула про себя: «Да с него хоть сейчас пиши портрет Дориана Грея!» Лицо аристократа: увидишь такое — никогда не забудешь. Мама села заполнять медицинскую карточку. И почему-то сразу запомнила имя пациента — Александр Максович Шилов.
Целую неделю мама делала молодому человеку уколы, а он любовался ею. Мама действительно была очень яркой и красивой.
Черные вьющиеся волосы до пояса, смуглая кожа, синие лучистые глаза. На прощание пациент предложил написать ее портрет. «Я буду художником!» — убежденно сказал он. Но мама смущенно отказалась: «Мне некогда. Вечером учусь в институте, да и потом… я замужем, у меня четырехлетняя дочь».
Так случилось, что мамина поликлиника находилась рядом с домом дяди Саши. И они иногда встречались на улице. Каждый раз будущий художник предлагал зайти к нему попозировать. «Нет-нет», — говорила мама, но после долгих уговоров наконец согласилась: он ей понравился.
Шилов жил тогда в коммуналке. Старый дом, дощатые полы, металлическая ржавая раковина, в которую капала вода из крана.
Первый сеанс прошел прекрасно. Мама забежала к нему после вечерних лекций, была голодна, он галантно приготовил ей чай с бутербродами. Потом с гордостью показал газетную заметку, где хвалили его работу — портрет космонавта.
А после второго сеанса в прихожей он неожиданно обнял ее и страстно поцеловал. Да так сильно прижал к себе, что она не успела отстраниться. Руки у него были не как у художника — изящные и тонкие, а натруженные, сильные, большие (одно время он работал грузчиком на мебельной фабрике, возил на тележке распаренные толстые бревна). Мама резко вырвалась. «Саша, я от тебя этого не ожидала. Больше не приду!» — строго сказала она. И, надо сказать, слово сдержала — они расстались на долгие пять лет… За это время Шилов поступил в Суриковский институт, женился на сокурснице и у него родился сын Саша.
А вновь встретились они с мамой случайно, в булочной. Он был, как всегда, шикарно одет и необычайно красив.
— Ну, когда портрет закончим? — улыбнулся он маме, словно они только вчера виделись.
— А у меня уже и прическа другая, да и за пять лет я изменилась... — засмущалась она.
— Ничего. Начнем снова!
И они начали… встречаться. У Шилова брак на грани развода, да и мама была несчастлива с мужем. Казалось, сама судьба подстроила им эту встречу через столько лет.
Одна из маминых сотрудниц случайно увидела их вместе и предупредила: «Аня, не теряй голову! У него очень трудный характер». Но уже ничего нельзя было поделать. Они полюбили друг друга…
Мама бегала на свидания к Шилову тайно. Не решалась уйти из семьи, хотя понимала, что с мужем больше жить не может. Да и как быть со мной, с ее дочкой? И с любимым расстаться не могла. А он все настойчивее требовал, чтобы мама ушла от мужа. Она обещала, но каждый раз возвращалась в семью…
Этот день я прекрасно помню. Мама не пришла домой ночевать. Отцу она сказала, что пойдет с подругой в театр. Но когда папа позвонил ее подруге, выяснилось, что она понятия не имеет, где мама. Папа с бабушкой закрылись в комнате и о чем-то долго говорили, иногда папа переходил на крик.
Мне стало страшно: что-то случилось. И это «что-то» касалось маминого исчезновения…
На следующий день папа в панике стал обзванивать больницы и морги. Вдруг меня осенила догадка: мама — с дядей Сашей! Говорю об этом бабушке, но та молча опускает глаза. Она все знала, но скрывала правду от сына: хотела сохранить семью. Все пятнадцать лет маминого брака с отцом свекровь держала сторону невестки, она ее уважала и любила. Мама отвечала ей взаимностью…
Дома мама появилась лишь на третий день. На кухонном столе в пепельнице дымилась гора окурков. Папа сидел за столом, подперев голову. Он не спал две ночи, не ходил на работу. Мамино признание, что у нее есть любимый человек, отца потрясло: «Я тебе верил как богу!
Не представлял, что ты на такое способна!» Он без конца твердил одно: «Я все прощу, только не уходи…» И мама пожалела его…
Когда я выросла, мама мне все рассказала. Оказывается, в тот злополучный день Шилов взял ее с собой на день рождения друга. Поздно вечером сели в такси. Мама думала, он ее провожает, а они приехали к нему в квартиру. «Саша, уже поздно, меня ждут…» — мама умоляла отпустить ее домой. Но он запер дверь и спрятал ключ: «Я тебе больше не верю! Никуда не пойдешь!» Телефона в его новой квартире еще не было. Ни позвонить, ни убежать…
От тревоги за домашних она не находила себе места. У нее стало плохо с сердцем. Шилову даже пришлось вызывать «скорую». Доктор прописал постельный режим. Так мама на два дня стала пленницей Шилова.
«Я вернусь, — просила его мама. — Только сдам больничный лист, а то меня с работы уволят». Этому он поверил и отпустил ее.
Но она так и не вернулась. Пожалела мужа, а главное — не смогла уйти от дочки. Шилов не простил ей этого. Думаю, мне тоже. И они опять расстались на год...
Этот год был ужасным: попреки, допросы, слежка… Папа уже не верил ей. С горя стал выпивать, все чаще у нас дома вспыхивали скандалы. Стоило маме задержаться в магазине, как он устраивал сцены ревности: «Ты была у своего любовника!»
То, что мама несчастна с отцом, даже я, ребенок, видела…
Однажды мама прочитала в газете, что у Шилова в ЦДРИ открылась первая персональная выставка.
Она была очень рада за него. И отправилась туда. Шилов величественно стоял в толпе поклонников и поклонниц у ее портрета. На портрете мама в голубом пеньюаре кормила грудью белокурого младенца, взятого напрокат у друзей, на фоне вазы с двумя нарциссами. Позже мама попросила его дорисовать третий цветок — из суеверия…
Шилов с улыбкой кивнул в сторону мамы: «А вот и сама модель!» После этой выставки мама больше домой не вернулась…
Папа очень переживал ее уход и до конца не верил, что она могла так поступить с нами. Как-то даже поехал к Шилову, чтобы избить его и сломать руку. О чем они говорили, не знаю, но отец вернулся домой совершенно убитый. Видимо, Шилов сказал ему, что они с мамой любят друг друга.
Драки не получилось…
Отец не мог справиться с горем: ходил за мамой по пятам, предлагал начать все сначала. Шилов боялся, что первый муж вернет ее, и прятал у друзей. Однажды папа все же подкараулил маму, когда она вышла из магазина. «Давай я тебе помогу. Сумки до дома донесу…» Она отказалась…
Шилов уже стал любовью всей ее жизни.
Любил ли Шилов маму? Я часто задавала ей этот вопрос. Тогда она в этом не сомневалась: «Да! Я это чувствовала, хотя он редко говорил об этом...»
Когда мама ушла от нас, семья развалилась — все рассыпалось, как осколки того самого зеркала… Обстановка дома была ужасная: зять с тещей на ножах, да и между собой бабушки не ладили.
Папа вечно был на работе, я его редко видела. Он настолько погрузился в свое горе, что совсем мною не интересовался. Я ему напоминала о матери, бередила рану. Отец ожесточился и, стоило мне к нему с чем-то обратиться, тут же огрызался: «У тебя теперь новый папа, туда и иди!»
Но и дядя Саша отцом мне, к сожалению, не стал. С его появлением в жизни мамы я узнала новые для себя слова — «отчим» и «падчерица». Какими горькими они оказались!
Вначале, когда он делал предложение маме, обещал, что я буду жить с ними. А после свадьбы о своем обещании забыл. Мама должна была принадлежать только ему, он не желал делить ее ни с кем. Даже с прошлым. А маминым прошлым была я…
Его страшно бесило, что внешне я — копия отца.
Он ревновал маму к бывшему мужу. И даже якобы сказал: «Лучше бы Элина была похожа на мать…»
Пока была жива баба Маня, я себя сиротой не чувствовала Она меня вырастила и воспитала. Мама иногда звонила, успокаивала: «Потерпи немного. Мы тебя обязательно возьмем. У тебя будет новый папа. Шилов — очень хороший, умный, добрый. Будем вместе всюду ездить. У нас будет нормальная семья!» Я верила маме и не догадывалась, что на самом деле она меня просто щадила. Сама уже знала, что это невозможно. Если человек семью со своим ребенком оставил, возьмет ли он чужого? Однажды она спросила Шилова обо мне.
— Я с сыном не общаюсь, и ты не общайся с дочерью! — резко сказал он.
— Но я же тебе не запрещаю, — возразила мама.
В ответ он гневно поднял брови и поджал губы. Это означало одно: разговор окончен раз и навсегда!
Так решилась моя судьба. Но я не сразу почувствовала весь ужас своего положения. При редких встречах мама продолжала тешить меня надеждой. И я мечтала: «Скоро мы с мамой снова будем вместе!» Но проходило время, а все оставалось по-прежнему…
Как-то я поделилась с бабушкой своей мечтой. Она вздохнула: «Когда разводятся родители, хуже всех бывает детям…»
До сих пор помню бабушкины слова.
Они стали пророческими. Я эту чашу испила до дна. Остаться сиротой при живых родителях врагу не пожелаю…
И хотя было очевидно: я не нужна была в новой маминой семье, не хотела в это верить. До по-след-не-го!
Это теперь я понимаю: ну а что она могла сделать? Только щадить мою психику и стараться оградить меня от нелюбви отчима.
А тогда, девчонкой, разве я могла смириться с тем, что меня оставила мать, что я не могу ее видеть каждый день?! «Возьми меня к себе. Мне без тебя так тяжело…» — просила я маму. Я добивалась этого по-детски, как могла: умоляла, жаловалась, очень много плакала. Мои глаза воспалились и болели, стали красными, появилась сухость и сильная резь. Меня лечили в Институте педиатрии. Отчим положил.
Как-то позвонила мама и сказала:
— Не звони в выходные, дядя Саша отдыхает…
— А почему мы должны встречаться тайком, урывками, когда он работает в мастерской? Почему я не могу позвонить тебе когда хочу, а должна ждать твоих звонков? Я даже не могу приехать и поздравить тебя в твой день рождения!
Все эти вопросы разрывали ей сердце. Но она твердила одно: дядю Сашу нельзя беспокоить, он много работает и должен отдыхать.
Мама всегда старалась воспитывать меня в уважении к отчиму. Он — трудяга, талант, неординарная личность! Да, у него сложный характер, но благодаря этому характеру он всего в этой жизни добился сам.
Вот я и тянулась к нему, пыталась подружиться, делала ему на дни рождения подарки, какие могла. Дарила дяде Саше книги, альбомы по искусству. Я всю жизнь пыталась достучаться до его сердца. И не понимала, почему он меня не любит? Я же ничего плохого ему не сделала, наоборот, хотела быть ему дочерью…
С папой мы разъехались. Он женился, ему стало не до меня. Мы жили в спальном районе, где все друг про друга все знают. Наша семья оказалась под прицелом сплетен. Помню, выхожу из подъезда, а на меня соседи пальцем показывают. Шепчутся за спиной: вон, мол, пошла сиротка, ее мама бросила. И в школе меня до слез доводили расспросами.
Я винила в этом не столько дядю Сашу, сколько маму: не понимала, почему она не может повлиять на него. Так и жила с этой обидой…
Как-то мама мне дала на премьеру спектакля надеть свои серебряные сережки.
Случайно я одну сережку потеряла. Мама сильно ругала меня за это. Она боялась, что об этом узнает ее муж. Тогда я вспылила и крикнула ей в лицо: «Ты меня бросила! Предательница!» Ушла, хлопнув дверью.
У мамы было трудное счастье. Она наконец-то с любимым мужчиной, но за это ей пришлось слишком дорого заплатить — разлукой с дочерью. Наверное, я мешала ее счастью. Такая маленькая заноза в сердце, которую не вытащить…
Мама страдала оттого, что меня нет рядом. И поначалу сама надеялась, что муж привыкнет ко мне, все образуется… Ведь в свое время, когда друзья отговаривали его от женитьбы на маме: «Зачем тебе это нужно?
Она же с ребенком!», он сказал: «Я бы Анну и с двумя взял! В ней есть все, что должно быть в женщине».
И действительно, в маме было все, что так ценил Шилов: красота, женственность и покорность. В их семье все держалось на мамином терпении. Дядя Саша — мужчина восточного типа: женщина — рабыня! Других вариантов он не терпел…
А мама прощала ему все за талант. Она всегда чувствовала, что можно ему говорить, а что — нет, как не вывести его из себя. Научилась подстраиваться под его настроение. Ни разу не сказала обидного слова, не повысила голоса. Была тише воды, ниже травы…
Идеальная жена для типичного домостройца! У них все и было как при патриархате: он добытчик — зарабатывает деньги, строит дачи, покупает квартиры, меняет машины, а на маме — дом, уборка, готовка, стирка, магазины.
Не только нам, родным, было запрещено приходить в их дом.
Всем маминым подругам туда была заказана дорога. Однажды он, вернувшись домой, в гневе выгнал двух маминых приятельниц. Вслед довольно пожилым дамам на лестничную площадку полетели выпотрошенные сумки. За дверью бушевала гроза и сверкали молнии.
С тех пор мама больше никого без его разрешения в дом не приглашала. Стоило Шилову переступить порог, как она на полуслове бросала трубку и бежала его встречать…
Вскоре умерла моя бабушка Маня.
После ухода мамы она прожила всего полгода. Как могла, пыталась мне ее заменить. От переживаний за меня и за отца у нее не выдержало сердце. Именно в этот момент я остро почувствовала свое одиночество…
Я позвонила маме: «Похороны тогда-то…» Но она прийти не смогла, была уже беременна…
Честно говоря, я не очень хотела, чтобы у меня появились брат или сестра. Интуитивно чувствовала, что тогда совсем потеряю маму. Она так сильно любит отчима, а тут еще родится их общий ребенок. Тогда обо мне и вовсе забудут…
Но когда родилась Маша, я полюбила ее всем сердцем. Мы дружили, несмотря на разницу в четырнадцать лет. Именно Маша настояла на том, чтобы меня пригласили на пятидесятилетие дяди Саши.
В этот день он был в хорошем расположении духа. Маша села за фортепиано. А он пел: «Гори, гори, моя звезда». Это был их любимый с Машей романс. Они часто исполняли его для гостей. Мама сфотографировалась с нами, обеими дочками, на память. Она была такая счастливая!
Я видела, как дядя Саша любит Машу. Он очень хотел ребенка. Мама рассказывала, как счастливый отец передал ей в роддом коробку конфет. Она открыла ее, а там — серьги с бриллиантами. Вот такой красивый сюрприз!
Дядя Саша вообще любил дарить маме украшения. Их всегда покупал сам. Да что украшения, он даже одежду маме сам выбирал. На свой вкус! А она не была транжирой. Не любила на себя тратить деньги и с удовольствием носила то, что покупал ей муж.
Он выдавал маме в месяц определенную сумму на хозяйство. У них не принято было шиковать: икра, осетрина — только для гостей. И хотя мама была экономной хозяйкой, дядя Саша частенько недовольно ворчал: куда, мол, столько потратила...
С рождением Маши наши и без того сложные отношения с отчимом еще больше испортились. Наверное, дядя Саша боялся, что мама станет уделять Маше меньше внимания. Шилов строго-настрого запретил приходить нам с бабой Любой в его отсутствие. Когда Маша подросла, Шилов каждый раз ее допрашивал: «Кто-нибудь приходил к нам?» (А «кто-нибудь» — это я и бабушка Люба, мамина мама.) Однажды вечером Маша на вопрос папы: «У нас кто-нибудь был?» честно ответила: «Элина». Разразился скандал.
При звуках его леденящего голоса маму всегда начинало трясти. Она говорила: будто ножом режет. А уж если заорет, форточки надо закрывать, чтобы на улице не было слышно. Голос у него был сильный, роскошный баритон, с таким бы в опере петь — был бы звездой!
А кричал он на маму по малейшему поводу. То почему грустная, то почему веселая. Чуть что-то не так, кричит: «Убирайся!» А куда идти-то? Мама после очередного скандала приезжала с Машей к нам…
Жили мы в пятиэтажке, в однокомнатной квартирке с маленькой кухней. Мы с трудом помещались. У нас было всего два спальных места: я спала с Машей, мама — с бабушкой валетом. И так неделю, другую, порой и месяц. Пока мама не шла на примирение сама. Она всегда звонила первая. А потом вызывала такси, и они с Машей возвращались к Шилову.
На какое-то время в их доме воцарялся мир. Дядя Саша, смягчившись, покупал им подарки, рисовал мамины портреты. А потом… потом все начиналось сначала. И хотя мама, зная вспыльчивый характер мужа, никогда не перечила, он все равно находил к чему придраться. Как мама говорила: «Ссорились мы редко, но метко».
Осенью Маша собиралась пойти в первый класс. Родители увезли ее на все лето на дачу, чтобы она дышала там свежим воздухом, набиралась сил перед школой. Как-то вечером к ним в гости зашел друг Шилова, отставной военный. «Что вы такие скучные? Сидите как на поминках», — упрекнул он хозяев дома. После его ухода слово за слово разразилась буря. Отчим в сердцах крикнул свое «сакраментальное»: «Уезжай!» И мама, забрав ребенка, переехала к нам.
Маша все лето просидела в душном городе. Но мама ему и это простила. В очередной раз нашла повод для примирения. «Его уже не переделаешь. Я знала, на что шла…» — вот ее слова.
Радовалась ли я тому, что мама наконец жила со мной? И да, и нет. С одной стороны, мы вместе, а с другой — я прекрасно понимала: это временно. Мама не находила себе места, нервничала, переживала. И в то же время это нарушало нашу с бабушкой жизнь. Бабушка уже старенькая, я работала и училась на вечернем в Горном институте. А тут маленький ребенок…
Нам всем в крошечной квартирке было тесно. Шилов как-то после очередного маминого ухода купил для Маши диванчик «Малютка». А то ей спать у нас было не на чем… Конечно, мама с Шиловым старались щадить Машу.
Не ссориться в ее присутствии. Ну а как ее убережешь? Она все видела, все уже понимала…
Как-то дядя Саша обидел Машу. Она плакала, мама ее успокаивала. И вдруг спросила:
— Маш, а если я с ним разведусь и мы будем с тобой жить вдвоем?..
— Нет. Папа у меня один, и другого не будет!
— Тогда терпи, у него такой характер. Я же терплю… — погладила ее по голове мама.
Они то расходились, то сходились, мама уходила и опять возвращалась к нему. Не потому, что некуда было уходить. Все не так просто. Это была ее судьба… При маме Шилов начинал свою карьеру, получил призвание и стал знаменитым художником.
Она создавала ему условия для жизни, творчества…
На него посыпались заказы, устраивались персональные выставки, без конца приглашали за границу. Жить в старой квартире такому известному человеку было уже непрестижно. Вскоре они переехали в знаменитый маршальский дом в Романовом переулке — удивительно красивый, весь в лепнине и мемориальных досках. Какие имена: Василевский, Буденный, Рокоссовский, Конев! Ни одного простого смертного. В квартире Шилова вначале жил Поскребышев, потом ее занимал Жуков. Последним жильцом был маршал Якубовский. Шилов путем сложного обмена получил квартиру у его вдовы.
Это был дворец, а не квартира! Потолки — четыре метра, шикарная лепнина.
Из восьми комнат три — парадные. Стены каждой из комнат были выкрашены в разные тона. Одна — зеленая комната, вторая — вишневая, а третья — синяя. В каждой комнате на полу под цвет стен лежали ковры. Изумительная старинная мебель, камины, бронзовые вазы, множество бронзовых каминных часов XVIII и XIX веков, картины старых мастеров... Двойные высокие филенчатые двери открывались одна за другой. Это производило впечатление дворцовой анфилады. Когда незнакомые люди впервые приходили в гости к Шиловым, думали, что попали в музей.
Однажды дядя Саша по случаю достал редкой красоты шкаф XVII века. Фигуры апостолов Петра и Павла поддерживали тяжелую крышку. На дверцах были искусно вырезаны сценки — Рождество Христово, Благовещение, Пасха.
Бывшие хозяева, пара старичков, рассказывали, что они на коленях молились на этот шкаф, как на икону.
Утром после покупки дядя Саша зашел в комнату, где стоял новый шкаф, и заохал от восхищения: «Это же надо, какая красота! Какой труд!» Мама обиделась: «Саш, мне хочется, чтобы ты на меня так любовался...»
Он уже добился такого статуса, что в этой роскошной квартире они принимали людей самого высокого ранга: членов правительства, элиту, международных деятелей. Для мамы эти приемы были серьезным испытанием. Она готовилась к приходу гостей за неделю. Помощников-то не было. Все блюда готовила сама: пекла пирожки, торт «Наполеон», варила студень. Высокопоставленные гости, которых трудно удивить, с восхищением ели мамино угощение. А Шилов хвалился: «Это все Аня сама приготовила!
Старалась». Он гордился ею.
Каково содержать в чистоте огромную квартиру? А еще — такой требовательный муж, ребенок, собака... Как она успевала? Не представляю! Работы по дому хватало: пропылесосить, пыль протереть, окна помыть (а их в квартире было штук двадцать), на рынок сбегать, приготовить, постирать... Порой мама гладила до тридцати рубашек в день! А ухаживать за антикварной мебелью — это ведь целое искусство. Макаешь специальную кисточку в раствор для мебели и тщательно чистишь каждую завитушку, а потом полируешь всю поверхность.
Только в воскресенье дядя Саша сам ездил на рынок и привозил фрукты и овощи. Это была их семейная традиция.
Отчим обожал носить летом светлые костюмы, их у него было великое множество. В химчистке их чистили плохо, и мама стирала руками. Да что там костюмы! И ботинки, и туфли ему начищала. Бывало, стоит Шилов у подъезда, весь одетый с иголочки — в белоснежном смокинге, в накрахмаленной сорочке, — и газету читает, а она его «Мерседес» моет. Ну не будет же он во всем светлом пачкаться?
Мама смертельно уставала, порой даже плакала от усталости. С обидой говорила мужу:
— Я — твоя домработница, прислуга…
— А как же другие женщины? И работают, и дома успевают! — удивлялся он.
— Но не у всех же квартира в триста метров и муж — народный художник СССР!
Каждый день она вставала очень рано, часов в шесть.
Будила Машу, кормила ее и провожала в школу. Потом гуляла с собакой, пока муж спит. А когда он просыпался и шел в душ, быстро готовила ему завтрак. Ей надо было успеть сварить кашу, испечь сырники или поставить в духовку запеканку, заварить чай. На стуле у кровати хозяина ждали чистые носочки и отутюженный носовой платок. Рубашку и костюм он выбирал сам. А дальше было самое сложное: подать творожники именно той температуры, которую он любил. Если еда была слишком горячей, мог гневно отшвырнуть тарелку. С чаем тоже были проблемы: он должен был быть правильной температуры, не выше и не ниже — в общем, поди пойми...
Когда Шилов уходил работать к себе в мастерскую, мама часто плакала. «Если бы он видел мой труд за день! Сколько я успеваю, сколько делаю!» — жаловалась она мне по телефону. А он не хотел этого видеть. Не понимал: что ей еще надо? Живет как у Христа за пазухой и жалуется!
— Да я тебе весь мир показал! — возмущался он.
— А есть люди, которые этот мир не видели и прекрасно душа в душу живут! А весь мир я и по телевизору посмотрю, — отвечала мама.
Да для нее эти поездки за границу были мукой! Там она должна была сопровождать мужа на выставках, ходить на приемы. После каждого выхода в свет частенько ругались. Мама не смела даже взглянуть ни на одного мужчину, она знала, что муж страшно ревнив.
А мужчины на нее всегда засматривались, обращали внимание, говорили комплименты, приглашали танцевать. Дядя Саша этого не выносил, злился страшно!
Однажды они поехали в ФРГ с выставкой. В ресторане сидела большая компания: наши физики-ядерщики и делегация художников. Один из физиков очень смешно рассказал про своего кота. Мама смеялась от души, громче всех. Сосед Шилова в шутку шепнул ему: «Я бы на вашем месте вызвал его на дуэль!» Шилов принял этот «совет» всерьез и вечером устроил маме сцену. В приступе ярости разорвал на ней в клочья халатик.
В Португалии они познакомились с польским послом и его женой. Вчетвером отправились гулять к океану. Был сильный шторм. Мама испугалась. Посол галантно взял ее под руку и повел вперед.
Сзади шли Шилов с его супругой. Вечером опять претензии: ты, мол, не умеешь себя вести...
Смешно! Да маме никто не нужен был, кроме него. Это же очевидно! Она мечтала, чтобы в ее жизни был хороший добрый муж — один на всю жизнь!
А вот у нее основания ревновать мужа имелись. Но она в этом смысле никогда не жаловалась мне на Шилова. Только спустя время призналась, что знала о его постоянных изменах.
Мастерская Шилова находилась неподалеку от их квартиры, в Брюсовом переулке. В известном доме артистов Большого театра на самом последнем этаже именитому художнику выделили три квартиры: одну трехкомнатную и две двухкомнатные. Они все соединялись «сапожком», окнами во двор.
Из двух квартир он сделал мастерскую, а одну оставил как жилую.
Однажды мама пришла в Брюсов переулок снять показания счетчика на лестничной площадке, а ручку взять забыла. Ну не возвращаться же! Пришлось звонить в дверь мастерской. Муж явно не ожидал ее визита. За дверью послышался шорох. Вдруг мама слышит, кто-то подошел к глазку. Спустя время дверь открыли. Она никогда его таким не видела: весь красный, взволнованный, будто его на месте преступления застукали. Рядом стоит смущенная девушка. Он стал оправдываться, что, мол, она чья-то родственница, пришла по делу…
«Странный какой! Сказал бы — натурщица, я бы поверила…» — думала мама, возвращаясь домой. Ну а натурщиц у него было море! Красивые, молодые…
Поначалу мама очень нервничала по этому поводу, переживала.
Но никогда не устраивала сцен ревности, молча все сносила. Не проверяла из любопытства его карманы, не караулила у мастерской. Конечно, ей было больно. Часто звонили анонимы и говорили: «Вашего мужа мы видели там-то с той-то…» Вначале она не хотела в это верить, а потом смирилась.
Ее отдушиной была Машенька. Она подрастала и требовала к себе все больше внимания.
Маша, Машенька, ангел наш! Эта маленькая девочка была удивительно добрым человечком, старалась всех помирить, сделать так, чтобы мама и папа жили дружно и никогда не ссорились.
В детстве я не верила во всякие приметы, мистические совпадения. Но когда столкнулась с этим, пришлось поверить…
На всю жизнь запомнила разбитую дверцу шкафа у нас во дворе и возглас соседки: «Плохая примета!» А еще до сих пор боюсь цифры «четырнадцать». Когда мне исполнилось четырнадцать, мама ушла из семьи. И в четырнадцать лет серьезно заболела Маша...
Машеньке было чуть больше пяти, когда отец в очередной раз выгнал маму из дома. Они снова приехали к нам. В маленькой прихожей стояла шаткая этажерка, а на ней — старое тяжелое зеркало. Ника, моя собачка, поводком закрутила Машу, и они случайно задели этажерку. Она покачнулась, и зеркало упало на Машу. Сестра громко плакала, у нее долго на руке не проходил синяк. А когда ей исполнилось четырнадцать, она вдруг стала жаловаться на боли в левой руке, как раз на месте ушиба.
Врачи поставили диагноз: саркома Юинга. Страшная, неизлечимая болезнь.
Дядя Саша сделал все возможное и невозможное для того, чтобы спасти дочь. Машу смотрели лучшие врачи, она лечилась в лучших клиниках. Ее возили в Израиль, шесть месяцев она пролежала в больнице в Австрии. Мама жила с Машей в палате, дядя Саша снял квартиру при нашем посольстве и каждый день был рядом. За границей Маше сделали уникальную операцию, у нас появилась надежда, что она будет жить…
И у нее даже настроение поднялось. Маша с удовольствием ходила на лечебную гимнастику. Лежала на матах и пела: «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко…» Однажды Маша сказала маме: «Ты знаешь, чего мне хочется больше всего?
Пить чай в нашей московской кухне, и чтобы под ногами лежал Джек».
Большая лохматая овчарка безумно любила Машу. У них был свой ритуал. По утрам Джек вскакивал на ее постель и весело «выкапывал» спящую Машу из-под одеяла.
Машина болезнь нас всех сплотила. На время мы стали единой семьей, живущей только одним — желанием помочь девочке. Когда дядя Саша прилетал в Москву, я сразу звонила и узнавала о состоянии Маши. Приезжала к нему в мастерскую с нашими родственниками, и мы старались, как могли, его поддержать.
В то время, пока мама с Машей находились в Австрии, мой жених подарил мне на день рождения подарок — поездку в Дубаи.
Мы поехали в свое предсвадебное путешествие. Но там случайно я встретила другого человека. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда. Когда я рассказала маме по телефону, что выхожу замуж за другого, она была поражена. Машенька принимала активное участие в моей судьбе, ее все очень интересовало. Она хотела как можно скорее познакомиться с моим будущим мужем. Мы с Сашей подали заявление во Дворец бракосочетания. И так как Маше становилось лучше, она должна была быть свидетельницей на моей свадьбе. Но когда мы встретились, у меня сжалость сердце: так сильно она похудела. Но она была полна оптимизма, шутила, рассказывала, как они часами беседовали на английском с австрийским профессором. Маша выбрала мне свадебное платье. И так за меня радовалась, что я выхожу замуж!
Она казалась не по годам мудрой и рассудительной. Как-то по телефону рассказала мне, что с одноклассниками ей неинтересно: «Они как дети…» Даже на меня она смотрела как на младшую сестру. Помню, лежит, прижав к изрезанной груди игрушечную лягушку, и говорит: «Элин, я очень хочу племянников. Я буду их одевать как куколок. Рожай быстрее…»
Вначале все было хорошо, но потом болезнь вернулась. Маша терпела нечеловеческие муки, страшную боль, но стоически переносила все страдания. Однажды только спросила маму: «За что мне это?», мама ответила: «За все грехи нашего рода. А больше всего, наверное, за мои…»
Так как Маше с каждым днем становилось хуже, а день свадьбы приближался, было понятно, что ни мама, ни Маша не смогут прийти на торжество.
Мама просила меня перенести свадьбу. Но мой жених и моя будущая свекровь настаивали. И я вышла замуж 15 ноября без благословения мамы и без свидетелей. Свадьба была скромной и очень грустной…
Мама не отходила от Маши полтора года. Спала урывками. Стоит в прихожей с очередным профессором — «светилой», слушает его рекомендации, а сама спит с открытыми глазами…
Дядя Саша ходил черный от горя, работать не мог. Как-то с грустью сказал маме: «У тебя хоть еще дочь есть…» С сыном он тогда не общался. Для дяди Саши Маша была всем. Его любимицей. Все, что он делал, делал для нее. А ей в итоге ничего и не понадобилось… Как-то врач из хосписа, которая пришла к Маше, сказала нам с мамой: «Когда в семье так тяжело болеют дети, каждый из супругов переживает эту трагедию по-своему…»
Дяде Саше было невыносимо видеть страдания дочери, он столько сил положил, чтобы ее спасти.
Он теперь целыми днями пропадал в своей мастерской. Мама недавно сказала одну фразу: «Ты знаешь, я все ему простила, хотя он меня всю жизнь обижал и изменял. Но одного ему простить не могу — когда Маша умирала, последние дни доживала, вместо того чтобы быть с семьей, он находил утешение в объятиях других женщин…»
Однажды его ждали дома лекари и какой-то экстрасенс. Мама звонит ему: «Саша, тебя же люди ждут!» — «Сейчас приду». Проходит полчаса, час, а его все нет. А идти с Брюсова переулка до Романова — пять минут.
Я сижу у подъезда в машине, жду маминого сигнала, чтобы дядю Сашу подвезти. Вдруг гляжу: он идет, рядом — какая-то молодая женщина. «Наверное, врача к Маше ведет…» — подумала я. А они подошли к подъезду и стали целоваться. Маме я ничего не сказала, пощадила ее. Я не знала, что она за этой сценой наблюдала из окна.
Но ей было не до этого — она круглосуточно дежурила возле постели умирающей Маши. Машенька требовала к себе столько внимания, что мама ни на секунду не могла ее оставить. А утром некому выйти с Джеком погулять. Однажды она не выдержала и позвонила Шилову в мастерскую:
— Саша, погуляй с собакой. Я не могу Машу бросить. Войди в положение.
— Мне некогда. Я работаю!
Мама оставила Машеньку, накинула пальто и бросилась с Джеком на улицу. Смотрит, а по Воздвиженке навстречу Шилов идет — провожает какую-то молоденькую девушку до метро. Маму он явно заметил. Но они оба сделали вид, будто незнакомы. Она пошла в одну сторону, а он — в другую…
Шилов выполнял любые желания Маши, старался ее хоть чем-нибудь развлечь и поддержать. Как-то попросил своего друга, редактора, напечатать фотографию дочери. Целый месяц на страницах журнала шел конкурс «Школьная красавица». И читатели выбрали королевой красоты Машу! В этом же журнале были напечатаны фотографии покалеченных войной чеченских детей. Маша разглядывала их снимки и плакала: «Мама, люди увидят меня в журнале и скажут: «Она такая красивая, нарядная, королева красоты, а тут бедные детки..» Что они обо мне подумают?
А я ведь умираю! И никто этого не знает…»
Машину фотографию увидел один испанский студент и влюбился в нее. В редакции журнала узнал ее адрес. И Маше стали приходить открытки. Большими печатными буквами он писал по-русски: «Маша, ты живешь в большом коммунистическом доме. Я видел на нем много досок… Меня зовут Карлос. Я приехал в Москву из Испании…» Карлос вместе с открытками передавал Маше орхидеи. Каждый день консьержка приносила в квартиру букеты. Конечно, Карлос не знал, что Маша умирает. А ей очень хотелось на него посмотреть, но так, чтобы он ее не видел…
Но Маша уже не вставала с постели. Врачи были бессильны перед этой страшной болезнью. Спасти ее могло только чудо!
От отчаяния мама с дядей Сашей бросились к колдунам, шаманам, экстрасенсам. Кто только не побывал в их доме: Кашпировский, Джуна, Чумак, даже хилер из Филиппин приезжал.
Знаменитого шамана из Камеруна Шилов выписал через Министерство иностранных дел. Тот приехал в Москву зимой, одетый очень легко, в костюме. Только на голове у него была забавная шапочка с бубенчиками. С собой он привез целую коробку трав и кореньев. Он думал, что летит к кому-то из членов правительства, а оказалось — к умирающей девочке…
Шаман принялся лечить Машу этими снадобьями, но ей становилось все хуже и хуже. Он пообещал, что вылечит ее. Обезумевшие от горя родители поверили ему. Для совершения обряда ему нужно было привезти из Камеруна «священное ложе».
Это деревянное ложе передавалось целителям из поколения в поколение. На него укладывали больного и совершали определенные ритуалы. Передать его не могли, шаман должен был лететь за ним сам. Он улетел и обещал срочно вернуться. Его самолет прилетал из Камеруна, к сожалению, только 20 января.
А 19 января, на Крещение, бог забрал Машу… Она вдруг села на кровати и сказала: «Мне очень плохо. Мама, собери мои игрушки. Быстрее…» И все. Упала на подушку и умерла.
Когда выносили ее тело, Джек, запертый в дальней комнате, страшно завыл. И потом каждое утро прыгал на Машину кровать, пытался по привычке найти свою подружку под одеялом…
В этот день Карлос принес ей не орхидеи, как обычно, а одну розу.
В записке написал: «Я знаю, что у русских есть обычай дарить любимым красную розу…» Консьержка взяла записку и заплакала: «Машенька сегодня умерла …» Он был поражен: такая красивая и молодая! Всего шестнадцать лет, как такое возможно!!! Спустя время мама написала Карлосу письмо. В нем она поблагодарила его за то, что он скрасил последние дни ее дочери.
Жаль, что они так никогда и не встретились…
С тех пор, вот уже пятнадцать лет, каждый год в день рождения Маши, 3 июля, и в день ее смерти Карлос приносит на могилу ее любимые орхидеи. Мы с мамой находим там маленькие фарфоровые фигурки: то скульптурка грации, то жених и невеста плывут на лодочке... И обязательно — свадебная открытка.
Только пишет Карлос уже на испанском, обращаясь к Маше: «Мой ангел!»
Уход Маши ошеломил всех. У мамы началась тяжелейшая депрессия. Я не могла остаться с ней даже на одну ночь — вахтеры обязательно донесли бы Шилову. Привозила продукты, а потом их же увозила. Она ни к чему не притрагивалась.
Это чудовищное горе сломило и дядю Сашу. Он сразу ожесточился на весь мир! Словно мы были виноваты в том, что живы, а Маша ушла.
Теперь, когда прошло пятнадцать лет, я его прощаю и начинаю понимать. Маша была смыслом его жизни. И он не смирился с ее потерей. Только этим я и объясняю то, что тогда началось. А началось нечто невероятное!
Мне позвонила мама и сказала, что Маши больше нет. Она попросила купить сестре белые туфельки. Ее хоронили в свадебном платье, которое привезли из Австрии. Мы с мужем отправились в магазин «Гименей», а отовсюду — звон колоколов. Это был праздник Крещения. У меня же в ушах звучат мамины слова: «Машенька ушла от нас…» Мы все купили, приходим, а консьержка нас не пускает. Я, вся зареванная, спрашиваю: «Вы меня не узнаете?» — «Узнаю, Элина. Но мне приказано вас не пускать».
На похоронах дядя Саша даже рядом с мамой не сел. Держался в стороне, будто это не она родила ему любимую дочь. Его окружали какие-то посторонние женщины, утешали. Кобзон спросил маму: «Это ваши родственницы?» — «Нет». — «Надо же! У Шилова даже плакальщицы красивые!» Все это видели и были поражены его цинизмом.
Каждый из супругов, к сожалению, переживал эту трагедию в одиночку.
Мама осталась жить в Романовом переулке — одна в опустевших восьми комнатах.
Дядя Саша окончательно переселился в мастерскую. Иногда, правда, он приходил домой. Открывал шкафы, наверное, проверял — все ли на месте. Ночевать не оставался. Он окончательно отдалился и смотрел на маму как на чужую, холодным, отстраненным взглядом.
А в чем она виновата? Мама убита горем, ее жизнь была в опасности. Потеряла 16 килограммов, перестала есть, спать, вставать с постели.
Через год после смерти Маши доброжелатели сообщили маме, что у ее мужа родилась дочка Катя. А потом, по слухам, у него стали рождаться и другие дети — один за другим.
Насколько маме известно, дядя Саша их всех признал, дал им свою фамилию.
Мама уже ему мешала, ему хотелось освободить квартиру для наследников. Только она начала приходить в себя, как Шилов решил разводиться.
Первое, что он сделал,— забрал Машины украшения. От него пришел знакомый и сказал, что они нужны Шилову для портретов дочери, которые он продолжал рисовать. Мама безропотно их отдала. А потом стал требовать отдать ему мамины драгоценности. Она отказалась, сказала, что предъявит их на суде, но прежде оценит. Хотела честно поделить все пополам. Но когда он узнал, что она составила опись и их оценила, это привело его в ярость.
Мама прекрасно понимала, что так же, как и Машины, он заберет и ее украшения и разделить ничего не удастся. При связях мужа, при его возможностях и деньгах он оставит ее бомжом. Ведь недаром говорят: «С сильным не дерись…»
«Первый звоночек» прозвенел еще при жизни Маши. Как-то серьезно заболела мамина мама. Шилов не поверил в болезнь бабушки, хотя она была прикована к постели после инсульта, и маму к ней не пускал. Дождавшись очередного «Убирайся из моего дома!», мама собрала вещи, взяла украшения и перевезла все к бабушке. Утром, когда она вернулась за Машей, отчим стал угрожать ей милицией: мол, она его ограбила. Мама забрала Машу, и они месяца два скитались по знакомым…
Но это была всего лишь репетиция. Теперь же он объявил маме настоящую войну.
Видимо, за то, что Маши не стало…
Как-то в дверь моей квартиры позвонила мама. «Ты знаешь, а у нас замки поменяли. Я не могу попасть домой». Оказывается, пока она оценивала драгоценности у независимого эксперта-геммолога, в ее отсутствие Шилов врезал новые замки. Она вставляет ключ — а он не подходит. Нонсенс! Мама не просто была прописана там, они вместе с Шиловым являлись собственниками этой квартиры. Мама с двумя понятыми составила акт, что не может попасть в свой дом, и вместе с описью украшений оставила акт коменданту дома.
Мама осталась на улице в чем была: в стареньком плаще и кроссовках. Наступили холода, а она абсолютно раздета. У нас, к сожалению, были разные размеры. Помню, мама долго ходила в кроссовках и получила воспаление легких, потом у нее развилась астма.
Она звонила, просила отчима отдать ее теплые вещи: «Саша, уже холодно, мне на улицу выйти не в чем…» Но разговора не получилось. Он не считал нужным отдать ей хоть что-нибудь. Маме очень помогли подруги, знакомые: одели, обули, дали денег на первое время. Низкий им за это поклон! Если бы не они, не знаю, как бы мы выжили…
Только мама пришла в себя — новый удар. Начались суды. Вдруг выяснилось, что она не только выписана из квартиры, но и лишена собственности на нее. Что в принципе по закону невозможно! Я прописала ее к себе, ведь она, очень больной человек, не могла даже в поликлинику ходить.
Но дядя Саша ее не жалел. Цена вопроса — мешочек дамских колечек и сережек.
То, что он дарил на память, на рождение дочери, на праздники... Как горько сказала мама: «Он не дарил мне их, а просто дал поносить». Мамин врач, увидев опись украшений и цены, ужаснулась: «Боже, какой человек, а так мелочится!»
Но отчим считал по-другому. Всех поставил на уши! Всюду стал трубить, что у него жена украла свои же собственные украшения. Написал заявление, было возбуждено уголовное дело по факту кражи. Под подозрением оказалась и я — как мамина соучастница. Ко мне домой зачастили какие-то люди, они представлялись сотрудниками милиции, устраивали перекрестные допросы, требовали немедленно отдать им драгоценности. Санкции на обыск они получить не могли. Это было незаконно. И они давили, угрожали, запугивали.. Мама не верила Шилову и твердила одно: если отдам, честного раздела не будет!
Не выдержав очередного потрясения, она снова слегла в больницу.
Тогда эти «сотрудники» взялись за меня! Однажды возвращаюсь домой, а на лестничной площадке стоит парень. «Вам повестка», — протягивает бумажку. А потом вдруг спохватился: «Можно от вас позвонить?» Доверчиво открываю дверь. Вместе с ним в квартиру врываются еще несколько человек. Они уселись на кухне, и началось…
— Эти украшения мы изымем любой ценой!
— Ради бога, ищите. Что найдете — ваше! Моя совесть чиста, правда на моей стороне, и делайте что хотите! — спокойно сказала я.
Допрос длился несколько часов. Правда, протокол не вели, хотя называли меня подследственной. Я держалась, как могла, изо всех сил, старалась не показать, что напугана…
Когда они ушли, я едва смогла унять дрожь. Как только вернулся муж, мы закрыли квартиру и уехали к родственникам. Долго скрывались. На нервной почве у меня начался нейродермит. О том, что за моей квартирой следили, я знала от соседей. Каждый день на лестничной площадке дежурили неизвестные личности в штатском. Я стала серьезно опасаться за свою жизнь.
Отчим — богатый, известный человек, у него большие связи, с ним дружил Лужков. А кто мы? Бедные, простые люди, мама — инвалид…
У маминой больничной койки дежурили «посетители».
Они караулили ее каждый день. Мама принимала сильнейшие транквилизаторы. Только откроет глаза — а они уже сидят: «Анна Юрьевна, отдайте драгоценности». А украшения были с ней, лежали рядом, в тумбочке.
Однажды вечером я отправилась навестить ее в больнице. Это было страшной ошибкой. В холле я сразу же обратила внимание на человека, который якобы читал газету. По его взгляду я поняла, кто это.
Сижу в маминой палате. А за окнами разворачивается операция по захвату «опасного преступника». Они хотели задержать меня и таким образом надавить на маму. Больницу окружили машины. Все отделение гудело! Пациенты, напуганные, бегали от окна к окну, тревожно шептались. А это было, между прочим, санаторное отделение, где лежали люди с реактивной депрессией, им волноваться противопоказано.
Как же мне выйти из больницы? Пробую через черный ход, вдруг вижу — там все уже оцепили. Один больной помог влезть обратно в отделение через окно. Я оказалась в ловушке и провела ночь в отделении. Наутро у больницы дежурило еще больше машин. Вместо того чтобы ловить настоящих преступников, они устроили охоту на двух беззащитных, измученных женщин!
Утром я вышла во двор вместе с маминым лечащим врачом. Очень боялась, что устроят расправу в маминой палате и она этого не выдержит. Вдруг — о счастье! — мимо проезжает машина «Скорой помощи». Врач голосует, и я сажусь туда. Так, незамеченной, выехала за ворота клиники.
Я сразу поехала к прокурору, все рассказала и отдала заявление: «Я вынуждена обратиться к вам за помощью. Жизнь моя и моей матери превратилась в кошмар…» Позорное уголовное дело было закрыто.
Но на маму так подействовала эта атака, что ее сердце не выдержало. Она решила все отдать своим мучителям. Бороться с ними у нее уже не было ни сил, ни здоровья.
На следующий день в ее палату явился Шилов в сопровождении нескольких вооруженных мужчин. Изъятие произошло при лечащем враче и двух медсестрах по описи. Люди, которые лечили маму, были поражены. Ведь с этой женщиной Шилов прожил вместе 22 года, они потеряли любимого ребенка. А он отнимал у нее то, что сам и подарил… У мамы даже обручального колечка не осталось.
Единственное, что ей было жаль, — это те сережки, которые муж положил в коробку конфет в знак благодарности за рождение Маши. А так…
А на суд Шилов принес бумагу, что он все драгоценности продал за две тысячи долларов. И готов эту сумму поделить пополам. По справедливости…
Адвокат заявил, что все это была бижутерия. Надо ли говорить, что даже по скромным оценкам экспертов, «бижутерия» стоила более 75 тысяч долларов!
Судебный процесс длился года два. Этот раздел — пародия на закон, глумление, издевка!
Делить им, как оказалось, было нечего. Дачу он заранее продал. На суде антиквариат в списки совместного имущества не попал.
Его адвокат удивленно развел руками: «Какой антиквариат? Я был в квартире Шилова и ничего не видел». Дорогая квартира была оценена БТИ. Что для такого дворца просто копейки.
После развода бывший отчим снял со стен своей картинной галереи все мамины портреты. Остался лишь один — тот, где она кормит грудью чужого ребенка.
Вот такой страшный конец! А ведь они прожили нелегкую большую жизнь, какая была необыкновенная любовь и какая горькая трагедия их связывает.
Иногда я задаю себе вопрос: всегда ли отчим был таким? Да нет… Конечно, нет! Он был и другим. Многим помогал, в том числе мне. Устраивал маминых родственников в больницы. А как он отчаянно спасал Машу, как боролся за нее!
Он дал жизнь моей сестре, она его любила. За это я его ценю и уважаю…
И, как это ни парадоксально звучит, мама была его единственной и самой большой любовью. В этом я уверена! Если бы не смерть Маши, их ничто бы не разъединило.
Такой, как мама, он не найдет. Он ведь так до сих пор и не женился. Мама сама говорила: «За двадцать два года нашего брака он мог уйти от меня в любой момент, вокруг всегда было много молоденьких претенденток. Но ведь не ушел…»
Интересно распорядилась жизнь… Когда-то мама ушла от меня, а сейчас вернулась. Мы с ней рядом. Я давно ее простила, у меня никого дороже мамы нет… Она начала жизнь заново.
С нуля. Считаю, что она совершила подвиг. После таких ударов судьбы вряд ли бы кто-то выстоял. А она выжила…
Маша так хотела, чтобы родители были вместе! Увы, беда их разъединила. Они даже на кладбище ходят отдельно. Дядя Саша по-прежнему не разговаривает с мамой. Если она звонит по поводу Машенькиной могилы, молча выслушивает и кладет трубку. Он даже памятник поставил, не посоветовавшись с ней. Бронзовый ангел с поднятыми вверх крыльями.
Последний раз они случайно столкнулись на Ваганьковском в Машенькину годовщину. «Саша, давай вместе посидим у Маши. Ей будет приятно», — предложила мама. Но он молча развернулся и пошел прочь. Где-то у входа на кладбище трубач вдруг заиграл романс «Гори, гори, моя звезда».
Тот самый, который дядя Саша так любил петь под Машин аккомпанемент. Мама вздрогнула и обернулась — его фигура с гордо поднятой головой стремительно удалялась. Только бронзовый ангел был свидетелем этой встречи…
Благодарим салон «Мёбель» за помощь в организации съемки
Подпишись на наш канал в Telegram