Мужчины уходят — иногда разлука длится недолго, а порой годами... Бывает, что они не возвращаются никогда, и тогда женщине остаются пожелтевшие письма, выцветшие фотографии и воспоминания, от которых не становится легче…
Ева Нансен, жена знаменитого полярного исследователя, родилась и выросла в Норвегии — стране моряков, жен моряков и тех, кого они оставили вдовами. Она знала, что удел женщины — ждать, надеяться на лучшее. Так она жила и не роптала, когда разлука затягивалась на годы, от мужа не поступало известий, а в газетах появлялись сообщения о том, что на берег выброшены обломки его корабля.
Или — это стоило всего остального! — рассказывали о выловленной в открытом море бутылке с последним посланием Фритьофа Нансена, приветом жене и дочке и обращением к другим полярным исследователям. Он-де прошел свой путь и ни о чем не жалеет... На какие только выдумки не идут журналисты, чтобы поднять тираж!
Сейчас муж был не в полярных льдах, а в Лондоне. Возможно, в эту самую минуту он входил в Букингемский дворец и камер-паж в пудреном парике открывал перед ним дверь в королевский кабинет. Фритьоф Нансен стал норвежским послом, вел важные переговоры, одетый в черный фрак и короткие белые панталоны с шелковыми чулками, появлялся на дворцовых приемах — и там его, конечно, сразу же окружали женщины.
Муж хорош собой, его слава действует на дам, как магнит на металлическую стружку: рассказы о путешествии на собачьей упряжке к Северному полюсу, схватках с белыми медведями и зимовке на пустынном ледяном острове в землянке, вручную сложенной из камней, они готовы слушать часами. Ева сама отказалась от поездки в Англию — сказала мужу, что детям дальняя дорога ни к чему, а ей лучше остаться с ними, — и теперь пыталась понять, почему это сорвалось у нее с языка.
Восемнадцать лет супружества — очень большой срок. Чувство притупляется, быт, словно ржавчина, разъедает то, что когда-то соединило людей. Раньше они могли пожертвовать друг для друга всем, а что между ними сейчас?
Ответа на этот вопрос Ева не знала: в последние годы ей казалось, что Фритьоф отходит от нее все дальше и дальше.
Позади несколько лет недомолвок, недосказанностей и выдуманных обид — непонимание накапливалось и разрушало их отношения. Надо было ехать с мужем в Лондон, а она, уверившись, что он любит ее не так, как прежде, решила его наказать и сказала «нет»… Глядя на то, как к нему липнут другие женщины, она в конце концов начала злиться: свирепые белые медведи и растаскивающие взятые в дорогу припасы вороватые песцы, ледяная землянка — ах, страдалец! Слушавшие его разинув рот глупые куры не подозревают: из путешествия к Северному полюсу он вернулся здоровым как бык, поправившись на десять килограммов — сорокаградусные морозы и медвежье мясо пошли ему на пользу.
Но какой смысл в ее жизни, если то, чему она была посвящена, оказалось вздором?
Так думала Ева Нансен, провожая мужа в Лондон, но теперь, через два года разлуки, все это казалось вздором: Фритьоф скоро вернется, и они начнут все сначала. Ева была в этом уверена, и ее тревожило только то, что один из ее детей, шустрый Коре, все время покашливал — но доктор Йенсен говорил, что это самая обыкновенная простуда. Она скоро пройдет, и беспокоиться не стоит.
А за много миль от норвежской долины Люсакер и фьорда, где стоял их большой, двухэтажный, выстроенный в стиле итальянского Возрождения дом, в Лондоне, в здании, отведенном под норвежское посольство, изнывал от тревоги и тоски Фритьоф Нансен. Он так и не понял, почему жена отказалась от поездки в Англию, без нее ему было плохо.
Нансен любил Еву так же, как и прежде, и считал дни до возвращения в Норвегию. Его очень беспокоило то, как холодно и отстраненно она разговаривала с ним в последние дни перед отъездом. Что между ними произошло? Как с этим справиться? Беда была в том, что знаменитый Фритьоф Нансен совсем не умел обращаться с женщинами и плохо их понимал.
Он познакомился с Евой, рассекая на лыжах горные склоны. Нансен был знаменитым лыжником: к этому времени он двенадцать раз побеждал на национальных состязаниях. Спускаясь с горы в лесу близ Фрогнерсетерена, он затормозил возле большого сугроба — из него торчали две красные полированные лыжи, а под ними виднелись очень милые ножки — все остальное скрывалось в снегу.
Нансен помог незадачливой лыжнице выбраться на свет божий, и та горячо его поблагодарила. У нее оказалось классически правильное лицо и огромные светлые глаза, похожие на полярный лед. На этом они расстались, но он никак не мог ее забыть — хоть и пренебрегал плохо ходившими на лыжах барышнями. На склоне они представились друг другу, и он навел о ней справки: Ева Сарс оказалась девушкой из приличной семьи и к тому же подающей большие надежды певицей. Отец — священник и знаменитый зоолог, профессор университета, оба брата — тоже не последние в науке люди. А Нансен тогда был никем — начинающий ученый-зоолог, лаборант в музее города Бергена. То, что у него были грандиозные замыслы и он ощущал себя рожденным для великих свершений, пока что оставалось его личным делом — тому, кто живет на ничтожное жалованье музейного лаборанта, лучше держать такие планы при себе.
Но он был молод, хорош собой и крепок, как гранитная скала: во время плавания на промысловом судне «Викинг», куда Нансен ради научных наблюдений напросился стажером, бывалые моряки глядели на него разинув рты: никто из них не мог ни положить этого парня на обе лопатки, ни перетанцевать. Ему случалось гнаться за раненым белым медведем, перепрыгивая с льдины на льдину, во время погони переплывать полыньи и бежать дальше, не сбавляя темпа, — а на дворе, между прочим, стоял тридцатисемиградусный мороз. Фритьоф знал, что он нравится женщинам, но ему никак не удавалось найти свою принцессу. Барышня из Шотландии, с которой он познакомился во время научного тура по Европе, была чересчур изнежена и любила комфорт.
Фрекен Эмилия, за которой он ухаживал в Христиании, казалась не в меру легкомысленной — ей явно нравилось водить его за нос.
Он не умел поддерживать салонные беседы, да и одевался не так, как все: даже в самую лютую зиму обходился без пальто, вместо сюртуков, рубашек с жестко накрахмаленными воротничками и галстуков носил плотно облегающие спортивные френчи. Это выделяло его из толпы и подчеркивало мощную грудь и широко развернутые плечи, но за спиной над ним посмеивались, и фрекен Эмилия явно стеснялась своего необычного кавалера. Сходив на концерт Евы Сарс, он влюбился в нее по уши: голос у барышни со светлыми глазами оказался ангельским, и на сцене она держалась как богиня. Фритьоф долго искал встречи и наконец столкнулся с ней в кафе «Музыка» на улице Карл-Юхансгате, излюбленном месте столичной богемы.
На его счастье, Ева не забыла леса близ Фрогнерсетерена и глубокого сугроба, из которого ее извлек симпатичный незнакомец. Между ними завязался разговор, Ева была не прочь продолжить знакомство. И, что выглядело настоящим чудом, барышня Сарс оказалась превосходной лыжницей, влюбленной в зиму и снег, и он долго благодарил за это судьбу. Прежде чем Нансен решился сделать ей предложение, они спустились со множества горных склонов, и она ни разу не оробела. Такая женщина и была ему нужна. Только такой он представлял себе жену викинга.
Экспедицию в Гренландию он задумал давно, многие его отговаривали, считая самоубийством: еще никто не пересекал этот безжизненный, покрытый льдом континент на лыжах, к тому же начиная с самого опасного места — безлюдного восточного берега арктической Сахары.
А он отвечал, что для того чтобы чего-нибудь добиться, надо сжечь за собой корабли и идти вперед, чувствуя за спиной дыхание смерти. Дальнейшие события показали, что он был совершенно прав.
Он отправлялся в путь не для того, чтобы завоевать сердце прекрасной дамы, но вышло все именно так. К Гренландии отплыл никому не известный доктор Нансен, пустившийся в безумную, обреченную на неудачу экспедицию. В Норвегию он вернулся мировой знаменитостью, человеком, совершившим неслыханный подвиг. Деньги больше не были проблемой, теперь у него их могло быть столько, сколько он пожелает: и в Европе, и за океаном ждали лекций о Гренландии и были готовы за них платить.
Благополучная, одетая во фраки публика затаив дыхание слушала рассказ о том, как шестеро смельчаков, высадились на зыбкий дрейфующий лед и долго пробирались к берегу.
Как простились с последней вестницей жизни — птицей пуночкой — и пустились через льды. Как их изводил голод — рацион экспедиции был составлен неправильно, и им так не хватало необходимых на морозе жиров, что бывалый путешественник, моряк Отто Свердруп, попросил у Нансена разрешения съесть сапожную мазь — ведь в ней есть льняное масло!
Они поднимались на ледники под проливным дождем, взвалив себе на плечи тяжелую поклажу, а там, наверху, их встречал лютый мороз, и одежда превращалась в ледяной панцирь. Палатку постоянно заносило снегом, по утрам приходилось раскапывать выход, соскребать лед с полозьев лыж и саней перочинным ножом.
Через два месяца, когда подул попутный ветер и послышался птичий щебет, они поставили на санях паруса и помчались по льду — вскоре с саней слетели ящики с продуктами, затем свалился и Нансен. Отто Свердруп во весь дух мчался вперед и, не оборачиваясь, кричал: «Отлично! Здорово идем!» Заметив, что ему никто не отвечает, он взглянул назад, спустил парус и развернул сани. Свердруп отыскал Нансена, нашлись и продукты, и они продолжили свой путь — до тех пор, пока не вышли к свободной от льда и снега земле, а затем и к фьорду.
Они шли к нему целую вечность и встретились с живущими на западном берегу Гренландии эскимосами, почти потеряв надежду. В пути было сделано много важных научных наблюдений…
Те, кто слушал Нансена, никогда не пустились бы в столь безрассудное предприятие, да еще ради сомнительной с точки зрения любого здравомыслящего человека цели.
Какое, в самом деле, имеет значение то, что внутренняя область Гренландии является полюсом холода, оказывающим влияние на все Северное полушарие? Но именно поэтому Фритьоф казался им сверхчеловеком, и его провожали аплодисментами. В Норвегии Нансен сразу стал национальным героем: маленькая, живущая под протекторатом шведского королевства нация нашла в нем своего кумира.
Еву Сарс Нансен встретил через несколько дней после возвращения из Гренландии и на ходу выпрыгнул из запряженной парой лошадей коляски, во весь опор мчавшейся по улице Карл-Юхансгате. Он подбежал к ней, взял ее за руку, не обращая внимания на идущую рядом подругу, и признался, что, отправляясь в дальнюю дорогу, загадал желание.
В то утро она согласилась стать его женой — здравомыслящая женщина не сделала бы этого, несмотря на всю славу Нансена.
За время его ухаживаний Ева успела составить представление о характере и наклонностях жениха, и оно оказалось верным. После свадьбы они поселились в маленьком домике с настланным прямо поверх земли дощатым полом — вечером Фритьоф топил печку, но к утру становилось так холодно, что вода в кувшине замерзала. Муж не любил излишеств, ему нравился спартанский стиль жизни — так его воспитывали в детстве, в родительской усадьбе, а повзрослев, он развил свои способности тренировками. Надо мало и просто есть, носить легкую одежду даже в мороз и заниматься спортом — последнее, по его мнению, значило постоянно совершать подвиги.
Он преодолевал на лыжах непроходимые склоны и до глубины души изумлял обитателей глухих горных деревушек, где месяцами не видели посторонних: ночью к ним стучал неизвестный и просил молока, а крестьянки принимали его за тролля.
Новый 1890 год Нансены отметили лыжным походом с восхождением на гору Норе: туда пришлось подниматься на четвереньках, обратно Нансен съехал на лыжах. Ева часть пути проделала на попе: склон был так крут, что удержаться на ногах мог только гениальный лыжник. Ночная дорога, обрывы, ухабы... Хозяин случайно встретившейся на пути избушки попенял Нансену за то, что тот «совсем заморил парнишку», и обомлел, услышав, что это его жена.
Потом у них появилась усадьба «Готхоб» в Люсакере — крепкий бревенчатый дом в старонорвежском духе, настоящая усадьба викинга, затем имение «Пульхёгда» — построенная после путешествия к Северному полюсу вилла напоминала небольшой дворец…
Но устойчивости в их жизни не было: муж собирался то в Антарктиду, то на Южный полюс. Там бы он в конце концов и оказался, да помешали события, происходящие в стране. Шведско-норвежская уния трещала по швам, Норвегия стала отдельным государством, и все это требовало участия знаменитого Нансена. Он выступал на митингах, писал статьи, вел переговоры с датским принцем, которого его единомышленники присмотрели в норвежские короли, представлял свою страну в Лондоне. А Ева ждала, замечая у себя все новые седые волоски, и думала: интересна ли она ему до сих пор? Это оказалось непростым испытанием. Когда она ждала его из путешествия к Северному полюсу, ей было легче.
Ева самозабвенно любила мужа, но ее тревожило, что они живут в разных измерениях: она старела, а над ним время было не властно, ее скромная известность не шла ни в какое сравнение с его славой.
Она была очень популярна, и не только в Норвегии, но и в Швеции, ее имя собирало полные залы. Но в расцвете сил и известности Ева решила оставить карьеру певицы (надо уметь вовремя уйти, переживший свое время артист смешон) и занялась детьми. Их у нее было пятеро — старшая Лив, упрямый и своевольный Коре, шаловливая Ирмелин, умница Одд и Осмунд, добрый, ласковый и очень болезненный мальчик. Он прихрамывал, часто отвечал невпопад, был кроток и безответен— доктор Йенсен говорил, что незначительное отставание в развитии дело неприятное, но естественное, и с годами оно пройдет.
Но оно не проходило: Ева с Фритьофом созвали консилиум, врачи направили ребенка на обследование, диагноз был ужасен. У Осмунда нашли церебральный парез, неизлечимую болезнь мозга, он до старости останется ребенком… С ним надо проводить много времени, заниматься, вдалбливая каждое слово, следить, чтобы его не обижали соседские мальчишки, — те повадились ходить за Осмундом и дразнить его: «Дурачок! Дурачок!..» У Евы было много дел, кроме романсов, и она не жалела о том, что покончила с пением так рано.
Сейчас она сидела перед зеркалом, аккуратно вырывала пинцетом седые волосы и думала о том, как встретить мужа. На поднимающейся над «Пульхёгдой» башне вывесят норвежский флаг, ворота в усадьбу украсят еловым лапником, когда он подойдет к ведущей в огромный, двухсветный холл широкой каменной лестнице, в небе расцветает фейерверк…
А она скажет:
— Добро пожаловать домой, Фритьоф, мы тебя заждались!
Ева улыбнулась, поднялась из-за резного трюмо и направилась к лестнице, ведущей наверх, в детские, — перед сном она хотела проведать Коре. Мальчик спал, разметавшись на кровати, на его щеках горел нездоровый румянец. Ева положила руку ему на лоб и вздрогнула: у сына был жар, дышал он тяжело, с присвистом и хрипами.
Утром послали за доктором Йенсеном, и тот сразу же приехал в «Пульхёгду» в своей зеленой, запряженной парой приземистых лошадок коляске. Доктор измерил Коре температуру, пощупал пульс, долго выслушивал его, приложив ухо к груди.
Погладив заходившегося кашлем мальчика по голове, доктор вышел из комнаты, и они с Евой спустились в ее кабинет, там он уселся за стол и принялся выписывать рецепты. Новости оказались скверными — простуда, как видно, перешла в бронхит и в итоге обернулась воспалением легких. Ребенку нужны покой, теплое подкисленное питье, аспирин, отхаркивающая микстура, горчичники. Доктор не велел пускать к Коре домашних, хмуро откланялся и, ссутулившись, побрел к своему странному экипажу: старый врач был своим человеком в доме Нансенов, и ему было стыдно из-за того, что проглядел такую опасную болезнь. А Ева принялась хлопотать: готовила горячий лимонад, варила куриный бульон — у нее сразу появилось так много дел, что страх почти исчез.
Вечером она написала мужу, что Коре простудился, но пока что опасности нет. К чему тревожить Фритьофа? У него и так много проблем. Когда он вернется домой, все уже будет в порядке.
Нансен получил ее письмо перед визитом к министру иностранных дел Великобритании, быстро его прочел, покачал головой и спрятал в бюро. Ох уж эти женщины, вечно они тревожатся из-за всякого вздора: Коре — крепкий парень, никакая простуда его не возьмет! В его годы сам Фритьоф проводил все свободное время на улице. Зимой пытался одолеть заледеневший склон рядом с родительской усадьбой, но лыжи были старыми, разной длины, разогнаться на них не удавалось, и он то и дело летел в сугроб. Дело кончилось тем, что ему наложили несколько швов. Летом Фритьоф бродил по всей округе с удочками, забираясь так далеко, что мать с отцом сходили с ума от тревоги.
Отец, как и положено законнику-адвокату, не любил, когда нарушали раз и навсегда установленные правила. Выходки сына тревожили Бальдура Нансена. Зато его мать, госпожа Аделаида Йоханна Текла Исидора, урожденная баронесса Форнебу, относилась к ним с большим пониманием — в ее роду немало отчаянных удальцов. Среди них были и лихой ландскнехт, отличившийся во время Тридцатилетней войны — полковник Веделен по прозвищу Сорвиголова, и шведский наместник Норвегии граф Херман Ведель-Ярлсберг. За Нансена госпожа Аделаида вышла вторым браком — в ранней молодости она сбежала из отцовской усадьбы с сыном пекаря и жила с ним в любви и согласии. Когда тот скончался, оставив ее вдовой с пятерыми детьми на руках, госпожа Аделаида стала женой положительного юриста Нансена.
В глубине души она относилась к нему с ласковым презрением — второй муж ничего не взял от своего знаменитого предка, полярника-первооткрывателя Ханса Нансена, отчаянного храбреца, ставшего копенгагенским бургомистром и защищавшего город от шведов, а потом едва не устроившего мятеж.
Нансен подумал о том, что, будь он дома, простуду Коре как рукой бы сняло — они отправились бы вместе на осеннюю рыбалку, как следует наголодались, промерзли и вернулись домой счастливыми и здоровыми. Фритьоф еще раз вздохнул и отправился в гардеробную облачаться в парадный дипломатический мундир: расшитый золотом сюртук, короткие панталоны с чулками, блестящие башмаки и наполеоновскую треуголку.
Он жил скромно, камердинера не держал и одевался сам; в посольстве к этому относились как к очередному чудачеству великого человека. Нансен с отвращением втиснул себя в жесткие, негнущиеся от шитья посольские доспехи и направился вниз, к ждавшей его карете — ему предстоял тяжелый день.
Его слава сослужила Норвегии хорошую службу. Когда непокорная провинция собралась отделиться от Швеции, страсти накалились и его земляки ждали вторжения, он сумел привлечь на их сторону весь мир. В Англии Нансена хорошо знали и относились к нему с большим уважением, лучшей кандидатуры на роль посла было не найти. Сейчас его ждал долгий и непростой разговор о новом торговом договоре, потом он заедет в посольство переодеться и отправится в клуб Королевского географического общества обедать с влиятельными людьми, поддержавшими Норвегию во время недавних событий, грозивших обернуться кровопролитием.
Ему надо быть собранным, внимательным, остроумным и очень обаятельным, и он выбросил из головы то, о чем написала Ева: простуда Коре пройдет, дети все время чем-то болеют… Нансен ехал в карете, представляя, что ему может сказать премьер-министр, и загодя обдумывая ответы, а в «Пульхёгде» Ева сидела возле метавшегося в жару Коре. Мальчик отчаянно кашлял, а она то и дело наклонялась к нему, чтобы промокнуть носовым платком мокрый лоб. Марлевую повязку, которую ей посоветовал носить доктор Йенсен, Ева не надевала.
Встреча с министром прошла отлично, он пообещал норвежскому послу почти все, что тот просил для Норвегии. В клуб Королевского географического общества Нансен ехал довольным, вспоминая детали недавней беседы.
Вот что значит правильно выбрать короля! Жена датского принца Карла, ставшего королем Норвегии Хоконом VII, была дочерью короля Великобритании Эдуарда VII — теперь англичане не дадут в обиду его страну. Король Хокон и королева Мод — очень милая пара; они часто бывали в гостях у них в «Пульхёгде», им нравятся Ева и его ребята… Старейшина клуба, адмирал Мак Клинтон, встретил его у порога и проводил в большую, заставленную старинной дубовой мебелью столовую. При виде Нансена гости встали, раздались аплодисменты.
Много лет назад он делал доклад в Королевском географическом обществе — речь шла о задуманном им путешествии к Северному полюсу. Тогда он говорил, что надо довериться морским течениям, и те сами понесут к цели вмерзший в лед корабль.
Судно должно быть очень крепким и особой формы — напоминать разрезанный пополам кокосовый орех, тогда лед не раздавит его, а станет выталкивать наружу… Но слушатели, известные в науке люди, полярные исследователи, путешественники, немолодые, увешанные орденами адмиралы, раскритиковали выступление Нансена в пух и прах.
«…Лед не станет выталкивать корабль на поверхность, ведь он составит с ним единое целое…»
«…Давления торосов не выдержат даже самые крепкие шпангоуты…»
«…Вы поведете людей навстречу верной гибели. Если вам не жалко себя, то пожалейте других…»
«…Остановитесь, пока не поздно!» Но он не остановился и теперь пришел сюда как победитель — чтобы принять почетную медаль и в сотый раз рассказать о полярной экспедиции на корабле «Фрам».
Ужин был долгим, один за другим следовали тосты: за уважаемого гостя, за Норвегию и его собственный — за клуб и Его величество короля Великобритании.
Затем посыпались вопросы, и Нансен старался отвечать на них как можно подробнее: деньги на экспедицию, огромную сумму — 280 тысяч крон — дала Норвегия, оставшиеся собрали по подписке, а он отдал на экспедицию все свои сбережения .
«Фрам», шедевр знаменитого кораблестроителя Колина Арчера, имел многократный запас прочности, обитые железом шпангоуты, дубовый форштевень толщиной в метр с четвертью, а между слоями обшивки для тепла и водонепроницаемости проложили кожу.
Корабль получился ходким и вертелся между льдин, как клецка на тарелке, а в его кладовых было все, что может пригодиться в путешествии длиной в несколько лет.
Его люди в пути ели до отвала: на завтрак были яйца, ветчина, бекон, язык по-чикагски, обед состоял из нескольких блюд, и у доктора совсем не было работы. Льды давили на судно изо всех сил, но оно не поддавалось: «Фрам» трещал, несколько раз они были сильно напуганы, но все кончилось хорошо. А потом Нансен решил взять с собой надежного спутника и пуститься на собачьих упряжках к Северному полюсу — в дороге им пришлось несладко, но тот, кто верит в свою цель, выдержит любые испытания… Нансен говорил убедительно и гладко, складывая свою речь из обкатанных в многочисленных выступлениях фраз.
Передать то, что ему и Ялмару Йохансену довелось испытать в пути к полюсу, он не рассчитывал — это было невозможно. Как рассказать о жизни на пределе сил, о том, как оборачиваешься на крик друга «Поторопись!» и видишь, что его подмял под себя огромный белый медведь? Как передать ощущение поглощающего тебя бескрайнего безжизненного пространства, острую жалость к падающим от изнеможения ездовым собакам, которых придется убить и съесть, ужас при виде отвязавшегося и уплывающего по течению каяка с одеждой и всеми припасами? Он не мог говорить о том, как в одном шерстяном белье бросился в обжигающую ледяную воду и, лавируя среди льдин, плыл за каяком, а потом, дрожа от холода, греб к кромке берегового льда, — это было бы нескромно.
Небольшой рассказ о трудностях, несколько шуток и под занавес рассказ о том, как в конце пути, у моря, он встретился с экспедицией англичанина Джексона, — это должно согреть сердца британцев. С Джексоном они были знакомы и раньше, но тот поначалу не признал его в заросшем волосами и бородой, покрытом коростой грязи дикаре. Разговор тем не менее получился весьма церемонным:
— Здравствуйте!
—Здравствуйте!
— Я чертовски рад вас видеть!
— Благодарю, я тоже. Вы здесь с кораблем?
— Нет, мой корабль дальше… Да уж не Нансен ли вы?!
Их отвели в сложенную из горбыля хижину, показавшуюся Нансену дворцом, и дали горячей воды и мыла.
Да благословит господь того, кто его изобрел, — это воистину волшебная вещь!
Потом было возвращение домой — они отплыли из залива Пипервик 24 июля 1893 года, а вернулись в Норвегию в августе 1896-го, в точном соответствии с его расчетами. Нансену удалось опередить экспедицию, и он волновался за судьбу корабля, но 20 августа в гавань вошел «Фрам». На нем вернулись все одиннадцать человек, отправившихся с ним в путешествие, и никто из них не был болен.
Один из слушателей спросил, как сложилась судьба его храброго спутника, Ялмара Йохансена, и Нансен ответил, что у того все хорошо.
До путешествия к полюсу Йохансен был лейтенантом запаса без жалованья, а теперь стал капитаном и служит в хорошей должности. Не рассказывать же членам Королевского географического общества о том, что, вернувшись в цивилизованный мир, бедняга Йохансен, простая верная душа, храбрец и забияка, так и не сумел к нему приспособиться. Капитанские погоны, хорошее жалованье и орден Святого Олафа — высшая награда Норвегии ему не помогли: он спился, и это безнадежно.
Затем адмирал Мак Клинтон произнес заключительный тост в честь мистера Нансена, человека, не достигшего полюса, но продвинувшегося к нему много дальше остальных исследователей и проявившего во время своей беспримерной экспедиции незаурядное мужество и великое упорство.
На шею гостю надели золотую медаль на широкой муаровой ленте, и все отправились по домам. В карете Нансен снял медаль и раздраженно сунул ее в карман: он не любил славословий в свой адрес, на душе у него было тревожно. Как себя чувствует Коре, проходит ли его простуда? Кажется, он засиделся в Лондоне, пора возвращаться домой.
Он ждал писем от Евы, но их все не было. Наконец она написала, что Коре совсем здоров, а вот она немного простудилась. Потом последовал довольно долгий перерыв, а затем Фритьоф получил письмо, где говорилось, что жена заболела воспалением легких, заразившись от их мальчика, но теперь чувствует себя почти хорошо. Доктор Йенсен уже разрешил ей вставать с постели, она играет с детьми и выходит на улицу — все идет нормально, причин для волнения нет.
Больше письма от Евы не приходили...
Вне себя от тревоги, Нансен начал собираться домой. Теперь он мог это сделать: правительство наконец пошло навстречу его просьбам и назначило в Лондон нового посла. Собрать чемоданы, упаковать в специальный кожаный футляр парадный дипломатический мундир, купить подарки жене и детям, отдать визиты… И в путь, благо билетом на пароход он запасся загодя. Письмо от доктора Йенсена Нансен получил перед самым отъездом: тот писал ему, что фру Ева совсем плоха, и просил его поторопиться — к сожалению, дела обстоят так, что он может и опоздать.
Она пошла было на поправку, начала вставать, почти не кашляла и жаловалась лишь на колотье в боку, но в последние дни ее состояние стало стремительно ухудшаться.
Теперь Ева не поднимается с постели, ее бьет жестокий кашель, мучает жар, и надежды, что она выздоровеет, мало. Доктор не сказал, что счет идет на часы, но это читалось между строк, и, отложив письмо в сторону, Нансен схватился за голову и начал метаться по комнате. Его корабль отходит нынешним вечером, и это быстрое судно, но он был готов попросить у британского правительства миноносец.
Путешествие тянулось мучительно долго. Он стоял на носу парохода и всматривался вдаль, туда, где должен был показаться берег. Внимание пассажиров («Смотрите, смотрите, это тот самый Нансен!») его бесило, и ему не всегда удавалось оставаться вежливым. В Гамбурге его ждала торжественная встреча: Нансен улыбался тем, кто произносил приветственные речи, и проклинал их в душе — ведь из-за них он терял драгоценное время.
Он представлял медленный, как черепаха, поезд: пожалуй, придется ворваться в кабину машиниста, оттолкнуть кочегара и полными лопатами бросать в топку уголь — пусть котел взорвется, только бы не опоздать! Но этого делать не пришлось: в Гамбурге его ждала телеграмма, где было сказано, что его жена скончалась. Ее последними словами было: «Бедный мой, он опоздает…»
Прочитав это, он прислонился к стене и несколько минут стоял, прикрыв глаза. Мужчины не плачут, и уж тем более не теряют сознания, но у него все плыло перед глазами, а по щекам текло что-то мокрое. Ему было сорок шесть лет, и он ясно понимал, что его жизнь кончена.
После похорон жены Фритьоф Нансен изменился. Он стал реже улыбаться, бросил вести дневник — Нансен решил посвятить себя воспитанию детей, но это получалось у него плохо.
Он был слишком нетерпелив и горяч, часто срывался — сыновья его побаивались, и только старшая дочь Лив, отцовская любимица, легко находила с ним общий язык. Во второй раз он женился очень поздно и без особой охоты: собравшаяся замуж Лив не хотела, чтобы отец остался один, и Фритьоф наконец позволил себя уговорить.
Когда дети выросли, Нансен занялся другими делами. Он представлял Норвегию в Лиге Наций, потом стал ее верховным комиссаром. На его счету были сотни тысяч спасенных жизней: русские белоэмигранты, получившие хоть какой-то статус и возможность найти работу благодаря выдаваемым Лигой «нансеновским» паспортам, немецкие и австро-венгерские военнопленные, тысячами умиравшие в послереволюционной России от голода и тифа.
На пленных все махнули рукой, но Нансену удалось вернуть их домой. Он добывал еду и лекарства для голодающих Поволжья, во время греко-турецкой войны защищал спасавшихся от разъяренных солдат крестьян. Нансен стал добрым ангелом тех, кому приходилось хуже всего, и Нобелевскую премию мира, которую ему присудили в 1922 году, он получил по праву. Вот только в дальних арктических экспедициях он участия не принимал, и те, кто его знал, не могли понять причины: ведь больше всего на свете Нансен любил белое безмолвие льдов, северное сияние и путешествия к неизведанным землям. В чем тут дело, догадывались лишь очень немногие.
Всю жизнь Ева ждала его, но он все равно опоздал. И, проводив жену в последний путь, Фритьоф Нансен наложил на себя самое тяжелое покаяние, какое он только мог представить.
Подпишись на наш канал в Telegram