И спустя годы в голове настойчиво звучит Гришин голос: «Сошлись атомы — разошлись атомы. Смерти нет». Его Мюнхгаузен поднимается на пушечное дуло по бесконечной веревочной лестнице — я верю Грише, смерти нет... А есть разлука.
«Ты так долго и сильно любишь человека, которого совсем не помнишь», — улыбнулся мне Гриша своими печальными глазами. Конечно, он все понимал.
Я преклонялась перед отцом, который погиб на Украине во время Великой Отечественной, хотя была тогда слишком маленькая, чтобы его запомнить. Не знала даже, где могила, на которую можно прийти. И Гриша провел целое расследование, отправил запрос в администрацию Запорожья, нашел уникального человека, который перевернул все военные архивы...
…Я не хотела уезжать из дома, куда должен был вернуться с фронта отец. Иногда мама видела во дворе чью-то тень и бросалась к двери… «Случались ошибки. И после извещения о смерти порой люди с войны возвращались. Я знаю такие истории», — говорила она мне. И я, увидев человека в военной форме, неспешно идущего по нашей улице, порой представляла: вот он подходит к подъезду, долго смотрит на наши окна… И я подбегаю сзади: «Это ты, папа?»
Оглядывается: «Люба! Как же ты выросла!» — конечно, он меня каждый раз узнавал, чувствовал родную кровь… Но солдат обычно поворачивал за угол продуктового магазина и не оглядывался. В послевоенные годы офицерам на улицах дарили цветы и говорили: «Спасибо». Когда мама объявила о своем решении снова выйти замуж, я свернула рулончиком два любимых платьица и убежала к брату отца. Конечно, меня быстренько нашли...
…Мы с Гришей шли по кладбищу, усеянному каменными звездами — памятниками. Сколько же их там было! «Уверенно направилась именно к тому надгробию», — заметил муж. А я действительно будто притяжение почувствовала: встала у одной могилы — слезы из глаз хлынули… И правда, среди других фамилий на «братском» камне — «Павел Кереселидзе».
Помню, все вокруг плакали, когда пришло извещение о смерти отца. Но только через десять лет мама поняла, что чуда уже не случится. Говорят, время лечит… А меня — не лечит. И вот уже 11 лет я продолжаю ждать: каждый день подхожу к дверям в надежде, что они сейчас распахнутся — и войдет Гриша, большой, шумный и очень родной.
— Как вы познакомились с Григорием Израилевичем?
— Гриша слал мне весточки задолго до нашей встречи. Первая называлась «Я — Рекс». Это был трогательный рассказ: немножко — про его пса, немножко — про мою собаку из детства, немножко — про нашего общего любимца Патрика… Я прочитала его в литературном журнале в Ленинской библиотеке, куда пошла работать после пединститута. Вскоре в гости пришла приятельница и вдруг...
стала от меня звонить Грише Горину. В другой раз я только легла в кровать с книжкой, — звонит соседка: «Я должна отдать Грише Горину деньги. Темно уже, пойдем вместе — здесь недалеко». Мне уже самой становится интересно: что же это за Гриша Горин, с которым так хорошо знакомы мои подруги? И мы идем в гости к автору замечательного рассказа «Я — Рекс»…
В его однокомнатной квартире с ходу удивил шкаф, доверху заставленный книгами. «Филиал Ленинской библиотеки», — усмехнулась я про себя, но хозяина квартиры зауважала. На этом фоне даже Гриша со своим ростом не казался таким уж высоким. И мягкая дикция сразу смазала его мужественный образ. Он стал каким-то своим и уютным. «В одном из прошлых воплощений я был пчелой, отсюда имею привычку неожиданно налетать на собеседника и много жужжать, пока тот не начнет нервно отмахиваться», — иронизировал над собой Гриша.
Вскоре мы случайно встретились на выходе из Театра Сатиры — он подошел ко мне: «Вы домой?
А поехали с нами!». «С нами» — это с Марком Захаровым, Шурой Ширвиндтом и Андреем Мироновым, его ближайшими друзьями… Тогда ведь все тесно общались, дружили на кухнях «против государства». Душевно посидели у Гриши. Потом он позвонил: «Пошли в «Сатиру»!» Тут же согласилась — от театров я никогда не отказывалась.
Гриша знал, как до меня достучаться. Открываю почтовый ящик, а там письмо. Я храню его до сих пор и перечитываю со слезами на глазах, хотя оно не было лишено «горинского» юмора: «Люба, помните, что по Москве ходит высокий толстый человек и постоянно думает о вас». Хотя толстым он никогда не был.
Однажды шли по улице, вдруг перед нами упала женщина и забилась в конвульсиях.
Страшное зрелище… Гриша к ней бросился и держал — руки, ноги, голову… Крикнул мне: «Вызови «скорую»!» — я кинулась к автомату, дрожащими руками искала монету… И пока не приехали врачи, он умудрялся ее сдерживать. Врач по образованию, Гриша знал, что эпилептик может разбиться насмерть — сила у таких больных нечеловеческая… В тот день я влюбилась в него окончательно.
Гриша окончил медицинский институт. Много чего насмотрелся, работая на «скорой». И трагического, и смешного. Пересказывал друзьям забавные истории. Однажды к ним в «скорую» привезли пожилого еврея, за каталкой шла его супруга. «Доктор, — доверительно обратился к нему больной, — скажите, мог я заработать язву, от того что ел много мацы?»
«Нет», — успокоил его Гриша. Пациент торжествующе — жене: «Я же тебе говорил, мерзавка!»
Другой раз прямо на улице к нему обратился старичок, который потерял память:
— Где я? Помогите найти мой дом, я не помню адрес…
— Ну хоть что-нибудь… Опишите здание и окрестности, — отозвался Гриша.
— Там много света – перед глазами только яркие разноцветные пятна...
Гриша взялся за поиски. Сначала повел старичка к стадиону, где по вечерам ярко горят прожектора. Потом — к ярким витринам магазинов… Надеялся, может, возникнет хоть какая-нибудь зацепка…
А в руках у больного была котомка с кошельком — он явно собирался за продуктами и вряд ли ушел от дома далеко. И вот в ближайшем магазине пришельца наконец опознали знакомые. Гриша водворил его домой и заметил, что окна квартиры старичка выходят на каменную стену… С удивлением спросил: «Откуда же вы взяли яркие пятна света?» — «Если долго смотреть в мое окно, начинаешь их видеть», — объяснил несчастный.
Со временем совмещать две профессии — врача и писателя — стало сложно. «Большинство юмористов уверены, что могут словом изменить мир. Я на это не претендую. Но ирония помогает смириться с мелкими и крупными неприятностями», — объяснял Гриша. И лечил людей в первую очередь словом.
В писательство его тянуло с детства: уже в школе ходил в литературный кружок и сочинял эпиграммы, критикующие ООН и Уолл-стрит, о которых краем уха слышал по телевизору.
Когда учительница показала их Маршаку, Самуил Яковлевич покачал головой: «Если поумнеет — бросит писать. А если не поумнеет — станет сатириком.
...«В нашей компании никто не женился и не собирается!» — заявил мне однажды его близкий друг Борис, который боялся потерять Гришу. Нам было под тридцать — еще молодые, но уже не юные. Борины угрозы не сбылись — мы поженились через полгода после знакомства. Это вышло естественно и как бы само собой. Зарегистрировались и сразу поехали в Дом творчества писателей под Ригу. Потом поменяли две наши квартиры на одну в доме на улице Горького (ныне Тверская). И с этим местом связаны самые счастливые воспоминания.
Часто мы выбегали из дома за пятнадцать минут до начала спектакля: до всех театров от нас — два шага. Обсуждали увиденное на сцене, прогуливаясь по ночной Москве… И друзья жили неподалеку.
Тогда их дружная четверка еще была в сборе — все живы. Сейчас Шура Ширвиндт — худрук Театра Сатиры. Марк Захаров по-прежнему с головой в «ленкомовских» постановках. А Андрюша Миронов всегда рядом с нами…
Все они были большими шутниками. До сих пор смеюсь, вспоминая, как провожали Ширвиндта на поезд в Харьков, махали платочками на перроне вслед отъезжающему поезду… По прибытии Шура выходит из вагона — а на станции его поджидает та же компания, друзья приветственно аплодируют…
Они сели на самолет и обогнали поезд, только чтобы увидеть изумленное лицо Ширвиндта!
По праздникам они всегда старались друг друга удивлять. Например, в день открытия «Олимпиады-80» в Москве мы бегали вокруг дома Ширвиндта с горящими декоративными факелами. В другой раз сымпровизировали на его день рождения. У подъезда Шурика валялась ржавая батарея. Гриша и Марк поднатужились, взяли ее с двух концов и потащили вверх по лестнице — сунули подарок в руки Шурику: «Чтобы ты всегда чувствовал тепло наших сердец». Правда, провожая гостей, Ширвиндт попросил отнести подарок туда, где взяли: «Мама может об нее споткнуться». Пришлось тащить обратно. Внизу Андрюша Миронов утер пот со лба и заметил: «Шура оценит шутку, если мы снова поднимемся с батареей». «Вот это совсем другое дело!»
— отреагировал остроумный Ширвиндт.
И конечно, друзья не могли стерпеть, когда Андрюша с Ларисой расписались и уехали на дачу, не отметив с ними торжество. Под покровом ночи подобрались к дому и со всей мочи стали молотить в двери: «Если не хотите устроить нам свадьбу, мы вам сами сейчас устроим!»
Андрей в долгу не оставался… Доставалось от него и Грише. По сценарию Горина снимал фильм югославский режиссер Влад Павлович. Гриша должен был ехать на съемки в Швейцарию. И вот у нас дома раздается звонок, говорят на ломаном русском: «Ответьте Цюриху! Вы приезжать к нам с супруга?» «Нет, один», — отмахивается муж (времена-то были какие: кто же отпустит мужа с женой за границу?). Акцент усиливается: «Вас помещать со всеми или отдельно, на остров?»
«На каком острове?» — пугается Гриша. «Это есть спешл отел!» —«Нет-нет, давайте со всеми!» Вдруг в трубке — голос Миронова: «Да что ты перед ними так пресмыкаешься? Бери все, что дают! И Любку с собой, и лучший номер в отеле!»
Однажды Гриша позвал в гости еще одного своего друга — Игоря Квашу. Но тот не хотел выходить из дома: «Плохо себя чувствую —просто помираю». Тогда мы сами поехали его навестить. Позвонили в домофон и на вопрос: «Кто?» Гриша быстро нашелся: «Бюро ритуальных услуг».
Как-то к нам в дверь позвонили. Гриша глянул в глазок: на пороге стоит рыжеволосая мадам в блузоне с рюшками и переминается с каблука на каблук — только характерный нос выдает в ней нашего друга Геннадия Хазанова.
«Люба, смотри, кто к нам пришел!» — позвал меня Гриша, чтобы вместе посмеяться над розыгрышем. Правда, Гена не подозревал, что в женском обличье он — копия моей сестры, которая живет в Ессентуках. Я выхожу в коридор и тут же раскрываю объятия: «Лиза! А почему ты не позвонила нам из Ессентуков?» Такого вопроса Хазанов не ожидал...
Гришины друзья всегда знали, к кому обратиться за хорошей шуткой. Однажды позвонил Леонид Броневой:
— Помоги парировать фразу «от скромности вы не умрете»…
— А ты ответь: «Тогда позвольте мне умереть от старости», — подсказал ему Гриша.
У нас в гостях засиделся Саша Абдулов, мы оставили его ночевать. Он зашел в Гришин кабинет и увидел, что у него на полке стоят две фотографии — Андрея Миронова и его.
Растрогался. Тогда Гриша ему сказал: «Ну чего ты? Любимые мои стоят».
С Андрюшей Мироновым мы были очень близки. И ради друзей решили в тот год провести свой отпуск в Прибалтике — Театр Сатиры там был на гастролях. Пришли на первый спектакль, а после занавеса Андрей подбежал к нам взволнованный, сияющий. Он играл с такой самоотдачей, что я тогда невольно сказала: «Не надрывайся ты так, а то не выживешь…». И Гриша почему-то наступил мне на ногу… А через два дня утром — голос Ларисы у нас под окном… Она приносит эту жуткую весть... До сих пор я вижу Андрюшу только живым.
Мы поехали провожать его — на протяжении всей трассы по обочинам стояли люди и аплодировали.
Гриша вел машину, всю дорогу не отрывая взгляда от впереди едущего автомобиля с Андреем… Дома подолгу замирал, молчаливый, задумчивый... Но был слишком деликатен, чтобы перекладывать свои переживания на жену. У него еще хватало сил меня утешать, пытался поосмотреть на горе с философской точки зрения: «Андрюша умер, но разве его больше нет? Он всегда будет». Гриша был тонким человеком, на все душевно откликался, может, поэтому сердце и не выдержало…
Гриша будто знал ту самую формулу любви, над которой испокон веку бьется человечество. Одна его мимолетная фраза положила начало любви Высоцкого и Влади.
С Мариной мы познакомились в Париже, а во время ее первого приезда в Москву они с Гришей и его другом пошли в ресторан Дома литераторов.
Высоцкий сидел один за соседним столиком. И Гриша позвал его в компанию: «Володя, иди к нам…»
Я с ним не расставалась ни на минуту, даже когда физически мы не были рядом. Много путешествовали вместе, но иногда Гриша ездил с группой писателей и без меня. Тогда с любого конца света летели письма: «Когда ты рядом — Люба и Люба, а нет тебя, и понимаешь — самый дорогой человек»; «Не скучай. Краткие разлуки — вещь полезная. Они подчеркивают ценность и счастье совместного существования людей. Даже заочное общение необходимо. Не ленись хотя бы через день писать мужу письма».
В моем последнем к нему письме были такие слова: «Гриша, родной! Я видела, как ты умирал, бросала горсть земли в твою могилу, часто хожу на кладбище и все еще не верю, что тебя больше нет.
Пожалуйста, возвращайся, я так тебя жду!»
Давно вывела для себя классификацию: есть жена-мать, жена-жена… Я же иногда чувствовала себя Гришиной дочерью, настолько он меня опекал. Сейчас вся техника в доме со мной воюет, она слушалась только его… Я всегда с удовольствием обустраивала квартиру — мне это нравилось. Советские шкафы, кровати, столы были похожи на гробы — стандартные, грубо сбитые... Я ходила по комиссионкам и обнаруживала в них «сокровища». Сначала мужу весь этот антиквариат не нравился: «Мне не по душе жить на обломках буржуазии». Но когда наши гости восхищались той или иной тумбочкой на ножках в виде звериных лап, Гриша говорил: «Этим у нас Люба занимается». И вдруг появился на пороге с лампой с основанием в виде вазы — эта дореволюционная вещица досталась от его родителей.
Я надела на нее новый абажур — и лампа пережила реинкарнацию.
Гриша обожал рыбалку. Однажды мы поехали вместе. Обедаем на свежем воздухе, а удочка закинута в воду — сама ловит. «Вот, — думаю, — и все заботы у рыбака: сиди на берегу». Вдруг всплеск! Гриша с куском хлеба во рту бросается к озеру… «Это уже не рыбалка, а дебилка!» — говорю я ему со смехом.
На озеро всех отвозил Ширвиндт — он был просто асом вождения. Друзья дурачились на заднем сиденье: «Так любой может баранку крутить. А втемную слабо?» — и из-за спины на секунду закрывали Шуре глаза ладонями (тогда еще движение было не такое напряженное, как сейчас).
Обычно они сидели на берегу с видом английских лордов, дымя трубками, — даже открыли неофициальный «клуб трубочников». И после того как мужа не стало, я сказала Шуре Ширвиндту: «Возьми Гришины пиджаки и трубки — пусть будут у тебя…» Он сначала смутился, но потом принял подарок: «Теперь хожу в его пиджаках, пыхчу его трубкой, и мне тепло и уютно». Шура тоже не смирился с уходом друга, он иногда повторяет: «Горин — космический человек. Поэтому мне кажется, что он не умер, а просто эмигрировал туда».
Я работала на радио, когда мы через Гришу познакомились с Георгием Данелия. Тот пригласил меня быть редактором на «Мосфильм», в Объединение музыкальных и комедийных фильмов. Мне повезло, работала со многими известными режиссерами: Эльдаром Рязановым, Сергеем Бодровым-старшим, Аллой Суриковой…
Когда занималась картиной «Будьте моим мужем», Гриша в ресторане Дома кино встретил Аллу Ильиничну. «Пока ты тут развлекаешься, Люба до сих пор на работе редактирует твою картину», — в шутку упрекнул он Аллу.
— Наверное, вы были первым читателем Григория Горина?
— Да, и всегда старалась реагировать объективно. Ему можно было честно сказать все, что думаю, не боясь обидеть. Например, мне не понравилась Гришина пьеса, которую он написал с Аркановым… С Аркадием они вместе учились в медицинском институте, где прославились своими юмористическими капустниками. И уже тогда заключили что-то вроде устного контракта — писать вместе. Но их первое произведение для Театра Сатиры — «Лестничная клетка» — я не смогла оценить по достоинству.
Гриша огорчился — моя реакция его беспокоила. Арканов утешал: «Ну не все же в театре дураки!» Потом Гриша сообщил: «Люба, Плучеку пьеса тоже не понравилось!» С тех пор он стал мне особенно доверять…
Гриша говорил: «Задача сценариста — заставить режиссера полюбить каждую его новую идею». Думаю, Захаров доверял своему любимому драматургу, они понимали друг друга. Не зря Марк любит вспоминать: когда Горин написал первый акт «Тиля», театр сразу стал готовиться к постановке — шили костюмы и рисовали декорации. А ведь иногда Гриша начинал новое произведение, но разочаровывался и бросал... За что Миронов в шутку даже называл его «начинающим писателем».
Только однажды Гриша пожаловался на отсутствие вдохновения: когда я лежала в больнице, а он работал над Мюнхгаузеном...
Гриша выгуливал меня в больничном дворике и вдруг поделился:
— Второй акт не получается — хоть вешайся!
— И все будут говорить: «А, это тот самый Горин, который повесился из-за Мюнхгаузена?» — засмеялась я.
Так появилось название «Тот самый Мюнхгаузен».
«На свиданиях принято разговаривать. Разговаривайте!» — приказывает тюремщик Анне и барону, которые ведут диалог одними глазами. Не знаю насчет диалога, но иногда мне казалось, что я умею читать его мысли. Однажды Гриша вошел на кухню и говорит: «Когда…» А я уже отвечаю: «18 ноября!».
Он даже отшатнулся: «Откуда ты знаешь, что я хотел спросить?» Он пытался уточнить, когда день рождения у Эльдара Рязанова. Как в Гришином «Доме, который построил Свифт», мы общались «минуя уши, не разжимая рта. Напрямую!»
Грише, как и Мюнхгаузену, нравилось приукрашивать факты своей биографии: «Я родился 12 марта ровно в 12 часов дня, когда по радио передали известие об окончании войны с Финляндией. Все радовались. Это в какой-то мере определило мою судьбу: я ору — а все вокруг смеются!»
Он придумал отметить 20-летие «Того самого Мюнхгаузена» в цирке. Выступал с зеленым удавом на шее. А Олег Янковский под конец взлетал на тросе под самый купол… Гриша потом вспоминал: «Я увидел, что в какой-то момент страховка сдавила ему грудь — Олег одной рукой подтянулся на тросе и походил на Мюнхгаузена, который вытаскивал себя из болота за волосы…
А я подумал, что публика сейчас загалдит: «Повесить автора!»
Гришу начали узнавать в лицо, когда он стал ведущим передачи «Белый попугай». Но любили главным образом за Мюнхгаузена. Один таксист нам сказал: «За вашего барона я готов отвезти вас бесплатно. Но, к сожалению, начальство не поймет». Однажды в отпуске рядом с нами остановился целый туристический автобус, пассажиры буквально облепили узнаваемое лицо. Гриша не отказывал во внимании. От такой популярности Горин не забронзовел. А вот его книги стали большим тиражом издавать только после смерти. Как это обычно бывает…
После перестройки нам было непросто, как и всем соотечественникам.
Да еще под окнами первый ночной клуб в Москве открыли. Гриша обращался к чиновникам, а потом мы сдались и переехали из квартиры, с которой было связано столько хорошего…
Между тем наступило новое время, и Гриша старался идти с ним в ногу. Однажды пришел домой с учебником английского: «Позор не знать языка — мы не найдем взаимопонимания с миром». Этот вывод он сделал после происшествия в аэропорту Мюнхена, где со съемочной группой ждал рейса. К ним подошла сотрудница аэровокзала: «Ноу смокинг». «Сюда нельзя без смокинга?» — не понял кинооператор. «Потуши сигарету!» — догадался Гриша. Тогда оператор сунул дымящийся бычок в синенький железный ящик… Завопила сигнализация — ящик оказался почтовым. А потом Гриша еще освоил Интернет и когда садился за компьютер, я его теряла надолго…
Он иногда шутил: «Я женился на грузинке из ностальгии по прошлой жизни…»
Учил вспоминать, кем мы были до рождения, — по тому же принципу, который зрители наблюдают в «Свифте». Закрывал глаза и прокручивал пленку обратно: «Мне 20 — я в мединституте. Мне 10 — я в литкружке пишу стихотворение. Я в утробе матери — плаваю… Мне 85, я в горах пасу корову… Я — грузинская бабушка!»
Гриша был мистификатором на бумаге, но в душе оставался верующим человеком. Только недавно я по необходимости заглянула в дневник, который он вел последние годы, и поразилась: каждая запись в нем заканчивается обращением к богу. Я крестилась в сознательном возрасте, потом сама стала крестной мамой — и на обоих обрядах Гриша присутствовал с сияющей улыбкой.
...Работая в Скорой помощи, Гриша не раз сталкивался со смертью.
Когда у Марка Захарова прихватило сердце, Гриша поднял на уши весь медицинский мир: «Не шути с сердцем — оно без чувства юмора». И уговорил его лечь в клинику. За советами по здоровью ему иногда звонили друзья…
Эльдар Рязанов рассказывал: «Однажды я позвонил Грише, как палочке-выручалочке. Поднес телефонную трубку к уху и не услышал Гришиного голоса. Переложил трубку к левому и понял, что на правое я оглох. Гришастик развил бешеную деятельность, и через два часа я уже лежал в Боткинской больнице».
Гриша врачевал всех, кроме себя.
Первый приступ у него случился при мне, в поездке. По возвращении я убедила его пройти обследование — но в поликлинике не оказалось нужной аппаратуры. Гриша понадеялся на свою хорошую наследственность: «Папе 95 лет, а он еще молодец!» Я напомнила: «Но мамы у тебя не стало в 50 лет». Незадолго до Гришиной внезапной смерти мы ездили в гости к его отцу в Америку. И он пережил сына всего лишь на два месяца, сердце старика не выдержало...
Муж разбудил меня среди ночи… Его не стало в одночасье.
«Гриша, я врывалась в комнату, где ты лежал, но врачи выпроваживали меня. Когда я вошла в последний раз, ты закрывал глаза, как оказалось, навсегда. В эту минуту я потеряла все. Я потеряла смысл жизни... Новый год впервые встречала без тебя. Как гвозди, «Куранты» вбивали в мое сознание слова: «Гриши.
Больше. Нет. Учись. Жить. Одна».
Прошло 11 лет. Но я так и не научилась…
Подпишись на наш канал в Telegram