Мне 15, и я уже влюблена в известного оператора. Расфуфырюсь, приеду на очередную тусовку… Из-за стола вырастает фигура Миши Ефремова, она движется на меня: «Тэ-эк! Ну-ка, быстро домой! Детям пора спать!» При всех, при нем... Я немею, хочется просто убить Мишу!
Но все же обескураженно покидаю заведение — только чтобы затаиться на то время, пока заботливый опекун сам не отправится домой спать.
Лишь с возрастом поняла, что мой дядя — самых честных правил…
Иногда по улицам нашего поселка бродила белая лошадь, будто сотканная из тумана. И мы охотно поверили бы, что она пришла из мультика Норштейна… Но списанная из цирка кобылка чесала уши о частоколы, оставляя на них улики — седые клочки гривы. Тогда в подмосковной Валентиновке еще легко можно было встретить и ее хозяина Юрия Никулина — выслушать от него последний анекдот. У Ефремовых же на дворе вечно царил балаганный дух...
Сопровождал он даже рабочий процесс — например, съемки клипа Гарика Сукачева «А за окошком месяц май». Тогда мне было 7 лет, и из этой круговерти были-небыли выросло мое первое, светлое и невинное чувство…
— Мы немножко поснимаем у нас на участке?
— осторожно спросил дядя Миша у мамы.
Она не могла отказать родному брату в такой мелочи. Маме было даже приятно — запечатлеть для истории родовое гнездо Ефремовых в Валентиновке. Середина 90-х, наша семья постоянно жила в двухэтажном доме, который получил дедушка Олег Ефремов в дачно-строительном кооперативе «Чайка». А Миша с Евгенией Добровольской и сыновьями — в соседнем оранжевом домике… И вот подъезжает огромная машина, ворота распахиваются — на двор прокладывают рельсы для камеры, вносят весь необходимый инвентарь. То есть все как на киностудии. Следом врываются человек пятьдесят из съемочной группы и с ними участники съемок: Гарик Сукачев и «Неприкасаемые», Иван Охлобыстин, Дмитрий Харатьян…
Да все друзья семьи! С женами, с детьми… Раскладывают столы, разжигают мангал, тут же наливают… За всем этим безобразием терпеливо и настороженно наблюдает моя мама. А мое девичье внимание поглощено камерой и загадочным кудрявым человеком, который стоит за ней. Уже тогда я интуитивно поняла, кто для актрисы главный на площадке… И вот Сукачев уже вываливается из гамака, из его рта выпадает курительная трубка… А я в белом платьишке на заднем плане вишу вниз головой на качелях, втайне ответно подглядывая за оператором. К вечеру съемки плавно перерастают в масштабную и веселую гулянку. Мы со Степой, сыном Жени Добровольской, чтобы не загнали в постель, прячемся под скатертью — теряемся среди чьих-то ног. Воруем из-под носа хмельных гостей стаканы с пивом… Пока разъяренный дядя Миша не ныряет под стол с криком: «Руки вам поотрывать!»
Вылетаем как ошпаренные… «Чтоб я еще раз пустила сюда эту честную компанию!» — мысленно сокрушается мама и утром с дрожью в коленях выходит из дома — оценить масштаб разрушений… И замирает от удивления — эти балагуры все за собой прибрали! А она-то весь вечер переживала за свои любимые розы: «Как хороши, как свежи были…»
Эти розы мама с трепетом демонстрировала деду, когда тот приезжал отдохнуть в свободное от театра время. Цветы были белые и чайные… У Олега Николаевича рябило в глазах: «Настя, это у тебя от безделья». Он искренне не понимал, почему талантливый театровед вдруг переквалифицировалась в домохозяйку. А так и было: пока папа успешно вел свой бизнес, мама осела дома — растить меня с двумя братьями.
Не менее бережно, чем свои розы.
Не мог дедушка в полной мере оценить даже то, что мама, глубоко беременная мной, достроила наше родовое гнездо. Из года в год на участок завозили кирпичи — и каждый раз их растаскивали соседи на свои бани и гаражи. Все понимали: хозяину плевать… А Олег Ефремов был уверен, что усадьба отгрохается сама собой. Пока мама не приехала и быстренько всех не построила — и рабочих, и соседей, и дом. Дед был полностью поглощен театром, на семью у него времени не хватало. Он на все смотрел будто из-за кулис. Даже когда мама на приличном сроке потеряла ребенка, дед утешил ее, как мог: «Не плачь, Настя. Это была всего лишь репетиция. Но в костюмах — считай, генеральная». Эти на первый взгляд циничные слова в его устах звучали как поддержка, и мама смогла улыбнуться.
Она всегда принимала отца таким, каков он был.
Даже нас со старшим братом мама назвала в честь деда — Олег и Ольга. И между нами была такая связь, будто мы являемся двумя половинками целого доказательства — безграничной любви к отцу недоласканного им ребенка. Странно, но иногда я чувствую себя старше матери. Только сейчас понимаю, как ей было одиноко всю жизнь: родители почти не жили вместе — каждый витал в своем космосе. Так получилось, что по документам Олег Николаевич удочерил маму только в 8 лет. А моя бабушка писала телевизионные сценарии — темы черпала из собственной жизни, полной бурных романов. На запястьях она носила множество браслетов, чтобы скрывать шрамы от былых разочарований. К сожалению, я ее не застала: бабушка умерла очень рано, в 48 лет.
Но мне было приятно, когда во МХАТе я встретила Ирину Мирошниченко, которая знала мою бабушку и вдруг отметила: «Как ты похожа на Иру в молодости!»
Иногда мы приезжали к деду в его квартиру в старом доме напротив Центрального телеграфа. Дедушка часто бывал на гастролях за границей. Как-то вернулся из Японии в бурном восторге от технического прогресса. Привез оттуда всякие полезные для хозяйства штуки… Вот он подводит меня к прибору, похожему на небольшую ракету, ожидающую старта на почетном месте в кухне. Жмет на кнопочку — пшш! — в чашку льется горячая вода. «Ого!» — больше нашего каждый раз удивлялся дед электрическому термосу и чайнику в одном флаконе. Потом сажает меня на кресло-массажер, включает и предвосхищает мою реакцию: «Вот это штуковина!»
В такие моменты он напоминал мне своего Волшебника из «Короля-оленя»… Это всегда были короткие, но очень эмоциональные встречи, которые надолго оставляли ощущение его присутствия. Мне, как единственной на тот момент внучке, дед привозил красивые платьишки, сумочки и беретики (вся школа мне завидовала). Я наряжалась и показывалась ему на глаза. А потом находила любимый сувенир: «Дедушка, моя чайка!» Это была игрушка, которую ставишь на краешек стола клювиком, и она будто обманывает земное притяжение — удерживает все тело на весу под углом, покачивая крылышками. Именно такую чайку я сделала бы символом нашей династии — умеющую балансировать в самом невероятном даже для птицы положении…
Было время, когда МХАТ считался семейным гнездом Ефремовых.
Например, в спектакле «Борис Годунов» дед играл царя, Миша — Самозванца, а его жена Евгения Добровольская — Марину Мнишек. И мы порой наблюдали выяснение семейных отношений прямо на сцене. Дяде было скучно играть в одной плоскости — посвященных он заставлял читать между строк: «Легче мне сражаться с Годуновым, чем с женщиной, — черт с ними! Змея, змея…»
На работе Миша с дедушкой были в чисто деловых отношениях. А в Валентиновке, случалось, затевали творческие споры, проговаривали сцены… Если мама принимала отца со смирением и нежностью, то Миша все время пытался ему что-то доказать, бунтовал.
Дед считывал людей рентгеновским взглядом. Он легко предсказывал будущее своих детей и внуков…
Маме любил повторять: «Настя, ты пиши». А сыну: «Не спеши». Видя, как Миша своей неуемной энергией пытается подмять под себя все, что ему кажется неправильным, дед боялся, что он перегорит, слишком больно столкнется с реальностью… Иногда они как актер и режиссер подтрунивали друг над другом. Как-то Миша принялся пародировать отца. Так точно, что все ухохотались. И больше всех — Олег Николаевич, над самим собой. Но, отсмеявшись, дедушка вдруг спросил: «Кого это ты сейчас изображал?»
Я лазала по деревьям, как Маугли, и однажды дедушка заметил маме: «Настя, у нее врожденная пластика и эффект присутствия». И он был прав, ведь сейчас меня больше всего интересует пластический театр: например, танцевальный спектакль «Берег женщин» в Театре им.
Вахтангова. Хотя в детстве я совсем не хотела становиться актрисой. И эти сомнения во мне отчасти зародили Миша Ефремов и Женя Добровольская…
Я же видела, как странно и непросто они живут! В детстве часто наведывалась в их оранжевый домик, который мне казался особенным мирком. В этом доме все время что-то происходило… На плите варились креветки в пиве. За столом велись оживленные беседы. Иногда, выясняя какие-то бытовые вопросы, Миша с Женей оперировали фразами из своих спектаклей. «Репетируете?» — подшучивала над ними мама. А мы с братьями забегали погреть уши на взрослых разговорах. Порой атмосфера в оранжевом домике становилась напряженной… Сейчас я осознаю, что 90-е годы в нашей стране были сложным временем для театра и кино, отсюда эта неуверенность в завтрашнем дне…
Когда Мишу тяготило наше внимание (а ему вообще не нравилось, если дети лезут во взрослую жизнь), его лицо становилось непроницаемым и он разгонял нас одним быстрым движением глаз. Женя на его фоне тогда казалась этаким «добрым полицейским»: ее дети даже звали по имени, как подругу (сейчас мне это кажется странным — всего одного человека на земле мы можем называть «мамой»)… Иногда я уходила от нее с «трофеями»: до сих пор сохранилась сумочка, которую Женя мне подарила. Символично, что когда их семья перестала существовать, разрушили и оранжевый домик…
Тогда я еще, как мама, хотела много детей и спокойную работу. Но вскоре кризис 98-го года ознаменовался трещиной в нашей семье. Бизнес отца обанкротился. Он впал в депрессию, подолгу не выходил из своей комнаты.
Дедушка нам очень помогал в то время, не зря мама всегда чувствовала в нем главную опору…
Другое дело, что сил у Олега Николаевича оставалось не так много… В 2000 году дед собрал на Пасху всю нашу семью. При своем равнодушии к быту он всегда чтил старомосковские традиции — это касалось всех праздников. И мама радостно пекла куличи, мариновала рыбу… Еще в тот день она много нас фотографировала. А через месяц дедушка был уже совсем плох и впервые не смог прийти на день рождения к моему брату Олегу. Мама взяла фотоаппарат, чтобы доснять пленку… Но он вдруг раскрылся, выплюнув ее и полностью засветив… Ничего не сохранилось. Было в этом какое-то фатальное предзнаменование для обоих наших Олегов. Через три дня дедушка умер.
Даже его похороны выглядели театрализованным действом — и казалось, мы разыгрываем заключительный акт.… Все Ефремовы вдруг разом на одной сцене. Посреди — огромный крест из декораций к «Борису Годунову». В течение дня он обрастает венками, присланными со всего света. Сорваться бы с места, броситься к деду, растормошить его: «Где моя чайка?» А надо сидеть прямо, спина затекает… Табаков, Козаков, Абдулов, Горбачев, Путин… Подходят к нам, соболезнуют… «Дедушка ты умеешь читать? А вслух?» — так игриво я подначивала его взять в руки детскую книжку… Гроб выносят, весь Камергерский аплодирует. «Перестаньте! Это вам не спектакль!» — хочется мне закричать (просто я еще не знала, что так принято провожать актеров). На Новодевичьем вся дорога усыпана гвоздиками, которые хрустят под ногами, идет дождь — небо плачет…
Его кладут между Станиславским, Чеховым и Булгаковым — после смерти их уравняли. Под занавес.
Мише осталась квартира, нам — дача. Рассчитывать на то, что нас вдруг спасет дедушкино наследство, не приходилось — никаких особых богатств он за жизнь не накопил, только культурное наследие. Мои родители затеяли развод, не в силах вытащить друг друга из эмоциональной ямы. Потом мама признавалась: незадолго до ухода дедушки жаловалась ему, что семьи как таковой уже давно нет. «Тогда разбегайтесь», — постановил дед. Мама еще какое-то время терпела… Однако Олег Ефремов в своих советах был непреклонен — «он уважать себя заставил», и почва ушла у мамы из-под ног... После восьми лет выращивания нас и роз она была вынуждена выйти на работу. От переживаний похудела на 35 килограммов, по вечерам сидела за столом и плакала…
У Миши тоже назревал развод, но он не терял дедушкиного чувства юмора, даже поддерживал 42-летнюю сестру: «Во-первых, Настя, тебе всего 3 года до «ягодки опять». А во-вторых — ты выполнила завет отца. Радуйся!»
Миша умел ловко перевести горестные думы в разряд иронических. Когда-то в молодости мама переживала бурный роман и металась по комнате в ожидании звонка от любимого… Миша это долго наблюдал, а потом вырезал из газеты подходящий к случаю заголовок и пришпандорил на дверь ее комнаты печатный вопрос: «Почему не звонит телефон?»
Папа вернулся в Москву, забрав 6-летнего Викентия. Мы со старшим братом Олегом тогда особенно сблизились.
Общая компания, тусовки со взрослыми ребятами, клубы, походы на концерты… Мы могли с ним болтать ночи напролет обо всем на свете. Он в свои 18 лет год отучился во МХАТе на продюсерском, но у всей нашей семьи сложные отношения с этим театром — Олег чувствовал себя там не в своей тарелке. Он успел поездить по миру, приобщиться к каким-то буддистским духовным традициям — вещал почти как гуру. Мама смотрела на нас, и к ней возвращались силы — то чувство, с которым она нарекла сына и дочь в честь дедушки, переросло в светлую память о нем. На земле еще оставались ее Олег и Ольга…
...Такси какое-то время двигалось параллельно со скорым поездом «Москва—Вятка». Я на рассвете возвращалась со школьного выпускного и сквозь прикрытые веки смотрела в окно… Туман аж клубился. Дома я не успела лечь в постель — раздался телефонный звонок.
И мамин крик… Когда я вбежала, она отрешенно собирала вещи: «Я на опознание».
На нашей станции Валентиновка был деревянный настил через рельсы. Иногда мы переходили на перрон в сторону Москвы перед носом стоящей электрички. Олег спешил на экзамен и спутал ее со скорым поездом, который не успел затормозить… Я два дня провела на той платформе, качаясь из стороны в сторону маятником. Лишившись второй половинки, будто пыталась обрести равновесие… Как та дедушкина чайка… Все поезда, проезжая, гудели в память о брате.
Плач в нашем доме не прекращался первые полгода. Мама практически не приходила в сознание, мы даже вызывали «скорую»… В то время Миша превратился для нее в своеобразный костыль.
Доводами было не достучаться, просто быть рядом, разделять эту боль — тоже, знаете, не каждый на это решится. А они с детства друг друга оберегали. Миша был меньше мамы, но на улице всегда старался защитить ее от шпаны. А мама в ответ прикрывала братца, когда он нашкодит, — однажды кинул пакет с водой из окна дома прямо на Тверскую, вбежал в комнату: «Они идут сюда!» На пороге квартиры стоял разъяренный мокрый дядька: «Где этот пацан, который прохожих обливает?» «Что за нелепые обвинения? Я здесь одна!» — с достоинством отвечала мама.
Общее горе их еще больше сблизило. До сих пор Миша часто звонит маме по любому поводу. Может напомнить о себе и в три часа ночи: «Сестра, слушай анекдот...» Мама с утра мне говорит: «То ли мне это приснилось, то ли Миша звонил. В общем, анекдот следующий…»
То нелегкое время совпало с моим окончанием школы, надо было поступать в институт — я планировала пойти в иняз.
Но к нему надо было сурово готовиться, сделать это в доме, исполненном траура, было невозможно. Мама между делом сказала: «Давай попробуем в «Щуку». В тот год курс набирал Владимир Владимирович Иванов — потрясающий мастер, и если идти, то только к нему. Кроме того, там и мой папа в свое время поучился, хотя и не стал работать по специальности. Дядя Миша предупредил: «Профессия самая зависимая из всех. Тебе будет трудно». Новые задачи отвлекли от переживаний, мне было действительно тяжело — ведь я не готовилась к актерской стезе всю жизнь, как многие мои однокурсники. А они меня часто спрашивали: «Почему ты не пошла во МХАТ? А Михаил Ефремов разве не может тебя в какой-нибудь фильм пропихнуть?»
Извините, с какой стати? В нашей семье есть правило — в профессии каждый сам за себя. И это очень правильный подход. Миша сам научен горьким опытом: когда пришел поступать в Школу-студию МХАТ, будущие однокурсники вздыхали: «Все понятно — сын Ефремова!» С ним была моя мама и вовсю отбивала его от нападок: «И что такого, если он займет одно место на факультете?» Миша и своим детям на этом поприще не помогал. Старший Никита — ныне актер «Современника» (кстати, он очень похож на дедушку). Мы с ним всегда были очень дружны и поступали с разницей в год. А на курсе моей лучшей подругой стала наследница другой известной династии — Лаура Кеосаян. Она окончила МГИМО, как хотели ее родители, а потом поступила в «Щуку», где жаждала учиться сама. И наше с ней появление на кастингах тоже всегда сопровождалось оскорбительным шепотком: «Блатные пришли, все с ними ясно!»
Дядя пришел смотреть мою дипломную постановку, «Игрока» по Достоевскому…
Мама рассказывала, что свой выпускной спектакль «Пощечина» Миша готовил практически у них на кухне: всем курсом мастерили декорации, репетировали диалоги… И наверное, так же как мои институтские друзья, они волновались, когда на сеанс пришел известный актер. В Мишином случае — Олег Ефремов…
В этом повторении судеб и заключается особенная прелесть актерских династий. Нельзя сказать, что Миша меня принимал как равную. Своих детей, и в частности Никиту, он критикует, не дает зазнаться. Но я удобно устроилась — я-то ему не дочь!
Лет с 15 я ходила на Мишины премьеры. На банкете после «Статского советника» я оказалась за столом рядом с самым восхитительным мужчиной нашего кинематографа — Олегом Ивановичем Янковским. Сижу и боюсь на него даже посмотреть, такой трепет он мне внушает. И когда подходит дядя, мой кумир, отстранив от губ трубку, задумчиво произносит: «Михал Олегович, какой профиль у вашей спутницы!» У меня просто крылья прорезались, а вместе с ними — гордость за свой великолепный нос!
А перед показом «Антикиллера» вдруг проникаюсь неуловимой симпатией к одному из гостей… Высокий, длинные кудрявые волосы… Мы флиртуем. А я разрядилась на все 20 лет, так что без стеснения соглашаюсь пойти на автопати. И тут нашу платоническую идиллию разрушает Мишин крик: «Ты знаешь, сколько ей лет? Должен помнить, как она у нас на даче еще под стол ходила!»
А у меня картинка перед глазами: в лучах майского солнца загадочный парень, подглядывающий в видеокамеру… «Ну да, я та девочка в белом платье из клипа Сукачева!» — ору, пока Миша за локоть выводит меня из ресторана.
Каждая наша случайная встреча с Владом Опельянцем наполняла меня светлой влюбленностью, свойственной нежному возрасту. А Мишу это веселило. Приду на премьеру — дядя меня сразу подкалывает: «Скорей беги! Он только что был здесь!» Я кидаюсь в толпу: «Где же, где же он?» А Миша с невозмутимым лицом сообщает: «Да уехал давно. Разминулись! Зря вырядилась!» «Я, ну… не для него же я…» — задыхаюсь от смущения.
Однажды выводит меня на середину зала на каком-то мероприятии — решил всем официально представить: «Внимание — моя племянница Ольга.
Ей 17 лет! А закон для всех один», — и разом отсек все возможные знакомства на этом вечере. Потом глумился над страданиями молодого организма. Конечно, на такие выступления лучше не реагировать, но в случае с Мишей это было невозможно. Зато после него мне теперь никто не страшен — тренированная!
— Ну, это отцовское — наш папа при всех в театре мог и похвалить, и осадить так, что мало не покажется, — успокаивала меня мама. — И еще он так проявляет о тебе заботу.
Миша всегда рвался принять активное участие в моей личной жизни…
Когда мама первый раз выходила замуж, 16-летний Миша добился права самому выбрать для жениха свадебный наряд.
Но его костюм забраковали, Мише пришлось нести его обратно в магазин. Он такого унижения своей натуры не потерпел и выплеснул на сестру страшную детскую месть: все яйца из холодильника разбил в ее любимые туфли…
А моя первая настоящая любовь случилась на съемках «Удачного обмена» Андрея Житинкина. Я приехала в квартиру, которая по сюжету принадлежала моей героине, выпила кофе с ее реальным хозяином Сережей Родиным и осталась там жить еще на два года… Променяла свой привычный центр на метро «Беляево» и впоследствии именно географическое положение привела в качестве довода к тому, чтобы разойтись: «Я не могу шкандыбать отсюда до «Щуки». А на самом деле любовь улетучилась, и я упорхнула, напомнив самой себе мою легкомысленную бабушку, которую никогда не видела.
Впрочем, мы с тем парнем сохранили хорошие отношения — после стольких потерь я стараюсь держаться за людей, которые что-то для меня значили.
Следующая судьбоносная встреча была мне назначена в ресторане, где мы сидели веселой компанией актеров фильма «Луна-луна» — Лиза Боярская, Соня Каштанова, Костя Крюков, Ваня Николаев и другие. Плясали, разве что на люстре не качались… Там я и познакомилась с бизнесменом Мишей. В разговоре выяснилось, что он дружит с моим дядей и даже живет с ним на одной улице, причем на улице Ефремова…
— Вот совпадение: выхожу из подъезда, а напротив написана твоя фамилия, — шутил он.
Михаил сыграл в моей жизни важную роль, многому научил.
Благодаря ему я посмотрела мир. Впервые попала на Каннский фестиваль, познакомилась с самим Тарантино. «Кинокороль» сидел за соседним столом. И мы с друзьями вздумали послать ему шампанское. Квентин по-свойски пересел к нам и болтал, наверное, часа три. И водку глушил почти как соотечественник, кроме того, удивлял нас своими познаниями в русском кино: «Мой любимый советский фильм — «Амфибия-мэн»!» А когда собрался уходить, сообщил мне:
— Вы — русская Ума Турман!
— И у меня тоже 41-й размер обуви! — не полезла я за словом в карман. Ну еще бы — школа Миши Ефремова!
От общения с Тарантино осталось ощущение, что меня не обманули: он именно такой, каким себе представляла, когда смотрела его фильмы!
Мировая звезда, но насколько с ним просто общаться. У нас же некоторые снимутся в паре сериалов — и гоголем ходят. Кстати, наследники династий себе такое редко позволяют: за плечами стоят фигуры поважнее наших персон. Для меня всегда служит примером Мишино ироничное отношение к своей славе…
Путевые обходчики железнодорожного вокзала в Киеве вытаращили глаза, тыча пальцами в сторону видения: по платформе уверенно вышагивал натуральный Гитлер…
— Куда ж деваться — и в гриме меня узнают! — всплеснул руками Миша, который в перерыве между съемками «Охоты на вервольфа» улизнул за «догонкой» в местный магазин… Причем не выходя из роли фюрера.
Вообще в повседневной жизни Миша куда спокойнее, чем былинный герой баек о нем — так называемых «ефрограмм». Но народ радостно подхватывает слухи о том, будто пьяный Миша на вечере у Никиты Михалкова встретил Путина отрезвляющим выкриком: «Покайся!» Даже пересуды о его пьянстве сильно преувеличены. Мы с мамой поражались тем интервью, которые давали его бывшие жены: «Миша столько пил!» Вот тоже открытие — будто до свадьбы этого не замечали!
Недавно отметили годик его сына Бориса. Я не раз видела, насколько трогательно он возится с младшими детьми.
Как-то в ресторане Миша одновременно кормил дочерей. Одной рукой терпеливо наматывал макароны на вилку для Веры, другой — ловил за шиворот под столом Надю…
Он за последние годы очень сильно изменился, успокоился как-то... В этом огромная заслуга его жены Сони. С ним рядом просто суперженщина — не пьет, не курит, не ест мяса и рожает третье дитя подряд. А еще успевает быть одним из лучших звукорежиссеров в стране и преподавать. Не зря Миша с любовью говорит: «Моя женщина — мой пузырь на ножках». Соня Ефремова признается, что только один раз не выдержала, когда Миша пьяный пришел, — и наградила тумаком. А на следующий день как человек верующий бросилась исповедаться: «Я мужа за пьянство бью!» Священник, пока отпускал грехи, злорадно хихикал — это был друг семьи Иван Охлобыстин...
И мама, и дядя всегда стремились к большой семье с кучей детишек — может, компенсировали недостаток родительского внимания к себе?..
Я же, имея опыт прошлых поколений, пока отношусь к созданию новой ячейки общества с опаской — не хочу наступать на те же грабли. Мне на данном этапе важнее сделать правильные шаги в профессии. Хотя я никогда не предпочту семье театр и кино. И когда придет время, постараюсь изменить мнение о том, что история династии — как снежный ком…
Подпишись на наш канал в Telegram