Так получилось, что я никогда не жил один. Я постоянно встречался с девушками. Я так устроен, что мне обязательно кто-то должен принести чай в постель и накормить завтраком.
Одна влюбленность сменяла другую до тех пор, пока я не встретил свою будущую жену... Это был удар в солнечное сплетение. Может, я уже нагулялся к тому времени, может, она меня приворожила, не знаю, но уйти от Маши я уже не смог...
Мы были в компании, когда зашла Маша, и все ребята, в том числе я, при появлении Мани просто остолбенели.
Она только что вернулась с отдыха — загорелая, стройная, со светлыми волосами. Выйдя из ступора, единственное, что я смог прошептать: «Никому не трогать!» Влюбился моментально. По самые уши.
Кое-как потом всеми правдами и неправдами выпросил у Мани номер телефона. Маша до сих пор настаивает на том, что фанаткой «Иванушек» она никогда не была, поэтому и я ей как кавалер был «по барабану». Но с другой стороны, это мне польстило, значит, она меня полюбила за человеческие качества, а не за то, что я популярный музыкант.
То, что Маша на момент нашего знакомства была несовершеннолетняя — ей было всего 17, — она от меня скрыла. Сказала, что 19. Очень уверенно так соврала.
Провела вчистую, способная оказалась девушка. И только через два года, когда я познакомился с ее мамой, узнал правду.
Смеялся долго. Звоню ей: «Маня, так ты в каком году родилась?» Она сразу защищаться: «Тут путаница. У меня два паспорта!» Говорю: «Да, ладно. Вместо двадцати тебе снова восемнадцать?! Это же прекрасная новость!...»
...То, что девчонки — движущая сила жизни, я понял рано. А что нужно, чтобы понравиться девчонкам? Либо быть сильным хулиганом, либо хулиганом озорным и талантливым. Я относился ко второму типу. Сильным физически я не был. В 12 лет у меня обнаружили невриному плечевого сплетения, и я едва выкарабкался. Про большую физическую силу, которую обычно дают занятия спортом, можно было забыть.
Зато в творческом плане я фонтанировал. Все время что-то придумывал, организовывал спектакли, капустники, у меня даже клички были — «Огонек», ну, это за цвет волос, и «Режиссер». Я увлекся танцами, на фортепьяно играл. В 14 лет стал лучшим пианистом Сочи, потом — лауреатом конкурса юных пианистов Краснодарского края.
В лагере для детей медработников, куда меня отправляли каждое лето (папа был главным врачом сочинской Центральной поликлиники), я целые концерты устраивал. Ну, и любовь первая у меня тоже в лагере приключилась.
Коротко стриженная блондиночка с изящными чертами лица, она была дочкой директора пионерлагеря и мотала в лагере весь срок, с 1 июня по 31 августа, как и я. Мне было 11, ей — 13.
Этим летом я был ее постоянным парнем.
И вот пришло время возвращаться домой, 30 августа меня забрал папа. Дома я промучился вечер и ночь, а утром сбежал.
Помню, вернулся в лагерь, а он уже пустой, только моя подруга там еще и оставалась. И вот мы с ней в спальне сдвинули две железные кровати и устроились рядом. Честно говоря, что делать дальше, я не знал. Вдруг открывается дверь и заходит наш пионервожатый. Я спрятался под одеялом, но он тут же меня обнаружил. «Ты что это тут делаешь?» — «Я... я попрощаться приехал...» Он посмотрел на нас, улыбнулся: «Ладно, лежите, только между собой ежика положите...» — и ушел. А мы лежали и долго еще раздумывали, что же он имел в виду...
...Ну, потом первая любовь отпустила, и жизнь снова понеслась. Школа. Двор. Я был дворовым мальчишкой.
В «Медицинском городке» Сочи, где жила наша семья, здания располагались так: дурдом, роддом и мой дом. Чуть выше — кожвендиспансер (в народе —«триппер хаус», или «кораблик», — по очертаниям этого здания), а над всем этим — кладбище. Вот там мы и отрывались. Поздним пассажирам автобусов придумывали всякие «веселухи». Выходит, например, человек на остановке, а над могилой вдруг белая простыня поднимается и раздаются душераздирающие завывания. Обычно люди пугались, но однажды попался дядька, которому привидения не понравились. Со словами: «Ну, сейчас я тебе покажу...» он так припустил за мной, что я, наверное, сдал норму ГТО по бегу с препятствиями, через могилки сигал будь здоров!
...С трагедией кладбище в детстве не ассоциировалось никак.
Это когда умер Игорь Сорин, я перестал на кладбище ходить вообще, просто не могу себя заставить... Вот не могу — и все. В детстве навеселился, а сейчас слишком серьезно к этому отношусь...
Окончив восьмой класс, я решил уйти из школы и раздумывал, где учиться дальше. Папа настаивал на медицинском образовании, но я насмотрелся жути в больнице, и желания стать врачом не было. В музыкальной школе советовали продолжать карьеру пианиста и приглашали в музыкальное училище без экзаменов. Но семь лет отгорбатившись за клавишами, я продолжать категорически не захотел.
В итоге решил поступить в педагогическое училище, которое открылось у нас в городе год назад. И представить себе не мог, насколько правильный выбор сделал и какой «пэрадайз» меня ожидал впереди!..
1 сентября. Линейка. Подъезжаю на такси: от дома до училища удовольствие стоило 60 копеек. Я мог себе это позволить, потому что уже начал зарабатывать, танцуя брейк-данс в команде уличных брейкеров на сочинской набережной. В пятнадцать-шестнадцать лет танцевал я уже неплохо, и зарабатывал в результате даже больше, чем мой отец, главный врач. За вечер мы с ребятами могли «поднять» рублей сто на пятерых.
Так вот 1 сентября подъезжаю на такси, в «Адидасе» на шиповках, модной полосатой рубашечке, выхожу из тачки, обхожу здание и оказываюсь на площади перед главным входом.
И тут меня буквально, как кувалдой по голове ударило — «ба-бах!» Там стояли полторы тысячи девушек... и ни одного пацана. На самом деле впоследствии выяснилось, что мальчиков было девять, но они как-то совершенно растворились в этом море.
Собрание закончилась, а я все пребывал в прострации — вокруг меня полторы тысячи шикарных девчонок... Директор сказал: «А теперь прошу всех в классы...» И вот я иду по центральной лестнице, и чувствую, что на меня устремлены сотни глаз. Я как сквозь строй с бьющими меня дубинами шел. И понеслось!
Я сразу стал диджеем, массовиком-затейником, артистом и донжуаном. Плюс играл на клавишах в студенческом ВИА.
С гуманитарными предметами у меня все было хорошо, с математикой и геометрией, которые еще со школы хромали, я вообще не парился: все задания выполняли две отличницы из группы. В общем, не жизнь началась, а малина!
Через год я начал встречаться с самой заметной девушкой училища, нашей королевой красоты Аллочкой. Вот так у меня сразу и пошло — я влюблялся только в самых красивых девчонок, хотя по поводу своих внешних данных никогда не заблуждался, мама все время повторяла: «Андрюшенька у нас страшненький, но очень симпатичный... « Получается, что жил по принципу «если любить — то королеву...»
Аллочка впервые привела меня на взрослую тусовку. Однажды предложила сходить в кафешку. А кафешка оказалась самым модным заведением в Сочи.
Она находилась около гостиницы «Приморская» и называлась «Талка» (до сих пор никто не знает, что это слово означает).
На входе стоял чувак. Алла с подружкой легко его миновали, он с ними поздоровался: «Привет, Вичка! Привет, Алка!», а когда я попытался пройти внутрь, мужик меня плечом прижал: «Ты с ними, что ли?» Я говорю: «Да...» — «Как зовут?» — «Андрей...» — «А я Григорий...» Так я познакомился с Гришей Лепсом. Гриша кружил головы девушкам направо и налево. А когда знакомился, произносил коронную фразу: «Поехали со мной в Москву, я окуну тебя в мир шоу-бизнеса...» И это при том, что тогда, в 1985 году, в Москве он, кажется, даже не бывал!
С того времени так и понеслось: днем — педучилище, а вечером — «Талка» или гостиница «Жемчужина», второе модное место в нашем городе.
Жизнь была очень веселая.
Я в то время увлекался микромагией и очень круто показывал фокусы с картами, монетами и т.д.
Однажды мне подарили колоду профессиональных карт. Я разучил сложный фокус: из любого места колоды мог вытащить одну и ту же карту. А в конце — раз — и все тридцать шесть разных карт оказывались… одинаковыми! Все тузы — червовые, например!
С этой колодой я как-то оказался в ресторане. Был такой выдающийся сочинский ресторан «Кавказский аул», который посещали «сливки общества» (бандиты, каталы и т.д.). И я показал свой фирменный фокус какому-то мужику. А он оказался каталой. Чувак этот офигел! Налил мне пятьдесят граммов водки и дал десять рублей.
К слову, стипендия тогда была двадцать семь...
Дальнейшее не помню. Историю мне рассказывала уже мама. Она, когда я не пришел вечером домой, обзвонила все больницы, у нее началась истерика «второго уровня», это когда от ее крика — «Андрюша! Мой мальчик!», — просыпались соседи (был еще «третий уровень» — когда зажигался свет в соседних домах). И тогда раздался звонок в дверь. Мама открыла — никого. Опустила глаза, а я лежу на полу, и у меня изо всех карманов торчат деньги — червонцы, полтинники... Как выяснилось позже, я показывал фокусы на протяжении часа всем гостям ресторана. Они обалдевали, говорили: «Откуда этот рыжий взялся?» — наливали мне рюмку и давали денег. В результате я так напился, что не помню, как меня донесли до дома.
Больше так круто я не выступал!
Параллельно с педучилищем я поступил на службу в театр моды «Мини макси» при сочинском Доме моды. Однажды мама прочитала в газете «Черноморская здравница» следующее объявление: в театр моды требуются артисты-демонстраторы. Просмотр был назначен на следующий день. Мама сказала: «Андрюш, может, сходишь, посмотришь, что там к чему...»
В словосочетании «артист-демонстратор» ключевым словом для меня было «артист».
То, что обязательно буду выступать на сцене, я решил, побывав на концерте Валерия Леонтьева в 1977 году. Он тогда как раз вернулся с фестиваля «Золотой Орфей» в Болгарии, где получил 1-ю премию, но в СССР не был мегаизвестным певцом, зал на его концерте был заполнен лишь на треть.
Но Валерий выступил так, будто был полный аншлаг.
Я смотрел на него затаив дыхание: обычно наши отечественные певцы не злоупотребляли пластикой, предпочитали петь, стоя ровно перед микрофоном, в более или менее выразительных концертных костюмах. А тут... человек в серебряном комбинезоне, с огромной негритянской шевелюрой, и вокруг него разворачивается настоящее шоу!
Это было абсолютное потрясение. Я сидел, смотрел на Леонтьева и тогда понял: обязательно буду артистом! Каким именно — еще не решил. Но то, что артистом, точно!
Ну и когда мама прочитала то объявление про «артистов- демонстраторов», я подумал: «А почему бы не попробовать?»
На следующий день время до конкурса еще оставалось, и я после уроков пошел на баскетбольную площадку.
И тогда — это был первый и последний раз в моей жизни — я каким-то чудом допрыгнул до щита. То ли меня подбросили, то ли кураж был такой. Но допрыгнув, я об его край со всей силы приложился лбом. У меня тут же вырос огромный рог, который сразу же лопнул, и из раны хлынула кровь. Мне наложили на лоб белый пластырь крестом, и я выглядел как Волк из «Ну, погоди!». И вот в таком виде я появился в театре моды.
В зале сидело жюри, по подиуму дефилировали красивые девушки. Потом режиссер повернулся и спросил: «Кто-нибудь хочет попробовать?» Я, хотя и понятия не имел, что делать, говорю: «Ну, я хочу...»
Тут все поворачиваются ко мне, и начинается гомерический хохот. Я покраснел до корней волос, но на подиум все равно вышел.
Прошелся туда-сюда, показал немного брейк-данса, режиссер меня остановил: «Спасибо большое, оставьте свой телефон, мы вам, если понадобитесь, перезвоним...»
Через три дня у меня дома раздался звонок. Сообщили, что я принят артистом в Театр мод «Мини Макси».
Кроме нескольких парней, в числе которых оказался и я, в театр отобрали пятнадцать самых красивых девушек в городе. В общем, я оказался в компании сказочных девчонок и офигительных чуваков — коллектив подобрался отличный. Мы до сих пор продолжаем дружить, это самая любимая компания всей моей жизни...
У нас на подиуме каждый раз разворачивалось настоящее шоу: мы делали инсценированные постановки, ставили синхронные танцы.
В 1988 году в Москве прошел первый Всесоюзный фестиваль театров моды, куда приехали коллективы из всех уголков нашей необъятной родины, участвовал даже театр моды великого Славы Зайцева, но тем не менее Гран-при получили мы!
Скоро в нашем театре я стал помощником режиссера.
А главным режиссером у нас была Жанна Лебедева, которая до этого работала в Доме моды на Кузнецком Мосту в Москве. Она, собираясь в Сочи, привезла с собой специально для наших показов еще трех столичных топ-моделей.
И вот прихожу я на репетицию, вижу в зале одну из этих московских звезд и... «тону в ее глазах»…
В первый свой приезд в Сочи Катя меня отбрила. Ей — 26, мне — 17, да кто я такой вообще!? Но когда через полгода она приехала к нам опять, я уже отступать был не намерен. Действовал по собственному же правилу — если есть цель, надо ее достичь. В результате Катя, которая приехала в Сочи на неделю, осталась у нас на два года.
Сломалась она, когда я по водосточной трубе залез к ней на балкон четвертого этажа гостиницы «Сокол». Выходит из душа, а на диване сижу я... «Ты откуда взялся?! Я же дверь закрыла!» — «Так есть же другие двери...» — «Идиот, ты же мог убиться!..»
Катя ведь не только звездой была и старше меня, она была замужем за клавишником очень известной группы (правда, вскоре, когда наш роман был уже в разгаре, с ним развелась), и в плане интеллектуального развития могла дать мне сто очков вперед.
Если я тогда слушал «Модерн Токинг» и Мадонну, то она — джаз и джаз-рок, соответственно и меня на них подсадила...
Она была мудрейшей женщиной, и всем — сексуальным опытом, первой пощечиной (приревновала Катя меня на дискотеке), состоянием мозгов и восприятием мира — я обязан именно ей. То, что впоследствии меня, непрофессионального танцора, из двух тысяч претендентов пригласили в мюзикл «Метро», я также считаю ее заслугой...
Чтобы завоевать Катино сердце, мне пришлось серьезно постараться. Где только я ее не выгуливал, куда только не приглашал, какие только сальто и кульбиты перед ней не исполнял...
Через два месяца моих настойчивых ухаживаний она все-таки сдалась.
Сказала: «Вызывай такси, поехали к тебе». Это была третья девушка в моей жизни. И первая настоящая большая любовь.
Вскоре Катя из гостиницы переехала в общежитие для работников легкой промышленности. Там я с ней и жил. Она делила комнату с подругой. Но ничего, мы отгородились шторкой и чувствовали себя великолепно. Вместе мы были два года.
Со временем пыл в наших отношениях стал потихоньку остывать... Потом Катя эмигрировала в США. У нее всегда была мечта — жить в Нью-Йорке, иметь собственный самолет и путешествовать по миру.
И все в конце концов получилось как она хотела...
...Как-то иду по городу и вижу афишу: к нам приезжает Лайма Вайкуле. Вечером пришел на свою любимую дискотеку в «Жемчужку», смотрю — какие-то незнакомые девчонки танцуют. И очень классно танцуют. Особенно одна! Легко исполнила тройной пируэт, потом еще какой-то батман нереальный...
Сначала я наблюдал за ее длинными ногами, потом девушка повернулась лицом — я остолбенел! Красота неземная! Подошел познакомиться. Звали девушку Полина. Сейчас она известна под фамилией Гриффис, Полина сделала карьеру не только танцовщицы у Лаймы Вайкуле, но впоследствии и певицы.
Тогда ей было шестнадцать лет...
Я, кстати, при знакомстве тоже не ударил в грязь лицом. Вышел на танцпол и дал такого джаза, что Полина с подругами начали мне аплодировать. Сказали: «Мы не думали, что в Сочи кто-то может так круто танцевать...»
Воспользовавшись моментом, я пригласил Полину на утреннее свидание — поплавать в море.
Чудо-чудное! Я, сочинский человек, который никогда не выходил на море раньше пяти вечера, в девять утра уже был на берегу, полотенчико на камешках расстелил... И все гадал: придет — не придет. Пришла. Всего на полчаса опоздала.
И когда после двух недель ухаживаний и ежедневных танцев до упаду на дискотеке Полина сказала мне: «Поехали к тебе», я возликовал...
Мы вышли из «Жемчужины», подъехало такси. Я обрадовался: «Как раз за нами», но дверь открылась... и оттуда выплыла мама Полины... Мои эротические фантазии оказались разрушены раз и навсегда. Мама Полины поставила на них жирный крест. Остался лишь нежный вкус Полины на губах...
Через несколько дней гастроли Лаймы в Сочи закончились, и Полина улетела. Помню, на каком-то клочке бумаги написала мне свой адрес в Риге, по-моему чуть ли не по-латышски. И как не было ее вовсе ...
Меня в разлуке ломало так, что словами не описать. Через три месяца я не выдержал. Купил билет на самолет, и полетел в Ригу ее искать. Не обращая внимания на маму, которая билась в истерике: «Как же так! Мой сыночек впервые улетает один!» В Риге все было, как в «Путешествии в Америку» с Эдди Мерфи.
Когда я появился на пороге Полининой квартиры, они вместе с мамой чуть в обморок не упали: «Ты что здесь делаешь?!» — «Как что?! Соскучился!»
Но ее мама и в этот раз все обломала...
Полина все время, пока мы были вместе, держалась очень корректно, а я, хоть и умирал от страсти, тоже себе ничего не позволял. В таком вот диком состоянии через три дня и уехал.
Снова мы увиделись только через два года.
…Я вернулся в Сочи, у меня театр моды, тусовка... Но потом Жанна Лебедева уходит и мы остаемся без художественного руководителя. А я к этому времени уже делал больше половины номеров спектакля как режиссер.
И директор Дома моды тогда мне предлагает возглавить коллектив. То, что я самый молодой среди всех, никого не смущало...
На следующий день я проснулся очень рано (здесь надо упомянуть, что между делом я уже в Москве поступил в ГИТИС на эстрадное отделение и как раз вернулся с первой сессии), глаза открылись в семь утра — что для меня абсолютно непривычно, потому что я — чистый «филин». И вот, лежа в кровати, ногой включаю телевизор, по ОРТ идет программа «Доброе утро». Вдруг слышу: «Завтра в Москве состоится кастинг в мюзикл «Метро» выдающегося польского режиссера Януша Юзефовича, который приглашен в Нью-Йорк на Бродвей. Всех желающих попробовать свои силы в шоу приглашают в Театр имени Станиславского к 18 часам...» Дальше ведущий представил одну из участниц мюзикла, россиянку, которая выступает в «Метро» в Варшаве уже год.
«Это отличный проект, здесь невероятно интересно...», — я слышу голос, и думаю: ну, у меня галлюцинации, наверное. Голос-то Полины! Открываю глаза — точно, на экране она!
Меня на кровати как током подбросило. Я вылетел из дома, бросился в кассы Аэрофлота, купил билет и рванул в Москву. Кастинг в мюзикл меня не волновал совершенно, я и значение этого слова себе не очень хорошо представлял. Но вот Полина! Я ее хотел увидеть просто смертельно.
Благодаря телерепортажу я знал, что, возможно, встречу ее в Театре Станиславского. Возможно, но не точно. Но шанс был. Увидеть ее... и высказать все.
В декабре из теплого Сочи я прилетаю в холодную грязную Москву, с трудом нахожу Театр Станиславского, захожу…
И вдруг навстречу мне по центральной лестнице бежит... Полина! Видит меня и, замерев на секунду от изумления, кричит: «Рыжик! А ты что здесь делаешь?!» — «К тебе приехал! Почему ты пропала? Ты что творишь вообще?» А она тут же: «Ой, как здорово! Ты как раз вовремя! Пойдем быстрее на конкурс! Ты же такой талантливый , тебя обязательно возьмут...» Я говорю: «Какой конкурс? Ты с ума сошла?!» Но Полина тянет за руку: «Пойдем немедленно!»
В общем, захожу в репетиционный зал, там огромная толпа танцовщиков в балетках, в трико. Полина меня толкает вперед. Я говорю: «Слушай, тут одни профессионалы пришли. Но так и быть, если ты хочешь поржать, я покажусь. Комедии ради...» Поднялся на сцену как был, в сапогах, снял только куртку и свитер.
Хореограф-полячка показала композицию секунд на сорок, и когда она закончила, я понял, что ни одного движения просто в принципе повторить идеально не могу. К любимому мной брейку этот танец никакого отношения не имел. Чистый джаз-модерн. Без хореографического образования тут надо сразу идти на выход. Но я решил: о’кей, раз уж я на сцене, покажу пародию на заданную тему, смеяться — так смеяться по полной.
Ребята танцевали с очень сосредоточенными лицами, все точно, а я, тоже очень сосредоточенно, демонстрировал полный идиотизм. Но последний пируэт я открутил просто как Барышников — вытянулся в идеальный шпагат и сделал выпад прямо в сторону автора мюзикла — Януша Юзефовича. Ну, думаю, все, теперь можно и уходить.
Но Юзефович сделал знак своим помощникам: «Остаются этот, этот... и, указав в мою сторону — вот этот... крэйзи рудый». Прозвище Крэйзи Рудый (Рыжий) так потом ко мне и приклеилось.
Это было совершенно невероятно: я все-таки прошел в «Метро». И нам с Полиной предстояло вместе ехать на гастроли в Америку, покорять Бродвей!
…Смешно, но когда мы прилетели в Нью-Йорк, наши отношения — даже скорее мои грезы по поводу Полины — тут же и развеялись. На этот раз окончательно. Мы разочек поцеловались. А после она сказала: «Рыжик, я тебя очень люблю». Я ответил: «Я тебя тоже очень люблю, Полина». — «Так мы друзья?» — «Друзья...» Так мы с тех по и дружим уже двадцать лет...
Как меня провожали в Штаты ребята из сочинского театра моды... Девочки расплакались, парни грустные стояли. И я тогда пообещал: «Ребята, я еще обязательно вернусь... Поверьте... Обязательно...»
В Нью-Йорке мы очень сблизились с Игорем Сориным, который тоже прошел кастинг в «Метро». Строили вместе планы, как покорим Америку. Но все получилось иначе...
На Бродвее мы выступали всего три месяца. Мюзикл раскритиковали: как выяснилось, за хорошие рецензии надо было платить, а Юзефович и продюсеры нашего шоу этого не делали. Встал выбор: или оставаться, пополняя ряды эмигрантов, ищущих свое место под американским солнцем, или ехать в Варшаву. Я выбрал второе. Сорин, хотя и поартачился вначале, в итоге со мной согласился.
Два года мы провели с мюзиклом в Варшаве. Но надо сказать, что все это время я продолжал летать в Москву, на сессии в ГИТИС, мой педагог, великий клоун Андрей Николаев, который сначала был уверен, что я брошу институт, все-таки разрешил мне учиться дистанционно и приезжать только на экзамены.
А потом наступил момент, когда я понял: от мюзикла я уже взял все. Хватит. Пора домой.
Это был 1992 год. В России царила полная разруха. Народ бычки на улицах собирал, в магазинах — шаром покати. Но я не жалел, что бросил Варшаву. Всегда надо слушать свой внутренний голос.
Вернулся в Сочи. Пришел в свой Театр мод — «Ребята, я же вам обещал, что вернусь!» — и поставил без ложной скромности лучшее шоу за всю историю нашего театра, опыт-то у меня бродвейский.
Мои красавицы модели через полгода танцевали степ, а парни делали сальто и крутили пируэты. В итоге получилось 22 театральных номера, на подготовку которых ушел целый год...
На премьеру шоу приехал Игорь Матвиенко.
...За три года до этого, в 1989 году в театре моды раздался звонок от директора группы «Любэ». Это было время, когда группа находилась на пике популярности, «Атас», «Дуся-агрегат» тогда взорвали все чарты. И нашу театральную группу пригласили принять участие в съемках нового клипа «Любэ». Мы с радостью сказали: «Да!», и «Любэ» — Матвиенко, Расторгуев, Вайнберг — приехали к нам знакомиться.
Съемки были назначены на следующий день. Мы хорошо поработали, и когда прозвучала команада: «Стоп! Снято», ко мне подошел Матвиенко — он тогда ходил с длинной такой седой шевелюрой — и спросил: «Молодой человек, вы петь умеете?» Я честно признался, что не очень. Танцевать, режиссировать — да. А петь — нет. В подростковом возрасте поломался голос, и меня в музыкальной школе вместо хорового отделения отправили на композицию, сочинять пьесы и сонаты. Матвиенко сказал: «Ну, что ж, все равно надо попробовать, поехали на прослушивание».
Когда я зашел в номер Игоря в гостинице «Ленинград», я просто обалдел — он возил с собой целую студию, в крошечном номере буквально негде было развернуться!
Я спел что-то из репертуара «Любэ».
«Ну как?», — спрашиваю. Матвиенко пожал плечами: «Ну, не Стинг, конечно, но и не Рома Жуков».
Потом я пригласил Матвиенко и Расторгуева в диско-бар гостиницы «Жемчужина». И мы за один вечер очень крепко сдружились.
Следующие пять лет мы с Игорем часто общались и в Москве, и в Сочи. Я ему показывал какие-то свои стихи, даже для «Любэ» что-то предлагал. И когда однажды увидел по телевизору клип Жени Белоусова «Девчонка-девчоночка», в котором снялся Матвиенко со свой женой Настей, он же был автором песни, мне стало очень досадно: ведь на месте Жени мог бы быть я!
И вот когда Матвиенко в следующий раз приехал в Сочи на премьеру моего спектакля, я уже был готов к переменам.
В Сочи я сделал все, что хотел и мог. Надо было начинать новую историю. И тогда мы с Игорем впервые вслух проговорили идею собрать молодежную группу.
Я тут же позвонил Сорину: «Игорь, хочешь быть звездой?» — «Что?!» — «Точно тебе говорю...»
Сначала пришел Сорин, потом и Кирилл Андреев подтянулся. Он в то время работал моделью в Доме моды Славы Зайцева.
Первое прослушивание у нас было назначено на 10 ноября. У Сорина в этот день был день рождения. Гости у него дома прождали весь вечер, а именинник так и не появился — прослушивание затянулось, потом мы еще долго разговаривали с Матвеем. В результате приехали к Сорину домой в час ночи. Там нас ждал уже только Антон Деров, наш близкий друг, однокашник Игоря по Гнесинке и в то время муж Нонны Гришаевой, нашей близкий подруги.
Деров был злой как собака.
Игорь стал извиняться: «Ну ты понимаешь, у нас же сегодня группа появилась! В мой день рождения!...» На что Деров мрачно парировал: «А еще сегодня день смерти Брежнева и День милиции...» Так что день рождения «Иванушек International» совпадает со всеми этими датами...
...Мы выступали уже полтора года, а заметных достижений все не было. Вроде и песни были хорошие, и выкладывались мы по полной на концертах... Я рвался на сцену даже после того, как 8 января 1995 года попал в автокатастрофу и получил сотрясение мозга и двойной перелом таза. Провалялся в «Склифе» месяц и, несмотря на мрачные прогнозы врачей — все говорили, что я и ходить-то буду с трудом, — снова стал танцевать...
Но все наши усилия результат имели слабый — 500 долларов на десятерых за концерт и некая известность в московских казино.
Матвей сказал: «Рыжий, если в ближайшее время ничего не изменится, надо распускать группу».
И вот сентябрь 1996 года. Мы запускаем в ротацию на телевидении клип «Тучи». То, что произошло потом, трудно описать... В «Иванушек» за один день влюбилось все женское население страны. Это был просто взрыв мозга какой-то.
Когда первый раз после премьеры «Туч» толпа прорвала ограждение на нашем концерте и смела ОМОН, было реально страшновато. Потом привыкли...
Дальше были перевернутые машины (на легковушке уехать после концерта стало невозможно, нас вывозили на мебельных фурах), звонки о заложенных во Дворце спорта бомбах, сотни тысяч писем (мне как-то глава почты России сказала, что мы в большой доле— делаем им план), два-три выступления в день, перелеты, бесконечные тусовки...
И крышу, конечно, немного стало сносить.
Мы с Кириллом более-менее держались, а Игорь все чаще стал говорить, что устал, ему все надоело, он не хочет исполнять чужие песни и будет делать сольную карьеру.
Из группы он ушел через полтора года после взлета. Сорина заменил Олег Яковлев. Мы чудом вытащили его кассету из сотни присланных на прослушивание.
У Олега с Сориным был очень похожий вокал. Игорь первый раз, когда услышал преемника, даже спросил: «А это кто поет? Я?»
Потом Игорь много времени провел в поисках — искал себя, музыкантов, студию. Мы стали редко видеться, и я уже не знал, с кем он проводит время, кто с ним рядом.
...А вскоре случилась трагедия. До сих пор так и неизвестно, что произошло в тот день: или Игорь выпал из окна, или его непреднамеренно убили.
... Это было настоящее горе.
Так случилось, что вскоре не стало моего отца. Его не стало мгновенно: оторвался тромб. Эти два ухода — Игоря и отца — случились в один год, и мои нервы были сильно подорваны.
...Когда сообщили про Сорина, мы всей группой вместе с Игорем Матвиенко поехали в церковь и заказали молебен. Он тогда был в больнице, еще живой... На следующий день, когда мы уехали на гастроли в Самару, Игоря не стало...
Я вышел на сцену огромного стадиона и сказал: «Сегодня умер Игорь Сорин. Давайте почтим его память». И все тридцать тысяч человек молча поднялись, и мы зарыдали...
Меня в те дни очень поддержала моя девушка, Маша Лопатова.
...Познакомились мы, когда Маша еще встречалась с моим другом и мы все проводили время в общей компании. Через некоторое время Маша с моим приятелем рассталась, а наши отношения сохранились. Я ее как хорошую подругу даже приглашал ездить с «Иванушками» на гастроли.
И вот у нас концерты в Нижнем Новгороде. Маша поехала с нами, а в Москву мы вернулись уже парочкой.
Мы с Машей несколько лет прожили душа в душу, но не смогли сохранить отношения. И хотя расстались, но дружим до сих пор. Когда она приезжает в Москву из США со своим мужем Андреем Кириленко и тремя детьми, то мы обязательно встречаемся.
Кстати, с Андреем Машу познакомил именно я. Помог ей организовать с Кириленко интервью (пристрастие к баскетболу у Маши не на пустом месте, ее папа, Андрей Лопатов, в 1980 году стал олимпийским чемпионом в этой игре), вот так у них все и началось...
«Маша» — вообще отдельное имя в моей жизни.
Я в конце концов и женился на девушке по имени Маша.
...Моя будущая жена впервые оказалась у меня дома 28 декабря 2002 года. Потом был Новый год, мы оба улетели отдыхать в разные концы света, а когда 13 января вернулись в Москву, я сказал ей: «Переезжай ко мне». И вот с тех пор мы и живем вместе...
От фанаток моих Машка натерпелась порядком.
Я-то уже привык, что десять лет каждое мое утро начиналось со скандирования: «Андрей, выходи!» Выглядываю в окно — пятьдесят девчонок у подъезда. Две-три тысячи звонков в день на домашний телефон. Чтобы умудриться самому сделать звонок, надо было молниеносно скинуть входящий и успеть снова нажать кнопку. Мой первый телефон взорвался — и это не фигура речи — через полтора месяца.
Ну а Маше пришлось собрать волю в кулак, чтобы пережить эту фанатскую любовь.
Однажды она получила коробку, открыла — а там ворох наших совместных фотографий, вырезанных из газет и журналов, и на всех у Маши выжжены глаза.
А я-то не мог всегда быть рядом с ней и защищать ее.
И когда уезжал на гастроли, а она оставалась дома одна, начиналось… В дверь постоянно стучали, звонили и грозили: «Выходи! Я убью тебя!...» Милиция по нашему адресу ездила постоянно. Но надо Маше отдать должное — держалась она мужественно. А ведь уже была беременна нашим первым сыном.
...О том, что хочу наследника, я сообщил Мане через две недели после того, как мы стали жить вместе.
Просто так и сказал: «Роди мне ребенка». Она ответила: «Хорошо». И через девять месяцев на свет появился наш старший сын Иван.
Мы с Машей и первого сына, и второго рожали «вместе». Ко второму разу — с Артемием — я подготовился обстоятельно. А в первый, с Ванькой, получилось очень забавно.
Схватки у Мани начались 23 декабря 2003 года.
Мы с ней приехали в роддом, я во время родов стоял у изголовья ее кровати, поддерживал, подбадривал, и вдруг от нервяка почувствовал: умираю — хочу курить! Просто мочи нет. Говорю: «Манечка, прости, я на минуту...» Вылетаю в коридор, бегу метров пятьдесят в курилку, понимаю, что не взял зажигалку, и мчусь обратно.
Забегаю в отделение, а там ребенка на весах взвешивают. Спрашиваю: «Это чей?» Медсестра посмотрела на меня как на полного идиота: «Чей-чей? Принимайте!...» Я, видимо, окончательно впав в прострацию, спрашиваю: «А почему он не рыжий?» Ответ этой доброй женщины я запомнил навсегда: «Да ничего! Хны много! Покрасишь!..»
В 2008 году, когда родился наш второй сын, Артемий, я пригласил Машу в загс. Потом с родственниками и друзьями поехали отмечать это событие в ресторане с красноречивым названием «Гарем». Ну где еще праздновать решение всю жизнь провести только с одним человеком?
За те десять лет, что мы с женой вместе, я не то что влюбиться, даже увлечься кем-то ни разу желания не почувствовал.
Просто Маша олицетворяет все, что мне нужно: она красивая, способная и вообще очень настоящая.
Пресса нас все время пытается развести. Но не дождутся!
Маша у меня обожает хоккей. Она родилась в Омске, с детства болела за свою команду «Авангард», папа с трех лет водил ее на все матчи. И сыновья наши, к слову, тоже сейчас занимаются в хоккейной секции. Как Маша говорит: «Костьми лягу, но дойдем до НХЛ».
Она может разобрать игру ничуть не хуже, чем эксперт. Маша запросто могла бы быть очень хорошим комментатором. И среди наших друзей всегда было много хоккеистов: Сергей Федоров, Саша Семин… И, конечно, Саша Овечкин. Мы дружим все вместе, и в любой компании, где есть Саша и нет меня, я уверен: Машу никто не обидит.
Саша близко подойти не даст...
...За те годы, что мы вместе, наши отношения с Машей, конечно, слегка трансформировались. В первый год я заканчивал концерт, а у меня на телефоне уже было сорок ее неотвеченных звонков. Мы разговаривали по сто раз в день. Сейчас — по разу. Но люблю я жену нисколько не меньше. И Маша меня любит, я это знаю. То, как она меня целует, то, как мы встречаемся и прощаемся... Так есть. И, надеюсь, так и будет. Потому что иначе — неинтересно. Иначе просто нет смысла жить...
Записала Юлия Ушакова
Подпишись на наш канал в Telegram