Она дебютировала у Висконти, снималась у Стенли Кубрика и в легендарном «Кабаре» Боба Фосса. Ее бабушка — знаменитый модельер Эльза Скьяпарелли, отец дружил с Аристотелем Онассисом. Актриса Мариза Беренсон находится в постоянном движении, живет на три города, перелетая из Нью-Йорка в Рим, из Рима — в Париж. В Париже «Каравану историй» и повезло ее застать, чтобы попросить поделиться своими воспоминаниями.
— Вы, верно, хотите услышать от меня довольно стройный рассказ о событиях прошлого…
Но мои воспоминания так обрывочны. Будто яркие вспышки молний… Как собрать их в логическую последовательность? Как восстановить время, даты? Я человек эмоциональный, и в моей памяти дорогие сердцу события живут хаотично. То одна картинка вдруг всплывет, то другая. В общем, попробую дать интервью в духе «рваного монтажа»…
Вы спрашиваете о моем детстве. Сразу же вижу роскошный особняк на острове Лонг-Айленд, в Ойстер-Бей, куда коренные ньюйоркцы любили приезжать на уик-энд. Вижу золотой песок пляжа перед домом и маленький красный самолетик отца, который приземляется у самой воды. Бегу ему навстречу в тревоге. Дико боюсь: вдруг он раздумает оставаться, запрыгнет обратно в кабину и улетит... А я опять останусь одна.
С отцом Робертом Лоуренсом Беренсоном, занимавшим высокий дипломатический пост, виделись мы урывками. Папа прошел Вторую мировую, позже сделал карьеру на флоте, где познакомился и подружился с Аристотелем Онассисом (который был, кстати, крестным моей сестры Берри). Он часто приглашал отца со всем нашим семейством на свою роскошную яхту «Кристина».
Потрясающие воспоминания! Особенно о круглом бассейне, выложенном старинной керамикой. Я так любила в нем плавать! Меня забавлял тот факт, что достаточно одного нажатия потайной кнопки, и вода из бассейна мгновенно уходит, а дно превращается в танцпол!
Мы путешествовали с Онассисами от Лазурного Берега до Венеции, часто гостили на их греческом острове, а в Сен-Жан-Кап-Ферра наши виллы находились по соседству.
Пока Аристотель с отцом вел разговоры, а мама сплетничала с его женой, мы, дети, дурачились, носились по лужайкам. Счастливое время… но такое скоротечное. Позже мой отец оставил пост в компании Онассиса и перешел на работу в администрацию президента Кеннеди, где стал министром, занимающимся проблемами развивающихся стран.
В памяти осталось — папа вечно спешит, папа уже уезжает, папа на пороге у распахнутой двери. Гнетущее состояние вечного прощания прочно обосновалось в моей юной душе. С пяти лет родители отдавали меня и сестру в интернаты — семья наша постоянно разъезжала по миру, и нас переправляли из одного учебного заведения в другое. Мы не успевали привязаться к подружкам, да и вообще ни к кому и ни к чему привыкнуть.
Англия, Швейцария, Франция, Италия — калейдоскоп запахов, привычек, традиций... Мы нигде не оседали, нигде не расслаблялись, все бегом, все проездом. И опять это гнетущее чувство вечного прощания в моем сердце... Единственным счастьем были рождественские праздники, которые ничто не могло подвинуть или отменить. Помню занесенное снегом наше уютное шале в швейцарском Клостерсе, разноцветные огоньки гирлянд на деревьях парка, звуки старинного вальса и смеющиеся лица друзей моих родителей — Стенли Донена, Дирка Богарда, Джина Келли... Представить трудно, но с Келли, например, мы с сестрой ходили в лес рубить елку, которую потом украшали в гостиной. А как же я лихо потом отплясывала с ним вокруг нее! Ощущение нереальное, будто попала внутрь его самого знаменитого фильма — «Поющие под дождем».
Многие из этих детских дружб, к счастью, закрепились…
Значительно позже, когда я уже стала актрисой и повстречалась с Дирком Богардом на фильме «Смерть в Венеции», мы предавались воспоминаниям, которые обоим дороги. Дирк, кстати, многие годы писал мне трогательные письма, которые всегда начинались со слов «моя дорогая жена» (в картине мы играли супругов). И с Келли мы потом встречались — снимались в сериале «Грехи».
Мне было 16, когда гонка по миру завершилась и я осела в Лондоне, в архитектурно-дизайнерском колледже. Родители поселили меня у одной изысканной дамы, истинной леди, проживавшей в старинном доме, где по традиции сдавались комнаты студентам, детям заслуженных родителей.
Но даже оказавшись на свободе, я ею не пользовалась. Да и не знала как. Пока училась, в Америке внезапно тяжело заболел отец, я так и не успела с ним проститься, и этот грех останется со мной навсегда. Его смерть прочно укрепила во мне ощущение, от которого так мучилась в детстве, — ощущение неминуемого и скорого прощания, неизбежной краткости счастья. С тех пор стала бояться, что судьба моя уже предопределена: будущем я буду терять всех, кого люблю. Казалось, мне так и не удастся нигде и ни с кем бросить якорь, его вырвут из самых глубин подводные бури… — безрадостные чувства-мысли для юной девушки. Дурное пророчество собственного производства. Меланхолия стала моей второй натурой и остается таковой и по сей день.
— Ваше пророчество сбылось?
— Сбылось. Сбывается…
— Тот грустный период совпал с радостными начинаниями. Вас заметили, вы стали моделью, попали в кино. Вас называли редкой экзотикой — «женщиной с зелеными глазами». Эта необычность, непохожесть на стандартных красоток тех лет и сделала вас популярной…
— …А ведь я могла все потерять в один миг, когда попала в автокатастрофу. Это случилось на съемках в Бразилии. Ехала в машине, не пристегнувшись, ночью, в дождь, по темному узкому шоссе. В памяти осталось лишь ощущение скорости и стремительное, гипнотическое приближение двух ослепительно сияющих кругов, которые в конечном итоге ударили в голову… Очнулась уже в машине «скорой помощи» с порванным лицом, вся, будто губка, пропитанная кровью.
Раны на теле горели. Казалось, кровь сочилась отовсюду. Врачи приняли решение везти меня в Рио, в клинику Иво Питанги — там меня должны были капитально заштопать, причем в кратчайшие сроки. Меня «сшили» буквально по лоскуткам.
Помню тот первый после аварии день, когда посмотрелась в зеркало и удивилась своему ледяному спокойствию — половина лица представляла собой сплошную гематому, наискосок исполосованную шрамами, из которых торчали нитки. Я не заплакала. Почему? Только сказала Питанги: «Сделайте что угодно, только спасите лицо — это мой хлеб». Я провела в той бразильской больнице три месяца.
— Мариза, а как познакомились ваши родители?
— Встреча моих родителей — сюжет для классической мелодрамы. Европа горит во Второй мировой войне, немцы активно продвигаются на юг. Бабушка не знает, где спрятать свою 18-летнюю дочь. Имея связи в высших кругах, она решила обратиться за помощью к американскому послу во Франции, и тот помог моей маме попасть на корабль, плывущий за Атлантику. А уже в Нью-Йорке маму поселила у себя одна из лучших подруг бабушки, главный редактор «Harper’s Bazaar».
В то время мой будущий отец служил в морской компании «Grace Line», и в его обязанности входила переправка беженцев из Европы. Так случилось, что в один прекрасный день, уплывая от войны к свободным берегам благословенной Америки, молодой военный влюбился в юную красавицу. За время, пока длилось путешествие, они уже все для себя решили и, едва ступив на землю, отправились оформлять отношения.
Но отцу пришлось уехать на фронт, да и у мамы не было желания отсиживаться в укрытии. Она вернулась во Францию, работала водителем санитарной машины Международного Красного Креста, позже сопровождала английские войска в Индии — в составе Красного Креста. Родители провели в разлуке два года и не знали, свидятся ли когда-нибудь, как повернется судьба… ведь они могли погибнуть. Но, к счастью, этого не произошло. Война закончилась, они встретились в Нью-Йорке, и вскоре на свет появились мы с сестрой.
— Боюсь затрагивать столь болезненную тему. Но не могли бы вы рассказать о своей сестре?
— Мы с Берри были очень близки. Всегда. Во всем. Несмотря на то что нас разделяли год и два месяца в возрасте, да и были мы очень разными.
Она — само спокойствие, разумность, величавость. Я — сплошные нервы, эмоциональная нестабильность. Она восхищалась моими профессиональными победами, я — победой сестры на личном фронте.
В ранней юности Берри была кругленькой и пухлой, как на картинах Ренуара. Кудрявая голубоглазая блондиночка. Я же была полной противоположностью, девушкой с полотен Модильяни — длинной, худой шатенкой с зелеными глазами. Она была смешливой, я — печальной. Она — вечный оптимист и располагала к себе окружающих, в нее мгновенно влюблялись. В отличие от меня... Когда собирались гости, родителям не приходилось долго упрашивать Берри выступить перед публикой — она быстро выбегала на сцену и под хохот окружающих начинала уморительно изображать комика Джерри Льюиса.
В это время я обычно жалась где-то по углам, стесняясь выйти к людям и прошептать дежурное «добрый вечер».
Вдвоем нам никогда не было скучно, а нашей любимой игрой было наблюдение за птицами в бинокль. Мы занимали позицию в гуще деревьев и… впрочем, игра обычно заканчивалась громким смехом, ведь мы недолго высматривали беззаботных птах, гораздо интереснее было ловить окулярами соседских юношей.
В детстве мы одевались одинаково, но, став девушками, поменяли стиль. Берри не красилась, носила туфли на плоской подошве и была сама естественность. Я же любила косметику, обувь на высоких каблуках и стильную одежду. Мы ни в чем никогда не были конкурентками, даже в любви.
Нам нравились разные мужчины, у нас были свои компании, которые никак не пересекались.
Даже интернаты, а впоследствии и колледжи у нас были разными — Берри получала образование в Швейцарии, а я, отучившись в Лондоне, отправилась во Флоренцию изучать историю искусств, литературу, музыку и театр в «Poggio Imperiale».
Окончательно воссоединились мы с сестрой в Нью-Йорке, где долго жили в юности. Я занялась карьерой модели, она выбрала профессию фотографа. Я часто ей позировала. Наши снимки печатались в модном глянце — «Vogue», «Life», «Interview». Мы воспринимались в обществе как дуэт, сестры Беренсон — подруги и единомышленницы. При этом каждая продолжала жить своей жизнью. Я вращалась в богемных кругах «Фабрики» Энди Уорхола — поэтов, музыкантов, писателей, а Берри много снимала, путешествовала по Африке, искала там необычных людей, истории, экзотические пейзажи.
Я стала сниматься в кино, занималась карьерой, она же вышла замуж за Энтони Перкинса, родила ему сыновей и полностью погрузилась в семью.
Мы были близки с ней до последнего дня…
В тот день я села в самолет компании «Continental Airlines», летевший из Парижа в Нью-Йорк, номер моего рейса был 911. В это же время сестра находилась на борту другого самолета, летевшего из Бостона в Лос-Анджелес, и номер ее рейса был 11. Страшный в этом скрыт символ. И предельно ясный. Мы обе были в небе, одновременно, но она погибла, а я — нет...
В самый разгар полета вдруг слышу голос пилота: «В небе над Манхэттеном только что совершен террористический акт, поэтому мы вынуждены развернуться и совершить посадку на другом аэродроме».
Пассажиры напряглись, бросились звонить друзьям и родственникам и вскоре узнали, что всем самолетам, летящим в Америку, приказано сесть в аэропорту канадского города Сент-Джонс, на острове Ньюфаундленд. Вскоре мобильные прекратили функционировать, тогда в салоне началась паника, никто ничего не понимал. В те минуты я еще не знала, что сестра тоже куда-то летела по делам. Приземлившись на канадской земле, мы еще 15 часов оставались в самолете: аэропорт острова был перегружен слетевшимися со всего мира лайнерами. Когда спускалась по трапу посреди ночи, на мгновение показалось, что я попала в старое голливудское военное кино — в масштабную сцену эвакуации населения.
Всюду толпы людей, детские крики, сотрудники Красного Креста, раздающие бутылки с водой и пакетики с яблоком и печеньем. Всех прилетевших собрали на огромном стадионе и распределили по номерам рейсов, там же оказались и стационарные телефоны. Выстояв немыслимую очередь, я наконец-то смогла дозвониться домой:
— Только не волнуйся, все хорошо! Со мной все хорошо! — кричала в трубку дочери, а в ответ услышала рыдания: «А у нас все плохо, мама. Берри была в том первом самолете… никто не выжил».
Я завыла. Мне казалось, что из тысяч несчастных на этом стадионе лишь я одна имею непосредственное отношение к этой трагедии, потеряв сестру. Позже, когда на гигантских экранах включили теленовости, я смогла собственными глазами увидеть гибель Берри…
Пыталась успокоить себя: а вдруг произошла ошибка? Но никакой ошибки не было, ведь по экрану бежала лента с именами погибших пассажиров, и среди них значилось имя сестры. Как потом оказалось, она совершенно случайно села на тот роковой рейс, в последний момент поменяв билет и свои деловые планы…
Но у этой трагической истории есть мистическое продолжение…
В августе 2002 года, по окончании следствия, в газете «New York Post» на двух разворотах были наконец опубликованы список и фотографии всех найденных под обломками личных предметов погибших. Обращались к родственникам — вещи вы можете забрать, если предоставите неопровержимые доказательства того, что они принадлежали именно вашим близким.
Друзья посоветовали мне купить газету и внимательно просмотреть списки, кто знает… Пробегаю глазами строчки, снимки. Все плывет. За каждым предметом — своя история… Часы, цепочки, броши, кольца... И тут на глаза попадается фото любимого кольца сестры! Она никогда с ним не расставалась — округлое серебрянное кольцо, украшенное золотым крестом, подарок ее близкой подруги.
Потом начался долгий процесс — звонки в полицейское управление, поездки, разговоры… Я принесла с собой фотографию Берри, на которой она демонстрировала на пальце любимую драгоценность. Какие могут быть еще сомнения? Кольцо, найденное в той адской воронке, именно ее…
И вот полицейский протягивает мне кольцо.
Беру его, рассматриваю. Оно вогнуто внутрь. Я никогда ничего не узнаю о том, что сестра пережила в последние мгновения жизни. Молюсь, что они были коротки и она не успела испугаться…
К счастью, на помощь мне, как всегда, пришла работа. Съемки, интервью… Это помогало держаться, жить…
— Расскажите о вашей работе со Стенли Кубриком.
— Он как-то позвонил и сказал: «Здравствуйте, это Стенли Кубрик». Я чуть сознание не потеряла от волнения. Он начал долгий монолог о том, как я ему нравлюсь и в каком образе он меня видит, — действие его нового фильма «Барри Линдон» будет разворачиваться в XVIII веке, мне предстоит сыграть английскую графиню, в которую влюбится главный герой в исполнении Райана О’Нила.
Наша первая встреча состоялась в загородном доме режиссера под Лондоном, в деревне. Он терпеть не мог куда-либо выезжать, тем более путешествовать, поэтому все всегда приезжали к нему. Вот и я приехала. С первых же мгновений стало ясно: все, что говорили о стиле его работы, — истинная правда. Кубрик полностью погружался в материал и требовал того же от ведущих актеров до последнего техника. Два месяца у меня ушло на примерку костюмов и приобретение навыка правильно их носить. Три месяца изучала аристократический английский, на котором говорили дамы высшего света той эпохи, манеры, поведение в обществе, осваивала навыки владения веером(!), верховую езду с учетом неудобной одежды XVIII века. На грим — парик, корсет, аксессуары, подтяжки и утяжки уходило как минимум три часа. Так же обстоятельно готовился и сам режиссер: в его огромных лабораториях-библиотеках собирались сотни коробок, в которых хранились материалы, касающиеся каждой стороны жизни той эпохи: химии, медицины, культуры, гастрономии...
О Кубрике ходили разные слухи: и что он странный человек, и что всего боится — от вирусов до самолетов, и что дом для него крепость — малейшее географическое отклонение в сторону, и Стенли уже белеет от волнения, задыхается от страха.
Мне рассказывали, что, снимая «Сияние», он потребовал выстроить декорацию отеля на студийной базе, расположенной… за его деревенским особняком. Когда же понадобились натурные съемки в заснеженных горах, он отправил туда своего ассистента. Поэтому излишне говорить, какого мужества стоило Кубрику перемещение в Ирландию, где решили проводить съемки «Барри Линдона».
Помню, каждое утро он приезжал на площадку в «Мерседесе» с наглухо затемненными окнами и в мотоциклетном шлеме, пристегнутый специально разработанными мощными ремнями безопасности, будто бы его машина должна была стартовать в открытый космос. Он так страдал физически, что в конце концов группа переехала в Англию. Каким радостным и улыбчивым он стал, когда приступил к работе дома! Страх и скованность будто рукой сняло, Кубрик заметно расслабился и успокоился. Но и я была не менее рада возвращению, ведь в Ирландии и мне было плохо. Для того чтобы я прониклась настроением своей героини, Кубрик поселил меня не в отеле, а в старинном замке. Сначала я думала: как загадочно, как романтично! Но едва оказалась с чемоданом у входа, остолбенела — вокруг зловещее безлюдие, непролазные чащи, гнетущая тишина, сам замок в руинах.
Его хозяева занимали одно крыло, меня же поселили в противоположном, без отопления, комфорта, с доживающими последние дни мигающими электрическими лампочками. Круглые сутки шли дожди, вода просачивалась во все щели. Я успокаивала себя тем, что в этом жутковатом склепе буду только ночевать, снимаясь весь день… Не тут-то было! Кубрик часто менял расписание, и порой, случалось, я безвылазно оставалась в замке на несколько дней! Самым неприятным оказался тот факт, что владельцы скрыли от меня существование… призрака! Да-да, призрака герцогини, который жил именно в моей части замка! По легенде, она страдала от неразделенной любви и покончила с собой. Но и после гибели юная герцогиня не покинула эти места, а застряла тут на века и грустно слонялась посреди всей этой сырой разрухи, пугая редких постояльцев.
До того как доброжелатели рассказали о герцогине, я ничего подозрительного вокруг не замечала.
Но после… клянусь, собственными глазами видела белую туманную тень, скользнувшую по коридору. Впрочем, все это милые глупости.
— Вы снимались в легендарном «Кабаре». Поделитесь впечатлениями…
— В «Кабаре» я играла Наталию, немецкую еврейку, которая берет частные уроки английского у Брайана, его роль исполнял Майкл Йорк. Конечно, я очень и очень волновалась — была молода и совершенно неопытна как актриса. В первый съемочный день так стеснялась, комплексовала и боялась, что меня била нервная дрожь, от которой тряслась огромная белая шляпа на моей голове, то и дело сползая набок.
Режиссеру Бобу Фоссу все это не нравилось, но он стоически делал дубль за дублем, а потом рассердился и подозвал к себе: «Дело так дальше не пойдет, вам надо порепетировать, подняться ко мне в номер. Поработаем над сценарием».
Девушкой я была наивной и неиспорченной, совершенно неопытной в столь скользких ситуациях, поэтому и не усмотрела в его предложении никакого подвоха. И пошла! Постучалась, он открыл и… незамедлительно приступил к действиям: попытался схватить и подмять под себя. Но я нашла в себе силы вырваться, оттолкнула его и удрала. На следующий день, придя на площадку, обратила внимание, что Боб вообще не смотрит в мою сторону, демонстративно показывая обиду. Пыталась держаться, по-детски объясняя себе его поведение: режиссер просто хотел настроить меня на роль, спровоцировать.
Но Фосс не унимался. Дошло до того, что перед съемкой каждого эпизода он подходил ко мне вплотную и шептал на ухо всякие мерзости. Я съеживалась, краснела, но заставляла себя не реагировать… Помню, снималась сцена, когда моя героиня, возвратившись к себе, находит мертвой любимую собаку. Так вот Боб велел ассистентам положить на пол окровавленные внутренности животных. Видимо, специально послал за ними на бойню или на рынок. Я, конечно, пережила смертельный ужас, совершенно неожиданно увидев такое — сгустки крови, клочья кожи, кишки, — но опять-таки сумела собраться. Так Фосс унижал меня за «отказ»…
Впрочем, фильм завоевал восемь «Оскаров», а все эти гадости я похоронила и стараюсь о них не вспоминать.
— Сальвадор Дали восхищался вашей красотой и мечтал написать ваш портрет…
— О, это отдельная история.
Дали был близким другом моей бабушки, кутюрье Эльзы Скьяпарелли, и постоянно навещал ее то в Париже, в мастерской на рю Берри, то в Нью-Йорке, в отеле «Saint Regis» на 55-й улице, то в испанском местечке Кадакес, куда однажды пригласил всех нас провести каникулы. Мне Дали казался забавным и смешным — таким дядечкой-южанином, добродушным и открытым. Ко мне он относился с повышенным интересом и даже пригласил сыграть роль ангела в документальном фильме, который в то время снимали о его творчестве. Он устроил инсталляцию и для этого подвесил меня к потолку на тонкой железной проволке, обернув в воздушное газовое платье, практически совершенно прозрачное.
В таком вот виде я должна была парить в пространстве в образе бестелесного создания.
Мне не нравилось, как Дали на меня смотрел. Я часто ловила на себе его взгляд — пристальный, изучающий, колкий… Он постоянно высмеивал мою совсем неразвитую фигуру (мне тогда было тринадцать) и открыто говорил бабушке: «Скьяп, твоя внучка похожа на вишневую косточку!» Но однажды огорошил ее просьбой: «Хочу рисовать ее обнаженной». Бабушку крайне возмутили эти слова, она тотчас же усмотрела в них дурное, да и воспринимала она Дали не иначе как похотливого старикашку, грезившего о чистом и непорочном детском тельце. Бр-р-р, отвратительно! Она категорически ему отказала и грубо поставила на место.
Так я и не стала моделью Дали ни в детстве, ни в юности.
— Бабушка была вам близкой подругой?
— …И вдохновительницей! И примером для подражания. Я подолгу жила в ее особняке на рю Берри, неподалеку от Елисейских Полей. В пятиэтажном доме, когда-то подаренном Наполеоном III принцессе Матильде. Из внутреннего дворика здания можно было попасть в квартиры личного охранника бабушки, шофера и горничной. Тут же располагался и гараж, в котором жил ее любимый большой черный «Кадиллак». Не могу без улыбки вспоминать, как бабушка выезжала на нем в город. За рулем — водитель в фуражке, а на сиденье рядом восседает Месье Икс, бабушкин боксер, в точно такой же шоферской фуражке, ну а сзади — бабушка в тюрбане и с бриллиантовой брошью, прижимающая к груди маленькую беленькую собачку Гуру-Гуру, жившую в доме.
У слишком объемного Месье Икса такой привилегии не было — пес жил на улице, во дворе, неся службу с охранником. Как же мы с Берри смеялись, провожая их взглядом!
В бабушкином доме гостей при входе встречали две устрашающие черные скульптуры — господина и госпожи Сатаны в человеческий рост, которые нас, детей, очень пугали, хотя бабушка и пыталась как-то задекорировать их, увешивая всякими побрякушками. В протянутую руку господина Сатаны все посетители, смеясь, клали монетку «на счастье».
Дом бабушки состоял из анфилад комнат и салонов, на стенах висели гобелены Буше, картины Пикассо, где- то на полке стояла золотая, вечно открытая клетка с двумя голубками, над стопками книг возвышался телевизор, на полу лежала шкура пантеры, уютная софа в форме буквы L огибала камин, всюду наблюдалось нагромождение дорогих пустяков, штучек и безделушек.
В эпоху своей славы бабушка обслуживала видных клиентов, в ее платьях щеголяли Марлен Дитрих, Кэтрин Хепберн, Мей Уэст.
Созданные ею аксессуары стали легендарными — воротники из перьев черной цапли, солнцезащитные очки с накладными ресницами на стеклах.
Для меня священным местом в ее доме была обставленная, как кокетливый будуар, ванная комната с огромным окном, выходившим в сад, и дверью, распахнутой в спальню хозяйки. Тут располагались гигантские платяные шкафы с бабушкиными нарядами, диван, многочисленные этажерки и полки, заполненные бутылочками, скляночками и флаконами с духами, пудреницами и неисчислимыми тюбиками губной помады.
Мне нравилось валяться в ее большой кровати ранним утром, когда бабушка Эльза царственно возлежала на подушках с ароматным завтраком на подносе в любимом старинном кимоно из китайского шелка XVIII века. Она была элегантной всегда — и в вечернем туалете, и неглиже. Миниатюрная типичная итальяночка — жгучая брюнетка с черными глазами, чувственным ртом и белоснежной кожей, усыпанной маленькими родинками. Свои длинные волосы она заплетала в косу, а потом закручивала ее шиньоном высоко-высоко на голове.
Одевалась Эльза всегда экстравагантно — сложная шляпка или черный тюрбан, пальто с мехом пантеры, крупная золотая брошь в форме солнца с огромным бриллиантом в центре.
Предпочитала строгие цвета, хотя еще в сороковые годы носила «шокирующий розовый», который был ее «фирменным знаком». Слава бабушки пришлась на послевоеные годы. Ив Сен-Лоран называл ее волшебницей и высоко ценил изящество кроя Скьяпарелли. Кстати, он работал у бабушки помощником, как и Живанши, например. В ее друзьях ходила вся богема: Пабло Пикассо, братья Джакометти, Дали, Жан Кокто…
Родилась она в Риме в 1890 году в аристократической семье. Ее отец Челестино был специалистом в области восточных языков и арабской литературы, мать — неаполитанская аристократка Доменитис, прожившая, кстати, до 103 лет. Эльза училась в монастырской школе и в один прекрасный день поняла, что родственники там ее попросту «забыли», поэтому с помощью первого возлюбленного организовала побег.
Спряталась бабушка в Париже, работала первое время где придется, чтобы добыть средства на пропитание. Устав, возможно, от многолетней зажатости строжайшего воспитания, Эльза решила дать волю своей безудержной фантазии — ей захотелось взорвать моду необычайными, провокационными нарядами. И эта смелость стала ее визитной карточкой. К бабушке быстро пришел успех. При этом она часто, вздыхая, говорила мне, что в прошлом мечтала об оперной карьере и хотела походить на Элеонору Дузе, правда не имея при этом никаких вокальных данных!
Карьера бабушки сложилась блистательно, а вот личная жизнь... Муж-аристократ нещадно ей изменял.
Диким скандалом обернулся роман дедушки с Айседорой Дункан, узнав о котором, бабушка наконец-то решилась подать на развод. Оставшись одна, она посвятила себя воспитанию моей мамы и работе. А когда появились мы с Берри, Эльза перенесла все свои нерастраченные нежные чувства на внучек. Она придумывала для нас наряды, в которых мы, малышки, позировали на обложке рождественского номера «Elle», обнимая елочку и держа за руку Деда Мороза. На нас были платья из рубинового велюра с воланами и широким поясом того самого цвета «shocking rose», ее фирменного цвета…
— Мариза, вас связывали романтические отношения с одним из самых загадочных мужчин экрана — актером Хельмутом Бергером, о скандальной репутации которого ходили невероятные слухи. Тем не менее во всех своих интервью он честно признавался: «У меня был один яркий роман с фантастической женщиной по имени Мариза Беренсон, которой я оказался недостоин».
Как вы познакомились?
— В то время я жила в Нью-Йорке и делала карьеру фотомодели. В 1969 году друзья — Диана Фюрстенберг, Шарлотта Рэмплинг, Дирк Богард и Рено Верле — пригласили меня на премьеру фильма «Гибель богов» Лукино Висконти и банкет по этому случаю. Вышла я из зала очарованная. И не только фильмом, но и исполнителем главной роли — австрийцем Хельмутом Бергером, в чем откровенно всем и призналась.
Каково же было мое удивление, когда за торжественным ужином я оказалась непосредственно рядом с ним! Невероятное совпадение. О, как же он меня взволновал!
Такой красивый, такой сексуальный, а манера говорить — чуть замедленно, сонно, с полузакрытыми глазами... Он был невероятно чувственный. На этом банкете и начался наш страстный роман. И хотя я жила в Нью-Йорке, а Хельмут — в Риме, мы тем не менее умудрялись регулярно встречаться. Вскоре Хельмут предложил мне наконец-то надолго приехать в Рим — его друг и Пигмалион, Лукино Висконти, готов поселить нас у себя на Виа Салариа на неопределенный срок. И я наконец-то решилась. Оставила Америку и полетела в Италию «за счастьем». В Риме мы были самой яркой парочкой богемного света. Нас постоянно снимали фотографы, роман обсуждался в прессе. Первое лето мы провели на итальянском острове Искья в небольшом частном замке Висконти — сказочном месте! Замок 1900 года был точно высечен из скалы и гордо возвышался над морем.
Залы и комнаты — огромные, с высокими потолками и окнами в полстены. А открытая терраса напоминала нос гигантского корабля. С нее открывался великолепный вид на бескрайний водный простор и чудесное небо. Какое романтическое прибежище для двух влюбленных!
Висконти любил устраивать большие застолья, приглашать много гостей. Как-то раз в салоне звучала пятая симфония Малера. Кто-то слушал, кто-то продолжал вести светскую беседу, я же сидела в кресле совершенно околдованная, завороженная, взволнованная. У меня дрожали руки, по щекам текли слезы — величественная и печальная музыка неожиданно стала для меня откровением. В шумной толпе отдыхающих, будучи в столь расстроенных чувствах, я наверняка выглядела нелепо и неуместно. К тому же момент оказался символичным — решалась моя судьба, но я об этом еще не знала...
Висконти мое состояние и удивило и обрадовало одновременно, ведь он очень любил Малера и прекрасно понимал, насколько его музыка способна разбередить сердце.
Подойдя ко мне, Лукино сказал: «Ты будешь играть жену Густава Малера в моем фильме «Смерть в Венеции». Я не поверила своим ушам! Великий режиссер пригласил меня, модель, сниматься в серьезном кино как серьезную актрису! Как же это может получиться? У меня же никакого опыта! Да, опыта нет, поэтому он устроит мне пробы, посмотрит — можно ли довериться собственному режиссерскому чутью, сумею ли я воплотить его идеи?
Таков был счастливый поворот моей судьбы.
Благодаря Висконти я попала в кино, стала киноактрисой… Впрочем, как и Хельмут в свое время. Его Висконти «открыл», как и меня, случайно, обратив внимание на невероятно красивого и печального юношу, работающего в отеле своих родителей на горнолыжном курорте в Китцбюэле. Он дал ему главные роли в трех своих картинах, и с тех пор Хельмута стали называть «самым красивым мужчиной мира».
Благодаря Хельмуту мой дебют прошел гладко — он готовил меня к роли, советовал, подсказывал, как говорить, как себя держать. С другой стороны, меня по-отечески опекал Лукино. Постоянно нахваливал, внушая: «Ты просто рождена актрисой. И если последуешь моему совету, останешься в кино — считай, мое личное благословение ты получила».
Вот я и осталась. После Висконти случилось «Кабаре», потом позвонил Стенли Кубрик — благословение великого режиссера действовало.
— А с Хельмутом так и не сложилось?
— Я отказалась выйти за него замуж — мечтала прежде сделать карьеру. Уехала от него сниматься в «Кабаре». Ведь тогда, казалось, все еще успеется, все впереди. Но именно личное-то так и не сложилось. Однако Хельмут сумел остаться мне другом. Я очень любила его, да и до сих пор люблю. Пару дней назад мы говорили по телефону. Правда, не виделись давно…
— Сегодня он конченый человек, живет с матерью в Зальцбурге, пьет... Говорят, и с наркотиками так и не сумел завязать. Видела его фотографии, сделанные папарацци, — от прежней красоты не осталось и следа.
Пожилой, уродливый, стертый человек с мятым, старушечьим лицом...
— Очень печально слышать подобное, он такого не заслуживает...
После смерти Висконти Хельмут перестал сниматься в серьезном кино, пытался даже покончить с собой. Наркотики чуть не свели его в могилу. Он не смог пережить ни взлета своей карьеры, ни ее резкого падения…
— Вы сказали, что сестра познала семейное счастье, а вы нет. Почему?
— Со своим первым мужем Джимом Рэндаллом я познакомилась после фильма «Кабаре». Он слыл светским плейбоем и, когда увидел мое фото на обложке «Newsweek», поклялся, что обязательно на мне женится. Завоевывал меня упорно! Казалось, что может нас связывать? Джим брел по жизни не спеша, потягивая водочку и покуривая сигаретку, перескакивая с одной тусовки на другую, от одной холеной дурочки к другой, никому ничего не обещая и прожигая жизнь.
Я же слыла убежденной вегетарианкой, старалась держать себя в форме, занималась медитацией, читала философские книжки… Джим принялся возить меня по самым лучшим ресторанам и, давясь, ел со мной за компанию ненавистные диетические блюда. Покорно сопровождал меня на сеансы «сат-санг» — групповые молитвы и медитации, а его личный шофер каждое утро привозил к моему дому в Лос-Анджелесе тонны цветов. Свадьбу сыграли в Голливуде в 1976 году, потом я родила Старлайт, но с мужем так и не смогла быть счастливой… Потом я еще раз вышла замуж, за Ричарда. И хотя старая подруга Лайза Миннелли подарила мне на удачу свое обручальное кольцо, брак наш разрушился.
Так что красота моя мне никак не помогла.
Не повезло встретить родственную душу. После разводов случались и страстные романы, и короткие увлечения, но результат так и остался… никакой. Я по сей день одна. Так что мое пророчество далекой юности действует…
— А вы не страдаете от одиночества?
— Вовсе нет. Есть друзья… Дочь. Хотя, конечно, очень не хватает мужчины, с которым могла бы поговорить, кому смогла бы полностью довериться… Порой сердце сжимается, когда я после очередной поездки захожу в пустой темный дом, где меня никто не ждет.
Но, к счастью, жизнь продолжается, и молодые режиссеры не забывают о моем существовании — я все еще снимаюсь.
Висконти, Кубрик, Фосс — их фильмы регулярно показывают в синематеках, в институтах кино, по телевидению — так что я благодаря этим великим картинам продолжаю оставаться в памяти людей. Меня не забыли…
Летаю по миру. Сегодня — Париж, завтра — Рим, Нью-Йорк. И мне нравится такой ритм. Следуя ему, забываешь все печальное…
Париж
Подпишись на наш канал в Telegram