Он откидывается на спинку кресла, с некоторой неприязнью глядя на сидящего перед ним скромно одетого маленького человека средних лет. Юньфат не любит посвящать посторонних в подробности личной жизни, а дело, которое он собирается поручить своему визави, относится к разряду очень щекотливых. «Прошерстите весь Китай, если потребуется, — говорит актер. — Мы ищем молодую женщину с университетским образованием. За ее услуги я заплачу миллион гонконгских долларов».
Обычно Юньфат по утрам плавает в море.
Это давняя традиция, ежедневный ритуал. Он спускается на пляж один, без телохранителей, вежливо здоровается с другими ранними купальщиками, в основном пожилыми людьми — бабушками и дедушками его немногочисленных соседей, оставляет на камнях одежду и с наслаждением погружается в прохладные соленые волны Южно-Китайского моря. Сейчас далеко не утро, но 54-летнему актеру хочется смыть с себя осадок от трудного разговора. Влиятельному, уважаемому человеку, мужчине, всегда неприятно признавать беспомощность перед лицом обстоятельств, неспособность решить личную проблему своими силами. Рассказывать о ней чужому, просить о не совсем легальной помощи — неприятно вдвойне. Конечно, Юньфат мог бы совершить символическое омовение и в бассейне, но он хочет побыть наедине с собой, понять, правильное ли решение он принял.
Удалившись от скалистого берега на приличное расстояние, Юньфат перевернулся на спину и обратился взором и мыслями к небесам.
Они не дали ему детей — должен ли он смириться с этим как с приговором, не подлежащим ни обжалованию, ни обсуждению, или это всего лишь испытание, которое можно преодолеть?..
Он думал, что уже смирился. Три года назад, когда его жене исполнилось сорок восемь, им обоим стало понятно, что ребенка Жасмин самой уже не родить.
— Ну что ж, — сказал тогда Юньфат супруге, — значит, судьбе угодно, чтобы я отдал долг простым людям, зрителям, которые сделали меня богатым.
Когда я умру, все мое состояние отойдет… Гонконгу.
Жасмин покачала головой. Как его менеджер, она лучше всех знала, какой королевский подарок ее муж собирается сделать родине. Состояние Юньфата больше миллиарда гонконгских долларов, что равно ста восьмидесяти миллионам американских. А ведь Юньфат пока не думает уходить на покой, хотя иногда и ворчит, что мог бы бросить это кино в любой момент и бездельничать в роскоши до конца дней. Но Жасмин знает, как муж любит свою работу, и не принимает его угрозы всерьез. Юньфат, которого уже называют «императором азиатской кассы», будет сниматься, пока его ноги носят.
— Ты не согласна?
— Как я могу быть не согласна, раз по моей вине ты остался бездетным? — Жасмин произнесла это без горечи, просто констатируя факт. — Я смотрю с деловой точки зрения, Юньфат. Если ты оставишь деньги без присмотра, они немедленно осядут в карманах твоих же нынешних покровителей.
Юньфат досадливо поморщился. В Гонконге практически невозможно сниматься или снимать кино, не имея связей с мафией. Напоминанием об этом каждый день служит соседний дом, когда-то принадлежавший Брюсу Ли. Брюс, привыкший подходить к делам по-американски, отношений с теневыми воротилами индустрии развлечений наладить не сумел, в итоге — загадочная и нелепая смерть в тридцать два года, на взлете карьеры, которая до сих пор будоражит досужие умы. Правы или нет те, кто усматривает в смерти суперзвезды криминальный след, не так уж важно.
История гонконгского кино и без него хранит немало тайн об актерах, режиссерах, продюсерах и их близких, покалеченных, убитых или доведенных до самоубийства за отказ сотрудничать с триадами. Например, другой знаменитый Ли — Джет — тоже считал, что сможет остаться чистым, пока его менеджера не расстреляли на улице двое головорезов. А комик Энди Лау пошел на поклон к мафии после взрыва в доме его ассистентки. Молодая женщина чудом осталась жива, но красоту и здоровье ей уже никто не вернет...
Юньфата учили чужие ошибки. Недаром ведь сын грозного основателя одной из самых мощных преступных группировок, режиссер и продюсер Чарльз Хьюн, вхож в дом актера на правах друга… Про клан Хьюн в Гонконге говорят: «Если найдется идиот, готовый свидетельствовать против них, ему придется эмигрировать в Нигерию прямо из зала суда.
Хьюнам достаточно позвонить в полицию, и уже через пять минут они будут дословно знать, что плохого о них сказали». Жасмин права: с такими друзьями и врагов не надо.
— Что ты предлагаешь? — спросил он у жены.
— Мы можем начать распределять деньги сейчас, пока в наших силах контролировать, куда они идут. Создадим благотворительный фонд и будем помогать людям, которые в этом действительно нуждаются.
«Хороший, достойный план», — подумал Юньфат, выбираясь на берег по скользким камням. Но как только актер озвучил его перед журналистами, оказалось, что в собственной семье не все в восторге от идеи облагодетельствовать Гонконг…
На белоснежной террасе, обрамленной буйным пестрым многоцветием, он застает привычную картину.
Щелкают костяные квадратики маджонга: 90-летняя Лайфон азартно режется со столь же почтенными подругами в любимую игру.
— Добрый вечер, уважаемые, — Юньфат подходит поцеловать мать.
— В один прекрасный день ты докупаешься до смерти, Маленький Пес, — когда Лайфон недовольна, она всегда называет сына детским прозвищем. — Если обязательно все время плавать в море, будто ты не взрослый человек, а глупая рыба, то хотя бы не мочи голову.
Извинившись перед подругами, она семенит за сыном в дом.
Юньфат слышит, как шуршит дорогой шелк ее белого брючного костюма, расшитого мелкими алыми цветами. Для него нет ничего приятнее, чем баловать Лайфон, отчасти перенося на мать нежность, заготовленную в его душе для детей. Но угодить ей не так просто: старушка ненавидит, когда деньги тратятся «на ерунду», предпочитая сыновнее внимание. Долгие годы Лайфон настаивала, чтобы Юньфат не только выполнял обязанности ее личного шофера и сопровождал по выходным на рынок за продуками, но и собственноручно готовил ей еду. Он может состряпать любимое блюдо матери — лапшу с рыбными шариками — с завязанными глазами и не хуже, чем повар шикарного ресторана.
— Плаванием я хоть как-то поддерживаю себя в форме, — Юньфат всегда был склонен к полноте, а в последнее время, перейдя на возрастные роли, еще немного поправился.
— Вряд ли я смогу сохранить иллюзию стройности, целый день играя с тобой в маджонг.
— Маджонг — одна из немногих радостей, которые мне остались, — сурово обрезала мать. — Потерпишь. По крайней мере это не меня, древнюю старуху, возят со съемочной площадки в больницу из-за бесконечных простуд. Я вообще не помню, когда в последний раз была у врача.
— Сомневаюсь, что секрет твоего несокрушимого здоровья кроется в настольных играх, — улыбнулся Юньфат.
— Я еще не выжила из ума, чтобы утверждать подобное. Не собираюсь умирать, пока не дождусь внуков. Маджонг — лишь приятный способ скоротать время.
Юньфат до сих пор не может поверить, что предложение найти суррогатную мать исходило именно от Лайфон.
Старушка яростно обрушилась на идею оставить все деньги, заработанные тяжелым трудом, неизвестно кому, развеять их по ветру, как никому не нужные осенние листья.
— Отправь надежного человека на поиски женщины, которая выносит вам с Жасмин ребенка, раз уж твоей жене нельзя доверить даже такую простую и естественную вещь, — бушевала основательница клана. — У тебя много денег, так используй их с умом и получи то, что хочешь. Я видела передачу про суррогатных матерей по телевизору, сейчас многие к ним обращаются.
Юньфат был потрясен, что мать не только знает такие слова, но и достаточно прогрессивно мыслит, чтобы воспринять их как руководство к действию.
«Нет, такой матери, как у меня, не сыщешь во всем Китае», — с улыбкой подумал Юньфат.
Самое приятное, что он — не единственный, кто так считает. Несколько лет назад Лайфон даже пригласили на гонконгское телевидение, чтобы официально присвоить ей звание «Лучшая мать года». Могли ли они мечтать об этом во времена его нищего детства на острове Ламма?
...В доме не было электричества, и они жили по крестьянскому распорядку: вставали с петухами и ложились с наступлением темноты. Отец-моряк, работавший на нефтяной платформе, был для четверых детей фигурой полумифической — от одного редкого визита отца на берег до другого они успевали забыть черты его лица.
Лайфон воспитывала свое потомство без отрыва от каторжного труда на огороде — главного источника доходов семьи. Каждый день, поднявшись в четыре утра, она и ее верный Маленький Пес обходили остров, продавая крестьянам дим сам — готовые завтраки, пельмени из рисового теста с рыбной и овощной начинкой. Дим сам — часть любимого китайцами ритуала «юм ча», закуска к первой, самой нужной и вкусной чашке бодрящего зеленого чая, поэтому торговля в ранние часы шла бойко. Распродав товар, Лайфон с сыном возвращались домой — он бежал в школу, а она проводила остаток дня, согнувшись в три погибели над овощными грядками.
Сколько же километров они прошли вдвоем в предрассветных сумерках по желтым дорогам острова — крохотная женщина со стальным взглядом и изуродованными холодной землей руками и не по годам рослый, вечно босой мальчишка, толкавший перед собой неизменную тележку?
Лайфон не хотела, чтобы дети повторили ее судьбу.
Она мечтала дать им образование, вырастить из них уважаемых людей, поэтому как одержимая копила деньги, отказывая себе во всем. Отсюда и некоторая прижимистость: у Юньфата язык не повернется упрекнуть мать в попытке экономить его несметные богатства на каких-то не стоящих внимания мелочах.
Да, слова у мадам Чань Лайфон никогда не расходились с делом… Едва она взяла вопрос с ребенком под свой контроль, отчаявшись дождаться инициативы от сына, Юньфат сразу понял: сопротивление бесполезно.
Оставалось решить только одну проблему — и он предвидел неприятности, потому что, по логике, с решения этой проблемы стоило бы начать.
— Что сказал тебе человек, которого прислал Чарли Хьюн? — спрашивает мать.
— Что не видит никаких препятствий. Он не представляет, чтобы молодая амбициозная женщина отказалась от миллиона долларов.
— Поосторожнее с амбициозными женщинами, сын, — ворчит старушка. — Нам довольно той, на которой ты женат.
— Мама, я думал, вы с Жасмин больше не ссоритесь.
— Не ссоримся, — Лайфон поправляет наманикюренными пальцами седую прядь.
— Я по-прежнему считаю, что ты имел полное право с ней развестись, когда узнал, что она не собирается рожать тебе детей. Но ты не захотел, и я уважаю твое решение. Скажи мне, неужели ты так любишь эту транжиру, Маленький Пес?
— Мама, — темные глаза Юньфата с мольбой обращаются к матери. — Пожалуйста. Я двадцать лет прожил между вами как между молотом и наковальней. Я устал постоянно находиться в зоне военных действий. Мне всей оставшейся жизни не хватит, чтобы от этого отдохнуть.
— Ничего этого не было бы, научись Жасмин оказывать мне надлежащее уважение и слушать, что я ей говорю, — Лайфон встала на цыпочки, чтобы потрепать сына по щеке. — Ты сказал ей, что мы ищем суррогатную мать для вашего ребенка?
Юньфат тяжело вздохнул и на секунду действительно стал похож на пса — большого грустного сенбернара.
Он должен был поговорить с женой до обращения к Чарли Хьюну с такой деликатной просьбой. Но... не набрался мужества. Актер, переигравший в кино столько авторитетных фигур — от мафиози до королей и императоров, в собственном доме боится сделать хоть один неверный шаг и случайно нарушить хрупкое перемирие, наконец-то воцарившееся между его женой и матерью. Он слишком хорошо помнит, какой ценой оно ему досталось….
Те четыре с лишним месяца в 1991 году Юньфат до сих пор считает самыми счастливыми в своей жизни. Жасмин ждала ребенка, врачи сказали, что у них будет девочка. Первая из троих детей, о которых он мечтал. Актер взялся самолично переделывать одну из комнат особняка под детскую…
— Твоя жена ведет себя недостойно, — ворчала Лайфон, подавая гвозди стоявшему на табурете сыну.
— Я слышу, как она все время требует от тебя: хочу то, хочу се... То грубит, то кричит, то плачет. Ты бы объяснил ей, что беременность — не повод сводить всех вокруг с ума капризами. Женщина создана, чтобы рожать детей. Она не должна ставить себе это в заслугу или требовать особого отношения только потому, что на пятом году брака ей все-таки удалось забеременеть.
— Я не буду ничего ей объяснять, — кажется, впервые в жизни Юньфат мягко, но все-таки возразил матери. — Пойми, это гормоны.
— В мое время женщина не имела права слушать гормоны, — настаивала старушка.
— Она слушала мужа и старших. Твоя жена избалована, она не привыкла сдерживать себя ни в чем: ни в словах, ни в эмоциях, ни в расходах. И ты этому только потакаешь.
— Не понимаю, чего ты добиваешься. — Казалось, в те дни ничто не могло вывести Юньфата из себя, так он был счастлив, но Лайфон имела хорошие шансы нарушить душевное равновесие сына. — Чтобы я остался один? Ты не хотела, чтобы я женился на актрисах, потому что они все распутницы. Я взял жену из хорошей семьи, умную, образованную, порядочную, но ты все равно недовольна, тебе она кажется избалованной. Почему? Потому что у нее было благополучное детство, она не нуждалась, ей не было тяжело? Разве это недостаток, которого нужно стыдиться? Разве ребенок, который рос в комфорте и богатстве, как будет расти твоя внучка, обязательно должен стать плохим человеком?
Лайфон молча пожала плечами.
Как большинство людей, поднявшихся из низов, горбом пробивших себе дорогу, она с недоверием и даже некоторым презрением относилась к тем, кому все дано с самого начала. В мире Лайфон трудности только закаляют характер, а бедность учит главному — пониманию настоящей цены того, что имеешь. Не в долларах, гонконгских или американских, а в каплях пота, бессонных ночах, мозолях, тайных слезах отчаяния и запретной жалости к себе. Что может знать о жизни человек, которому не довелось это испытать? Как можно полагаться на того, кто не привык переступать через себя и свои желания?
Она могла бы возразить Маленькому Псу, что благополучный ребенок может вырасти неплохим человеком. Только чего он стоит на самом деле, никто не узнает, пока жизнь не подкинет испытание.
Легко быть щедрым и добрым, распоряжаясь тем, что заработано не тобой. А попробуй-ка отдать попрошайке на улице хотя бы доллар, если ты всем своим существом, головой, спиной и руками, помнишь, как тяжело он тебе достался!
Благополучные люди в мире Лайфон не обязательно плохие, они просто… не совсем полноценные, как промышленные изделия, которые попали в продажу, не пройдя теста на прочность. Но говорить об этом с сыном сейчас, кажется, бесполезно.
Едва мать ушла по каким-то своим загадочным делам, рядом с табуреткой Юньфата возникла Жасмин. Словно ждала, спрятавшись за бамбуковой занавеской в коридоре, когда свекровь освободит поле боя.
— Почему госпожа Лайфон так меня не любит?
Юньфат не торопился с ответом: во-первых, у него во рту торчали гвозди, а во-вторых, руки начали дрожать от ищущих выхода эмоций. Не лучшее время махать молотком возле пальцев.
— Ей трудно смириться с тем, что другая женщина заняла место в моем сердце. Она ревнует.
— Но почему именно тебя? У нее еще трое детей. Почему бы ей не ревновать всех поровну?
— Я уже рассказывал тебе. Когда я был маленьким, мы с мамой проводили очень много времени вместе на дорогах Ламмы. Она любит меня больше других. Это несправедливо, но так получилось.
— Госпожа Лайфон думает, что я тебя недостойна!
— Если верить маме, меня никто не достоин, — почувствовав, что достаточно успокоился, Юньфат вогнал последний гвоздь, — Подай-ка мне полочку.
— Она тяжелая.
Не говоря ни слова, он спустился с табуретки и взял полочку сам. Улыбнулся нетерпению маленькой жены: живота еще не видно, а Жасмин уже накупила одежды для беременных и гордо щеголяет в бесформенных платьях, выставляя свое положение напоказ. Однако это не мешает ей железной рукой вести его финансовые дела. Вид у Жасмин, когда она восседает за заваленным бумагами столом в кабинете, с телефонной трубкой у уха, в пестрых беременных одежках, с блюдом сладостей под одним локтем и блюдом маринованных овощей под другим, очень забавный.
— Тебе придется найти общий язык с мамой, — сказал Юньфат, перетаскивая табуретку к заказанной в Америке колыбельке в розовом облаке занавесочек.
— Или хотя бы пореже попадаться ей на глаза. И, пожалуйста, не говори со мной по-английски в ее присутствии. Маму это обижает.
— Но ведь это и мой дом тоже! — возмутилась Жасмин. — А английский нужен в первую очередь тебе, если ты хочешь работать в Голливуде.
Жасмин выросла в семье дипломатов, она говорила на хорошем британском английском, почти без акцента. Когда перед Юньфатом замаячила перспектива переезда в США, она взялась учить его — мужчину, который бросил школу в 17 лет и к моменту их знакомства даже на родном кантонском диалекте говорил не слишком чисто.
«У меня самый жестокий учитель в мире, — смеялся Юньфат, рассказывая об этом в интервью. — Тот, кто слышал, сколько замечаний она мне делает, может подумать, что я безнадежно туп. Не могу понять, почему в английском какое-то слово обязательно должно идти после другого, а не наоборот. Языки — мое актерское проклятие. Наверное, поэтому я всю жизнь мечтаю сыграть роль немого».
— Да, — осторожно согласился Юньфат со своей табуретки. — Но мне кажется, иногда ты делаешь это нарочно, чтобы позлить маму. Разве я не прав?
— Я меньше всего хочу обидеть госпожу Лайфон, — надулась Жасмин. — Но, кажется, обижаю ее одним только фактом своего существования.
— Хорошо, что не хочешь ее обидеть. Женщина, которая не готова полюбить мою маму, не заслуживает моей любви. Подашь карусель? Она не тяжелая.
Не привыкшими к тонкой работе пальцами Юньфат осторожно размотал перепутанные нити детской карусельки — «поющего ветра» с колокольчиками, перышками и разноцветными бабочками. Каруселька закрутилась, и в звоне маленьких колокольчиков ему послышалась печаль…
Все кончилось в один миг, необъяснимо и страшно. Ночью Жасмин увезли в больницу с кровотечением. Ребенка она потеряла. Юньфат, забыв, что он мужчина и глава семьи, плакал у больничной кровати, уткнувшись мокрым лицом в руку жены.
— Я больше не хочу, — тихо сказала Жасмин. — Слишком больно... Мы не будем пробовать снова, Юньфат.
Приподняв тяжелую, словно налитую свинцом голову, он согласно кивнул.
Кивнул, отказываясь от мечты стать отцом, соглашаясь на одинокую старость. Юньфат не мог и не хотел знать, что именно испытывала жена, но если ей еще больнее, чем ему… Он чувствовал, что не простит себе, если заставит ее пройти через такую невыносимую боль еще раз. В конце концов, на свете полным-полно бездетных пар, которые как-то свыкаются со своей участью, находят утешение в чем-то другом.
Плакала и Лайфон. Но где-то в глубине ее души все-таки звучала нотка греховного, темного торжества. Она была права: жена сына так любит себя, что после первой же болезненной неудачи поспешила отказаться от борьбы. Другая на ее месте пробовала бы снова и снова, зная, сколько счастья это принесет Юньфату.
Но умение держать удар, падать и подниматься навстречу новому удару, сильнее и злее, чем прежде, нельзя ни выпросить у родителей, ни купить за деньги. Эта женщина не любит ее сына. Она не сделает его счастливым. Ей нет места в его жизни.
— Твоя жена — не женщина, раз не сумела позаботиться о своем ребенке, — сказала Лайфон сыну. — Во время беременности она думала только о себе. Будете вы делать нового ребенка или нет, мать из нее не получится, Юньфат. Ты должен с ней развестись.
— Нет, — жестко ответил Юньфат. — Ты разрушила один мой брак. Я не позволю тебе разрушить второй.
Мысль о том, чтобы ударить мать, никогда даже не приходила ему в голову.
Но в тот момент он видел перед собой не человека, которого привык считать самым дорогим на свете, чье мнение всегда ценил, иногда даже выше своего собственного, а старую ведьму, без жалости добивающую поверженного противника.
Лайфон всегда пыталась контролировать личную жизнь Юньфата. Лишь однажды она выпустила ситуацию из-под контроля — и едва не потеряла сына. В теперь уже далеком 1978 году он, популярный актер романтических сериалов, объект вожделения всего женского населения Гонконга, до умопомрачения влюбился в актрису Иди Чан. «Мне в нем больше всего нравилась стать, — много лет спустя призналась Иди в интервью, подтвердив худшие подозрения несостоявшейся свекрови насчет своих умственных способностей. — Юньфат такой большой, что рядом с ним женщина чувствует себя маленькой и нежной, как цветок».
Лайфон решила не вмешиваться: дело молодое, вряд ли Маленький Пес настолько потерял рассудок от любви, что женится на этой далеко уже не девственной сирене.
Дань с актрис гонконгская мафия предпочитала брать несколько другой валютой, чем с актеров. Пожалуй, в Гонконге нет ни одной кинокрасавицы, которая в тот или иной момент своей карьеры не попадала в объективы фотокамер под руку с каким-нибудь сурового вида молодцем в темных очках…
Но все оказалось серьезнее, чем она думала. Юньфат и Иди прожили вместе пять лет. Единственное, что смущало честолюбивую молодую женщину, — это тупик, в который неожиданно уперлась многообещающая карьера ее возлюбленного. Юньфат пытался пробиться из сериалов в большое кино, но зрители, привыкшие каждый вечер бесплатно видеть его по телевизору, не хотели платить деньги, чтобы смотреть на него же в кинотеатрах.
Когда молодой актер получил прозвище «убийца кассы», Иди вспомнила присказку, что жить с неудачником — значит, рисковать собственной удачей, и отправилась на поиски более тучных пажитей.
В день, когда закончилась их любовь, Юньфат до позднего вечера бродил по улицам Гонконга. Шум города долетал до него словно через вату, огни сливались перед глазами в бешено пульсирующую радугу. В душе зияла огромная черная дыра, которая жадно засасывала все, что он любил, оставляя только пустоту и холод. Юньфат не хотел больше жить. Ноги сами собой донесли его до дома, руки открутили колпачок химиката для чистки раковин и поднесли флакон к губам…
Лайфон, мимо которой он прошел, не заметив, не пожелав доброй ночи, нашла сына на полу в ванной и вызвала «скорую».
Выписавшись из больницы, Юньфат тут же назло судьбе закрутил роман с актрисой Кэндис Ю и женился на ней...
— Жизнь ничему не учит, да? — спрашивала у сына Лайфон каждый день на протяжении всех шести месяцев его первого брака. — Актрисы насквозь лживы и корыстны. Хочешь дождаться, пока и эта предаст тебя в трудную минуту?
Во что властная свекровь превратила жизнь юной невестки, Юньфату не хочется даже вспоминать. Через полгода они с Кэндис разъехались, через девять месяцев — развелись. А год спустя на дружеской вечеринке актер познакомился с уроженкой Сингапура Жасмин Тан.
«Это была любовь с первого взгляда, — говорит Юньфат. — Она была самой чистой и искренней девушкой из всех, которых я встречал». Ему казалось: если какая-то женщина и способна завоевать симпатию его матери, то это Жасмин. Так оно в общем-то и случилось, но лишь двадцать лет спустя…
После того как Жасмин потеряла ребенка, мать не стала ставить сына перед выбором — «она или я». Но партизанская война, которая велась между двумя женщинами со дня свадьбы Юньфата, приобрела масштабы Третьей мировой. Единственным способом прекратить постоянные ссоры было держать Лайфон и Жасмин по разные стороны океана. Юньфат как сумасшедший снимался в Голливуде, стараясь душить в себе тоску по матери и Гонконгу.
В Америке его считали малахольным. Перед каждыми съемками Юньфат жег благовония, молился, приносил в жертву сухую рыбу и жареное мясо поросенка. Между дублями носил вместе с осветителями тяжелые кофры с аппаратурой, помогал ставить декорации, служил посредником в спорах продюсеров и режиссеров с техническим персоналом. «В Гонконге фильмы снимаются очень быстро, — объяснял он. — По принципу «трам-бам, спасибо, мадам». Мы не знаем, что такое личный трейлер, четыре часа на грим или особенная еда для звезд. У нас нет звезд, к работе по строительству декораций и установке света привлекаются все свободные руки — не важно, кому они принадлежат. То, что я веду себя таким образом и в Голливуде, помогает мне не забыть, что я вышел из низов, из крестьян, что я простой человек и надеюсь таким остаться».
Апофеозом его семейных неприятностей стало Рождество 2004 года, когда они с Жасмин вернулись в Гонконг. Вдохновленная заоблачными американскими гонорарами мужа, Жасмин как торнадо пронеслась по магазинам, пестрящим объявлениями о рождественских скидках. Она потратила 100 000 гонконгских долларов на подарки для себя и мужа, и еще 30 000 долларов — на подношения свекрови. Когда же еще делать примирительные жесты, как не в Рождество, даже если сама ты исповедуешь буддизм?
Тем же вечером Лайфон затащила сына в свою комнату и обвела рукой диван, заваленный блестящими пакетами с логотипами лучших магазинов Гонконга.
— Что все это значит?
— Жасмин поздравляет тебя с праздником.
— Жасмин транжирит твои деньги! Мне не нужно ничего из той ерунды, которую она накупила. Пусть завтра же вернет все обратно в магазины!
Юньфату не удалось переубедить мать. Он провел вечер, успокаивая рыдающую жену. Жасмин не могла смириться с тем, что ее искренний жест так грубо отвергли….
Ссоры продолжались. В 2005 году, вернувшись со съемок третьей части «Пиратов Карибского моря», Юньфат с горечью подумал: ему, по всей видимости, придется жить между двух огней. Его присутствие хоть как-то сдерживало женщин, но сам он, находясь в эпицентре конфликта, мучился несказанно. Когда же Юньфат уезжал, ситуация полностью выходила из-под контроля.
После участия в очередном семейном разбирательстве он внезапно плохо себя почувствовал.
Несколько недель непрерывной морской болезни на борту пиратского корабля не пошли на пользу обожженному химикатами желудку и издерганному домашними склоками сердцу. Последнее, что он видел, теряя сознание, были его любимые женщины, вырывающие друг у друга из рук мобильный телефон…
…Очнувшись в больничной палате, он увидел их же — притихших, испуганных, виноватых. Жасмин и Лайфон примостились на крохотном диванчике рядом с его кроватью и ожидали пробуждения, держась за руки….
— Твоя жена очень испугалась за тебя, — признала Лайфон, когда Юньфата отпустили долечиваться домой.
— Так плакала! Я не думала, что это железное сердце с калькулятором внутри может так переживать. Наверное, она все-таки тебя по-своему любит. Хотя мне такой любви не понять...
— Надо было оказаться при смерти, чтобы вы помирились, — проворчал сын, который чувствовал, что заслужил право побрюзжать. — Жалко, я раньше не догадался.
Жасмин и Лайфон выхаживали его вместе, кажется, впервые в жизни нормально разговаривали, делая запоздалые попытки понять и узнать друг друга. Юньфат не верил собственному счастью — валялся в постели, имитируя нечеловеческие страдания с достоверностью, достойной «Оскара», и смотрел, как лед, сковывавший его семью, покрывается паутинкой трещин.
Но история с суррогатной матерью может нарушить этот непрочный баланс. Жасмин наверняка не понравится, что Юньфат снова пошел на поводу у матери, несмотря на их соглашение. Ну что ж, актеру не привыкать к дипломатическим маневрам в семье…
Несколько дней спустя он сел за руль и повез жену смотреть дом в районе Пок Фу Лам, называемом «гонконгский Бель-Эйр». Живописная дорога бежала на вершину холма. Справа — ажурный рельеф скалы цвета слоновой кости, кое-где покрытый ковриками зеленого, серебристого и красного мха. Слева за деревьями мерцала вода — создавалось ощущение, что яркие цветы вплетены в прозрачные русалочьи волосы. Несколько элегантных белых вилл, маленькая деревня для любящих уединение толстосумов, тонули в зелени. С холма открывался вид на сказочные очертания затянутого туманом острова Ламма.
— Ты правда готов купить этот дом?
— спросила Жасмин. — Двести тридцать миллионов... Ты спятил, Юньфат.
— Сорок миллионов семьсот тысяч, — бесстрастно поправил муж. — Я предпочитаю считать в американских. Не так страшно...
— Если мы здесь поселимся, лично я готова провести остаток жизни в собственном саду, настолько здесь прекрасно.
Юньфат грустно улыбнулся. Ему не хотелось покидать старый дом на Коулуне. Там есть все, что нужно для счастья, — можно побегать в саду с пятью собаками, можно, надев промасленный комбинезон, поваляться в гараже под одной из четырех машин, а вооружившись садовыми ножницами, обрезать сухие сучья у фруктовых деревьев...
Юньфат любит ходить по знакомым улицам, приветствуя торговок на рынке и рыбаков на пристани. Для этих простых людей он — не звезда, бесконечно далекое астрономическое тело, он — свой среди своих, старший брат, друг, которым можно гордиться. Изоляция, в которой живут американские звезды, принадлежность к избранному обществу, подобному резидентам Пок Фу Лама, никогда его не прельщали.
Но с Коулуна их гонит необходимость. Миллиардер, который купил дом Брюса Ли, уже много лет мечтает открыть здесь музей. Гонконгские власти долго сопротивлялись, справедливо полагая, что жители престижного жилого района не обрадуются такому соседству. Но, кажется, музей все-таки откроется. На тихих улицах под окнами особняка Юньфата появятся увешанные фотоаппаратами туристы.
Просто выйти в город, пообедать в маленьком ресторанчике, заглянуть в магазин станет невозможно.
— Здесь очень красиво, — согласился он, глядя на море из застекленной от пола до потолка гостиной дома с лифтом и бассейном. — Но дом очень большой. Я подумал: может быть, нам стоит еще раз подумать о ребенке…
— Лучше подумай о том, что мне пятьдесят один год. Не поздновато ли?
— Мы можем найти суррогатную мать. Если займемся этим сейчас, успеем его воспитать.
Жасмин внимательно посмотрела на мужа. Юньфат разглядывал носки своих ботинок, еще немного — и начнет смущенно насвистывать.
— Почему-то мне кажется, что это не твоя идея.
— Скажем так, эта идея кажется мне перспективной. Мы еще можем стать родителями, Жасмин. Этот дом просто создан для того, чтобы здесь звучал детский смех, а на полу валялись игрушки… По-моему, мы это заслужили.
— Ты это заслужил, — Жасмин взяла мужа за руку. — Юньфат, я не консервативна и не против идеи суррогатного материнства. Но сколько проблем мы себе наживем? Даже крепкая молодая женщина может родить больного ребенка, учитывая, что мы с тобой оба немолоды и не можем похвастаться богатырским здоровьем. Многие из таких матерей ведут себя непорядочно — вымогают деньги, отказываются отдавать детей. И даже если все пройдет хорошо, придется ломать весь привычный уклад жизни.
Мне нужно подумать.
— Я тебя не тороплю...
Юньфат обнял жену за плечи. Они смотрели на изломанную скалистую береговую линию острова Ламма, которую актер помнит в мельчайших деталях . Он не знал, о чем думала Жасмин. Но Юньфат представлял, как пройдет в сумерках по желтой дороге вместе с сыном или дочерью, рассказывая малышу о своем детстве и о Лайфон — женщине, которая научила его никогда не сдаваться.
Подпишись на наш канал в Telegram