Иногда я останавливаюсь на Театральной площади посмотреть на голубей. Кутаюсь в шаль и приглядываюсь: вдруг те, «павловские», полетят. Витя верил, что голуби — это души умерших актеров. Если это так, может, и он кружит над Малым театром...
Людям свойственно мистифицировать события, которые, увы, нельзя изменить. Я до сих пор не смирилась с тем, что Витя ушел из моей жизни. Мы прожили вместе сорок лет. И это так мало! Избитая фраза, коварная, но ведь и правда — как вчера… Труппе Театра имени М.Н.
Ермоловой представляют новеньких, в том числе и моего будущего мужа. И что же я вижу? Встает человек с совершенно несчастным видом — одно ухо торчком, то краснеет, то бледнеет и от волнения переминается с ноги на ногу то вперед, то назад… «Боже мой, — думаю, — как же он на сцене-то будет?..» Таким закомплексованным Виктор Павлов пришел из «Современника». Как потом выяснилось, кроме гномов на предыдущем месте работы ему ничего не светило, и поэтому Виктор отправился в свободное плавание. Мне было двадцать пять лет, я много играла в театре, поэтому успела почувствовать себя эдакой бывалой артисткой и легко критиковала новеньких. Но когда впервые услышала, как Павлов читает пьесу, подумала: «А у этого парня есть сердце».
И вот иду после репетиции через служебный вход, на улице дождь проливной.
Витя стоит на ступеньках под козырьком, не решаясь шагнуть в потоп. Там мы впервые поговорили. Поскольку я была в плащике, свой зонт великодушно отдала Павлову.
Коллектив у нас в театре подобрался очень дружный. Мы были молоды и успешны, легки на подъем и полны надежд. На гастролях пели и пили, играли на гитаре и обсуждали роли — обычная история. В поклонниках у меня недостатка не было, и только Витя не проявлял привычного мужского интереса. Признаться, это даже немножко задевало. Мне-то было с ним легко и очень весело. Как-то идем после очередной репетиции по улице, и я загадала: «Если Павлов вот прямо сейчас подарит мне розу — выйду за него». И вдруг Витя переходит на другую сторону улицы и покупает у старушки громадную чайную розу… «Ну посмотрим», — хихикнула я про себя и спрятала нос в цветок.
...Гастроли в Кисловодске начались с конфуза.
Приехали. По перрону бежит наш администратор, видит нас и выдает: «Елки точеные… Что, и Павлов приехал?» Оказалось, он про Витю, исполнителя главной роли, совершенно забыл и не подобрал ему жилья. Нам раздали бумажки с адресами, кто куда заселяется. Все разъехались, а Витя, человек очень скромный, остался с чемоданом на перроне. Меня вместе с замечательной актрисой Прасковьей Рыбниковой определили на квартиру к раритетной старушке. Прасковью Алексеевну я считала своей наставницей, жить с ней любила, поскольку она была невероятно интересна и талантлива, несмотря на невозможный характер и раскатистый бас. У Рыбниковой глаз черный, наметанный, она сразу заметила, что я погрустнела.
Спрашивает: «А где Павлов?» Отвечаю, мол, непонятно теперь где, жилья-то ему не предоставили. А сама нервничаю. Юг, скучающие барышни, гастроли, минеральные и другие жидкости — ищи потом этого Павлова!..
«Так, где хозяйка?» — вопрошает раскатистым басом Прасковья Алексеевна. Приходит хозяйка, та самая смешная старушка в расшитом капоте, осколок дореволюционной интеллигенции. «Мужчину? В мою комнату? — вскидывает «раритет» брови. — Только за ширму!» И вытаскивает китайскую резную ширму в веерах и канарейках. «Сейчас же иди за Павловым!» — командует Рыбникова. Когда я, запыхавшаяся, прибежала на вокзал, Витюша все еще стоял на перроне с чемоданчиком.
Так началась Витина жизнь за ширмой.
Его глухой храп компенсировали мое спокойствие и трехлитровая банка минеральной воды, которую Павлов набирал для нас с Рыбниковой с утра пораньше из источника.
У Вити в Кисловодске жил друг Чотай, а карачаевцы — народ общительный, и вскоре путем знакомства с родней и друзьями Чотая мы знали, как минимум, полгорода. Начались бесконечные гости, кафе, рестораны... А как Витя признавался мне в любви — это не история, песня! Он, видно, объяснил друзьям-карачаевцам, что на девушку надо произвести неизгладимое впечатление. И нас повезли в горы. «Кунаки» Павлова к вопросу подошли основательно — набрали с собой лучшего вина, фруктов. Барашка поймали прямо в стаде и на моих глазах лишили его жизни. Потрошили и приговаривали, дескать, такого шашлыка вы, артистка Говорова, нигде больше не попробуете.
Меня чуть не стошнило. Я старательно отворачивалась и есть барана, конечно, не смогла. Но неизгладимого впечатления таки добились — все напились, и Витя танцевал какой-то безумный кавказский танец с кинжалом в зубах. Под утро на такси вернулись в Кисловодск. В мою нетрезвую голову ударила мысль лезть через окно, чтобы не звонить и не будить хозяйку с Рыбниковой. И вот я уже сижу на подоконнике в юбке наизнанку… «Ну он хоть слова тебе какие-нибудь говорит?!» — вопрошала Прасковья Алексеевна басом на всю комнату.
Гастроли закончились. Павлов уехал на съемки, я — в отпуск. Встретились уже в Москве. Роман наш закипел с новой силой. Счастливое время! Витя оказался неистощим и в любви, и во всевозможных придумках. У него это называлось «пойти за приключениями».
Как мы прорывались на закрытые показы в Дом кино! Витя-то проходил всегда. Во-первых, его уже узнавали. Во-вторых, он мог самого черта заболтать! Но надо было еще и меня протащить. Однажды загорелись попасть на картину Клода Лелуша. Билетов, естественно, нет, и вот мы стоим на улице, план придумываем. «Раздевайся!» — командует Витя. Я снимаю пальтишко, он сует его под мышку. «А теперь марш на пожарную лестницу!» Сам легко проходит на дежурной фразе: «Милочка, здрасте-здрасте, новая прическа? Прелесть!» А дело было зимой, я стою у пожарного выхода, уже зуб на зуб не попадает… Вдруг дверь открывается, и в проеме возникает мой кавалер в компании с пожарным. «Эта дверь была открыта, — на голубом глазу поясняет Виктор брандмейстеру, — моя девушка вышла… А ее раз — и заперли!» Через минуту мы, счастливые, сидим на одном стуле и смотрим вожделенного Лелуша.
Таким же образом проникали на концерты классической музыки, в выставочные залы...
Витя — из небогатой семьи, рос в тяжелое послевоенное время. Он рассказывал про дворовое братство такой же, как и он сам, уличной шантрапы, как в детстве с ватагой пацанов они пролетали мимо теток-контролерш с воплями: «Пресса!», в кинозале падали на пол между рядами и лежали, пока не гасили свет. Частенько называл себя ребенком асфальта. Мало кто знает, но знаменитое оттопыренное ухо, которое в картине «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» Гайдая играло отдельную роль, — не итог труда гримеров, оно таким стало в результате то ли уличной драки, то ли занятий боксом. Я мужа так и звала — ВитьУшка. Он рос под крики: «Витька, полундра!
Мать идет!» И мать едва успевала перехватить его перед броском на забор. Голуби, про которых надо отдельную историю рассказывать, тоже, думаю, оттуда, из детства. Его учила сама жизнь, поэтому Вите и удавались те роли, которые без Павлова уже не воспринимаются.
Сказка сказкой, мы веселимся и дурачимся, но год проходит, а предложение руки и сердца что-то не поступает. А мне, между прочим, уже двадцать пять! Сейчас над теми моими мыслями можно, конечно, только посмеяться, а тогда я всерьез размышляла, что дело пахнет керосином, так и старой девой остаться недолго! Завела с Витей «серьезный разговор», помнится, даже слезу пустила. Женских слез артист Павлов переносить не мог и, видимо, только чтобы прекратить мой обиженный рев, тут же пообещал жениться.
Мы пошли подавать заявление. Оставалось преодолеть всего несколько ступенек, и вдруг Витя берет меня за руку и тащит на скамейку. «Таня, я человек неустроенный, необеспеченный. У меня даже крыши над головой нет. Я актер, а это нестабильная работа…» — словом, толкнул целую речь о бесперспективности нашего совместного предприятия. Меня осенило: «Думает, испугаюсь и откажусь!» Обидно стало, хоть снова плачь! Только спустя много лет, узнав мужа как следует, я поняла: речь ту он толкнул от гиперответственности, которая всегда в нем жила. У нас всякое случалось — и рыки, особенно в первое время, и ругань, но он самоотверженно служил нашей маленькой «итальянской» семье. Витя был нашим вожаком, защитником своих девочек, как он нас называл. Даже когда мы решили завести кота, почему- то взяли кошку Дашку.
Он всегда чувствовал себя единственным мужчиной в доме. Я и сейчас по инерции, если с чем-то не получается справиться, мысленно прошу: «Вить, подскажи». И, можете верить или нет, он меня не оставляет даже после своей смерти.
Свадьбу Витька тогда закатил шикарную! Сейчас, глядя на «свадебную квартиру», ума не приложу, как же мы все там поместились. В роли тамады выступил неутомимый гитарист, красавец и цыган Вася Туманский, который привел с собой совсем молоденькую Катю Жемчужную. Все обалдели от ее красоты — тоненькая смуглая статуэточка с огненной лентой в волосах. Словом, гуляли с цыганским размахом. Те, кто оказался не в состоянии добраться до дома, спали на балконе и даже на столе. Так началась наша с Павловым семейная жизнь.
Витя активно снимался, его хорошо принимали в театре, и он окончательно избавился от комплексов. Денег у нас по-прежнему не было, и муж даже зимой бегал в плащике. Спали мы за простыней в коммуналке моих родителей. Изредка, когда страсти закипали, перебирались в коммуналку к его родителям. Но я вспоминаю то время как самое счастливое в моей жизни. Мы были молоды, красивы, полны ожидания чего-то чудесного. И чудесное не заставило себя долго ждать.
На гастролях в Киеве я поняла, что беременна. Не могу сказать, что очень обрадовалась. Я много играла в театре, а тут выходило так, что нужен перерыв... Мы тогда репетировали «Плату за вход», пьесу крамольную, подрывающую веру в светлые социалистические идеалы. Причем мы с Витей, игравшие пару героев- биологов, были просто околдованы работой.
Конечно, пьесу запретили. Но были и другие роли! Комиссаржевский, худрук театра, после сообщения о моем интересном положении за голову схватился. «Вы с ума, что ли, все посходили?!» — орал он. Три играющие актрисы, Женя Уралова, Наташа Малявина и я, разом собрались в декрет. Муж радостное известие воспринял на удивление спокойно — мол, ну беременна, и хорошо. И как-то ночью сквозь раскатистый Витин храп слышу его бормотание: «Я беременен, бе-ре-ме-нен…» Я расхохоталась так, что он проснулся.
В мае родилась Сашенька. Витя был счастлив. Он втемяшил себе в голову, что новоиспеченный отец в роддоме просто обязан выглядеть сногсшибательно, и раздобыл в комиссионке черный костюм. Картину идеального молодого отца довершали цветы, боржоми и пористый шоколад.
Наши поездки от одних родителей к другим теперь дополнились перевозом коляски, ванночки и Сашки. Витя относился к дочке очень трепетно, требовал, чтобы на нее никто не дышал, утверждал, что она особенная, не похожа на остальных детей. Доставал ей фарфоровых кукол и закатывал невероятные дни рождения. Анекдоты, песни, романсы... Хохот стоял такой, что улица вздрагивала. Собирались все: и Сева Абдулов, и Боря Хмельницкий со своей очередной пассией, и Лунгин, и Прасковья Рыбникова. Конечно, в конце концов все забывали, по какому поводу собрались, и только маленькая Сашка выходила на балкон и вопила: «Ура! У меня день рождения!»
Витя, пока я упивалась материнством, успел сняться в картинах «Майор Вихрь» и «Адъютант его превосходительства».
Я так им гордилась! Его любили и узнавали. Отвлекусь чуть-чуть — его и сейчас любят... Смотрю, кто-то бархотки у могилки посадил, откуда-то появился новый венок, про цветы вообще молчу — часто приносят… Значит, к Вите заходят, его помнят. И ведь всего добился сам! У него же не было такого, что раз! — и ты у режиссеров нарасхват. Рассказывал, как учился в Щепкинском училище. Однажды из Мосфильма пришла ассистентка режиссера отбирать кандидатов на роль. А Вите как раз перед этим отец подарил чешский кожаный портфель, считавшийся тогда особым шиком. И вот ему назначают время явиться на киностудию. Витя разволновался ужасно, ночь не спал — его же выбрали! Приезжает. И вдруг по коридору пробегает та самая ассистентка: «Эй, парень! А портфель где?» И Витюша понял: его выбрали как предмет интерьера, вместе с портфелем.
Переживал страшно! А вскоре его заметил Леонид Гайдай, и, как говорится, понеслось...
В шутку друзья называли моего Павлова за хозяйственность «бухгалтером». Он был из тех, кто все тащит в дом. Из-за этого Витюша получил еще одно прозвище — Артист московских театров. Его пригласили в картину «На войне как на войне», а съемки совпадали с гастролями театра. Кино — это деньги, а деньги нам в тот период ой как были нужны! Дирекция театра запротестовала. Но Витя был настоящим мужиком и очень не любил, когда его пытались загнать в рамки. И Павлов мой ушел из театра. Попробовал свои силы в нескольких других, прежде чем остановился на Малом.
Мне от театра дали квартирку в Стрельбищенском переулке. Сашенька пошла в школу.
Витя, как я уже говорила, был каким-то суперотцом, я с Сашкой никогда так не носилась, как носился он. И на лыжах с дочкой, и на коньках катался… Нужно пианино? Будет пианино! В воскресенье я еще не проснулась, а они уже звонят в дверь. «Мама, мы не одни!» — пищит Сашка. Это значит, что уже смотались на «Птичку» и притащили или котенка, или хомяка, или щегла.
Витя больше всего в жизни любил удивлять и радовать. Эдакий человек-праздник был. Он не признавал отдыха порознь, и мы всегда выезжали к морю всей семьей. Как-то жили в Ялте в Доме отдыха актеров. И Витя был вынужден на несколько дней отлучиться на съемки. Вдруг является: в узбекской тюбетейке, халате, как положено, повязанном кушаком, за пазухой две дыни, в одной руке коробка с восточными сладостями, а в другой — живые перепела, в зубах — букет цветов.
Лежали все, кто встретился на его пути. По хохоту, который разрывал Дом отдыха, я догадалась, что приехал мой муж. Витя очень любил такие штуки. А вот серости не переносил. Все время что-то отчебучивал.
Очень любил праздники. Родители его родом из Сибири, и Витин отец учил меня лепить пельмени. Даже свекровь признавала мои пельмени шедевром. В югославской картине «Единственная дорога» Витюша работал вместе с Володей Высоцким, и вот киногруппа возвращается в Москву. «Надо встретить», — командует муж. Ну, надо так надо. Я отнеслась к делу со всей серьезностью — народу-то ожидалась толпа, плюс еще и иностранцы. Пельменей налепила столько, что едва уместила на балконе. Витя пришел, увидел балкон в пельменях и удовлетворенно крякнул.
У настоящего хозяина дом просто обязан быть полной чашей! И я старалась соответствовать.
На пельменной почве прокололась только раз. Накануне Нового года у нас, как всегда ожидались гости. Витя готовился глобально — накупил на рынке мяса во всех возможных его проявлениях. А у него была традиция — в последний день года они с мужиками ходили в бассейн. Ну и случалось, что праздник начинали отмечать там же. Мы с дочкой всегда ужасно нервничали, что он слишком «заплавается». В тот день пришел чистый и практически трезвый. А мы с Сашкой не успевали налепить дикое количество пельменей, и дочь предложила: «Давай нашлепаем этой штукой, формой!» Нашлепали... Сидим за столом, дошла очередь до пельменей… «Что это такое?» — кристально трезвым голосом спрашивает Витя. То, что последовало дальше, — не скандал домашнего сатрапа.
Витя был воплощенное возмущение, оскорбленное предательством чувство собственного достоинства! У него даже губы задрожали. Мне прямо стало не по себе, с тех пор я зареклась использовать чертов станок для лепки пельменей. Хотя Витины друзья потом еще несколько дней звонили и спрашивали: «Танька, а там плохих пельмешек не осталось?»
Почему-то в последнее время принято преувеличивать актерское пьянство. Про Володю Высоцкого пишут, про Сашку Абдулова, про Витюху… А вы поглядите, сколько они сыграли! У каждого полторы сотни ролей только в кино! Когда бы они столько успели, если бы не просыхали? Что до Вити, так он вообще больше ценил компанию, нежели выпивку как факт. Отметить «шапку» фильма или сдачу спектакля — святое.
Иногда, конечно, случалось, перебирал. Но в пьяном состоянии никогда не буйствовал. У мужа хмель, особенно под финал жизни, носил засыпательный характер. Однажды отмечали сдачу спектакля, звонит Валя Кувшинова, ассистентка режиссера: «Тань, Виктор прямо за столом уснул». А как не развезет, когда не обедаешь толком? Нервное напряжение опять же... Я никогда по этому поводу не скандалила. Уснул — значит, надо ехать и вывозить тело. Где уговорами, а где и построже чего скажешь, но мы неумолимо двигались в сторону дома. Но стоило только Вите достигнуть родных пенатов, как на его лице появлялась блуждающая улыбка, тело сворачивалось калачиком, и он сладенько засыпал. Мозгочистка обычно назначалась на утро. Да и то потому, что я попросту начала очень волноваться за его здоровье. Витя ведь всю жизнь мучился сосудами. Мужики есть мужики, что с них взять?
И потом, если бы я понимала, чем это может обернуться, может, и ругалась бы с ним побольше... Но были сферы, в которых моя власть над артистом Павловым оказывалась бессильна.
Рыбалка эта его, будь она неладна! Сколько раз говорила: «Вить, уже спиннинги продаются, зачем переться в самолет с бамбуковыми удочками?» Все равно впирался! Плюс три сумки с крючками, лесками, поролоном каким-то... Глядя на него, все летчики обалдевали, но из уважения разрешали Павлову протиснуться боком со своим бамбуком. На рыбалке Витя мог сгинуть на сутки. Стоило нам только приехать на побережье — он уже знал всех местных мужиков со спасательных станций. Как-то одна артистка мне даже заметила: «Тань, ты бы посмотрела, каким таким медом эти рыбалки намазаны…» Но у меня и мысли не возникало мужа выслеживать.
Утром все еще спим — а он уже в море. Добытую Витюхой ставридку мне полагалось почистить и сдать на кухню. Рыбу потом в столовой разносили всем, накладывая в первую очередь, конечно, детям. В этом был весь Витя — любил людей радовать! Правда, иногда рыбки мне не доставалось. А так хотелось хрустящей ставридки!
Женщин, надо признать, Витя тоже любил. А кто их не любит? Особенно молоденьких. Прихватить как-то, в щечку чмокнуть, шлепнуть по чему-нибудь эдакому. Одно могу сказать: мой муж ни разу не поставил меня в унизительное положение. За сорок лет, конечно, теоретически много чего могло произойти, может, и происходило… Хотя, мне кажется, женщина, которую разлюбили, всегда это почувствует. Больше скажу, за ним дамочки сами ухлестывали! Была одна актриса, очень известная, она умерла уже, поэтому имени называть не буду.
Так мне даже свекровь звонила: мол, «эта» Вите проходу не дает! Я, конечно, сначала немножко напряглась, а потом подумала: если Витю уведут — значит, судьба моя такая. Драться мне с ней, что ли?
Помню, привезли его в реанимацию после первого инсульта. Я тогда перепугалась насмерть! Как обычно бывает, ничто не предвещало... Я готовила завтрак, Витя занимался чем-то своим. И вдруг, как в замедленном кино, вижу — муж странно клонится вбок, со стола летит и разбивается с оглушительным хлопком стакан… Стою под дверью в реанимацию — туда же не пускают. И вот одна медсестра выпархивает с хихиканьем: «Ух, Павлов! Ну, Павлов!», другая: «О-хо-хо… Павлов!» Чувствую: мой-то, похоже, не только в себя пришел, но и расшалился уже!
В каких-то действительно опасных ситуациях, бывало, думаешь: да делай ты что хочешь, хоть на ушах пляши — только живи, не переставай дышать!
Я Витюшу очень любила. Со мной частенько, знаете, как случалось? Идет мероприятие. Вроде веселье, что-то происходит, и вдруг я останавливаюсь взглядом на Витином лице, смотрю и снова влюбляюсь. Видимо, он чувствовал то же самое, потому что также вроде бы без повода подбежит, поцелует. Умел он любить.
Женщины, выпивка, гастроли… Голуби! Вот где была его настоящая страсть!
Когда муж не успевал ознакомиться со всеми предложенными сценариями, оставлял читать их мне. Роль Левченко в фильме «Место встречи изменить нельзя» как раз из этой серии. Я сценарий прочла и посоветовала обратить внимание: «Думаю, этого бандита можно сделать очень интересно».
Потом мне рассказывали: Витя предложил Говорухину, чтобы в сцене гибели Левченко полетели белые голуби. Они с Володей Высоцким даже съездили в перерыве на Птичий рынок, но режиссер обошелся без голубей...
О следующей голубиной истории я, как классическая жена, узнала последней. Витя, как я уже говорила, не во все свои дела меня посвящал. Они с Виталием Соломиным тогда репетировали пьесу «Мой любимый клоун». И им пришла мысль, что в финале спектакля хорошо бы выпустить в зал голубей. Я была на премьере, видела, как восторженно реагировал зал на прекрасных белых птиц, даже что-то сказала по поводу удачной творческой находки. Сказала и забыла... А потом у Вити завелись две нейлоновые сумки, и каждые выходные он с утра куда-то пропадал.
Смотрю: семейные деньги вроде все на месте… Потом в доме начали раздаваться звонки: «Передайте Виктору Палычу, что звонил Володя с «Птички». Затем появились Леша с Птичьего, Вася оттуда же… «Павлов, — говорю, — что за ерунда?» И муж раскололся — он завел голубей.
Место под голубятню ему выделили на чердаке Малого театра, где располагаются декорационные мастерские. Витя сам соорудил голубиный дом, ездил за кормом, ухаживал за птицами. Однажды и я была допущена в святилище. Меня поразили удивительный порядок на голубятне и то, как птицы Витюшу встретили. Они его просто облепили! «Павлов, в белых перьях ты похож на снежного человека Малого театра», — подшучивала я. Когда Витя поднял стаю в небо, у меня дух перехватило: такая нежность и чистота.
Тогда же он завел разговор о переселении душ актеров в голубей. «Тань, видишь этого турманчика? — спрашивал, — мне кажется, это Царев. А первая голубка, вон та, которая как реактивный самолет взлетает, — Гоголева».
Жалею, что так и не выбралась с мужем на рынок. Ребята-актеры, которые ездили с ним за компанию, рассказывают, что каждое появление Виктора на «Птичке» превращалось в событие. Он травил бесконечные байки, болтал с попугаями, торговался, как на восточном базаре… Продавцы все бросали и смотрели спектакль с Павловым. Одним словом, птичье-хомячья дружба.
Отвлекусь чуть-чуть. Витюша умел окружать себя по-настоящему искренними людьми. Я удивилась, сколько мужиков с Птичьего рынка пришло проводить мужа в последний путь.
Недавно мне рассказали еще одну удивительную историю. Есть необычный водитель троллейбуса, который по ходу своего маршрута проводит что-то вроде экскурсии — рассказывает пассажирам, кто в каком доме на Тверской жил, какие события связаны с конкретной постройкой, и так далее. На нашей остановке он, оказывается, говорит: «А здесь обычно до Малого театра садился Витя Павлов. Какой был человек! Всегда подойдет к окошку, расспросит, как дела, здоровье». А я и не знала…
Мне кажется, Витю любили все. В театре ему платили оклад, даже когда из-за болезни он не то что на сцену не выходил — говорить не мог, по страховой медицине отправляли в клинику гражданской авиации. А юбилей какой закатили! Юрий Мефодьевич Соломин и Виктор Иванович Коршунов до последнего момента все контролировали, хотя у самих забот немало.
Первый инсульт был как звоночек.
Кто же знал, что после него будут еще три?.. И каждый раз мы шаг за шагом, вздох за вздохом восстанавливали речь, учились жить заново.
Лечиться муж не любил. Больным себя не считал. Чуть полегчает — рвался работать. В больницу Витю можно было уговорить лечь, только если я ложилась с ним. Спасибо докторам — находили возможность госпитализировать артиста Павлова с подселением. Мне, конечно, так тоже было проще. Если в первые разы я летала между домом и больницей с кастрюльками, то тут можно на месте и постирать, и бульон подогреть. Однажды мы лежали в госпитале для авиаторов. В какой-то момент я так устала, что прилегла на свою койку и не заметила, как заснула.
А тут — лечащий врач с обходом. Она мне потом рассказывала, как Витя прижал палец к губам: «Тсс… Танюша спит». У нее целый этаж больных, всех надо обойти, а тут... Даже не знала, как и реагировать!
Виктор — это же от «виктории», победы. И я до последнего надеялась на то, что муж обязательно выкарабкается. Нам ведь и правда долго везло.
Даже молодые режиссеры постоянно что-то ему предлагали. Я гоняла бы их всех, но свести жизнь Павлова к просмотру телепередач считала полным предательством. Да и не тот Витя человек, чтобы его можно было запихнуть в какие-то рамки. Поехал же на те, последние съемки! Мы с дочерью чуть не на коленях умоляли его отказаться, но...
«Еду сниматься в картине «Курьер» — и все, как отрезал! Ух, и кляла я себя потом, надо было бы упереться, запретить, настоять на своем. Но как актриса я его понимала.
О том, чтобы отпустить его одного на съемки в Киев, и речи не шло. Билет мне достался с номером 13. Кассир на вокзале, помню, еще спросила: «Ничего, что такой номер?» А я подумала: чушь какая-то суеверная — цифры бояться! Приехали. Начали работать. Условия были не очень, но я чувствовала: Витюше поездка явно идет на пользу. Он расцвел. Потащил меня гулять на набережную. Мы ходили по магазинам, искали батарейки для часов. Он был рад новой жизни, и я радовалась. Три дня снимался и… На четвертый к ночи Вите стало плохо. Снова — сирена «скорой», чужой город, съемная квартира, куда метаться, непонятно. Поехали в одну больницу — не принимают, во вторую...
Продюсер предложил докторам деньги, и Витю положили в реанимацию. Я пришла — и сердце сжалось: лежит мой Витя на какой-то продавленной кровати, одеяло такое застиранно-клетчатое, вокруг нагромождение всего на свете… Прибралась немножко. Звоню на следующий день узнать, как он. «Павлова увезли», — отвечает дежурная. Я забыла, как дышать: «Куда? Почему?» Оказалось, перевели в инфарктное отделение в VIP-палату. Признали артиста. Я, конечно, тоже сразу госпитализировалась на соседнюю VIP-койку, поскольку не видела для себя другого места, кроме того, что рядом с мужем. Тем более в момент, когда опасность уже витала в воздухе… На Витином лице все чаще появлялось выражение муки. Нам не надо было ни о чем говорить. Мы настолько срослись, что без слов все понимали. Как только мне сказали, что его можно транспортировать, мы вернулись в Москву.
Из третьего по счету инсульта выходить оказалось еще сложнее. Несмотря на усилия друзей из клиники гражданской авиации, даже отправку в Барвиху, Витя гас. Увы, не все в наших силах...
…Нас уже отпустили домой. Я собралась за продуктами. «Витюша, — говорю, — я мигом». А он сидит за столом. «Уходишь? Так вот ведь…» — а дальше речь непонятна. «Что?» — спрашиваю. «Да вот же! — говорит он и показывает на окно. — Там!» Смотрю. Ничего. Обычный августовский день, и дождь не собирается, и ветра нет. На подоконнике тоже картина привычная — городские голуби весело доклевывают крошки. «Не понимаю, что ты там видишь?» — недоумеваю я. И Витя с какой-то грустинкой говорит: «Ну ладно. Все. Иди». Как в «Место встречи изменить нельзя», когда его Левченко говорит Шарапову: «Все, кончен разговор».
Вернулась из магазина с сумками.
Слышу, в комнате телевизор работает, думаю: Витя включил — это хорошо. Я даже что-то говорила ему, а потом заглянула в комнату, а муж лежит на полу и не дышит… Теперь я часто задумываюсь, что же Витюша тогда увидел там, за окном?
Благодарим мебельный салон «Новая Студия» за помощь в организации съемки
Подпишись на наш канал в Telegram