Эту историю я рассказываю впервые. Воспоминания о ней хранились глубоко в моей памяти. Потому что слишком личное и надо было, чтобы прошло время... Мне понадобилось почти двенадцать лет...
...Я хорошо помню это чувство ожидания встречи: он должен был прийти с минуты на минуту. А я места себе не находила! Отсчитывала буквально каждое мгновение. Сестры косились на меня с подозрением:
— Сат, ты в порядке?
— Конечно, я в порядке!
— А что ты как будто на иголках?
— Да вам показалось!
Все хорошо...
И в ту же секунду я слышу с улицы легкий свист. Марьяна и Света ничего не заметили. А я тут же подскочила:
— Ну, мне тут надо к соседке... Мы договорились... — и пулей лечу к двери.
Наши свидания, которым предшествовал условный свист, продолжались недолго. Однажды, услышав сигнал, я снова рванулась к двери, но путь мне преградил папа: — Ты расскажешь, что происходит?
— Ну, папа, ты понимаешь...
— Я потеряла дар речи, не зная, как сказать отцу правду, что встречаюсь с парнем... А если он запретит?
— Так ты объяснишь мне, в чем дело?..
Я молчала и была готова провалиться сквозь землю.
Папа долго на меня смотрел, а потом сказал:
— Послушай, скажи этому свистуну, который каждый вечер вызывает тебя на улицу, что мужчины так себя не ведут. Если он хочет с тобой встречаться, пусть придет, позвонит в дверь и позовет тебя... А выбегать на свист — это недостойно…
...Мне тогда еще шестнадцати не исполнилось.
Мы с родителями только два года как переехали из нашего родного села в Нальчик. Я, можно сказать, еще обживалась в городе. Привыкала к нему. Училась быть горожанкой. И ни о каких романах вообще не думала. Но все получилось само собой. Во многом благодаря нашей школьной королеве Оле. Красивая, уверенная — вот на кого я хотела быть похожа, вот кому стремилась подражать...
Сейчас вспоминаю, какими же восторженными глазами я смотрела на Олю. Какая она свободная! Какая смелая! Оля курила! Да, да! Тогда мне это казалось чем-то совершенно необыкновенным. Выражением особой внутренней независимости. Надо же, и такие девушки, оказывается, бывают... Образ Оли, томно выпускающей колечки дыма, совершенно не шел у меня из головы. И однажды я собралась с духом: раздобыла сигареты и тоже сделала затяжку.
Голова закружилась, меня затошнило, но это все была ерунда. Мне казалось, что я одержала маленькую победу над собой, над предрассудками. И все благодаря Оле.
А как она одевалась! Ее мама часто ездила в Германию и привозила дочери импортные вещи. Какими же они казались красивыми! Однажды наша королева пришла на урок в коричневой вельветовой рубашке, привезенной мамой из очередной командировки. Это сейчас я понимаю, что рубашка была страшнее атомной войны. А тогда… Я бы полмира отдала за эту рубашку не раздумывая!
Полмира у меня, к сожалению, не было. Семья наша жила скромно, бюджет в каждом месяце строго распределялся. Какая уж тут вельветовая рубашка...
Но в тот раз мама, видя, что я так мечтаю об обновке, все-таки выкроила небольшую сумму. Сказала мне: «Это все, что есть. Может, платье купишь?» — «Платье? Нет! Только рубашку!..»
Когда я на рынке нашла что-то похожее на немецкое вельветовое чудо, счастливее меня не было человека на земле! Я в школу не ходила — просто летала!
Ну а потом благодаря Оле я встретила своего парня...
Королева она на то и королева, чтобы у нее все было самое-самое. Включая молодого человека. И он у Оли был очень примечательный. Самый «крутой на районе пацан», окончивший школу два года назад. Тогда как раз в почете была братва, молодые парни старались жить «по понятиям». Ну, и он, дерзкий, сильный, очень вписался в эту историю...
Он был «смотрящим» у нас на районе и, как только случалась какая-то свара, всех «разбирал».
Он часто появлялся у нас в школе.
А иногда и друзей приводил. Вот одному из них я и приглянулась.
Парень был старше: мне — пятнадцать, а ему — девятнадцать. Он уже окончил школу, и тот факт, что я ему понравилась, меня взволновал. Ведь он, такой взрослый, мог обратить внимание на любую девочку. А выбрал меня...
...Сейчас вспоминаю о том времени и думаю, что я была абсолютной героиней сентиментального фильма — девушка, воспитанная в очень строгой семье, наивная, доверчивая, испытавшая на себе городские соблазны...
Но, знаете, хотя соблазнов было немало, голову я не потеряла. Как-то бог меня сохранил...
Этот парень долго ко мне присматривался. Один раз как бы невзначай спросил: «Ты во сколько сегодня заканчиваешь?» Я что-то пролепетала в ответ, совершенно растерявшись. Он на следующий день снова появился: «Так во сколько заканчиваешь?» Я, уже справившись со смущением, сказала: «В три». — «Ну, я тебя подожду...»
На перемене ко мне подошла Оля: «А ты молодец... Сильно зацепила одного человека...»
Во мне тогда бушевали противоречивые чувства: одна Сати, воспитанная в строгих правилах, говорила: «Не влезай ни в какие отношения! Зачем тебе этот парень?» Вся эта взрослая «крутизна» меня пугала.
А другая Сати, движимая романтизмом, нашептывала: «Все будет хорошо, ничего не бойся...»
Но, как потом оказалось, опасалась я напрасно. Этот парень только с приятелями старался выглядеть крутым мачо, а на самом деле оказался абсолютно естественным и простым. У него было открытое лицо и невероятные глаза, глубокие, с искорками смеха, в которые я заглянула и пропала... Это был мой первый молодой человек, моя первая любовь...
Помню, как он меня провожал домой. Я шла и боялась поднять глаза, мне казалось: все прохожие на нас смотрят. Я краснела, бледнела, мне кажется, даже меньше ростом стала, потому что ссутулилась и втянула голову в плечи. А провожатый мой разглядывал меня с нескрываемым интересом: — Что ты так переживаешь?
— Да...
ну... просто... — ничего членораздельного я произнести не могла.
— Выпрямись! Расправь плечи! Ты же со мной идешь! Я тебя в обиду не дам!
И вот это таким уверенным тоном сказанное «я тебя в обиду не дам!» — заставило бешено забиться мое сердце. Это было такое новое и волнительное ощущение — знать, что о тебе кто-то заботится, что есть мужчина, который готов встать за тебя горой. Я выпрямилась, посмотрела ему в глаза — в то мгновение я увидела этого парня в совершенно ином свете. Я почувствовала, что он не врет мне, не старается казаться лучше. Что ему можно верить и рядом с ним ничего не страшно... Я ему улыбнулась. А он рассмеялся. И снова веселые искорки заплясали в глазах.
...Потом были наши встречи, когда он вызывал меня из дома условным свистом, потому что я очень боялась реакции родителей.
И вот после разговора с отцом я сказала: «Слушай, папе это не нравится.
Он говорит, надо прийти в дом...» Мне казалось, что мой приятель может обидеться и уйти. Но он улыбнулся: «Значит, пойдем знакомиться...»
На следующий день в нашей квартире раздался звонок. Мама, которая что-то готовила на кухне, пошла открывать дверь. На пороге стоял мой новый знакомый.
— Здравствуйте! Я друг Сатаней...
Мама пожала плечами: «Какой такой друг?»
Позвала папу.
Папа, как самый гостеприимный человек в мире, поздоровался с ним и радушно пригласил в дом. Тот смущенно поблагодарил, но отказался.
У нас не принято выставлять отношения напоказ, и это говорит не о лицемерии, а об уважении к старшим и соблюдении субординации.
...И каждый раз, когда приходил мой молодой человек, мы гуляли вокруг дома, в зоне видимости родителей, а если замерзали, шли на нашу лестничную площадку. Когда лимит времени истекал, родители присылали Свету как гонца, которая говорила, что пора, папа зовет.
Как-то в нашей квартире раздался уже привычный короткий звонок, я бросилась открывать — а за дверью меня ждало...
большое ведро мандаринов, ароматных, спелых... Рядом стоял мой щедрый даритель, с удовольствием изучавший мое вытянувшееся от удивления лицо.
Я только сумела вымолвить:
— И куда нам столько?
— Как куда? Зима долгая — съедите!
И тут же: «Ну, некогда мне с тобой... Все. Пока...»
А я зашла в квартиру с этим ведром и долго потом сидела на кухне, поглощая один мандарин за другим. Ничего вкуснее, мне тогда казалось, я в жизни не ела...
…Мы встречались ровно год. Снова наступила осень, и тут я узнала, что моего молодого человека забирают в армию.
Это известие было как гром среди ясного неба. То есть я знала о том, что его могут призвать. Но так быстро пролетели эти двенадцать месяцев... Мы еще не надышались друг другом, не наговорились...
Этот год мы виделись каждый день, и мне казалось, что я часть себя теряю, отпуская любимого в Как будто армия — это не на два года, а навсегда...
Такой накал страстей бывает, наверное, только когда ты впервые влюблен. Тогда мир видишь без полутонов: только черное или только белое.
Я сильно переживала, грустила. Он был старше, мудрее, успокаивал меня. Но разве можно спокойно перенести долгую разлуку, когда тебе всего шестнадцать?..
...— Ты только не обещай, что будешь все это время ждать меня... — сказал он в одну из наших последних встреч. — Мало ли что в твоей жизни произойдет... Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя связанной...
Я, услышав такие слова, даже обомлела. Как? Как он может такое говорить? Я с ума схожу, потому что он уезжает, а он говорит: «Не обещай меня ждать...» Да я буду ждать тебя всегда! Сколько потребуется! Только возвращайся!
Первые месяцы после ухода моего молодого человека я особенно тосковала. Мало спала, с трудом заставляла себя что-то съесть и только бегала к почтовому ящику — проверить, нет ли письма.
Какие мы «романы» друг другу писали! Это были подробнейшие рассказы о том, кто как провел день.
Сюжеты повторяли друг друга, но это не важно. Я в сотый раз читала, как он маршировал на плацу, отжимался, бегал, хлебал жидкий суп в столовой, а он в свою очередь с той же частотой узнавал, во сколько я поднялась, как прошло утро, какой мороз стоял утром и как к вечеру распогодилось.
Если бы я к тому времени не поступила в Кабардино-Балкарское училище культуры и искусств, то, может быть, совсем расклеилась бы. Но необходимость каждый день ходить на занятия и много работать все-таки приводила меня в чувство. Жизнь на месте не стояла...
А потом на меня как-то все сразу навалилось. Меня послали на конкурс «Нальчикские зори», я стала лауреатом, посыпались приглашения об участии в концертных программах, в съемках.
Да к тому же я получила работу в ресторане… Как будто плотину прорвало. И я сама не заметила, как отпустила свою любовь... Сначала чуть-чуть... Потом все дальше и дальше... Нет, сама себе я говорила, что ничего не изменилось, что все как раньше — я его жду, и нет человека в мире для меня важнее. Но все-таки что-то произошло...
Я попала на сцену. Она затянула меня, забрала к себе. И я уже, как ни хотелось, не могла сосредоточить свои мысли только на любимом человеке. Маховик моей жизни закрутился так стремительно... мне нужно было столько сделать... столько успеть...
...Моя семья переживала достаточно тяжелые времена — это и поспособствовало тому, что я начала работать в ресторане певицей.
Видимо, как говорит папа, само провидение меня поддерживало и вело в нужном направлении. Мама же к моему увлечению пением относилась с опаской. Ну как на Кавказе можно считать это занятие серьезным? Надо же еще и замуж выйти. А певицу замуж кто возьмет? Или возьмет, но не тот, кто надо.
А дома я пела всегда, ну и на семейных праздниках тоже. Помню, мне было 14 лет, я оказалась на свадьбе брата, и меня понесло. Пела без перерыва, уже надоела всем. «А сейчас для моего любимого брата...», «И снова для моего любимого брата...» И тогда наша родственница, она была управляющей одного из самых лучших отелей в Нальчике «Гранд Кавказ», предложила папе: «Слушай, а что Сатаней зазря поет? Пусть ко мне приходит. Мне как раз певица в ресторан нужна, по вечерам петь...» Папа вначале засомневался:
— Как в ресторан?
— А что?
Репертуар Сат выучит. А я за ней присмотрю. Гости у нас останавливаются приличные. А если вдруг что — у нас охрана. Так что можешь не волноваться.
Папа мой поразмышлял, а потом на предложение согласился. Он вообще всегда считал, что никого удерживать не надо. Если дочка хочет петь — пусть поет. Истина — она всегда от свободы. Какой смысл в запретах? Они только судьбу ломают.
И папа отпустил меня петь в ресторан. Днем я бегала на занятия в училище по классу «академический вокал». Потом возвращалась домой, переодевалась и ехала в «Гранд Кавказ».
У меня появилось специальное платье для выступлений. Красное, все в мелком люрексе, длиной в пол, с двумя разрезами чуть выше колена. Фасон придумала я, а сшила мне эту красоту родственница.
В ресторане у меня была фиксированная ставка плюс «парнас». Парнас — это когда мы исполняли песни по чьей-то просьбе, настоящее спасение для артистов! В итоге в месяц набегала приличная сумма. Другое дело, что исполнять порой просили песни, которые я терпеть не могла.
Помню, мы с Валерой, он занимался теорией музыки в моем же училище и аккомпанировал мне, все время по этому поводу пререкались. Он говорил: «Спой «Владимирский централ», людям нравится!» Я тут же взвивалась: «А мне — нет! Не буду!...» — «Ну, тогда давай «Скрипач Моня...» — «Не буду!...» Валера махнет на меня рукой — что с нее взять, молодая, дурная, — и идет петь сам.
Потом, когда после выступлений в ресторане я приходила на занятия в училище и начинала петь, педагог всплескивала руками: «Господи, я же тебе только голос поставила!
Что случилось?» А дело в том, что на академическом отделении ставят так называемый купольный голос, но в ресторане-то петь, как в опере, я не могла. В ресторане нужен эстрадный вокал. Мой «купол» падал, голос делался плоским, и все труды педагога шли насмарку...
...Хорошо помню первый день, когда мой молодой человек вернулся домой.
Я весь вечер готовилась к свиданию, разволновалась жутко. Вышла из подъезда, наши глаза встретились... и странное чувство...
это же он! И искорки те же смешливые в глазах. И улыбка... А в то же время будто совершенно другой человек. Повзрослевший... Как-то неуловимо изменившийся... У меня внутри пробежал предательский холодок. И никак потом было уже не избавиться от этого холода. Как будто треснуло что-то внутри... И уже не склеишь...
Все вроде бы было так же и не так. Мы по-прежнему часто виделись, ходили гулять, рассказывали друг другу все, что произошло за день. Но чем дальше, тем чаще выходило, что новостями уже делилась одна я. На носу был новый конкурс, и еще со дня на день предстоял большой концерт, я репетировала с утра до ночи. А у моего молодого человека как будто наступила пауза. Он не знал, чем хочет заняться, куда пойдет работать, он вообще как-то растерялся...
И если раньше я чувствовала, что он радуется всем моим достижениям и переживает перед каждым большим выступлением, то теперь заметила, что, слушая меня, он часто хмурится, отводит глаза. Свет, который бил у него изнутри, как будто выключили. Его глаза теперь редко, совсем редко смеялись...
А однажды, когда я взахлеб рассказывала ему, что меня пригласили на телевизионную запись, он вдруг перебил меня:
— Слушай, не ходила бы ты туда!
— Что значит «не ходила бы»?
— Ну, не ходила бы, и все. Зачем тебе это телевидение? Там все ненастоящие, как куклы...
— Да что ты такое говоришь?! Это же шанс, чтобы меня увидели люди!
Чтобы меня заметили! Я так долго этого добивалась...
— Ну, тогда счастливо...
Он резко поднялся и ушел. А на меня как будто ушат холодной воды вылили. Было так больно и обидно... Я еле сдерживалась, чтобы не разреветься. «Не плакать. Только не плакать! — приказала я себе. — У него просто плохое настроение, он еще все поймет и вернется...»
Но у моего любимого было не просто плохое настроение. Настроение можно исправить. А то, что происходило с ним, исправить, к сожалению, было нельзя.
...Это было время, когда на Кавказе появились религиозные фанатики. Когда прозвучало это тяжелое и мрачное слово «ваххабизм».
Когда вдруг брат стал убивать брата только потому, что он «неверный».
И парни, те самые парни, которые недавно были «крутыми на районах», нашли себе другую игру. Они так думали, что игру. Они думали, что можно поиграть и остановиться, но тем, кто попадал в заколдованный круг, обратного пути уже не было.
...Мы помирились после той первой серьезной ссоры, но этот мир был таким хрупким, непрочным... Я все еще не могла пойти на разрыв. Никак не решалась отпустить его от себя. Еще все время крутились в голове картинки нашего прошлого, совместных планов, мечтаний...
Но теперь у нас все было разное — вкусы, пристрастия, представления о том, что хорошо, а что — плохо.
Он стал приходить ко мне реже и реже, все время проводил с новыми друзьями, которые рассказывали ему, что значит по-настоящему любить Аллаха.
А однажды он появился будто сам не свой. Весь на нервах. Он не смотрел на меня, кусал губы, теребил угол рубашки. Потом собрался с духом и сурово спросил:
— Ты хочешь, чтобы мы были вместе?
— Я? Да...
— Тогда... тогда... тебе надо сделать выбор. То, чем ты занимаешься... понимаешь, это удел «неверных». Тебе надо уйти со сцены. Совсем уйти. Понимаешь? Тогда мы будем вместе. Всегда...
И вот тогда, как я ни сдерживалась, у меня хлынули слезы, словно кто-то внутренний вентиль повернул.
Как он может говорить такие слова?
— Я не брошу пение. Это мое... Я не могу... Не могу...
— Не можешь... Ну, ты сделала свой выбор сама...
Он смотрел на меня, и я на мгновение увидела парня со смеющимися глазами... Но только на мгновение. А потом передо мной возникло серое лицо — лицо человека, которого больше нет. Его место заняла марионетка, двигающаяся по чужой указке и произносящая чужой текст.
...Мы расстались, разом обрубив все отношения. Это невероятно больно, но, наверное, так лучше: раз — и нет в твоей жизни человека. И все с чистого листа.
У меня началась другая жизнь, я уехала в Москву.
А он... он женился. У него родился ребенок. Я даже порадовалась: «Ну, раз завел семью, может, выкинул из головы весь этот мусор...» Но через какое-то время узнала, что он погиб.
Услышав слова «его больше нет», я никак не могла уложить их в голове. Как ты мог так заиграться в войну, чтобы умереть?! Как? Зачем?
...Наша история осталась глубоко в моем сердце. И там он живой. Всегда живой... Молодой, красивый, сильный...
Благодарим компанию «Ресторанный синдикат» за помощь в организации съемки в ресторане «Osteria Olivetta
Подпишись на наш канал в Telegram