Сырым нью-йоркским вечером 10 декабря 2008 года двери модного и очень дорогого ресторана в Верхнем Ист-Сайде «Rosa Mexicana» были приветливо распахнуты, и нарядная оживленная толпа гостей непрерывным потоком вливалась внутрь.
Раздевались, оглядывались в поисках знакомых, беззаботно переговаривались, смеялись. Вышколенные официанты почтительно ждали, пока гости пройдут в гигантский зал, накрытый на 180 персон, — здесь начиналась рождественская корпоративная вечеринка одной из самых крупных инвестиционных компаний на Уолл-стрит — «Madoff Investment Securities».
В этом году настроение у сотрудников было особенно приподнятым — перед мысленным взором каждого радостно кружились цифры обещанной боссом ежегодной премии, значительно превышающей прошлогоднюю. И это во времена самого беспощадного кризиса, сравнимого разве что с Великой депрессией!
Наконец показался и сам владелец компании Бернард Мэдофф под руку с женой Рут, изящной пожилой дамой, одетой в черное вечернее платье. Благообразный седой Мэдофф чем-то напоминал добродушного раввина из старых фильмов. Сегодня он выглядел неважно — был бледен и рассеян, словно чувствовал себя не в своей тарелке. Скорее всего перед праздниками навалилось слишком много работы...
Сотрудники с бокалами искрящегося шампанского со всех сторон обступили босса и его жену:
— За нашего финансового гения!
— За самого справедливого из начальников!
— За обожаемого Берни!
За его жену! За детей! За внуков! За самую крепкую в мире семью!
Как ни странно, эти возгласы были искренними — Берни подчиненные любили, и он это заслужил: Мэдофф редко кого-то увольнял, уходящим на пенсию сохранял рабочую зарплату до конца их дней, оплачивал медовый месяц молодым и лечение родственникам. В какой нью-йоркской фирме в наше время встретишь такие порядки?
Сегодня люди тысячами лишаются работы, банки отбирают у них дома, и многих ждет незавидная перспектива — нищая старость. Конечно, их Берни немного с приветом, как все, добившиеся своим трудом такого положения и огромных деньжищ. Но раз он блестяще ведет бизнес, ему можно простить разные «пунктики». Например, то, что он помешан на чистоте. Часто, переходя из кабинета в кабинет, проверяет вовсе не отчетные документы: если на столе пыль, босс пишет по ней пальцем свои инициалы, если с вашего пиджака на натертый пол упала ниточка— он это тотчас заметит, вызовет уборщицу и строго выговорит. Несколько раз видели, как Берни собственноручно оттирал пятнышко на зеркальной поверхности двери собственным носовым платком! Про него рассказывают, что за несвежие манжеты он уволит скорее, чем за некомпетентность.
Зато Берни не упрекнешь в жадности: на все праздники он закатывает сотрудникам просто королевские вечеринки, стоит только взглянуть, какие напитки и закуски стоят сейчас на столах.
Интересно, какие в этом году подарки выбрала для них милейшая Рут, жена босса? Рут Мэдофф по этой части была столь же неподражаемо изобретательна и гениальна, как ее муж по части бизнеса, — она всегда знала, кто в чем нуждается, и не жалела на это ни времени, ни средств. Женщины получали дорогие французские духи в роскошных коробках, косметику, перчатки, мужчины — трубки, галстуки, коньяк, сигары, и все радовались как дети.
Конечно, Мэдоффам это ничего не стоит, у шефа денег куры не клюют — несколько почти королевских домов в Нью-Йорке и во Флориде, яхты на Багамах...
На одной из них недавно справляли 70-летие Берни, и те, кто там был, рассказывают, что это было незабываемо: 200 человек гостей, знаменитый оркестр, потрясающий фейерверк, какого не увидишь в Америке даже на День независимости, танцы... Где Берни научился так превосходно вальсировать, ведь, говорят, он из простой семьи? Да и вообще во вкусе ему не откажешь, даже женщины завидуют тому, как безупречно он одевается — Мэдофф предпочитает только самые дорогие костюмы из новейших коллекций. Впрочем, если даже белоснежный платочек, торчащий из кармана босса, стоит не меньше 500 долларов, то так ли уж трудно хорошо одеваться? Иногда сама Рут подсмеивается над мужем и говорит, что Берни настолько помешан на фирменных вещах, что он даже на их эрделя прицепил бы лейбл «Armani».
В этих традиционных перешептываниях и разговорах протекала вечеринка, но она отличалась от всех предыдущих тем, что обычно Берни острил, сыпал еврейскими анекдотами, целовал женщинам руки и приглашал танцевать.
Сегодня он предоставил развлекать гостей своей жене Рут, а сам уселся за отдаленный столик, сославшись на то, что подхватил простуду и ему трудно говорить. Большую часть вечера он о чем-то раздраженно спорил с женой и в конце концов махнул на нее рукой. Мэдофф просто сидел, не притрагиваясь к стоявшей перед ним тарелке с закусками. Никто никогда не видел босса в таком странном оцепенении. Наконец Берни с видимым усилием заставил себя подняться, попросил тишины и поднял бокал:
— Поздравляю вас с наступающими праздниками.
Надеюсь, мы и впредь всегда будем оставаться самыми добрыми друзьями.
Все захлопали, хотя этот тост скорее походил на прощальный, чем поздравительный. Но собравшиеся сразу подавили дурное предчувствие, даже если оно у кого-то и промелькнуло.
Никто не мог представить, что на следующий день будет происходить в доме любимого босса в те часы, когда сотрудники распечатывали свои премиальные чеки и посылали благословения Берни.
А случилось вот что — Берни Мэдоффа... арестовали. После того как его увезли на допрос, совершенно ошеломленная случившимся супруга Берни не меньше двух часов как истукан просидела на месте, машинально прикуривая одну сигарету от другой.
Потом, опомнившись, перетряхнула свою элегантную сумочку от «Hermes», набитую разной дамской чепухой, и, отыскав наконец крошечный мобильный телефончик, стала нервно набирать номер. Один раз, второй, третий… Руки у нее слегка дрожали, и она никак не могла попасть длинным наманикюренным ногтем на нужные цифры. Наконец ей ответили, и ответ был ужасен: беременная жена старшего сына Марка, Стефани, впервые позволила себе грубо накричать на свекровь, требуя объяснений — ее муж несколько часов назад вернулся от отца совершенно убитый и, ничего не сказав сходящей с ума от волнения Стефани, как был — в костюме и ботинках — улегся на кровать, повернулся лицом к стене и так лежит до сих пор, не отвечая на вопросы. Стеф множество раз звонила Рут, но та не отвечала. Миссис Мэдофф потребовала позвать сына, но Стеф кричала, чтобы ей сначала объяснили, в чем дело.
Рут швырнула трубку. Мобильный телефон младшего сына был отключен, поэтому госпоже Мэдофф приходилось только догадываться, что творится сейчас в квартире Эндрю.
Значит, Марк не посмел выдавить из себя шокирующую правду жене, скорее всего не сделал этого и Эндрю, хотя кто его знает? Все равно о том, что произошло, вот-вот раструбят все газеты…
…Сегодня утром Берни сорвал с рабочих мест своих сыновей Марка и Эндрю, заведующих у него в компании трейдинговыми отделами, и срочно потребовал их к себе. Рут уже знала страшную правду — муж рассказал ей все сегодня ночью после рождественской вечеринки.
Потрясенная женщина еще никак не могла осмыслить случившееся и тем более понять, зачем муж собирается осуществить свой ужасный план. В ответ на ее мольбы не трогать детей Берни грубо рявкнул, чтобы она закрыла рот и не лезла... Рут затихла, почувствовав, что все неспроста и Берни в своем уме.
…Обычно он ей не грубил, был спокойным и покладистым, типично еврейским мужем в хорошем смысле этого слова. Позволял Рут командовать в домашних делах, пару раз в неделю водил ее в рестораны, приглашал сомелье выбрать жене лучшее сухое вино по 15—20 тысяч долларов за бутылку, тогда как сам пил только диетическую колу; давал ей деньги на любые прихоти. Впрочем, какие особенные прихоти могут быть у дамы в 68 лет, у которой все есть? Ей-богу, она уже много лет не знает, что заказать мужу на свой день рождения!
Они привыкли друг к другу, как привыкают к частям собственного тела, и Рут давным-давно смирилась с его пунктиками, теми самыми, над которыми подсмеивались и его сотрудники. Например, Берни не позволял ей сидеть на диванах и креслах ни в одной из их гостиных. Почему? Да потому, что она запачкает или замусолит «настоящую антикварную мебель», а обнаружить пятнышко на пузатых креслах XVIII века было выше его сил. Ну и ладно, Рут давно приспособилась держать во всех таких «запретных» комнатах складные стулья.
Однако за последний месяц Берни изменился до неузнаваемости, таким Рут, пожалуй, не видела мужа никогда в жизни: на нем не было лица, он исхудал и мучился непрекращающейся бессонницей, то и дело раздражался и выходил из себя. Из-за этого впервые за много лет от них ушли одна за другой три кухарки, и за последние три месяца сменились три домработницы: обычно вежливый и мягкий, Берни зычно орал на них и даже усвоил ужасную манеру топать ногами.
«Неприятности на работе», — рычал Берни на все расспросы жены, но она даже представить себе не могла катастрофический размер этих неприятностей.
Их беззаботные мальчики — одному 44 года, другому 42 — ввалились к родителям нагруженные какими-то нарядными коробками и весело переговаривались внизу, в гардеробной, пока раздевались. Вчера они оба, каждый по своим причинам, пропустили корпоративную вечеринку и сейчас подшучивали над тем, кто из девушек их фирмы вчера, по рассказам, пришел в самой смелой мини-юбке. Проходя мимо гостиной, Марк открыл белый кабинетный рояль и наиграл одним пальцем какую-то веселую рождественскую мелодию, которую помнил с детства, со времен обучения из-под палки музыке.
Взглянув на неподвижное лицо отца, оба перепугались: «Болен? В чем дело?»
— Останемся в кухне, тут уютнее, — бесцветным голосом сказал Берни и плотно прикрыл дверь. Рут просто не представляет, какое самообладание надо иметь, чтобы заставить деревянные, отказывающиеся повиноваться губы произнести то, что он сказал.
— Дела очень плохи, — Берни, помолчав, налил себе диетическую колу, сильно стукнув бутылкой о тонкое стекло. — Очень плохи...
Инвесторы компании в связи с разрастающимся финансовым кризисом потребовали обратно вложенные в их фонд под проценты семь миллиардов долларов, а у него имеется всего лишь триста миллионов, и платить своим очень и очень высокопоставленным клиентам ему…
нечем. Берни, как плохой актер, развел руками и театрально приподнял черные с сединками брови. Сыновьям не пришлось задавать отцу детский вопрос: а где же деньги? Дальнейшее муж произнес без выражения, но и без запинки, как хорошо подготовленную речь, — видимо, репетировал ее все последние бессонные ночи. Несколько раз повторенные Берни слова «большая ложь» особенно врезались сыновьям в память; да-да, их процветающий инвестиционный фонд (отец поправился: его инвестиционный фонд) — давным-давно вымышленное предприятие, уже много лет он, Берни, не вкладывал деньги клиентов ни во что, кроме своих личных счетов, а стабильно и беспрецедентно высокие проценты выплачивал очень просто: более старым клиентам под видом процентов выписывал деньги новых вкладчиков.
Простая схема, старая как мир. Почему-то ее принято называть «пирамидой Понци», хотя придумана она задолго до рождения этого человека.
Когда Берни закончил свое признание, Марк лежал на полу, колотил по нему кулаками, что-то выкрикивал, плакал и бился об пол головой, Эндрю стоял весь белый, ни кровинки в лице, и смотрел на отца так, словно видел его впервые. Один Берни, несмотря ни на что, сохранял самообладание призрака, с которым уже ничего не может случиться.
— Вы сейчас же позвоните адвокату и все расскажете.
Это требование, высказанное не терпящим возражений тоном, вызвало недоумение и у Рут, и у ее сыновей. Что такое он предлагает детям? Донести на родного отца? Мысли бились в ее голове, как беспомощные пойманные птички: зачем Берни устроил этот жестокий спектакль? Если на то пошло, почему он сам не донес на себя в полицию? Зачем впутывает детей? А ведь ей он говорил, что просто хочет рассказать сыновьям правду!
— Разве это не долг законопослушных граждан Соединенных Штатов? — впервые бесцветная интонация Берни окрасилась едва заметной иронией, и он снова отхлебнул колы. — Звоните немедленно. Я не могу больше ждать.
После этих слов Берни бессильно рухнул на стул и обмяк, словно тряпичная кукла. Резкие старческие морщины прорезали его лоб. Он тщательно, очень тщательно подготовился к этой сцене.
Но сейчас, пройдя через нее, понял, что его силы истощены.
На следующий день после ареста Берни предъявили обвинение в крупных финансовых махинациях, однако адвокаты сумели добиться того, чтобы до суда Мэдоффа отпустили под домашний арест под залог в десять миллионов долларов. Когда муж внезапно снова оказался дома, Рут все еще находилась словно во сне. Она послушно подчинялась всему, что велел Берни, а тот, не теряя ни минуты, развил лихорадочную деятельность: принялся наскоро паковать посылки на имя родственников семьи брата с сопроводительными письмами; на робкий вопрос Рут, зачем все это нужно, он грубо ответил: всего лишь для того, чтобы она не оказалась с голой задницей на улице.
Под ее вздохи и горестные возгласы они упаковали то, что собирали и чем гордились всю жизнь: по-настоящему королевскую драгоценность Рут — кольцо с бриллиантом в десять с половиной карат, несколько пар винтажных часов «Rolex» и «Cartier», старинные изумрудные подвески и другие чрезвычайно дорогие мелочи — всего на сумму примерно в миллион долларов. Одна увесистая посылка предназначалась сыновьям. Рут никогда не забудет, как ее сгорбившийся, постаревший муж присел к столу и долго сидел, занеся руку с ручкой над листом бумаги. Потом написал записку: «Дорогие Марк и Энди, если вы захотите принять и носить эти часы, то я вам дарю их от всего сердца. Если же нет, отдайте их кому-нибудь. Любящий вас отец».
Напрасно Рут по привычке полагала, что муж, несмотря ни на что, сохраняет здравый рассудок.
Конечно же это было безумие — отправлять такие посылки почтой, ведь полиция следила за каждым действием арестанта. Через час после того как прислуга отнесла злополучные посылки, за Берни явились полицейские и надели на него наручники: на домашний арест был наложен запрет.
Снова оставшись одна в огромной гулкой квартире и наконец поняв, что теперь скорее всего ее одиночество продлится очень долго, если вообще не вечно, пожилая женщина запаниковала и, снова схватившись за телефон, как утопающий за соломинку, без конца принялась названивать сыновьям, их женам и даже внукам — никто из них не отзывался на ее умоляющие призывы. Наконец Питер Мэдофф, родной брат Берни и его заместитель в компании, признался ей, что Марк и Энди решили навсегда порвать отношения не только с отцом, но и с матерью: они считали ее сообщницей, всегда и во всем поддерживающей Берни.
Услышав это, Рут истерически разрыдалась. Она — сообщница? Какой бред! Что греха таить, конечно, она догадывалась, что ее муж не совсем чисто ведет дела, но покажите, кто в таком деле, как фондовые инвестиции, ведет их совершенно чисто? Однако Рут, как примерная еврейская жена, никогда не вникала в тонкости бизнеса мужа. Дела идут хорошо? И слава богу! А ей было чем заняться – семья ведь большая: дети, внуки, дома, приемы, праздники, поездки, здоровье Берни, да мало ли что!
Теперь ей хотелось выть, как волчице, метаться, скулить… Адвокаты приходили к Рут ежедневно, вернее, она требовала, чтобы они приходили ежедневно, и держала их у себя в кабинете допоздна, снова и снова выслушивая клятвы и заверения, что мужу (в его возрасте и с его связями) грозит максимально 12—13 лет, а семью не тронут, ни ее, ни сыновей, никого — об этом можно не волноваться.
Но как не волноваться, когда вверх дном перевернули всю фирму, все бумаги перетряхнули, арестовали все счета, без конца таскают на допросы Питера Мэдоффа и других сотрудников, наверняка замучили мальчиков, ее саму чуть ли не через день вызывают?!
Миссис Мэдофф запивала валиум горстью еще каких-то успокоительных таблеток и, стараясь унять сердцебиение, со страхом и отвращением входила в невыносимо ярко освещенный прямоугольный кабинет следователя. Нервно куря одну сигарету за другой и глядя следователю не в глаза, а в точку, где срослись его кустистые брови, повторяла, как велел муж, что все имеющиеся на ее счету деньги — несколько миллионов долларов — ее личные сбережения, а также подарки мужа, детей и родственников.
Да, она купила яхту два года назад за два с половиной миллиона. И что?
— Кажется, ваша трудовая деятельность, мэм, ограничилась написанием кулинарной книги? — осклабился следователь.
Рут высокомерно вздернула тщательно выщипанные брови: и до этого докопались, ищейки несчастные, вон что вспомнили.
— Да. Я получила в свое время степень магистра в Нью-Йоркском университете по специальности «диетология», — прошипела Рут, с достоинством выпрямившись на жестком неудобном стуле и поправляя легкую норковую накидку.
— Это незаконно?
— Это законно,— согласился следователь. — Странно лишь то, откуда у неработающего диетолога столько «личных средств». Будем разбираться.
…Газеты, которые со страхом заставляла себя открывать миссис Мэдофф, боясь пропустить какие-нибудь важные новости, приводили сенсационные цифры, описывая «самую грандиозную финансовую аферу века», и у Рут через пять минут голова шла кругом: вкладчиками Берни были не только крупнейшие американские, но и европейские банки — только они потеряли около 50 миллиардов долларов, в том числе такие гиганты, как британский «HSBC», французские «Credit Agricole» и «Societe Generale». В фонде также находились деньги бывшего владельца футбольного клуба «Philadelphia Eagles» Нормана Брамана, владельца бейсбольной команды «New York Mets» Фреда Уилпона, председателя совета директоров «GMAC» Эзры Меркина; понес убытки Фонд помощи одаренным детям Стивена Спилберга…
Списки пострадавших от злодеяния Берни, казалось, бесконечны. Создавалось впечатление, что весь мир держал у него свои деньги!
Бернард Мэдофф и в самом деле на протяжении последних двадцати лет был легендарной фигурой на Уолл-стрит, последним «рыцарем финансов», как иногда называли его газетчики. Как он добивался того, чтобы к нему словно пчелы на мед слетались вкладчики со всего мира? Многие буквально умоляли принять у них под проценты свои миллионы... У Берни была репутация безупречного дельца, который ни разу не задержал клиентам ни единой выплаты своей беспрецедентно высокой 8- или 10-процентной ставки.
В его огромном кабинете на 17-м этаже небоскреба в Ист-Сайде, прозванного в народе «губной помадой», все было устроено для того, чтобы очаровать vip-клиентов отеческим шармом; собственно, именно он и являлся истинной находкой Берни, а не его вымышленный «финансовый гений». У Рут в этом спектакле обольщения тоже имелась своя скромная роль; она впархивала, словно невзначай, особенно когда появлялась какая-нибудь знаменитость из богемного мира — а в мягких, совсем не офисных креслах Берни сиживали и актер Джон Малкович, и телеведущий Ларри Кинг, и режиссеры Стивен Спилберг и Педро Альмодовар, и бейсболист Сэнди Куфакс, и множество других, всех не упомнишь! Берни всегда лично распахивал перед посетителем дверь своего кабинета, издавал такой интимно-задушевный возглас, каким приветствуют дорогого друга или любимого родственника, и начинал порхать вокруг — сам усаживал, устраивал, в жару предлагал «избавиться от пиджака», самолично приносил дымящийся кофе, выкладывал собственный портсигар с бриллиантовыми вставками и дорогими сигарами внутри — ее подарок.
И всегда на столе были домашний пирог с курицей, капустой или рыбой, а также пирожные с божественным сливочно-заварным кремом, которые ежедневно для этой цели выпекала их кухарка; чашки с ангелочками из семейного сервиза, серебряные ложечки — все трогательно, по-домашнему. И клиент сразу же расслаблялся в такой уютной атмосфере, испытывал прилив непреодолимой симпатии к этому заботливому, по-отечески мягкому господину с выразительными еврейскими карими глазами и умным лицом.
Тем более что тот сулил доходы, неслыханные на фондовом рынке. Если забегала Рут, эффектная голубоглазая блондинка, ухоженная, с хорошей фигурой и безупречными светскими манерами, то всегда только «пожелать мужу хорошего дня и поздороваться с уважаемым гостем». Ей было прекрасно известно, что они с Берни отлично смотрятся вместе. С возрастом они стали казаться еще более убедительной образцовой парой; и разве это преступление, что она стремилась помочь мужу произвести еще более выгодное впечатление на клиентов?
…К началу суда, назначенного на 12 января 2009 года, нервы у Рут Мэдофф совсем сдали, она не просто похудела — стала выглядеть костлявой, морщинистой старухой: впервые в жизни десятки баночек с кремами, сыворотками и пилингами в ее 20- метровой ванной комнате стояли нетронутыми.
В прежние времена манипуляции перед зеркалом перед тем, как появиться на людях, отнимали у Рут не меньше двух часов; теперь она лишь споласкивала лицо водой, а в зеркало не смотрелась вовсе. На слушание дела Мэдоффа ее привезли в закрытой бронированной машине, потому что подступы к зданию суда осаждала разъяренная, агрессивно настроенная толпа — обманутые вкладчики и просто возмущенные граждане, жаждущие крутой расправы с преступником Мэдоффом. На одном из плакатов можно было прочесть: «Пожизненное заключение злодею и всем членам его семьи!» Мельком Рут увидела сыновей, которые явились в сопровождении жен и быстро прошли на скамью свидетелей, даже не кивнув матери. Рут вся мысленно сжалась, как пружина, и в который раз повторила себе приказ, который твердила, рожая своих детей: «Терпеть!
Терпеть!» Только теперь они причиняли ей куда более сильную боль.
Берни сидел на скамье подсудимых с видом раскаивающегося грешника и то и дело дрожащей рукой прикладывал платок ко лбу и воспаленным глазам. То ли неловкой угловатой позой с опущенной головой, то ли быстрыми взглядами исподлобья он напоминал того вечно виноватого мальчишку, который когда-то заискивающе заглядывал в глаза своей матери Сильвии.
Перед глазами Рут встал убогий домишко Мэдоффов на окраине Бруклина начала 50-х, румынка Сильвия, мать Берни, которую дразнили то «грязнулей», то «цыганкой». У них был самый неприбранный и неопрятный дом в бедном иммигрантском еврейском квартале, и Берни, соученик Рут Алперн в школе Far Rock-Аway, всегда стеснялся звать приятелей в гости.
Его отец Ральф Мэдофф, грубый мужлан с тяжелой рукой, считался водопроводчиком, но, кажется, никто никогда не видел его за работой. Мамаша Берни ненавидела «грязное домашнее хозяйство» и мечтала о больших деньгах; наверняка обвинители Берни припомнят, что Сильвия Мэдофф в свое время зарегистрировала на свое имя брокерскую фирму «Gibraltar Secuirities», но ее быстро закрыли, обнаружив, что, во-первых, супруги Мэдофф не платят налоги, а во-вторых, непонятно, что они делают даже с теми мизерными деньгами, что поступают к ним на счет: с документами грязнуля Сильвия обращалась так же неаккуратно, как с кастрюлями. Но вовсе не в «генетической предрасположенности к мошенничеству» следует искать корни космических злодеяний Берни, все куда приземленнее, проще: его мальчишкой без конца унижали.
Берни, выносящий смердящее помойное ведро, копошащийся в раковине с грязной посудой, перерывающий ворох нестираного белья, чтобы отыскать рубашку для школы с не очень замусоленным воротником и манжетами, — вот основные картинки его детства. Он был хуже всех одетым мальчишкой из их квартала, и когда его друзьям родители купили очень популярные в те времена спортивные кеды с белой подошвой, Берни мучительно стыдился, что у него на ногах дешевые теннисные тапочки, лежавшие на самом верху кучи с хламом на распродаже в местном универмаге. Всю жизнь он будет мстить миру за эти кеды. Когда Рут познакомилась на школьной вечеринке с 17-летним Берни, он был смазливым еврейским мальчиком в чистенькой накрахмаленной белой рубашке с аккуратным черным галстуком — уже тогда он словно в противовес матери помешался на чистоте и в 16 лет сбежал от родителей к бабке с дедом, которые жили неподалеку и владели дешевыми турецкими банями.
Слегка заикающийся, услужливый, очень милый, он всегда хотел нравиться; краснел легко, как девушка, до корней волос. Рут, самая популярная в старших классах блондинка, купилась на то же, что и весь остальной мир, — на его кошачью ласковость, мягкость, с ним в отличие от других парней было не страшно и уютно, словно в теплой воде. Он носил ее портфель, угощал бабушкиными сандвичами с копченой семгой и разглагольствовал, что станет юристом — это ведь самая денежная профессия.
… — Вы бросили юридический факультет Бруклинской школы права, мистер Мэдофф, — пробасил обвинитель.
— Выходит, формально вы вообще не получили образования?
Вскочил адвокат Берни — Айра Соркин и возмушенно затараторил, что его клиент — выпускник колледжа Хофстра и окончил его по специальности «политическая наука». Это было правдой, Берни действительно кое-как вымучил там степень бакалавра и тотчас по окончании, в 1959 году, женился на Рут. Его душа совершенно не лежала к наукам: после нищего, полного унижений детства его грызла мечта о деньгах и красивой жизни, как в голливудском кино, которое они с Рут бегали смотреть в дешевые кинозальчики. Да, пожалуй, в этом глубоко не оригинальном желании он пошел в мать. Протирать штаны на скучных лекциях, дожидаться диплома, потом первой работы с грошовым окладом Берни совершенно не улыбалось.
Выпросив у тестя-бухгалтера средства на две оросительные установки, Берни поспешно их приобрел и нанял за гроши пару студентов, способных их смонтировать. Этих бывших студентов, превратившихся в пузатых дядечек, тоже откуда-то выкопали и притащили в суд. Полвека прошло, а старики все брызгали слюной от возмущения, вспоминая, что Берни требовал установить эти машины на скорую руку, без необходимых деталей и не имея официального разрешения. Якобы на него сыпались вечные жалобы жителей домов, потому что их без предупреждения и в неурочный час могло окатить водой из неправильно установленной поливалки.
…Поразительно, но Берни без малейших возражений слушал показания свидетелей, неподвижно сидел на своей скамье и часто в знак согласия мелко кивал все еще красивой седовласой головой; на предложения судьи прокомментировать чьи-либо показания он неизменно почтительно отвечал: «Все совершенно правильно, ваша честь».
Когда он зарегистрировал свой злополучный фонд?
Очень-очень давно, в 1962 году, сразу после того, как бросил университет, будучи неопытным 24-летним юнцом. Начинал он в простеньком подвальном офисе по адресу Бродвей, 39. Поначалу был просто мальчиком на побегушках, нанятым старым знакомым — отцом бывшего одноклассника Лу Либербаума. Все операции с ценными бумагами, по большей части — незаконные, которые не могли пройти через официальную фондовую биржу, шли через Берни со скромным наваром, предложенным Либербаумом. Дальше — больше, и вот уже не только знакомые пенсионеры за проценты несли сбережения к Берни, но и небольшие организации; ну а потом он научился приемам охоты на крупную дичь.
Стал обходительным, светским, носил правильные костюмы и галстуки, отдыхал в правильных местах, был членом правильного клуба, безупречно играл в теннис, вальсировал, ездил верхом и даже управлял яхтой. В закрытых элитных клубах типа «Palm Beach», где Мэдофф впоследствии вербовал клиентов, он казался своим.
— Когда вы начали строить преступную пирамиду Понци, господин Мэдофф? — этот вопрос судьи Дэнни Чина заставил зал замереть от напряжения, наступила такая тишина, что слышно было, как муха летит.
Берни встал, опустил глаза и ответил тихим голосом, что около тринадцати лет назад— тогда он впервые понял, что не в состоянии выплатить проценты клиенту, и использовал для этой цели деньги следующего клиента.
Да, конечно, финансовые документы он подделал. Но не надо думать, что он не собирался расплачиваться, поначалу Берни планировал непременно выбраться из этого омута, но тот затягивал и затягивал его, пока не стало совершенно ясно, что расплатиться он не в состоянии, даже если пожертвует всем своим имуществом... Внезапно безучастный тон речи Берни изменился, он с усилием поднял опущенную голову, впервые посмотрел воспаленными глазами на судью, в зал и произнес дрожащим голосом, в которым, казалось, слышались слезы:
— Я хочу воспользоваться случаем и сказать, что очень сожалею о содеянном, что я глубоко, от всей души сочувствую тем людям, которые пострадали из-за меня…
Никогда Рут не слышала от Берни такого умоляющего тона и этих слезных интонаций.
Суд и арест сломили его? Вряд ли. Берни из тех, кто может гнуться под ударами судьбы, но сломать его не так просто. Едва ли он потерял голову, ведь слишком долго готовился к этому спектаклю, по крайней мере с начала осени, когда ему стало окончательно ясно, что ситуация безвыходная. Внезапно Рут вспомнила, что однажды она все-таки слышала этот почти плачущий тон…
Они еще были молоды, и Сэм, дядя Берни, привез из Европы часы «Rolex» — верх престижа и элегантности. Берни, обожавший дорогие вещицы, примчался к дяде затрапезно одетый, всклокоченный и с порога начал вот таким же плачущим голосом, с тяжелыми вздохами и нервным покашливанием жаловаться Сэму, что, мол, их обманул последний клиент и они с Рут остались совершенно на мели.
«Я так раскаиваюсь, — тянул Берни, — что вовлек Рути во все это, она заслуживает лучшей жизни!» Кончилось тем, что добросердечный дядя отдал племяннику дорогие часы на продажу, чтобы выручить молодых. Но самое интересное, что у Берни на тот момент дела шли совсем неплохо и даже имелись пусть не такие дорогие, но вполне приличные часы, однако это не помешало ему нацепить «Rolex» на вторую руку и так разгуливать по городу: ему казалось, что с двумя часами он выглядит солиднее и презентабельнее. Вообще, если Берни дать волю, то он надевал бы на себя сразу по два костюма от Armani и по три пары ботинок от Gucci. Рут всегда смеялась над тем, каким он был барахольщиком. Впрочем, сейчас речь не об этом, а о том, что ее муж всегда был отличным актером.
Дядины часы — мелочь, тем более что потом, когда у Берни завелись настоящие деньги, он шедро расплатился с Сэмом и, кажется, вообще содержал его до конца дней. Была еще одна история, по крайней мере из тех, что известны Рут. На заре существования их нынешнего фонда Берни не смог вернуть какую-то сумму клиенту, внезапно потребовавшему назад деньги. Koгда тот лично явился с угрозами к Мэдоффу в офис, Берни выслушал его, вот так же грустно и участливо кивая и гипнотизируя своими печальными еврейскими глазами, а потом извлек из ящика стола маленький револьвер: «Вы мне не оставляете выбора. Я человек чести. Если не разобьете мой долг на части, я застрелюсь, как только вы отсюда выйдете». Он сам потом со смехом рассказывал Рут, что блефовал, при этом ни секунды не сомневаясь, что его блеф подействует. Не всякий может выдержать такое психологическое давление, и тот клиент не смог: перепуганный и шокированный, он тотчас переписал договор, как хотел Берни.
…Кульминацией судебного процесса стал вопрос о сообщниках.
И Рут, и Питер, и, как можно было предположить, сыновья Мэдоффа со страхом ожидали, когда дело дойдет до этого пункта. И тут впервые казавшийся совершенно потерявшим волю обмякший Мэдофф обрел внезапную твердость, и в его голосе, до того равнодушно-согласном со всем, что бы ни говорилось, впервые зазвучал металл.
— Все свои махинации я проводил совершенно и абсолютно один, — с нажимом отчеканил Берни и твердо взглянул на судью. — Ни один человек в компании и никто из членов моей семьи не знал об этом, так как для проведения ложных финансовых документов я использовал только мне известное подразделение банка.
Прошу особо учесть, что, узнав о происходящем, мои сыновья тотчас заявили об этом в следственные органы.
В зале послышался ропот, потом взметнулся гул удивленных голосов — перешептывания, возгласы... Рут прекрасно знала, что все газеты твердили одно: мол, не может быть, чтобы такой объем финансовых махинаций Мэдофф прокручивал без помощников. Вскочил сначала обвинитель, потом защитники, между ними завязалась яростная перепалка… Рут уже не слушала, она только почувствовала, как сидевший рядом Питер Мэдофф, брат Берни, потной ладонью с силой стиснул ее руку. У Рут загорелись щеки, потом бешено заколотилось сердце.
Только сейчас она осознала, до какой степени боится, что в эту историю окажутся втянуты она и сыновья. На старости лет попасть за решетку! А если и мальчиков посадят? Ведь у них маленькие дети, да и вообще, господи, они же здесь ни при чем!
В тот вечер после судебного заседания к Рут забежала бывшая невестка — Сьюзен, первая жена Марка. У миссис Мэдофф после всего пережитого случился нервный срыв, и она все лепетала, быстро наполняя окурками круглую хрустальную вазу вместо пепельницы, что разве может Берни быть плохим человеком? Он такой прекрасный семьянин, семья всегда была для него на первом месте, ну а в остальном, да, в остальном, конечно, он жил сегодняшним днем. Он никогда не думал, что произойдет то, что произошло, — ведь фирма существовала почти 50 лет, и все были довольны — и клиенты, и родственники.
Ведь он взял на работу всех родных — и племянников, и двоюродных, ближних, дальних… А как его любили сотрудники! Ведь все они на суде показали, каким он был прекрасным человеком, каким справедливым, честным… Сьюзен несколько раз порывалась уйти, но миссис Мэдофф умоляюще удерживала ее за руку: «Посиди со мной еще немного. Мне не по себе здесь одной!» И снова лилась ее лихорадочная скороговорка — ей некому было высказать все, что, подобно гнойнику, зрело внутри последние месяцы и требовало выхода… Вот Рут думала иногда бессонными ночами, почему Берни не застрелился осенью, ведь она-то видела, какое черное отчаяние на него навалилось. Муж почти не спал, призраком кружил по дому, места себе не находил, и, если бы мог, как многие мужчины, хотя бы немного смягчить чудовищный стресс алкоголем, так нет, Берни никогда не пил ничего, кроме диетической колы.
Но теперь она многое понимает, чего не понимала раньше, например, зачем он заставил сыновей донести на него; почему он так покладисто держится в суде — судью нельзя ни в коем случае раздражать агрессивностью, так твердят все адвокаты. А руки на себя он не наложил не из трусости, нет, совсем наоборот, — миссис Мэдофф закашлялась и потом шепотом произнесла: «Кто бы тогда сел в тюрьму за все это? Я и мальчики?»
Зловещим ответом на мучительные бесконечные раздумья Рут Мэдофф о муже стали жуткие известия о хлынувшей зимой и весной 2009 года волне самоубийств обманутых вкладчиков Мэдоффа. Бросился под поезд глава фармацевтической фирмы «Ratiopharm» Адольф Меркле; выстрелил себе в голову из пистолета хозяин крупной риэлторской компании «Sheldon Good» Стивен Гуд; принял снотворное и вскрыл вены ножом для бумаги руководитель инвестиционной компании «Access International» Рене-Тьерри Магон де ла Вийюше; убил себя из ружья британец Уильям Фокстон…
Все они не смогли примириться с потерей огромных денег, доверенных Мэдоффу. У бедной Рут тряслись руки, когда она прикасалась к газетам, но было еще страшнее их не читать. Ее ошеломила реакция Берни на эти самоубийства. Она-то боялась, что эти чудовищные вести убьют мужа, он же стоял перед ней за тюремной решеткой во время свидания совершенно спокойный: бритый, худой, неузнаваемый старик, меж запавших щек торчит огромный горбатый нос, кажущийся приклеенным, как у паяца, — человек, уже живущий иной, недоступной, непонятной его жене жизнью. И впервые она его почти испугалась.
Как он мог назвать хлюпиками несчастных людей, которые покончили с собой? Разве не он стал причиной этих трагедий? «Не хватило силенок отказаться от денег — отказались от жизни», — впервые она услышала в его голосе высокомерие. А он продолжал: «Я много лет к этому шел, — Берни сглотнул слюну, — чтобы суметь отказаться от всего, если понадобится. Мне приходилось непросто. Однако это было незаметно». Услышав это, Рут, пораженная, замерла и так и просидела, онемев, до конца свидания, пока мужа не увели.
Мелко семеня домой по знакомым манхэттенским улицам под сырым мартовским снегом, когда Нью-Йорк кажется самым неприютным местом на свете, Рут вела с собой непрекращающийся диалог. Некоторые прохожие оборачивались на хорошо одетую пожилую даму, которая жестикулировала и что-то громко восклицала.
Да нет же, она никогда не знала за ним этой жестокости и этого непонятного высокомерия! Откуда все это? Ведь теперь можно сказать, он не просто… не просто …вор, он фактически убийца, господи, как страшно! Но все же, все же он старается спасти их всех, значит, он их любит, а если так, как же он может быть таким бессердечным…
В день оглашения приговора, 29 июня 2009 года, адвокат шепнул в коридоре зала заседаний бледной, едва державшейся на ногах от волнения госпоже Мэдофф, казавшейся теперь маленькой сухонькой старушкой, мол, не волнуйтесь, максимум 12 лет, а там посмотрим, что можно будет сделать. Пока зачитывали приговор, обвиняемый то и дело бросал быстрые взгляды на сыновей, стоявших в первом ряду, а Рут, напротив, забилась назад, вцепившись в руку Мэрион, жены Питера.
Единственное, что она услышала из бесконечной речи судьи: «150 лет лишения свободы…» И никак не могла понять, что это означает, как может быть 150 лет? Больше она ничего не воспринимала, ровный голос судьи звучал, но смысл слов до нее не доходил. Вдруг Мэрион возбужденно затрясла руку невестки, мол, слушай, слушай… «Суд признал Бернарда Мэдоффа совершившим преступление без привлечения сообщников». Зал глухо заворчал, словно свора псов, недовольных брошенной добычей, но властный жест судьи восстановил тишину.
По постановлению суда у супругов Мэдофф арестовали все счета и конфисковали в пользу пострадавших все имущество — и пентхаус на Манхэттене, и прибрежный особняк в Лонг-Айленде, помнивший веселые многолюдные приемы с барбекю на берегу, устричным баром, заплывами на катере; отняли и внушительную постройку на Палм-Бич, где привыкли зимой купаться в океане и нежиться на собственном золотистом пляже; нет больше и красавиц яхт с инициалами Берни на борту; нет и самой большой его гордости — личного самолета, заказанного в свое время в Бразилии по специальному проекту, с автоматом для варки капуччино в салоне и холодильными отсеками с деликатесами перед каждым сиденьем.
Когда-то лопающийся от гордости Берни провел в салон свою старую мать — уж очень ему хотелось похвастаться перед Сильвией собственными успехами. Родительница вошла в салон, потрогала сиденья, столики, даже заглянула в кабину пилотов, а потом огорошила Берни заявлением: она, дескать, не верит, что это его самолет и он летает. Напрасно сын уговаривал совершить на нем путешествие — старуха наотрез отказалась и, спускаясь с трапа, ворчала себе под нос: «Как был вруном, так и остался».
Берни тогда чуть не плакал, глядя ей вслед. Почему-то Рут вспомнилась эта история, когда полицейские приставы описывали их вещи в пентхаусе, чтобы передать их на аукцион.
Из недавно еще уютного и любимого дома вынесли все до последней подушки, до последней десертной ложки, даже старые тапочки Берни, с которыми он не желал расставаться, и те забрали. Рут Мэдофф покинула это пепелище с одной лишь дамской сумочкой через плечо. Каково это в 69 лет? Отныне она обязана отчитываться судебному представителю Ирвину Пикару за любую трату свыше ста долларов. Допустим, благодаря советам мужа ей удалось спасти кое-какие деньги, но теперь, как ни странно, она все чаще вспоминала так потрясшие ее слова Берни о том, что от денег надо уметь отказываться.
Ясно, что Берни пришел к этому не путем философских умозаключений — сама жизнь поставила ему ультиматум, но теперь Рут тоже думала о том, что отдала бы любые богатства на свете за то, чтобы восстановить отношения с сыновьями и внуками. Ведь у нее шестеро внуков! Неужели она была самой плохой матерью и бабушкой? Ведь Рут обожала их всех, не подарками отделывалась, отнюдь нет, брала детей в поездки, водила по театрам, диснейлендам, музеям, устраивала для них детские праздники. Почему сыновья оказались такими жестокими по отношению к ней? Младший сын Марка — Николас родился, когда уже шел суд, и ее даже не оповестили об этом событии. Отныне у нее нет ни дома, ни мужа, ни детей...
А между прочим, в этом страшном для их семьи 2009 году исполняется полвека с того дня, как они с Берни поженились.
Так ли она мечтала отметить юбилей!
Спасибо Питеру и Мэрион — они приютили Рут, предоставив ей небольшую комнату у себя в доме, но каждое утро, открывая глаза, она понимала, что жизнь ее кончена, что незачем, не для кого ей вставать, одеваться, приводить себя в порядок, каждые шесть недель подкрашивать волосы под «голливудскую блондинку», что так нравилось Берни. Газеты по утрам Рут по-прежнему читала из страха — вдруг там еще какие-нибудь жуткие сюрпризы? Разумеется, сюрпризы были. Например, бывшая секретарша Берни — Элинор Скиллари дала скандальное интервью «Vanity Fair», в котором заявила, что Мэдофф флиртовал со всеми молоденькими сотрудницами компании, что много раз она видела в его раскрытой записной книжке телефоны и адреса бесконечных «массажисточек», что лично ей, Элинор, шеф не раз делал «неподобающие предложения».
Но это оказались «цветочки». Рут была ошеломлена статьей в «New York Post»: в ней говорилось, что Мэдофф проводил время с девочками, которых называл «мaлютки Рут», — длинноногими, голубоглазыми блондинками, поразительно похожими на его жену в молодости. Чтобы они держали свои болтливые язычки на замке, он шедро платил: каждая «малютка» получала от него чек примерно на 250 тысяч долларов. «Грязь, грязь, грязь...» — бормотала Рут, наливая себе второй, потом третий бокал вина и опрокидывая их в одиночестве почти залпом: поселившись у Питера, она пристрастилась к выпивке. Грязь, как ей казалось, облепила ее всю, оставшегося ей времени не хватит, чтобы отмыться, она всюду, всюду.
Теперь какое воспоминание ни возьми, оно запачкано мерзостью, грязью. Поездка в Иерусалим в середине 90-х... Как ей было там хорошо! Теперь оказалось, что пока Рут бродила по Гефсиманскому саду в ожидании Берни, этот Иуда лапал омерзительную Шерил Вайнштейн, руководителя благотворительного фонда «Хадасса», и именно после этого денежки еврейского фонда полноводной рекой потекли к ним.
…В маленькой старушке, закутанной в черный платок, с восковым помертвевшим лицом, которая почти ежедневно приходит молиться в одну из синагог на Манхэттене, невозможно узнать прежнюю бодрую и элегантную Рут Мэдофф. Никакие молитвы и увещевания раввина не могут спасти ее от черной бездны отчаяния из-за нового горя, обрушившегося на нее 10 декабря 2010 года, спустя два года после признания Бернарда Мэдоффа, ее старший сын Марк повесился.
Снова и снова она терзала себя, представляя эту катастрофу: ее мальчик повесился на собачьем поводке в собственной квартире, в то время как жена уехала во Флориду на каникулы с маленькой дочкой, а двухлетний Николас — и от этой подробности стынет кровь — спал в соседней комнате. Марк не выдержал позора отца и того кошмара, который постиг их семью. Детей стало опасно водить в школу — их грозили убить, он не мог найти работу — всюду встречал оскорбительный прием, от них отвернулись почти все друзья, его электронный почтовый ящик был переполнен письмами с угрозами, обвинениями и оскорблениями. Последней каплей, судя по всему, стал иск судебного исполнителя, пытающегося собрать все возможные деньги для компенсаций жертвам Мэдоффа: от Марка потребовали 67 миллионов долларов, которые ему в свое время предоставил отец на покупку квартиры, домов и прочего.
Его смерть вовсе не отменяла иска, который теперь ложился на семью — жену и детей; эта мысль не раз посещала Рут. Впрочем, она тотчас ее отметала, посылая проклятия в адрес того, кто полвека был ее мужем. Теперь она ненавидела Берни. Лучше бы его посадили на электрический стул, чем осознавать, что он все еще дышит и смотрит на этот мир, в то время как Марк…
Почему Берни даже не стал подавать прошение, чтобы его отпустили на похороны сына? Почему? Почему?.. Он окончательно превратился там, в тюрьме, в монстра? Но ведь он всегда обожал своих детей… Какие перемены произошли с ним? Когда-то она читала: выжить в самых нечеловеческих условиях может только тот, кто сумеет наглухо закрыть сердце от воспоминаний о прежней жизни.
Берни смог. Она недооценивала его. А он переоценил своих близких...
Подпишись на наш канал в Telegram